Всё же, как причудливо располагаются звёзды. Эти блестящие комочки - чего? - драгоценностей ли, серебряной космической пыли, скопища атомов... эти письмена в книгах судеб, иероглифы, разбросанные в космическом пространстве, изумительные россыпи... Не они ли определяют счастье? И в чём оно - счастье? И возможно ли вообще?
...Я вышла замуж в двадцать лет, и мой муж, Женя, очень хорош собой. Высокий, стройный брюнет. Он шёл по улице, и девки заглядывались на него. А я тонула в его глазах, а сердце стучало, щёки пылали, и казалось, нет никого счастливее меня.... Вечерами он нежно обнимал меня за плечи, часто-часто целовал - в нос, губы, глаза, щёки...Когда объятия становились совсем жаркими мы сливались в экстазе, стремительно падая в нирвану. Потом он гладил меня по волосам и шептал на ушко: "моя". И я была его: телом и душой, всеми помыслами, чаяниями и мечтами. По утрам мы разбегались по работам, чтобы вечером с нетерпением соединиться вновь. Незнакомые люди иногда принимали нас за брата и сестру - мы были похожи. Меня это радовало: говорят, это признак избранности, идеальности союза. Мы редко ссорились - Женя был добр. Он никогда не заводился из-за пустяков, прощая мне неумело отглаженные рубашки и неприготовленные обеды, подгоревшие котлеты и немытые полы. Я не любила заниматься хозяйством.
Как ни странно, несмотря на всю страстность отношений, детей у нас несколько лет не было. Я не очень задумывалась над этим: на работе приходилось постоянно крутиться, выполняя то одно, то другое. Я была медсестрой. А дома...дома - Женя. Его руки, губы, запах...И всё же с течением времени наваждение, опьянение друг другом не проходило. Я по-прежнему мчалась домой, чтобы прильнуть к любимому. Ответные объятия были столь же горячими. Позже у нас появились дети: сначала Толик, а следом дочка Маринка.
Мне было к тридцати, когда половина подруг, как по команде, развелись. Браки лопались, как мыльные пузыри, подруги рыдали за чашкой кофе, рассказывая про изменников и подлецов, а я недоумевала над тем, как глупы бывают люди. Что может быть проще? Надо только любить друг друга. А если женщина нужна как удобный придаток к благополучной мужской особи, то стоит ли на такого тратить своё время, рожать детей? Ведь всё же ясно, как божий день. Надо только уметь говорить себе правду.
Но и моё благополучие оказалось не вечным. Дети чуть подросли - Толику было четыре, Маринке - три, когда Женя впервые пришёл с работы "навеселе". Я удивилась и промолчала. Но это повторилось. А потом ещё и ещё. Я больше не удивлялась. В конце концов, у Жени такая работа, что более странно его десятилетнее воздержание от спиртного. Он - слесарь, и вращаясь в кругу нетрезвых коллег трудно всегда отказываться от предложений. Но меня это совершенно не устраивало. Женя клялся, что исправится, а я решалась на серьёзный разговор. Перед глазами стояли разбитые судьбы подруг, и я обещала, что со мной такого не случится. Однажды, после очередного Жениного "пьяного" возвращения, дождавшись, когда он протрезвеет, я спросила:
- И что же, ты теперь так и будешь пить?
- Ну, что ты, Анечка, это же День рождение Коляна. Теперь - только через год!
Его юмор больно резанул по нервам, но я продолжила:
- Значит, ты будешь спиваться. А я буду на это смотреть. И наши дети тоже.
- Не надо утрировать, я не собираюсь "спиваться".
- А я не собираюсь терпеть пьянство. Я собираюсь поступать в институт.
Женька замер от неожиданности, минуту помолчал, а потом обнял как прежде и сказал:
- Если хочешь - поступай, конечно.
Осенью я пошла на рабфак. Меня приняли. Сказались десятилетний стаж, идеальная характеристика с места работы и упорное штудирование школьного курса биологии и химии. Я была единственной - кому тридцать, остальным - не больше двадцати пяти. Вчерашние школьницы, не поступившие с первого раза.
Встречая Новый тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год, чокаясь шампанским под бой курантов и энергичные поздравления Михаила Сергеевича, я загадала только одно - поступить в медицинский институт. И я поступила. На вечерний. Но сбылось не только это. Фортуна скрипела заскорузлыми жерновами и медленно поворачивала их в мою сторону.
Я бежала с работы на учёбу, а Женя бежал с работы в магазин, потом в детский сад, а после, с детьми - домой. Все собутыльники-друзья отступили на задний план перед детскими проблемами, карантином по ветрянке, хроническим тонзиллитом и аденоидами. Вечерами я готовилась к зачётам, а Женя - возился с Мариной и Толиком. Ночью, вымотанные дневными заботами, мы приникали друг к другу. Сил на падение в нирвану катастрофически не хватало, но, как ни странно, прежнее ощущение счастья возвратилось.
Утром я делала инъёкции в мышцу, ставила системы, мерила давление третий раз за два часа надоедливой старой, но блатной старухе, и думала, что рано или поздно всё переменится. Это я буду отдавать указания кому, что и как часто делать, я буду надменным тоном произносить: "Что значит третий раз за два часа! Больной есть больной! Его состояние может измениться в любую минуту!" Я распрощаюсь с белым крахмальным колпаком, и все увидят мою супермодную стрижку а ля Елена Сафонова в популярной слезливой мелодраме. Я не буду делать клизмы - никогда! Я ненавидела толстого лысого Сергея Ивановича в мятом жёлтом халате, и его сальное "Анечка, ну что же так долго, пошустрее, пошустрее".
Учиться было трудно. Трудно набивать голову большими объёмами нового, сложного, непонятного. Особенно после десятилетнего перерыва. Чужеродная, мёртвая латынь; витиеватая, запутанная анатомия; абсолютно нефизиологичная физиология; только биология казалась родной, но и она умудрилась скомпрометировать себя бессмысленными циклами гельминтов. Бессчётные зачёты вперемешку с экзаменами. А дома дети. Они быстро усвоили, что мама занята или устала, и со всеми делами шли сразу к отцу. А Женька оставался нашей отдушиной. У него хватало сил утирать носы, и учить азбуке, читать сказки и находить слова поддержки для меня: "Ты справишься, сдашь, у тебя всё получится". Я прижималась к нему и верила, что это - правда. Когда появились клинические дисциплины, стало проще. И преподаватели, специалисты-практики, смотрели на нас не как на бессловесных существ, а как на будущих коллег. Дома привыкли, что мама всегда с учебниками, и когда знакомые спрашивали, сколько ещё осталось, Женя отшучивался: "Чёрт его знает, сколько в этом медицинском учатся: десять лет, или пятнадцать....". На пятом курсе я увлеклась иглорефлексотерапией. Начало девяностых - пик популярности всего нетрадиционного. Я перевелась на дневной. Времени для занятий появилось больше. Стала посещать курсы гомеопатии и валеологии, приобрела приборы для акупунктуры. Дети забыли про аспирин, теперь с лёгкой простудой я справлялась без помощи медикаментов.
И вот, наступил момент, когда я получила диплом врача. У меня была цель - я её добилась. Синяя картонка с прописанной моей фамилией и словами "специальность: лечебное дело", значила слишком многое. Она означала принадлежность к касте небожителей; определяла новую ступеньку, встав на которую, я оставляла далеко позади Сергея Ивановича в жёлтом халате, клизмы и надоедливых старух. Мне было тридцать восемь лет. Дети учились в школе. Муж всегда рядом, и молчаливое уважение читалось в его взгляде. Впереди карьера на новом поприще.
Увы. Реальность оказалась куда менее радужной. В стационаре все места давно разобрали, и без блата подступиться невозможно. Юные выпускницы резво толкались локтями. Оставались каторжная работа на участке в поликлинике и не менее каторжная на скорой помощи. Я выбрала скорую помощь. Потому что больше платят. Потому что, отработав сутки, двое - дома. Вот и все плюсы. Быть небожителем в нищей медицине вовсе не так заманчиво, как виделось раньше. Я никуда не убежала от старух - все они имели склонность вызывать скорую помощь по нескольку раз за дежурство. Да, теперь я могла указать нерадивой медсестре Тане, чтобы колола быстрее, но если у неё не получалось, брала шприц и делала инъекцию сама. Я выезжала на вызов и не знала с чем столкнусь: с пьяными дебоширами, капризными сумасбродками или просто с тяжёлыми больными. Но однажды мне повезло....
...Это был четвёртый вызов за смену. Обычный унылый осенний день, дождь - стеной, промозглый ветер. Листья путались в каблуках, Анна снимала их, но они вновь нанизывались, словно петли на спицы. Анна мёрзла, ёжилась и куталась в плащ, и думала, что скорее бы, скорее съездить на вызов, а потом можно выпить горячий чай с лимоном и устроиться понадёжней у тёплого радиатора, и, если повезёт, поспать. Хотя в такую зябкую осень люди беспокоятся и болеют чаще в два раза. И поспать вряд ли получится. Лампочка в подъезде горела тускло, лифт по закону подлости не работал и пришлось подниматься на шестой этаж пешком, но хуже пришлось медсестре Тане: она тащила электрокардиограф. Дверь в шестьдесят шестую квартиру была приоткрыта: бригаду здесь ждали. Анна прошла в коридор, затем в комнату. Старые, пожелтевшие от времени обои на стенах украшали квартиру никак не меньше четверти века. На полу паркет, но, боже, в каком он жалком состоянии: поцарапанный, с тёмными пятнами и надёжно утрамбованной грязью между щелей. Пахло сыростью и старостью. Круглый стол, покрытый цветастой клеёнкой, на нём медицинская карточка пациента, чайник со сколотым носиком, крошки хлеба вперемешку с пылью. Пыль кругом: в рыжем свете лампы, на столе, на полу. На диване, рядом со столом - сам пациент. Худой жёлтый старик с длинными седыми волосами, будто пергаментными сухими руками и внимательными серьёзными глазами. "Интересно, сколько ему лет" - подумала Анна, и, наткнувшись взглядом на карточку, прочитала "Рушников Демьян Степанович. Тысяча девятьсот пятый г.р." "Стало быть, девяносто".
- На что жалуетесь?
- Сердце прихватило, дочка. Не отпускает.
Анна достала фонендоскоп, наклонилась над впалой грудью старика, внимательно послушала. "На бок, пожалуйста, повернитесь". Затем спину. Хрипов нет. Измерила давление. Нормальное. Распорядилась: "Таня, сними кардиограмму". Таня недовольно нахмурилась, разматывая провод электрокардиографа: "Как будто нельзя обойтись без этого! Если у каждого будем кардиограммы снимать, то только с вызова на вызов и разъезжать придётся!"
Анна посмотрела ленту кардиограммы.
- Инфаркта нет, Демьян Степанович. Это стенокардия.
- Но печёт сердце, печёт. Ты полечи меня, дочка.
- Нитроглицерин пили?
- Уже две. Не отпускает жаба.
"Таня, систему с изокетом поставь. Изокета - десять".
Анна села на стул рядом с пациентом. Теперь просто подождать. Сначала старик лежал прикрыв глаза, но минут через двадцать заговорил:
- Полегче стало, спасибо. Ты, Анечка, хороший доктор, хоть и работаешь немного. Но ведь другие всю жизнь работают, а чурбанами с глазами остаются.
Анна удивилась, что дед назвал её по имени:
- Откуда Вы это знаете?
- Я, Анечка, не первый день на свете живу, поэтому многое знаю. Ты устала, и кажется тебе, что всё никчему, без смысла. Но это не так. Ты будешь иметь то, что захочешь. Но ничто не даётся просто так. Многое имеешь - многое теряешь. Во всём есть равновесие.
Разговор казался бредовым, но почему-то забегали мурашки, и нехороший холодок шевельнулся в груди. Почему-то хотелось верить этому незнакомому человеку, перешедшему черту, за которой определяется возраст. Анна спросила:
- И что же я потеряю?
- То, что имеешь. Хорошего мужа, крепкую семью. То и потеряешь. Но на то будет твоя воля.
- А что получу?
- То, что хочешь. Хочешь власть, положение. Будут и власть, и положение, и уважение, и деньги.
Анна вспомнила Женю, двадцать лет совместной жизни, а что в итоге? Отношения больше напоминающие братские. У многих нет и таких, и всё же, куда ушла их страстная любовь? Во что превратилась? В пыль. И в такую же пыль уйдёт её многолетняя учёба, её упорный труд. В бестолковую работу на скорой. Так и будет бегать, как белка в колесе. Перемалывая из пустого в порожнее.
- Я не хочу пустоты.
- Просто ты её пока не понимаешь. Молодая ещё...
- Скажите, то, что Вы сказали, правда возможно?
- Ты подумай прежде, дочка.
- Я подумала. Это возможно?
- Моё слово. Обещаю.
Анна никогда больше не видела старика. Но через неделю после необычного вызова на конференции валеологов познакомилась с мужчиной её возраста, который как раз искал партнёра по бизнесу. Он собирался открывать центр нетрадиционной медицины и нуждался в единомышленнике, который бы помог организовать дело. Они сразу нашли общий язык и прекрасно поняли друг друга. Оказалось, у них общие задачи и одинаковые взгляды. Было совершенно естественно дневную суматоху, хлопоты по аренде помещения, закупке оборудования (Что же брать? "Биотест-Рэми-Т" или всё-таки "Shuboshl"?) закончить быстрым сексом в том же самом новом арендованном помещении. Они же так устали, разрядка необходима! А после - снова труд. Ремонт офиса и громкая реклама, первые посетители, первая прибыль. За несколько лет удалось прилично расшириться, с окраины города перебраться в центр, добиться признания больных. Анну часто приглашали на телевидение: таким должен быть врач в двадцать первом веке, подтянутым, моложавым, грамотным, разбирающимся в новых методиках и модных направлениях. А ещё через четыре года, когда их дело прочно стало на ноги и выросло в самый крупный региональный центр нетрадиционной медицины "Медицина сегодня", Анну пригласили совмещать должность главы центра с работой в областном министерстве здравоохранения. И чуть позже возглавить министерство.
Женя работает слесарем, на том же участке, на который пришёл впервые тридцать лет назад. Он больше не женат на Анне. После того, как заметил, что интимные отношения тяготят жену, предпочёл развестись. Теперь он живёт с весёлой хохотушкой Наденькой. Подруга на десять лет моложе, печёт чудесные "французские" плюшки и очень беспокоится, когда Женю "разбивает" приступ радикулита. Она растирает его спину терпкими пахучими мазями и укутывает тёплым пуховым платком. По выходным они вместе лечатся самым надёжным методом - рюмочкой водки.
Анне поначалу сильно не хватало Жени, его молчаливого понимания, спокойной заботы, надёжной уверенности и доброго юмора. Да и на рынок пришлось научиться ходить самой. Но очень скоро появилась машина с личным шофёром, и на рынок заезжать стало совсем просто. Да и времени тосковать совершенно не оставалось: ждали пациенты, ждали коллеги, ждало телевидение и постоянный в течение пяти лет любовник - он же соучредитель центра.
Иногда она вспоминала старика. О том, насколько выгодный совершила обмен. И ей начинало казаться, что всё это - бизнес, популярность, суматоха - пустое. А настоящим было то, прежнее. Но она быстро гнала эти мысли, потому, что трудно определить, где изнанка, а где лицевая, особенно если одно переходит в другое, а места стыка не было никогда.