Аннотация: Дети и их впечатления в первый год окупации. Трудности и преодоление.
Оккупация и дети 1941год.
1.Ада
Поначалу внебрачная дочь дяди Миши. Почему поначалу? Да просто, тетя Галя была замужем несколько лет до встречи с дядей Мишей, в семье не осталось сведений о ее первом муже, но что у них не было совместных детей, было известно "всей деревне". Тетя Галя в таком замужестве начала "болеть нервами", а он ее за то слегка поколачивал.
И тут появился практикант последнего курса ветеринарного института, совместная работа на одном предприятии тети Гали и дяди Миши их сблизила, и она "понесла". Была радость и у тети Гали, так, как она убедилась в своей полноценности, как женщина, да и выпускнику института была тревожная радость.
В те времена воинствующей эмансипации и повсеместного насаждения иллюзии свободы человека , разводы, как и браки, заключались в один день, сверхцивилизованно и сверхпросто. Достаточно было чиновнику из ЗАГса получить заявление от одного из желающих развестись, и процедура происходила быстро, без волокиты и сантиментов. Так, что бывшего мужа только известили, что он холост, и, ко всеобщему удовольствию тетя Галя с одним чемоданом и с объемным животом свободной невестой явилась к будущему мужу в Харьковский ветеринарный институт. Родила в период государственных экзаменов, было зафиксировано три праздника - рождение ребенка, получение диплома и, потом, поход всей группой выпускников в Харьковский ЗАГС и празднование рождения новой семьи. Во время распределения на работу молодые изъявили желание поехать в тогда еще отсталую во всех отношениях, и в социальном, и в политическом , Молдавию.
Так родилась семья Михаила Юхимовича Огородника.
Ада была первым в их семье ребенком, воспитывалась среди сельскохозяйственных животных , поначалу у них была нянька из неработавших молдаванских девушек. Декретный отпуск в те времена по уходу за ребенком положен был целый месяц, а потом, устраивайся. Если тебя учило государство, ты не имел права быть безработным. Даже были уголовные статьи за уклонение от работы по специальности. Тетя была бухгалтером и работала в районном управлении сельского хозяйства, райземотделе (РАЙЗО). Вскоре к ним приехала мать тети Гали, с ребенком стало полегче. Ада хотя бы слышала русскую речь. Бабушка из России очень тосковала по своему дому на Рязанщине, но там у нее никого не осталось, мужа убили то ли красные во время раскулачивания, то ли белые за связь с красными, детям об этом никто не рассказал, все боялись сообщить о себе лишнее. Бабушка прожила в Молдавии не более трех - четырех лет, стала болеть и в начале тридцать восьмого года ее снесли на кладбище.
В начале войны Ада была живая, семилетняя девочка, как говорили о ней - чертенок в юбке. Красивая, с густыми рыжими волосами, конопатинами на носу и щеках, и очень белой кожей, она была в постоянном движении, не пропускала ни одного случая посмеяться или подшутить над окружающими.
Когда в Григориополе все готовились к дороге, дети, под предводительством Ады носились от одного взрослого к другому, мешали работать и их никак не могли унять ни уговорами, ни увещеваниями. Конечно, здесь сыграл эффект скопления большого количества детей.
Ада погрузила своих сестричек, вдобавок двоих младших Кишиневцев на ручную тележку, и взялась катать по двору вес, наверное, в три раза превышающий ее собственный. Надо было видеть это напряженное тельце в общем то небольшой девочки, которая всеми силами стремилась доказать свое лидерство, или попросту , превосходство над другими детьми. И за ней дети бегали от проказы к проказе, остановить эту лавину было невозможно, а власть и репрессивные меры никто к ним , страждущим и не понимающим этого детям применять не хотел.
После второго - третьего ночлега в условиях, когда каждый день приносил множество сложностей, дети заметно приутихли. Уже никто из них не шалил в полную силу, они меньше шумели и меньше требовали к себе внимания.
На одном из привалов, когда все сидели вокруг расстеленного на траве полотнища, изображавшего скатерть, Ада , вдруг, сделала замечание одному из детей и во всеуслышание заявила своей маме, чтобы она не беспокоилась о сестричках, она с ними справится сама и они ее будут слушаться. Это было так неожиданно, и так необычно. Этого никто не требовал, но в головке шалуньи сидела жажда справедливости и потребность деятельности, возникшие из самого факта экстремальной ситуации. Матери только переглянулись. Все поняли необыкновенную взрослость слов, сказанных Адой, и еще пока бессознательно, дети в этих условиях становятся взрослее.
Она умела необыкновенно громко, оглушительно свистеть в два пальца. На каждом привале, только останавливались подводы, соскакивала со своего места и с громким посвистом направлялась к лошадям, чтобы угостить, как сама говорила, из небольшого ведерка овсом. И, если подводы останавливались, а овес не был преподнесен, лошади беспокойно оглядывались, топтались нетерпеливо на месте, были уверены, что их забыли незаслуженно. Свист Ады всегда был сигналом к кормежке. И это усвоили, как лошади, так и их бессменный руководитель Павлуша, так и все остальные путешественники. Столь громко могла свистеть только тетя Оля, но, то ли ее свист был другого тембра, то ли по иной причине, но на ее свист лошади не реагировали. А умение так свистеть - немаловажный фактор для авторитета в возрасте наших героев.
Однажды, на привале, во время обеда лошади уходили за свежей травой все дальше и дальше, уже были видны только их головы, а пора уже было запрягать. Павлуша побежал за лошадьми, но его опередил свист. Все лошадки, как по команде, повернули на этот звук головы и стремглав понеслись к бивуаку. Это было и удивительно, и вызывало восхищение.
Вторые сутки стояли у переправы через Южный Буг. Попасть на переправу было невозможно. Скопление войск и гурты скота не допускали никого к мосту, на несколько километров.
Обосновались в старом коровнике или кошаре. Была крыша над головой и днем не так жарко. К запаху навоза давно привыкли. Все уже основательно устали, дети и не стремились к развлечениям. Поздним вечером, когда окончательно убедились, что попасть на переправу нет никаких шансов, начали укладываться на ночлег.
"Дежурной по сказке" была мама Оля. Мама Галя была свободна и могла спокойно отдыхать. Мама начала , как всегда, рассказывать истории, которые происходили с семейством Лукашевичей ( ее девичья и на всю жизнь фамилия). Семья у них была большая, много членов ее прошли через гражданскую войну, попадали в переделки и с Белыми, и с Красными, и с бандами Махно и Петлюры. Историй было много, рассказчица была талантливая и все, в том числе и взрослые слушали с интересом и ожидали этих вечеров с их жизненными историями. Вот и на этот раз речь шла о ее отце, Александре Викторовиче, который был исключен из Императорского ветеринарного института за неподобающее поведение студента. По вызову циркового борца, пообещавшего сто рублей тому, кто победит его в "честном поединке" дед Александр ( его вес в двадцатилетнем возрасте был около десяти пудов) , подзуживаемый товарищами, вышел на арену, и, играючи, крепко сжал в своих объятиях бахвала и положил на обе лопатки. Этот случай вошел в историю Российского цирка, и много раз был обыгран в художественной литературе. Александр Лукашевич был исключен из института по жалобе дирекции цирка и , в будущем, сдавал экзамены за полный курс института экстерном. Благо, что исключение произошло уже на исходе последнего курса.
Взрослые пытались найти возможность переправиться на другой берег. Задача усложнялась постоянными налетами немецких бомбардировщиков, стремящихся разрушить единственный на всю округу мост. Опасность со всех сторон.
Местные дети днем резвились вокруг пристанища беженцев, перезнакомились со всеми, и, вдруг, когда мама Оля закончила свой рассказ, Ада задает вопрос:
-Тетя Оля, а почему у переправы столько коров, и ждут, чтобы их пропустили по мосту, а дети, которые прибегали к нам играть, сказали, что их родители со стадом колхоза переправлялись вброд, брод находится выше, против течения, километрах в пяти?
По рассказам детей, их родители сопровождают колхозное стадо и уже несколько дней, как преодолели реку и находятся в пути. Дети их провожали. Коровам пришлось плыть на более десяти метров, остальной путь через реку они преодолели по твердому дну.
Реакция мамы была, как на взрыв бомбы. Неужели об этом не знают в комендатуре переправы? Она попыталась подробнее расспросить племянницу, и было решено с рассветом ехать на разведку брода. Это известие и обрадовало и расстроило, с подводами, скарбом, маленькими детьми этот брод не преодолеть.
Внимание детей было отвлечено мышонком, а, может быть, взрослой мышью, которая в колебаниях теней от пламени свечи пыталась подняться по каким то надобностям по неровностям стены, неоднократно падала, и снова принималась за свои акробатические упражнения. Все затаили дыхание, смотрели, это было, как цирковое представление, увлекательно, все затихли и незаметно погрузились в сон.
Рано утром мама села верхом на одну из лошадей и, взяв в качестве проводника десятилетнего мальчишку, которого для этой цели разбудили в соседней с бивуаком хате, и уехала на разведку. Люди из колхоза подтвердили рассказы детей, но никто из них, на протяжение нескольких суток не оказал помощи военному коменданту переправы. Просто, у всех были свои заботы, а информации и карт у отступающих войск не было. Через некоторое время мама Оля вернулась с возмущением. Действительно, брод существовал, она вдвоем с мальчиком, сидящим на лошади впереди нее, преодолела реку в оба конца. Промокла, но возможность переправлять крупный рогатый скот была, и никто этой возможностью не пользовался.
В девять часов она уже была у коменданта переправы, довольно быстро он среагировал на ее сообщение, послал с мамой Олей машину и двух красноармейцев. А уже к одиннадцати часам гурты крупного рогатого скота медленно, питаясь зеленой травой на ходу, поползли к разведанному броду, тем самым, освободив мост для передвижения войск, машин и гужевого транспорта. Стоит ли говорить, что мама выговорила себе право первоочередного проезда по мосту двумя телегами еще при первичных переговорах с комендантом. Мост благополучно преодолен, и подводы с нашими беженцами продолжали свой нелегкий путь.
Уже в этом возрасте, пытливый ум и природное умение анализировать окружающий мир помог Аде свободно оперировать полученной информацией и спас, может быть, сотни животных и людей, создав предпосылки к относительному порядку на переправе. Это были первые дни июля 1941 года, когда еще не было никакой системы в эвакуации граждан, предприятий, материальных ценностей. Все доставалось врагу. Почти без сопротивления.
Путь беженцев изобиловал сложностями и препятствиями, на каждом перегоне попадались желающие присоединиться, погрузить свои вещи на , и без того перегруженные подводы, несколько раз военные пытались реквизировать подводы вместе с лошадьми, конечно, для своих целей. Приходилось удирать, от своих, искать глухие проселки, обходные и объездные дороги, подальше от основного потока бегущих войск и угоняемых стад скота.
Добрались до Новоукраинки. Это уже знакомая маме Оле земля. Здесь проходило ее детство, здесь ее отец Александр Викторович Лукашевич имел частную ветеринарную лечебницу до революции 1917 года, свой большой дом, тридцать десятин земли, лошадей, как рабочих, так и выездных, большую клиентуру целого района землевладельцев и владельцев скота.
Его еще помнили здесь, хотя, вся недвижимость была изъята в пользу молодой Республики, а сам хозяин вынужден был с детьми, женой, и знаниями опытного ветеринарного врача искать пристанища на стороне. С той поры прошло немногим более двадцати лет. Живы были некоторые знакомые. Они в свое время и подыскали семье холостую тетю Елю ( Елену), которая стала за пять лет членом семьи и второй матерью детям Ольги.
В период передышки в Новоукраинке у Елиных родственников мама Оля могла рассказать очень много интересного, но постоянный страх перед преследователями "бывших богатеев" не давал возможности рисковать и рассказывать детям ( внутрисемейным врагам) , которые, сами того не понимая, могли донести на своих родных и тем самым инициировать расследование "антисоветской деятельности". Работала уголовная статья " о недоносительстве", согласно которой, если человек знал о прошлом , даже своей жены или мужа что либо компроментирующее ( наличие приличного положения и состояния в обществе , до революции - это уже был компромат) и не сообщал в органы КГБ или НКВД, его ждал срок тюремного заключения от и до бесконечности. Все боялись соседей, ненадежных родственников, боялись встреч со старыми знакомыми. Это был красный террор.
Остановились у родственников тети Ели. Решили два - три дня передохнуть, дать отдых лошадям, и передвигаться дальше, к своей конечной цели. До Помошной было несколько километров, может быть не более пятнадцати - двадцати. Все очень устали.
2. У деда, Помошная, Алексеевка.
Шум в доме деда Огородника стоял невообразимый. Целая детсадовская группа внуков постоянно изобретала игры и развлечения. Три молодайки рассказывали друг другу различные истории и первые впечатления войны, не особенно слушая друг друга, они имели обыкновение говорить все вместе. Бабушка хлопотала у плиты. Остальные женщины были ее подсобными рабочими. То и дело между детьми возникали ссоры из-за игрушек и по другим причинам. Дед уходил от греха из дома, благо, у него всегда были дела в саду и сарае.
Все же, надо было строить планы на каждый день, решать массу вопросов по обеспечению семьи из двенадцати человек всем необходимым, изыскать способы кормодобвания, готовиться к зиме, убрать и сохранить урожай яблок, картофеля, других овощей и фруктов, которых при первом приближенном расчете могло хватить, в лучшем случае, до нового года.
В саду постоянно дежурил пес Тобик, а вечером дед брал старый кожух и шел ночевать в сад.
Советские войска стремительно откатывались вглубь страны, и надежд на быстрое освобождение было мало. Никаких надежд. Все эти мысли начали одолевать и дедушку с бабушкой, и невесток и тетю Шуру.
В качестве неприкосновенного резерва было проведено меромприятие по упрятыванию кабанчика, чтобы его не смогли найти ни немцы, ни услышать соседи. По дворам ходили праздные немецкие солдаты, с дубинками, напоминавшими биты при игре в городки, и добывали себе деликатесы, забивая этими битами курей, гусей, и другую, подвернувшуюся живность.
Этого злополучного кабанчика однажды ночью обернули мешковиной, обвязали веревками и осторожно спустили в глубокий погреб, находившийся под сараем, туда ему почти четыре месяца носили корм, оттуда выносили по ночам навоз, который маскировался травой в саду, там, в погребе его к зиме и порешили. Для потомков, опыт - изобретение Мамы Оли как зарезать кабана, и, чтобы он не кричал. Проблема. Забой осуществляли уже в первых числах января, и для этого Оля пришла пешком из Алексеевки, за семь километров, а с младшими сестричкой и братиком оставался уже совсем взрослый девятилетний Вадик.
Кабанчику надели на голову мешок с мукой, он задохнулся, естественно , кричать не мог, в это время и получил точный удар ножом в сердце. И вся обработка туши, обмывка, опаривание и снятие щетины, сбор крови (тоже питательный продукт), все делалось при керосиновой лампе в этом тесном погребе, в обстановке жесточайшей секретности. Хорошо, у дома близких соседей не было. Дом принадлежал в равных долях деду Огороднику и партийному функционеру Гуртовому, сумевшему с семьей эвакуироваться, что дало возможность всей дедовой семье в расширенных условиях. Гуртовой, очевидно, был человек основательный, и перед отъездом вывез все свое имущество к ком то из родственников и сумел рассовать свое имущество по знакомым. Комнаты были пусты и оформлены матерями, как игровые, так, что появился к осеннему ненастью дополнительный простор для детей. Матери каким то образом распределились, разделили детей по возрасту и интересам и постоянно с детьми находилась одна из матерей. Остальные занимались кухней, стирками - уборками и прочими делами. Тетя Галя или мама Оля постоянно находились с детьми, читали или рассказывали сказки, а для массовых общих игр собирались все вместе.
Однажды, во время игры в кошки - мышки Витю кто то толкнул, он упал навзнич, ударился затылком и потерял сознание. Глаза закатились, пульс не прощупывался. К счастью, рядом была мама, она сразу начала делать ему искусственное дыхание, разводила и сжимала на груди руки, ногами в том же ритме рабтала тетя Шура, а тетя Галя бегала вокруг, размахивала бывшим у нее в руках полотенцем, и кричала : "Пачиму? Пачиму? Пачиму?!" После манипуляции "рот - в рот" Витенька задышал. Так оперативность опытного врача и любовь матери дали ребенку вторую жизнь. Достаточно было растеряться на пару минут, и не прожил бы он пятьдесят шесть лет большой, интересной, насыщенной событиями и поступками жизни. На счастье, все матери принимали в этой игре участие и помощники оказались рядом. Обычно, свободная от детей мамаша занималась с бабушкой на кухне , посудой уборкой, стиркой. Тетя Шура продолжала заниматься шитьем, хотя, заказов было очень мало, но расплачивались люди, в основном, продуктами питания. Это тоже было подспорье. Обе невестки в свободное от детей время охотно ей помогали на не ответственных швейных операциях.
Катастрофически быстро приближалась зима. Квартиру Гуртовых можно было использовать для детских игр, когда шли дожди, или другая непогода. Отопить вторую квартиру перегаром , который собирали невестки, не представлялось никакой возможности.
Скученность и не загруженность детей каким либо занятием приводила к довольно частым конфликтам, особенно среди старших, и, особенно не мирились Вадик и Жанна. Все начиналось с того, что Жанна любым способом старалась спрятать книгу, которую читал Вадик. В доме деда хранилась довольно большая библиотека литературы о путешествиях еще со времен, когда ее покупали сыновья - Андрей, Миша, Зинуша. Вадик по своему возрасту, почти своевременно увлекся Жюль - Верном. Были книги Майн Рида, которые стояли в очереди к прочтению. Было чем заняться любознательному и любившему чтение мальчишке. Жанна никогда книг не читала, надо сказать, что и в зрелые годы ее литература не заинтересовала, несмотря на то, что в своей взрослой жизни она избрала себе специальность инженера - полиграфиста.
Так вот, она попросту вредничала, задевала мальчишку очень больно, спрятав книгу, подолгу прыгала и кривлялась перед Вадиком, и все время говорила, что теперь то он свою дурную книгу не найдет. Приходилось ему вступать в драку с этой вредной кривлякой, доводила она его до злости, а потом с громким криком бежала жаловаться взрослым, и это в возрасте, когда по понятиям Вадика , следовало быть достаточно серьезным человеком.
В конечном итоге, наказывали его, аргументация была всегда была сверх логичная и сверх убедительная: во - первых, она девочка, а во-вторых (на ушко) "у нее нет папы", а в третьих - ты у нее в гостях. Жанна постоянно живет с дедушкой и бабушкой. Все это никак не сходилось с его пониманием логики, так, как степень родства к дедушке и бабушке у всех равная.
И только потом, через много лет, ему стало понятно многое, в том числе и отношение к Жанне и Инночке, как к девочкам, чей отец репрессирован и расстрелян. Но в тот момент все дети были на одном положении. Сирот без отцов.
Надо сказать, что Жанна такой и осталась на всю жизнь, вредной, скандальной, наглой и очень непорядочной. Были факты, подтверждающие, что она крепко на руку нечиста, хотя, ей это качество ни благополучия, ни счастья, ни богатства не принесло.
Совсем другим человеком была ее младшая сестричка Инночка. Ровесница Вити и Милочки из Григориополя, дочери дяди Миши и тети Гали. Ласковая, добрая, никогда ни с кем не конфликтовавшая, она тоже стала инженером полиграфистом, имела двоих сыновей, к пятидесяти годам, правда, вместе с Жанной свихнулась на почве религиозного сектантства неизвестной направленности в городе Киеве. Там они и пели псалмы. 11 августа 202 года от рождества Христова Инночка умерла от тяжелой формы рака легких, да еще до этого, около десяти лет, ходила с имплантированным стимулятором сердца. Похороны состоялись 13 августа пополудни. Это была самая милая и обаятельная сестра (двоюродная) , семья которой после Великой Отечественной войны жила совместно с семьей Зиновия. С Инночкой всегда были дружны все родные и двоюродные братья и сестры.
Наступила зима, первая зима оккупации. Каждый вечер, уложив детей спать, взрослые решали вопрос - как жить и существовать дальше, чем кормить детей, куда податься для обмена оставшихся от прежней жизни вещей на продукты, говорили и о воевавших Мише и Зиновии, редко, очень редко старики позволяли себе вспоминать своего старшего сына Андрея, о котором только и было известно, что он где то во Франции. Советская власть привела к тому, что о родных, проживающих за границей, можно было говорить только с очень близкими людьми и то шепотом.
Однажды дедушка пришел с новостью, которую долго обсуждал наедине с мамой Олей. Как потом все узнали, ему сообщили друзья, старые сослуживцы, что в семи километрах от Помошной в деревне Алексеевка имеется ветеринарная лечебница, квартира для врача ( обычная сельская хата), а врач, то ли умер, то ли сумел эвакуироваться и сельрада готова принять туда на работу маму Олю с предоставлением этого жилья. Вроде, и неудобно было дедушке выдворять невестку и троих внуков, но дальнейшая жизнь в таком же ключе без источников к существованию ничего кроме голодной смерти всех, по очереди, не сулила. Переговоры в семье длились всю ночь. Было даже предложение дедушки , чтобы дети остались в Помошной, а мама шла туда на работу и добиралась туда ежедневно. При тех дорогах, при немцах, при бандитах, во всякую погоду. Это предложение не было принято мамой, которая сказала, что она одна по-настоящему в ответе за своих детей, и они будут с ней всегда и везде.
Принято решение. С утра следующего дня мама с Вадиком, тоже, защитник родительницы, пойдут в Алексеевку для переговоров и изучения обстановки. Вышли затемно. Мама проинструктировала Вадика, как себя вести в случае нападения бандитов, немцев, скрывающихся красноармейцев, которые, с голодухи грабили на дорогах всех , без разбору, отбирали еду и теплые вещи. Следовало громко кричать и плакать, уповая на жалость, других защитных средств придумано не было, хотя Вадик знал, что мама спрятала за поясом (корсаж) юбки длинный кухонный нож, заблаговременно хорошо наточенный дедом. И сомнения в том, что он был - бы применен со всем знанием анатомии, если ребенку или ей будет угрожать реальная опасность. На решительные действия мама была способна, даже очень.
Через три - четыре километра пути их догнала пара лошадей, запряженных в сани. В санях сидели старик и молодуха, лет тридцати. Мама попросила подвести до Алексеевкина что ей ответила молодая женщина, мол, "дойдэш пишкы, нэвэлыка барыня". Ответ мамы прозвучал не менее энергично: " А, щоб вы пэрэкынулысь!" И, удивительное дело, не проехали они и пятидесяти метров, как сани воткнулись в какой то твердый предмет на дороге, и ездоки кубарем полетели в снег, а лошади понесли пустые опрокинувшиеся сани, взбрыкивая, и не слушаясь окриков старика, старавшегося их успокоить голосом на расстоянии. Через метров триста лошади остановились сами. Ольга со своим сыном продолжали идти пешком, и когда поровнялись с ездоками, отряхивающимися от падения, те тревожно посмотрели на пожелавшую им опрокинуться женщину, и с извинениями (пробачтэ) предложили сесть с ними в сани. В те поры все были суеверными. Мама отказалась, посоветовав им быть добрее к людям. Оставалось идти километра полтора - два, и это расстояние было благополучно преодолено. В сельсовете были около десяти часов утра, дверь была открыта.
Председатель, пожилой мужик, явно не призывного возраста, поздоровался, проверил документы, внимательно прочел содержание диплома, очевидно было, что такой документ он держал в руках впервые, и изъявил желание сразу вместе с будущим ветеринаром осмотреть лечебницу. Когда он встал из -за стола, оказалось, что у него вместо правой ноги деревянная чурка, суженая книзу и окованная стальным кольцом в месте касания с землей. Чурка была выполнена мастерски наподобие протеза, прикрепленного к колену. Он ходил, не сгибая правую ногу довольно быстро, так, что Вадику приходилось временами подбегать, а, может быть, сказывалась усталость от семикилометрового марша. По дороге он постоянно что то рассказывал, неоднократно задавал маме вопросы по специальности, видно, не доверял "бабе", да еще ветеринару. Крестьянин он был с большим жизненным опытом и по своим практическим навыкам в обращении с животными вполне мог устраивать такой экзамен.
Пришли, лечебница была построена на пригорке, довольно большой павильон с двумя станками для крепления крупного рогатого скота и одним станком для лошадей. По своему предназначению она должна была обслуживать шесть колхозов, расположенных в близко расположенных селах. Ключи были у него, открыл контору лечебницы, там находилась аптека, к удивлению мамы с довольно полным набором лекарств и химикатов, пригодных для изготовления лекарств и медикаментов для лечения животных. Пояснил, что перед самым приходом немцев предшественнику удалось вывезти с каких то складов несколько подвод с этим добром. Здесь был санитар - сторож, который проживал со своей женой в заднем крыле - пристройке к павильону и не дал растащить имеющийся запас.
Экзамен мама выдержала успешно, поскольку староста разговаривал с ней уже как со своим сотрудником. Пообещал на первых порах дать два мешка зерна (пшеницы, ржи), картофеля, свеклы, пшена. "Остальное сама заработаешь, люди к тебе пойдут сразу, не только с нашего села".
Ветеринарного врача в селе не было уже четыре месяца, немцы еще не успели все разграбить, да и не дошли они еще до сел, у людей были животные и их надо было лечить. Подошли к домику, в котором предполагалось жить врачу. Деревенская хата, соломенная кровля, вход в домишко один, и для хозяев и для животных, животные, правда, селились справа, а люди - слева. Чувствовалось запустение, полное отсутствие какой либо мебели или утвари. Была большая русская печь, которую сразу начал разжигать санитар. В качестве топлива - ржаная солома. Показал Вадику как подкидывать ее в топку, а сам пошел принести еще соломы, потом ходил еще несколько раз. Через некоторое время появилось тепло, разрешавшее раздеться, снять пальто.
Председатель сельсовета сказал, что сейчас санитар "выклыче" зав конефермой и организуют лошадей и подводу, чтобы сразу ехали за вещами и "дитьмы". Но , договорились, что мама сегодня все здесь приведет в порядок, вымоет, натопит, подремонтирует, а завтра , с утра пораньше выедет на выделенной подводе в Помошную, и это устроило всех.
Закипела работа. Пришла жена санитара, принесла два ведра воды, ведра поставили в печь, которую постоянно подтапливал Вадик. В аптеке мама взяла какую то, сильно пахнущую жидкость, развела ее в воде и все хорошо продезинфицировала - полы, подоконники, две широких скамьи, которые из лечебницы принес санитар, его звали дядько Мыкола. Появился довольно большой стол, Квартира, таким образом, была обставлена мебелью. Этот стол тоже был тщательно вымыт и продезинфицирован. За эти столом вечером и пообедали вместе с семьей санитара. , которые принесли вареной картошки и сала "Трошки", да соленых помидор миску, в общем обед по тем временам, получился на славу.
Вопрос вечернего освещения не был продуман, жена дядьки Мыколы принесла консервную банку, наполовину залитую подсолнечным маслом, спички у мамы были свои, зажгли каганэць. Мыкола уже тогда пользовался кресалом и трутом, как в средневековье. Этот способ добывания огня оставался основным на всей территории Советского Союза вплоть до 1946 года.
Решили пораньше лечь спать, чтобы завтра с рассветом выехать за вещами, Галочкой и Витютенем. В эту ночь Вадик впервые спал на натопленной русской печке, без постели, на соломе, правда, было жарко, и укрываться не требовалось, но это, пока не остыла печь. С полуночи спали обнявшись с мамой, укрывшись ее пальто, а теплую куртку Вадика положили под голову. Усталость давала о себе знать, спали до утра крепко.
На утро от мамы поступил боевой приказ: Вадику, как главному мужчине в семье, остаться на хозяйстве, поддерживать огонь в домашнем очаге ( в полном смысле этого слова), его обеспечивает топливом дядя Мыкола, жена Мыколы систематически наведывается, инспектирует поведение и обеспечивает общее руководство, мама едет на выделенной колхозом подводе ( а, может быть и санях) за младшими детьми и необходимыми вещами. Вадик готов был заплакать, не столько из-за предстоящего и не разделенного с мамой путешествия, сколько в преддверии разлуки и предстоящей самостоятельности среди чужих людей. Еще большее расстройство произошло после прибытия саней и... ездового, который вчера опрокинулся по пожеланию мамы. Оказывается, он был единственным доверенным ездовым в колхозе, и ему приходилось выполнять все задания по командировкам в округе.
Этой своей исключительностью он несказанно гордился, что было выяснено впоследствии, т. к. после возвращения с детьми и вещами он стал бывать по делам колхозных животных и их болезней в лечебнице ежедневно, и, даже по нескольку раз в день. Инцидент, разыгравшийся на дороге, забылся сам собой, но в селе об этом знали, он сам об этом всем рассказал, привнося в свой рассказ добрую долю мистики, и зауважали маму, как справедливого и гордого человека.
Мальчишка остался на кратковременную самостоятельную деятельность. Мама умчалась на санях, и целый день требовалось быть наедине с собой, думать о всяком, и ждать, ждать, ждать.
Поддерживался огонь в печи, все той же соломой, а она сгорает быстро, и это отвлекало от грустных мыслей и страхов. Жена дядьки Мыколы титка Ганзя принесла глэчик кислого молока со сметаной, отстоявшейся в горлышке, краюху хорошо черного хлеба и с килограмм сушеных груш. Груши казались самым лучшим, неповторимым лакомством, съел бы все, но было грешно ( так воспитали родители) не оставить младшим. Все таки, половину груш съел сам. Никто их, конечно, не мыл и не парил, понятия о гигиене пищи забылись, или были притуплены.
Уже темнело, когда появились на пороге дети с мамой, занесли вещи, не более одной трети от того, что привезли к дедушке, остальное - чемоданы с папиными одеждами, маминой шубой, приличными пальто, и другими семейными ценностями были сложены на чердаке дедушкиного дома и ждали своей участи до сорок пятого года. С собой были привезены походные кастрюли, четыре эмалированных мисочки, четыре мельхиоровых ложки, кружки, кое что из овощей урожая дедушкиного огорода.
Когда мама выезжала в Помошную, захватила с собой мешок пшеницы, что впоследствии оказало некоторую помощь детям и взрослым, оставшимся в доме стариков. Ручную мельничку для изготовления крупы из зерна изготовил сам дедушка в двух экземплярах и одну из них передал нам с оказией. Где ему удалось раздобыть камни остается загадкой, но, очевидно в ДЕПО, там были большие мастерские, и, конечно, были шлифовальные станки, обдирочные и другие с абразивными кругами. Наверное, оттуда.
Забыл. Было у семьи еще ведро, оцинкованное, которым носили воду из колодца.
Первое впечатление второго дня. Рассвело. На дворе температура поднялась до состояния таяния снега. На дороге - слякоть, дорога не мощеная, грунтовая, нога тонет в грязи по щиколотку. По дороге, со стороны Помошной бежит человек, глаза от напряжения вылазят из орбит, метрах в двухстах за ним скачут на лошадях два полицейских, стреляют вверх, а он, конечно, думает, что стреляют в него, пытается увильнуть от пули, делая зигзаги на дороге, чем веселит своих преследователей. Они не столько его догоняют, сколько стараются "загнать". Громко гогочут, им весело. По-животному забавляются. Расстояние сокращается, но преследователи, будучи вооружены и на лошадях, не спешат. У них увлекательная охота. Вадик вышел к колодцу и видел эту забаву полицейских. На выстрелы выскочили из лечебницы бывшие там колхозники, Мыкола и дед, который накануне привез ветеринарку с детьми.
Наконец, не добегая до колхозной конюшни метров пятьдесят, беглец сел прямо на дорогу, закрыл голову руками, а перед этим преодолел длинную дамбу и подъем к конюшням. От лечебницы на расстоянии ста пятидесяти - двухсот метров , с противоположного пригорка все видно, как в фантастически большом театре. Преследователи подъехали к нему шагом. О чем то разговаривали, очевидно, требовали, чтобы он встал, а у него не было сил. Разговор длился несколько минут, после чего один из полицаев размахнулся, и вытянул человека нагайкой, потом еще, и еще. На это ужасное зрелище выбежали и смотрели со всех хат женщины и дети, смотрел и Вадик.
После нескольких ударов нагайкой, человек встал, сначала на четвереньки, потом выпрямился. Лицо было в крови. Беглец медленным шагом поплелся в обратном направлении и, когда поравнялся с ветлечебницей, его можно было рассмотреть. Одежда и благообразная внешность указывали на то, что он был из интеллигенции, небольшая бородка, разбитые очки чудом держались на носу, белая рубашка с галстуком была грязной и вся одежда на нем во многих местах разорвана. С такой внешностью мог быть учитель средней школы, провизор аптеки, бухгалтер.
Один из полицейских, очевидно старший из них, обратился к стоявшим кучкой колхозникам:
- Чыя цэ пидвода? Вона нам потрибна на пивгодыны. Трэбы довэзты цього жидка до лисочка, та розминяты.( на жаргоне полицейских, украинцев, служивших немцам, разменять - значит расстрелять) Пидводу вэрнэм.
И, далее, не продолжая разговора, посадили беглеца на телегу, сзади телеги привязали одну лошадь, седок с нее уселся на место возницы и они отправились в путь при молчаливом ужасе всех присутствовавших свидетелей. Через минут пятнадцать все услышали два винтовочных выстрела, а еще через несколько минут полицай вернул подводу, да еще и громко сказал: "Дякую".
Из воспоминаний Вадика, от первого лица: " Так я узнал это слово по- украински, начиналось мое познание теперь уже не молдавского, а украинского языка. Я и сегодня могу похвастаться знанием языка и литературы Т.Г. Шевченко, Панаса Мырного, Нэчуя Лэвыцького, Котлярэвського, М. Коцюбинского, Карпенка Карого, Ивана Франко, и даже послевоенных Тычины и Сосюры - коньюнктурщиков. Многих других я читал только в оригинале, на украинском языке, но это первое, чисто украинское слово благодарности до конца дней моих будет звучать, как выстрел, как удар, как звук ненависти. И с этим ничего нельзя поделать. Я люблю украинскую литературу, украинский народ и его культуру, но это слово навсегда осталось, как синоним убийства. Такова сила ассоциативного мышления".
Пошли трудовые дни для мамы, и такие однообразные для детей, закрытых в едва протопленной хате на целые дни. Но каждый день приносил свои неповторимые новости, мелкие и большие радости, а, по ночам страх опасности и думы о ней, иногда странные звуки, напоминавшие плачь матери. Боязнь пошевелиться и обнаружить свое бодрствование.
На третий день пребывания семьи в Алексеевке прибежал пешком проведать внуков дедушка. Чувствовалось, что он не договаривает, страдает от того, что не смог содержать всех внуков при себе. Подробно рассказал обо всех, кто остался в Помошной, о каждом ребенке, о бабушке, о тетках Шуре и Гале. Прошло всего три дня, а новостей хватило на рассказы и разговоры на три часа.
Мама сварила постный борщ на обед и пшеничную кашу, из не молотой пшеницы. Эта каша варилась в устье русской печки целый день и только к вечеру становилась мягкой и съедобной. Овощами для борща щедро снабдила семья дядьки Мыколы.
Только утром мама ходила в село по просьбе одной крестьянской семьи и оказала помощь корове. Получила в благодарность десяток яиц. Семь штук она передала в Помошную ( каждому ребенку и любимой свекрови по яичку), а три оставила своим детям на завтрашний завтрак. Дедушка ушел сразу после обеда, чтобы успеть добраться домой до комендантского часа.
Через несколько дней после переезда и обустройства на новом месте дядько Мыкола сказал, когда Вадик крутился около коня Полкана, закрепленного за лечебницей:
- Скажи мамци, що завтряго пойидэмо и я вам покажу кагаты (бурты) цукрового Буряка, будэтэ соби йисты солодкэ.
Не все парнишке было понятно, но маме он рассказал, с нетерпением ждал завтрашнего дня, и, после обеда, когда Галочку и Витю положили спать, подъехал Мыкола на санях. Мама и Вадик уселись и, минут через десять уже были за околицей села у длинных насыпей, которые на самом деле оказались буртами складированной сахарной свеклы, присыпанной от морозов соломой и землей, и не вывезенной осенью на сахарные заводы в связи с тем, что эти заводы прекратили работать. Фактически, эта свекла была обречена на гибель. Нагрузили полные сани, домой возвращались пешком, Полкан свеклу и седоков мог не потянуть.
Много лет прошло, а до сих пор приходится удивляться всесторонним знаниям и способностям мамы Оли. Она сразу сообразила, что сахарная свекла может обеспечить ее детей сладостями и, вообще питательными веществами на длительный период. Первая партия свеклы была испечена в печке и оказалась приличным, лакомым кушанием. Через пару дней она набрала котомку свеклы и за полдня сбегала в Помошную, мобилизовала тетю Галю и тетю Шуру на заготовку этого продукта. Тетки вдвоем сделали не менее десяти ходок, пешком, с заплечными мешками, притащив в дом деда каждый раз килограмм по сорок. За несколько дней мама разработала технологию приготовления клерса, сахарного сиропа, тягучего, как мед. Правда, сначала сироп был мутный и горьковатый, но, неоднократные эксперименты привели к тому, что сироп был очищен до прозрачности и напоминал обыкновенный мед. Для ароматизации раствора была применена своя технология.
Натертый на крупную терку "цукровый буряк", варился в русской печи постоянно. Вываренный жмых прополаскивался кипяченой водой и вода, полученная от прополаскивания вливалась в раствор, полученный в результате первичной варки. И туда загружалась новая порция натертой свеклы. После двух варок мутный сироп фильтровался через специальный фильтр, сшитый плотным одеялом, внутрь которого загружен древесный уголь. Фильтрация занимала тоже много времени, но после двух фильтраций сироп становился прозрачным и снова помещался в печь для выпаривания. Процесс длительный, непрерывный, но за месяц такой работы в доме скопилось литров тридцать густого клерса. Главным было - уберечь детей от излишнего употребления. Порядок в этом вопросе соблюдался, никто из семьи не заболел аллергией ( тогда называлось - золотуха), или другим каким либо заболеванием от употребления не до конца очищенного сахара.
В доме дедушки умудрились с этим клерсом весной и в течение лета следующего года варить варенья, которые , не в пример самому сиропу, имевшему горьковатый привкус, несли в себе приятности ягод и фруктов. Горький привкус исчезал.
В том году, зимой, дедушка устроился на работу кочегаром в котельную станции Помошная. Для отопления станционных помещений применялся паровой котел и работу дед знал досконально.
Оплата была какими то продуктами, а в дни своей смены он получал питание в немецкой солдатской кухне, которая кормила станционную команду немцев - рабочих. Значительную часть своего пайка он приносил домой, в баночках, там бабушка его преобразовывала с применением имеющихся в доме продуктов в супчики и кашки на всю семью.
Галя и Шура старались, чтобы девочки, а все пятеро внуков были девочки, не сталкивались с реальностями оккупационного режима, но совершенно уберечь детей не могли. Невозможно было защитить детей от того, что они видели со всей очевидностью. Каждый день компании полупьяных немецких солдат проходили по дворам с палками - битами и охотились за домашней птицей. Дети это видели, даже гуляя у себя во дворе, и задавали вопросы старшим.
Очень часто по улице, вполне открытой для обзора со двора, гнали толпу военнопленных, многие из которых были ранены, или полураздеты, обращались с военнопленными конвоиры очень грубо, толкали прикладами, не разрешали передавать им продукты. И это тоже видели пяти - семилетние дети, и тоже задавали вопросы, а почему немецкие солдаты бьют русских военнопленных. Они же взрослые.
Однажды, когда дедушка шел на базар, пытаясь выменять продукты на табак - самосад, с ним увязалась Жанна. И они внезапно наткнулись на висевших на виселицах , расположенных на базарной площади , троих повешенных, одна из них была женщина, белый платочек был надвинут на лоб, головы у всех склонены на бок, руки связаны, на груди каждого фанерный щит с надписью "Партизан". Вокруг этих виселиц никого не было, а базар, в десяти метрах, жил своей жизнью. Шла бойкая меновая торговля. На повешенных мало кто обращал внимание. Виселицы охранялись полицаями. Дедушка постарался увести ребенка быстрее с этой ужасной площади, но поток вопросов от Жанны не иссякал и дома, на прсьбу дедушки никому из детей ничего не рассказывать произошла обратная реакция, совершенно в духе характера Жанны, она принялась взахлеб рассказывать, сначала Аде, как старшей, потом - остальным.
И ничего с этими ежедневными происшествиями и военным "образованием" детишек взрослые не могли поделать. Дети получали свою порцию очень нежелательной информации.
Вадик в отсутствие мамы в доме оставался за старшего воспитателя Галочки и Витеньки. Они старшего братика слушались. На обеденный перерыв мама старалась прибежать, организовать кормежку детей и распорядиться насчет сна. Когда мама не могла прибежать, старший сын вполне справлялся, и когда младшие засыпали, он имел возможности личного времени, отирался вокруг животных, приведенных для лечения, или не отходил от коня Полкана.
Однажды, когда Вадик вертелся вокруг лошади, а мама Оля была на колхозном току, оказывала помощь лошади, которая наступила на зуб бороны, дядько Мыкола ему сказал, что надо "скорэнько выклыкаты мамку, бо корова здохнэ, сидай на Полкана й зганяй". Подсадил Вадика на лошадь и благословил кнутом, поводья от взнузданного Буцефала, правда, вручил.
Вадик скакал на таком большом коне впервые. Захватывало дух, что есть мочи , держался за холку. У тока остановился, и, дрожащий от переживаний и затраченных усилий, сполз с лошади. Полкан был на редкость послушен. Ездок с перепугом и с трудом двинулся к месту, где работала мама. Все прошло благополучно. Мама вместе с сыном вернулась верхом на Полкане. Вся операция по доставке мамы прошла быстро, за минут десять. С этого момента Вадика и Полкана использовали. как курьеров в случае надобности доставить медикаменты, записку, или кого то вызвать. Главной сложностью было взобраться на лошадь. На территории лечебницы была коновязь, с которой было удобно вспрыгнуть на спину Полкана, а вот, в другом месте с коня лучше было не "слазить".
Вадик, от первого лица:
- Все мое детство, а детство длилось до десяти, не более лет, я жил среди лошадей, я крутился постоянно вокруг лошадей. Когда мне исполнилось четыре года , мне подарили лошаденка, кобылку "Зорьку", месяцев трех от роду. Мы тогда жили в Рыбнице Молдавской Автономной республики, жилой дом наш стоял на территории ветеринарной лечебницы, на берегу речки, живописнейшей речки на свете. Я сразу уверовал в свою собственность, не отходил от Зорьки ни на шаг, кормил ее с рук, три раза в день мне разрешалось вынести ей на крыльцо кусок хлеба с солью. А Зорька так привыкла, что в то время, когда я должен был идти обедать, сама направлялась к крыльцу, ведя за собой и меня. Во времени она никогда не ошибалась, стояла терпеливо и ожидала своего пайка.
Утром, достаточно было выйти на крыльцо и громко крикнуть "Зорька!", и она стремглав неслась к крыльцу, и слышала этот кличь, с любого расстояния. Слух у лошадей очень тонкий. А через три года Зорьку мобилизовали в кавалерию, и я был этим чрезвычайно горд. Положительным моментом дружбы с Зорькой было то, что я был отвлечен от коновязи больных лошадей и больше не заражался их болезнями, в особенности, чесоткой. Мне было разъяснено, что если я буду подходить к больным лошадям, то заболеет и моя Зорька.
В общении с животными очень много и других воспитательных моментов.
Пришло время, когда в колхозе осталось не более десятка лошадей и ни одной коровы. Ветеринарному врачу становилось нечего делать, за исключением небольшого количества животных, принадлежавших крестьянам. Остались только частные вызовы. Подошла стремительная весна. Эту зиму, казалось, пережили.
Однажды, после пасхи 1942года к лечебнице подъехала военная машина. Из машины вышел немец, который хорошо говорил по-русски. Позвал маму, представился, как начальник ветеринарной службы войск, нескольких областей Украины и показал приказ немецкого командования о том, что ему подчинены все военные и гражданские ветеринарные лечебницы и госпиталя на этой территории. В течение нескольких часов дотошно проверял, как работает этот ветеринарный пункт, допрашивал маму по ее знаниям и квалификации, делал записи в свой кондуит, и благополучно уехал.
Его приезд стал первым предвестником насильственного перевода мамы на лабораторную работу в ветбаклабораторию в городе Первомайск Николаевской области. Буквально через несколько дней прискакал верхом на лошади немец, посыльный, или курьер, и привез "Приказ", предписывающий в двадцать четыре часа подготовиться к отъезду на новое место службы (работы) в г. Первомайск, лаборатория, бак. отдел. Приписка: " в случае уклонения от выполнения данного приказа вы будете расстреляны , как саботажник , по законам военного времени".
Оцепенение длилось несколько минут. В получении приказа мама расписалась в бумагах "подателя сего". Она вынуждена была согласиться с исполнением, трое маленьких детей - это груз, от которого не убежишь и не бросишь. Предупредить дедушку успели, а на следующее утро уже сидели на упакованных вещах. Хорошо - их было немного. Пришла большая грузовая машина с брезентовым тентом, загружена была наполовину какими то ящиками, места маме с детьми хватало. Поехали. Дедушка пришел пешком, чтобы проводить. Долго инструктировал маму по месту - Первомайску, там прошла большая часть жизни семьи Огородников. В Голте.
Расстояние около шестидесяти километров преодолели за несколько часов. Разгрузили семью у здания ветбаклаборатории, в том районе, который назывался Овлеополь. Это один из трех районов города, образующихся от слияния двух рек в его центре Южного Буга и Синюхи. Вот, реки встречаются в центре населенного пункта и делят город на три части - Голта, Горлык и Овлеополь.
Лаборатория размещалась на берегу реки Буг, красивое двухэтажное здание с выходом на набережную.
В лаборатории уже была копия приказа и маму приняли, разместив на пару дней в одном из подсобных помещений. Вещей было немного, но при этом составе семьи , все равно, необходимы были и бытовые, и одежда, и пр. С собой был небольшой запас продуктов, немного картофеля, пшеничная крупа, в дорогу маме колхозники собрали пару десятков яиц, титка Ганзя взбила немного сливочного масла, имелось и несколько банок сладкого клерса.
Через два дня маме дали в районе Горлык, на противоположной окраине, недалеко от ветлечебницы домик, который был бесхозным и основательно разграбленным, как потом выяснилось, хозяева дома были евреи и их всех расстреляли. Сейчас уже можно судить о состоятельности бывших хозяев, если у них, как в хате в Алексеевке , налево из коридора был вход в двухкомнатные апартаменты, а направо - в жилье для коровы и поросенка. Небогатые , конечно, были люди, да еще был у них огород, соток пять - шесть, это оказалось в будущем году для семейства мамы Оли огромным подспорьем.
Первомайский период в следующих главах, перед высылкой в Германию.