Огненный Дмитрий Владимирович : другие произведения.

Камень Судьбы Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дописал действительно большое (как для меня - уж точно), можно сказать, знаковое произведение в не вполне привычном мне жанре "темного фэнтази"... После некоторых сомнений решил выложить небольшой тестовый кусочек, дальнейшее - только если будет интерес. Иначе зачем? В графоманах я вроде никогда не числился...

Камень Судьбы Часть 1

  
   Пронизав толщу стен, откуда-то донесся надрывный скрежет поднимающегося моста, неожиданно резко и неприятно распоровший тишину, до этого мига нарушаемую лишь звуками медленно и тягуче падающей воды, просачивающейся сквозь трещины. Человек не мог видеть в темноте, но перед его глазами стоял образ капли, сначала маленькой, затем растущей, распухающей, подобно спелому плоду, и, наконец, неохотно расстающейся со своим убежищем и разбивающейся в ничто.
   Человек вздрогнул и повернул голову, пытаясь установить, откуда послышался звук. Мост, по которому он взошел сюда, поднимали, и это будило в его душе нечто вроде паники, хотя он и не хотел себе в этом признаваться. Он, пришедший как гость... но, похоже, здесь не очень любят гостей. Его сопровождающий исчез, растворился, пробормотав непонятые им слова, и оставил его одного среди мрачных стен подземелья, секретов которого он не знал. Что, если за ним не вернутся? Если бросят его здесь в угоду мучительнейшей из смертей - умереть, заблудившись тут, от голода и жажды, стеная все слабее и слабее, приткнувшись к какой-то из безмолвных плит? При мысли об этом у него похолодели кончики пальцев, и он сглотнул слюну, отгоняя темное видение. Его труп останется догнивать здесь долгими веками, безвестным, покинутым без святого благословения, а душу поглотит Ад, Нет, они не дерзнут поступить так с папским посланником... хотя Папа далеко, и станет ли он утруждать себя поисками одного из своих многочисленных, пусть и вернейших слуг?
   Отсвет факела, воткнутого в кольцо над каменной стеной, падал на лицо нунция. В мерном подрагивании слабого света оно казалось непоколебимо спокойным и надменным, но где-то в глубине темных пронзительных глаз притаилась тревога. Страх. Что-то в атмосфере этого подземелья, в удушливо сыром воздухе, пропитанном испарениями, пробуждало в нем самые первобытные инстинкты, укрепляло в худших подозрениях, которые только появились у него при виде замка.
   И почему судьбе было угодно забросить его именно сюда? О нравах Великого Инквизитора дурные слухи доходили до Мендосы, однако он не чаял убедиться в этом воочию. И вот он здесь, как крыса, угодившая в капкан. Нунций снова оглянулся, пытаясь разглядеть в дрожащем полумраке уходящего вбок коридора какие-то признаки жизни.
   ...Нунций считался любимчиком Папы. Именно ему Его Святейшество не раз поручал самые важные и трудные миссии дипломатического характера. И он имел достаточно сноровки и здравого смысла, чтобы многократно оправдывать исполненное высочайшей благости доверие Папы. Его нынешнее поручение, как его предупредили, было не столько трудным... сколько в достаточной мере щепетильным. Святая Церковь светла и всевидяща, и ей надлежит блюсти всех своих агнищ, особенно самых верных и ценных, дабы они не сбились с пути. Но если...
   Что это?! Нунций отшатнулся, вжавшись спиной в стену. Пламя факела сбилось, как чье-то неровное дыхание, затрепетало, и на какую-то секунду он увидел лицо у противоположной стены. Бледное застывшее лицо с провалами вместо глаз пронизывающе взглянуло на него. На миг, и видение исчезло. Нунций обмяк, чувствуя, что его бьет нервный озноб. Он видел это ясно и отчетливо, страшное лицо со ржавыми высохшими губами. По легендам, что рассказывали в народе, души тех несчастных, заживо замурованных в стены подземелий, навсегда остаются привязанными к своей вечной темнице. Они ждут, подстерегают здесь своих мучителей, и горе тем, кто с нечистой душой остается в одиночестве с подземным лабиринтом...
   Нунций вздохнул и порывисто перекрестился. Про себя пробормотал короткую молитву, просящую Господа принять неприкаянную душу. И, казалось, услышал легкий бесшумный вздох.
   Свет факела над головой словно бы ослабел, грозя погаснуть и погрузить коридор в кромешную тьму. Теряя остатки самообладания, нунций сделал несколько шагов назад, оглянулся. Мрак был спереди и сзади, он сгущался, окружал его. Он был близок к тому, чтобы, сломя голову, броситься бежать, куда угодно, взывая о помощи. Рука его скользнула под накидку, где вместо положенной по сану сутаны он носил плотный камзол, надежно защищающий от ветра и сырости. Здесь, в потайном кармане спряталось лезвие маленького почти невесомого кинжала, пропитанное ядом. Церковь не нуждалась в оружии, но в кинжале была необходимость на крайний случай - для врага или, скорее, для самого владельца. Иногда вовремя умереть намного важнее, нежели цепляться за жалкую тщетность плоти.
   Легкое прикосновение к правому плечу заставило его мгновенно прийти в себя. Он так и не понял, о какой стороны появился монах. Сделав нал собой усилие, нунций выпрямился и незаметным движением убрал руку из-под накидки. Жестом его сопровождающий предложил ему следовать за ним.
   ... Он успел несколько раз сбиться со счета, минуя бесчисленны повороты, пространство подземелья то стремительно расширялось, свод уходил вверх, то смыкалось до узких неприглядных проходов, рассчитанных на одного человека, прежде чем, наконец, снова увидел свет. Величественные каменные ступени, по которым он спустился вслед за сгорбленной спиной монаха, привели его к проему в стене, за которым подземное пространство снова расширилось и он оказался в просторном каменном мешке, посреди которого полукругом пылали яркие факелы, вкопанные в землю. Воздух здесь был сырой, но не спертый.
   Перед ним, у противоположной стены, освещенной факелами, нунций увидел белую плиту высотой в человеческий рост. Она выделялась на фоне серых стен. Плита была чем-то испачкана, чем-то темным, словно проступающим сквозь камень пятном. В его очертаниях было что-то до боли знакомое. Секундой позже нунций догадался, и плоть его содрогнулась. Пятно было силуэтом человеческой фигуры. Так вот, значит, где он очутился. В темнице, камере пыток. Месте, где грешники искупают свои провинности.
   Взгляд его, с трудом оторвавшись от ужасного, завора­живающего зрелища, скользнул вглубь пространства мешка, и тут же нашел новое подтверждение своей догадке. В правом углу, возле железной решетки он увидел скорчившуюся человеческую фигуру. Мужчину. Голова его свисала вниз, и он не мог рассмотреть его лица, но видел, как с подбородка струилась кровь, наполовину смешанная со слюной. Он был еще жив. Подле него находился полуголый мускулистый стражник, сильно смахивающий на палача. В правой руке он держал деревянный палаш с металлической рукояткой и расщепленным окончанием. Такой, обрушиваясь на бренную плоть, приносит страшную боль, а щепки палаша остаются в теле, не давая ей стихнуть. Похоже, пытуемый потерял сознание от боли. В воздухе сладковато-тошнотворно пахло чадящими факелами кровью и потом. "Помилуй Господи и Святая Дева Мария", - с растерянным отвращением, смешанным с жалостью, подумал нунций, невольным жестом сжимая распятие на груди, словно призывая Бога в свидетели.
   "Брат Игат?.." - тихий шелестящий голос, от которого нунция вдруг пронзила дрожь, раздался откуда-то сбоку из темноты. Он не сразу разглядел выступившую из правой боковой стены высокую фигуру в одеянии инквизитора, лицо которой скрывал низко надвинутый капюшон.
   - Ваша Святость?.. - Нунций сделал несколько шагов вперед, сохраняя, впрочем, приличествующую встрече дистанцию. При неверном свете факелов он попытался разглядеть лицо святого отца, но не преуспел в этом. Ему показалось, он видит лишь бледные плотно сомкнутые уста. И то, бледными они могли казаться лишь в игре света и теней, ползущих по стенам подземелья.
   - Это огромная честь для нас - принимать друзей Его Святейшества, - инквизитор медленно склонил голову в капюшоне, выказывая почтение гостю, но в его словах острое ухо нунция как бы уловило некое подобие насмешки. Хотя нет, не может быть - голос святого отца был сух и безжизненен, как падающий песок - да и кто осмелился бы шутить над Папским престолом?! - Да продлит Господь Его лета и лета всех истинных своих слуг! - глухо и торжественно возвестил инквизитор. - Как самочувствие Папы?
   - Когда я уезжал, Его Святейшество чувствовал себя превосходно, - отвечал нунций, не в силах оторвать взгляда от темного пятна капюшона, за которым скрывалось лицо говорившего. Дорого бы он сейчас отдал, чтобы поднять факел и осветить его, посмотреть в глаза Великого Инквизитора, легат жаждал этого - и боялся этого мига до детской дрожи в коленках. Казалось, он чувствовал, как ледяные иглы выскальзывают из-под краев капюшона и вонзаются в его тело, мозг - такая грозная сила ощущалась в святом отце даже на расстоянии. Он жаждал скинуть личину и посмотреть - и любопытство росло в нем вместе со страхом, заметно уступая последнему.
   Боковым зрением он увидел или скорее успел почувствовать краем глаза какое-то движение. Взгляд его метнулся к железной решетке - но великан-палач был неподвижен, словно языческий исполин, высеченный из камня, статуя божества и орошенная к ее подножию бездыханная жертва. Только мускулы бесшумно вздымались на его груди, точно кузнечные меха. Помимо воли, нунций залюбовался на мгновение этим античным Геркулесом, живым образчиком грубой
   мужской красы. Насколько же жалко смотрелась жертва, разбитый и изувеченный, хилый человек в сравнении с этим воплощением силы и здоровья!.. И тут движение повторилось. Оно исходило из неосвещенного левого дальнего угла, куда не доходил свет от вкопанных в землю факелов. И где-то там, в глубине, что-то ворочалось и шевелилось.
   Кажется, нунций побледнел.
   - Не беспокойтесь, это всего лишь крысы, - сухо заметил инквизитор. - Здесь, под землей они чувствуют себя как дома.
   "Крысы?!.." Брат Игат поклясться бы мог на Святой Книге, что он слышал звуки, доносящиеся из-под густого покрова тьмы. Они были похожи на вздохи... словно бы кто-то стонал. Челове­ческие стоны. Женские.
   - Прошу вас, брат. Его Святейшество просил что-то передать нашему скромному братству? - голос инквизитора, возвысившись, легко перерубил тугой узел его раздумий. Нунций с усилием поднял голову.
   - О, да. Отец церкви передавал свою искреннюю радость и удовлетворение тому рвению, с которым вы продвигаете дело веры и истребляете ересь на корню, - с выражением продекламировал нунций, покосившись на перекошенную человеческую фигуру у решетки. Палач, наконец, опустил книзу факел, предоставив сумеркам милосердно скрыть лицо несчастного. Теперь только белые ноги, торчащие в разные стороны, бросались в глаза. - Его Святейшество счастлив тем, как укрепляются ряды Святой Церкви. Он просил меня передать Вам это, в знак своей благосклонности,- рука нунция стремительно скользнула под край накидки.
   Чья-то рука, вынырнувшая, из-за спины, так сильно стиснула его локоть, что нунций едва не закричал от боли и неожидан­ности. Инквизитор поднял руку в кожаной перчатке:
   - Брат Игат - Брат Доминик, верный слуга ордена.
   Глаза нунция встретились с глазами монаха, оказавшегося столь проворным, и он первый медленно, сохраняя достоинство, отвел взгляд. Под густыми бровями горел огонь дикого, но преданного зверя, умеющего казаться ручным. Брат Игат положил на холодную ладонь монаха то, что предназначалось в награду Великому Инквизитору Мериды.
   Последний принял из рук монаха большой золотой крест в виде распятия и, склонившись, поцеловал его. Во время поклона нунций успел разглядеть поблескивание серебрянной цепи на его груди, а также желтеющую нашивку на левом плече его темного одеяния. Она была в виде совы, присевшей на посох, и указывала на принадлежность к Братству.
   Снова раздался стон. Стон из дальнего угла, где, по словам инквизитора, возились крысы. Слабый полувздох-полухрип женщины, которой не хватало воздуха, чтобы закричать. Брата Игата снова пробрала дрожь. Ему показалось, он заметил усмешку, мелькнувшую на лице палача. Но вновь оглянуться Нунций не решился.
   - Должно быть, вы уже знаете о несчастье, посетившем наш город, - произнес мертвенный голос из-под капюшона. - Траур в связи с безвременной смертью Наместника, его высочества герцога Альбаны и исчезновением Солнечного Камня, трехсотлетнего символа короны Риоса, его достоинства и чести, будет длиться до тех пор, пока осмелившиеся посягнуть на страшное убийство, - голос инквизитора возвысился, - все до единого, не понесут наказания, а Камень не будет возвращен трону. А до того дня мы будем скорбеть и молиться об упокое души прежнего Наместника, - голос из-под капюшона замер, словно преисполнившись настоящей скорби.
   - Да, Его Святейшеству известно об этом, и он скорбит вместе с вами, - ответил нунций. - Нам также стало известно о некой рукописи, древнем пророчестве, открывшемся святым отцам Риоса, которое говорит об этом камне... исчезнувшем камне,- поправился брат Игат. - Его Высочество просил Вас... - женщина снова застонала, но нунций усилием воли заставил себя не поворачивать голову, ... просил передать со мной этот документ, дабы Святое Собрание могло изучить его. Разумеется, в скорейшем времени он будет возвращен обратно. - Казалось, теперь он слышит еще и тоненькое попискивание маленьких отвратительных животных. Крыс... питающихся падалью.
   На секунду воцарилась гробовая тишина. Нунций испугался, не сказал ли он чего лишнего, или не в тех. выражениях. Даже стоны прекратились, только потрескивание факелов нарушало возникшее безмолвие.
   - Да вы, наверное, шутите, - наконец, ответил инквизитор и... рассмеялся. Гулко и страшно прозвучал этот странный смех под застывшими каменными сводами, эхом прокатившись по самым дальним уголкам мешка. Нунций содрогнулся. Казалось, все живое в нем сжалось и забилось куда подальше, только бы не слышать этих звуков. Я бы с радостью передал Святому Собранию такую рукопись, как и любую другую... но ее нет. И никогда не было. Если она и существует, то лишь в умах злостных лгунов и глупцов, и о них, вне всякого сомнения, позаботится милосердная Инквизиция, Поистине, вина этих еретиков в сто раз тяжче, если их длинные языки вводят в заблуждение самого Папу!..
   - Но мы слышали из самых верных источников... - попытался оспорить было нунций, но рука в перчатке повелительно взметнулась в воздух, и он замолчал.
   - Один из убийц Наместника, бывший ранее нашим братом, - голос инквизитора стал громче и суровее, - позволил себе преступить через имя Господа и клятву, данную Ему, Он соблазнился слухами этих кляузников, которые не скупятся на щедроты, выдаваемые, так называемым, "Пророчеством" Солнечному Камню, более трехсот лет мирно проле­жавшему в короне и передаваемому от Наместника к Наместнику, как символ власти. Горе еретикам! Горе соблазненным! Горе убийцам и казнокрадам! - троекратно прогремел гневный голос инквизитора. Затем он распорядился: - Аршан, пробуди его.
   Палач, уставший от долгой неподвижности, радостно распрямил могучие члены и поднял над головой факел, осветив то, что некогда было телом здорового мужчины. Другой рукой, запачканной сажей, он ухватил несчастного за просаленные потные волосы и вздернул голову рывком вверх, к свету.
   Открывшееся зрелище было ужасным. Фактически, лицо человека перестало существовать, остались отдельные, выхваченные фрагменты, Нижняя часть была залита кровью, медленно капающей с подбородка. Из приоткрытого рта безвольной красной тряпкой свисал прокушенный от боли язык, а оставшиеся зубы можно было пересчитать по пальцам. Вместо носа - какой-то чернеющий провал.
   Но ужаснее всего были глаза, когда палач поднял голову за волосы, хорошенько пнув его при этом ногой в бок, так, что захрустели ребра, человек зашевелился и открыл глаза. Светло-голубые глаза, в которых светился разум, затуманенный болью, страхом и безысходностью, они жили сами по себе, возвышались над этой жалкой карикатурой на человека. Огонь факела отражался в них. Брат Игат увидел, что прикованному, вероятно, еще нет и тридцати. Его тело было обернуто в какие-то рваные тряпки, пропитавшиеся смолой и кровью, но очертания фигуры и глаза не лгали. "А ведь недавно он, мог быть красивым юношей", - потрясенно подумал нунций.
   - Как его зовут? - спросил он.
   - У него теперь нет имени,- непреклонно ответил инквизитор. Глаза несчастного остановились на брате Игате, и в них появилась мольба и надежда. "Пожалуйста...", - выговорил он слабым голосом (что прозвучало как "пссста...", но нунций понял его, из глаз потекли слезы. Брат Игат невольно сделал шаг навстречу.
   - В чем ты виноват, несчастный? И насколько тяжка твоя вина? - спросил он.
   - Я не виновааа, клянусь... не убивааа... Мне было скаано, - промычал человек, устремив молящий взор на брата Игата, - поостите, ади Бога, молю... Я...
   - Не поминай имени Господа нашего, ничтожный червь, - прервал его инквизитор, осеняя себя крестным знамением. Он выдвинулся из тьмы, подойдя ближе к прикованному, но, находясь полубоком к нунцию, и тот по-прежнему не мог разглядеть его лица.- Златые монеты заменили тебе Его. Ты, должный охранять герцога, будучи в сговоре с бандитами, позволил вершить им черное дело, надеясь завладеть Камнем. Ты предал своего хозяина, ты предал Святую Церковь. Тебе нет прощения!
   При последних словах Аршан с размаху ударил того по лицу раскрытой ладонью, небрежно, словно шутки ради. Голова несчастного мотнулась, точно у пьяного, кровавые брызги разлетелись в стороны. Палач брезгливо отер один из следов со своего запястья.
   Упавшая на плечо после тычка Аршана голова прикованного как бы по инерции продолжала трястись: он плакал.
   - Я не виноват! - неожиданно высоким чистым голосом вдруг закричал он так, что нунций даже вздрогнул. - Будьте вы прокляты, убийцы! Убийцы!.. Косматые растрепанные волосы с присохшей к ним кровью падали на глаза, но не могли скрыть яростного взора этих светло-голубых глаз в своем последнем усилии. Нунций не мог себя заставить посмотреть в них прямо, как подобает духовному отцу.
   - Может быть... - неуверенно начал он, но инквизитор перебил его, даже не заметив его слов.
   - Жалкий глупец! - казалось, он презрительно усмехнулся, хотя брат Игат не мог этого видеть. - Ты хулишь даже на смертном одре, вместо того, чтобы достойно принять покаяние и свое наказание, которого ты заслуживаешь. Господь Бог отвернулся от тебя, как ты отвернулся от Него. Тебя ждет ад, но прежде...
   В руке палача мелькнуло откуда-то взявшееся длинное стальное лезвие, которое скользнуло по крайней плоти несчастного, легко и аккуратно вошло в живот и несколько раз провернулось там.
   Человек закричал. Казалось невозможным, чтобы в этом хилом изможденном теле оставалось столько крика. Его вопли разрывали замкнутое пространство мешка. Тело извивалось, насаженное на сталь, точно глупый цыпленок на вертел, билось в нечеловеческой муке. Аршан хладнокровно улыбался, довольный своей работой. Выдернув острие клинка, покрытое дымящейся кровью, он поднял его к свету, чтобы получше рассмотреть.
   Нунций отвернулся, зажав пальцами уши, чтобы не слышать криков. Но он все равно слышал их: "Нееет, я не виновааааааа...". Кровь хлестала из ужасной разверзнутой раны на содрогающемся теле, которое несмотря ни на что продолжало упорно цепляться за остатки жизни. Голова в агонии откинулась назад, на губах запузырилась пена.
   - Ты отправишься прямиком в Ад вместе с тем, что ты заслужил по праву, - прогремел неумолимый голос инквизитора, торжественно вознесшего руки в воздух, точно совершающего какой-то обряд. Аршан нагнулся и поднял с пола кувшин. Из его отверстия шел густой дым. - Золото. Здесь его много - и оно все твое!..
   Палач наклонил кувшин, и на лицо умирающего с шипением полилась золотистая тягучая жидкость.
   Крик, раздавшийся при этом, превозмог своею силою все предыдущие, что казалось невероятным.
   - Не надо!..- теряя голову, закричал нунций, бросаясь вперед, но вовремя остановился.
   Потому что уже некому было спешить на помощь.
   Расплавленная жидкость попросту стерло человеческое лицо - и там, где несколькими минутами ранее светились сознанием глаза не было ничего.
   С немым укором в глаза нунцию пристально смотрел спекшийся череп.
   - Да будет покарано зло - и восторжествует Святая Церковь! - вознесся над сводами суровый голос инквизитора, и брат Игат почувствовал, что его всего, с головы до ног, бьет сильнейший озноб. Палач загасил факел и бросил его к ногам мертвеца.
   - Есть ли у Вас еще для меня поручения от Его Святейшества?.. - как ни в чем не бывало, тихим монотонным голосом опросил инквизитор, вновь отступивший в полосу тени.
   - Нет, - почти прошептал нунций, - больше ничего...
   ("...и если он не отдаст свиток, то передай, что я вверяю его своим заботам, и пусть приедет с тобой самолично... поведает Собранию, как идет искоренение ереси ...").
   Нунций был всецело предан Папе, но он не хотел умирать. По крайней мере, умирать здесь, в этом мрачном подземелье, насквозь пропахшем смертью и ужасом, от руки невозмутимого гиганта Аршана. А он не был уверен, что успеет дотянуться до спасительного кинжала...
   (И, по правде говоря, именно сейчас, в эту секунду, ему дико хотелось жить, просто дышать чистым воздухом... и больше ничего).
   У него подгибались колени, и он боялся упасть прямо тут, на каменные холодные плиты - а тогда уже точно, он почему-то был уверен, ему наступит конец.
   - Да не ослабеет мудрость Папы и его доброе имя! - капюшон склонился в молчаливом поклоне. - И доброй обратной дороги тебе, брат. Брат Доминик покажет тебе путь.
   Монах почтительно, но твердо, взял его под локоть.
  

* * *

   Уже в темноте подземного хода, самостоятельно шагая позади молчаливого монаха, нунций вытер со лба пот.
   Рука была вся мокрая, и его все еще основательно трусило.
  
  
  
   "...Ибо Царствие Его - ночь, и страшные деяния вершатся под ее покровом...".
  
   Понемногу становилось светлее. Подземный ход расширился, и словно бы невидимое солнце потихоньку растапливало непроглядную тьму, сгущавшуюся в затхлом воздухе, висевшую теперь рваными чернеющими провалами, которые словно дикие ночные твари понемногу отползали обратно, в свои глухие берлоги, от крупной фигуры человека, вторгнувшегося в их владения. Он - не их жертва. В нем не было страха, животного страха, питающего их незримую плоть, и они отступали.
   Человек был одет в длинный темный плащ, из-под полов которого выступали грубые стоптанные сапоги, наверняка исходившие не одну тысячу миль. В левой руке он держал большую трость, которая больше напоминала дубину, а правая была опущена в карман плаща. Человек ступал очень осторожно, стараясь не производить шума, но время от времени мелкий гравий похрустывал под его подошвами. Тогда он замирал, прислушивался на секунду, потом снова продолжал путь. Казалось, он отлично ориентировался во тьме и знал, куда ему идти.
   Тишина настораживала его. Он был уверен, что уже должен был что-то услышать. Ведь центральное хранилище, где проходила месса, было совсем неподалеку. Он ожидал, что в воздухе вот-вот раздастся заунывное песнопение, или тихое, почти неслышимее бормотание, странные косноязычные звуки, словно ветер, что-то нашептывающий изъеденным почерневшим скалам. Но вместо этого стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь его дыханием да поскрипыванием под ногами. Подземные чертоги храма хранили совершенную неподвижность. И, похоже, это не было обманом, это жуткое спокойствие, подобно замершему и стянутому, как тетива нацеленного лука, лесному воздуху перед громовым ударом боевых барабанов; скорее высохший источник, на дне которого лишь сухой песок... и чьи-то кости. В этом спертом воздухе подземелья, и человек это чувствовал, была лишь чья-то кровь и чья-то смерть. Ею пахло все сильнее и сильнее с каждой минутой, с каждым его шагом, который он поневоле замедлил.
   Меж двумя крупными камнями висел разорванный черный полог, означающий вход в святилище. Сквозь его раны сочился бледный неживой свет. Не колеблясь, человек откинул его, и его взгляду предстала страшная картина.
   Круговое пространство храма, спрятанного под землю, подальше от людских глаз, было усеяно телами, словно ристалище после сражения. Их озарял бледно-розовый свет больших подсвечников, расположенных вокруг площадки на возвышении, где происходила служба. Нетрудно было подсчитать количество высокие подсвечников: их было 13. К амвону вели высокие золотые ступени, обезображенных росписью разных кровавых сцен с участием людей, дьявола и животных. Практически в центре возвышения расположилось тело "черного связного", как называли попа, ведущего мессу. Посреди мантии, в которую он был облачен, в его животе зияла крупная дыра с рваными краями. На ступенях сгрудилось еще несколько трупов.
   Человек медленно прошелся вперед, по направлению к свету, отталкивая уродливые деревянные фигурки-украшения, свисающие с низкого потолка. Людские тела здесь были повсюду. Они лежали один на другом, в полном беспорядке, словно по ним прошелся ураган. Тела монахов. Не просто монахов, людей, продавших душу и тело дьяволу, сделавших служение ему главной целью своей жалкой жизни. И вот кто-то еще более страшный (как знать, не сам ли "Господин"?) расправился с ними сурово и беспощадно, со звериной жестокостью. Взгляд человека в плаще упал на безусое лицо молодого монаха, словно бы присевшего отдохнуть у деревянной скамьи справа: его раскрытый чернеющий рот был широко открыт в последнем отчаянном вопле, еще не засохшая кровь заливала лицо, медленно и тягуче падая вниз. Рука сжимала кривой меч. Какой бы ни была его жизнь, конец искупил все. Судя по всему, трагедия произошла совсем недавно. Будь он чуть быстрее, как знать...
   Еще додумывая последнюю мысль, его тело стремительно развернулось на 180 градусов, а рука с дубиной взметнулась вверх, отбивая лезвие, летящее в затылок. Его другая рука выскочила из кармана; уныло бряцнуло о пол острие тонкого кинжала, не достигшего своей цели; полыхнуло пламя. Бородатое лицо умирающего монаха искривила последняя судорога; он окончательно свалился под занавесь, где лежал, притворяясь мертвым. Ему не удалось совершить еще один, последний грех.
   "И все-таки он был близок", - подсказал рассудок Волку. - "Слишком близок. Ты не почуял его". Человек в плаще склонил голову, принимая укор своего верного друга. Свет упал на лицо, суровое лицо воина, озарив его крупные резкие черты, упрямый подбородок, небольшой шрам на левой щеке, светлые глаза, в которых застыл лед. Он не ждал, что среди этой груды тел, словно разорванных каким-то свирепым зверем найдется кто-то, не в меру живучий. Хорошо, что все обошлось.
   Его мысли вернулись к произошедшему ранее. "Сначала банда Карлоса "Святого", теперь монахи-чернокнижники...". В том, как были умерщвлены те, и эти, несомненно существовала определенная разница, и в этом была неувязка. Но кто?.. Кто, или что, смогло бы совершить такое? Справиться с целым отрядом отлично тренированных и вооруженных поборников Вельзевула? Разметать их всех, словно стадо беззащитных овечек, на которых обрушился неведомый хищник?.. Монахов застигли врасплох, а ведь они привыкли жить в вечной осторожности и страхе быть обнаруженными даже под землей. Даже он нашел храм лишь благодаря подсказке. "Сумел бы он без нее пробраться сюда незамеченным и справиться со всеми? - спрашивал Волк себя и не находил ответа.
   Как бы то ни было, след Камня снова терялся. Нельзя было терять времени. Прямо за площадкой, куда вели кровавые следы, он обнаружил еще одну черную занавесь. Отдернув ее, Волк увидел длинный коридор, уходящий в темноту. Несомненно, он вел на поверхность, это должны были предусмотреть творцы сего храма. А прямо на пороге лежал косматый старец в темной сутане, по-видимому, главный жрец, не иначе. Его лицо было задрано вверх в последней попытке найти и убить своим взглядом исчезнувшего этим ходом неведомого убийцу. Остекленевшие выцветшие глаза, из которых даже смерть не прогнала выражение нечеловеческой люти и ненависти, навсегда теперь были привязаны к сумеречной тьме этого коридора.
   Волк шагнул туда, где его снова ждала тьма и неизвестность. Одно он знал точно: что бы там ни было, он будет охотником, а не жертвой. И это утешало.
  
  
  
   Это утро начиналось для сеньора Андрэ Дигуаля, содержателя известнейшего в городе заведения под названием "Дорогой друг", сочетавшего в себе достоинства бакалейной лавки и обычного трактира, не в пример раньше обычного. Причиной тому послужила назначенная еще неделю назад встреча со своим сводным братом, Филиппом Дигуалем. Не мудрено, что он проснулся в весьма пренеприятном состоянии духа (хотя и искренне любил своего брата, но что касается сна, то пару часиков еще бы явно не помешали; ему приснилась его покойная супруга, в этом сне она была жива и счастлива, улыбалась ему... но тут чьи-то робкие, но настойчивые толчки безжалостно выдернули его из блаженного созерцания, да так, что он больше ничего и не запомнил изо сна, навстречу хмурому утру) разбуженный верным слугой, получившим в награду немилосердный пинок. Он сразу вспомнил, что ему предстоит отдать деньги и получить известия, которые также могли оказаться неприятными.
   Впрочем, когда кувшин с освежающе прохладной водой, поддерживаемый умелой рукой услужливой служанки, опорожнился на его лицо и затылок умеренной струей, враз сметающей остатки хмельного сна (вчера он с друзьями из уважаемых горожан отмечали у него праздник - День Святого Дуга, а заодно и почтили память убитого герцога Альбаны, которого в городе в большинстве своем любили), он почувствовал себя намного лучше и одарил миловидную служанку вполне бодрым шлепком. Затем оделся и, перепоручив Пабло все обязанности по лавке, отправился на встречу.
   До десяти центральная площадь города оставалась практически безлюдной. Ничто не нарушало строгую и величественную тишину и спокойствие, царившие над главной улицей города. Широкая площадь пустела, угрюмо пустовал и сколоченный из крепкого дубового дерева прямоугольный помост, вокруг которого, во время казни, как по мановению ока сбирались толпы народа. Что поделаешь, если казни занимали не самое последнее место в культурной жизни Рейоса. С тех пор, как Святая Церковь ввела строгие ограничения на появление в городе бродячих музыкантов, фокусников и танцоров, а также ужесточились гонения еретиков и поиски "нечистых", как называли тех, в ком так или иначе проявлялась магия, приходилось довольствоваться тем, что есть. А казни происходили чуть ли не каждый день. Так продолжалось довольно долго, до последнего времени, пока казни не сократились.
   Все-таки, не мог не признать Андрэ, Святая Церковь сумела добиться мира и порядка в городе. Еретиков становилось все меньше, а что до прочих... Уже прошло больше полугода, как казнили последнюю ведьму. Это зрелище Андрэ видел самолично. Тогда светило яркое, ослепительное солнце, вопреки уверениям тех смутьянов, что утверждали, будто ведьма вызовет бурю, и та унесет ее за облака. Площадь были забита битком, стоял непре­рывный шум и гам. Но все гудение многотысячной толпы, заполнявшей площадь Шардан, названной так в честь своего архитектора, построившего также Собор Пресвятой Левы, было перекрыто ужасными воплями женщины, извивающейся в огне. Ее звали Анна, и, ходили слухи, что она публично прокляла имя Господа и убила своего ребенка. Как бы то ни было, ее смерть была ужасна. Андрэ невольно зажмурился. Еще не раз и не два после этого дня по ночам ему снились ужасные крики, и руки этой женщины, протягиваемые к нему, перекошенный рот, в то время как плоть на ее руках и лице морщилась, как печеное яблоко, и опадала в огне. Именно с той поры он перестал посещать казни, которые, впрочем, не особо жаловал и до этого. Андрэ не сомневался в справедливости решений Церкви и в том, что люди, гибнущие в пламени костра, лишаемые головы, ног и рук, задыхающиеся в петле, виновны в своих преступлениях, но все же сердце пожилого торговца кислыми винами и солеными колбасами противилось против столь жестокого наказания. Естественно, что свои мысли он держал при себе. Мягкосердечие - порок, требующий исключительной скрытности и осторожности.
   Сегодня утреннее небо над Риосом сияло ярко-голубой лазурью перевернутой вода. Точно взор человека, который после третьего бокала вина затягивает непроглядная муть, небо было замутнено грядой пустых бесформенных туч, в которых тонул солнечный диск. Собор Пресвятой Девы своими остроконечными длинными верхушками, казалось, уходил в это небесное варево.
   Возможно потому, что широкое пространство центральной площади Шардан не было залито ярким солнечным светом, а возможно тому виной было его дурное пробуждение но Андрэ почувствовал себя как-то неуютно.
   Поток бодрости куда-то незаметно улетучился. Казалось, какое-то напряжение, дух непокоя, витал в окружающем воздухе. Было душно, точно перед грозою. "Так и есть, будет дождь",- подумалось Андрэ. Глядя в низко нависшую над ним облачную гряду, он вспомнил свой сегодняшний сон. Точнее эпизод из него ослепительной вспышкой возник перед его глазами: снова эта площадь, заполненная людьми, невыносимая жара в воздухе, так что больно "вдыхать, и горящий костер. Он стоит совсем близко, и видит, как языки пламени, точно преданные псы, смиренно лижут ноги женщины, той ведьмы. ("Но нет," - пытается протестовать разум, - "я же тогда был вдалеке, я не мог все это видеть..."). Но он видит в мельчайших деталях, как жадно вздымается ее грудь, пытаясь вдохнуть побольше воздуха, как шевелятся ее чуть полноватые губы с родинкой в правом уголке, нашептывая нечто, что его слух не может ухватить. Темные глаза исполнены страдания. Но он не в силах оторвать взора от ее ног ("0 боже, нет!.."), которые как-то пугающе меняются в усиливающемся пламени, которое уже охватило, легчайшее платье, которое ей дали перед казнью; кисти рук, связанных за спиной, отчаянно извиваются в надежде освободиться. Но нет, путы стянуты на совесть, и женщина дико кричит от боли, так что у Андрэ закладывает уши. ("Нет, это всего лишь сон, пожалуйста...". - молит его разум). Он делает несколько шагов вперед и падает, обезумев, на колени, у самой огненной границы, жар пышет ему в лицо, и он почти физически ощущает ее неимоверные Кольцо огня смыкается, и остается лишь лицо, на которое накинута ржавая сеть. Глаза женщины обращены к небу, к счастью он не видит их выражения, шею свело в мучи­тельном усилии, и она кричит, кричит, а ее слова словно раскат грома разносятся над забитой людьми площадью: "Возмездия! ВОЗМЕЗДИЯ..". Он больше не в силах этого слышать, его перепонки готовы лопнуть. Андрэ хватается за голову и... просыпается.
  
   Все это за мгновение пронеслось перед ним, и Андрэ содрогнулся, точно от пронизывающего порыва ветра, пронесшегося над его головой. Воспоминания об этой казни вое еще преследовали его. И во сне события всегда развивались немного по-другому, каждый раз еще более острее и мучительнее, чем это было для него наяву. Он словно участвовал во всем происходящем и мог повлиять на это... но женщина гибла снова и снова, проклятье, она умерла полгода тому, и никакие силы не могли вернуть ее к жизни. Ее звали Анна. Господи, почему он не может просто забыть все это?..
   Тем временем, пока сам Андрэ находился в плену тягостных раздумий, ноги его миновали некрутой спуск, вымощенный плитами, что находился сразу за площадью. Повернув направо, он оказался на пересечении трех маленьких улочек, одна из которых, идущая под прямым углом вверх, вела к таверне его брата. Оставалось зять карету, дабы не изнурять ноги, или же продолжать идти на своих двух, благо было не так уж далеко. Однако тут внимание почтенного лавочника было привлечено звонким девичьим криком, донесшимся с противоположной стороны близлежащей улицы. "Воры!.." - подумалось ему, и он поспешил к низенькому кривому домишку напротив (тут все были такими), где посреди наваленных прямо на улице отбросов и куч грязного тряпья, мелькали чьи-то фигуры.
   Весьма странная картина представилась взору Андрэ..
  

* * *

   У капитана гвардейцев Пабло Фуэртеса были определенные которые он не собирался нарушать. Их было немного, но они были, и это уже вызывало уважение. Так, он никогда не ходил к одной шлюхе больше одного раза в месяц. И никогда не пил во время дневной службы, даже капли не брал. Хотя разрешал своим солдатам - в душе он считал, что всякий настоящий гвардеец должен быть пьян. Иначе он становится слишком уж самостоятельным и, чего доброго, начнет обсуждать приказы командира. Когда он сам был гвардейцем, то прикладывался к пляшке через каждые десять минут.. что в строю, что на привале. Но, став капитаном по выслуге лет, тут же раз и навсегда установил для себя сухой закон. Теперь он весь день ходил трезвый и злой, а по вечерам напивался, как лошадь, возмещая себе тяготы воздержания.
   Вчера он перебрал особенно сильно, и теперь Пабло находился в крайне скверном состоянии духа. Головная боль что-то меняет в человеке. Пока есть она, ничто другое не имеет значение. Все на свете Пабло бы сейчас променял на несколько крупных глотков холодного винца но принцип - есть принцип. То, что его солдаты употребляли при этом столь манящую его жидкость прямо у нее за спиной, умножало его страдания. Но никто из солдат даже не пытался предложить свою пляшку капитану - знали, она будет выбита могучим кулаком из рук, и вино прольется впустую. Чем непонятнее были мотивы такого поведения командира, тем выше было их уважение к нему.
   В обязанности капитана и его небольшого отряда из трех гвардейцев вменялось патрулирование улиц юго-западной части Рейоса. Этим утром не происходило ничего существенного, пока глаза Рауля, одного из солдат, не углядели оборванку, которая завидев солдат в кирасе повела себя весьма странно. Сначала она постаралась забившись в тень дома остаться незамеченной, а обнаружив, что это не возможно, стремглав кинулась наутек. Справедливо рассудив, что честный человек просто так ни от кого не побежит, капитан приказал схватить беглянку. Надо сказать, сделать это оказалось совсем непросто, догонять в кирасах - занятие не из приятных. Однако в какой-то момент оборванку качнуло на бегу, она оступилась, и была настигнута.
   Подоспев последним, капитан увидел, что Рауль и совсем молоденький Мануэль держат выбивающуюся беглянку, а бородач Родриго поднял к нему вытянутое лицо: "При ней ничего нет. Так, рвань заборная". Пабло от бега совсем запыхался и у него окончательно разболелась голова. Все вокруг было точно в тумане. "Проучите эту дрянь" - крнкнул он. Лицо Родриго просияло, и он принялся разводить женщине ноги, а рука Рауля полезла под ее лохмотья. Та устроила сопротивление, отчаянно визжа, и внезапно Рауль отшатнулся, схватившись руками за лицо, а из-под пальцев струилась кровь. Воспользовавшись заминкой, девушка оттолкнула Мануэля и, вскочив на ноги, попыталась бежать, но Родриго успел схватить ее за левую ногу, и она с криком рухнула на тротуар. "Чертовка!" - прошипел Родриго. Девушка пыталась вырвать свою ногу из его тисков, но подошедший капитан, которого эта возня привела в неописуемое бешенство, с размаху ударил ее ногой в живот. И еще. Оборванка скорчилась, ловя ртом воздух.
   - Позвольте, что здесь происходит?..- раздался возглас за спиной. Резко обернувшись, Пабло увидел невысокого лысого человечка светло-коричневом сюртуке.
   - А тебе что за дело? - грозно шевеля усами, невежливо ответил капитан. - Проваливай отсюда!
   - По какому праву вы со мной так разговариваете? - возмутился лысый. Я - член городского Сената! - в подтверждение слов, он вытянул из нагрудного кармана какую-то бумагу. Взяв, буквально вырвав бумагу из его руки, Пабло к своему глубочайшему сожалению убедился, что тот говорит чистую правду. Сбавив тон, он в двух словах объяснил ситуацию с оборванкой.
   - Она нанесла мне ранение, - жалобно добавил Рауль, чью правую щеку теперь пересекала широкая кровоточащая царапина, которая со временем грозила стать шрамом.
   - Кроме этого она совершила что-то предосудительное? - поинтересовался господин.
   - Нет,- вынужден был признать капитан.
   - И куда вы ее ведете?
   - В околоток, куда же еще! Там с ней разберутся. - В тюрьме ей сгнить, этой чертовой сучке! - воскликнул Рауль, добавив к словам пинок по ребрам женщины. Она дернулась и хрипло застонала.
   - Прекратите!- воскликнул лысый. - Капитан. - обратился он к Пабло. - я думаю вам разумнее будет перепоручить девушку моим заботам.
   - Ты так думаешь?!. - свирепея, капитан возложил свою широченную длань на плечо человечка. В голове у него точно билась раненая птица.
   Лысый поднял глаза на капитана. В них Пабло не увидел страха.
   - Я уверен, вы уже сделали для этой девушки все, что могли. - произнес он. - И своей службой вы заслужили вознаграждение, - при слове "вознаграждение" солдаты насторожились, - которое я готов немедленно выплатить. Скажем, тридцать песет. - у Родриго вырвалось короткое "о!". Даже Рауль оживился и на сей раз промолчал.
   Больше всего на свете Пабло сейчас желал сжать руку и раздавить плечо этому человечку, но у него имелся еще один принцип, который ему не хотелось нарушать: Пабло никогда не совершал противоправных действий против мирных жителей. Никогда. И ужасная головная боль тут ничего не могла изменить.
   - Пятьдесят, - пробурчал капитан, и, на удивление, в эту же секунду боль слегка отпустила его. Точно отодвинулась.
   - Ладно, - тут же согласился лысый господин. Он все еще не мог оторвать своего взгляда от лица девушки, лежащей без сознания на тротуаре...
  
   (продолжение следует)
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"