До дверей храма оставалось еще идти порядочно, но уже вовсю был слышен звонкий девчачий голосок:
- Дядя Авитууууус!
На ступеньках к дверям стояла полная рыжая девчонка - верный прихожанин и ученик Авитуса - Серафима из Дома О'Химмеленов. Девочка, рано начавшая взрослеть, уже походила на молодую девушку, но выдавал ее абсолютно детский взгляд незамутненной наивности. Вырасти красивой она не обещала, но искренность улыбки подкупала.
Сонный Авитус встрепенулся - уснув за чтением вчерашним вечером, он так и не добрался до кельи, прикорнув прямо на скамьях перед алтарем. Он провел рукой по чисто выбритой голове, легко коснулся руны активации визор-импланта и поспешил к дверям на голос. Приоткрыв створку ворот храма, молодой миссионарий улыбнулся - маленькая Серафима была на редкость покладистым ребенком, даже по сравнению с остальными жителями Блаухиммеля.
- Дядя Авитус! А я к вам исповедоваться, а меня батько послал, вот я даже не знаю, что важнее, а вот вы мне скажите, - затараторила девочка, преданно заглядывая снизу вверх глазами, как у ее плюшевых мишек.
- Как я учил тебя приветствовать братьев и сестер, юная леди? - с напускной строгостью сказал он, спрятав улыбку в уголках губ, - Император защищает!
- Император милостив! - упрямо отозвалась Фима, неумело, но старательно складывая знак аквилы. И она, и ее сверстники, и родители, да все население планеты, считало Императора не столько защитником, сколько строгим отцом.
- Дядя Авитус, а правда, что важнее-то?
Настырный ребенок, усмехнулся миссонарий. Нюансы местного мировоззрения были непривычны ему, но, как учили в Схола Прогениум, Имперское Кредо лежит в сердце людей, и если есть необходимость - интерпретируй его так, как они готовы его принимать.
- Так-то лучше, - сказал он вслух, - А важнее конечно же то, что подсказывает тебе твоя душа. О чем тебе больше хочется рассказать? Как стянула у тети горшочек меда третьего дня, или о деле твоего отца? - он прищурился, ожидая реакции ребенка.
- Думаю, дело отца важнее, - пробубнила она. - Он сказал, что если кто-то умирает, надо вроде как вас звать - и меня отправил. Правильно ведь?
- Кто-то умирает? - Авитус выпрямился, скулы его заострились.
Он исчез за дверью и через несколько секунд прыжком оказался на ступенях рядом с девочкой, сжимая подмышкой толстую книгу, а в руках - свой миссионерский посох. На его лысой голове неуклюже сидела простая тканевая тиара.
- Веди скорее, Серафима! Ты умница, сделала правильный выбор - над душами нашими, пока мы живы, смилостивится Император, и подождет немного, правда? А вот умирающему нужна помощь. Веди скорее!
Девочка захлопала глазами удивленно, но послушно засеменила неожиданно к собственному дому, ближайшему к церкви.
- Ну да, - еле слышно удивленно пробормотала она. - Люди иногда умирают, что ж так суетиться-то...
С высокого крыльца огромного двухэтажного дома О'Химмеленов Авитуса встретил знакомый переливчатый сопрано:
- Император милостив. Вы могли так и не торопиться. Это не болезнь и не страшные раны, всего лишь старость, - небесной чистоты глаза Хвит, матери Серафимы, поднялись на него. Женщина отложила книгу, вежливо поднявшись навстречу, откинула за спину косу чистого золота и слегка склонила голову в почтительном поклоне. Воистину, небесной красоты она была, и дочери явно до нее не дотянуться.
- Наверняка, это Фима вас так растревожила. Неугомонный ребенок, это же так естественно в их возрасте, - продолжала она, и голос ее звучал песней горных ручьев. - Вовсе не стоило так торопиться, у вас, наверное, много дел. Проходите же.
- Император милостив, леди О'Химмелен! - Авитус кивнул женщине, - Всякий, кого Он призывает к себе, нуждается в том, кто проведет его в последний путь. Серафима поступила правильно - никто не знает, когда прозвучит Его глас, и спешить на помощь стоит всегда, - миссонарий наставительно покачал указательным пальцем, глядя на девочку, - Запомни это хорошенько, Серафима.
Он прошел вслед за леди Хвит в горницу дома, рыжая девочка семенила за ними, стараясь не наступать на полы красной рясы миссионария.
- Кто же ныне покидает этот мир, чтобы служить Ему у подножия Золотого Трона? - спросил Авитус.
- Бабушка Кроке, - с некоторой долей равнодушия отозвалась Хвит. - Так-то ей давно пора, но что-то она все дела себе находила - то внуки недоженены, то дочки недородили, то погода не та... - она остановилась перед очередной дверью, повернулась, посмотрела серьезно на миссионера. - Нас-то много, святой отец, а Император один, сложно за всеми углядеть. Поэтому некоторые не ждут, а просто уходят, когда пришла пора. Внимания Императора они не только при живом теле могут подождать, - и тут же, без перерывов. - Как закончите, приходите в гостиную, я сделаю вам чаю.
Она плавно удалилась, на ходу ласково потрепав ребенка по голове, Фима же на всякий случай ухватилась за рукав Авитуса - ей было интересно, а помогать матушке готовить чай было скучно.
- Ты хочешь пойти со мной? - миссионарий улыбнулся Фиме, - Что ж, хорошо. Бабушка будет рада, что ты рядом.
Он прошёл в комнату с задернутыми шторами, усадил Серафиму в глубокое кресло и подошёл к постели.
И его тут же встретил разноголосый смех.
На подушках утопала сухонькая, но еще вполне живая бабулька, над чем-то веселившаяся. Рядом с ней, на корточках, так, что не видно было от входа, сидели двое мужчин, один из которых был отцом Фимы - довольно крупный дядька, усыпанный веснушками, с вихрастой медью на голове, не знавшей расчески. Увидев миссионера, он погасил белозубую улыбку, тихо шикнул, приказав всем замолчать и поднялся на ноги.
- Император милостив, - склонил он голову, но даже в приветствии звучал недавний смех. Бабулька так и вовсе раскраснелась вся, стараясь сохранить серьезный вид.
Авитус невольно улыбнулся.
- Я здесь, чтобы сотворить последний приготовления и подготовить вас, госпожа Кроке, к встрече с Императором, - миссионарий опустился на одно колено рядом с постелью, кивнув мужчинам и поправляя рукой сползшую на лоб тиару, - Позвольте узнать, что так развеселило вас?
- Да вспомнили, как я этого лба рожала, - мелко затряслась Кроке - указывая на второго мужчину, оказавшегося ее сыном. - Поверьте мне, это было то еще приключение, но не думаю, что подробности вам интересны.
Рыжий вновь прыснул, но на этот раз серьезность вернулась быстрее.
- Вам как удобнее, чтобы мы все вышли? Или все равно? Мне-то придется остаться, уж извините.
- Чудо рождения всегда прекрасно, - миссионарий улыбнулся, - Вы все можете остаться. Если конечно госпожа Кроке не против. Начнем же.
Он начал читать вступительную молитву. Серафима, стараясь не дышать, тихонько повторяла вслед за миссионарием сложные слова на высоком готике себе под нос.
Кроке внимательно слушала молитву, более не смеясь. Пожилой сынулька несколько нетерпеливо переминался с ноги на ногу, рыжий же Синсонт с улыбкой смотрел куда-то в потолок, опустив голову только однажды, чтобы подмигнуть дочери, да снова отправился ворон считать.
Миссионарию никто не мешал.
Наконец, закончив ритуалы и начертав на лбу умирающей женщины сигиллу Императора, Авитус замолк.
- Да примет он душу твою и смилостивится над тобой, дабы могла ты и впредь служить ему, до конца мира и дальше.
- Спасибо, - спокойно ответила она, явно не собираясь умирать.
Авитус оглядел присутствующих. Что-то здесь определенно было не так.
Он тихонько помахал рукой Серафиме, затем отвел в сторону ее отца.
- Прошу прощения, господин О'Химмелен, не сочтите, что я пытаюсь оскорбить умирающую, но в ней больше жизни, чем в ином пахаре поутру с похмелья.
Синсонт по-братски хлопнул его по плечу.
- Сначала она нам говорила, что мы слишком торопимся, когда мы ей говорили, что уж и помирать пора бы, - бархатно произнес он, будто мяукнул. - Теперь моя очередь вам сказать то же самое. Не торопитесь, не надо.
По-кошачьи улыбнувшись, он вернулся к старухе.
- Ну что, Кроке, дорогуша, теперь не отмажешься, - улыбнулся он.
Та снова мелко затряслась, захихикала.
- Да и не собираюсь, надоело мне ваши рожи смотреть каждый день!
- Тогда говори, чего ты хочешь. У тебя было достаточно времени подумать, - по-доброму усмехнулся рыжий.
- А я и подумала, - вздохнула бабулька. - Я выбираю сердце. Для своей семьи я выбираю сердце. Но перед этим дайте ночку молодость вспомнить. Дайте, но не разрешите убежать, потому что выбор свой я уже сделала и озвучила, - прокряхтела она.
- Я - свидетель твоего выбора, - серьезно кивнул Синсонт.
- Я - свидетельница твоего выбора, - пискнула со своего места Серафима.
- Я - свидетель твоего выбора, - вздохнул сын Кроке.
Взгляды ожидаемо обернулись к миссионеру.
Визор-имплант мигнул, в живом глазу Авитуса помутилось. Он внезапно ощутил себя как несколько лет назад на экзамене у строгого декана. Грудь его сжалась, он понимал, что от него чего-то ждут, но чего именно? Что здесь происходит?
Неожиданно для самого себя, Авитус закрыл книгу, стянул с головы тиару и медленно произнес:
- Я - свидетель твоего выбора.
А потом зачем-то добавил, уже тише:
- Император - свидетель твоего выбора.
После долгой паузы наполненной чем-то, витающим в воздухе, каким-то странным ароматом этих слов и обещаний, рыжий Синсонт, хлопнул, наконец в ладоши, развеяв наваждение.
- Так, Фима, свет мой, иди к маме, и вам, Авитус, рекомендую насладиться ее чаем. А мы тут до вечера еще посидим, потрещим, вспомним старое. Свое дело вы сделали, спасибо вам.
- Это мой долг перед Ним и перед вами, - на ватных ногах Авитус проследовал за неугомонной Серафимой, которая, спрыгнув с кресла, ухватила его за рукав и повела в гостиную, откуда уже шел терпкий аромат приготовленного Хвит О'Химмелен чая.
Чай был прекрасен, отличался удивительным золотистым цветом и немного дурманил голову - самую малость, не чтобы опьянеть, но чтобы расслабить. Серафима была попрыгуча и весела, все кружилась по гостиной, пытаясь услужить гостю, в итоге руки ни до чего не доходили, потому что везде успевала спокойная и размеренная Хвит, так странно смотревшаяся в простом платье и в таком доме - ее бы да к аристократам похоленее, она своим умением вести светские беседы всех бы за пояс заткнула.
Неожиданно быстро стало темнеть - Хвит умела развлечь гостя беседой так, что время протекало быстро. Пару раз со второго этажа спускалась Старшая Сестра - мать Хвит, один в один похожая на нее, только постаревшую. Заглянула в комнату к умирающей, покивала, цыкнула строго на Серафиму - да и снова пропала.
Когда сумерки сгустились, хлопнула входная дверь. Серафима даже не отреагировала, Хвит же прислушалась, будто бы неуверенная, пришел гость или ушел кто, но эта пауза была коротка.
- Еще пирожное, святой отец? - предложила она.
- Благодарю, госпожа О'Химмелен, но наш устав призывает нас вести скромную жизнь. А я и так уже порядком преступил этот завет, - Авитус уплетал пирожные одно за другим весь вечер, останавливаясь лишь для того, чтобы вести беседу или время от времени экзаменовать Серафиму на предмет нюансов базовой грамматики Высокого Готика.
- Госпожа Хвит, прежде, чем мы с Серафимой уйдем на исповедь, и я покину Ваш гостеприимный дом, позвольте поинтересоваться, - сказал миссионарий, опустошая последнюю чашку чая, - Что означает этот выбор, который сделала бабушка Кроке? Мне не приходилось видеть или читать о чем-то подобном в хрониках Блаухиммеля.
- А какой выбор она сделала? - приподняла брови Хвит, ненавязчиво начиная убирать со стола.
- Она сказала, что выбирает сердце.
- Сердце, - усмехнулась женщина. - Кто бы сомневался. Это означает, что она отдает себя семье, только и всего. Больше я ничего не могу вас объяснить, простите. Слова тут - немного не тот инструмент... - она замолчала на полуслове, продолжая размеренное передвижение по комнате.
- Это как когда приносишь обеты верности Человечеству, я понимаю, - Авитус кивнул, перед его мысленным взором вновь пронеслась высокая кафедра с аквилой, суровый взгляд декана и движения его механических рук, подписывающих кровью мучеников приказ о назначении юноши Авитуса из рода Хаконов на пост миссионария, и как сервиторы лишили его глаза, как символа его жертвы во имя людей, - Достойный поступок, - сказал он взяв себя в руки.
Миссионарий встал из-за стола и поблагодарив леди Хвит, поманил за собой Серафиму.
- Пойдем, юная леди, исповедь никто не отменял! Император послушает тебя, и мы решим, как поступить с тобой!
Фима с готовностью подскочила, привычно хватаясь за рукав миссионера, Хвит церемонно распрощалась, закрывая за ними дверь.
В сгущающихся сумерках по тропе меж виноградников и храмом, не приближаясь к домишкам местных жителей, виднелись две фигуры, несших на носилках третью. Идентифицировать их было несложно, но шли они явно не к храму, а дальше, за него, к ближайшей опушке леса.
- Фима, - сказал миссионарий, глядя в сторону удаляющихся О'Химмеленов, - Чтобы Император лучше слышал нас, ты можешь исповедаться в процессе прогулки. Пойдем-ка посмотрим.
- Грешна, батюшка... - растерянно начала Фима, но тут же встрепенулась. - Куда пойдем? Зачем пойдем?
- Я хотел бы взглянуть на похоронный обряд. Да и тебе стоило бы проводить бабушку, - ответил Авитус, протягивая девочке руку, - Идем?
-Я уже проводила бабушку, - девочка руки не подала. - И попрощалась с ней. Да и не бабушка она мне, она не из нашей семьи, просто из деревни все к нам умирать приходят. Хотите - идите, я вас в храме подожду, - упрямо поджала губки Фима.
Любопытство и долг разрывали Авитуса. Что же происходит? Почему они не понесли тело сразу в храм, а отправились... в лес? Миссионарий следовал заветам жителей Тетт Скогг и старался держаться от крон деревьев подальше, но сейчас интерес разбирал его.
Три фигуры скрылись в тени первых деревьев.
- А впрочем, Серафима, ступай пока к алтарю и помолись за хороший урожай винограда. И второе пирожное тоже забери, если кто будет в храме - угости его. А я... я сейчас, - Авитус сунул девочке второе пирожное, книгу и посох и, пригнувшись, поспешил вслед за удаляющимися в лесную тень людьми.
Удивленно глянув вслед Авитусу, девочка послушно потопала к храму.
Миссионер быстро нагнал ушедших, тем более, далеко они не уходили, оставив себе для ориентира просвет опушки. Кроке, то ли спящая, то ли мертвая, была прислонена к могучему дубу, одетая в неподобающе для пожилой дамы откровенную сорочку, мужчины же разложили неподалеку от нее нехитрую снедь и выставили бутылку.
- Ооо, падре, - в лесу стемнело еще быстрее, поэтому рыжего Синсонта можно было узнать только по кошачьему бархату. - Присаживайтесь, моя жена готовит изумительную настойку, а мне сегодня, как на зло, нельзя.
- Благодарю, не откажусь, - миссионарий присел на крупный камень и отхлебнул. В вечерней прохладе ему показалось, что по его сосудам разлился священный прометий, согревая и утоляя жажду, - Братья мои, позвольте узнать. Что вы делаете? Я не сомневаюсь в ваших благих намерениях, но все это походит на какой-то языческий ритуал.
Чиркнула спичка, освещая на мгновение хитрые морщинки вокруг темных глаз Синсонта, он затянулся, выпуская в воздух клуб ароматного дыма.
- Как вам сказать, падре... Сидим вот. Пьем. И вы пьете, кстати. Курим. Похоже на языческий ритуал?
- Нет. Похоже на вечер в кругу друзей, - Авитус обезоруживающе улыбнулся. За его улыбку многие из преподавателей вставали на его сторону. Там где ему недоставало красноречия, он справлялся мимикой.
- Считайте, что это он и есть, падре. Или можно называть вас Авитус? - голос, так похожий на уютное урчание, осторожные руки, укладывающие своего товарища на землю, подстелив плащ. - Слабоват он, с одного глотка падает, и зачем пьет только... Выпей еще, Авитус, выпей. Ночь нынче холодна.
Почему бы и нет, подумал миссионарий. Возможно, так получится вызвать доверие этих людей. Возможно, они объяснят странные манипуляции.
Он вновь приложился к бутыли. Некоторое время мужчины молчали. Где-то в лесу ухала ночная птица, в Блаухиммеле кто-то негромко пел под аккомпанемент ксилофона. Попросив папиросу у Синсонта, Авитус затянулся и закашлялся, вызвав сдержанный добродушный смешок. Наконец, когда две луны своим перекрестным сиянием осветили опушку леса, миссионарий, уже изрядно захмелевший, спросил:
- А зачем бабушке Кроке вся эта еда? И... вы же не собираетесь оставлять ее здесь?
- Ууу, - тихо рассмеялся Синсонт. - И курево-то тебе не идет, и пьешь ты, не закусывая... Закуска это, Авитус, всего лишь закуска. Смешной ты. В глазах не двоится?
В глазах не двоилось. Зато налетели откуда-то странные зеленоватые тени, неторопливые, спокойные, нестерпимо похожие на галлюцинации. Все они - молодые, красивые, бродили танцующей походкой, здоровались, обнимались.
А это, кажется, такой же зеленоватой молодой тенью поднялась Кроке, принимая чью-то руку.
- Выпей еще, Авитус! - голос Синсонта был на удивление реален, он обещал остаться здесь, на твердой земле, а не пуститься в пляс с галлюцинациями. - Выпей!
На лысой голове миссионария выступил пот. Он сделал глоток, потом еще один, не отрываясь вглядываясь в силуэты.
Они кружились в воздухе, едва касаясь земли, и дым папирос проходил сквозь них. В ушах Авитуса звенело - или это была музыка. Пение из города слилось со звоном, голова его закржилась.
Он поднял собственную руку и увидел, что она окружена таким же странным, зеленоватым сиянием.
- Кто? - невозмутимо пыхнул папироской Синсонт. - Ваши алкогольные пары? Вы не стесняйтесь, можете прикорнуть, я до утра спать не буду, посторожу.
Рыжий привалился спиной к дереву, с улыбкой глядя куда-то перед собой - в зеленоватых бликах было видно, что он лжет и насмехается над миссионарием.
Призраки тем временем выстроились более четко, заиграл вальс, зашуршали юбки, тонкие нити неонового света пошли кругом, хороводом, потянулись к деревьям, земле. Это было... красиво.
Особенно глядя на довольное лицо Синсонта. Тот явно наслаждался зрелищем.
- Тут нет ни единой живой души, Авитус. Выпей, выпей еще, мне кажется, ты дрожишь от холода.
- Вы правы, здесь прохладно, - едва шевеля языком сказал Авитус.
Последний глоток был как пуля в голову. Миссионарий сполз с валуна на котором сидел и, привалившись к нему, стал проваливаться в сон.
А затем смех рыжего О'Химмелена, песня, шорох ткани и листвы окончательно овладели сознанием молодого миссионария и сон, наконец, увлек его ввысь, где в тишине и покое продолжался бесконечный танец.
Где Авитус мог танцевать без страха.
***
Холод земли неприятно тянул по пояснице и шее, но где-то неподалеку потрескивал костерок, развеивая рассветную сырость и туман.
-Вы ж мои алкоголики, - нежно шептал совсем рядом мурлычущий бархат. - Нажрались как скотики, ничего, сейчас мы вас вылечим... или вы сами вылечитесь, если желудок не выдержит.... эх, хорошую настойку моя жена делает, чудо просто, а не женщина! Где же эта скотина...
Авитус разлепил веки. Утренний туман холодил затекшие щеки, но тепло костра согревало ноги, не давая окоченеть.
- Синсонт? В смысле, господин О'Химмелен... Вознесем хвалу Императору за новый день, - сказал он, ощутив, как от каждого слова трещит его череп, - Мне кажется, я видел странный сон. Тени, и бабушка...
- Сон, тени, бабушка... - рассеянно покивал тот, подкидывая ворох. Рядом дрожал молчаливый сын Кроке. - А еще ты отвратительно храпишь во сне, Авитус. Но я, так и быть, никому не скажу. Ах, вот он, засранец!
Резкий возглас больно ударил по ушам, Синсонт подхватился на ноги, щурясь сквозь утренний туман. Вскоре стало ясно, что он высматривает - из-за ветвей послышалась песня соловья.
Не отставая ни на секунду, рыжий засвистел в ответ, да ничуть не хуже, а где-то даже лучше. Откуда-то в руке возник нож, он присел рядом с теперь уже точно трупом бабушки и все свистел, свистел, свистел замысловатую песню.
Авитус завороженно слушал - от свиста человека и пения птицы голова будто бы проходила.
- Мне нужно идти, - наконец сказал он, пытаясь встать, - Утренняя служба, люди ждут. Принесите ее в храм, как сможете.
Его никто не слушал, сын Кроке смотрел в огонь, рыжий пересвистывал соловья... но вдруг Авитус споткнулся в очередной раз - и соловей умолк.
- Не забрал! - зло захихикал Синсонт, склоняясь над трупом и делая быстрые, умелые надрезы. Секунда - и в его руке оказалось неаппетитный комочек сердца Кроке.
- Ты выбрала сердце! - рявкнул он в лес. - Я был свидетелем твоего выбора!
- Я был свидетелем твоего выбора, - буркнул тихо сын Кроке.
Миссионарий внимательно посмотрел на сердце умершей. Обычный орган старого человека, ничего особенного. Но ведь она действительно выбрала сердце - почему же все так?
- Я был свидетелем твоего выбора, - вторил Авитус остальным.
Тихий шепоток прошелся меж деревьев, прошелся - и сгинул, метнулся откуда-то знакомый неоновый блик, словно лес вытолкнул его - "ничего личного, но ты обещала". Метнулся - и нырнул прямо в сердце, лежащее на ладони Синсонта, тот тут же осторожно накрыл его тряпицей.
- Вот теперь ее тело можно нести в храм, если пожелаете, падре.
- Да, - Авитус схватился за ствол дерева, его мутило, - Да, так и сделаем. Возьмите ее тело. После службы отпоем ее, как подобает.
Они двинулись к храму. Горожане собрались у ворот, ожидая мессы.
Авитус же молился о двух вещах - чтобы его не стошнило перед паствой и о том, чтобы хватило сил записать произошедшее в уюте своей маленькой скромной кельи.
Тетт Скогг преподносил ему сюрпризы, но этот пока что был самым удивительным.
День 116.
Вновь я был поражен странностями обычаев жителей Блаухиммеля. Декан Фогг предупреждал меня о чудачествах жителей новых миров, но разве мог я ожидать, что их традиции и ритуалы будут столь удивительны? В ночь перед похоронами пожилой женщины группа людей из Мудрого дома отнесли ее в лес, перед этим приняв странное обещание - выбор сердца. Я был тому свидетелем и невольно принял в этом участие. Поддавшись любопытству, я последовал за ними в лес за городом и там, да простит меня Император, поддался одному из своих пороков, что не успели выбить розгами - тяге к спиртному. Видение, посетившее меня, может показаться пугающим и даже жутким, но я не испытывал страха. Я видел тени, окрашенные зеленью, танцевавшие среди деревьев. Предполагаю, что это были души мертвых этого города. Лишь в смерти завершается служение - так гласит догма. Неужели это ждет всех после смерти? Но я забываюсь.
Вероятно, выпивка и переживания так подействовали на мой разум, смутив его галлюцинациями. Но рыжий О'Химмелен точно что-то знает. Он вырезал сердце почившей и что-то говорил кому-то - лесу?Я не сомневаюсь в верности этих людей, и в том, что они верны Императору, несмотря на их причудливое восприятие Кредо. Но я должен выяснить о происходящем все - для их же блага.
Из сохранившейся на чердаках О"Химмеленов книги "Сказки, предания и притчи"
Вздумалось как-то раз двум приятелям помирать. А что? - думали они, дом полная чаша, сыновья уже своих внуков нянчат, взращенные ими деревья кронами благодарно покачивают - хорошо же, лучшу уже и не сделаешь, лучше пусть младшие поколения делают. Да и тело - еще полно сил, но немолодо оно, как бы обузой не стало себе и своим домочадцам.
Встретились они и давай решать - как помирать. Помирает-то только тело, а душа жить остается. И если живое тело способно передвигаться как ему вздумается, то у души должно быть свое определенное место во всем круговороте жизни.
Один говорит - я всю жизнь для своей семьи прожил. Я много сделал для них. Значит, пришло мое время для отдыха, пусть душа моя отправится в дубравы плясать вместе с духами и радоваться дождю и солнцу.
Второй говорит - я всю жизнь отдыхал, разве можно работой назвать домашнее хозяйство да родных и любимых детишек? Значит, пора пришла и поработать. Пусть моя душа помогает моим домочадцам там, где они сами не справляются - успокоить раскричавшееся дитя, дать скоту больше молока, дать цвету больше света, да и от темных духов защитить.
На том и порешили.
Взял первый самого себя со своей душой - да и отдал лесу.
Взял второй свое сердце с теплящейся в ней душой - да и отдал семье.