Как и большинство моих сверстников, я считал, что служба в армии - напрасно потерянные два года. Это справедливо до службы. В самом процессе мнение меняется. Служба просто любопытна с жизненной точки зрения, ведь такой возможности больше не представится. Жизнь в тысяче километрах от дома, на военном полигоне, где на сотни километров вокруг нет людей. Великолепная нетронутая природа. Увольнения бессмысленны - в лес, разве что. Сутками вокруг одни и те же лица. Ничего личного - ни вещей, ни времени. С одной стороны солдат никогда не бывает один. А с другой стороны - нет возможности поговорить о чём-то не военном, не связанным с казармой, со службой. Только перед сном, когда уже лежишь в кровати, есть пять минут на гражданские мысли и воспоминания. Пять минут, потому что на шестой засыпаешь. Днём, что бы ни делал, каждый красноармеец ежеминутно ждёт крика: "Первая группа, строиться!", "Становись!", "Смирно!", "Ко мне!", "Не понял блин!". Даже, во время перекура никогда не пропустишь их. Год за годом казарма - столовая, столовая - казарма, казарма - плац, казарма - зона, баня, клуб. 99 процентов времени - наряды и работы. Раз в год стрельбы из автомата Калашникова. Раз в год учения - бег по лесу с автоматом, с холостыми патронами. Раз в год бег на километр в ОЗК (Общевойсковой защитный комплект. Резиновая одежда для защиты от химических веществ) и противогазах. Никаких учений по тактике, как, например, на военной кафедре. Большинство солдат не знает, как обороняться или наступать. Так называемая военная специальность - пустая формальность. Например, меня к дембелю окрестили специалистом третьего класса, механиком по дизельным установкам. За полтора года службы видел эти дизели три раза. Нас научили нажимать кнопку - запускать и останавливать дизель и ещё сливать отработанное масло.
В отношении физкультуры и спорта, пожалуй, у большинства солдат к концу службы происходят изменения. Например, я подтягивался два раза, когда призвали, перед увольнением - десять. На перекладине не научился переворачиваться. Бегать тоже не научился, но бег полюбил. Некоторые солдаты ближе к дембелю качают мышцы гирями и штангой. Один красноармеец сказал - дома некогда будет. Почему? Пить буду. Вообще физическое развитие в армии зависит от самого солдата: хочешь - развивайся, не хочешь - как хочешь. Когда вернулся домой, не покидало желание сохранить физическую форму. Так же институт навсегда прививает желание учиться.
Ушла какая-то зажатость. В начале службы многие красноармейцы стесняются петь в полное горло в строю, все бубнят под нос. И ещё со временем у солдат появляется хитрость, как у крепостных: поменьше работать и не попадаться на глаза хозяевам. Командиры и шпана заставляют солдат всё время работать - драить, мыть, мести, скрести, ходить строем. Формально сидеть солдат может, только когда курит. Если солдат просто сидит, что ж это за служба? А если кто увидит, а если стуканёт? Солдат быстро понимает ситуацию и старается всеми способами перехитрить хозяев. Вместо того, чтобы мыть полы, вода из ведра выливается и размазывается тряпкой. Ночью дневальный в казарме не стоит два часа напротив входной двери у тумбочки, как положено, а сидит у окна, посматривая на двери штаба, не идёт ли дежурный по дивизиону, или узнаёт об этом из звонка сержанта - помощника дежурного.
До армии я, конечно же, слышал о Неуставщине, и это было второй причиной, по которой служить не хотелось.
В дивизионе, в котором я служил, какого-то садизма или пыток не было. Но это не значит, что его не было до меня или не будет после. Так попал. Всё зависит от состава взвода в данный конкретный момент. А состав корректируется каждые полгода с увольнением группы отслуживших дембелей. Только тут начинается преображение некоторых незаметных до сих пор злодеев, которым осталось полгода до дембеля. Наконец они дождались своего часа. На следующий день они уже гавкают на новобранцев.
В армии крайностей стараются избегать. Например, новобранцев кавказцев сразу определяют на службу в отдалённом месте куда-нибудь на КПП. Потому, что кавказцы не будут мыть полы в казарме, несмотря на присягу, родину и уставы. Они и перед строем откажутся. Какой пример остальным? И злодеи бей не бей - ничем не помогут.
Армейское начальство старается, по возможности, не выдавать боевых патронов. Некоторые новобранцы с чувством собственного достоинства неспособные физически дать отпор злодеям и доведённые до отчаяния, не преминут воспользоваться случаем. В столовой нет ножей и даже вилок. Хотя, возможно и из-за экономии.
Через стукачей начальству известно обо всём, что происходит в подразделении, в том числе и о неуставных случаях.
Армия не борется с Неуставщиной. Она прочно встроена в механизм управления солдатами.
Офицеры тоже управляют, но они находятся на территории части до пяти часов.
После пяти остаётся один дежурный офицер. По идее на это время управление передаётся сержантам. Это крепкие ребята, прошедшие полугодовую физическую подготовку. Но солдаты, кто прослужил на год, полтора больше сержантов, не слушают их приказов. Прямо не отказываются, но тянут, саботируют, заставляют работать других вместо себя. Несмотря на то, что сержанты могут наказать в случае неповиновения - дать наряд вне очереди, большинство сержантов ничего не могут сделать со старослужащими злодеями. К работам и нарядам все солдаты привлекаются наравне. Но как только офицер выходит из казармы (днём), все работы выполняют новобранцы. Другие офицеры, которые мелькают в казарме, злодеям не страшны. Главное, чтобы свои ушли.
Сержант понимает, что если дневальными сегодня поставит всех трёх злодеев, в казарме останутся грязные полы и туалет. Или полы и туалет будут мыть посторонние новобранцы, а сержант попадёт в неловкое положение, столкнувшись с ними. И потому сержант ставит в наряд одного злодея и двух солдат.
Это будет существовать, пока во взводе будут солдаты, прослужившие больше других. Как было бы хорошо, если бы учебка была полугодовая. Солдат успел бы окрепнуть за это время и научиться строю и хозработам. А потом сразу заменить весь рядовой состав дивизиона на новичков.
Сержанты не могут влиять на злодеев, а начальство может, манипулируя датой их увольнения. Увольнение может случиться, например, двумя месяцами позже. По соображениям поддержания боеготовности и обеспечения замены классного специалиста. Таким образом, злодеи рьяно выполняют негласную роль бригадиров, как на лесоповале.
Прослужил я уже год или около того. Стою в наряде дневальным. Вижу из окна, как построилась и пошла в столовую наша группа. Сопровождающего сержанта не было, и офицеров поблизости тоже. Поэтому группа шла как шпана - не в ногу. Вспомнил, какое впечатление производит колонна солдат, идущая в ногу по Хользунову переулку. Единый организм. При каждом шаге этот организм гибко качается то в одну, то в другую сторону. Все в одинаковой форме, все молчат, гулко, чётко печатают шаг. Теперь я видел, что это единство обманчиво и не распространяется дальше строя.
Мне кажется, что неуставщина жизнеспособна только в мирное время. Cлучись масштабная война, все воинские подразделения распухнут в несколько раз за счёт воинов запаса. В армию придут взрослые, семейные мужчины, с чувством собственного достоинства.
В институте я учился на военной кафедре, служба в армии мне не грозила, а лишь три месяца военных сборов по окончании. До окончания военной кафедры оставался год, когда я дважды попал в больницу с поджелудочной. Кто-то посоветовал: зачем ты ходишь на кафедру, всё равно не призовут. Иди в военкомат и получай военный билет с отметкой "контужен".
В зиловской больнице мне сделали ангиографическое обследование поджелудочной. В операционной я разделся и лёг на стол. Хирурги в зелёных халатах и зелёных чулках рассказали мне, как будет протекать операция, и её цель: В артерию введут катетер. По нему пустят контрастное вещество, чтобы спровоцировать поджелудочную и снять картину кризиса на рентген. Я пытался, было, посоветовать: "... штихель штихелю рознь ... и не вздумайте обойтись без рифлёвки и шабера ...и не крепите оттяжки антенн к сооружениям городской радиотрансляционной сети. Вот петрушка какая... ", а хирурги сказали, чтобы я закрыл варежку и накрыли меня клеёнкой с небольшой дыркой в правом боку, а лицо зашторили, чтобы не подсказывал. На время рентгеновской съёмки хирурги дружно уходили за толстые стены в смежную комнату. Наркоз местный. Слева от меня стоит черно-белый телевизор. На экране трепещут кости грудной клетки и таза, огузок, кострец, гольё, ливер. Программа "Время", смекнул я, но потом узнал свои продукты. Снизу короткими рывками продвигается вперед белый проводок - это катетер. Перед выбросом контрастного вещества хирурги предупреждают: "будет горячо". И действительно внутри происходит нагрев. За четыре часа кровь мою сильно разбавили контрастным веществом. В голову лезут стихи: "...- Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку... Ужель та самая Татьяна, которой он наедине читал когда-то наставленья... ".
Всё закончилось благополучно, и я двинулся в военкомат с надёжным медицинским заключением.
- Молодец, - пожал мне руку военком, - приходи завтра с кружкой и сухарями.
На следующий день я начал проходить медкомиссию.
- А теперь сутулый, я сказал сутулый! - прорычал терапевт за дверью. Захожу.
- Товарищ, товарищ, - говорю, - болять мои раны. Болять мои раны в глыбоке. Одна нарывает, другая заживает, а также беспокоит пендицит.
Доктор посмотрел результаты моего обследования и написал в графе "Поджелудочная": "Не фурычит!". Военкомат выдал мне военный билет с отметкой "условно годен в военное время для распространения паники во вражеском обозе".
Это было в 83-м году, а в 86-м пришла новая повестка. За три года я ни разу не обратился к врачам - приступы 83-го крепко меня убедили что можно, а что не нельзя есть. Военкомат устроил повторную медкомиссию. Меня отправили на исследование в больницу, у Филёвского парка. Как назло, моя поджелудочная спокойна. Куплю пачку масла, съем у развёрнутого красного знамени, может тогда заболит? Масла в магазине не было, купил маргарин. Пошёл в парк, в палате же нельзя. Развернул пачку, откуда ни возьмись, появилась стайка синичек. Птичек пятнадцать. Пятеро запросто расселись по моим пальцам, остальные ждут очереди на ближайших кустах. Две - три тыкают клюв в маргарин, улетают, а на их место садятся другие. Одна деловито вытирает клюв о моё запястье. Стою с протянутой правой рукой и осторожно, чтобы не вспугнуть их, верчу головой в разные стороны, надеясь увидеть кого-нибудь и поделиться счастьем. Вскоре стайка так же неожиданно улетела. Походил, походил среди кустов, надеясь вновь найти их. Встречались по две, три синички, но они не были так смелы.
Поджелудочная моя работает нормально, и медкомиссия городского военкомата сказала - годен. Теперь стало ясно - призовут. У меня забрали военный билет и паспорт и выдали новый билет, с другими шифрами. На работе ребята мне сочувствовали. Игорь принес для меня аджику - помидоры с чесноком и ацетоном. Дома я поел эту жуть - не помогло, поджелудочной как будто нет. Так я оказался на Угрешской улице.
У меня нет плохих воспоминаний об армии, но Угрешская улица - это что-то особое. Горвоенкомат на Угрешской стоит далеко от остального мира, вокруг на километры пыльные заборы, каких-то старых предприятий без признаков жизни. Транспорт по улице почти не ходит. Из общественного транспорта только трамвай, он останавливается у военкомата. Людей нет, на остановке и у часового на входе толпится кучка родителей и друзей. Из военкомата нельзя просто выйти, нужно письменное разрешение.
В военкомате призывников распределили по командам. Помыли в подозрительном душе, в полумраке. Быстрее, быстрее, идёт другая партия. В столовой стоит рвотный запах, на столах миски с пойлом, ржаной хлеб по два куска каждому. На второе резиновая перловка с куском рыбы. Вилок и ножей нет, только алюминиевые ложки. Большинство призывников не едят. Запах рвоты, как потом оказалось, свойственен любой армейской столовой. Он присутствовал потом и в части и в дивизионе. Это пахнут бачки и тарелки из белого металла. А возникает он от плохо отмытого наслоения томатной пасты с жиром, может быть и ещё чего-то.
Ночевали несколько команд в спортзале, на полу. На следующий день команды заполнили купейные вагоны пустого пассажирского поезда, который ждал нас за зданием горвоенкомата. Увели странно трясущегося призывника. Сказали - наркоман.
Поехали на север. Вопросы "куда едем" к сержанту и офицеру, остаются без ответа. Поезд идёт без остановок. Проехали Александров - написано на вокзале. Мальчика из нашего купе сняли с аппендицитом. Ярославль. За окном стемнело, крупные города больше не попадаются. В вагоне жарко натоплено, все окна закупорены, душно. Новобранцы сидят по своим купе и болтают. В туалет можно только по одному, курить в тамбур - по двое. Сопровождающие сержант и офицер строго смотрят за этим. Чтобы покурить приходится за час занимать очередь. С рассветом за окном появился лес, лес и опять лес. Потом зона с вышками и автоматчиками, ряды колючей проволоки, опять лес и опять зона.
Наконец поезд остановился. В учебку идём пешком несколько километров. Город, не город. Дома, корпуса, машины, солдаты, гражданских не видно. Удивительно, но здесь теплее, чем в Москве. Конец ноября, а здесь лужи. Проходящие мимо одинокие красноармейцы весело кричат нам: "Вешайтесь!".
Нам выдали форму - шапки, шинели, сапоги, повседневные полушерстяные кители с брюками и нижнее фланелевое и хлопчатобумажное бельё. И парадные кителя.
- А нет ли у Вас такого же, но с пелра... перламутровыми пуговицами?
- К сожалению нет.
- Будем искать.
Гражданские вещи можно бесплатно отправить домой, но этим воспользовались единицы. Большинство приехали в одежде, которую не жалко выбросить. Перед баней её сбрасывают в одну кучу у пня, на котором её рубит топориком старослужащий. После бани в казарме мы пришиваем погоны, шевроны, подворотнички. Все эти атрибуты, а также лычки и звёздочки пришиваются в точно указанное место. Всё вымерено миллиметрами. Погоны чёрные с буквами "СА" - Советская Армия, шевроны с перекрестьем из пушек - артиллерия. Кто всё пришил - стригут друг друга механическими машинками. Некоторые новобранцы делают модельные стрижки - под Ленина или оставляют ирокез на макушке. Вдруг сержанты заорали - построение на обед. Мы побросали всё, как попало, построились и пошли в столовую. По улице шли в шапках, а в столовой их сняли. Почти все лысые, но некоторые новобранцы мелькают с клоками волос где-нибудь сбоку или с ирокезом.
Столы в столовой рассчитаны на десять человек, по пять с каждой стороны. Стульев нет - лавки. Бросаться к столам нельзя, иначе последует команда "отставить". Слушаем рёв комвзвода: "Головные уборы снять! Сесть! Раздатчик пищи встать! К раздаче приступить! Делай раз! Делай два!"... ну, и так далее. Раздатчик пищи черпаком наливает суп в передаваемые тарелки. В это же время разбирают хлеб - по два чёрного и два белого куска на брата. Второе блюдо уже стоит на столе. В двух отдельных мисках закуска - квашеная капуста или свёкла с белыми кольцами репчатого лука. На десерт - чай с четырьмя кусками быстрорастворимого сахара. Есть нужно, не зевая, через пятнадцать минут завтрак или ужин заканчивается, обед заканчивается через двадцать минут. "Окончить приём пищи! Взвод, встать! Выходи строиться!". Никто не будет ждать неуспевшего доесть. У выхода из столовой стоят столы с деревянными лотками с нарезанным хлебом, преимущественно чёрным. Выходя, можно взять кусок или пару в карман. Много чёрного не съешь, четыре куска и изжога до конца дня обеспечена.
Первые месяца полтора новобранцы проводят в учебке. Утром подъем, бег три километра. Метров через восемьсот я перехожу на шаг, дышать трудно, как Дездемоне. Подтягиваюсь два раза. Подъем-переворотом делаю только на другой бок в кровати.
После зарядки, заправки кроватей и туалета - построение в казарме. Сержант проверяет внешний вид: чистоту подворотничка, чистоту сапог, не скошен ли каблук. В бытовой комнате есть приспособление для набивания каблука. Каблук снашивается месяца за три, четыре. А новая пара сапог выдаётся раз в девять месяцев. Сержант проверяет наличие двух иголок с чёрной и белой ниткой в пилотке (или шапке), блеск пряжки ремня.
Потом завтрак и утренняя поверка на плацу.
Днём: муштра на плаце, писанина в классе о роли партии или хозяйственные работы.
Непривычно маршировать в тяжёлых сапогах. Чеканим шаг всем взводом и по одному. И всегда что-то не так и двадцать раз повторяем.
Иногда нас везут на погрузочно-разгрузочные работы, перетаскиваем мешки с мукой из железнодорожного склада в вагоны. Кисти такие слабые, что плохо держат, после десятка мешков. Или везут на уборку мусора в полевой учебный центр - пустое здание в лесу.
Первый наряд по столовой. Чистим картошку до трёх часов ночи, на следующее утро подъём со всеми в семь. Разница лишь в том, что мы не делаем зарядку, как остальные, не бежим кросс, а сонными идём в столовую. В холодильнике на крючках висят коровьи туши, на полу лежат коровьи головы. Несколько туш нужно загрузить в грузовик. Берут тушу двое. Если взялся за ноги - повезло, если за грудь - тяжело, она широкая и скользкая от жира.
Кто-то из строя сказал нашему сержанту "дурак!". Он вывел весь взвод в шинелях в темноту, и заставил сделать три круга вокруг стадиона по сугробам. Снега выше щиколотки. Этот проныра собрал с взвода деньги, как он сказал на общественный утюг. Утюга мы так и не увидели. Через месяц взвод разбросали по частям.
Перед вечерней прогулкой есть несколько минут, чтобы написать письмо, если, конечно, успел пришить новый подворотничок и почистить сапоги и пряжку.
Вечерняя прогулка представляет собой пятнадцатиминутную ходьбу строем по плацу, с песнями.
С 21 часа до 21.30 идёт просмотр программы "Время". Красноармейцы разбирают табуреты у кроватей и рассаживаются перед телевизором, закреплённым на кронштейнах под потолком.
Дневальный прокричал "Отбой!". Все новобранцы легли. Хождения по казарме прекращены.
Иногда после отбоя, в течение часа, полутора сержант учит новобранцев навыкам подъема-отбоя. Взвод должен уложиться в сорок пять секунд. За сорок пять секунд раздеться и лечь, и за столько же встать и одеться. Быстрый подъём - это понятно, а вот быстрый отбой? Постучат империалисты в казарму, а мы за сорок пять секунд уже "спим". Станут они ухмыляться, тут мы как оденемся за сорок пять секунд... "и дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло всё нашествие" (п-к. Кудасов "Это мешает нам жить" ("Вестник трезвости", N4, 1985)). Кто-то из новобранцев непременно отстаёт от других на несколько секунд. Сержант командует сначала. Кто-то халтурит, упав под одеяло одетым. Тогда халтурщика заставляют выполнять отбой одного, а весь взвод в это время отжимается на полу. После пятнадцати неудачных отбоев во взводе ползёт возмущение, злоба срывается не на сержанта, а на опаздывающих и халтурящих. Бывает смешно. У толстячка новобранца разошлись штаны по шву. А другой красноармеец при команде "подъём" одел оба левых сапога. Когда ложишься в кровать насовсем, пот катится, тело разогрето, какой тут сон.
Учебка отличается от других частей тем, что во взводе, в роте все красноармейцы одного призыва, кроме сержанта. Сержант как минимум на полгода старше.
В первое время денег было в избытке, в кармане шестнадцать рублей. Пачка сигарет стоит 14, 16, 20 копеек ("Прима", "Дымок", "Астра"). В магазин не пускают, поэтому и много денег. Сержант разрешает послать одного гонца за сигаретами. Курят во взводе почти все. В основном сигареты без фильтра, сигареты с фильтром приходят только с посылкой из дома и быстро расходятся по друзьям.
В субботу баня и кино. Клуб - единственное место, где сидя, можно облокотиться на спинку. В столовой - лавки, в казарме - табуретки.
В воскресенье по телевизору смотрим часовую передачу "Служу Советскому Союзу", а за ней получасовую развлекательную "Утреннюю почту". После просмотра обязательный кросс на пять км. Зимой - кросс на лыжах. Если выпало много снега, за час до кросса три солдата выходят прокладывать лыжню для всего дивизиона. Впереди идут двое, рядом, за ними третий. Периодически первопроходцы меняются. Их освобождают от кросса. Лыжи у нас без крепления, с петелькой для обуви, как у Чука и Гека. Бегаем в кителе, если тепло, или в шинели, заправив её полы в карманы.
Человек семь и меня, в том числе, увезли из учебки на шестьдесят километров в сторону, в глухой лес, в дивизион, в котором я прослужил до конца.
В дивизионе Неуставщина имеет мягкие формы: садизма нет, денег и сигарет не отбирают, пол в туалете моем швабрами, а не зубными щётками. Среди новобранцев ходит множество историй про капризы злодеев, как они ночью заставляют новобранцев раскачивать свою кровать, бегать с берёзовыми ветками вокруг, изображая поезд, идущий домой. У нас ничего такого нет.
Новобранцы выполняют всю работу за злодеев: моют полы в казарме, туалет, заправляют их кровати. Я работаю наравне со своими, даже если вижу, что это рабская работа. Иначе останусь один. Злодеи, стоя в наряде дневальными, после отбоя и ухода дежурного офицера из казармы, поднимают новобранцев на мытьё полов. Если в парково-хозяйственный день пол моет вся группа, злодеи рассасываются из казармы и оставляют работу на новобранцах. По дивизиону они не болтаются, а прячутся в укромных местах - на котельной, дизельной, на очистных сооружениях, продовольственных складах, подсобном хозяйстве, клубе. На этих местах службу несут их друзья. То же самое с нарядом по столовой. Самое тяжёлое место в столовой - мойка. В мойке никогда не встретишь злодея.
Утром, перед разводом на плацу, группа строится в казарме. Сержант осматривает подворотнички, сапоги, внешний вид.
Злодеев осмотр не касается, они бродят тут же, как будто они из другого взвода. Или стоят в двух шагах и наблюдают за процедурой. Если сержант командует: "Достать содержимое карманов!", красноармейцы выкладывают всё из карманов в шапку или пилотку. Злодеи подходят и начинают рыться в чужих вещах: в кучке писем, пачке сигарет, деньгах, спичечном коробке. Если находят что-то запрещённое - забирают себе.
Злодеи реже, чем мы подшивают себе подворотнички. И не помню, чтобы кого-то заставляли, точнее - не знаю. У одного злодея я видел подворотничок, пришитый вместе с целлофаном, чтобы не пачкался.
В каптёрке злодеи выбирают себе на дембель среди личных вещей солдат: шинель, шапку, парадную форму и ботинки. Меряют всё подряд, как в магазине. Выбрав, делают новое клеймение, а замену бросают новобранцу, заставляя его клеймить заново. Клеймение - это номер военного билета, написанный хлоркой в определённом месте. Клеймится вся одежда и обувь, кроме нательного белья и портянок. Отбор вещей проходит в присутствии каптёрщика (каптенармуса). Он тоже из злодеев и рассматривает происходящее в порядке вещей. После отбоя каптёрка - ночной клуб, где злодеи блин кушают и блин поют.
Ежедневный вечерний просмотр программы "Время" также не касается злодеев. Большинство из них отсутствуют в это время. В казарме остаются лишь два три озабоченных. Они ходят вдоль рядов новобранцев и орут на тех, кто закрыл глаза или согнул спину.
Злодеев легко опознать по внешнему виду. Они похожи на беспризорников. Руки постоянно держат в карманах брюк. Верхняя пуговица воротника расстегнута. Ремень свисает на бёдра. Подворотничок пришит так, что выглядывает не на два миллиметра, а на пять. Пилотка или шапка каким-то чудом держится на затылке. Со лба свисают пряди волос. Постоянное выражение лица - "не понял". Часто употребляют выражения: "блин", "в натуре", "тормоз", "баксы", "вау"( Ишь ты (англ.)), "не понял". В строю злодеи держатся в середине, не смотря на рост, чтобы не идти в ногу. Шаркают при ходьбе.
Все солдаты условно делятся на группы в зависимости от прослуженного срока. Тех, кто только начал служить называют "духами" - производная от "душманы". Они ничего не умеют, ну совсем ничего. Шеи у них тонкие. Путают, где право, где лево. Неправильно честь отдают, всё из рук валится. Работают духи с утра до вечера. Не мудрено, что этот сброд вызывает справедливое презрение защитников родины.
Солдаты, прослужившие полгода - это черпаки. Прослужившие год - фазаны, полтора года - старые. За сто дней до приказа об увольнении старые превращаются в дедушек, а после приказа их называют гражданскими (в том смысле, что не военные), хотя они ещё месяц, два слоняются по площадке. Фазаны и старые приказывают всем тем, кто ниже их в иерархии. Они, конечно, не могут приказать что-то сержанту, даже младшего призыва. Но не выполняют его приказаний или перекладывают работу на плечи холопов - духов и черпаков. Не все холопы превращаются через год в злодеев. Все люди разные. Одни мстят новобранцам за то, что когда-то сами были унижены. Большинство старослужащих не зверствуют, они лишь увиливают от холопской работы и пользуются другими мелкими привилегиями.
В первые недели в дивизионе три утра подряд я просыпался с чувством, что разговаривал во сне. Даже порывался спросить соседа, слышал ли он что-нибудь. Такое чувство было впервые. До этого и в последующие двадцать лет ничего подобного у меня не было. Это был не сон - во сне есть сюжет, а мне запомнилось, что говорю что-то. И не мысли это были, а именно речь. При мыслях язык не работает.
Ежемесячное жалование рядового шесть рублей. В основном деньги уходят на сигареты и что-нибудь сладкое: пряники, лимонад, конфеты. Часть денег идёт на мыло, зубную пасту. Мыло, паста и зубная щётка хранятся в серой тумбочке. В ней же разрешается хранить письма. В тумбочку может залезть любой братан, познакомиться с содержимым и при желании что-нибудь приобрести. Если паста красивая, её запросто могут забрать на дембель. Не ехать же домой с чем попало. Зубная щётка, если отломать ручку, пригодится для чистки пряжки. Но вообще-то такие случаи довольно редки. За всю службу у меня пропал один тюбик, одна щётка и ремень. Только мыло пропадает регулярно. Тумбочка крайняя, поэтому и берут из неё. Берут на мытьё полов в казарме. Сержант регулярно проверяет тумбочки и выговаривает, если что-то отсутствует. Чтобы пасту не брали, нужно её помять (тогда были жестяные тюбики) испачкать.
У всех постоянная проблема с хлястиками от шинелей. Шинели висят в открытых нишах в казарме. Хлястики таскают друг у друга. А без хлястика шинель как сарафан. Так на плац не выйдешь. Что подумает вероятный противник? Вас ист дас? - посмотрит он в свой лорнет.
В первые же дни в армии ощущается отсутствие ножниц, целлофановых пакетов и женщин. На брюках не молния, а пуговицы. Отросшие ногти начинают мешать, под ними появляется грязь. Ножниц нет, и новобранцы обрезают ногти опасным лезвием, даже на ногах. Послужив некоторое время, узнаёшь, что ножницы есть в каптерке - комнате для хранения парадной формы, фуражек, ботинок, и другого солдатского барахла.
На нашей площадке работают две женщины, одна в магазине, другая в солдатском кафе. Они приезжают ежедневно в машине с офицерами. Если повезёт, можно увидеть одну или обеих, идущих на работу. Как давно я не видел обычное пальто и платок на голове. А в руке сумка. Неужели где-то ещё остались гражданские люди?
В первые дни в дивизионе испытал чувство голода. Приличия и мораль куда-то уходят. В столовой для каждого солдата лежит два куска белого и два черного, порции закуски, первого и второго блюда для всех одинаковы. И всё-таки когда голодные новобранцы бросаются на хлеб, нельзя устоять и начинаешь принимать активное участие в общественной жизни. В голодной голове мысли только про еду: "Бу-у-у-ублики на снегу, бублики на снегу", или про суп: "Только в супе говорят черепашки, а в лесу они язык забывают". Кусок хлеба можно взять из лотка на выходе из столовой и сунуть в карман. Больше двух не возьмешь - карманы оттопыриваются - это уже не по уставу, падает боеготовность. Сержант, заметив, что кто-то взял хлеб, ведёт как обычно группу в казарму. В казарме выстраивает всех вдоль стены: "Достать содержимое карманов!", и если в руке оказывается кусок хлеба, провинившийся ест его перед строем у развернутого красного знамени, и мамой клянётся, что больше не будет. Однажды и я так ел. Голод возникает от постоянного движения в течение дня, а, иногда, и ночи. Дома и на работе не двигаешься так много. На работе сидишь за компьютером, кульманом. В городском транспорте можно присесть, взяться за поручень, облокотиться на стенку. Дома в любой момент можно отдохнуть на диване, перекусить, раньше лечь спать. Через полгода службы организм привыкает. Новобранцы набирают вес, это заметно по потолстевшей шее впередиидущего в строю.
В первые дни всех новобранцев вызывает к себе особист. Он спросил меня, можно ли на меня рассчитывать. Я сказал, - можно. Он что-то ещё поспрашивал, но не сказал в каком смысле расчитывать. Только сказал, чтобы я зашёл в следующий раз, когда он приедет. Я решил, что он занимается охраной государственной тайны: проверяет письма, не написали ли солдаты лишнего. Дивизион наш ракетный, новейшая стратегическая техника. Может и мне он хочет поручить проверку писем? В дивизионе особист появляется примерно раз в месяц. Его кабинет расположен рядом с туалетом, и зайти к нему можно прямо или через туалет. Это для стукачей, чтобы избежать случайных глаз. В следующий раз особист спросил, не заметил ли я что-нибудь подозрительного в дивизионе, а потом сказал: у нас есть сведения, что Петя из нашего отделения наркоман, Вы не можете невзначай расспросить его? Я сказал, попробую. После отбоя я пошёл покурить. В туалете как раз стоял один Петя. Как удачно. Но я почувствовал, что не могу обманом расспрашивать его. К особисту я больше не пошёл. И он не беспокоил меня.
Прослужил я месяцев девять, десять. И однажды столкнулся с особистом в учебке. В Плесецк приехала Лариса, и меня в этот день привезли в учебку для увольнения. Он остановил меня с улыбкой на лестнице, и мы минут пять болтали о чём-то на виду у проходящих красноармейцев. Неприятно, конечно, могут возникнуть подозрения и сплетни, но я простоял до конца.
А ещё месяца через четыре я сам зашёл к особисту (это был уже другой человек) и заложил одного технического работника. На нашей зоне появилась группа гражданских спецов. Дня три они чем-то занимались в одном из закрытых боксов. Рядовых туда не пускали. Мы как всегда что-то мели или убирали перед другими боксами. То ли я раньше освободился, то ли куда-то послали. Выхожу с зоны вижу - отъезжает рафик с технарями. Старлей сказал мне - садись, они едут на КПП мимо казармы. Сел. Едут человек семь. Один дядя специалист, лет пятидесяти уставился на меня с улыбкой и без вступлений стал рассказывать какие-то ракетные подробности. Слушаю и не знаю, что делать. И терминов не понимаю, и не понимаю, зачем он это мне рассказывает. Другие пассажиры молчат. Как только дядя замолкает, я отворачиваю голову в окошко - может, теперь замолчит. Вскоре я вышел. Несколько дней думал, сходил к особисту и всё рассказал ему. Не ради чинов и наград, ради спасения отечества.
В армии хорошо развита сеть стукачей. Свои стукачи есть у особиста и у замполита. Замполиту нужно знать, что происходит в части раньше особиста, чтобы принять меры и не допустить выноса ссора из избы. Стукачи не только среди солдат, но и среди офицеров и это грустно. Солдат через два года уволится, а офицерам всю жизнь служить с этими и делать вид, что не понимают, кто они. На офицеров можно давить ссылкой на Новую Землю. Вообще многие из них мало эмоциональны и закрыты из-за страха перед доносами, а не потому, что тупые. К этому их приучило ещё училище.
В тот раз, когда у нас был разговор о наркомане Пете, особист между прочим сказал мне что люди, которые с ним связаны, знают ключевую фразу, что-то вроде: "Как на счёт халвы, матрас", если услышу её, ничего не надо делать, просто надо знать, это "наш" человек. Не думал, что услышу её от офицера. Один лейтенант обронил эту фразу, в разговоре со мной. Мы в штабе сидели, я - посыльным, он - дежурным. Послышалось? Нет. Точно она. Лейтенант вставил её в разговор, никак не связывая с предыдущим и последующим текстом. И продолжал говорить, как ни в чём не бывало. Я посмотрел на него. Лицо его нисколько не изменилось. Возможно, таким способом особист хотел показать "какая могущественная у него сеть". Стукачей награждают и облегчают им условия службы. После приказа об увольнении тридцать дембелей уезжают не все вдруг, а партиями в течение двух месяцев. Стукачи едут в первых рядах, затесавшись среди воинов-отличников. Не представляю себе, что стучать может какой-нибудь сержант. По-моему, это невозможно. Засвеченных стукачей переводят в другие части. Это всем известно. Поэтому к каждому вновь прибывшему в часть не новобранцу солдаты относятся с осторожностью.
Прошло три месяца как я служу в дивизионе. Утренний развод. Плац. Вокруг одинаковые шинели и шапки. Командиры что-то бубнят - отдают рапорта. Смотрю в гороховую шинель на спине впереди и думаю, неужели это правда, неужели всё это со мной? Не верится. Вплоть до весны я надеялся, что вот-вот поджелудочная моя не выдержит солдатской пищи, и меня комиссуют. Посмотрим, что же тогда скажут эти умники из горвоенкомата, которые отправили меня сюда.
Но поджелудочная меня совсем не беспокоит, и я забыл про неё. А после полугода службы мысли мои изменились: "надо же, вот, сколько уже прослужил". И только скучаю по дому. Если курю один в туалете, то концом горящей сигареты выписываю на кафельной плитке цифры оставшихся до дома часов и минут. Цифры настолько бледные, что кроме меня, их никто не рассмотрит. Записи эти делаю не ежедневно, а как получится. Приятно прийти через четыре - семь дней и ощутить, сколько уже отвалилось. Особенно приятно, когда меняется порядок числа.
День в дивизионе похож один на другой. В первое время муштра на плацу. Два раза в неделю три часа занятий в помещении. Пишем конспекты о роли партии, о строительстве вооруженных сил, зубрим уставы. Для этого в казарме есть ленинская комната, вся завешанная плакатами и лозунгами. На окнах красные шторы, на полу - линолеум. Здесь даже акустика другая. В углу огромная белая голова Ленина без туловища, как на железном рубле.
Оказывается, до 30-х годов советская армия строилась по милиционному принципу. То есть люди служили в том же районе, где жили. Это такой важный момент, а я узнаю о нём впервые. В школе об этом не говорили. При милиционном принципе красноармейцы могли задуматься в иных случаях: служить ли родине - подавлять крестьянские восстания в своём уезде, участвовать в продразвёрстке или защищать крестьян и рабочих своего края, области. Партия решила покончить с этим безобразием. Лучше использовать войска как наёмников. Латышскими стрелками бороться против тамбовских крестьян, а тамбовскими солдатами против костромских крестьян и так далее.
Много времени уходит на хозяйственные работы в казарме, на территории дивизиона и на зоне, в боксах с тягачами.
Ходим в наряды. Особенно хорош наряд по столовой, который выпадает группе каждые пять дней, потому что всего групп - пять.
Каждую субботу парково-хозяйственный день. Сначала моем полы с мылом. Вообще их моют ежедневно, но в субботу особенно тщательно. Если официального мыла нет, его берут из ближайшей тумбочки. Весь кусок строгается ножом в таз. Потом наливают воду и взбалтывают щёткой до появления густой пены. Намыленный пол смывают чистой водой. После того, как он высох, пол нужно натереть "Машкой" - это специальная швабра, на конце которой закреплён полутораметровый, толстый ствол сосны. К стволу прибиты в ряд щётки. Тяжесть ствола обеспечивает хороший нажим на щётки. Некоторым сержантам нравится пол, натёртый в "шашечку". Тогда его приходится натирать щёткой на ноге, смежные участки в разных направлениях.
В субботу, после подъёма мы идём трясти одеяла на воздухе, за казармой. Это называется труской постельных принадлежностей: "Выходи на труску одеял!". Одеяла тёмно-синие, с тремя полосками для ориентации, где ноги. С торца у казармы нет окон, мы стоим и курим, накинув одеяла на головы, как Билл из Гайдаевского "Вождя краснокожих". Трясём одеяла, если вдруг появляется сержант или офицер.
Летом, во время труски на стене казармы в лучах раннего солнышка сидит неуклюжая ящерица. В Подмосковье ящерицы исчезают, когда протягиваешь руку, а эта не боится. И потом московские меньше и тоньше, чем архангельские. Провёл пальцем по спине - не убегает. Взял в руки - холодная, длиннее ладони. Вдруг она опомнилась и куда-то затопала, оставив мне свой хвост. Хвост некоторое время вилял из стороны в сторону, пока не умер от апоплексического удара.
Зимой много работы со снегом. Расчищаем плац, дорогу у казармы и на зоне перед боксами. Остальные дороги за час очищает ЗИЛ-машина. Наваленные сугробы выравниваем и подрезаем лопатой. Получаются ступени или полки. К концу зимы сугробы у плаца вырастают с этаж.
Зимой морозно. Градусника нигде нет, но ветераны говорят, если стоит туман на площадке, значит больше тридцати пяти. А я почему-то думал, что туман связан с незамерзающей речкой в полукилометре от площадки. Она так резва, что не замерзает зимой. Однажды зимой нас заставили собирать в ней опарышей - личинок, для рыбалки. Кто-то из окружного начальства порыбачить захотел. Один солдат вынимает вилами водоросли со дна и бросает их на снег. А другие стынущими пальцами копаются в них. Опарышей складываем в бутылку. Постепенно её горлышко покрывается льдом, и отверстие становится всё уже и уже.
Трубы везде старые. В сушилке на батареях стоит десяток хомутов.
Красноармеец Сашка - сантехник отморозил себе щёки. Что-то там прорвало, он полез ремонтировать, а потом мокрый пробежался от колодца до казармы.
Вообще серьёзных обморожений у нас не было. Чаще всего страдает кончик носа, если больше сорока и ветрено. Десять минут на улице и он красный. А для специальных работ нас экипируют особенно тепло. Специальные утеплённые штанишки, меховая куртка, рукавицы с мехом внутри, на ногах валенки. А других солдат я видел с вязаными масками на лице, только глаза открыты.
Зимой одна из главных позиций, которая ежедневно докладываются наверх - температура в казарме. Она не должна падать ниже, кажется, восемнадцати градусов. Если где-то прорывает трубу, температура опускается. Иногда до двенадцати, а ветераны рассказывали о пяти градусах и сне в шинелях и под дополнительными матрацами. Бывает, что замерзает вода в туалетных кранах. Не поворачивается вентиль. Сунул мизинец в кран, а там лёд.
Большинство солдат в дивизионе живут по общему распорядку. Но в любой части есть должности или тёплые места, где служить спокойнее, часть времени или полные сутки тебя никто не дёргает. К ним относятся: котельная, дизельная, подсобная ферма, продсклады, КПП, киномеханик, завклубом, хлеборез, каптёрщик, телефонист, почтальон, строевая часть. Естественно все стремятся в такие места. Почтальонские обязанности и печатание на машинке в строевой части занимают несколько часов в день. А остальные должности - полный день. Работа сменная, общий распорядок дивизиона таких солдат не касается. Кроме того, в таких местах можно хранить личные вещи, спокойно посидеть, поесть с друзьями. (Еда - вторая радость для солдата после сна). Даже ключник, ответственный за шкаф с ОЗК уважаемый человек. В этих шкафах, расположенных над нишами для шинелей, можно держать личные вещи. Разумеется, у ключников есть друзья, которые тоже пользуются шкафами.
Дивизион полностью автономен. Своё электричество и тепло. Не тянуть же за пятьдесят километров коммуникации. Одна группа солдат занята в котельной, другая в дизельной. Они посменно работают и отдыхают. Начальником у них офицер или прапорщик. В пять вечера он с другими офицерами уезжает в город. Не всегда особисту или замполиту удаётся внедрить в такие места своих стукачей. Однажды в котельной новобранец зазевался и в сапог его пролился горячий мазут. Месяц он отлёживался в рабочих помещениях котельной. Ребята его кормили, врачи-сержанты из санчасти лечили, его ежедневно ставили в смену. Невероятно, но узнали об этом только, когда солдат выздоровел.
От работ или утренних пробежек можно закосить в санчасти. Хорошо бы, да повода нет. Санчасть - двухэтажный домик за казармой. Здесь служат два сержанта - медика и их начальник - старший лейтенант медицинской службы. Лейтенанта почти не видно в дивизионе. Освобождение дают сержанты, преимущественно злодеям, остальным - норсульфазол. Старшина раз в месяц просматривает журнал "юродивых и прокажённых" и замечает тех, кто ежедневно болеет иногда и среди злодеев.
В курилке в первые месяцы службы новобранцы пересказывают ужасные солдатские истории о нанесении себе увечий. Кто-то ковыряет и не даёт заживать ране на пятке, другой носит некоторое время мокрое полотенце на руке, а потом ломает руку в этом месте. Мне один юноша ещё в Москве рассказывал, как он закосил под психа. Мы сидели на лавочке на третьей Фрунзенской перед нашим военкоматом. Слушаю его и думаю: ну, хорошо, освободят его от армии, как же он работать собирается, а учиться, а семья? Он что девушке своей скажет: я не псих, я солгал им.
Рассказы остаются рассказами, до дела не доходит. А косят в основном под простуду и попутные всякие ангины. Хотя новобранцы часто на самом деле простужаются. Если солдат не падает, ему не верят и дают таблетку.
Сам раза два простужался по собственной глупости. Простуда у всех проходит через три, пять дней. Переносится на ногах. Простуде негде укрыться, из-за постоянного движения, от крепкого сна и пищи без отклонений.
Прослужил полсрока, стала хромать правая нога. После ходьбы гусиным шагом на пробежках. Пробовал схалтурить, идя не в полный присед, сержант заметил. Меня освободили на несколько дней от пробежек. Это было замечательно, потому что бегать я не любил и не умел. Через пару дней меня свозили в военный госпиталь в Мирный. Врач посмотрел колено и ничего не сказал. Ещё через неделю или две хромота прошла. А разработал это колено случайно, семнадцать лет спустя. Тогда же я узнал, что причина боли - давно повреждённый мениск.
Ближе к дембелю меня замучил зуб. Медик положил в дупло анальгин и накрыл ваткой. После отбоя зуб начинает ныть. Как жаль тратить драгоценное время сна. Встаю, курю в туалете. Заметил, что в вертикальном положении боль утихает. Поправил подушку и стал засыпать полулёжа. Через несколько дней ему надоело, и он перестал дёргать.
В течение первых недель в дивизионе меня определили печатать в строевую часть в штабе. Думаю, по причине высшего образования, я единственный в дивизионе с высшим. Что за строевая часть? Строем что ли ходят? Оказалось строевая часть - это комната, в которой сидят два красноармейца, стоят три стола и две печатные машинки. Мне досталась трофейная, та самая, которую поляки подарили Сусанину.... Лес под Сыктывкаром. По сугробам идёт отряд замученных поляков, впереди Иван Сусанин:
- Возьмёмся за руки друзья, возьмёмся за руки друзья, что б не пропасть по одиночке... На восьмой день сел вдруг Иван Сусанин на пень и молвил:
- Шерше, как говорится, ля фам (В ногах правды нет (польск.))... Ой, да в тёмно-синем лесу, где трепещут осины, где с дубов-колдунов облетает листва... А поляки хором: - А нам всё равно, а нам всё равно, пусть боимся мы волка и сову, дело есть у нас, в самый жуткий час мы волшебную косим трын-траву...
Клавиши на машинке с большими промежутками, в отличие от компьютерной клавиатуры, пальцы иногда проваливаются. Печатать приходится занудные тексты по пожарной безопасности и какие-то списки. Эта работа занимает половину дня. Иногда с Вадимом, моим наставником, ходим по сугробам за казарму к металлической печке у брошенной старой ядерной боеголовки. Здесь мы сжигаем ненужные секретные бумажки.
Изо дня в день солдат принимает одинаковое количество пищи. И в одно и тоже время. Порции всегда одинаковые, хлеба по два куска, на третье кружка чая или компота. Постепенно желудок привыкает к одному и тому же объему и уменьшается в размере. После нескольких месяцев сержанты разрешают новобранцам сходить в солдатское кафе. Бутылка "Буратино" и полкилограмма пряников, да ещё и в "неправильное время" становятся большой неожиданностью для бедного желудка.
За полтора года у меня единственный раз заболел живот. Повезло - удалось залезть в свою почтальонскую каморку и покорчиться там, на полу часа три. Это случилось после того, как что-то неправильное пожарили в караульной кухне. А в столовой за качеством пищи ежедневно следит старший лейтенант - медик. За всю службу было два - три случая, когда обед или ужин полностью браковали и заменяли сухарями и чаем.
Кормят нас сытно. Надоела ставрида на завтрак, на ужин, а иногда и на обед. Непобедимая и легендарная. Вся армия ест её, ест, не может съесть. Солдаты приходят и уходят, а ставрида остаётся. Селёдку не ел никогда, и теперь отдаю соседу. Если на неё наступить, она выскользнет из-под каблука, как кусок мыла. Селёдкой кормят изредка. Ещё реже прибалтийские рыбные консервы, по банке на брата, это настоящее лакомство - какая-то нежная рыбка в томатном соусе. Гарнир - картофельное пюре из порошка или перловка. Пюре лучше не нюхать - в природе таких запахов нет. Свежая картошка, которую чистит наряд по столовой, вся идёт в суп. Иногда мясное блюдо вместо рыбы или курица. В обед на столе стоит большая тарелка с закуской - свёкла с луком или кислая капуста. В завтрак и ужин кусок масла. С двадцати ежедневных граммов масло увеличили до тридцати. Увеличили количество мяса на человека, ещё чего-то, нам об этом доложили как-то командиры, но мясо и всё остальное менее заметно, чем масло.
В воскресенье каждому солдату положено яйцо вкрутую. Некоторые красноармейцы смешивают желток с маслом, и полученный паштет мажут на хлеб - вообще-то ничего.
В праздники или день выборов в Верховный Совет на альтернативной основе на обед, кроме прочего, полагается по жёсткому прянику и по две конфете.
По романтическому обычаю гималайских голкипёров, злодеи по определенным дням отдают своё масло новобранцам, сидящим за одним столом. Это случается за год, за полгода, за сто дней до приказа об увольнении. Последние десять дней до приказа масло отдают ежедневно. При отсчёте этих последних десяти дней за основу берут прошлогоднюю дату приказа, хотя она часто не совпадает с нынешней.
Примерно через полгода меня поставили на место уволившегося почтальона. Попытался отказаться - письма ещё куда не шло, а посылки - влипнешь в историю. Но мне приказали.
Бывший почтальон Лёня теперь стал завклубом, вместо уволившегося прапорщика. Как не встретишь Лёню - всё рыжий, да рыжий. Полгода ходил рыжим. И, вдруг заходит в казарму с чёрной головой и бровями. Только веснушки по-прежнему рыжие. О весенних рассветах тот парнишка мечтал, мало видел он света, добрых слов не слыхал.
Лёня сдал мне дела: десяток посылок и несколько писем. Одна посылка с дырками от крыс. - Да съешь ты её, - говорит Лёня. Их рота уехала в неизвестном направлении. И я подумал, может действительно съесть, всё равно же пропадёт. Слава богу, я не сделал этой глупости. В голову не пришло, что её нужно просто отправить по обратному адресу. Кажется, мне подсказали это на почте на 16-й площадке, куда я ездил за своими письмами и посылками. В присутствии двух офицеров посылку вскрыли и сделали опись. Крысы слопали всю домашнюю выпечку. Интересно, что фабричное печенье не тронули, хотя оно было ближе. Ящик достали новый, я заплатил по квитанции рубля два с мелочью за ущерб и отправил посылку назад.
Теперь у меня появились небольшая комната без окон, где я могу читать. Почтальонская работа начинается часов с пяти вечера до ужина. Ежедневно (не считая дней нарядов) разными способами добираюсь на почту, на 16-ю площадку в пяти километрах от нашей. Почти всегда удаётся доехать на машине с крытым кузовом. На 16-ю в конце дня едут офицеры дивизиона. Оттуда их везёт домой мотовоз. Когда нет транспорта, иду пешком. Вообще-то, если нет машины, могу остаться в дивизионе, но меня самого тянет на почту. Если еду на машине, забираю всё: и посылки и письма и периодику. Если пришёл ногами, посылки оставляю, беру письма и журналы, газеты. Посылок бывает не много, туча надвигается перед праздниками 23 февраля, 7 ноября и новым годом.
Как только появляюсь в дивизионе, со всех групп к машине бегут по одному, по два красноармейца. Они помогают мне перетаскивать посылки и таким образом узнают имена счастливчиков, которые не заставляют себя долго ждать. Начинаю заниматься раскладкой писем и периодики по ячейкам групп, а в это время прибегают за посылками и письмами. Всех солдат в дивизионе я знаю поимённо и в лицо. С каждым новым призывом приходится знакомиться с новобранцами. Письма и прессу отдаю сразу. Посылки разрешается выдавать в присутствии офицера (обычно это дежурный), с росписью его и получателя в журнале. Офицер смотрит, нет ли в посылке запрещённых вещей: фотоплёнки, проявителей и другой фотохимии, спиртного.
Многие солдаты увольняются с фотоальбомом. Но фотографировать-то в дивизионе запрещено. Интересный случай. Пришла посылка среднеазиатскому красноармейцу. Фанерный ящик упакован в материю. Вскрыли. Что такое. Десяток пачек фотоплёнки и сразу дно. Перевернули другой стороной - адрес на крышке. А на материи адрес был с другой стороны - неправильно вскрыли. Вскрыли с другой стороны - полный ящик рассыпного урюка. Офицер может погрести рукой, но высыпать не будет.
Первое время посылки вскрывали сами счастливчики. В результате я потерял один за другим десяток ножей и половинок ножниц. В дивизионе инструмент такая же редкость как женщина. Получатели уносят их вместе с посылкой, в то время, когда я записываю данные в журнал и слежу, чтобы все расписались.
Иногда солдатам шлют спиртное. Конспираторы прячут его в кефирных пакетах или пакетах сока. Некоторые офицеры-спецы ловко его обнаруживают и отправляют неудачников выливать содержимое в туалет.
Солдату пришла посылка с бутылкой спиртного. Он из письма заранее знал об этом, подождал, пока все разойдутся, и попросил меня вскрыть без офицера. Я отказал. Тогда он пошёл упрашивать дежурного. Старлей Георгиевский, нормальный мужик, но бутылку оставить не разрешил. Может быть и из-за меня - кому нужен лишний свидетель. Ладно. Вскрыли посылку. Бутылка хороша, что-то близкое к бренди, красивая этикетка, такой в военном городке никогда не купишь. Георгиевский предложил солдату деньги за неё. На этом и договорились.
Однажды над Георгиевским пошутили. Возможно, и над другими офицерами так шутят, но я наблюдал только этот случай. Вечер. Офицеры уехали домой. Казарма. У телевизора стоит толпа, человек в тридцать. Это не обязательный просмотр, просто что-то интересное идёт. Заходит Дежурный по дивизиону старший лейтенант Георгиевский. Ему тоже интересна передача, и он остаётся среди зрителей. А в противоположном углу казармы у тумбочки стоит молодой дневальный. Он ещё не знает красноармейцев и офицеров по фамилиям. Позвонил телефон. Дневальный берёт трубку и через секунду орёт на всю казарму:
- Ефрейтор Георгиевский на выход! ... Ефрейтор Георгиевский на выход!! ... Ефрейтор Георгиевский на выход!!!
Красноармейцы улыбаются и хмыкают, а дневальный всё орёт. Георгиевский не спеша, подходит к орущему дневальному и успокаивает его. Георгиевский один из нормальных офицеров в дивизионе.
Часть журналов и ежемесячников выписываются на группы, часть на дивизион. Кое-что мне удаётся придержать у себя на пару дней и почитать. Получаем мы много. Кроме "Советского воина" и "Красной звезды": "Крокодил", "Юность", "Ровесник", "Новое время", "Знамя", "Огонёк", "Смена", "Вопросы философии". Названия других журналов просто не запомнил. Обязательно нахожу время для "Огонька", "Московского комсомольца" и "Аргументов и фактов". Читаю из "Нового времени", "Знамени", "Ровесника". В "Огоньке" появились острые статьи о сталинизме, уничтоженных маршалах, довоенном голоде. "Комсомолец" изменилась - настоящая молодёжная газета.
С почтальонством у меня появилась не только возможность читать. В моей комнате стоит тумбочка, в которой держу письма от родных. Красноармейцам разрешается носить письма из дома в кармане, но немного и без конвертов. Ежедневные поездки на 16-ю площадку скрашивают жизнь. Иногда приходится отклоняться от постоянного маршрута. Или везут вместе с сеном куда-то или с киномехаником за новыми лентами. Никакого жилья на всём пути нет, военный полигон на сотни километров. Если ехать в город, на протяжении пятидесяти километров встречаются три домика у переезда через железную дорогу и учебный батальон: казарма и три домика. Вдоль дороги нет привычных столбов с проводами. Природа вокруг не тронута. На обочине никогда не кошеная трава. Она вырастает в человеческий рост. После растаявшего снега прошлогодняя трава стелется по земле желтыми, густыми волнами. За кюветом и полоской травы сразу лес.
Сидя в кузове, каждый раз смотрю в окно, хотя езжу этой дорогой десятки раз. Однажды со мной ехал красноармеец попутчик. Он прослужил на площадке почти год безвыездно, ведь никаких увольнений в дивизионе нет. Некуда увольняться. Пока ехали, красноармеец жадно смотрел в окно, а за окном только трава, деревья и кусты.
В лесу нет сплошного лишайника, он местами похож на подмосковный. Только нет дорог. Еле заметные тропинки - не лысые, а лишь примятый мох или трава. Много мха. Он стелется по земле, покрывает упавшие стволы, продолжается за ними, как будто кто-то бросил зелёный ворсистый ковер. Идти мягко и тихо. В московских лесах ходьбу смягчают сосновые иголки, полностью покрывающие тропинку, конечно, если гуляющих немного, и они не стёрли их. Много черники, брусники, клюквы. Черника везде. Но собирать её уходим далеко, в те места, где черничные кустики становятся синими от ягод. В ход идут комбайны. Они ускоряют сбор. Комбайн это металлическая коробка с ковшом и забралом, чтобы сорванная ягода не выпадала. Солдатская фляга набирается комбайном за несколько минут. Вообще подобное мероприятие возможно только рано утром, часа в четыре, когда комары ещё спят, а сам стоишь в наряде по казарме, распорядок тебя не касается. И, разумеется, когда ты уже ходишь в старослужащих. После утреннего ягодного похода идём в столовую, берём положенный сахар и размешиваем его с черникой - это потрясающе.
Поздней осенью снарядили специальную группу за клюквой. Сначала мы долго ехали в грузовиках, потом минут сорок шли по лесной тропе. И вот перед нами болото - огромная поляна, затянутая мхом с редкими торчащими палками высохших деревьев. Надеваем на ноги чулки от ОЗК. От берега болото отделяется узкой полоской жижи, её нужно перепрыгнуть, и встать на качающийся мох, который легко держит человека. В тридцати шагах впереди кочка, в голубой дымке, размером с клумбу. Одна, другая. Подходим ближе - голубика. Кустик голубики похож на черничный, только чуть выше и ствол толщиной с палец. На кусте совершенно нет листьев, голые ветки с голубыми крупными ягодами. Голубика крупнее черники и вкуснее.
Но наша цель - клюква. Вокруг под ногами ковёр из моха, по которому разбросаны тёмно-красные и фиолетовые бусинки размером с крыжовник. Кажется, будто клюква "лежит" на мху. А если его раздвинуть руками, видно, что ягодка держится на тонком стебле, высотой сантиметров десять, как и сами стебли мха. Несозревшие ягоды белые или бледно-розовые. Они до поры согнули свои головки и прячут их во мху. Зрелые ягоды клюквы не лопаются, как купленные в магазине. Внутри у них мякоть, такая же, как у брусники, например. Мы собираем клюкву в чехлы из-под чулок ОЗК специальными клюквенными комбайнами. У них полозья скользят по мху, приминая его, в щели между полозьями попадают ягодки и, отрываясь, остаются в лотке. Всю добычу сваливаем в общий вещмешок. На обратном пути вещмешок несёт красноармеец впереди меня. Вижу, как покраснело дно, а снизу сочатся красные капли.
В лесу море подберёзовиков. Стоит только сойти с бетонки и перепрыгнуть кювет. Грибы в лесу никто не ищет, их просто собирают. Когда-то в Непецыно смотрел фильм "Морозко". Иванушка идёт лесом, вокруг стоят мухоморы по колено с громадными шляпками. Не смотря на небольшой возраст, нам уже приходилось собирать грибы, и мы понимали, что режиссёр Роу пудрит детям мозги. А теперь я вижу, что такие грибы бывают. Москвич в это не поверит, пока сам не увидит. Хорошо бы с чем-то сопоставить размер шляпки, чтобы легко вспомнить потом, в Москве. Наконец нашёл - фуражка! Есть подберезовики с ещё большими шляпками, но они лежат на земле - ножка не выдерживает. Белых не находил, подосиновики такие же большие, но встречаются реже. Каких-то других: сыроежек, поганок - не встречал, впрочем, случаи поискать грибы предоставлялись не часто.
+++Если нет попутной машины, я хожу за почтой пешком, сокращая дорогу через лес. В руке чемодан для писем и журналов. На обратном пути набираю в чемодан двадцать, тридцать подберезовиков. Комары облепили кисти рук и затылок. В правой руке чемодан, в левой - три подберёзовика - не будешь же из-за каждого гриба открывать чемодан, да и вон ещё растёт. Хлопаю комаров сразу горстями. Если быстро идти, есть вероятность от них оторваться. Ни жарить, ни сушить грибы я не буду. Но как не сорвать эту красоту? Кому-нибудь отдам, пожарят. Лучше всего жарить в карауле, в свободную смену. И сушат тоже. Один знакомый солдат насушил за лето ящик и отправил домой, добрая душа.
В 87-м Москва простилась с Анатолием Папановым и Андреем Мироновым.
Фильмы нам показывают в воскресенье, и кажется в субботу, точно не помню. Крутят в основном идейные ленты. В нашем клубе я впервые посмотрел "Неисправимый лгун". Этот фильм 73 года, но за 13 лет я ни разу не видел его. Как хорошо посмотреть на родные места - в двух эпизодах уголок хореографического училища и сквер перед ним, вторая Фрунзенская улица, поликлиника и магазин "Ковры". Другие места не узнал, кроме площади Гагарина.
И другой фильм запомнился - "Минин и Пожарский". Очень трогательный, чёрно-белый. Особенно один аферист там всё мелькал с чайником, кипяточку искал и ни в какую не соглашался за Дарданеллы воевать.
Записался в библиотеку. Вообще-то солдаты не читают книг - когда, и где их держать? Но у меня есть место - моя каморка, и время для чтения тоже есть. Взял двухтомник истории дипломатии. Интересно, но ничего не запомнилось. В библиотеке много редкой литературы сталинской, хрущёвской. В Москве, на повороте к моему дому стоит киоск Союзпечати. Когда-то я покупал в нём фотографии Андрея Миронова, Кирилла Лаврова, Людмилы Гурченко, Савелия Крамарова, Юрия Соломина, Сергея Юрского. В начале 80-х среди журналов и газет в киоске лежали томики "Малая земля", "Целина" и "Возрождение". Умер Брежнев и томики исчезли. Появились книги Черненко. Умер Черненко - исчезли его книги. А в глубинке всё остаётся. Прочёл об антипартийной группе Молотова - Маленкова, и о том, что Ворошилов, человек с испуганным лицом на всех фотографиях, был, оказывается, бунтовщиком. Повезло, ведь этого нет и в учебниках истории.
Летом у нас белые ночи, которые продолжаются больше месяца. Дневальный ночью может запросто читать. Только в середине ночи наступает пятнадцатиминутная пауза, небольшое затемнение. Предметы видно нормально, а читать уже тяжело. Всего 15 минут, а потом опять светлее и светлее. В местной газете "Правда Севера" разница между заходом и восходом Солнца час. Так необычно читать: восход Солнца в два часа десять минут. Рано утром Солнышко выкатывается из-за крыши двухэтажного штаба и светит в окна казармы, прямо в лицо спящим солдатам. Шторки на окнах короткие, они закрывают лишь верхнюю треть окна. Можно повернуться на бок, тогда придётся согнуть ноги - иначе лежать невозможно - пружинная сетка прогнулась, как гамак. На животе спать совершенно нельзя.
Наряды. Пожалуй, самые тяжелые - это столовая и казарма.
В казарме узкое место туалеты. Бывает, что они засорены - это кто-то, кое-где у нас порой честно жить не хочет. В таком случае наряд не принимается. Если справиться своими силами нельзя, приезжает водомётная машина - пожарка. Вставляет толстый шланг в отверстие и струёй воды под большим напором пробивает засор. Если пожарки нет, приходится прибегать к стратегическому резерву ставки верховного главнокомандования. Дневальные спускаются в подвал. Здесь земляной пол и много всяких труб. У главной трубы, большой, как пушка крейсера "Аврора" на конце самодельная пробка из ствола сосны. Удар сапогом - пробка на полу. Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути.
Дневальных в казарме трое. Один постоянно стоит у тумбочки, напротив входных дверей. Другие работают - моют и натирают полы, чистят туалеты. Через два часа дневальные меняют друг друга. Если среди них есть злодей, то работать приходится без него. Иногда злодей просто уходит из казармы по своим делам. Ночью один дневальный стоит у тумбочки, другие спят. Злодей сладко спит всю ночь, а у тумбочки стоят младшие. Случается, когда спят все дневальные. Это совсем нехорошо. Ведь рядом с тумбочкой комната с оружием и они её тоже охраняют. В любое время дежурный по дивизиону может сделать обход, а может и не сделать. Но, дежурный не зверь. Просто утром дневальные не находят на тумбочке телефона и сами идут за ним в штаб.
В столовой самое тяжёлое место моечная. Работать приходится монотонно, почти не отрываясь. От завтрака до обеда как раз хватает времени на то, чтобы вымыть всю посуду, после обеда всё повторяется снова. Хорошо, что посуда металлическая. Мойки две. В одной посуда замачивается с порошком (С "мистер Пропер" веселей, в доме чисто, три тысячи чертей), в другой обмывается чистой водой. Перед закладкой тарелок нужно сбросить в ведро остатки пищи. Пар в моечной стоит такой, как в туманном Альбионе. Постепенно от брызг и пара намокает одежда. Работаем вдвоём. Часа через полтора прерываемся на перекур. Перед сдачей наряда мойщики волокут баки с отходами в подсобное хозяйство. В подсобном хозяйстве покушать ждут несколько коров и свиней.
Другие рабочие столовой после каждой трапезы собирают грязную посуду со столов и несут её на мойку. Потом закидывают лавки на столы и промывают пол. Если нет старшего, опрокидывают ведро воды и развозят её тряпкой. Потом расставляют посуду, ложки, хлеб.
Всем рабочим по столовой выдают хлопчатобумажные, старые кители и брюки, а повседневная одежда остаётся в казарме, сложенная на табурете.
Ночью рабочие по столовой чистят картошку. Перед каждым ящик в пятьдесят килограммов. Количество картошки на одного рабочего зависит от завтрашнего количества едоков в дивизионе и от того, сколько злодеев, стоящих в наряде по столовой спят в казарме. Картошка сильно гниёт. К апрелю на складе сгнивает до 80 %. Нормы помесячного гниения картофеля висят на двери продсклада.
Обычно чистка картошки заканчивается не позднее трёх-четырёх утра. Возвращаемся в казарму, слегка сырыми. Казарма спит, тишина и темнота. Свет горит только у тумбочки дневального. Раздеваемся, туалет, сигарета, ложимся. Наконец-то ты свободен ... "Рота, подъем!". Значит уже семь. Невыспавшиеся, одеваемся и опять в столовую.
В столовой, кроме тяжелой ночной работы, на следующий день, при сдаче наряда, может ожидать неприятность. Принимающие наряд пересчитывают всю посуду и ложки. Если чего-то недостаёт, приходится, как-то выкручиваться.
Караул. В этот замечательный наряд красноармейцы попадают, прослужив месяцев девять, а то и год. В караул ходят преимущественно злодеи. Это же не хухры-мухры. Тут дело с оружием. Правда, без патронов, но всё-таки. Нужно устав караульной службы знать. - Стой, стрелять буду! - Стою! - Стреляю! Всякие тонкости там, в кого первый предупредительный делать - в бледного прапорщика Пилипэнко, или в убегающего зигзагами замполита. Тексты устава зубрятся тяжело и быстро забываются. К следующему разу приходится учить заново. В оружейной комнате караул получает автоматы и идёт на зону. Шесть человек, три пары. Старший - офицер. Пара два часа ходит по зоне, два часа бодрствует и два часа спит, сменяя другие пары. Никакой физической работы - сплошные прогулки, сон и расстрелы подозрительных.
На зоне, которую охраняет караул, боксы с техникой. Раньше тут были столы для стационарных ракет, развитая сеть подземных коммуникаций. Теперь ничего нет. В некоторых боксах стоят тягачи. Зона окружена пятью полосами проволоки - не пролезет даже заяц. В том числе сетка, на которую изредка подают такое высокое напряжение, что она начинает притягивать мелкую пробегающую мимо живность - зайцев, тетеревов, ефрейторов.
Начальником караула идёт старший лейтенант или лейтенант. Как правило, начальник спокоен, ничего не приказывает, всё идёт своим чередом. Караул для нас и для лейтенанта - возможность спокойно отоспаться. Проблема возникает, если дежурная смена не предупредила вновь заступающих, где их искать. Дежурная смена, может завалиться, и уснуть где попало, особенно летом.
Иногда дежурная смена ночью, в мороз тихо заходит в караульное помещение, проникает в комнату отдыха и укладывается на полу под топчанами. На топчанах в это время спит другая смена. Такой приход возможен, если с нами не строгий лейтенант. Если он спит в своей комнате. Мы, конечно, соблюдаем осторожность, на всякий случай. Однажды мы с Васькой зашли и завалились каждый под свой топчан. В шинелях, автоматы сбоку. Затихли. Вдруг дверь открывается, полоска света упала на пол. Вижу сапоги лейтенанта Мишкина. Кажется, мои сапоги, торчащие из-под топчана, он заметил тоже. Постоял, ничего не сказал и ушёл. А ведь мог и пристрелить. Кстати, один капитан рассказал нам как-то, что кроме строевого устава и устава караульной службы есть боевой (кажется, так он назвал) устав вооружённых сил, который вступает в действие в военное время. По этому уставу запросто можно прихлопнуть на месте всякого, не выполнившего приказ. Не знаю, так ли это.
С Мишкиным вышел однажды случай. Он дежурил по дивизиону. А я был дневальным, занимался какой-то работой. Прокричали "Рота, отбой!", свет погас, но жизнь и хождение в казарме ещё продолжается, за окном светло, весна. Мишкин ходит в нашем расположении между кроватями. Остановится у Лёшкиной кровати, постоит, постоит и отходит. И опять круг и опять стоит у Лёшкиной кровати. В третий раз Мишкин даже нагнулся к Лёшкиной голове. Послушал, откинул одеяло, а под ним шинель. Лёшка положил шинель, как будто на боку спит, и ноги в коленях согнуты. А сам Лёшка где-то вне казармы закусывает.
В сильный мороз караульные, идущие на зону надевают овчинный тулуп длиной почти до пола. Он настолько большой, что может обернуть двух человек. Поднятый воротник торчит выше ушанки. Тулуп надевается прямо на шинель. На ноги караульные обувают толстые и жёсткие валенки. Подошва у них не плоская, а закруглённая. Ходишь, ходишь, и через некоторое время стопа устаёт. Но тёплые.
Раз с Васькой нам выпала смена, когда пришлось ходить в столовую за едой для караула. Три блюда в судках и бачке и хлеб. Пока получали в столовой свои порции, все куда-то разбрелись. Нас оставили на кухне наедине c большой грудой куриных тушек. Васька - хозяйственник, он спрятал курицу за пазуху. На обратном пути у караульного помещения Васька зарыл её в сугроб, вечером пожарим, говорит. А вечером он не смог её найти.
Однажды мы надругались над Васькой. Кто-то узнал, что он понаставил банок у берёз за казармой - собирает берёзовый сок. Мы вчетвером отыскали его банки. Сока ни в одной из них пока нет. Одна банка трёхлитровая. Эта трёхлитровая и вдохновила Лёшку. Он взял её и зачерпнул мутной воды с прошлогодними листьями и иголками из ближайшей лесной, канавы щедро, литра на два и поставил на прежнее место. Я уже тогда смеялся. Меня послали уговорить придти Ваську, а сами залегли за бугорком вблизи.
Васька красит в белый бордюры у дороги.
- Вась, говорят, ты берёзовый сок собираешь? Давай посмотрим, а?
- Не, не могу, я занят, потом...
Я не отстаю. Наконец Васька согласился и мы пошли. Как он увидел трёхлитровую, глаза его загорелись:
- Цельний банка! Цельний банка! - засунул голову и стал пить. Я взялся за берёзу, чтобы не упасть. Тут из-за пригорка вылезли визжащие красноармейцы...
Лёшка вообще настоящий хулиган. В бытовой комнате, где солдаты подшивают подворотнички, стригут друг друга или чинят сапоги, он берёт чей-то каблук и размашисто, по-хозяйски прибивает его к полу огромным гвоздём, пока нет владельца. Или прибивает к полу кем-то забытую гимнастёрку, в нескольких местах для прочности.
Однажды ночью мы стояли в оцеплении. Зима, стоять очень холодно. Как правило, стоим на перекрёстке. Задача у нас такая: если появится колонна наших тягачей, приостановить другой транспорт. Когда пройдут тягачи - секрет для нас. Нас выставляют в десять вечера, а проходят они утром. Места такие глухие, что за всю ночь мимо постового может ничего не проехать. Мы одеты тепло - под шинелью телогрейка, на ногах валенки. И всё-таки часа на морозе не выдержишь. Все стараются погреться в ближайшей будке у железнодорожного переезда, где сидит солдат-железнодорожник. Нас трое. Разбились на смены: одна сидит, караулит тягачи, другая ложится спать прямо на деревянном полу. Яркий свет лампы в лицо - не помеха. Спать тянет ещё и от мороза. Лёг, автомат на груди, магазин без патронов, конечно. Сквозь дрёму чувствую, что-то неладное. Открываю глаза - прямо на моём животе делают неполную разборку моего же автомата. Пружины вытащили, магазин, ещё железки какие-то. Не даром мне привиделся отвратительный сон, будто я целовался с нотариусом и двумя адвокатами.
Во время отбоя в казарме Лёшка подходит к моей крайней двухъярусной кровати и наклоняет её. Я лежу на верхнем ярусе. Чтобы не упасть, обеими руками цепко хватаюсь за края кровати. Так как руки заняты, остаётся только орать на Лёшку, как папа Карло, а он ржёт: - Меньше пены. Через десять минут он отпускает кровать, я спрыгиваю и ношусь за ним в исподнем вокруг блока с кроватями. Носимся по уставу - на одного линейного дистанции. Догнать Лёшку невозможно. Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда медведь бежит за мной...
В караульной кухне много тараканов. Потому что тут всегда тепло и в шкафу всегда лежит хлеб. Они не боятся выбегать на обеденный стол днём, когда караульные едят.
Лето, середина июля. Ходим по зоне с Лёшкой караульными. Среди высокой травы колодец без люка. Сто раз проходил мимо. Посмотрел вниз: на дне что-то белое. Интересно. Спустился по лесенке, пнул сапогом - снег. А на улице двадцать восемь тепла. Лёшка залез на вышку, с которой видна космическая площадка. А мне что-то не интересно. А может, и зря не полез, посмотрел бы на леса, сопочки.
Свой второй новый год в армии я встретил в карауле.
Наряд посыльным. Весь день куда-то посылают далеко или близко. Чтобы быстро выполнять поручения, нужно как минимум знать фамилии всех офицеров, сержантов, а лучше и всех красноармейцев. Утром посыльный встречает входящего командира дивизиона криком: "Смирно! Дежурный по дивизиону на выход! Я сказал на выход!!". Кричать нужно уверенно так, будто на ногу упала батарея отопления. Вечером посыльный моет полы в штабе. Посыльный подчиняется сержанту - помощнику дежурного по дивизиону. Есть ходят по очереди: сначала дежурный офицер в офицерскую столовую, потом посыльный с помощником в солдатскую. Возвращаемся с помощником после обеда. У входа в штаб стоят незнакомые три офицера, хихикают, старший - майор. Мы отдали честь, и зашли в штаб. На втором шагу из глаз, носа и рта одновременно начинает течь влага. Это от газа, называется он "Черёмуха", против перхоти. Им наполнен весь коридор. Сержант шапкой закрыл лицо и я как он, и пробежали в комнату дежурного, к телефону. Это те самые офицеры на пороге штаба провели учения - зажгли слезоточивую шашку. Хорошо, что мину не поставили. Кроме нас с сержантом в штабе было всего человека два - телефонист и кладовщик. Ни командира, ни начштаба, ни замполита, ни каких-то других офицеров.
В армии есть поощрения, о которых многие солдаты мечтают. У каждого они свои. Кому-то хочется получить очередное звание, кого-то интересуют значки "классный специалист", "воин-спортсмен", "физик-теоретик", кому-то хочется в краткосрочный отпуск домой. О доме мечтают бывшие десятиклассники из хороших семей или красноармейцы - мужья, красноармейцы - отцы, их не так много. Мне тоже хочется в отпуск. Неужели не отпустят? Мне не нужны погремушки или звания. Прослужил я год - срок как раз подходящий, а ближе к дембелю будет не интересно ехать. На гауптвахте не был, вне очереди нарядов не получал. Получил кучку мелких благодарностей за постоянные складные статьи в "боевой листок" всех пяти отделений группы об ужасах империализма и затянувшихся массовых удоях в стране. Выступил на комсомольском собрании, где заклеймил комсорга дивизиона, прапорщика позором и нехорошими словами. На какой-то слёт ездил в часть вместе с семью красноармейцами от дивизиона.
Поощрения сыплются на красноармейцев к красным праздникам: 23 февраля, ноябрьским, 1-му и 9-му мая. Их зачитывают перед строем на плацу. Седьмого ноября меня наградили очередным званием - ефрейтор. Наконец-то. Теперь я могу остановить красноармейца и спросить:
- А на одного линейного дистанции?! А побатальонно?!
- А... э...
- Что? Нечем крыть?!
- Разрешите итить, Ваш броть?
- Извольте жить законом, данным Адамом и Евой!
- Покорнейше благодарим.
В последние месяцы я заработал два наряда вне очереди. Чисто случайно. Первый за шерстяные носки. Красноармейцу положены портянки, но многие злодеи носят носки. Голубая кровь. Няня и мне прислала носки, кто ей посоветовал, не знаю. У портянок множество преимуществ перед носками: их меняют после бани, их не надо штопать, если протёрлась - чуть сдвинул и дырка закроется. Представляю, во что бы превратился дивизион с дырявыми носками. Если красноармеец храпит ночью, портянки по русскому обычаю кладут на подушку, рядом с носом.
Зимой портянок по две на каждой ноге - хлопчатобумажная и фланелевая, тепло. Свои носки я положил под матрац, и их быстро обнаружили.
Второй наряд мы заработали вместе с Лёшкой за опоздание на построение. Недалеко от КПП убежище, в виде высокого холма, поросшего травкой. Туда прячется дивизион, когда с космической площадки пускают неправильные ракеты - они взрываются на старте и отравляют местность гептилом. Конец мая. После работ мы не пошли сразу в казарму, а забрались с Лёшкой на этот холм, с лесной стороны, чтобы не заметили, легли на спину и зажмурились. Ещё холодно даже в телогрейках, но у самой земли, у травы, текут теплые струи воздуха. Последний раз снег шёл 17-го мая, правда, в этот же день растаял.
Жаль, конечно, что не удалось побывать в отпуске. Но жизнь мою скрасили два приезда Ларисы. Первый раз через семь месяцев, потом ещё через пять. Утром мне сообщали, что в Плесецке - жена, и душа моя пела. Мне давали отпуск на сутки или двое и отпускали в Плесецк. До учебки ехал на поезде, оттуда на газике с увольнительной в Плесецк. Лариса снимала комнатку в деревянной избушке. Туалет во дворе. Рядом с ним груда пузырьков от одеколона - в стране сухой закон. Весь день мы нежимся в постели. Плесецк деревянный, весь коричневый от дорог, до деревьев и домов - снега уже нет, а зелени пока нет. Днём ходили фотографироваться в местное ателье. После первого свидания я чуть не опоздал из увольнения. Не было автобуса. Побежал пешком, тяжело в шинели. Через пять минут меня догнал пустой автобус, остановился. Поблагодарил водителя. А во второй раз Лариса приезжала осенью. Рассказала, как в ожидании московского поезда в Плесецке съела несколько пирожков с клюквой. По пять копеек пирожок. Какая прелесть. Вы ели пирожки с клюквой?
У нас замечательный командир дивизиона, подполковник. Подполковник - высокое звание для наших мест. Он единственный в дивизионе. Ближайший по званию к нему майор - замполит. Начальник штаба - капитан. Командир дивизиона человек интеллигентный. Дело своё знает, с юмором. Похож на Калягина.
Начальник штаба тоже был неплохой, профессионал. Капитан. Старше меня года на четыре. Его вскоре перевели куда-то. Пришёл майор, лет сорока. Месяца два стажировался, тугодум, так ничего и не понял. За то легко делает несколько переворотов на турнике. Выглядит лет на десять старше. Кожа на шее дряблая, как у старика.
Замполиту (заместитель командира по политической части) лет сорок пять, а выглядит он на пятьдесят пять. На лице злодейская улыбка. Ему подчиняются прапорщик - комсомольский секретарь, ефрейтор - завклубом и красноармеец - киномеханик. Ни кому из них нельзя доверять.
Командир нашей группы - капитан Полухин. Спокоен, подтянут, строг, при необходимости. Знает своё дело. Подтягивается тринадцать раз. Думаю, у него и дома всё в порядке. Завидую его жене и детям.
И старшина дивизиона, в первые полгода, был неплохой, Вася Поддубный.
В третьей группе служит старший лейтенант, ровесник мне, к которому я обращаюсь по имени отчеству, а не "товарищ старший лейтенант". Это звучит непривычно и напоминает свободу. Палыч не такой, как большинство офицеров. Однажды он в качестве дежурного по дивизиону сопровождал группы в столовую. Идём. Ребята переговариваются с ним, шутят.
- Отставить смех, - говорит Палыч серьёзно, - Да я вас щас! - копается в кобуре и направляет на нас зелёный огурец. Как он не боится стукачей.
В армии я отметил два своих дня рождения. Первый не запомнился. А второй пришёлся незадолго до увольнения. Отмечали шесть человек. Ребята из Петербурга, Тулы, Москвы и Новгорода. Двое одного со мной призыва, двое старшего призыва, двое младшего. Родные прислали мне посылку, и мы хорошо закусили. У Лёшки ключи от подвала. Два специалиста нашли колпак от лампы, налили в него какую-то техническую жидкость и стали быстро вращать в ней деревянную палочку. Через некоторое время палочка покрылась толстым слоем коричневой резины. В колпаке остался спирт. Боюсь, мой желудок будет возражать. И не только я не пил. Главное, что виноделы не обиделись и не настаивали.
Это в первые недели, когда мы только прибыли в дивизион, однажды днём сидим в казарме, ждём распоряжений. Часа полтора нашу группу не трогали - единственный случай за службу. В нашей компании два новобранца из Тульской области и один новгородский. Между ними зашёл разговор о спиртном. В середине восьмидесятых в стране был сухой закон. Народ прибегал к различным уловкам в питии. В ход шли одеколоны, технические жидкости, очищенные народным способом. Меня поразило, как быстро живущие в разных концах страны мальчишки нашли общий язык. Со стороны можно подумать, что говорят аспиранты-химики. Мелькают названия каких-то персолей, антимолей, крекинг, вулканизация. Они с полуслова понимают друг друга и с радостью открывают сходство или различия в деталях, делятся своими тонкостями и особенностями. Сижу, молчу и с любопытством наблюдаю, как сблизила их общая тема.
Домой меня отпустили не ровно через полтора года. Переслужил месяц с небольшим. Попросил маму прислать мне гражданскую одежду к увольнению.
К дембелю злодеям высылают из дому по двести рублей, на которые они покупают подарки родным и близким и одеваются сами. Двести рублей - это не малая сумма - месячный оклад начальника конструкторского отдела. В солдатском магазине у прилавка два дембеля выбирают и покупают. На прилавке свёрнутая в несколько раз материя: на тёмно-свекольком фоне большие с кулак бутоны роз. Что ли платок для девушки? Только хотел спросить, кому. Продавщица расправила - мужские трусы. Не синие, общевойсковые, а попсовые. Я понял, что был на грани провала. Жаль, что поленился купить их на память. И ведь была мысль: "такого больше не увидишь". И не дорого к тому же, рублей пять.
Один из обязательных атрибутов дембеля - альбом фотографий. Его также присылают из дома. Это толстая книжка в кожаной обложке, тиснёная золотом, рублей за шестьдесят, восемьдесят. Хотя в дивизионе запрещено иметь фотоаппарат и фотографировать, альбомы заполнены карточками. Многие альбомы со стихами и куплетами про родину, про любовь, про душманов: "а душман попьёт кваску, купит эскимо, ни куда не торопясь, выйдет из кино ...".
Дембеля тщательно готовят свою парадную форму. Если они едут зимой, начёсывают шинель. Шапку, потерявшую форму, замачивают в воде, натягивают на четыре учебника политэкономии и оставляют в сушилке. Для растяжки шапок в бытовой комнате есть приспособление, напоминающее голову. Четыре части его расходятся или сходятся, при вращении винта. Но почему-то предпочитают учебники.
Давно отслужившие граждане иногда из дома высылают свою парадную форму дембелям. Однажды я видел дембельский китель. Такой был на Геринге, когда он руководил люфтваффе. По всему контуру китель прошит белым поливинилхлоридным шнуром. Аксельбанты. Яркие нашивки "СА", "Marlboro", значки.
На груди дембеля сверкает десяток значков. Тут и свои, и обмененные, и купленные. Некоторые офицеры могут достать любой значок с удостоверением за ящик клюквы или банку сушёных подберезовиков.