Аннотация: Выборки из любимых произведений и несколько мыслей.
В 1859 году было предоставлено евреям-купцам первой гильдии право жить и торговать по всей России.
В эти же годы были открыты для евреев такие города, как Николаев, Севастополь, Киев.
В 1861 году все евреи - дипломированные специалисты получили право жить вне черты оседлости, и они же допускались на государственную службу.
В 1865 году разрешено было принимать на военно-медицинскую службу евреев-врачей, также был открыт временный доступ во внутренние губернии евреям-механикам, пивоварам, ремесленникам и мастеровым...
Еврейский дух торгашества, наживы, фарисейской лжи, морального разврата влетел на просторы Российской империи.
В 1861 году - произошла отмена крепостного права.
"Порвалась цепь великая... порвалась расскочилася: одним концом по барину другим по мужику."
1904 - 1859 = 45 лет.
Этот период в истории России связан с набирающей обороты террористической деятельностью экстремистских еврейских группировок, поставивших своей целью свержение монархической власти в России.
При этом, в качестве главного метода воздействия на властные органы, был выбран метод прямого физического устранения - убийства ведущих политических и административных деятелей российского государства.
Казалось бы... - разве можно поколебать тысячелетние устои огромного государства убийством отдельных представителей высшего чиновничества и генералитета?
Практика террора показала, - что это черезвычайно эффективный метод для расшатывания самого главного бастиона любого государства - его морального авторитета.
Только сильная власть... сильная не столько насилием, не столько правоохранительными органами, но --- историей своей цивилизационной миссии, но настоящим, глубоким, всеобъемлющим моральным авторитетом, основанном на неприятии любого разврата, а именно: жажды богатства, жажды наслаждений, жажды безконтрольной звериной власти над толпами не граждан, но рабов.
Но и этого было недостаточно.
Еврейскими жрецами был организован второй фронт.
Его объектом стала - Русская женщина.
За этот период написаны главные произведения девятнадцатого века России:
1. "Гроза" - пьеса Александра Николаевича Островского в пяти действиях, написана в 1859 году
Через девять лет вышел роман:
2. "Война и мир" Льва Николаевича Толстого
Отрывок из романа под названием "1805 год" появился в "Русском вестнике" в 1865 году. В 1868 году вышли три его части, за которыми вскоре последовали остальные две (всего четыре тома)].
Ещё через год вышел роман:
3. "Обрыв" - Ивана Александровича Гончарова, завершённый в 1869 году
Через три года вышел роман:
4. "Бе́сы" - Фёдора Михайловича Достоевского, изданный в 1871-1872 годах
Через шесть лет вышел роман:
5. "Безприда́нница" - пьеса Александра Николаевича Островского.
Работа над ней продолжалась в течение четырёх лет - с 1874 по 1878 год.
В том же 1878 году появилось книжное издание:
6. "А́нна Каре́нина" Льва Николаевича Толстого
В этих произведениях отображены тектонические процессы сдвига семейного права в Российской империи.
Семейное право, семейные традиции подверглись жестокой проверкой на прочность.
Эмансипация - это направление стало не просто модным трендом, оно стало тараном для традиционных отношений между мужчиной и женщиной.
Гроза... война и мир... обрыв... бесы... безприданница... анна каренина
- эти тревожащие душу названия говорят сами за себя.
Замечательно чувствующие надвигающуюся катастрофу государства - своей Родины, лучшие, думающие люди страны написали, рассказали о грядущем обрыве народных устоев, человеческих связей, сломе духовных, нравственных основ русского мира.
Соблазнились тогда многие... и стали "жидовствующими".
Обрыв, что значит это слово?
Первое значение: - очень крутой берег, откос, опасный спуск.
Другое значение... обрыв некого предмета: нити, струны, жизни.
Можно ли сказать: "на дне обрыва"?
Гончаров говорит так в нескольких местах своего романа: "на дне обрыва".
Но он ошибся, у обрыва нет дна!
Дно есть у ямы, реки, оврага и океана.
Зато у обрыва есть опосредованное свойство - падение кувырком, сломя голову.
Из Безприданницы:
"- Я давеча смотрела вниз через решетку, у меня закружилась голова, и я чуть не упала.
А если упасть, так, говорят... верная смерть.
Вот хорошо бы броситься! Нет, зачем бросаться!..
Стоять у решетки и смотреть вниз, закружится голова и упадешь...
Да, это лучше... в беспамятстве, ни боли... ничего не будешь чувствовать!
Нагибается, крепко хватается за решетку, потом с ужасом отбегает.
Ой, Как страшно! Чуть не падает, хватается за беседку.
Какое головокружение! Я падаю, падаю, ай!
Ох, нет... (Сквозь слезы.)
Расставаться с жизнью совсем не так просто, как я думала. Вот и нет сил!
Вот я какая несчастная! А ведь есть люди, для которых это легко.
Видно, уж тем совсем жить нельзя; их ничто не прельщает, им ничто не мило, ничего не жалко. "
"Гроза"
Катерина. Лучше бы я больна была, а то нехорошо.
Лезет мне в голову мечта какая-то. И никуда я от нее не уйду.
Думать стану - мыслей никак не соберу, молиться - не отмолюсь никак. Языком лепечу слова, а на уме совсем не то: точно мне лукавый в уши шепчет, да все про такие дела нехорошие.
И то мне представляется, что мне самое себя совестно сделается. Что со мной? Перед бедой перед какой-нибудь это! Ночью, Варя, не спится мне, все мерещится шепот какой-то: кто-то так ласково говорит со мной, точно голубит меня, точно голубь воркует. Уж не снятся мне, Варя, как прежде, райские деревья да горы; а точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо, и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду...
Катерина - Кабанову: - Да неужели же ты разлюбил меня?
Кабанов. Да не разлюбил; а с этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь! Ты подумай то: какой ни на есть, а я все-таки мужчина, всю жизнь вот этак жить, как ты видишь, так убежишь и от жены. Да как знаю я теперича, что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов эких на ногах нет, так до жены ли мне?
Катерина. Как же мне любить-то тебя, когда ты такие слова говоришь?
Катерина (подходит к мужу и прижимается к нему). Тиша, голубчик, кабы ты остался, либо взял ты меня с собой, как бы я тебя любила, как бы я тебя голубила, моего милого!
Катерина (падая на колени). Чтоб не видать мне ни отца, ни матери! Умереть мне без покаяния, если я...
Катерина (одна, задумчиво). Ну, теперь тишина у нас в доме воцарится. Ах, какая скука! Хоть бы дети чьи-нибудь! Эко горе! Деток-то у меня нет: все бы я и сидела с ними да забавляла их. Люблю очень с детьми разговаривать - ангелы ведь это. Кабы я маленькая умерла, лучше бы было. Глядела бы я с неба на землю да радовалась всему. А то полетела бы невидимо, куда захотела. Вылетела бы в поле и летала бы с василька на василек по ветру, как бабочка.
Катерина (одна, держа ключ в руках). Что она это делает-то? Что она только придумывает? Ах, сумасшедшая, право, сумасшедшая! Вот погибель-то! Вот она! Бросить его, бросить далеко, в реку кинуть, чтоб не нашли никогда. Он руки-то жжет, точно уголь. (Подумав.) Вот так-то и гибнет наша сестра-то. В неволе-то кому весело! Мало ли что в голову-то придет. Вышел случай, другая и рада: так очертя голову и кинется. А как же это можно, не подумавши, не рассудивши-то! Долго ли в беду попасть! А там и плачься всю жизнь, мучайся; неволя-то еще горчее покажется. (Молчание.) А горька неволя, ох как горька! Кто от нее не плачет! А пуще всех мы, бабы. Вот хоть я теперь! Живу - маюсь, просвету себе не вижу! Да и не увижу, знать! Что дальше, то хуже. А теперь еще этот грех-то
Борис (обнимает Катерину). Жизнь моя!
Катерина. Знаешь что? Теперь мне умереть вдруг захотелось!
Борис. Зачем умирать, коли нам жить так хорошо?
Катерина. Нет, мне не жить! Уж я знаю, что не жить.
Борис. Не говори, пожалуйста, таких слов, не печаль меня...
Катерина. Да, тебе хорошо, ты вольный казак, а я!..
Борис. Никто и не узнает про нашу любовь. Неужели же я тебя не пожалею!
Катерина. Э! Что меня жалеть, никто виноват - сама на то пошла.
Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю!
Катерина (одна). Куда теперь?
Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу - все равно.
Да, что домой, что в могилу!.. что в могилу!
В могиле лучше...
Под деревцом могилушка... как хорошо!..
Солнышко ее греет, дождичком ее мочит... весной на ней травка вырастет, мягкая такая... птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие... всякие (задумывается), всякие...
Так тихо! так хорошо!
Мне как будто легче!
А об жизни и думать не хочется.
Опять жить?
Нет, нет, не надо... нехорошо!
И люди мне противны, и дом мне противен, и стены противны!
Не пойду туда!
Нет, нет, не пойду!
Придешь к ним, они ходят, говорят, а на что мне это?
Ах, темно стало!
И опять поют где-то! Что поют? Не разберешь...
Умереть бы теперь... Все равно, что смерть придет, что сама... а жить нельзя!
Грех!
Молиться не будут?
Кто любит, тот будет молиться...
Руки крест-накрест складывают... в гробу!
Да, так... я вспомнила.
А поймают меня, да воротят домой насильно...
Ах, скорей, скорей!
(Подходит к берегу. Громко.)
Друг мой! Радость моя! Прощай!
"Война и мир"
В четвертом акте был какой-то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта:
Как я могла допустить до этого?" думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво
- Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, - упрашивала Наташа. - Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла...
- Но зачем эти тайны? Отчего же он не ездит в дом? - спрашивала Соня. - Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины?
- Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? - кричала Наташа. - Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога, уйди: ты видишь, как я мучаюсь, - злобно кричала Наташа сдержанно-раздраженным и отчаянным голосом.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
- И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя.
- Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет.
- Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
...
- Ах! глупости, глупости! - опять сморщившись, заговорил Анатоль. - Ведь я тебе толковал. А? - И Анатоль с тем особенным пристрастием, которое бывает у людей тупых к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. - Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, - сказал он, загибая палец, - значит, я не отвечаю; ну, а ежели действителен, все равно: за границей никто этого не будет знать, ну, ведь так? И не говори, не говори, не говори!
...
- Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, - сказала она своим грубым голосом. - Слышишь ты, что ли, что я говорю? - Она поддела своею большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящие и сухие, губы поджаты, щеки опустились.
...
- Оставь...те что мне... я... умру... - проговорила она,
- - Да чего ж ты хотела? - вскрикнула, опять горячась, Марья Дмитриевна. - Что ж, тебя запирали, что ль?
- Ну кто ж ему мешал в дом ездить?
- Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?..
- Ну, увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли?
- Твой отец, или брат, или жених? А он мерзавец, негодяй, вот что!
- Он лучше всех вас, - вскрикнула Наташа, приподнимаясь. - Если бы вы не мешали... Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!..
И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить;
- но Наташа закричала: "Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете!"
"Обрыв"
Манки одного из центральных персонажей романа - Райского:
Долго ходил я, как юродивый, между вами, с диогеновым фонарем, -- отыскивая в вас черты нетленной красоты для своего идеала, для своей статуи.
Рядом с красотой -- видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую гору...
Вдохновляясь вашей лучшей красотой, вашей неодолимой силой -- женской любовью -- я слабой рукой писал женщину, с надеждой, что вы узнаете в ней хоть бледное отражение -- не одних ваших взглядов, улыбок, красоты форм, грации, но и вашей души, ума, сердца -- всей прелести ваших лучших сил!
Не манил я вас в глубокую бездну учености, ни на грубый неженский труд, не входил с вами в споры о правах, отдавая вам первенство без спора.
Мы не равны: вы выше нас, вы сила, мы ваше орудие.
Не отнимайте у нас, говорил я вам, ни сохи, ни заступа, ни меча из рук.
Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, -- а вы, рождая нас, берегите, как провидение, наше детство и юность, воспитывайте нас честными, учите труду, человечности, добру и той любви, какую творец вложил в ваши сердца, -- и мы твердо вынесем битвы жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где -- вечная красота!
Конечно - это всё так!
На деле выходило не так.
Райский, как Паратов, Ставрогин, Курагин, Вронский "образовывал" сначала Беловодову
Затем свою кузину Веру, и возможно "дообразовывал" бы, либо одну... либо обеих.
Но он не был тем, что называется "брутальным" мужчиной и, поэтому, остался для этих женщин - взбаломошным другом.
В ряду "паратовых" в романе Гончарова фигурирует Марк Волохов.
Гончаров, как любой мастер слова, придавал смысл каждому своему персонажу.
Волох - означает человека из рода цыган и/или молдован.
У этого Волохова, на первом месте в жизни стояла другая дама, а именно - Свобода.
Поразительно то, что у всех этих сверх эгоистах (по существу- маленьких детей) и в то же время весьма не глупых взрослых мужиков, совершенно не было представления о том, что бы они делали со своей Свободой, оставшись с ней наедине.
Волохов:
Позвольте же мне высказаться решительно, -- начал он.
-- Я хочу вашей любви и отдаю вам свою, вот одно "правило" в любви -- правило свободного размена, указанное природой.
Не насиловать привязанности, а свободно отдаваться впечатлению и наслаждаться взаимным счастьем -- вот "долг и закон", который я признаю -- и вот мой ответ на вопрос, "зачем я хожу?".
Жертв надо?
И жертвы есть, -- по мне это не жертвы, но я назову вашим именем, я останусь еще в этом болоте, не знаю сколько времени, буду тратить силы вот тут -- но не для вас, а прежде всего для себя, потому что в настоящее время это стало моей жизнью -- и я буду жить, пока буду счастлив, пока буду любить.
А когда охладею -- я скажу и уйду -- куда поведет меня жизнь, не унося с собой никаких "долгов", "правил" и "обязанностей".
Я все их оставлю тут, на дне обрыва!
Видите, я не обманываю вас, я высказываюсь весь. Между нами должно быть равенство. Решите, честно это или нет?
Она покачала отрицательно головой.
-- Софизмы! Честно взять жизнь у другого и заплатить ему своею: это правило! Вы знаете, Марк, -- и другие мои правила...
Ну, дошли! теперь пойдет!
Правило -- камнем повиснуть на шее друг друга...
Нет, не камнем! -- горячо возразила она. -- Любовь налагает долг, буду твердить я, как жизнь налагает и другие долги: без них жизни нет. Вы стали бы сидеть с дряхлой, слепой матерью, водить ее, кормить -- за что? Ведь это невесело -- но честный человек считает это долгом, и даже любит его!
-- Вы рассуждаете, а не любите, Вера!
А вы увертываетесь от моей правды!
Рассуждаю, потому что люблю, я женщина, а не животное и не машина!
...
Он готов был изломать Веру, как ломают чужую драгоценность, с проклятием: "Не доставайся никому!"
Так, по собственному признанию, сделанному ей, он и поступил бы с другой, но не с ней. Да она и не далась бы в ловушку -- стало быть, надо бы было прибегнуть к насилию и сделаться в одну минуту разбойником.
Притом одна материальная победа, обладание Верой, не доставило бы ему полного удовлетворения, как доставило бы над всякой другой.
Он, уходя, злился не за то, что красавица Вера ускользает от него, что он тратил на нее время, силы, забывал "дело".
Он злился от гордости и страдал сознанием своего бессилия.
Он одолел воображение, пожалуй -- так называемое сердце Веры, но не одолел ее ума и воли.
Она была выше других женщин.
Он это видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более -- свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля -- поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна -- та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы -- свежих источников.
Он сравнивал ее с другими, особенно "новыми" женщинами, из которых многие так любострастно поддавались жизни по новому учению, как Марина своим любвям, -- и находил, что это -- жалкие, пошлые и еще более падшие создания, нежели все другие падшие женщины, уступавшие воображению, темпераменту, и даже золоту, а те будто бы принципу, которого часто не понимали, в котором не убедились, поверив на слово, следовательно, уступали чему-нибудь другому...
Он шел медленно, сознавая, что за спиной у себя оставлял навсегда то, чего уже никогда не встретит впереди. Обмануть ее, увлечь, обещать "бессрочную любовь", сидеть с ней годы, пожалуй -- жениться...
Он содрогнулся опять при мысли употребить грубый, площадной обман -- да и не поддастся она ему теперь. Он топнул ногой и вскочил на плетень, перекинув ноги на другую сторону.
"Посмотреть, что она! Ушла, гордое создание! Что жалеть, она не любила меня, иначе бы не ушла... Она резонерка!.." -- думал он, сидя на плетне.
"Взглянуть один раз... что он -- и отвернуться навсегда..." -- колебалась и она, стоя у подъема на крутизну.
Еще прыжок: плетень и канава скрыли бы их друг от друга навсегда. За оградой -- рассудок и воля заговорят сильнее и одержат окончательную победу. Он обернулся.
Вера стоит у подъема на крутизну, как будто не может взойти на нее...
Наконец она сделала, с очевидным утомлением, два, три шага и остановилась.
Потом... тихо обернулась назад и вздрогнула. Марк сидел еще на плетне и глядел на нее...
-- Марк, прощай! -- вскрикнула она -- и сама испугалась собственного голоса: так много было в нем тоски и отчаяния.
Марк быстро перекинул ноги назад, спрыгнул и в несколько прыжков очутился подле нее.
"Победа! Победа! -- вопило в нем. -- Она возвращается, уступает!"
-- Вера! -- произнес и он таким голосом, как будто простонал.
-- Ты воротился... навсегда?.. Ты понял наконец... о, какое счастье! Боже, прости...
Она не договорила.
Она была у него в объятиях.
Поцелуй его зажал ее вопль. Он поднял ее на грудь себе и опять, как зверь, помчался в беседку, унося добычу...
...
-- Знаете вы это место?
-- Да, знаю; там похоронен самоубийца...
-- Там похоронена и ваша чистая Вера: ее уж нет больше... Она на дне этого обрыва...