Аннотация: Главы из книги "Утерянное детство" следует читать в очередности событий: Начало, Беженцы, Голта...АSID.Апрель.
ASID. Апрель.
Пришло утро. Мы выглянули в окно - теплое по-весеннему солнце, горбци цвиринькають. Никифор Феодосьевич сказал, что это влияние Гольфстрима, через Балтику. Здесь значительно более мягкая зима, чем в России и в средней полосе Украины.
Было около восьми часов утра, когда приехал все тот же хромой немец, привез вареную картошку, буханку хлеба и чай в большом термосе, очевидно заваренный какими то травами. Оговорюсь, что в зависимости от повара, а поварами в основном, были заключенные немцы и криминальные личности добровольно покинувшие оккупированные территории, в качестве утреннего напитка варили кофе из пережаренного ячменя с добавкой из сушеной красной свеклы или чай, который носил название "гербата". Так по-польски, и действительно, герба по-латыни трава и он заваривался из каких-то трав поляком помощником повара. Это наблюдение дальнейшего пребывания в ареале фирмы "ASID". Мы были всему этому рады. Немец сказал, что: ецт меглих фриштик эссэн унд вайтер арбайтен (сейчас можете позавтракать и будем дальше работать)
После короткого завтрака нас посадили в тот же фургон и повезли в фотографию, где каждого сфоторгафировали в анфас и в профиль, в том числе и детей. Нас поразила быстрота выдачи фотографий, которые тут же использовались для оформления личного дела каждого. И на детей. Всем были выданы значки, изготовленные из синей материи по форме квадрата, с обозначением белыми буквами "OST". Эти значки надлежало нашить на лацкане пиджака или другой одежды и ни в коем случае без него не появляться ни на работе, ни на улице, ни среди других перемещенных лиц, чтобы было понятно кто мы и с какой оккупированной территории. Потом мы узнали, что поляки носят "Р", французы "F", евреи - шестиугольную звезду, причем, если у всех значки были только на груди, то у иудеев и на спине. С еврейским значком были большие ограничения даже для местных евреев, вплоть до того, что они имели право ходить только по проезжей части улиц, и ни в коем случае не по тротуару. Лица, имеющие статус заключенных имели нагрудные знаки в виде треугольника, углом книзу с различными дополнениями, обозначающими общую характерную черту, например - "подозреваемый", или "эмигрант", или "еврей"- треугольник красного цвета с горизонтальной чертой сверху. Был знак - "асоциальный тип" - черного цвета. Много было нам в тот день сообщено диких правил и ограничений, многие из которых за шесть десятилетий просто забылись, да и вспоминать незачем.
Снова поехали к месту нашей ночевки, забрали вещички, нас отвезли на производственную территорию, которая находилась на окраине города, улица " Ноендорфштрассе Љ1". Через дорогу, за небольшим ручьем и полянкой , стоят огромные баки - ресиверы. Газовый завод. Территория фирмы - нечто среднее между большой барачной зоной для содержания военнопленных, семейными бараками советских времен и конюшнями, где содержалось более сотни лошадей. Вся территория разбита на три зоны. Первая зона являла собой производственную территорию, расположенную в одноэтажных длинных корпусах, напоминающих цеха предприятия, вторая зона - для содержания военнопленных, она была ограждена, с караульными вышками и охранными собаками, и третья зона - для вольных гастарбайтеров где в отдельных бараках содержались французы, своей колонией, русские и украинцы а также поляки, в двух отдельных бараках итак называемые " фольксдойче" - немцы, которые ранее постоянно проживали в странах, теперь оккупированных германскими войсками и пожелавшие переселения на историческую родину. Как оказалось впоследствии большинство из них были сюда привезены принудительно, как и мы. Особняком стоял барак, где жили немцы, осужденные за всякие нарушения государственного "орднунга", т. е. порядка и законов фашистской Германии, в том числе и за мелкие правонарушения, типа - разговаривала с поляком на темы, не касающиеся работы, взяла сигарету у русского " крикгефангене" - военнопленного. Я сознательно написал "взяла", поскольку многие немецкие женщины в период катастрофической нехватки мужчин с большим интересом посматривали на наших парней, привезенных на работы, а привезенные в своей основной массе были молоды и недурны собой. Конечно, состоятельная немка могла за определенную плату взять к себе военнопленного работника или гастарбайтера, и тем самым ее проблемы решались. Но эта состоятельная немка должна была иметь свое "дело" и с этого дела платить государству налоги или передавать в пользу государства большую часть своей продукции, например - молока, или печеного хлеба, или обуви, одежды, другой полезной продукции. Интересен жесткий распорядок дня для этих, осужденных к принудительным работам, немцев. Их никто не охранял, они должны были работать двенадцать часов в день, нормы питания - как у всех гастарбайтеров, после работы они еще проходили науку, которая была сродни нашим политическим занятиям, по окончании срока каждый должен был сдать экзамен по внешней и внутренней политике , и если экзамен заваливался, принудительные работы продолжались, выходить за пределы территории они не имели права, свидания с родственниками запрещались. Здесь я увлекся описанием совсем несущественных подробностей немецкого порядка, хотя, без знания этих деталей сложно понять теорию и практику фашизма.
Нас определили в барак, где живут семейные русские, такие же как мы, каждая семья имела отдельную комнатку - клетушку, двенадцать - четырнадцать квадратных метров, с двухэтажными деревянными нарами. У нас в комнатке стояли две двухэтажные кровати, нам дали пустые тюфячные наволочки, мы их на конюшне набили соломой, в том числе и подушки, на каждую кровать выдавалось два байковых одеяла, страшно вонявшие дезинфекцией, в общем, как сказала мама , " не было бы хуже".
На верхних этажах разместились - я с Виктором вместе на одной, на второй - Никифор Феодосьевич, на нижних - мама и Галя. В нашей комнате была еще металлическая плита с двумя конфорками для отопления и варки пищи. В качестве топлива выдавались брикеты, состоящие из угольной пыли, спрессованной с каким то нефтепродуктом, очень вонючий дым от них но было достаточно тепло, хотя топливо выдавалось по норме.
В первый же день нам выдали продовольственные карточки , которые отоваривались здесь же в магазине, на территории лагеря, магазинчик имел вход с улицы для жителей города и вход со стороны жилой зоны фирмы.
По этим карточкам нам было положено ежедневно на всех один килограмм хлеба, картофель, лук, крупы, овсяные и пшеничные, свекла или брюква, можно было заменить при желании, капуста кислая, комбижир, называвшийся маргарином, от которого хорошо пахло нефтепродуктами.
Все это рассчитано на взрослого гастарбайтера, и на киндер - гастарбайтер - две трети от нормы взрослого. Надо сказать, что каждая категория гастарбайтеров получала совершенно другую норму. Фольксдойче, например, получали еще белые булочки, сахар и молоко, французы - сахар и молоко, немцы, находящиеся на принудительных работах, аналогичную норму гастарбайтеров из Советского союза. Правда, на работе все имели одинаковую норму выработки и ко всем предъявлялись одинаковые требования. Наиболее привилегированными оказались французы, им разрешалось получать из дома посылки с продовольствием и одеждой, а так как в Европе уже давно был налажен определенный порядок, в том числе и связь, то эти посылки создавали вокруг французов , бельгийцев и прочих европейцев довольно устойчивое привилегированное положение. Это, правда, не мешало к ним относиться лагерному начальству с одинаковыми требованиями, как и к остальным категориям, вплоть до телесных наказаний за различные упущения в работе или нарушения лагерного режима. Нередки были случаи, когда французы предлагали взамен различных услуг какао, шоколад, натуральный кофе, чего на тот период не имело и коренное немецкое население.
На следующий день взрослые должны были выходить на работу, а Никифор Феодосьевич держит в руках мошонку. Мама , отбросив всякие условности, взялась за пошив ему поддерживающего бандажа, с грехом пополам, к поясу были приторочены лямки, которые поддерживали мошонку в подтянутом положении. Следует сказать, что доводка этого пояса и всей конструкции продолжалась месяца два, но, успех был достигнут. Хотя и в первый день наш подопечный вполне свободно работал вилами, вынося из под лошадей навоз. А в общем был очень интересный мужчина, высокий, черные вьющиеся волосы, подтянут, руками все время что - то делал, заражал своей деятельностью и непоседливостью окружающих. Украинско греческий гибрид получился замечательный, чрезвычайно способный ко всякого рода наукам.
С наступлением следующего дня за мамой пришел все тот - же хромоногий немец, его звали гер Будкау, и отвел Ставертия на конюшню, а маму в лабораторию, где ей устроили длительный настоящий экзамен и определили круг обязанностей. Она должна была заниматься забором крови у лошадей - доноров, проводить первичную обработку этой крови, отделив сыворотку от остальных фракций, или наоборот, проводить мероприятия по недопущению свертывания, участвовать один раз в неделю в забое лошадей во избежание разрыва селезенки, что в конце концов случается со всеми животными - донорами, в их разделке, определении в мясе болезнетворных микробов, а также варить из лошадиного мяса растительные среды для выращивания микроорганизмов. Бульон, типа студня. Куда и зачем это все шло никто из работающих не знал, но вся продукция два раза в день куда то отвозилась на автомобиле - фургоне с соблюдением всех правил чистоты и стерильности. Вся остальная обработка полученных материалов от крови производилась в другом месте, вроде на химико - фармацевтическом предприятии, принадлежавшем этой же фирме.
Никифор Феодосьевич был приставлен к определенной группе лошадей, должен был их кормить, выгуливать, чистить, мыть, убирать. Здесь я впервые увидел, сто в качестве подстилки для животных можно применять торф. Замечательный материал, жаль , что его в России не используют для этих целей.
Маму предупредили, что с первого апреля, когда мне исполнится двенадцать лет, я получу работу, соответствующую моему возрасту , Ии не буду после этого киндером, а полноценным рабочим с рабочим пайком. Пока же я находился дома на хозяйстве, присматривал за братом и сестричкой. Это тоже было довольно сложно, поскольку в рабочее время не разрешалось детям выходить на рабочую территорию двора, а только в вечернее время можно было с ними погулять и дать побегать после семи часов вечера. В девять вечера по баракам проходил "герр динст" (дежурный) и после его посещения всякое передвижение по территории жилой зоны считалось грубым нарушением. Как уж там наказывали - просто не помню , но мерами воздействия были - увеличение рабочего времени на два часа, уборка территории жилой зоны под присмотром штатного работника и сдача результатов работы дежурному в шесть часов утра, перевод в охраняемую зону на территорию "крикгефангене" с, естественно, уменьшением продовольственного пайка, почти в три раза.
На мне лежала обязанность получать в магазине продукты, первое время в долг, по карточкам, каждый раз вырезался соответствующий талончик, а через неделю мама и Ник. Феодосьевич принесли домой в конвертах денежную оплату своего труда, этих денег в немецких марках, хватило, чтобы рассчитаться в магазине и оплачивать паек впредь до следующей зарплаты, которая выдавалась каждую субботу. Как сказал Ник. Ф. "нас приучают к мысли, что мы члены общества, где ничего даром не дается". Степень оплаты , очевидно, была рассчитана на необходимый минимум расходов.
Через пару дней я уже познакомился с другими обитателями лагеря моего возраста. Был Петька Козырев (не путать с Сахалинским), его отец был специалист по пошиву конской сбруи - шорник, и Петька мечтал стать шорником, и уже кое что умел. Мать его работала санитаркой - уборщицей на производственной территории. При конюшне была шорная мастерская, где шили сбрую для войск, очевидно по какому то контракту или заказу. Отец Петьки, угрюмый, неразговорчивый мужик, постоянно сидел на низеньком табурете и споро работал шилом и швайкой (шило с отверстием для нитки на конце, как игла швейной машинки). К нему можно было зайти, там работало еще два поляка и несколько молодых хлопцев в качестве учеников или подмастерьев с Западной Украины. Заходить было безопасно, так как мастерская находилась в соседней с нашим бараком конюшне , и руководил ими чех, дядько Вацлав. Люди из мастерской довольно приветливо нас встречали, но отец Петьки быстро нас выпроваживал.
Нашего возраста была девочка, фольксдойче, Леля, по фамилии Вала, она ходила в немецкую школу, ее там не любили, дети называли "русише швайне", мальчишки старались толкнуть, и даже один раз избили за то, что она в ответ на оскорбление обратилась к учительнице, сказав, что больше в школу ходить не будет. Били не без участия учительницы. На следующий день ее в школу насильно отвели родители. Она должна была стать настоящей немецкой фойляйн в обязательном порядке пройти курс обучения в немецкой школе. У Лели была старшая сестра, лет шестнадцати, Гельга, и у этой сестры был настоящий жених, тоже неполноценный немец, хотя это не помешало его призвать в немецкую армию, он погиб через месяц после призыва, осенью 1944года. Гельга не очень горевала, она была влюблена в польского юношу, немного младше нее, но красавца, с глубокими глазами, опушенными длинными ресницами. Они уже около года старались уединиться, и всегда тайно, этого не могли одобрить ни ее родные, ни родители Славка.
Мы втроем довольно хорошо дружили, встречаясь при возможности, и, странно, но все наши разговоры сводились к тому, что когда война закончится, мы все вернемся в Россию или на Украину, домой. По России больше всего скучала Леля. До войны их семья жила где то на Волге, не помню в каком городе, по ее рассказам там сейчас постоянно шли бои. Воспоминания раннего ее детства изобиловали рассказами о большой реке, рыбной ловле, на которую собирались и ездили всей семьей на лошадях (ее папа доже был ветеринарный врач) костер и ночевка на берегу у костра...
Однажды мама пришла домой с пожилой маленькой сухонькой женщиной, которую звали тетя Таня, она хотела посмотреть на маминых деток, и принесла нам каждому по "бонбону" - конфетке, что было для нас в те времена невиданным чудом. Потом оказалось, что она тоже из фольксдойче, фамилия ее, впрочем, была Миклуха - Маклай, она была за мужем за сыном знаменитого путешественника Миклухо - Маклая, уже в те времена глубоким стариком, бывшим прфессором Харьковского университета. Урожден он был где то в семидесятых годах девятнадцатого столетия, задолго до революции окончил тот же Лейпцигский университет, что и его отец, там же получил звание доктора естествознания, женился на немке, которая его сопровождала всю жизнь, в Харьков они переехали в 1913 году, Николай Николаевич получил кафедру, которой заведовал до прихода немцев в 1941 году, и вот теперь она привезла его в Германию немощного, с еле подвижной правой рукой и левой ногой. Ходил он с палочкой, дара речи не потерял, и впоследствии стал нашим настоящим наставником и учителем. От него мы узнали и основы естествознания, и о происхождении жизни на земле и первые мифы древней Греции, и многое, что было переплетено плотно с науками и религиями. Он не зацикливался на одной религии. Очень красочно он рассказывал об Австралийских племенах аборигенов, жителях Новой Гвинеи, ему на определенном этапе жизни удалось проехать по местам путешествий и открытий своего отца.
Через пару дней его жена ( вообще ее немецкое имя было другое, но я уже его не помню, а в семье ее называли " Татьянуха", собственно, так называл Николай Николаевич, это помню хорошо, и четко помню, что у них никогда не было детей. Она, однажды, сказала фразу маме, которую я невольно подслушал: " нам в жизни только и досталось, что любить чужих деток"... принесла нам карточку на молоко, сказав, что Кокочка (так она называла старика) молока пить не может, а мне, достаточно пол литра. Не стесняйтесь, напоминайте каждый месяц, и я Вам буду одну молочную карточку отдавать. Так появилась возможность Галочке и Витеньке ежедневно иметь по стакану молока, или кашку на молочке.
Никифор Феодосьевич с непривычки по началу очень уставал, приходил вечером, съедал, что мама приготовит, и сразу засыпал. Правда, к лошадям он уходил уже в шесть часов утра, работал часа три, потом приходил домой позавтракать, мама ему оставляла завтрак в миске на столе, кипяток был всегда, я об этом должен был беспокоиться. И вот, наступило время, когда он начал меня экзаменовать по школьной программе, а я уже два года в школу не ходил , ничего не учил, ничего не знал. Только читать, а писать с трудом. Разбирался в хозяйственных делах и животноводстве. Читал, правда, художественную литературу, приключенческого жара преимущественно, это давало некоторое общее развитие. А математика? История с географией, простейшие понятия о физике, а грамматика русского языка? Ничего не знал.
И всем этим он начал со мной заниматься. Составлял математические задачки, сначала простые, затем посложнее, уходя на работу, давал задание решить то - то и то - то. И я решал. Была проблема с карандашами и бумагой, но ими начала довольно щедро снабжать Леля. Однажды он нарисовал , в общих чертах, карту мира, материки, крупнейшие острова, реки на материках, моря, озера. Ходил консультироваться к старику Миклухе, дед многое помнил, и, наконец, провел урок общей географии, на занятиях присутствовал Николай Николаевич, между Ник. Ник. и Ник. Феод. Прошла взаимная искра симпатии, и они могли общаться на равных, что в значительной мере помогало им обоим находить отдушину в долгих беседах в вечернее время, вход в их барак был от нашего на расстоянии пятнадцати - двадцати метров, да и фольксдойче не строго контролировались в своем времяпрепровождении и передвижении. Вскорости дед Миклуха перехватил инициативу в обучении меня и Петьки географии, и уже через какой то месяц мы без запинки могли декламировать названия островов средиземного моря - Корсика, Сицилия, Сардиния, Мальта, Крит, Кипр, или реки Африки - Замбези , Конго, Нигер, Нил , и др., а также показать на самодельной карте. Нам было очень интересно, старик сопровождал свои рассказы такими подробностями о природе этих островов или поймы рек, каких не давала ни одна школа. А вот Никифор Феодосьевич заставлял вникать в основы математики и потом мы перешли к алгебре, к лету я уже четко решал задачи с применением формулы квадрата суммы или куба суммы двух чисел.
Мама иногда диктовала диктанты, не имея под рукой учебника по русскому языку, она не могла преподнести нам правил, но, будучи сама достаточно грамотным человеком, заставляла правописание принимать на веру. Понятия существительного, глагола, падежей, она сумела сформулировать и разъяснить. У нее был личный опыт, программу начальной школы она усвоила с помощью своей мамы , не учась в официальной школе, еще до революции. У нас получался ликбез по - барачному. В бараках была целая библиотека русской литературы, неизвестно, как там появившаяся, скорее всего многие из пленников брали что-то в дорогу и теперь эти книги ходили по кругу. Во всяком случае, Толстой, Чехов, Тургенев, Некрасов и другие читались у нас по вечерам вслух, с комментариями. Под это чтение засыпали дети.
Кто-то из соседнего барака принес книгу "Тарзан" на русском языке, я ее прочел за три дня, с большим увлечением, но ни автора, ни издателя я не запомнил. И впоследствии, уже в советском Союзе эту книгу не встречал, хотя в 1952 году на экранах появился четырехсерийный американский фильм "Тарзан", шел он с большим успехом и не разочаровал людей, которым пришлось ранее прочесть это произведение.
Прошел март 1943 года, по календарю 29 марта мне исполнялось двенадцать лет, и с тридцатого числа я уже был на работе - меня определили в тарную мастерскую на изготовление ящичков для лекарств. Упаковочные небольшие деревянные ящички, их сколачивали женщины различных национальностей, и мне пришлось работать на потоке с немками. Работа была простая. На металлический шаблон я укладывал четыре дощечки и продвигал этот шаблон по скользкой металлической поверхности к следующему рабочему месту. Там его подхватывала фройляйн Марта, и, уложив поперек этих дощечек две следующие, двигала дальше, где их следующая фройляйн сбивала точными движениями небольшим молотком и продвигала дальше, пройдя путь небольшой конвейерной линии, состоящей из восьми женщин и меня с Петькой, дощечки становились ящичком 40х40см. и в высоту сантиметров десять. На изготовление такого ящичка уходило около четырех минут. За месяц работы я побывал на всех рабочих местах конвейера, таким образом, начальница, фрау Тойпнер достигала полной взаимозаменяемости на рабочих местах. Эта фрау была свободной, жила в собственном, двухэтажном особняке, недалеко от территории фирмы и отличалась весьма крутым, можно сказать бесчеловечным нравом, на рукаве ее гражданского пальто была повязка со свастикой. Рабочий день в мастерской длился десять часов, но нам, как детям, положено было работать до четырнадцати лет по шесть часов. Но и шесть часов без перерыва было для нас нелегко. Надзирательница постоянно покрикивала, перерывов в работе не было, а туалет попроситься у теток мы считали постыдным. Был плюс, осознанный значительно позднее. Через небольшое время, может быть два месяца, мы могли сносно изъясняться по-немецки, а через полгода разговаривали свободно, конечно, на бытовые темы и что касается "кистен махен" - изготовления ящиков.
Работали мы с восьми часов утра до двух дня, после чего бежали домой, у родителей тоже в это время был перерыв на обед, мы вместе обедали, старшие уходили работать, а я оставался с младшими, но должен был сходить за углем и в магазин за продуктами на завтра. С утра малыши оставались одни, до восьми часов мама что-то готовила на завтрак, без десяти восемь мы устремлялись по рабочим местам, а детям мама оставляла пищу на тарелках и ставила около каждого стакан кипяченого молока. Уж когда они просыпались, как Галочка руководила их трапезой, проверить и присутствовать было невозможно, но я их тренировал самостоятельно решать эти вопросы с месяц до выхода на работу.
По воскресеньям был выходной день, можно было устроить всем помывку и стирку одежды, позаниматься с детьми, разрешалось прогуляться по близлежащим улицам, посмотреть уличную жизнь большого европейского города, с обязательным нагрудным знаком.
Мама до обеда заканчивала свои дела, кормила всех и мы всем коллективом выходили в свет. Однажды сели на 23 номер трамвая , который шел через центр города, доехали до Кирхенплатц, главного железнодорожного вокзала, до площади Кайзер Вильгельм платц. Эти остановки громкими голосами выкрикивали юные проводницы вагонов. На поясе у них висел интересный касетник для разменных монет. Монеты, по необходимости, выскакивали в ладонь проводницы от нажатия на соответствующий рычажок большим пальцем. Все это мы рассматривали с интересом, всю дорогу боялись, что на нас обратят внимание или мы что-либо нарушим. Обошлось. Главная площадь города была небольшой и загроможденной. Окружена со всех сторон большими домами, на одном углу был табачный магазин, в котором продавались для немцев табачные изделия по карточкам, мы в него заглянули, интерьер с приглушенным освещением, деревянные стены, столики с газетами, кресла. Это был не просто магазин, а кафе - курильня.
На другом углу был писчебумажный магазин, но тетради и бумага продавались при наличии специального наряда, подписанного специальной распределительной комиссией, "бецуг шайн" называется. Разрешение к продаже. Нам удалось в этом магазине купить карандашей, что оказалось тоже весьма кстати и один "федергальтер", что по-русски - перьевая ручка.
Третий угол был занят диспетчерским пунктом, дирижирующим движение трамвая, вокруг этого диспетчерского пункта был разбит уже начинавший зеленеть весенней листвой садик.
Вот четвертый угол был самым примечательным. На высоком постаменте стоял в длинной бронзовой мантии с длинным мечем в руках Кайзер Вильгельм, сзади него начиналась территория замка, который вмещал в себя всю историю Прусских завоеваний, был хранилищем несметных богатств, награбленных в завоевательных походах, и в настоящее время играл роль музея. Жаль, что с нашими значками OST мы не могли туда попасть в качестве экскурсантов. Вовсю работали девушки - зазывалы. Говорят, что там была выставлена знаменитая янтарная комната, вывезенная из Ленинграда.
Вокруг замка мы обошли. Видели множество статуй - памятников правителям, писателям, ученым и другим государственным деятелям, прославившим Прусскую землю и ее историю. Начинало темнеть, и мы поспешили возвратиться в лагерь во избежание неприятностей. Одним из незабываемых впечатлений этой поездки были разводные мосты через Прегель, которые трамвай преодолевал, и сразу вслед ему, уходящему поднимались половинки моста и по реке проходили крупные суда. Все это было для нас в диковину, и наблюдать необычность жизни большого города мы могли, как посторонние туристы, забыв на мгновения свое положение и свою роль.
За время этого путешествия дважды у нас проверялись опереточными жандармами документы, но претензий к нам предъявлено не было.
В соседней с нами комнате проживала семья поляков, пани Текля, ее сыновья хлопцы лет по двадцать, здоровенные парни, удивительно ленивые, циничные, не понимающие что такое уважение к старшим, в том числе и к матери. Придя с работы, а работали они то на складах, то на конюшне, сразу, не помывшись и не раздеваясь, ложились на свои нары, и лежали, пока мать не подаст им похлебку, хлеб и гербату. Ели не вставая с постели. Посуду мать убирала от них, уже спящих, был случай, когда они бросились избивать свою мать за то, что она недостаточно справедливо разделила между ними хлебный паек.
Однажды, они пришли с работы в состоянии сильного опьянения. Оказывается, забрались в склад и похитили флягу со спиртом. Большую флягу, тридцатилитровую. Ночью их вытащили из постели и с шумом препроводили на территорию для военнопленных. На следующее утро им был учинен суд с участием всего руководства фирмы, полевой жандармерии и охраны лагеря. Гастарбайтерам было объявлено, что они приговорены к возмещению ущерба, нанесенного великой Германии. Экзекуция проходила в лабораторном корпусе фирмы на третий день, в присутствии полицейского начальства и врачей, которые у обоих парней взяли столько крови, сколько было в их организмах. Эта кровь, как нам объявили, нужна для оказания помощи раненным немецким солдатам, находящимся в госпитале. Хлопцев сожгли в крематории, предназначенном для сжигания животных и остатков лошадей, прошедших цикл опытов с их заражением и испытанием лекарственных средств. Этот крематорий не был предназначен для сжигания людей , но был в технологической цепи производства лекарственных средств фирмы " ASID". Все были угнетены, шокированы в полном смысле этого слова, руководством фирмы была проведена работа по острастке всех, кто может или захочет еще раз посягнуть на собственность фирмы и великой Германии. Всю черную работу по их препровождению на эту экзекуцию, их транспортировку до крематория и загрузке в печь выполняли такте же гастарбайтеры, какими были и они, и это было показательно и страшно. Фляга заняла свое прежнее место на складе, из нее парни отпили не более пятисот миллилитров, пани Текля тронулась в уме и ее куда то увезли через несколько дней.
А вообще, воровали потихоньку. Незаметно, с выдумкой, следов не оставляли, наверное, такова война, что притупляет чувство опасности даже у самых расчетливых и трезвых.
Мама частенько приносила за пазухой отваренное лошадиное мясо, которое нами сразу съедалось, Никифор Феодосьевич мог прийти с конюшни , имея полные карманы ячменя или порезанной для кормления лошадей брюквой, которая по своему вкусу могла сойти за капустную кочерыжку. Рядом с конюшней был большой виварий (здание для мелких подопытных животных), Там были в большом количестве кролики, морские свинки, бараны - доноры, белые мыши. Работница, которая ухаживала за кроликами, неизвестным способом утаивала от учета кроликов, родившихся без свидетелей, а их было так много, и жили они в специальных клетках семьями, довольно большими, что она, вырастив до мясного состояния крольчат, могла забить и принести тушку домой, шкурка и все остальное, что могло выдать, сжигалось. Об этом знали все в бараках русских и украинцев, но ее никто не выдал до самого конца войны. Конечно, ее смелостью и добротой пользовались все по очереди. Она была одинокой, и по заведенному порядку им карточки не выдавались, их пайки поставлялись на кухню и всех одиноких кормили в специальной столовой. Голодно кормили, значительную часть продуктов тоже воровали уже с кухни определенные лица, большую часть обеспечивающего персонала составляли бывшие уголовники, приехавшие в Германию, чтобы уйти от ответственности в случае возвращения Советской власти. Так эти лица были в основном кладовщиками, поварами, рабочими по кухне, распределителями работ и т. д. надзиратели и помощники коменданта лагеря. Конечно, была круговая порука. Одно время для подслащения чая привозили патоку, черную, как деготь. Патока попадала в чай или кофе непродолжительное время, потом неизвестно куда исчезла. Сами гастарбайтеры выявили подпольное самогоноварение, организованное в подвале кухни. А кухня работала круглосуточно, в вечернее и ночное время готовились продукты к завтрашнему дню. Был тихий скандал, сами бывшие уголовники , мы всех их знали в лицо, утопили в бачке с брагой организатора этого производства и воровства у своих товарищей. Коменданту , который очевидно тоже пользовался продукцией этого производства, удалось это дело замять, благо, за каждого погибшего от "несчастного" случая русского никто пристрастного разбирательства не устраивал. Воровство патоки прекратилось На время.
Лето прошло в работе и занятиях по программе, составленной Никифором Феодосьевичем довольно быстро. Наибольшие сложности и трудности все таки выпали на долю младших сестренки и братика. Сейчас даже в страшном сне не может присниться, чтобы пятилетние дети целыми днями были без присмотра, лишь только с двух часов у них появлялся старший брат, да и тому было не очень интересно с ними возиться, хотя инструктаж мамы выполнялся полностью и по возможности четко.
К осени 43 года мы уже приобрели навыки проживания на чужбине, приспособились в этих условиях вести нехитрое домашнее хозяйство, и, даже появились небольшие накопления заработанных средств в марках, и по ходатайству мамы ей был выписан "бецуг шайн" на приобретение кое какой одежды для взрослых и детей. В Кенигсберге был специальный магазин, где продавалась одежда гастарбайтерам по специальным разрешениям, все из эрзац материалов, обувь из резины и кожзаменителя, с резиновой подошвой. Да и резина была искусственной. Но, голыми не остались. Пальто на мне оставалось то, в котором приехал, из солдатской серой шинели, хорошо, что мне его пошили на вырост. Оно выдержало и зиму 44-45 года, дождалось освобождения нашими войсками и в апреле 1945 года, было благополучно оставлено на какой то из ночевок, когда нас "гнали", теперь уже свои освободители от одного лагеря перемещенных лиц к другому, и описание этого похода еще впереди.
Наступила Кенигсбергская зима. Через день дождь, иногда, очень редко слабый морозец, не более пяти градусов, но с сильным ветром, что создавало иллюзию холодной погоды. А может быть, нам было холодно от истощения.
А жизнь все равно продолжалась. Тетя Таня Миклуха выучила маму и Ник. Феод. Играть в преферанс, и теперь в зимние вечера, почти через день у нас шла "пустая" игра. Под условные деньги. Старик Миклуха за день отсыпался, и ему нужны были люди для общения, и эти встречи были для всех отдушиной. Начинали сразу после того, как мама накормит всех ужином. Дети в девять часов ложились спать, я у печурки читал очередную книгу, и только иногда слышал "пасс", "вист", "семь взяток", и прочие термины игры. Играли не поздно, часов до одиннадцати, расходились с твердым намерением завтра снова начинать и продолжать игру. Что до меня, то я за всю жизнь ни к одной игре не пристрастился, всегда считал это пустым времяпрепровождением, и хотя, в офицерскую бытность и научился играть в различные азартные игры - никогда ничем не был увлечен. Так получилось, что детство было без развлечений, а в юности все игры я считал несерьезностью и безделицей.
Весной 1944 года от вновь поступающих военнопленных стали приходить известия о том, что немцы терпят поражение на различных фронтах и поступательно Красная армия продвигается к исходным рубежам начала войны. От немецкого руководства по этому поводу ничего не было слышно. Пресловутое "выравнивание2 фронтов, на которое ссылалось немецкое командование для внутренней пропаганды могло повлиять на отношения в среде военнопленных и гастарбайтеров. Радиоприемники и другие средства информации в фирме, да и наверное во всей германии для перемещенных лиц были запрещены и можно было пользоваться только слухами с фронтов доходящими в устной форме.
Можно много и подробно описывать наш быт и работу в Германии, но цель этого писания не имеет под собой политического или художественного направления и является только подробной хронологией событий, участниками которых нам суждено было стать.
К осени 1944 года начали появляться в небе над Кенигсбергом Советские и союзнические самолеты. Иногда хорошо бомбили. Тогда народонаселение всего лагеря, как военные, так и "вольные" рабочие, выскакивали из помещений. Многие, не стесняясь, громко провозглашали: "наши!". Дисциплинированные немцы, да еще перепуганные появлением войны в это время прятались в бомбоубежищах.
В октябре месяце немецкое руководство силами гастарбайтеров и военнопленных начали весь световой день копать, перекрывать бревнами и оборудовать блиндажи. Места вокруг территории фирмы хватало, во се стороны от бараков было пусто, с одной стороны протекал небольшой естественный ручей, с другой было до газового завода метров двести пятьдесят, с севера территория была отдана под огороды работникам - немцам и примыкала к домам частного сектора - коттеджи, двух и трехэтажные. Вот эти пустыри и застраивались убежищами, стены их обшивались деревом, два - три наката бревен над головой, очаг для тепла. Довольно комфортабельные "убежалища", очевидно рассчитывались для спасения жителей прилежащих домов, хотя с началом систематических бомбардировок большинство населения постаралось выехать вглубь Германии или в сельскую местность к родственникам. Это старики и дети. Трудоспособное население - с шестнадцати и до шестидесяти пяти лет , в том числе и женщины, не имеющие маленьких детей, оставались на своих рабочих местах и должны были работать на благо Великой Германии. Была введена всеобщая трудовая повинность, уклонение от которой жестоко каралось. Появились молодые мальчики, не старше шестнадцати лет, в военной форме и с оружием. Чувствовалось, что приближается завершающий этап войны.
Осень была ознаменована резким сокращением пайка, на пару месяцев, потом паек был отменен, и всех перевели на питание, как военнопленных. На кухне что-то варилось, и один раз в день выдавалась горячая баланда, или вареная в мундирах картошка по три штуки на человека, или запаренная брюква, которую можно есть только с большой голодухи. А большая голодуха уже наступила. Дети страдали больше всех. Им объяснить тяжело.
Помнятся две ночи, через ночь, ковровые бомбардировки Английской и Американской авиацией промышленных объектов города. Тотально сжигались все сколько нибудь ценные предприятия, пакгаузы по берегам Прегеля, ведь это был большой морской порт, была масса грузов для перевалки на железную дорогу. Большое количество продовольствия, элеватор в порту, с зерном, не могли потушить, пока не сгорел, долго к нему из- за пожаров в порту нельзя было подъехать и весь Кенигсберг долго вдыхал запах горевшего хлеба.
Бомбардировки проходили по ночам, по заранее разведанным целям , продолжались с месяц и под видом помощи советским войскам уничтожалось все, что может попасть в руки "союзникам" - русским. Это была личная идея и политика мудрейшего Черчиля, и почиталась Советским руководством, как просто мелкая прихоть. Скорей бы добраться до победы , любой ценой. А Кенигсберг горел всю зиму. В первых числах ноября все гастарбайтеры переведены на положение "крикгефангене" - военнопленных, сюда попали и фольксдойче и условно осужденные немцы. Силами военнопленных остальной лагерь был обнесен колючей проволокой, и вышки с часовыми перенесены на новый периметр. Маленьким детям стало совсем плохо и голодно. Уже никто, правда, не следил за нравственностью и не запрещал общаться с лицами других национальностей и стран. Ноябрь месяц уже был за колючей проволокой, в декабре послышались взрывы снарядов и, даже, выстрелы пушек. Советские войска были на подступах к городу. Вокруг Кенигсберга были возведены мощные укрепления, несколько линий противотанковой обороны, бетонные доты.
В конце ноября - начале декабря большинство семейных гастарбайтеров было переведено в пустовавшие блиндажи, наши бараки были заняты воинской частью, а между бараками , для маскировки, были размещены пушки тяжелой артиллерии. Под стенкой нашего барака был оборудован склад боеприпасов, закамуфлированный под продолжение барака. Это чтобы обмануть воздушную разведку и чтобы противник считал эти бараки заполненными военнопленными своих стран. Но упущено то положение, что существовала еще и наземная разведка, и, когда в декабре, пред самым новым годом, казалось ничего не предвещало беды, в наш барак, где был расположен артиллерийский расчет, и рядом общее караульное помещение лагеря попала бомба, а может снаряд, но взрыв боеприпасов был чудовищной силы, трех, рядом стоящих бараков , и караульного помещения, вместе с охранной командой, как не бывало, охрана лагеря перестала существовать, это мы увидели утром, когда прекратили рваться снаряды.
Образовалась огромная воронка, диаметром метров двадцать, хотя, может быть и меньше, сейчас, через шестьдесят лет нельзя доверять детским восприятиям того периода. Мы с Никифором Феодосьевичем выскочили на разведку первыми, и увидели, что лагерь пуст, военнопленные разбежались, а те, кто сидел в бункерах, как мы, еще не высовываются. Мы с ним обошли воронку на месте барака, наткнулись на свиную полутушу, потом еще на одну, разбитые ящики с консервами, рыбными и мясными, один ящик, почти целый - гороховое пюре с мясом, очевидно с продовольственного склада воинской части, какой то бидон, полный порошка, как потом определила мама - с лактозой (молочным сахаром). Нашлись и другие нужные в нашем быту вещи вперемешку со склада воинской части и производственных лабораторий. Все это мы довольно быстро и оперативно затаскивали в свой блиндаж. Натаскали много.
С нами в блиндаже сидел один из врачей, немец производственник, доктор Блинкен, осужденный за какую то провинность против Рейха, пожилой человек, один из немцев, каких на своем веку я встретил немного. Он был человечен, очень много понимал и знал. Так вот, он предложил в дневное время переместиться к его сестре в собственный четырехэтажный дом, в районе Тиргартена, там у нее под домом большой бункер и при наличии имеющихся в нашем распоряжении продуктов можно прожить какое-то время.
Мы с Никифором Феодосьевичем пошли к конюшне и нашли две тачки, не которых возили корм для лошадей, или навоз, неважно. Конюшня была наполовину разрушена, некоторые лошади ранены, многие были привязаны и жалобно ржали. Мы их быстро отвязали и отпустили на свободу, конечно, их потом ктото поймал и перевел в состояние мяса, но в тех условиях нам для маскировки необходимо было движение многих лошадей по территории, чтобы мы были менее заметны. Так сообразил опытный Ставертий. Начали появляться люди из других блиндажей, находиться в гуще заключенных, которых могут снова заключить, становилось небезопасным. Все, что мы могли, погрузили на тачки, доктор проинструктировал нас всех, что дорога будет довольно длинная, ее надо преодолеть, знаки "OST" спороть, во избежание придирок, если нами заинтересуется патруль, то он сам с ними будет разговаривать и выдаст себя за владельца небольшого аптечного производства а нас за своих работников. Никифор Феодосьевич должен прикинуться оглушенным взрывом, мы - молчать, а мама взять на руки младшего, Витю. Вид у нас был весьма плачевный, и мы, погрузив продукты и прикрыв их одеждой, увязали на тачках , тронулись в путь. На улицах мы были в таком состоянии не одни. По улицам брели люди, кто в чем, погоревшие, раненые, окровавленные и оглушенные, немцы, женщины, старики и дети, и среди них нам было довольно уютно и относительно безопасно. Все двигались в разных направлениях, у каждого был свой план спасения. Несколько раз мы останавливались на отдых, мама нас подкармливала из консервной банки всех одной ложкой, да и рысакам, которые везли тачки , Никифору Феодосьевичу и герр,у Блинкену надо было отдохнуть и перекусить, все были основательно истощены. Каждому для бодрости мама выдавала дважды по столовой ложке лактозы, которая во рту сразу превращалась из порошка в твердый вязкий леденец.
Добрались к фройлян Блинкен к вечеру. Уже начинало темнеть. Расчет немца, нашего спасителя, был правильный, в суматохе боев и бомбежек, в панике населения и командования никто не будет его искать, изучать его родственников, а скорее почтут погибшим, если вообще о нем кто ни будь вспомнит.
В подвале дома было много сухого и теплого места, ан первом этаже были служебные помещения и научные лаборатории, второй - парадный , для приема гостей, на третьем и четвертом спальни для всех бывших членов некогда большой семьи, в настоящее время фройлян жила в доме одна. А этой барышне ( фройлян) было далеко за пятьдесят, у немцев незамужняя женщина до старости барышня.
Она сразу организовала нам помывку в ванной, в доме было три ванных комнаты, две газовых колонки и одна с обыкновенным титаном на дровах . Газа уже давно не было, но водопровод еще работал. Топили титан и мылись до позднего вечера, с помощью мамы и хозяйки дома всем были приготовлены спальные места в подвале. Мужчины и дети уложены спать, а мама совместно с хозяйкой до утра разделывала свиные полутуши, сало засолили по-украински, в эмалированных посудинах, которых было много в доме. У запасливых немцев было в достатке соли. Все это было складировано в холодной части подвала, где хранилось довольно большое количество других припасов, в частности консервированных огурцов, яблок, слив, варенья, свежая капуста и несколько мешков картофеля. В ящиках. Была и мука, которая должна была спасти при отсутствии хлеба.
Утром, когда все проснулись, мама еще не ложилась, она накормила детей и мужиков завтраком и упала, и проспала до четырех часов дня.
Утра можно было оглядеться на улице и около дома. Парадная дверь выходила прямо на улицу. Напротив дома был особняк, где базировалась какая то воинская часть, для молодого пополнения, призванного по тотальной мобилизации. Целый день слышались воинские команды и пятнадцатилетние юноши с автоматами их выполняли с видимым удовольствием. С тыльной стороны дома находился небольшой "гартен" - садик, правда, в отсутствие хозяина был в запущенном состоянии. Дом стоял на склоне местности и дорога, шедшая мимо дома, имела довольно крутой уклон.
Разглядывание местности и двора длилось недолго, взрослые решили, и правильно, что лучше нам не показываться на глаза соседям и гражданским и военным.
О нашей жизни в этом раю и об освобождении нашими войсками - в следующей главе.
Торопясь поведать потомкам о наших похождениях, я упустил из своего, да из Вашего поля зрения один немаловажный момент.
Эмблемой фирмы "ASID" был силуэт бегущего медведя. Бежал он слева направо, как у известной партии в России времен становления дикого капитализма 2000-2002 годов и далее, только морда его была слегка наклонена к земле и одна лапа согнута в коленном суставе. Эта эмблема красовалась на всех, принадлежащих фирме зданиях, мебели, вывесках, на упаковках производимого лекарства, косметических и гигиенических товарах. Мне довелось видеть документы фирмы, и на них во главе штампа красовался все тот же медведь. Кто заинтересуется правдоподобностью моих строк - сможет по истории фармацевтических фирм в Германии найти эту эмблему. Не исключено, что она существует и сегодня, уж больно солидной она была в пору войны.
Апрель
Описанные события относятся к ноябрю - декабрю 1944года. Этот период дал возможность понять всем обитателям наших бараков, в том числе и немцев, и даже фашистов, до конца дней убежденных в своей неминуемой победе поколебаться в правдивости пропагандистских лозунгов о победе немецкого государства над всей Европой. А между тем на улицах появились гитлерюгенты с ведрами краски и трафаретами, и на стенах домов, тротуарах, и даже крышах наносились надписи "Wir halten Kenigsberg!". Этими надписями был за несколько суток разукрашен весь город. А в городе, во всех развалинах, в подвалах разрушенных домов, в оставленных хозяевами коттеджах прятались разбежавшиеся военнопленные и другие перемещенные лица. Город был в настоящей осаде. Бесследно исчезли из нашей жизни многие хорошие и плохие люди. Навсегда утерян след семьи Миклухо - Маклаев, боюсь, что и для общественности Харьковского университета , даже те сведения, которые приведены в моих воспоминаниях стали - бы откровением. Скорей всего погибла семья Вала, они не успели выселиться в убежище, а их барак снесло взрывом, потерялся Петька Козрев со своими батьками, неизвестна судьба веселого, никогда не унывающего грузина Шалвы, который возглавлял бригаду конюхов в конюшне фирмы, он любил приходить к нам и подолгу разговаривал на полном серьезе с Витенькой.
Долгими днями и вечерами праздного сидения в подвале дома Блинкенов многое вспоминалось и о многом переговорено. Большую долю наших разговоров занимали мечты о грядущем мирном времени, когда закончится война, когда вернемся на свои, насиженные до войны места, как будет хорошо, если не будет стрельбы и бомбежек. А бомбардировки проходили ежедневно, бомбили город, в основном, англичане, артиллерийские обстрелы велись советскими войсками постоянно.
Нмкифор Феодосьевич хорошо помнил 37 год и был уверен, что репрессии будут продолжены, и он не ошибся, во всяком случае, что касается себя.
И все же, несмотря на постоянное напряжение от военных действий, условия, в которых мы оказались были за весь период войны самыми нормальными. И дети чистые, ( уже забылось, когда Витя мог похвастать : "Дядя, а я вошивый, вчора в мэнэ мама трыдцять пъять вошей знайшла") и под надзором старших, и питание сносно, единственное - выходить из подвала было все опаснее.
Фройлян Блинкен неоднократно ходила в магазин за покупками и брала меня с собой для оказания помощи в переноске тяжелых сумок. Каждый раз она старалась получить продукты на неделю и больше. У нее было две карточки, ее и сестры, которая с приближением фронта выехала в приморскую местность, где-то в район Пиллау. У многих была надежда на эвакуацию морем. Всеизвестный факт, что на косе сосредоточилось более сотни тысяч жителей Кенигсберга, готовых выехать вглубь Германии или другого нейтрального государства и все они были уничтожены английскими бомбардировщиками. Никто, правда, ни тогда, ни после не посчитал это военным преступлением. Так вот, продукты по карточкам этой сестры мы получали и поедали. В основном нас интересовал хлеб, но по карточкам городские немцы до конца войны получали довольно полный паек. Им давали и сливочное масло, и сахар, и даже небольшая порция голландского сыра.
Надежность снабжения и работа системы были, на удивление и зависть, четкие, и на случай чрезвычайных ситуаций надежными. Конечно, в том были и грабительские оброки, наложенные на порабощенные страны, но мирное население Германии за счет этого обеспечивалось до последних дней.
Во время этих походов можно было оглядеться по сторонам, увидеть состояние населения и военных и все это я рассказывал по возвращении взрослым.
Недалеко от дома был большой, какой то штаб немецких войск. На крыше этого здания был нарисован огромный красный крест, вроде это госпиталь, его на наклонных плоскостях было хорошо видно. Разведка работала. В один из походов за хлебом оказалось, что штаб полностью разбит артиллерийскими снарядами, очевидно крупных калибров, поскольку, уж очень хорошо был разбит.
Электричество в подвале было постоянно, его не отключали до конца. Можно было заниматься, читать , писать, решать придуманные Ставертием Задачки и примеры, которые он составлял, а потом решал параллельно со мной.
Читать было нечего, русской литературы - никакой, а в немецком литературном языке мы все были не сильны.
Прошел март месяц, двадцать девятого у меня был день рождения, мама из имевшейся муки приготовила печенье с использованием все той же лактозы, организовали чаепитие, позвали всех взрослых обитателей подвала.
Начались уличные бои на подступах к центру города. Четко слышна была автоматная и винтовочная перестрелка. Тридцатого марта фройлян Блинкен сказала, что у нее на третьем этаже есть красный материал, и что к приходу Красных надо пошить красный флаг и вывесить в тот момент, когда советские войска подойдут к нашей улице.
И в то время, когда она была на третьем этаже, в дом попала большая бомба, достаточно большая, чтобы разрушить до основания четырехэтажный дом, завалить всех, находящихся в подвале обломками здания и погрести навечно патриотичную немецкую коммунистку фройлян Блинкен. Вмиг стало темно, взрыв и обрушение были такой силы, что нам показалось, будто опрокидывается подвал вместе с нами, мама была контужена, она в этот момент переходила из одного помещения подвала в другое, ее ударило металлической дверью , контузие было несильным, она упала, через какое то время смогла подняться, но плохо слышала до конца дней своих. Витя уписялся ,с перепугу, и впредь в это время вечером, в половине двенадцатого он уписивался всегда, несколько лет, пока бабушка Огородничка в 1947 году не вылечила его силой своего убеждения.
Мы остались без света и без выхода из подвала. Не совсем без света. В подвале был целый ящик плошек, напоминающих наш каганець, но со стеарином, а основой для этого приспособления являлась картонная коробочка, типа для обувного крема, эти плошки зажгли в нескольких местах, мы погрузились в темноту после взрыва бомбы и должны были оглядеться и посчитаться. Погибла только хозяйка дома, остальные были относительно живы - здоровы, брат хозяйки был в страшном шоке, из которого выходил несколько дней, да очевидно так и не вышел. Брльшое количество смертей вокруг нас в значительной степени притупило все чувства друг к другу и в тот момент все были настолько угнетены и потрясены, что не очень обращали внимание на переживания других, каждый хотел жизни для себя.
В питании мы перешли на консервированные фрукты и соленое мясо, по небольшому кусочку под присмотром мамы. Воды было мало, но через какое то время услышали, что к нам в подвал откуда то протекает вода по стояку ванных комнат, тихонько, радовались что тихонько заливало, начали собирать во что смогли и отстаивать. Подвальные коммуникации позволяли отводить воду в канализацию, с этим быстро разобрался Ставертий, но из канализационного колодца сильно тянуло аммиаком. Привыкли. Зато, было сухо в районе обитания.
Запасный выход был полностью завален, и, открыв металлический люк во внутрь, мы увидели, что снаружи он засыпан камнями от разрушений. Для того, чтобы выбраться из подвала, надо было откапывать себя. Вытаскивая из образовавшегося отверстия в проеме люка камни и строительный мусор, что постоянно делали мы с мамой и Ставертием, через день - другой к нам присоединился Блинкен, который страшно горевал о гибели своей сестры. Камни перетаскивали в, теперь уже никому не нужную котельную, и там складировали подряд во все пространство, вокруг котлов.
Мама с Никифором Феодосьевичем организовались таким образом, чтобы было время и на прием пищи, и на вытаскивание камней, и на их переноску в дальние помещения подвала и на отдых. Работа длилась постоянно. Через несколько суток мы начали слышать стрельбу, потом голоса и команды...Как радовались мы, что стреляют над нами, а мы уже слышим. Шел уличный бой. Стрельба велась из стрелкового оружия. Теперь очевидно, что факт этого завала и вынужденная отсидка в подвале разрушенного здания спасли нас от больших неприятностей, связанных с перемещением уличных боев за горд Кенигсберг, неоднократный переход этой улицы из рук в руки, о чем мы могли судить, слыша то немецкие, то русские команда над головой. Воюющие стороны цеплялись за каждое здание, каждую складку местности, каждую развалину, бой перекатывался над нами, как волны во время шторма. Решено было больше не проявлять себя, пока не утихнут и устойчиво не уйдут в сторону выстрелы. Сидеть пришлось, по нашему расчету, суток двое. Разобрали последние камни, осторожно выглянули. Тишина, утренняя тишина. Решили выходить. Попрощались с гостеприимным доктором и вышли на улицу, с вещами, кто с чем. Маленькие дети несли маленькие вещи. И наслаждались радостью дневного света, значительно омраченного дымом от повсеместных пожаров. Добрались до большой дороги, проходившей мимо Тиргартен,а ( этот район зоопарка был знаменит и посещаем, как и в Берлине), здесь сновали в обе стороны Советские военнослужащие, мы спросили у какого то командира, где собирают военнопленных и рабочих, которые были угнаны в Германию, нам разъяснили, что надо двигаться в сторону городской комендатуры, а там все знают... Бежим по городу, а он горит, сильно горит, с обеих сторон пламя, и свод пламени над нами. Страшно посмотреть вверх, обернуться, или сойти в сторону. По тротуарам много трупов, некоторые из них тлеют. Еще никто ими не занимается. Лежат убитые немцы и советские солдаты вперемешку с гражданским населением.
Комендатура, полевая, была организована во дворе большого хозяйства, с размещением большого количества бывших военнопленных, которых здесь же сортировали по принадлежности к странам, русских - по фронтам, выяснялись звания и должности, составлялись списки.
Гастарбайтеров размещали в этом же дворе, но отдельной толпой, и тоже составляли списки и принадлежность к областям и городам и срокам угона в германию. Двор был большой, напоминал стадион или плац воинской части. Ставертий попал в команду военнопленных - офицеров, уже тогда в Красной армии были не командиры, а офицеры с соответствующими званиями и должностями, что для нас оказалось новшеством. Комендатура называлась "филтрпункт". Профильтровали всех. Офицеры и им соответствующие должностные лица были причислены к "изменникам родины", они сразу попали за колючую проволоку, и их положение ничуть не изменилось по отношению к тому, что они претерпели при немцах. Все, кто работал у немцев, были отнесены к категории пособников фашизма. А покормить всех пообещали завтра, поскольку на довольствие ставят с завтрашнего дня по отношению ко дню прибытия. Наутро нам выдали горячую пищу в виде каши с хлебом и чай, настоящий, грузинский. Во все время пребывания на фильтрационном пункте кормили по тем временам вполне прилично.
Продолжалась работа. Город Кенигсберг был почти полностью освобожден от немецких войск, хотя, то здесь, то там вспыхивали перестрелки. Во многих развалинах еще прятались немецкие разрозненные подразделения.
Всех построили. В четыре шеренги. Мы занимали целый ряд, по росту, мама была в последнем ряду. Выступал комендант. Подполковник. Сообщил, что все , зарегистрированные по комендатуре будут по этапу отправлены для разбирательства на свою родину в прядке, который будет определен в ближайшие дни. С некоторыми разберутся здесь. Пока порядок не определен и не доведен до комендатуры от всех перемещенных лиц, а здесь сосредоточились и русские, и поляки, и французы, и откуда то бельгийцы , прибалты различные требуется беспрекословное повиновение работникам комендатуры, никуда не отлучаться, так как за каждого зарегистрированного комендатура несет ответственность дежурный по пункту. Кто может на бытовом уровне изъясняться по-немецки, прошу выйти из строя. Я вышел с двумя - тремя другими, мама меня не успела удержать, да и я был уж больно самостоятельный. Сразу мне и другим было устроено испытание, допрашивали немца, который пришел в комендатуру с жалобой, что стоящая по соседству зенитная воинская часть некорректно ведет себя по отношению к его дочери. "Некорректность" выразилась в том, что вшестером, а потом еще и впятером приходили солдаты и насильно попользовались его дочерью, как женщиной. И вся некорректность. Я добросовестно перевел коменданту. Сразу были приняты меры, комендант послал к дому этого немца патруль, который должен был не допускать некорректности впредь, по моим сведениям патруль очень старательно исполнял свои обязанности и корректно пользовал дочь этого немца впредь и постоянно. Патруль в том районе менялся, немее был старшим патруля предупрежден, что будет расстрелян, если еще раз пойдет к коменданту с жалобой, открытые разговоры среди патрулей велись постоянно, и, понятно, что немка получила за несколько дней столько изголодавшихся мужиков, сколько не имела за всю предыдущую и оставшуюся жизнь. Симпатичная была немка, муж воевал, и сама поначалу была не прочь, как говорили между собой солдаты.
Мама была очень недовольна, что я напросился на эту работу, тем более, что я в тот день постоянно был при коменданте, на следующий день в комендатуру прислали квалифицированного переводчика, а меня отправили с подвижным патрулем для патрулирования определенных территорий города и общения с местным населением. По вопросу какого - то снабжения местного населения никаких решений и указаний свыше не поступало. Поэтому, когда приглашались немецкие жители для работ по разгрузке машин или вагонов с продовольствием для войск, то грузчикам выдавался паек на усмотрение старшин или офицеров, которые этой разгрузкой командовали. А грузы поступали постоянно. Вот в местах работы немецкого населения и приходилось патрулировать. В составе патруля ежедневно были совершенно другие люди из приписанных к комендатуре воинских частей. Но были и постоянные офицеры.
Каждый день заседал военно-полевлй суд , судили "изменников родины". На третий день судили и Никифора Феодосьевича. На улице, при всем народе, кто хотел, тот мог слушать, а суд был скорым... Диалог, приблизительно, такой:
- Фамилия, имя и отчество.
- Ставертий Никифор Феодосьевич.
- место и год рождения.
- 1900год, Кировоградская область, Песчаный брод.
- Воинское звание, должность.
- Командир батареи 76мм пушек. ( соответствует званию капитан)
- Где, когда и при каких обстоятельствах попали в плен?
- Во время стрельбы прямой наводкой батарея была разбита противником, я был ранен.
- Характер ранения.
- Ранение в пах, образование грыжи и множественные осколочные ранения.
- доктор, осмотрите (осмотр доктором, его доклад суду)
- В момент пленения вы были в сознании?
- да, в сознании.
- Почему не покончили жизнь самоубийством?
- Надеялся вылечиться и приносить пользу своей Родине и народу.
Суд удаляется на совещание.
Судьи не удаляются, что-то переговариваются сидя за столом, и через пять минут зачитывается решение суда, заполненное по заготовленному бланку.
- Именем Союза советских социалистических республик, и т. д. , военный полевой суд рассмотрел дело Ставертия Никифора Феодосьевича, постановляет:
В общем, за измену Родине, и учитывая смягчающие обстоятельства т. д.- двадцать лет в лагере строгого режима с поражением в правах и правом поселения после отбытия срока в отдаленной местности Советского союза.
К месту отбывания срока отправлялся эшелон с осужденными систематически.
Мы лишились большого друга, хорошего товарища по несчастиям плена, теперь пришло счастье освобождения, которое надо было преодолевать самостоятельно , без его помощи и подсказок.
В августе - сентябре 1945 года мама пыталась найти его семью, чтобы сообщить обо всем, что нам известно, и его местопребывании, и что жив, но безрезультатно. Уже в бытность мою офицером, в 1958 - 1959 году, когда мы с женой отдыхали в Одессе, я делал попытку разыскать его детей или внуков через адресный стол, но ничего из моей затеи не получилось. Человек остался только в нашей памяти, да и то, не у всех, кому он был так дорог.
Военнопленных, освобожденных из лагерей, и осужденных не задерживали. Суды длились десять дней , с утра до вечера, пропускная способность их была большой, через их решения проходило до двадцати человек в день. А мы патрулировали, обозначились постоянные команды несколько, мне кажется , пятнадцать патрульных групп отправлялись ежедневно на задания, и каждая в определенном районе, жилой или промышленной зоны города. В группе, которую я сопровождал, для преодоления языкового барьера главным был старший лейтенант Журавский Павел Семенович, танкист, подбитого при штурме центра города танка. Новый танк еще не пришел, и он выполнял функции полицейского патруля на постоянной основе. Постоянное патрулирование с первого дня установило определенный порядок в городе, не допускавший грабежей и мародерства, к которому были весьма охочи и способны победители.
Павел Семенович, дядя Паша, как я его называл, был человек с определенными взглядами, не прочь выпить и повеселиться с девушками, которыми временное расположение нашего лагеря перемещенных лиц изобиловало. Танкист, как говорили о нем солдаты - пехотинцы - смертник, но война уже кончилась. У меня отношения с ним были установлены самые теплые, доверительные, и вот однажды, после того, как он написал рапорт о прошедшем дне, он меня подозвал и сказал, что через денек военно полевой суд закончит разбирательство с бывшими военнослужащими и начнет разбирать всех остальных, и могут поставить клеймо на жизни вашей семьи, и на мамке, и на тебе, да и младшим не поздоровится. Попадете в условия, похуже, чем у немцев. Скажи мамке, что завтра собираются отправить своим ходом колонну литовцев и вам было бы на пользу пристроиться к их колонне. Знай, что мне жаль тебя отпускать и что вы не могли по малолетству совершить поступки, враждебные Советской власти. Литовцев будут разбирать на месте, в Литве, они были Советскими всего один год . Там сориентируетесь. Завтра я не замечу, что тебя нет с нами на патрулировании. Я все передал маме. Она пошла на прием к коменданту, сказала, что мы вывезены в Германию из Литвы, тем самым организовала законное наше присутствие в литовской колонне с исключением нас из общих списков при комендатуре. Мамой было пущено в ход хорошее знание географии и хорошее отношение к нам коменданта, и так сверх меры загруженного. Нас отпустили . И мы всей семьей, младшие дети и я, собрались в дорогу. Все мы имели возки четырехколесные, раздобытые в немецких домах, их надо было везти за собой с нехитрым скарбом, который мама загрузила и увязала. Галочка обезножилась через какие то пару часов пути и мама вынуждена была посадить ее к себе на возок, тележку Гали пришлось бросить, а младший, Витя, все шел и шел, только потел от напряжения, а было ему в те поры, не многим более семи лет. Мы двигались в сторону Виллау.
Что касается Журавского Павла Семеновича, то через много лет, в 1970 году, когда я был назначен директором 89 военного завода, в городе Хабаровск, и во время приема - передачи дел бывший начальник завода Бондарев Владимир Ильич, передавая должность, знакомил с начальниками цехов и в начальнике электроцеха Журавском, я узнал дядю Пашу, которого не видел двадцать пять лет. Постарел, меня не узнал или сделал вид, что не узнал, такой же подтянуто - стройный и худощавый , с теми же интонациями в голосе.
У него было два сына, один из них был сварщиком на кузовной линии, бригадиром, другой - сборщиком, жена, бывшая машинистка секретной части завода в текущем году ушла на пенсию. Дальнейшая практика показала - пил, слегка приторговывал деталями своего цеха, но только на водку, не более. Многократно председатель профсоюза, да и парторг , предлагали мне уволить Журавского за пьянство, но я не мог этого сделать и он благополучно доработал пару лет до пенсии, через несколько месяцев после увольнения с ним случился инсульт, он стал плохо двигаться, однажды в годовщину Красной армии я его посетил дома, мы с ним позволили себе немного выпить. Повспоминали, он все помнил. Наталья и сыновья, да и моя семья ничего о нашем давнем знакомстве не знали. Умел молчать человек. Знал, что это предмет преследования по самой сути Советского государства.
Ума не потерял до самой смерти. Через несколько месяцев его хоронили с заводского клуба. С почетом.
Не доходя до населенного пункта сделали привал, зарезали корову, которых много бродило по полям, и разместились варить похлебку, мясо было распределено по количеству костров, вернее ведер или больших кастрюль, в которых предстояло варить еду. Инвентарь доставали в населенных пунктах, попадавшихся на пути и брошенных жителями.
С нами были и сопровождающие нас конвоиры, им надлежало передать людей в местные отделения КГБ. Конвоирами были сержанты и офицеры, освободившиеся после излечения в госпиталях и прибывшие в свои части. Сварили, поели, расположились спать под открытым небом, а утром следовало сварить еду, позавтракать на весь день, и двигаться дальше. Организованным порядком продуктов никто не давал. Перемещенные лица. На подножном корму. Подъехала машина с офицерами, им нужен был контингент рабочих - доярки, скотники, ветеринарный врач или фельдшер, специалисты по выращиванию огородных культур, для работы в подсобном хозяйстве "Первой воздушной армии Третьего белорусского фронта". Хозяйство организовывалось на базе какого - то фермера (бауэра), бросившего свою ферму и куда то эвакуированного. После него осталось стадо коров, увеличенное за счет беспризорно бродящих, и большие, незасеянные поля, которые надлежало засеять и обрабатывать. Мама обратилась к этим вербовщикам и сообщила, что она ветеринарный врач, показала свой диплом, и если будет обеспечено жилье для нее с тремя детьми, то она готова работать по специальности. Расчет был правильный, дети могли большого пешего перехода не выдержать. Сговорились, и через несколько минут мы уже сидели в кузове грузовика с другими работниками, но желания работать на благо Красной армии у литовцев было мало. У мамы расчет был простой, возвращаться к себе на родину через некоторое время, хотя - бы не пешком, с детьми. Через полчаса мы были уже на месте, в воинской части полевая почта 49606 под командованием майора интендантской службы Смирнова, и готовы были поселиться и работать. Нам предоставили двухкомнатное жилье, в одноэтажном четырехквартирном домке, где раньше жили, очевидно, работники этого Бауэра, вполне сносное для временного проживания, с удобствами во дворе.
Мама оформилась ветеринарным врачом, меня определили учеником в кузницу, где работал кузнец, солдат довольно пожилого возраста, татарин, подлежащий скорому увольнению по возрасту. Началась мирная жизнь. Здесь мы и встретили как большой праздник , день победы, 9 мая.
Ночью, с восьмого на девятое мая 1945 года услышали стрельбу вокруг нашего расположения, были напуганы, шла война, куда прятаться? А прятаться не надо было. Победа. Вышли на улицу, все веселятся, смеются, палят в воздух со всех видов оружия, один солдат так развеселился, что обычное утыкание патрона в автомате ППШ решил устранить шомполом, не снимая диска,, да и отстрелил себе следующим патроном четыре пальца на правой руке. Горе у человека. Ему мама оказывала первую помощь. И это после войны, в последний салют. Нельзя чрезмерно радоваться ни при каких обстоятельствах.
Кузница. Я видел кузницы в колхозах, на фирме, и здесь попал на учебу к кузнецу. Кузнец, дядя Абдула, пожилой, старый мастер, после первого знакомства спросил, знаю ли я каким гвоздем куют лошадей, к счастью, я знал, что это "ухналь", ведь я был ветеринарный сын, и что он прямоугольного сечения. Вот с этого и началось мое знакомство с кузнечным делом. Учитель мне объяснил, что не все железо - железо, что есть мягкое железо, у которого небольшой процент углерода, как он объяснял - угля, и твердое - сталистое, где углерода больше, а вот, если углерода совсем много, то это чугун. Легче всего работать с мягким железом и со сталью. Узнать можно на искру или если сделать анализ. Но в простой кузнице никто анализ не делает, надо определять по искре на наждачном круге, а также по кузнечной сварке. Нагретое железо хорошо поддается сминанию - ковке. Брать в кузнице металл, любой, можно только клещами, и вся "техника безопасности". "А, ну, скорей подай вон ту подкову!" " Что, горячая, так я же тебе говорил, что в кузнице берут металл только клещами!"
Сразу научился, потом три дня болел ожог, о котором стыдно рассказывать и признаваться. После этой экзекуции мастер дал кусочек стали и предложил, как он , изготовить ухналь. И целый день, если не раздувал мехи, то изготавливал ухналь. И научился. И раздувать мехами горн, и греть заготовку, и бить кувалдой в указанное молотком место, изготавливать небольшие детали. А детали были и сложные. Хозяйство имело большое количество сельскохозяйственной техники, начиная от тяпок, лопат и кончая сенокосилками и зерноуборочными комбайнами, все надо было приводить в порядок. Мама работала с животными, было две фермы, коровы были значительно запущены, поскольку длительное время не доились и плохо питались, их просто бросили перед вступлением в эту местность Красной армии. И лошади были, много, за ними тоже нужно было ухаживать, и конюхи, как вольнонаемные, так и солдаты. Одна ферма находилась на пригорке, более обустроенная, здесь мы недалеко и жили, а вторая - километрах в четырех. Туда мама ездила на двуколке (запрягается одна лошадь в бричку о двух колесах, и на два пассажира). Один правит.
Однажды, недели через три, может через месяц, после нашего прибытия маме надо было съездить на вторую территорию, конюх, который запрягал лошадь, прикрепил вожжи не к уздечке, а к хомуту. Решил подшутить над врачом. Лошадь понесла с горы, остановить ее было невозможно, и править нельзя. На повороте мама слетела с двуколки и об угол дома ударилась ногой, и перелом был чуть ниже колена. Забежал в кузницу солдат и говорит:
"Пацан, там твоя мамка разбилась с лошади, лежит около бани, беги скорей". Я бросился бегом туда, а она сидит на земле, ей кто - то из здания бани принес ведро с холодной водой, держит ногу в воде, а нога распухает на глазах.
Приехала машина, маму увезли в госпиталь, который размещался в Виллау, она успела проинструктировать меня, как обращаться с младшими, как их кормить, поить, спать укладывать и т. д. Приехал к нам начальник подсобного хозяйства, распорядился, чтобы я брал на солдатской кухне завтрак, обед и ужин на троих, сказал, что этого солдата накажет, но нам от этого было не легче. Молоко я получал ежедневно прямо с фермы, от работы меня освободили, чтобы я постоянно находился с братом и сестричкой. Через каждые два дня в госпиталь ходила машина с продовольствием, в основном с молочными продуктами, мясом, зеленым луком и редиской. В один из дней восьмилетняя Галочка собрала немного сливочного масла, я договорился с шофером и экспедитором, и Галя поехала с этим грузовиком проведать маму. Назад Галочка вернулась с мамой, которая была на костылях, очень была встревожена нашей самостоятельностью.
Через дней десять в наш адрес начали приходить письма, мама, назодясь в госпитале написала по всем, известным ей адресам, всем родным и знакомым, сообщила о нас, о том, что все мы живы и о нашем полевом адресе и местонахождении. Пришли письма от дедушки из Помошной, от бабушки, маминой мамы из Первомайска, писала, что они собираются на днях к переезду в Кишинев. От руководства республиканским Молдавским ветеринарным управлением, где сообщалось, что папа находится в командировке в Румынии, жив, здоров. От папы, что он уже в Кишиневе и ждет нашего приезда домой, что наш дом немцами при отступлении был взорван, вещи разграблены и вывезены, он получил новую квартиру в отдельно стоящем доме по адресу - ул. Жуковского Љ 3, что с ним пока живет его сестра тетя Шера и т. д.
Я опять начал ходить на работу, мама была дома, но обязанности ветеринара исполняла, за ней иногда приезжала двуколка, а чаще линейка (подвода с низкой посадкой без бортов), куда ей легче было взбираться.
Продовольственный паек в виде солдатских обедов мы продолжали получать. Потихоньку начали собираться к возвращению, надо было не опоздать к новому учебному году. Решили, что, как только мама снимет гипс, сразу любым способом будем добираться домой.
Так закончились апрель - освобождение, май - победа, июнь -июль уже работа на советскую армию, в новом качестве.