"СВОИ" И "ЧУЖИЕ". ГЕРМАНИЯ И НЕМЦЫ В ГЛАЗАХ ОБРАЗОВАННЫХ РУССКИХ ЛЮДЕЙ В XIX ВЕКЕ

Как формируются представления народов друг о друге? Часто предполагают, что это происходит на основе рассказов тех, кто побывал в чужой стране, и в результате наблюдений за приезжающими чужеземцами. Но если внимательно присмотреться, убеждаешься, что чаще всего образ "чужого" складывается задолго до реальной встречи с этим "чужим", порой еще на ментальном уровне. Традиционные представления об иностранцах вообще, разговоры в семье и в обществе, вскользь брошенные замечания, усмешки, анекдоты, прозвища, неосознанное усвоение мнений, разлитых в окружающей среде, формируют стереотипы - неотрефлектированные, "готовые" элементы сознания.. Затем эти впечатления, чаще всего уже непреодолимые, дополняются и развиваются сведениями, полученными из книг и от других людей. И реальная встреча с "чужими" становится проверкой этих впечатлений. Чаще всего человек считает действительным и верным именно то, что он предполагал заранее и что нашло подтверждение при встрече с реальностью. Не следует также забывать, что представления о чужеземцах формируются в сравнении с собственными культурными нормами, с собственным стилем жизни. Образы чужеземцев служат неким зеркалом, в котором ищут отражения "своего".

Впечатления от реальных встреч накладываются на уже существующую основу, и эту основу составляют: 1) отношение к чужеземцам вообще, различение "своих" и "чужих", уходящее корнями в архаику, 2) укрепившиеся в прошлые столетия традиционные представления, 3) пропагандистские клише, внедряемые в сознание "сверху". Это ясно видно на примере формирования представлений о немцах в России в XIX в.

Но почему для России среди иностранцев следует выделять именно немцев? И почему речь идет именно о XIX веке? Проблема образа немца в русской культуре и вообще проблема "Русские и немцы" в XIX в. избрана отнюдь не случайно. Ей придает особую актуальность и некоторый практический смысл то, что роковые события ХХ века - мировые войны - дважды ставили немецкий и русский народы в положение противников, что, естественно, породило множество предрассудков и предубеждений с обеих сторон. Вряд ли возможно их преодолеть. Но, может быть, можно их хотя бы несколько смягчить? Возможно, изучение истоков этой ситуации в какой-то мере могло бы помочь.

Разные западноевропейские национальные культуры оказали большое влияние на культуру русскую. Общеизвестна и неоднократно исследовалась учеными и описывалась в художественной литературе роль французской культуры в России. Героям Пушкина, Толстого, Тургенева, принадлежавшим к высшему обществу, говорить, писать и даже, вероятно, думать по-французски было легче, чем по-русски, уместно вспомнить и англоманию, распространенную в дворянской среде. Но ни с одним из западноевропейских народов русские не имели, начиная с ХVIII в., такого тесного и даже отчасти "домашнего" соприкосновения, как с немцами.

XIX век был для России, как, впрочем, и для многих других стран, временем поисков национальной самобытности. Что такое Россия, каково ее прошлое и что суждено ей в будущем? Что значит "русский" и что такое "русскость"? Эти вопросы, возникавшие уже на исходе первой половины XIX в., стали еще острее к концу столетия. И ответы на эти вопросы складывались в значительной мере в отталкивании от "немецкого", в осмыслении "немецкости". "Немецкая тема" звучала и на тайных собраниях декабристов, и в дискуссиях западников и славянофилов, и в публицистике Ф.М. Достоевского. В развитии национальной культуры всегда соединяются две возможности. Отграничение "своего" от "чужого", "другого" создает своеобразие и необходимую ограниченность каждой культуры. А возможность и стремление "открыть" себя другой культуре, позволить ей проникнуть в себя - это возможность обогащения, и она не менее важна. "Своя" культура обретает специфику только на фоне некоего "заднего" или "бокового" плана "чужой" культуры, в борьбе и общении с ней.

Для русской культуры таким "задним планом" была прежде всего немецкая культура, олицетворявшаяся более всего в "русских немцах". Не будет преувеличением сказать, что в XIX веке в нашей стране все размышления образованных людей о прошлом и будущем отечества, о характере и путях его развития были неизменно связаны с осмыслением роли немцев в России. Вот почему нас особенно интересует именно XIX столетие.

Немцы появились в России, начиная со времен Петра I. Но массовое переселение немцев в Россию началось во второй половине XVIII в. по приглашению императрицы Екатерины II, рассчитывавшей, что переселенцы из германских государств "могут приобретенным своим искусством, рукодельством, промыслами и разными незнаемыми еще в России машинами открыть подданным легчайшие и кратчайшие средства к обрабатыванию земель, к распространению домового скота, к разведению лесов... к заведению собственных фабрик, к управлению всего крестьянского домоводства". Согласно Манифесту "О дозволении всем иностранцам, в Россию выезжающим, поселяться в которых губерниях они пожелают и дарованных им правах" (он был переведен на иностранные языки и опубликован за границей) и указу "Об учреждении канцелярии опекунства иностранных колонистов", подписанным императрицей 22 июля 1763 г., переселенцы могли выбрать место жительства по собственному усмотрению; Российское государство оплачивало их переезд. Немцы получали в России земельные наделы и ссуды на строительство дома, им обеспечивалась свобода вероисповедания и право строительства собственных церквей, освобождение от податей и налогов (в сельскохозяйственных колониях - на 30 лет, в городах - на срок от 5 до 10 лет), освобождение от рекрутских наборов и государственной службы.

Около 60% немецких переселенцев составляли крестьяне. Первые их потоки направились в степные области Нижнего Поволжья и в Северное Причерноморье. В XIX в. последовали две волны потока переселенцев из Германии. В 1803-1823 гг. возникли немецкие поселения на юге Украины, в Крыму, Бессарабии и на Кавказе, а затем в 60-70 гг. образовались немецкие колонии в так называемых западных губерниях: после 1863 г. многие польские немцы, не поддержавшие восстания против России и тем навлекшие на себя ненависть польских патриотов, эмигрировали в Россию, на Волынь; ехали сюда и новые переселенцы из Германии. Колонисты - самая большая группа немецкого населения в России - это сельские хозяева, успешно осваивавшие нетронутые прежде плодородные земли. В XIX в. тип немецкого колониста в России - преуспевающий хозяин западного типа, часто крупный землевладелец, охотно расширявший и усовершенствовавший свое хозяйство. Однако немцы-колонисты отнюдь не стали учителями русских крестьян, как это замышляла Екатерина II, жили обособленно, не смешиваясь с русским сельским населением и почти с ним не общаясь. Они тщательно сохраняли и оберегали свою веру, обычаи и традиции, не вступали в смешанные браки. Некоторые, стремясь сохранить связь с отечеством, посылали сыновей учиться в Германию. У их соседей - русских крестьян об этой группе немцев, живших в обстановке языковой, религиозной и экономической обособленности, были довольно смутные представления. Английский путешественник Д.М. Уоллес, побывавший в России в начале 70-х гг., считал, что немцы, переселившиеся в Россию, ограничились освоением земель и не оказали, как рассчитывало русское правительство, цивилизующего влияния на местных крестьян. Русский мужик, писал он, очень любознателен и внимательно наблюдает за жизнью немецких соседей-колонистов. Но он никогда не помышляет о том, чтобы перенять их обычаи. Со своей стороны, и немцы не помышляют о слиянии с русскими. "И хотя, может быть, их отцы и деды родились уже в новой стране, они сочтут за оскорбление, если их назвать русскими. Русского крестьянина они презирают за бедность, темноту, лень и недобросовестность; чиновников боятся из-за их тирании и вымогательств. Они усердно заботятся о сохранении своего языка и обычаев. Редко хорошо говорят по-русски, а иногда и совсем не говорят, никогда не вступают в брак с русскими женщинами"( Wallace D.M. Russland. Wьrzburg,1906. C 272).

Ближе к русским были городские немцы, главным образом, петербургские и московские. Среди них были предприниматели, финансисты, торговцы, офицеры, дипломаты, чиновники, ученые, учителя, врачи, аптекари, художники и множество мастерового люда - сапожники, портные, булочники, краснодеревщики, механики, ювелиры, каретники и пр. В Петербурге и в Москве жили также немцы, относившиеся к самым низам. Д.В. Григорович в одном из своих очерков описал немцев-шарманщиков. Большей частью это были разорившиеся, не приспособленные ни к какому мастерству люди (Григорович Д.В. Петербургские шарманщики // Соч. СПб., 1896. Т. 1. С. 5-29), промышлявшие случайными занятиями, вроде изготовления спичек или выращивания щенят на продажу; в списках заключенных петербургских тюрем встречались и немецкие имена, многие немцы состояли на заметке в полиции. В отличие от колонистов, в городах немцы охотно вступали в браки с русскими женщинами, многие из них легко ассимилировались. По свидетельству немецкого наблюдателя В. Штрикера, в Петербурге в начале 40-х годов XIX в. жили больше 30 тыс. немцев. Те, кто побогаче и имеют собственное дело, писал он, живут в хороших квартирах; ремесленники и рабочие - в подвальных этажах домов в переулках между Вознесенским проспектом и Гороховой улицей. На Васильевском острове целые кварталы заселены немцами, и даже таблички с названиями улиц здесь на немецком языке. Там знают немецкую речь, только просят говорить помедленнее. Не то, что в аристократических кварталах, где немцев не желают понимать (Stricker W. Deutsch-russische Wechselwirkungen oder die Deutschen in Russland und die Russen in Deutschland. Leipzig, 1849. S. 278).

Таким образом, на протяжении XIX столетия в России сформировалась немецкая диаспора. Отношение к Германии и немцам формировались у русских главным образом из наблюдений за поведением и групповым сознанием этих "русских немцев". При этом русские исходили из собственного мировосприятия и собственного стиля жизни. Сравнивали известное, привычное, свойственное им самим, с непривычным, чуждым - тем, что видели в людях, пришедших из другого культурного мира, отмечали различия с поведенческими нормами русских и делали свои выводы.

Нельзя, однако, сказать, что непосредственное знакомство с чужой страной и жителями этой страны вообще ничего не меняет. Напротив, вероятно единственное, что может хоть сколько-нибудь изменить устоявшиеся мнения - это личные встречи и разного рода контакты с чужеземцами.

Обратимся к особому разряду русских людей, совершивших в начале XIX столетия "военное путешествие" в Германию в рядах русской армии, которая, преследуя французов, отступавших из Москвы к западным границам России, к середине декабря 1812 г. освободила всю территорию страны и вступила в Польшу. В феврале 1813 г. части русской армии вошли в германские земли. Трое молодых офицеров, участвовавших в заграничном походе русских войск 1813 -1814 гг., - Ф. Н. Глинка, И.И. Лажечников и А.Ф. Раевский - издали свои записки о нем.

Федору Николаевичу Глинке (1786-1882) "Письма русского офицера" в 8-ми частях (1815-1816) - записки автора об антинаполеоновской кампании 1805 г., об Отечественной войне 1812 г., о заграничных походах русской армии 1813-1814 гг. и о путешествиях внутри России (Глинка Ф.Н. Письма русского офицера: в 8-ми частях. М., 1815-1816) - принесли литературную известность и сблизили его с будущими декабристами. 19-ти лет он в качестве адъютанта генерала Милорадовича принял участие в кампании 1805 г., был под Аустерлицем, прошел войну 1812 года, участвовал в главных ее сражениях. "Письма русского офицера" привлекли внимание видных русских писателей. В 1816 г. Глинка вступил в Союз спасения, созданный офицерами, участниками Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов, в 1818 г. стал членом Союза благоденствия, принимал участие и в связанном с ним литературно-политическом обществе "Зеленая лампа". Хотя в позднейших тайных обществах декабристов Глинка не состоял, он имел связи с Рылеевым, Трубецким, Бестужевым и был привлечен к следствию по делу декабристов, дважды подвергался аресту и провел три месяца в каземате Петропавловской крепости.

"Воспоминания о походах 1813 и 1814 гг." Андрея Федосеевича Раевского (1794-1822) вышли в год его ранней кончины (Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов: сочинение Андрея Раевского. М., 1822). Сын богатого помещика Курской губернии, старший брат декабриста Владимира Раевского, 18-летним юношей он участвовал в войне 1812 г. и в 1813 г. совершил военное "путешествие" в Европу. Он был близок с братом, но к декабристам не примкнул. К общественно-политической деятельности у молодого человека, с юношеских лет тяжело больного, не было склонности.

Известный автор исторических романов И.И. Лажечников (1792-1869) прошел всю войну 1812 г., участвовал в заграничных походах 1813 г. и во взятии Парижа в 1814 г. В 1820 г. он издал свои "Походные записки русского офицера" (Походные записки русского офицера, изданные И.И. Лажечниковым. М., 1820).

Войдя с русской армией в польские земли, наши офицеры побывали затем в Пруссии, Саксонии, Богемии и в Мекленбурге. Проезжая через города, деревни, останавливаясь на постой в самых различных местах, они знакомились с людьми различных состояний и положений, общались с хозяевами, их соседями, наблюдали повседневную жизнь и труд немцев, беседовали с ними. Им довелось прикоснуться к культуре простого народа.

Они вошли в Германию на гребне славы, как победители Наполеона и освободители Европы. Русских солдат принимали с таким почетом, что их представление о своей высокой освободительной миссии укреплялось. "Никогда еще не было столь лестно и приятно носить мундир русский", - радовался Раевский. Описание решительно всеми участниками похода 1813 г. приема русских войск в Германии свидетельствует о том, что в этих словах нет преувеличения. И освободители проникались симпатией к тем, кого предстояло освобождать, наблюдая проявления воинственного и патриотического духа самих немцев. Наполеон еще раскается в своем презрении к этому народу, замечает Раевский, "никакое перо не может изобразить единодушного, пламенного патриотизма здешних жителей", "все государство превратилось в лагерь воинский", "целый народ дал клятву погибнуть или победить"( Раевский. Ч. 1. С. 54, 51). Глинка восхищался увиденной им картиной рекрутского набора в Силезии: в доме, откуда берут в войско юношу, "все празднуют избрание молодого человека в защитники отечества" ( Глинка. Ч. 5. С. 187).

Францию наши офицеры заранее воспринимали как источник европейских несчастий; Германия представлялась им, тоже заранее, родиной порядка и совершенных законов. Раевский, например, предстает горячим поклонником знаменитого прусского короля Фридриха II. Записи Раевского о Германии начинаются восторженными строками: "Приветствую тебя, колыбель и обелиск незыблемой, несокрушимой славы Фридриха Единственного! Приветствую тебя, обитель свободы, счастия и промышленности!"( Раевский. Ч. 1. С. 43).

В большинстве записок русских офицеров о Германии чувствуется слегка покровительственный тон и отзвук легкой усмешки (в особенности когда речь идет о повседневной жизни простонародья). Это связано прежде всего с тем, что они ощущали себя великодушными героями-освободителями. Но свою роль играли и стереотипы, о которых речь шла выше. В 1813 г. в окрестностях Франкфурта-на-Майне, рассказывает будущий декабрист Н.А. Лорер, офицеры узнали, что их частям предписан отдых на квартирах; сразу представились "добрые хозяева-немцы с их кофеем"( Лорер Н.И. Записки декабриста. Иркутск, 1884. С. 290). Кофе, пиво и трубка с табаком поминаются как нечто знакомое задолго до встречи и узнаваемое с удовлетворением: образ и реальность совпадают! И внимание к этим внешним приметам, и восприятие некоторых черт характера основывались на давно усвоенных дома представлениях о немцах

Главное содержание книг Глинки и Раевского составляют описания сражений, переходов русских войск; мы находим и зловещие картины, которые оставляет после себя война. Но все же в этих книгах больше, чем во всех других, посвященных заграничным походам русской армии, отражены впечатления от повседневной жизни людей в тех местах, где им привелось побывать. Вероятно, именно тогда произошла первая встреча русской и германской культуры не только в жизни духа, как это было еще и в XVIII в., но и на уровне знакомства с повседневной жизнью немецкого народа.

Вступление в германские земли из Польши поразило офицеров резкой сменой впечатлений. "Из Польши в Силезию въезжаешь точно с таким чувством, как переходишь из бедного, опустелого в богато убранный и людьми наполненный дом", - восклицает Глинка (Глинка. Ч. 7. С.1). И Раевский отмечает противоположность "бедной, песком и развалинами покрытой Польши" и "цветущей, благоденствующей Силезии"(Раевский. Ч.1. С. 43). "Перейдите рубеж, разделяющий Польшу с Пруссиею, - замечал и Лажечников, - и новая приятная картина представится вашим глазам"( Лажечников . С. 91).

Ландшафт германских земель был совершенно не похож на русский. Складывавшийся из тщательно возделанных полей, ухоженных лесов, прирученных рек и ручейков, он иногда представлялся каким-то игрушечным. Недаром Глинка сравнивает германские поля с убранными комнатами, а маленькие города Пруссии представляются ему некими беседками, потому что окружающие их поля - "точные сады". Не только все тщательно обработано, вычищено, украшено, но и размеры небольшие. И для характеристики пейзажа, особенно городов и деревень, употребляются уменьшительные формы: домики, местечки, уголки, кусточки, камешки, садики, мостики и т.п. Встречались и другие пейзажи: в окрестностях Дрездена любовались "величественнейшей картиной" Исполинских гор, видели замки высоко в горах, мощный Рейн, но это не изменяло представления о резком различии масштабов русского и германского ландшафтов. Это различие - почти как воплощение различий духа стран и народов - ощущали многие русские путешественники. Лажечников, восхищаясь устройством дорог в Германии, добавлял, однако, что "безрассудно было бы мечтать об основании шоссе во всем нашем обширном государстве". Сравнивая просторы России и размеры мелких германских государств, он замечал: "В стране гигантов не все то удобно, что легко в отечестве пигмеев"( Лажечников. С. 126).

Внимание авторов записок привлекали ухоженность дорог, улиц, домов, постоянное попечение и властей и жителей о поддержании чистоты и порядка во всем. "Опрятность селений, скромная, но довольно привлекательная наружность домов, редкая исправность дорог и мостов" - эти внешние приметы германского быта, отмеченные Раевским, приятно удивляли всех (Раевский. Ч. 1. С.43). Особенно поражала основательность всех устройств, необходимых для нормальной жизнедеятельности, и заботы о поддержании их в постоянном порядке. "У нас строят и тут же исправляют, - замечал Лажечников, - здесь сразу строят надолго". Восхищаясь дорогой из Франкфурта на Берлин ("ровна, как пол, с небольшими от средины скатами; обрыта с обеих сторон глубокими рвами и обсажена высокими тополями"), он особенно подчеркивает, что "шоссе сии, препорученные смотрению неусыпных работников", находятся в постоянной исправности (Лажечников. С. 124-126). Глинка, во время стоянки в г. Бунцлау наблюдавший пожар, случившийся в деревне близ города, поразился удивительному порядку при тушении: каждый знал, что он должен делать и (подумать только!) "три исправные трубы џ заметьте, что это в деревне, - брызжут ручьями воду".

Трудолюбие, терпение, усердие немцев, по наблюдениям наших офицеров, просто творят чудеса. Поблизости еще идут бои, враг то отступает, то наступает, повсюду видны следы сражений, в полях не убраны трупы, некоторые деревни обращены в пепел, и жители, скрывавшиеся в горах от вражеских бесчинств и лишь недавно возвратившиеся домой, еще боятся чужих. Но они уже трудятся, чтобы как можно скорее восстановить разрушенное, снова наладить прочное, давно устроенное хозяйство. Вокруг идут бои, а поля обрабатываются с редкой рачительностью, повсюду приводят в порядок прекрасные сады, насыпные дороги. Дома в деревнях и городах увиты виноградом. На улицах и площадях фонтаны: в одних поят лошадей, из других берут воду жители. Повсюду проведены каналы с отводами к каждому хозяину. "Как умеют немцы всем пользоваться и угождать всем необходимым нуждам", - подчеркивал Глинка (Глинка. Ч.5. С. 11. 9).

Лажечников замечал, что почти в каждой прусской деревне есть трактир, "хотя и небогатый, но в котором можно иметь кофе, хорошее масло с белым хлебом и порядочные Bratwurst, сосиски" (Глинка. Ч.5. С. 11, 9). Впрочем, такой отзыв о немецкой кухне - редчайшее исключение. Решительно все русские люди, побывавшие в Германии, оценивали ее очень низко. Раевский описывает свою трапезу в местечке Вальдхайм, на переходе из Дрездена в Магдебург. Приветливая хозяйка отведенной ему квартиры "вылила кипяток в чашку ... покрошила белого хлеба, положила кусок масла - и просила садиться за стол. Я услышал, что это - вассер-суп ... и признаюсь, что, невзирая на страшный аппетит, не мог проглотить ни ложки" (Раевский.Ч. 1. С. 122). Позже автору записок привелось познакомиться с пивным и молочным супами, которые, к его удивлению, часто составляли весь обед. Похоже, что отношение русских к немецкой кухне было как бы компенсацией за то восхищение, которое вызывало устройство немецкого быта.

В любой деревне, повторяют авторы записок, входя в дом простого крестьянина, можно подумать, что это жилище богача. Деревенские дома удобны и просторны, их внутреннее убранство скромно, но свидетельствует о достатке хозяев, стремящихся украсить свой быт. Русский крестьянин, говорит Лажечников, если он трудится более обыкновенного, так это для того, чтобы обеспечить семью пищей; для немца же лишний час работы означает создание нового украшения. Но для обеспечения достатка и красоты, считал русский наблюдатель, нужен особый склад, нужны особое трудолюбие и сосредоточенность, составляющие, по мнению писателя, национальную черту немцев. Немец, "нахлобучив колпак на голову, в кожаном своем фартуке, не выпуская трубки изо рта, протягивая иногда руку к огромному стакану пива, перед ним неизменно стоящему, флегматически распевая любимую песенку...в определенные часы глух, нем и слеп для всего постороннего" (Лажечников. С. 95).

В изображении внешних примет немцев и в описаниях их обычаев и поведения намечены черты национального характера, как его представляли себе русские: немец медлителен, спокоен, рассудителен, чуть-чуть излишне самоуверен. Впрочем, главные признаки немцев, о которых говорят все наблюдатели, - либо приводя в доказательство свои впечатления, либо не приводя никаких доказательств, - это расчетливость и скупость. "Немцы, жертвуя всем для выгоды, не бросят одного талера для прихоти", - замечает Раевский (Раевский. Ч. 1. С. 46). "Любопытно смотреть, - пишет Глинка, - как немцы и русские играют в банк. Первые ставят гроши, другие червонцы. Те при проигрыше морщатся, а эти - ничего! Ведь и по этаким мелочам можно узнавать характер народов" (Глинка. Ч. 7. С. 25-26). Все эти замечания звучат несколько странно рядом с описанием пышных встреч, которые немцы устраивали русским воинам, - горячие речи, венки, щедрое угощение. Как замечает Раевский, "здешние жители скупы до крайности, но нас угощают как нельзя лучше" (Раевский. Ч. 1. С. 54). И так постоянно, говоря о радушном приеме, который им оказывают немцы, авторы записок не забывают объяснить, что делают они это хотя и от всей души, но все же преодолевая природную скупость.

Наши офицеры относились к этому свойству немцев со снисходительностью, а иногда даже высказывали мнение, что это является необходимым условием успеха в делах. Они понимали, что немцы с их "скаредностью", как бы даже и непостижимой для русского человека, но во многом обогнали русских. "Нравы, образ жизни, всё принимает здесь отлив просвещения и все восхищает вас", - признавался Лажечников (Лажечников. С. 119).

Самое сильное впечатление офицеров - молодых образованных дворян, привыкших с детства бездумно пользоваться услугами "униженных и оскорбленных" и не задумываться над их положением, - поведение дома и в обществе немцев, с которыми им довелось встретиться и общаться. Вот одно из первых впечатлений Глинки. В прусском городке Фрауштадт, на границе с Польшей, он побывал на лютеранском кладбище и записал: "Многие эпитафии покажутся для иностранца очень странными. Например: "Здесь лежит почтенная NN, урожденная NN, родившаяся в таком-то году, умершая тогда-то, жена сапожника, кузнеца или портного NN". И над ней урна или пирамида!" (Глинка. Ч.5. С.5). "Печать непринуждения и благородной независимости, заметная в поступках и даже лице простого народа", - вот одно из первых впечатлений Раевского в Германии. На постоялом дворе по дороге из Бреслау в Ноймарк он удивился тому, что за столом, никак не отделенные от остальной публики, спокойно сидели "человек десять крестьян, с важным видом, в шляпах", а в местечке Людвигслуст в Мекленбурге есть "мещанское собрание (Bьrgerklub), где пожилые граждане города, купцы и ремесленники решают за газетами судьбу царств" (Раевский. Ч.1. С. 152).

У молодых офицеров, только что проделавших вместе с солдатами кампанию 1812 г., вольность в поведении простонародья, которую они наблюдали в Германии, не вызывала никакого порицания. Они явно желали того же для русских людей и искали объяснения причин независимого и исполненного достоинства поведения простолюдинов в Германии. Во-первых, полагали они, среди них много богатых. На пути из Мейсена в Лейпциг Раевский и его спутники зашли в крестьянский дом. Сначала они решили, что здесь живет помещик - хозяйство обширное и богатое, жилище ничем не напоминает избу крестьянина в их представлении. И повсюду в крестьянских хозяйствах они видели прекрасный скот, могучих лошадей, устройства для орошения огородов.

Во-вторых, всякий крестьянин ведет себя непринужденно, спокойно и никого не боится, потому что, как объясняет Раевский, в Германии "каждый поселянин получает некоторое, званию его соответственное, образование. Он знает свои права и обязанности, не страшится притеснений" (Раевский. Ч. 1. С. 44). В Эйзенахе, слушая 12-летнего мальчика, вызвавшегося быть его проводником и рассказавшего гостю о жизни Лютера, Лажечников размышлял о прекрасном обыкновении у немцев - учить детей "из низших состояний" вместе с детьми дворян в одной народной школе. И результат налицо. Здесь каждый знает историю своего отечества, и "природные дарования не умерщвляются грубыми, закоренелыми предрассудками" (Лажечников. С. 313).

Во всяком маленьком городке, изумлялся Раевский, есть библиотека для чтения, для крестьян издаются специальные журналы. "Изящные творения ума знакомы здесь не одному только высшему классу людей; имена Шиллера, Гёте, Бюргера, юного Кернера и других великих писателей известны даже поселянам". По вечерам жители городка собираются в клубах, и "каждый ремесленник, перебирая листы газет, межует - разлитым на столе пивом - Европу, дает свои конституции, назначает границы и одним словом определяет судьбу вселенной" (Раевский. Ч.2. С. 65, 59).

И как нечто совершенно удивительное авторы записок воспринимали немецких женщин. Первые оценки их внешности и поведения, связанные с укоренившимися стереотипами и возникавшие из сравнения с польскими красавицами, были не в пользу немок. Но молодые люди быстро изменили свои мнения. В Саксонии Лажечников заметил, сколь справедлива поговорка "In Sachsen schцne Mдdchen wachsen". А Глинка пришел к выводу, что саксонские "поселянки, с алыми повязками на голове, белизною лиц, румянцем и даже самою одеждою походят на наших приволжских красавиц" ( Глинка. Ч. 5. С. 16).

Главное, однако, не в этом. Дочь ремесленника, пишет Лажечников, днем и хлопочет по хозяйству, и занимается рукоделием, и садится за клавесин, и читает Коцебу и Лафонтена. А вечером на балу, который дают русские офицеры, "что вообразите вы о дочери какого-нибудь седельника или портного, когда русский генерал в нескольких звездах поднимает ее на танец? Вы думаете, она оторопела, смешалась от застенчивости, не знает, что делать, что сказать ему? Напротив, она сама заводит с ним разговор... Вот каковы немки!" (Лажечников. С. 97-98). "Таковы немки!" - вторит ему Глинка. На мызе близ Носсена, в 5 верстах от неприятеля, в большом, прекрасно убранном доме, который, как выяснилось, принадлежит не какому-нибудь князю или барону, а "недворянину", и где расположились на ночлег генералы и их адъютанты, дочери хозяина, знающие русский язык и читающие немецкие книги, играли на фортепьяно, пели, показывали свои рисунки и вместе с тем суетились по хозяйству, готовили стол гостям. "Нельзя было не восхищаться воспитанием сих недворянок".

Глинка посвящает специальную маленькую главку саксонским женщинам, умным, скромным и просвещенным. "Да я бы лучшему из друзей моих посоветовал жениться на саксонке", - восклицает он. Войдите в деревенский дом, вас встретит прекрасная девушка. Она играет на фортепьяно, "говорит с вами не о погоде, говорит об истории своей земли, о красотах природы ее... Вы восхищаетесь и думаете, что это какая-нибудь княгиня или графиня. Входит отец ее весь в муке; мать зовет ее доить коров или стряпать на кухне, она оставляет фортепьяно, спешит помогать ей в хозяйстве, и вы узнаете, что это дочь мельника" (Глинка.Ч. 5. С. 89, 167). Молодым людям кажется удивительным не только то, что дочери простых людей хорошо воспитаны и ведут себя непринужденно, но и то, что в дворянских домах девушки не гнушаются хозяйством, и в них угадываются будущие прекрасные хозяйки и матери. Как это не похоже на воспитание, которое принято давать русским девушкам, сетует Глинка. Может быть, теперь, после войны, рассеется чад, вызванный увлечением французским воспитанием, и русские женщины вновь, как в былые времена, станут рачительными хозяйками и примерными матерями! Восхищение! Это слово чаще других мелькает на страницах записок молодых офицеров, когда речь идет об устройстве повседневной жизни немцев.

Но с кем встречались русские офицеры на постоях в немецких деревнях и городах? Похоже, что хозяева домов, где им случалось переночевать или провести несколько дней, - это богатые крестьяне и ремесленники; их быт, так восхищавший чужеземцев - все же не "всеобщая" повседневность сельских и городских жителей. Те особенности положения и поведения крестьян и горожан, которые удивляли русских как нечто неслыханное, часто коренились не в усовершенствованиях и преобразованиях начала XIX в., а в давних средневековых традициях. Например, мельник в деревенской общине всегда был заметным, влиятельным лицом; клубы городских жителей как продолжение цеховых собраний тоже возникли отнюдь не в XIX в.

Помимо ремесленников и зажиточных крестьян, существовала масса людей, почти не имевших собственности, хронически недоедавших, ютившихся в жалких лачугах. Жизнь этих людей была очень далека от спокойного благополучия тех, кого описали наши офицеры. В деревне это были мелкие крестьяне, батраки или прислуга в богатых домах, наемные сельскохозяйственные рабочие, поденщики; в городах - мелкие ремесленники, подмастерья, слуги, поденщики, рабочие на мануфактурах и фабриках, бродяги, нищие (См.: Nipperdey Th. Deutsche Geschichte, 1800-1866: Bьrgerwelt und starker Staat. Mьnchen, 1984. S. 220).

Чужеземцу да еще воину, передвигавшемуся вместе с армией, невозможно было осмыслить эти социальные контрасты. Однако они все же их почувствовали. П.С. Пущин летом 1813 г. присутствовал во Франкенштейне на похоронах и описывал одежду участников траурной церемонии. Молодые немцы были в сюртуках и башмаках. Но в обычные дни они ходят в суконных куртках и круглых шляпах, босые. "Бедные, составляющие рабочий класс, сохраняют те же наряды, но люди работают, как волы, мясо почти никогда не едят, а питаются исключительно картофелем" (Дневник Павла Пущина, 1812-1814. Л., 1987. С 114) . Глинка побывал в Саксонии в угольной шахте и наблюдал за работой "горных людей". Тяжкие условия, тяжкий труд; владелец шахты получает "несметный доход", а "бедные работники" - гроши. "Однако ж, - пишет Глинка, - бергманы и сами довольны, и целые семейства охотно посвящают себя сей трудной работе, сопровождаемой всегда болезненной старостию. Часто случается, что брат, дядя и отец задавлены глыбами или умерли от чахотки" (Глинка. Ч.5. С. 171). Раевский, посещая в Мейсене фарфоровую фабрику, восхищался мастерством работников и красотой изделий, но видел "бледные лица, томный, почти погасший взгляд сих страдальцев", которые "почли бы особенным несчастием потерять свою работу: Голод и нужда требуют от них сей жертвы" (Раевский. Ч.1. С. 129).

И все же, подводя общий итог своим впечатлениям, Раевский писал: "Более года провел я в разных областях Германии, видел немцев в великолепных чертогах и хижинах, познакомился с гордым дворянством и со скромными поселянами, был свидетелем их образа действий в жизни общественной и частной,- и после всего мною виденного скажу смело, что ни один народ в свете не может столь быстро, как германцы, достигнуть счастия и совершенства во всех отношениях. Многим казалось странно, что самые крестьяне с жадностью читают политические листки и рассуждают о происшествиях мира; но сия слабость (если можно назвать это слабостию) наиболее показывает образованность и силу рассудка. Я часто с удивлением видел людей - даже богатых дворян наших, - которые никогда не читают газет и не любопытствуют знать, что происходит не только в странах, соседственных России, но и в самой России. Я считаю это усыплением разума. Думать только о себе самом есть эгоизм непростительный; быть равнодушну к благу всего человечества, не восхищаться успехами торговли и просвещения, не чувствовать собственного своего достоинства - есть то же, что не существовать"( Раевский. Ч.1. С.200) . В этих словах звучит горечь. Постоянно звучит у Раевского горькая надежда: и в России то же будет!

Но обратим внимание на то, что при всем восхищении немецкими обычаями он их все-таки считает странными. То, что "чувствительная немка" от кастрюль переходит к Шиллеру и Гёте, иногда представляется ему "несообразным"; то, что крестьяне читают газеты и свободно обо всем рассуждают - может быть, все-таки "слабость"? Так трудна встреча с этой другой культурой, так трудно представить себе, что все это возможно и в России! За пределами понимания офицеров оставалось и то, что можно было бы назвать "духом капитализма". Раевскому очень не понравились северные ганзейские города. Жители Гамбурга, рассказывает он, восторженно приветствовали русских солдат, девушки в белом осыпали цветами генерала Беннигсена. Но это самый неприятный, хотя и самый богатый в Германии город. Нигде не встретил молодой офицер "подобного соединения глупой гордости и корыстолюбия, богатства и скупости, наружного патриотизма и самого низкого себялюбия". "Степень достоинства определяется количеством золота", и люди здесь - это "движущиеся мешки". "Балы их незнакомы с искренной веселостию и удовольствием; во всем видно принуждение, грубость сердца и бережливость, доведенная до низости". Разврат достиг здесь высочайшей степени. В Гамбурге процветают публичные дома, один из которых, впрочем, посетил и сам Раевский, заметив при этом: "И само правительство одобряет сии торжища совершенно потерянной нравственности!" Вообще Раевский не одобряет здешние порядки. В Гамбурге он видел гвардию ганзейских городов. "Узнав их, мне не удивительно казалось неуважение, оказываемое жителями к званию воинскому: все почти офицеры из самых бедных ремесленников и купцов; даже главный их начальник...был прежде крыльщиком"( Раевский. Ч. 1. С. 39, 43, 45, 49). "Деньги, а не заслуги и чины дают здесь право на уважение общества", - удивляется Раевский. Презрительную усмешку вызывает у него жена мясника, играющая главную роль среди местных дам в Грабове (Мекленбург). Забавной кажется "надменность сих ремесленников", имеющих значительный вес в небольших городах. Дух капитализма, несущий с собой и перераспределение влияний, возвышающий купцов, которые, по признанию Раевского, "составляют самое счастливое, образованное состояние", ремесленников, богатых крестьян, уравнивающий их жизнь с жизнью дворян, ему глубоко чужд.

В военных походах этих лет встреча русской и западной культур произошла на уровне повседневной жизни. Германская повседневность обнаружила, как мы видели, серьезное несходство с родной, российской. Элементарное неосознанное чувство всякого человека, встречающегося с чужим миром, заставляет его оценивать этот мир с помощью собственного опыта и опыта своей этнической группы. Это естественный этноцентризм, помогающий выработке критериев оценок чужого. Он может приобрести форму безусловного предпочтения образа жизни своей этнической группы всем другим. Может произойти и обратное. Многое зависит во время встречи с чужими и чужой культурой от уровня развития человека, его образованности.

Молодые офицеры 1812 года оказались в состоянии начать осмысление всего того, что они увидели за границей, и это сыграло важную роль в жизни их поколения. Они поддавались порой ностальгическому чувству и вспоминали некоторые черты русского быта как нечто привычное, удобное и сладостное. Но все же они весьма высоко оценили чужую культуру. Наблюдения, сделанные в Германии, помогли им понять, что победа над Наполеоном еще не обеспечивает России процветания. Российская действительность, крепостничество как проклятие, висящее над Россией, составляют скрытый, не вполне, может быть, осознанный русскими наблюдателями фон описания чужого мира; этот фон во многом определяет характеристики и диктует масштабы сравнений.

Основное в образе Германии, сложившемся у молодых офицеров в результате наблюдений, сравнений, размышлений, состояло в следующем. Германия - это процветающая страна просвещенных и вольных людей. Молодые русские офицеры явились сюда как воины-освободители, готовые оказать покровительство и, может быть, чему-то научить, а покинули Германию, понимая, что у немцев можно многому поучиться. Они готовы были усмехнуться, но ушли удивленные и даже восхищенные.

В то же самое время, в первые десятилетия XIX в. в России познакомились с немецкой литературой и философией, которые, приобрели сильнейшее влияние на образованных русских людей. В обществе возникает увлечение Германией и немцами, но одновременно формируется дихотомия, которая в изменяющихся формах сохраняется в последующие десятилетия. Высоких достижения германского духа противопоставляются приземленности немцев в обыденной жизни. Складывается сформулированное В.Г. Белинским устойчивое представление об "умозрительности" немцев, абстрактности, оторванности от реальной жизни. Белинский писал, что немцы, в отличие от других европейских народов, "завладели беспредельной областью умозрения и анализа", и "мир идей составляет сферу, которою, так сказать, дышит немец" (Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 28; т.6. С. 814).

Немцы представлялись либо непревзойденными учеными и романтическими поэтами, обладающими высокими сокровищами "германского духа", либо людьми, чья жизнь исчерпывается мелкими обыденными интересами, довольными собой и окружающим миром, в сущности, оторванными от полной страстей реальной жизни, - филистерами. В обществе образованных людей немецкую ученость ценили высоко, однако считали ее "умозрительной". В афористической форме это ярко выражено в строках стихотворения А. Полежаева "Четыре нации" (1827 г.):

"Германец смел,

Но переспел

В котле ума...

Сидеть готов

Хоть пять веков

Над кучей книг,

Кусать язык

И проклинать

Отца и мать

Над парой строк

Халдейских числ,

Которых смысл

Понять не мог"

( Полежаев А.И. Сочинения. М., 1988. С. 44).

Следует отметить и еще один особый аспект в тогдашнем восприятии Германии в России. Вспомним пушкинские строки о Ленском, приехавшем из "Германии туманной" "с душою прямо геттингенской". Речь тут идет не столько о геттингенской учености, сколько о "вольнолюбивых мечтах" юного поэта. Убийство Коцебу, Пушкинский "Кинжал", портрет Карла Занда, который поэт показывает в театре, - все это характеризует представления просвещенных русских людей о Германии как стране, борющейся за свободу.

Но еще в первые десятилетия XIX в. декабристы в своих размышлениях и спорах о будущем России поставили проблему, которую условно назовем "немецким вопросом". Восходящая к петровским временам давняя проблема "немецкого засилья" была вызвана к жизни постоянным присутствием немцев в России, с одной стороны, и стремлением русских обрести национальную идентичность, с другой. "Немецкий вопрос" играл большую роль в спорах западников и славянофилов.

А что же дальше? В период начинавшейся после отмены крепостного права в 1861г. модернизации "немецкий вопрос" приобрел ощутимые формы не только в ученых и политических дискуссиях, но и в практической жизни. В связи с проникновением немецких товаров и капиталов, с которыми русские конкурировать чаще всего были не в состоянии, в обществе растет недовольство деятельностью немцев в России и возникает представление о немцах как удачливых промышленниках и финансистах, наносящих развивающейся российской экономике один лишь вред.

Переломным моментом в отношении к немцам и в представлениях о них в России следует считать образование Германской империи в 1871 г., когда в сознании образованных русских людей "немцы мысли" превращаются в "немцев дела", а объединенная Германия начинает восприниматься как источник угрозы европейскому миру и потенциальный враг России. Можно с уверенностью говорить о германофобии, распространившейся в обществе образованных людей в последней трети XIX cтолетия. Наконец, первая мировая война превращает немцев в военных противников, и в глазах очень многих образованных русских людей немцы становятся не только врагами России и славянства, но и варварами, несущими гибель европейской цивилизации

Нужно, однако, подчеркнуть, что мы говорили об отношении к немцам и Германии только в среде образованных русских людей. В народной культуре, хотя она и была, конечно, связана с культурой "ученой" и с ней взаимодействовала, образ немца и образ Германии был иным. Рассмотрим представления о немцах в русской народной культуре XIX века в другой раз.