( Бред мелкого чиновника на дне заброшенного колодца )
I
<...> неизвестно откуда взявшись,
лошадиная морда помещалась ему на
плечо и напускала ноздрями целый
ветер в щёку.
Н.В.Гоголь "Шинель"
Дни запоя кончились. Всё! Нынче поутру я осознал-таки, что устал от змия и что пора на службу - долг зовёт. Я страшно волновался: как покажусь перед строгим взором моего начальника? ведь я отсутствовал три дня. А начальник мой суров, беспощаден и очень-очень несговорчив. Я зову его (за глаза) первоначальником. Все смеются. А мне не до смеха. Мне горько. В слове "первоначальник" заключено что-то... такое главенственное, окончательное, всё равно, что как последняя инстанция. Но мой начальник... он так мал, так жалок и ничтожен - он на самой нижней ступеньке административной лестницы, ему никак не идёт быть первоначальником, - оттого все и смеются. Но мне-то, мне... мне не смешно, мне горько и очень стыдно за него, что он у меня такой маленький начальничек. Но он и - большой начальник, ибо я трепещу перед ним. Ох, трепещу! Подумать только: как я предстану пред ним в моём ничтожестве, как испугаюсь и затрясусь, и потеряю дар речи и, может быть, уменьшусь в собственных размерах пред глазами его светлости. Но я не трус, потому как знаю: все такие, даже мой первоначальник, мой начальничек, сам боится и заискивает перед своим начальником, который для меня - второначальник. И, конечно же, я знаю, мой первоначальник каждый раз дрыгает ногой в канцелярии своего патрона, если вдруг забеспокоится по какому-нибудь малейшему пустяку. Да и без пустяков - он всегда дрыгает ногой. А патрон-то - мой второначальник - непременно уж несет коробку конфет секретарю своего начальника и там одёргивает пиджак, смахивая каждую пылинку, и разглаживает трясущимися пальцами стрелки брюк на пороге кабинета шефа - моего третьеначальника. Вот. А ещё есть, конечно, четвёртоначальник, пяти-, шести-, семи-... и даже, о Господи, осьминачальник. Вот как много их! И всех их надо любить, благословлять, благотворить им и молиться за них, потому что лица они очень-очень важные, казённо-важные, такие важные, что и не понять. А всё-таки: самый важный для меня... самый-самый... это мой первоначальник - он, он, бестия! - его и люблю. И скажу вам больше, что и каждый должен любить своего начальника. Но и второначальник мой, то, что очень близок - тоже важен. А уж остальные - далеки, они совсем далёкие люди. Недоступные. До такой степени недоступные, что, опять-таки, нам и не понять того. Да и ладно. Хотя, признаться, недоступность эта иногда пугает. Видно, я слишком закомплексованный человек. Успокаивает только то, что все такие. И это целая система, почему так. Ведомство... ведомство всему причиной. Бюрократизм. Здесь целая цепочка... да что там "цепочка"! - западня!!.. цепь! оковы! - огромная цепища подчинения, любви и уважения, длиннейшая цепь захватила, связала, сковала, окольцевала, оцéпила (ну, как ещё можно сказать?) весь личный состав нашего ведомства и создала беспощадный бюрократический аппарат, где на самом деле о любви никто не вспомнит, где сплошь столоначальники, где чиновник на чиновнике и чиновник чиновником помыкает, и никто-никто не разорвёт те цепи и не разобьёт оковы - нет ещё тех сил в природе, чтобы укротить бюрократического монстра, и пугающая недоступность начинается сразу через одного и выше. Это формула администрации. Все кто выше - недоступны! Даже в помыслах своих мой первоначальник никогда не посмеет обратиться к моему третьеначальнику. Да что "обратиться"! - он не посмеет стоять возле него, пройти мимо него или взглянуть на него. Фигурально! Ибо, во всём - формула администрации. И в этом целый восторг для каждого маломальского начальника, если, конечно, есть кто-то ниже его. Но, впрочем, на то он и начальник, чтобы был кто-то ниже его, - что ж это я?.. Здесь нет друга, брата и товарища, какие ещё возможны на самом нижнем уровне среди чиновников нашего ведомства, таких как я. Как ни прискорбно всё это сознавать (а иногда хочется просто плюнуть!), но приходится мириться с существующей системой, ни в коем случае не перечить формуле и правилам администрации, даже самому себе лучше не говорить о несогласии с ними, надо на корню подрубать эту диссидентскую мыслишку о несогласии, иначе... иначе безжалостный бюрократический монстр захватит тебя, пропустит через мясорубку, прожуёт, проглотит, переварит в дерьмо и ... испражнит тебя вон - на попрание псам - в отхожее месте, коих предостаточно понатыкано на каждом злополучном перекрёстке провинциального нашего городка... городка, впрочем, тихого и мирного, так отдаленного от столиц - на бездну вёрст, что, казалось бы: живи в глуши и не тужи... ан нет, и здесь покоя нет: именно это-то предостаточное количество - изобилие! - отхожих мест в виде карающих органов, отделений, пунктов, участков и приёмников собирает в себя неугодный люд людской по ... разнарядке, по плану, исходящих от высших начальников нашего строго ведомства. И пусть ты не виноват перед начальством, но перекрёстки эти обходишь стороной, помнишь о них как о бдительном патруле и учишься бдительности на опережение их же бдительности. И вот, всё моё внутреннее несогласие, которое всё-таки есть, выливается только лишь в пьянку, в одиночную скучную пьянку, ибо пью я - один, пью по скромному случаю, или без случая, пью робко, тихо, незаметно... пью, конечно, не ради выпивки, а ... сам не знаю, почему и зачем, и вот, напьюсь и начинаю... всякий раз ведь начинаю искать причины, почему и зачем напился, и по недолгом размышлении открывается мне, что искать ничего не надо, то есть причины эти, потому что они - налицо. И это всегда так. Каждый раз как о преграду натыкаюсь на главную причину: изобилие начальников. Эта причина по-настоящему главная, главенствующая, как главное начальство. Это гнетёт. Ужасно гнетёт. И, казалось бы, напившись, должен вскоре забыться, уйти от этого вздора и отдаться покою (может быть так же, как отдаюсь приказам моего начальника?) ... но не тут-то было!.. ибо выясняется, что чем пьянее, тем больше понимаешь, что именно в пьяном-то виде какой там покой! - не спишь! а всё острее, всё отчетливее чувствуешь, как больной, все мучительные боли свои от изобилия начальников, и хватаешься за голову и ничего не понимаешь. Не столько сами начальники мешают (да они и мешают, черти, ох как мешают! - негодные), сколько само их необузданное количество. Слово-то какое подобрал для них... стадное, да их и на самом деле не обуздать никогда! Если всех их взвалить на одного маленького чиновника - что останется от этого человека?.. И ведь, притом, этому несчастному надо уважать, любить, благословлять каждого из них - непременно! Ведь каждый должен любить своих начальников. Но хватит ли любви маленького чиновника на всех начальников?.. A потом, с похмелья, когда синдром, когда болит голова, когда трещит и раскалывается голова, когда всего ломает и крутит нутро словно в мясорубке, умудряешься ещё находить в себе силы мысли (да они сами собой откуда-то всплывают), которые помогают понять, что весь выход лежит лишь в пьянке, в одиночной скучной пьянке, во хмелю. И мучает совесть, грызёт и гложет, как внутренняя желчь, и подавляет настолько, что забываешь самого себя, собственное я, но никогда - никогда-никогда! - ни в пьяном угаре, ни поутру в тяжёлом похмелье не забываешь начальника. Так думаешь о нём, так хорошо, самозабвенно, до любви, что изнутри души слышатся вопросы: как он там, дорогой мой начальник? как здоровье его? бодрость? не болеет ли?.. или же: как предстану я пред ним в таком жалком виде? что он подумает и скажет обо мне, неблагодарном? Вот такие вопросы. Болезненные вопросы.
А работаю я евреем. Иначе - снабженцем. Ещё иначе - товароведом в отделе снабжения нашего ведомства. Мой начальник когда-то был королём по снабжению, это был истинный еврей по крови и духу, теперь он крупный специалист телефонных сделок, он мастер кресла, он столоначальник. А я бегаю, бегаю, бегаю - ноги меня кормят. Я маленький государственный служащий, человек часто алкоголический и потому всегда психический, но я знаю дело, я профессионал, я прожжённый снабженец отдела, начальник выучил меня, и дело меня боится, моё дело... и то, и другое - служебное и алкоголическое.
И вот, я решил посетить моего начальника. Но сначала надо было поправить здоровье - убить свой синдром. Для этого я взял бутылку коньяка. Недолго думая, я наполовину опорожнил её. По всему телу пошла теплота. Душа почувствовала покой и уверенность, прошёл озноб, исчезла дрожь в руках. Коньяк подействовал на совесть - приглушил её, и ... больше пить пока не надо, не надо, иначе... иначе совесть взорвётся с удесятерённой силой!.. повременим, повременим пока, - подумал я. Початую бутылку и кусок вчерашней колбасы я запихал в портфель. То был мой любимый рыжий портфель, портфель для меня как друг, я с ним всегда и везде - и по коридорам ведомства и по командировкам он мой вечный спутник. Это настоящий мой единственный друг. И, конечно же, к начальнику я иду с ним. Но, вопрос такой: а надо ли идти? надо ли? когда ведь можно и не ходить, можно и отложить... фу! но для чего ж откладывать, если можно и не откладывать, можно и сходить... да-да, сходить, - и я пойду к начальнику. Но сначала мы с рыжим другом пройдемся по улочкам города, благо ещё есть время до ответственного момента, до той минуты, когда стоя́ть мне пред всевидящим око первоначальника. О, это будет, заранее знаю, как Страшный Суд, торжественный и важный, строгий и справедливый, последний и окончательный.
Было чудесное июньское утро. Солнце вовсю заливало лучистым светом закоулки и переулки нашего городка. Казалось, что никаких карательных учреждений, стоящих на каждом перекрестке, никаких судилищ в помине не существует. На душе было так радушно и беспечно, что этот обман представлялся мне истинной правдой.
Да, день начинался для меня просто замечательно.
Наш городок... я называю его городком, хотя это вполне обычный город: ни большой - ни маленький, с трамваями, с автобусами, с вокзалом, с парком, с водным стадионом и прочими людными и безлюдными местами ... - был в это утро для меня радушен.
Я шёл и шёл, радовался и восхищался блаженством жизни. Что может быть лучше и счастливее чем радость жизнью? По городу туда-сюда сновали утренние люди: спешащие, нетерпеливые, озабоченные, - люди всех сортов: думающие, равнодушные, неряшливые, невыспавшиеся. Если бы можно было собрать, суммировать все их лица в одно лицо, то в этом лице, наверное, можно было бы увидеть всё разнообразие жизни, прелестное и многогранное. А что увидел бы я, если соединить воедино всех чиновников нашего ведомства? О, это был бы урод или какой-нибудь дáуна. А что за существо появилось бы на свете, если бы можно было в нём соединить всех начальников... ну, не то что бы нашего, довольно крупного по важности, ведомства, а скажем всех начальников какого-нибудь ЖЭКа? Представить невозможно.
Вскоре я оказался в привокзальном районе. Сам вокзал меня не интересовал, но он лежал на моём пути. Чтобы избежать усиливающейся толчеи, я решил обойти его дворами. Пусть это и отдалит на какое-то время встречу с начальни'ком, но ведь она всё равно неизбежна.
Да, я пошёл дворами. Сам чёрт направил меня на этот путь.
В первом же дворе я услышал лающих собак. Они выбежали из-за спины. Это были обыкновенные двор-терьеры, как в шутку называет дворняг мой начальник, кстати, большой любитель и знаток всякой собачьей живности, чуть ли не кинолог, впрочем, он и сам - большая собака. Двор-терьеров было немного (единиц пять или шесть). Свою собачью настырность псы проявляли с завидным упорством - всецело, отдавая самих себя, как и свойственно их племени и роду, они преследовали одного кота. Конечно, для одного кота их было чересчур много.
Чёрный кот с белой отметиной на голове водил их по двору замысловатыми кругами, словно по лабиринту: запутывая их, он, в то же время, их выпутывал. Вот такое создалось у меня двойственное впечатление. Собаки бешено преследовали кота, который как будто издевался над ними. Он не очень-то спешил оторваться от погони. Это было ясно, ведь стоило ему запрыгнуть на дерево или скрыться в подвале, как всё бы кончилось. Да, он явно издевался над очумелыми псами, которых с каждым кругом откуда-то становилось всё больше и больше.
Я стоял и наблюдал эту непрекращающуюся охоту. Она казалась мне чистейшим обманом, каким-то магическим фокусом. Но вот кто дурил меня?..
Вскоре уже целая свора собак, собравшихся на лай с соседних дворов, гналась за хитрым китом. В целом, это была шумная ватага уличных разбойников и драчунов.
С каждой уходящей минутой я больше и больше убеждался в том, что кот не устал, что он не загнан, что он, напротив и более того, абсолютно спокоен и уверен в своих способностях и силах, не взирая на то, что собак теперь много, что он просто смеётся над ними. Сам чёрт держал меня на привязи возле этого кота.
Но постояв ещё немного, я вспомнил о начальнике. И махнув рукой, я собирался было уходить, собирался было уходить ... как всё кончилось.
Где-то рядом неподражаемо кричал "Оловянный Цеппелин" свою "Лестницу в небо".
Да, всё кончилось... или началось?
Кот запрыгнул на покатый подъездный выступ старого двухэтажного дома. Выступ-козырёк был покрыт сколотым шифером. Упали хрустнувшие кусочки черепицы. Кот устроился на козырьке как хозяин. Видимо, он всё-таки устал или ему просто надоела эта бессмысленная беготня. Мне она тоже порядком надоела. Глупая, бестолковая беготня.
Собаки толкались возле подъезда. Они давили разбросанные подбежавшей детворой черепицы, ранили лапы и злые покидали двор. Собачий лай постепенно стихал.
Их почти не осталось, когда я подошёл ближе (опять чёрт меня толкнул!) и я увидел в чёрно-белой морде кота... нечто человеческое. Он посмотрел на оставшихся собак и когда те стали уходить - неприлично выругался, и следом плюнул.
Я, понятное дело, вздрогнул от такого неслыханного нахальства со стороны мяукающего существа. Но тут же опомнился, решив, что это мне показалось. И не удивительно: в последнее время мне что-то стало часто и помногу мерещится... Всё оттого, что я стал злоупотреблять спиртным. И теперь вот, - в портфеле коньяк.
Теперь кот смотрел на меня. Он прищурил глаза, как близорукий, видимо, пытался лучше рассмотреть меня. Я вспомнил о начальнике. Мне стало грустно. Надо идти.
Видя мою кислую мину, кот отвернулся, чихнул и очень ловко и быстро вскарабкался по совершенно гладкой водосточной трубе на крышу. Дом был старой постройки 30-40х годов. Кот расхаживал по краю крыши, разгоняя напуганных голубей. Он важничал. А я не уходил. Он то и дело поглядывал вниз: то на меня, то на опустевший двор. Дети тоже разбежались кто куда. Я рассматривал его будто в зоопарке. Он побродил ещё по крыше, побродил...
Потом он вновь - как глянул на меня... чисто по-человечески. Я даже испугался и от испуга присел на бывшую рядом со мною скамейку. Его дикие глаза моргнули как вспышка. Я дивился сам в себе. Что-то сверкнуло вокруг. В глазах его загорели яркие звездочки, и ... весь мир погас на миг...
Я подумал о том, что, действительно, пора завязывать с выпивкой, пора, а то уж чёртики забегали перед глазами. И надо изменить образ жизни, изменить своё питание, ведь последнее время я питаюсь чёрте как, совершенно неразумно, где и как придётся. А может быть заняться какой-нибудь йогой?.. или нирваной?.. или чем там ещё?.. - медитацией что-ли?.. - не поймёшь этих индусов с их правилами и порядками.
Кот исчез. Возле моих ног вертелся маленький комок шерсти. То была грязная лохматая собачушка. Она выглядела бездомной. Я отдал ей кусок колбасы и пошёл к начальнику. Она, было, поплелась за мной, но я запретил ей.
Когда я покидал этот странный двор, я уже не слышал никаких Цеппелинов. Напротив, весь двор был околдован бесподобным старинным вальсом "Брызги шампанского". Видимо, кто-то завёл патефон. И я был странно очарован этим.
И только теперь я охватил своим взором весь двор, прежде мною, практически, незамечаемый. Двор был похож на тюрьму. Четыре невысоких дома были соединены между собою так, что создавали квадратный двор; вход и выход был один, и он представлял собой П-образную арку. Через эту арку я и попал сюда. Но вот зачем я это сделал? - это вопрос, ведь я же шёл к начальнику. Если я пошёл дворами, чтобы избежать попадания на вокзал, надо ли было заходить в тупик?.. Тюремное настроение двора подействовало на меня удручающе. И я покинул этот двор. Покинул теперь так легко и быстро, как будто спешил на свидание с любимой девушкой. Хотя, фактически, спешил к любимому начальнику.
И вне двора я уже был при просветлённом чувстве радости. Однако же, странный случай со странным котом в странном дворе произвёл на меня странное впечатление. Я почувствовал сам в себе какие-то необъяснимые изменения, какие-то внутренние метаморфозы, случившиеся с моей плотью и разумом. Как будто я стал не я, или что-то в этом роде, - не объяснишь. Я шёл, дивясь сам в себе происшедшему. Впечатление это подогревалось ещё и тем, что я уж слишком сильно сосредоточил на нём внимание, впрочем, не забывая солнечного утра и своего любимого начальника.
И вот, как думаю, благодаря именно повышенному вниманию над странным впечатлением моим, я, вопреки всем своим правилам (какие-никакие, а правила-то у меня тоже имеются) направился в самое многолюдное место нашего городка - на вокзал. Я всегда бежал от толпы. Я теряюсь, когда много людей. Ведь даже пью я один. Но тут как подменило меня. Мне стало всё-равно. И я пошёл к начальнику через вокзал. Это самый ближний путь.
Для того чтобы приблизить час встречи, я решил проехать на трамвае. Но каково же было моё удивление, когда я не обнаружил: ни трамвая, ни самого трамвайного пути. Вот это да! Я опять дивился сам в себе. На этой улице, где я всегда встречаю трамвай, где я довольно часто пользуюсь услугами этого вида транспорта, сегодня нет ни рельсов, ни самого транспорта! Что за бред!.. В недоумении я озирался по сторонам и ловил взглядом лица немногочисленных прохожих, пытался понять, о чём они думают, почему не удивляются пропаже рельсов. Но я не понимал прохожих: все они торопились, спешили. На их лицах читалась какая-то крайняя озабоченность, или даже - подобие паники. Я лишь вопросительно произносил: "Граждане?.. граждане?.." и в беспомощности разводил руками.
Ничего не оставалось делать, как добираться до начальника на своих двоих (как иронично шутит мой начальник: езжай-ка ты, приятель, туда-то и туда-то на одиннадцатом маршруте, - это он мне; но эта плоская шутка совсем не смешна, я даже не улыбаюсь, когда её слышу от него). И я потопал пешком - одиннадцатым маршрутом.
Я перестал обращать внимание на суету, царившую вокруг. Замкнулся сам в себе и, слегка размахивая рыжим портфелем, погрузился в мир музыки. Я поднял из глубин своей памяти легендарный альбом Led Zeppelin IV, и я всецело отдался ему. Внутренняя музыка оглушила меня, и мне стало всё равно: всё равно, что по улице раньше ходили трамваи и всё равно, что теперь не ходят трамваи.
Но вскоре моей внутренней музыке стала мешать какая-то внешняя музыка, какие-то посторонние шумы. Сначала робко, осторожно, потом всё чаще и громче. И вот я стал слышать гром. "Кажется, будет гроза", - подумал я и выключил свою внутреннюю музыку.
Действительно, теперь вовсю слышны были постоянные раскаты грома, - где-то там: за вокзалом, за городом. Я как раз направлялся в ту сторону, навстречу грозе. Ну, грозы я не боюсь, я люблю, когда гроза. Впрочем, гроза ещё не скоро - ведь небо-то чистое, лазурное, как в каком-нибудь ... Милане, - идёшь там, понимаете ли, под жарким небом солнечной Италии, идёшь и дышишь раскалённым воздухом, кругом тихо, спокойно, жители в полусонном состоянии, ничто их не волнует, не беспокоит, кроме того, чтобы всё время так и пребывать бы в покое и тишине... Но какая к чёрту Италия!.. Здесь не то, не то. Здесь - испуганные глаза, взволнованные лица, застывшие гримасы ужаса, невысказанные слова, - вот что я вижу на ликах сограждан. Что это с ними?.. почему так?.. Я их не беспокою, не останавливаю, я даже боюсь спросить их о таком пустяке как, куда подевались трамваи...
Я остановился. Обвел взглядом улицу. Что такое?.. Какая-то она не такая. Непонятно. Что-то изменилось. Отдаёт стариной. Непонятно. Опять, как в том дворе, я не сразу заметил окружающую обстановку. Вообще, я стал какой-то невнимательный, рассеянный... Да, улица не та, не та. Но ведь она и та! какая же ещё! чёрт возьми! та! та!.. Но какая-то другая...
Сквозь раскаты приближающегося грома я услышал велосипедный звонок и затем:
- Э-эй, берегись, солдат!
Я обернулся и отпрыгнул в сторону. Проехал велосипедист, - парень на велосипеде. Он чуть не сшиб меня, хотя, озорник, мог бы и объехать. Он остановился и посмотрел на меня. Кажется, он посчитал меня за недалёкого умом человека. Во всяком случае, именно такое выражение я прочитал в его взгляде.
Но он дружелюбно улыбнулся и сказал:
- Ты что, солдатик, зеваешь?
И не дождавшись от меня ответа, покатил дальше.
- Как?! - воскликнул я ... но он ехал, ехал, уезжал...
он раньше будет на вокзале, он ведь на колёсах...
Но какой странный, однако, на нём костюм!.. и велосипед... допотопный. Почему же он назвал меня солдатом?
"Что такое?" - дивился я. Она потянула меня за руку. Я послушно пошёл туда, куда повела меня маленькая девочка с косичками.
Она привела меня к большому дому. Мы зашли в подъезд. С верхних этажей как раз спускалась её мама. Она несла большой, наверное, очень тяжёлый, чемодан. Тёмный такой чемодан... даже чёрный, - такие только раньше были.
Женщина смущённо произнесла:
- Товарищ, я с балкона увидела, что вы идёте, как будто, в сторону вокзала?.. Вы извините, но не могли бы вы мне помочь?.. Он такой тяжёлый...
Она стеснённо улыбнулась и показала на чемодан, а дочка её забéгала вокруг меня, словно уговаривая. Ну как могу я отказать?!
- Да-да, я помогу вам, конечно, - согласился я и добавил: - что вы?.. (Кажется, это было не то, что я хотел добавить.)
Я взял чемодан, женщина мой портфель, и мы вышли из подъезда.
И вот втроём - я, маленькая девочка с косичками и её слегка смущённая мама, пошли на вокзал. Мы шли по улице, где должны ходить трамваи или, вернее когда-то ходили трамваи, а теперь вот не ходят. Кстати, трамвай, сейчас, как никогда необходим, подумал я, потому что чемодан, на самом деле, очень тяжёл. Так тяжёл, что я даже не смог спросить у женщины: где трамваи? а у девочки: почему она назвала меня солдатом? Все мои силы ушли на этот чемодан. Но я решил спросить у них об этом, когда придём на вокзал. Непременно спрошу. А если они попросят посадить их в поезд?.. О, я и тогда им помогу, я привык выполнять просьбы хороших людей. И все вопросы я задам им в вагоне, куда бы поезд нас ни повез.
Слышались гулкие раскаты ещё далёкого грома. Гроза никак не могла зайти в город, - было безветренно.
Чемодан доконал меня. Я устал менять руки. Я закинул его на плечо.
- Мама, они уже близко? Мы успеем уехать?
- Ну что ты, детка, что ты! Конечно, успеем. Ты не бойся, да и папа нас встретит.
"Как папа? Какой папа?" - никак не мог я сообразить, о чём они говорят. Но я тут же понял, что опять думаю не о том.
- Товарищ солдат! - обратилась ко мне женщина, - вы проводите нас, пожалуйста, до военного вокзала, до старого. Знаете где?.. Это там - слева, в стороне. Там нас встретит мой муж, он военный, офицер, там формируют поезда для эвакуации.
"Ничего не понимаю! что за чёрт! какая эвакуация, какой такой старый вокзал?" - сказал я сам в себе. На моё плечо давил тяжелый чемодан, он мешал мне сосредоточиться.
- Но почему солдат? - всё-таки вставил я и остановился.
- Как почему? - сказала женщина. Она улыбнулась: - Ведь вы же солдат.
В этот момент над нами неожиданно появился самолёт. Он низко пролетел и что-то бросил. Я услышал свист и крики. Затем увидел разбегающихся и падающих людей. Потом был взрыв. Какая-то сила, наверное, ударная волна, отшвырнула меня в сторону...
Когда я приподнялся, была тишина, я не слышал ни грома, ни крика людей, ни самого уличного шума. Как сквозь туман я увидел своих спутников, разбросанных тут же - как попало. Они были убиты бомбой. На мамином лице, на устах, застыла улыбка, та самая улыбка, с которой она объявила мне, что я-де солдат. Глаза её были открыты, но в них не было улыбки, в них была - смерть. Дочка её была откинута подальше, она лежала на животике, с повёрнутой в сторону матери головой. Казалось, что в последний миг своей жизни, она ручками тянулась к матери, уж так вытянуты они были у неё. Еще подальше была глубокая воронка. Я помыслил в сердце моём, что после такого потеряешь всякую веру в высшее добро.
И только тут до меня дошло случившееся. Я посмотрел на себя и ... увидел себя солдатом. Я был в военной форме! В военной форме старого образца 30-40х годов - широченные галифе и гимнастёрка с поднятым воротником. Но что, же это?! Ведь это безумие! Как так?! Почему? Зачем? Ведь этого не может быть!.. Я шёл к начальнику, к любимому начальнику, в голове кричали Цеппелины и вдруг...
Бред! Бред какой-то, думал я, собирая разбросанные вещи. Подходили люди. Помогали мне и другим пострадавшим, оказавшимся вблизи взрыва. Всё происходило как во сне, в полной тишине, беззвучно. Унесли убитых. Я долго стоял, перебирая в голове всё случившееся, потом бормотал: "Ерунда, ерунда... фантазия... надо идти, идти... меня ждёт начальник..."
Я поднял портфель - мой рыжий друг был невредим; я заглянул в него - бутылка цела, хорошо. А тяжёлый чемодан, который я тащил на себе как непомерную ношу, был разодран и раскорёжен так, что его было почти не узнать. Я определил его только по чёрным кускам обшивки, среди которых валялись обгорелые женские тряпки и большая детская кукла без головы и руки. В самом центре этой кучи я нашёл приличных размеров осколок, предназначавшийся для моей бедной головы. Чемодан защитил меня, спас от смерти, - я буду помнить это всегда. Я увидел какой-то тёмный клубок, поднял его и ... это была кукольная голова, маленькая обгоревшая головка девочкиной куклы. Боже праведный, какие страшные случайности страшной войны!..
Это была война, теперь я седьмым чувством понял это.
Я был шокирован случившимся со мною превращением, переходом в другое время. И это явно была не фантазия пьяного ума. В подтверждение этого на торце большего серого дома я увидел огромный транспарант с изображением грозной женщины на фоне винтовочных штыков. Это была "Родина Мать зовёт! " Я почувствовал сам в себе безумие и готов был разодрать свои одежды, ибо год это был ... год был 1941-й.
I I
"Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест".
"Процесс" Ф.Кафка
Мысль о любимом начальнике отошла в сторону - как бешеная она отпрыгнула от меня. Я побежал на вокзал. Для чего теперь? Не знаю. Но побежал и всё тут.
Вскоре я пересёк одну узкую улочку, на ней стоял сгоревший трамвай. Я остановился, посмотрел на него. В наше время здесь не было движения, трамваи не ходили. Я оставил сгоревший трамвай и побежал дальше.
Я бежал бессмысленно, не видя перед собой никакого ориентира, и не зная цели. Бежал сам не зная почему. Бежал, не веря в случившееся, но, впрочем, понимая, что всё-таки это так.
Наверное, я был в панике. Как повёл бы себя кто другой, окажись на моём месте? Ну, хотя бы мой начальник, как повел бы он себя? Думаю, что так же. Впрочем, он не мог бы оказаться на моём месте.
Вскоре я оказался на железнодорожных путях. Причём я понял это как-то внезапно, неожиданно. Видимо, уж слишком самозабвенно бежал я сюда, не зная ни времени, ни пути, не видя ничего: ни людей, ни дороги, ни этих путей.
Я сел на рельсы и обхватил голову руками. Я понял, что нахожусь в пекле ада. Гроза вот-вот обрушится на мои незащищенные плечи. Разразится и всё будет разрушено, так-что не останется здесь камня на камне.
Раскаты грома задавили уши. Ко мне вернулся слух. Уши болели, ломило в висках. Теперь я слышал взрывы, недалёкие ужасные взрывы. Воздух был наполнен запахом горелого железа. Настроение моё было ... палёное.
- Эй, воин! Что сидишь? Немедленно на сортировку! - это подбежал старшина, он поднял меня с рельсов. - Горят цистерны с горючим. Бегом туда! - на сортировку!.. - приказ!
- А где неприятель? - спросил я.
- А-а... - протяжно выкрикнул старшина, махнул рукой и побежал куда-то в сторону - явно не на сортировку.
Ну что ж, приказ есть приказ, надо бежать на помощь. Но я ещё, кажется, долго стоял на том месте. Стоял и думал. Я понял, что меня слегка контузило. Взрывом. Самолёт-убийца бросил бомбу, меня швырнуло на землю, потом я встал, помню: было тихо, подходили люди, что-то говорили, я ничего не слышал. Меня не ранило. Просто оглушило. Контузило. Потом я бежал.
Теперь же, когда вернулись слух, острота зрения и ясное понимание того, что происходит, я осознал, что: я - это я, я снова я, я приобрёл себя, но... я готов кричать на весь свет, что это бред! что так не бывает! что, в конце концов, я - это не я!..
Пока я так стоял и кричал в сердцах своих, прошло достаточно времени. Да я стоял бы ещё дольше, если бы не процессия...
Ко мне приближалась шумная процессия, - с сортировки, где горели цистерны с горючим. То шли солдаты, очевидно, победившие огонь. Их встречали женщины и гражданские пожилые дяди. Откуда они-то тут взялись? Я даже не заметил. Были цветы и улыбки женщин. Солдат встречали как после боя, как победителей, с победой над врагом. Я подумал: разве может быть победа над врагом в отсутствии самого врага? Если, конечно, не считать врагом пожар. Да может они его и не потушили вовсе! может цистерны сами догорели! (Как говорится: "мы отстояли дом до фундамента!") ... Да, а вонь кругом!.. до сих пор стоит ужасная. Сколько же это железа сгорело!.. Нет, всё-таки победа, победа! без сомнения здесь победа! Такие лица могут быть только у победителей. Вы посмотрите на них - сколько отваги осталось у этих солдат! сколько решимости, чтобы вновь броситься в бой! и сколько бесстрашия в них! - так что враг не пройдет, победа будет за нами! Смотрите на них - они улыбаются, они первые победители войны. Конечно, среди них есть потери, это явно. Явно потому как они выглядят - все чёрные, в копоти, в саже, обгоревшие с головы до ног, ведь явно, что кто-то погиб. Но они - с чувством собственного достоинства, с поднятыми головами. Они гордо улыбаются. Победители. Среди них - вот они уже близко - вижу башкира, узбека, азербайджанца, армянина (я без труда отличаю всех нацменов друг от друга - армейская выучка), но конечно, как всегда, больше всех здесь русских. Русских здесь явное большинство. Победа, маленькая первая победа! И много, много цветов...
Впереди процессии внезапно появляется машина. Она движется словно дрезина по рельсам, переваливаясь с боку на бок, но достаточно быстро и прямо на меня. Открытый газик. Кажется, едет большой начальник. Военно-начальник. Ха! Его-то и дóлжно поздравлять в первую очередь, его! Ведь вся заслуга в победе принадлежит ему. Отдадим все почести его напутствующему и руководящему слову. Р У К О Т В О Р Я Щ Е М У слову! Он, как перст указующий, скомандовал! - и всё тут же было сотворено, то есть ... потушено. Это настоящий бое-начальник! По-граждански говоря, это будет какой-нибудь десяти-начальник. Впрочем, нет, это не очень большой начальник. Таких полно. Кругом и везде. Особенно, конечно, в нашем ведомстве... Но есть ведь где-то и огромные начальники. Такие начальники, каких никогда и не видел. Какие-нибудь вельможи важные-преважные или верховные старейшины. Какие-нибудь сто-начальники. Они, как князья, господствуют над нами, властвуют нами, кидают нас куда хотят. А над ними - самый главный, самый верховный - Т ы с я ч е-начальник. О, это самый главный вельможа, он над всеми, он "старше" Бога, я боюсь даже думать о нём. Интересно, а что делает в это время мой первоначальник?.. Знал бы он, куда меня занесло!.. Вот таким сумбуром мыслей была наполнена моя голова при виде приблизившейся процессии во главе с десяти-начальником.
Вокруг меня собралась толпа публики, впрочем, малочисленная, человек десяти. Эти люди встречали победителей. Но лично я был всего лишь зрителем. Рядом со мной стоял неопределенного возраста мужчина в чёрном пиджаке. Он был с длинными редкими усами, которые торчали во все стороны. Он чему-то загадочно улыбался и временами, с ехидцей, то и дело поглядывал на меня. Он кого-то напоминал.
В тот момент, когда газик с военачальником поравнялся со мной, случилось неожиданное. Из толпы, оттолкнув стоявшего впереди согбенного старичка, выбежал человек и бросился под машину. Старичок упал. А тот, который бросился, он прыгнул, как ныряют в воду, с вытянутыми руками, и опустился почти что под самые колеса. Это был мой улыбающийся сосед в чёрном пиджаке. Я подумал, что он самоубийца. Шофёр газика показал завидную реакцию: дав по тормозам и крутанув руль вправо, он опрокинул машину набок, из которой тут же вывалился пузатый начальник - животом плашмя об рельсы, следом выпрыгнул и сам шофёр. Это был ефрейтор. Рябой ефрейтор. Реакция его была действительно завидная - он успел-таки вовремя оттащить начальника, и машина тут же рухнула на шпалы - колёсами в небо.
Бросившийся под машину обернулся котом - обыкновенно так, как ни в чём ни бывало: превратился в чёрного кота с белой отметиной на голове. Я уже ничему не удивлялся. Рябой ефрейтор сплюнул на неосторожного кота и чертовски выругался. Начальник выполз из-за перевёрнутого газика. Кажется, его прилично трахнуло. Это ему вместо букета цветов! Он обхватил голову руками и слегка стонал. Бедняга, ему было больно. Видать, набил себе шишку. Вторую шишку. Одна-то у него уже есть... вернее, он сам "шишка". Теперь он - "шишка" с шишкой! Стыдно мне! Такой конфуз... Негóже, не к лицу пузатому военачальнику. Он был в гневе. Ефрейтор суетился вокруг него. Тот психовал. В толпе кто-то смачно плевался и матерился.
Но моё внимание перенеслось теперь на кота с белой отметиной. Я как бы что-то вспомнил, или ... наоборот, что-то забыл?.. понять было невозможно. Да я и не удивлялся противоречиям моим. Но как будто бы всё возвращалось на круги своя. Это был хороший признак. Я вспомнил моего начальника, но ... тут опять пошла куролесица. А именно:
Из толпы выбежал старичок и крикнул: "Держи его!" Это был тот самый старичок, которого толкнул чёрный пиджак. Старичок был профессорского вида, в белом, не по размеру, костюме, слишком для него большом, в пляжной шляпе. Седая клинышком бородка, пенсне на заострённом носике - ну явно профессор. Этот белый старичок бросился ловить кота, в которого обернулся чёрный пиджак. Зачем? Уж не отомстить ли за обиду, ведь тот его толкнул?.. Но нет, кажется, нет, белый старичок не способен ударить даже своего обидчика. В отличие от чёрного, он принадлежит к другому типу людей. Должно быть, тут другая причина, почему он стал ловить кота.
Надо сказать, что пока они стояли в толпе, старичок не обращал на чёрного внимания - никакого. А стояли-то они почти рядом. Кажется, чёрный был чуть сзади?.. Ну да, ну да, ведь он толкнул белого, прыгнул под колёса и ... стал котом. Ба! осенило! если уж он стал котом, то тогда... то тогда кем он был в пиджаке?.. этот чёрный пиджак... этот кот... тьфу! чтоб не запутаться, буду звать его человекокот, ибо это есть единый перевоплощающийся герой моего рассказа. Был пиджак, стал - кот; в итоге - человекокот.
Итак, белый профессор стал ловить кота. Смотреть на это было забавно. Он был похож на неуклюжего ребёнка, пытающегося поймать птичку, которая прыгала с места на место. Кот издевался над профессором так же, как и над сворой собак во дворе - ведь понятно, что это тот же самый кот - кот с белой отметиной на голове, кот, с которого начались мои сегодняшние приключения, тот кот из "тюремного" двора. Я бы даже сказал - мой кот. Старичок-профессор подбежал к нему, нагнулся, хотел схватить его, но тот не дался - отпрыгнул в сторону на метр. Профессор за ним - неуклюжий, нерасторопный - протягивает маленькие ручки ... кот в сторону - одним прыжком. Затем опять: профессор семенит к добыче и с распростертыми объятьями хвать его!.. но мимо. Никак не мог он совладать с котом - кот прыгал как пантера. И так каждый раз, подпустив профессора совсем близко, он снова убегал. И даже если бы старик поймал кота, то всё равно не смог бы совладать с ним, ибо кот был крупный кот.
Профессор вспотел уж бегать за ним, как к поимке подключился ещё один охотник - деревенского вида крупный мужик. Последний оказался просто мужлан, этакий солдафон. Фантастический размах его огромных ручищ позволил бы ему сцапать целый дом, не тó-что там какого-то кота. Он раздавил бы все преграды. Это был целый танк. Его лицо и руки сплошь были покрыты огненными коростами. Это был настоящий нейродермит. Медленной тяжёлой поступью, словно окружая противника, он двинулся на кота. Кот сжался и прижал уши, а когда мужик приблизился на расстояние протянутой руки, он уже оскалился и зарычал как зверь. Видно, не понравилось ему, что он оказался один против двоих. Но, правда, он и не думал покидать рельсы. Он был как дрессированный и не бежал от публики. И скажем больше: он издевался над ними. Все потуги ловцов были напрасны. И в насмешку над ними он, после двух-трёх прыжков, начал смеяться, - обыкновенно так, по-человечески, нахально. Присядет на рельсы, ждёт, пока те наступают, и смеётся. Вот они окружают его, а он - прыг между ними и - на машину, на капот, и там смеется, ждёт их, а они злятся. Газик уже поставили на колеса, и ефрейтор приводил его в надлежащий вид, не обращая внимания на сидящего кота.
- Я поймаю тебя!.. - крикнул профессор и бросился к машине, но, бедняга, запнулся о шпалу и в итоге... растянулся лежать.
- Убью!.. - завопил мужик, подбегая к газику.
Он занёс свой огромный кулак над котом и ... опустил его, будто молот на голову бедного животного. Раздался дикий вой и скрежет ломаемого металла. Это был действительно человек-танк: после его удара капот автомобиля был изуродован до неисправимости. Рябой ефрейтор завизжал как резаный и подскочил к верзиле. Его пузатый начальник схватился за кобуру. Мужик немного растерялся и сделал жалостливый вид: простите, мол, не рассчитал.
Но заливающийся звонкий хохот оторвал их всех друг от друга и от несчастного автомобиля. Кот был цел и невредим. Его потеха продолжалась. Он так искусно издевался над ними, что не было никакого сомнения в его превосходстве. Он опять сидел на рельсах и, казалось, что вот-вот своими лапами схватится за живот и покатится набок со смеху. Теперь уж и ефрейтор стал преследовать кота. Начальник достал-таки свой пистолет, но, не зная, что с ним делать, тут же спрятал его в кобуру и потом, дурак, для чего-то захлопал в ладоши, на изумление и радость публики.
Чёрный кот с белой отметиной на голове был главной фигурой сего действа, он доминировал над остальными участниками. Я был захвачен им так сильно, что забыл о моём начальнике. Но разумно рассуждая, ведь так и должно быть, - теперь мне необходимо думать о моём превращении в солдата, о войне, о грохоте взрывов, об убитых девочке и её матери, о сгоревших цистернах на сортировке, о победителях. Я вспомнил странный двор, где он гонял собак и я решил, что моё превращение как-то связано с двором и котом, и превращение назад будет зависеть, конечно же, от кота, потому я тоже бросился его ловить. Как бы глупо это ни было, но это было в моих интересах, и это было единственно правильное решение.
Мы оказались в стороне от рельсов. Кот взобрался на невысокий тополь. Мы подпрыгивали, тянулись до него руками, кричали на него. А он, мерзавец, облизывал себя языком, как будто нас и не было вовсе.
Профессор:
- Я достану тебя, бездельник! А-ну, слезай! Хватит уж. Когда ты, наконец, поймёшь, что старших надо слушать?.. Слезай!
Он разговаривал с ним как с равным, как с человеком. Как будто тот мог его понять и что-нибудь ответить. Хотя, ведь мог, мог наверно, ведь это же не просто кот, а - человекокот.
Кто-то принёс пилу. Начали подпиливать дерево. Суетились. Зачем такая крайняя мера! Губители, могли бы ведь только приставить пилу к стволу для острастки - кот бы спрыгнул. Так нет же - сразу пилить. Но кот и так уже был в прыжке...
Я видел этот прыжок. Он летел как в замедленном показе фильма. Он словно парил и потом приземлился мягко-мягко - метрах в десяти от тополя и побежал. Мы бросились за ним, но... очень медленно, так тихо, так скованно, что и не догнать. Я бежал (если, конечно, уместно будет моё передвижение назвать бегом), бежал как ватный, тающий, растягивающийся, как в неге, как будто сон овладел всеми моими членами. Так же и мои сопутники еле-еле передвигали свои тела. Эта замедленная гонка продолжалась несколько минут. Затем началось ускорение, причём дистанция между нами и котом оставалась неизменной, мы ни на йоту не могли приблизиться к нему - он не давал нам надежды.
Вскоре наша скорость пришла в норму. И тогда бессмысленная гонка прекратилась - кот благополучно скрылся в ближайшей подворотне, и был таков! - к моему большому неудовольствию.
Опять был слышен пригородный гул канонады. Над сортировкой висели тучи дыма. Гарь и копоть распространялись по воздуху. Настроение было ужасное. Я был подавлен и думал уйти поскорее отсюда.
Профессор объяснял своим недоумённым спутникам, что этот кот есть превращающийся кот, что такие коты бывают в природе, бывают, что это редкий, уникальный случай, но, как видите, вполне имеющий место. Но мне-то что оттого? Мне не нужны его успокаивающие слова. И я пошёл, куда глаза глядят, я и так сполна получил то, что имею в настоящую минуту. Скажите мне, где это видано, чтобы без каких-либо причин на то, без каких-либо физических перегрузок, абсолютно спокойно, даже не заметив того! - взять да и перенестись из перестроечных времён в 1941 год?! Что на это скажет мне уважаемый профессор, так сильно разбирающийся в котах? что?.. Эка невидаль! - превращающийся кот, человекокот, тоже мне, оборотень...
Я шёл по городу, охваченному приблизившейся войной. Город был почти пуст, покинут. Многие бежали, многих объял трепет и ужас. Казалось, наступает конец света.
Я почувствовал сам в себе ощущение разрозненности. Только так, только таким вот словом, могу назвать своё ощущение, неиспытываемое мною прежде. Видимо так и должно быть, когда война и когда тебя уносит в другую эпоху. А может бросить всё?.. все свои делишки: нужные и ненужные? бросить, да и податься на передовую? Там дадут винтовку, и пойду я с ней на... танки. Но есть ли она, эта передовая? Сомнительно что-то. А если и есть, то непременно убьют, обязательно убьют, как дважды два, наверняка! И пусть, туда и дорога, хоть к начальнику не попаду. О, может быть я потому и оказался здесь, чтобы не попасть к начальнику?.. Вопрос этот казался наполовину разрезанным, только наполовину, а потому, пока я не пойму второй половины, не пойму и всей сути, а значит, нечего и думать о винтовке и передовой, да-да - нéчего. Надо разрешать сей вопрос полностью.
На какой-то улице я увидел разбитую полуторку. Она была подкошена передком в землю. Наверное, сражена была прямо в сердце - в мотор. Теперь она была бессмысленна, не нужна и люди оставили её.
Машину заливал дождь. А я даже и не заметил, как промок до нитки. Я думал о первопричине. То есть о том, откуда всё это взялось. Непосредственным виновником всего случившегося со мною я считал кота, только его и никого и ничто больше... ну, косвенно, ещё двор, где я его встретил. Первопричина, действительно, в коте. В том "тюремном" дворе, помню, он был на крыше двухэтажки, расхаживал там, пугая голубей. Когда он посмотрел на меня, его глаза вспыхнули, что-то сверкнуло, из глаз посыпались искры и, наступила тьма... тогда я не заметил... не помню; но теперь мне кажется, что он разгуливал по крыше и сиял фосфорическим светом и должно быть, негодяй, смеялся и тогда. Вот. А потом, когда снова стало светло, он исчез, и вскоре выяснилось, что я ... в 41-ом году, да, значит, именно в тот самый момент я и был переброшен во времени. Ещё и "Брызги шампанского" там сразу заиграли... Сам ли он меня перебросил или как-то иначе, но явно, что он тут замешан. Это, возможно, не первопричина, но какая-то находка. И находка, однако же, важная, единственно важная и значимая для меня, потому-как думать о другóм (о причине, зачем и почему это случилось) не было никакого смысла, ибо этого просто не понять никогда. Ведь действительно, если я не знаю, что теперь происходит со мной, то коль-ми паче знать мне, почему и для чего это происходит! Ясно, что нет смысла стоять тут под дождём и мокнуть, ясно, что надо искать тот двор, как бы далёк он ни был, ибо, где же ещё я найду чёрного кота с белой отметиной на голове? Я бросил разбитую полуторку и пошёл искать свободу. (Искать свободу - как это противоречит моей любви к моему начальнику, не правда ли?..)
Я не представлял себе куда пойти: в какую сторону? Всякий знает, что не так-то просто найти нужную улицу и двор в незнакомом городе; ибо, то, что этот город мой, конечно, не вызывает сомнения, но, он такой мой, что совсем-что не мой, всё знакомо, но... город из сна, из прошлого, потому и не мой, потому и не знаешь куда идти.
Пока я ориентировался, дождик, прошёл. Мокрая гимнастерка прилипла к телу, набежал озноб и, кажется, предполагался насморк, да и усталость нахлынула как ледяной вал. Сравнение, возможно, неудачное, но, честно, именно такое ледяное ощущение я испытывал после дождя.
Я вспомнил о коньяке и к удивлению от одной такой приятной мысли я скоро согрелся, стал бодрее, увереннее. И подумал, что, конечно же, найду выход, непременно найду. Найду этот злополучный двор и выловлю там кота с белой отметиной на голове. И надо бы скорее приступать к этому предприятию, пока ещё не стемнело.
Однако, я проголодался. Целый день ведь ничего не ел. Я вспомнил про портфель, в котором уже не было вчерашней колбасы; помнится, я скормил её несчастной собачушке. Надо было отдать ей половину, теперь бы подкрепился; это всё моя нерасчётливость подвела меня к состоянию голода. А ведь по профессии я еврей, стыдно быть таким растяпой. Мог бы и вовсе не подкармливать собаку. Да и вообще, во всей этой ситуации, надо признаться, я и оказался-то только лишь благодаря своей нерасчетливости и недальновидности. Ведь так? - что ж скрывать. Зачем мне понадобилось идти к начальнику?! Сам виноват. Ведь не гнал никто. Затея эта была до того надуманная и неперспективная, что даже тогда казалось, что её можно было отложить. Но ведь я тогда подумал, дурак: для чего ж откладывать? когда можно и не откладывать. Вот так я рассудил тогда по своей глупости и пошёл-таки к начальнику. Потом, зачем я поплёлся через этот дурацкий двор? не зря, видно, я почувствовал там тюремное настроение, коли теперь нахожусь в месте ещё более отдалённом и ужасном, нежели тюрьма. Зачем, в конце концов, я обратил внимание на этого кота? Ведь дéла не было смотреть! Дурак! Сам виноват. Во всём!.. Но что сожалеть теперь? Это уж характер, такой характер вот, его не устранишь, не упразднишь, не сунешь в корзину для мусора. Характер - вещь трудноисправимая у человека (если вообще, исправимая), в особенности у такого, как я, бестолкового и непутёвого, одним словом... слабохарактерного.
И как же, прикáжете, утолить мне голод? Жажду, положим, я утолю - коньяком. Так ведь нет такой жажды! Впрочем, если бы и была жажда, то коньяк здесь не помощник. Им скорее сытым станешь, чем напоенным. И эта удивительная находка вновь ободрила меня и подняла мне настроение. Конечно, я тут же решил пригубить коньяку. Зайду-ка, думаю, в ближайший двор, там и выпью на первой же скамеечке. Авось не прогонит никто...
I I I
"Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в по?стели превратился в страшное насекомое"
"Превращение" Ф.Кафка
Я увидел высокую дворовую арку. Арка заманивала меня пройти в глубину двора. И только ступил я за черту этого двора, как тут же увидел знакомого кота. Кот гулял по двору. Он похож был на угрюмого стражника, и был с взъерошенной шерстью. Он ходил словно дворник, словно истинный хозяин двора, впрочем, без ключей и метлы, ходил сам по себе, как и подобает обыкновенному коту. Но он есть и необыкновенный кот, потому что всем своим видом, начиная с ранних пределов двора, он особенно важничал, он ходил взад-вперёд по двору, как бы охраняя его одним только своим начальственным присутствием, как тигр вне клетки, с чувством самоуверенности, самодовольства и свободы. Вся эта его самость выражалась налицо, именно так оно и было, не иначе. Нельзя было спутать такого откровенного настроения - самонастроения, что ли.
Я сразу окликнул его, без церемоний, этого разбойника, окликнул не как дворника, а как дворового мальчишку:
- Эй-ты! Человекокот! Стой! Не уходи. (Да он и не собирался уходить, негодяй.) Я тебя не трону. Подожди. Поговорить надо.
Он остановился и внимательно посмотрел на меня. Мне показалось, что ему понравилось такое обращение, что я назвал его человекокотом. Ведь профессор-то, наверняка, не считал его за человека. Да, понравилось. Это было совершенно очевидно. В его глазах было удивление и любопытство.
- Расскажи, кто ты? - сказал я.
Он пошел в глубину двора, приглашая меня за собой, пошёл медленной поступью, ещё более важно, чем прежде, с каким-то высшим достоинством, уже как чрезвычайно учтивый и гостеприимный барин.
В глубине двора была беседка, куда он и пошёл. Я за ним.
Вообще-то, я неравнодушен, к кошкам, потому я решил погладить его. Как только я дотронулся до его короткошерстной шкурки, он тут же стал человеком. Встал в полный рост. Был такой же, как я.
Мы зашли в беседку. Он сел на скамейку, облокотился на решётчатую спинку, зевнул и ... вытянулся во всю длину - как ни в чём ни бывало, как будто и не было в помине его второй сути... или природы. Но удивляться не приходилось - ведь это ж был настоящий человекокот, существо единичное в двух лицах.
Теперь я разглядел его внимательно. Он был в чёрном (опять чёрное, всё в нём чёрное, кроме белой отметины на голове), в чёрном, но уже достаточно выцветшем, почти до серого цвета, местами до блеска, спортивном костюме: трико и футболке. Свой чёрный пиджак он где-то бросил. На груди, где сердце, была эмблема спортивного общества - большая буква "Д". Ишь ты, динамовец! Костюмчик-то поношенный, но наверняка, краденый, - решил я.
Человекокот казался немного полноватым, особенно выделял?ся его
живот. Хотя весь его облик, в мужеском смысле, был не
сказать, чтобы неприглядным... нет, скорее, вполне средней приличности мужчина, не спортивного, конечно, типа. Он походил одновременно
на аристократа, столоначальника и, более всего, на повсед?невного повесу. Он лежал-позёвывал, но был, как, ни странно,
бодр и, думается, подвижен, потому что: случись сию минуту
что-нибудь из ряда вон... он тут же будет готов не только
сделать правильные умственные выводы как настоящий в смысле слова человек, но и показать себя в деле, как кот, даже, может быть, со всем отчаянием бро?ситься в переделку или на какую-нибудь подвернувшуюся
жертву. Цвет лица его был, что странно, светлым, глаза -
голубые. Я дотронулся до него, как бы проверяя: не призрак ли он?
Он не показал вида. (В смысле ответной реакции,
что трогают его). Он был явно не призрак. Он - реален.
Пока он лежал, я трогал его грудь, живот, ноги. Тело его
было мягким и тёплым. От него пахло чем-то прелым, как от
давно не мытой кошки. Казалось бы, надо удивляться, надо
поражаться, но я не делал этого, я лишь дивился сам в се?бе,
дивился тому, что не удивляюсь, что не поражаюсь. Он
молчал, зевал и посапывал. Он был сейчас со слабо прищу?ренными глазами. В моей голове перемешалось всё: перестрой?ка и война, любимый начальник мой и любимые начальники моего начальника,
человекокот и связанное с ним превращение. Но вскоре я,
наконец, нашёлся и заговорил.
Я сказал:
- Выпить хочешь?
Он:
- Вот все вы так, люди, чуть что - сразу выпить, сразу в бутылку... Нет чтоб поговорить, познакомиться, понять друг друга, поиграть во что-нибудь или ... да просто помолчать, не досаждая другому... Вот я сейчас размышлял, а ты перебил меня и теперь я забуду... забуду... да вот и забыл уже, о чём только что думал!.. Всё бы вам в бутылку заглядывать!..
- Но выпить-то хочешь?
- Ух, терпеть не могу запаха вина! До чего ж мерзко! Голова от него трещит, кружится-так... в глазах круги, всё плывёт, двоится, а если переберёшь, то и троится, до того погано в голове, что кажется вот-вот растеряешь все мысли и станешь... котом без мыслей, или даже, что ещё хуже, станешь котом с больными, пьяными мыслями. А что за кот без мысли!.. не говоря уж о коте с пьяной мыслью. Ха-ха! Нет... Терпеть не могу и пива. Вот если бы поесть чего-нибудь... например, колбасы...
- А я выпью, у меня коньяк есть, - сказал я, открывая портфель.
- Ха! - воскликнул человекокот и приподнялся. Затем он сел. - Коньяк у него есть... Да коньяку-то я и сам выпью. Ну-ка плесни-ка мне несколько глоточков... для пробы.
- Но ты сказал, что не любишь выпивку.
- Это я вино и пиво не люблю. А коньяк - с удовольствием, даже - с превеликим удовольствь-ем. Я, вообще, добрый и смирный, никого не трогаю, никому не мешаю, люблю тепло, люблю, так сказать, "в тепле сидеть да коньячком пользоваться". Мир люблю. Чтобы меня никто не трогал, и я тогда никого не трону, не побеспокою. Мир люблю. Что может быть лучше?.. Тáк-что, коньячком люблю побаловаться я с удовольствь-ем. Давай! Он пахнет подвалом и клопами, это как раз по мне. В нём нет запаха вина, дрожжей или кислятины.
"Этакий любитель коньяка с буквой "Д" на сердце! Да он знаток, как я погляжу... в своем роде, конечно" - подумал я.
- Но в коньяке есть градус, большой градус, алкоголь, от которого могут, как ты говоришь, болеть мысли. Может быть, тебе не надо?.. да и стаканчика у меня нет... куда ж я плесну?.. я сам его из горлышка, - сказал я, предостерегая своего собеседника.
- Я тоже могу из горлá! - чётко сказал человекокот и поставил точку, добавив: - Давай!
Он выхватил из моих рук бутылку, которую я только что изъял из портфеля. Я не успел опомниться, не успел сказать ни слова, как он запрокинул голову назад, приставил бутылку ко рту и влил из неё всё содержимое в себя, оставив меня в полнейшем недоумении и без коньяка. Я только следом за этим его наглым деянием посмотрел сквозь бутылку и увидел её прозрачную пустоту. Ни фига себе - ни грамма!..
- Ты - подлец! - возмутился я, - это нечестно с твоей стороны, я не ожидал от тебя такой жадности.
- Что ты! - воскликнул он, и, кажется, сам обиделся, - ведь я выпил только половину! Вторую половину... то есть первую - выпил ты, ведь так?.. Что же ты обвиняешь меня в жадности? Да и сердиться нечего, потому что угощаешь-то - ты, а не я.
Пришлось с ним согласиться. Это была правда, и никакие мои доводы о том, что свою половину я выпил раньше, его не убедили бы, да и не могли бы убедить, впрочем, я особо и не старался, ведь угощал-то, действительно, я.
Он быстро захмелел. На его лице появилась наихитрейшая улыбка. В глазах была коварная игра. Он действительно хотел играть со мной, - да и играл. Весь облик его представлял собой усмешку, беспредельную усмешку, - чуть ли ни над всем миром. Он был в повышенном настроении, он был доволен, не то, что я. Он занялся своими руками, рассматривая длинные свои пальцы и грязные ногти. Потом он спросил: "Где твой саквояж?" "Что?" - сказал я, но тут же понял, что это он о портфеле моём. Я промолчал. Мой рыжий друг был при мне возле ног, всё равно, что верный пёс. И действительно, он верный, я доверяю ему все тайны: ведь в портфеле-то у меня что?.. - чековая книжка (инкассо), накладные, скоросшиватель с приказами и пара пустых (бланков для приказов), в общем, документы со службы... ну, и ещё одна, скажем, престранная вещь лежит в портфеле... - это школьная тетрадка, позаимствованная третьего дня у моего товарища по бутылке, уральского писателя со странной фамилией Уверовал (до сих нор не знаю: псевдоним это, или настоящая фамилия), да, простая школьная тетрадка за две копейки, в клеточку, там записи, какие-то измышления - дичайшие и фантастичнейшие - о жизни, творчестве и убийстве сибирского писателя Шукшина (у меня на кухне товарищ читал её мне шёпотом; разумеется, за бутылкой), кстати, когда вернусь, надо показать её начальнику, непременно показать, - что он скажет?.. А этот тут сказал с ехидцей:
- Хорошо бы, поесть что-нибудь...
- Ты говоришь как мечтатель. Что за тон?
- А что? - уж и помечтать нельзя?
- Я голоден не меньше твоего, да помалкиваю.
- А что? - спросил он.
Я не понял, что он имел в виду; действительно, а что?
- Зря ты скормил колбасу собаке. Она не заслужила.
Это до беспечности глупо и преступно. Бестолковщина! -
зло сказал мой собеседник и в знак протеста отвернулся, показав мне жирный свой затылок.
- Да... наверное, зря... - согласился я, но тут же опомнился и встрепенулся, - ну уж и зря - совсем не зря!.. Как же легко я поддаюсь на твои... провокационные выпады, соглашаюсь с тобой быстрее, чем... с самим собой. Нет, ты неправильно говоришь. Как мог я с ней не поделиться!
- С кем? - спросил он, поворачиваясь ко мне.
- Как "с кем"? - не понял я, но потом: - Конечно, с собакой, с той маленькой собачушкой, которую я пожалел, ведь она ж бездомная... Другое дело, если бы я отдал ей половину, а вторую съел бы сам... тогда бы ты мог меня обвинять. Но я-то сам голоден! и, повторяю, не меньше твоего.
- Ну, это твоя вина, а не моя.
- Да-нý тебя...
Помолчали. На дворе потемнело.
И только тут меня осенило. Наконец-то! Будто глаза мои прежде были удержаны, а тут вдруг открылось. Простая мысль явилась мне как солнце. До того простая мысль, что увидеть её и понять надо было раньше, и даже не раньше, а с самого начала. Ведь меня ждёт начальник! Мой начальник! Мой любимый начальник! - Вот мысль та. Мой начальник, любимый!! А я где? Дурак! Любой мальчишка или какой-нибудь задрипанный пьяньчужка давно бы понял, о чём тут дело. А я - о колбасе, о коньяке... тьфу, чёрт!
- Давай меня назад! - вскричал я. - Домой - к начальнику!
- "Назад"?.. или, может быть, вперёд?..
- Опять он начал... - сплюнул я в сторону, - не паясничай!
- Нет, ты скажи мне, назад или вперёд? куда? куда тебе надо?.. В прошлое или в будущее?
- Что за чёрт... - начал, было, я, но не договорил; но когда хотел продолжить мысль (правда, непонятно какую), он бесцеремонно перебил меня:
- Нет уж, чёрта ты оставь. Оставь, оставь! Это не по твоей части ... - а по моей. Один мой знакомый чёрт настоятельно советует мне... ха-ха... впрочем, об этом потом, потом... Ну, так что? куда тебе: назад - в прошлое?.. или вперёд - в будущее?..
- Верни меня назад, тьфу!.. домой... в моё время, меня ждёт начальник... и поскорее, быстрее!
- Все спешат куда-то, всех кто-то ждёт. Я, наверное, один такой... свободный, сам себе хозяин. Бегает за мной один профессор, видал, наверное, его? Такой грубиян и невоспитанный старикашка. Тоже всё спешит и хочет куда-то попасть. Но я-то тут причём? Я так ясно ему и сказал. Я ему не помощник. Нý его! - пусть сам...
- Да не интересует меня никакой профессор!
- Ну-ну, будь же терпелив. Не психуй. Вот я тебе пока историю одну... такую маленькую, манюсеньку историйку ... отпущу. Xочешь? Послушай-ка...
- Да на что мне? Не надо историй. И я не могу терпеть! - я тебе не Иов.
- Нет уж, слушай! Году так в тысяча восемьсот... тысяча восемьсот... ну, в общем, в XIX веке в одном европейском государстве собралась экспедиция... туристов так... за сто, и вот это предприятие двинулось в Россию на поезде из 4-х вагонов. Они решили посмотреть на невиданный ими ранее народ, живущий на окраине Европы, его обычаи, природу, ну и прочее, - экзотики им захотелось. В то далёкое время поезда ходили не так скоро, как теперь, и поначалу всё шло хорошо, без помех, поломок и приключений, все были довольны и блаженствовали в пути, наслаждаясь прекрасными видами восточной Европы. Но поезду не суждено было прибыть по месту назначения. В пути случился непредвиденный казус. Пройдя добрую половину пути, в одном из горных массивов, поезд вошёл в туннель, но из него... не вышел. Ещё когда поезд подходил к туннелю два пассажира заметили странное явление, исходящее из скалы, в которой был проделан туннель. Явление шло навстречу поезду - для глаз человека это было обычным туманом, испарением или дымовой завесой, чем угодно, кто что видел, - и так испугало этих двоих пассажиров, что они оставили эту затею - поездку в Россию, и спрыгнули с поезда перед самым туннелем, чем, в итоге, и спаслись. Мне доподлинно известно... хи-хи... от знакомого чёрта!.. что там произошло искривление пространства. Поезд исчез; разумеется, вместе с пассажирами. Но он вовсе не был уничтожен. Он только пропал: он вошёл в туннель, но из туннеля не вышел. Как ты думаешь? ведь это же не означает, что он был уничтожен?.. Да, произошло искривление пространства, а вместе с ним и времени, в чём и состоит главное свойство загадочного для людей явления... Поезд провалился, или если хочешь, прорвался, в другую эпоху. Вот, как и ты теперь - провалился в 1941 год. Разница только в том, что ты провалился... - попал в прошлое, а поезд - прорвался в будущее. Поезд появился в первой половине XX века. Он стал поездом-призраком, он носился по несуществующим рельсам, внезапно где-то появлялся и так же внезапно пропадал. Один стрелочник увидел, как поезд идёт по насыпи, на которой нет рельсов. Стрелочник чуть не спятил и вскоре безнадёжно запил. Одна жалкая старушенция сошла с ума, когда увидела летящий поезд над рекой, где в помине не было никакого моста. Таких свидетельских примеров сотни. Ими "пищат" страницы многих провинциальных газет. Разумеется, поезд ходил, конечно, по рельсам, по самым настоящим рельсам, но которые были давно - в XIX веке, а видели-то его уже в XX веке, где по разным причинам уже не было этих рельс. Поезд-призрак в XX веке отстучал колёсами всю Россию. Он и до сих пор блуждает по просторам огромной страны, и так, наверное, будет до конца века. Но что самое удивительное... - поезд этот без людей! А где бы, ты думаешь, были в то время люди?.. ха-ха... в то время они были - нигде. Они были в далёкой Мексике в XVIII веке! - провалились в прошлое, и находились - все до одного - в самасшедшем домý. Из пассажиров поезда они превратились в пассажиров психушки. Вот куда их занесло. Вот им экзотика - так экзотика! Их "посадили" за то, что они несли "какую-то чепуху" о том, что прибыли из будущего... Вся эта история покрыта тайной... Может ли быть выход из такой ситуации? - как ты думаешь? Можно ли вернуться назад? в своё время?
- ... Я думаю, можно. И ты поможешь мне.
- Я вот что хочу сказать. Ты тут пока посиди немножко, отдохни, а я отлучусь на минутку, у меня появилась мысль... А ты подожди, подожди, я быстро вернусь, - сказал он, встал и не спеша пошёл со двора.
Я сижу и жду, как верный исполнитель, ведь он же попросил. Я, вообще, всегда-всегда выполнял все маломальские прихоти моего начальника, не говоря уж о более крупных и важных его поручениях. Я никогда-никогда не преступал приказания вышестоящего надо мной господина. А помыслить о бунте я не посмел бы даже в самом пьяном разгуле. Я робкий. Вот какой я. Что мне говорят, всегда то и делаю. Всё это я сохранил ещё от юности моей. В этом весь мой страх и вся моя преданность, да и любовь, к начальнику. И как же Их не слушаться? Ведь немедля составят совещание против меня с тем, чтоб погубить меня, и вместо какой-нибудь выгодной командировки "к бабушке на пироги", удалят меня, осудят, предадут истязателям, поругаются надо мной, оплюют, будут бить и, может быть, вырежут на мне надпись "Люби начальника своего больше чем самого себя!", да потом, глядишь, и ... убьют. Хочу ли я этого? Нет, не хочу. В этом-то и есть весь мой страх и трепет, и любовь к начальнику.
Однако, темнеет. Поздно уже. Хватит сидеть. Пойду-ка, посмотрю, где он там задержался... Ба! да ведь он сбежал! он просто сбежал от меня! Как же я... о, чёрт... И я, как полоумный сорвался с места и побежал. Как же я допустил это? Раззява!..
Я уже был вне двора и смотрел налево и направо: куда ж бежать за ним?.. Побежал налево. Улица эта была довольно широкой, но совершенно безлюдной в этот час и, пробежав добрую сотню метров, я понял, что выбрал неправильное направление. Я побежал назад. Пробегая мимо злополучного двора, я мельком заглянул под арку, наивно полагая, что может быть тот гад, вдруг вернулся. Конечно, двор был пуст. Я побежал направо. Тут широкая улица делает непонятное сужение. Вдоль дороги стоят фонари, большая часть из них, как обычно, бездействует, остальные светят кое-как, мерцают. Здесь темнее, гораздо темнее, чем на широкой стороне улицы. Значит, он должен быть где-то тут. Пробежав два квартала, я обнаружил его следы. То была перевёрнутая мотоциклетка на дороге. Я остановился. Вокруг - никого. Одинокая мотоциклетка с крутящимся колесом свидетельствовала о том, что это его рук дело, наверняка. Я в этом не сомневался - ни секунды. "Он где-то здесь, здесь, недалеко, я чувствую", - подумал я и побежал дальше.
И вот я увидел удаляющуюся его фигуру. Я догонял его. Теперь ему не уйти. Я крикнул: "Стой!" И как ни странно, он остановился. Я подбежал к нему. Я толкнул его в плечо. Я очень запыхался и не мог сказать ни слова, я тяжело дышал. Он посмотрел на меня вопросительным взглядом и потом чуть улыбнулся. Но я не поверил его улыбке. Потом он хмыкнул, показал рукой, что надо идти и пошел-себе дальше. Я - за ним. Так и шли: он - впереди, я - следом. Мы шли довольно долго. На город начинал ложиться мрак. Скоро будет ночь, а я ещё не дома. Кажется, мой путеводитель решил увести меня из города - туда он шёл. Но зачем? зачем всё это?.. И почему я ничего не предпринимаю для того, чтобы вернуться домой?.. Я вспомнил о начальнике: как он там? здоров ли? не скучает ли в моё отсутствие? Лишь бы у него было всё хорошо. Мысль эта, о том, чтобы у него было всё хорошо, была приятная для меня мысль, и она, как какое-то существо, взяла да и вышла из меня и пошла со мною рядом, как самостоятельная, параллельно мне. Мы шли с ней рука к руке за этим неприятным типом, уводящим нас из города. Я попытался обработать эту мысль, укротить её, но она не далась, так как была совершенно независима от меня. "Я - безумец! " - подумал я.
На одной из последних улочек города он вдруг остановился, повернулся ко мне и посмотрел таким дружеским взглядом, как будто мы и есть, друзья не разлей вода. Он улыбался, но я опять не поверил его улыбке.
Мы стояли под чашкой фонаря с тускло светящейся лампой.
- Мы что - уже помирились? - спросил я, рассматривая его улыбку.
- Что ты! мы и не ссорились, - ответил он. - И не смотри на меня так враждебно, не надо, и не помышляй в сердце
своём обо мне плохо, я не такой... Я ведь насквозь вижу духом
моим твоё недоверие, а надо бы мне верить, - я не собирался
бежать.
"Белиберда какая-то!" - подумал я.
- Я не убегал от тебя, - оправдывался он.
- Так что же ты делал? своим бегством-то?.. шёл ко мне навстречу, что ли?.. Зачем сбежал со двора?
- А затем что бы сменить обстановочку и показать тебе... одну вещь... весьма любопытную... тебя заинтересует. Вот послушай-ка...
- Да что такое?
- Есть на свете книжка одна... - "Нос" называется. Так вот там написано... там написано... - теперь он был похож на чёрта. Откуда-то он вынул блестящий чёрный блокнот, усмехнулся и раскрыл его. Освещение возле фонаря было слабенькое, но, однако же, достаточное для того, чтобы читать. И он зачитал мне:
- "Но что страннее, что непонятнее всего, - это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно... нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы, просто я не знаю, что это...
А, однако же, при всём том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?.. А всё, однако же, как поразмыслишь, во всём этом, право есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, - редко, но бывают". Вот тебе "Нос".
- И что? - спросил я в полнейшем недоумении.
- А то, что это Гоголь и ... это косвенно касается тебя, твоего случая; впрочем, касается даже не косвенно, а - напрямую. Ты посмотри сам: твой случай весь странный, непонятный, непостижимый, с самого начала, с самого утра он был наполнен небывальщиной, ты знаешь это сам. Уникальный случай! Он не несёт в себе никакой ясности ни для тебя, ни для окружающих, и пользы от твоего случая никому никакой: ни отечеству, ни мне, ни тебе, ни начальству. Но, как сказал ваш классик... сейчас посмотрю... однако же, при всём том, ха-ха... можно и допустить... и бывают на свете подобные происшествия, редко, но бывают, вот так, мол, изрёк ваш классик, ха-ха... И это не сон для тебя, это - реальность...
- Да, случай твой невероятный, - продолжал мой мучитель, - Ничего не скажешь, но он - факт. И даже чем невероятнее, чем неправдоподобнее, тем он более настоящь для тебя, действителен, пойми это, - это основное в нём. И ещё есть одно основное в нём - это то, что он ещё незакончен. Пожалуй, это даже главное в нём. И ты скоро узнаешь почему... И не беги от него. От судьбы не уйдешь.
- Кáк-так "незакончен"? почему? - испугался я.
- А вот почему. У меня есть знакомый чёрт, ну, ты знаешь уже... он рассказывал мне про Гоголя, что, мол, тот любил чертей и разные несуразности. Это достоверно. Это ты сам можешь проверить. Возьми хотя бы тот же "Нос" его... иль "Вий". Мой чёрт рассказывал и про могилу Гоголя, куда по определённым ночам направляются со всех сторон полчища тёмной силы, где собираются черти, упыри и вурдалаки, где целый шабаш прекрасных и страшных всё сплошь голых ведьм, и что Гоголю всё это чуть ли не в усладу...
- Да что такое! Что за чертовщина? Оскорблять память Гоголя!.. Да это святотатство! - я готов был разодрать свои одежды. - Черти на могиле!.. Ты что - спятил?.. или ты сумасшедший?..
Он истерически задёргался и захохотал.
- А! да ты вон как! - закричал я. - Знаешь, кто ты есть?
Знаешь?.. Ты сам чёрт!.. - вот ты кто.
Хохот его нарастал.
В моих ушах раздался звон. Этот звон хохотал как будто бы внутри меня, - и звук его вырывался наружу. И я слышал этот хохот изнутри себя и снаружи.
- Собачий сын! Свиное рыло!.. - не унимался я. - Я убью тебя!
Он прекратил трястись и замер - встал как вкопанный. В его глазах отсутствовали зрачки, он смотрел на меня одними белками. Воистину, - дьявол!.. Я заорал как помешанный и схватил его за горло и стал душить. Мне часто снится сон, один и тот же сон, но только с небольшими изменениями, с незначительными изменениями для сна, отклонениями, вариациями, тáк-что смысл сна всегда один: я пытаюсь задушить какую-то мерзкую гадину. Эта гадина предстаёт передо мной в различных обликах: то безобразной крысой, то змеёй, то чудовищным карликом, то каким-то ужасным тараканом, то страшным ящуром, то просто кем-то с мордой свинорылистой и прочими тварями. И я, понимаю, надо непременно её задушить, пока она не наделала непоправимых бед, задушить, может быть, на благо всех людей. Осчастливить, тем самым, само человечество. Я душу её всегда за горло голыми руками, и всегда тварь начинает видоизменяться, и меняется так до безобразия поочерёдно в три-четыре облика, а то и больше, и всегда получается так, что в конце сна она вырывается из моих рук, потому, что у меня не хватает сил, пропадает желание и, может быть, мне становится как бы жалко её что ли, или что-то в этом роде (уж не сострадание ли это? - к твари-то!.. к человеку-то оно наяву не всегда у меня пробуждается)... Да, вырывается из рук и исчезает - она и сон. А вот сейчас сон стал явью, я душу, душу его, а он, как оборотень, меняется. Но ведь он и есть оборотень! В глазах моих плывет, туманится, и ... мой собеседник превращается... в кота, опять в кота. Но в кого ж ему превращаться, разве как не в кота? - ведь он же, кот и есть. Я как во сне, конечно, расслабляюсь. Он, пользуясь моим попустительством, кусает меня, словно пчела жалом в щёку, вырывается из рук и бросается вон; я - за ним, но за ним мне не угнаться, я - пропал. Но я всё равно бегу за ним, - что ж делать? Ибо, спасение только в нём.
Впереди была улица без единого фонаря. Вот в эту-то черноту он и заманил меня. Я кинулся туда как в омут... Что за чёрт такой! - улица не улица, какие-то сарайки, развалины, ветхие пустые домишки. Всё разрушено... но не войной (её как бы и нет теперь - я забыл про неё), - а временем. Древняя, как сам мир, заброшенность была видна даже сквозь темноту пространства. Настоящие руины!
Я бежал по какой-то трухе, запинаясь ногам об гнилые деревяшки, которые, казалось, сами били меня по ногам и тут же рассыпались на глазах. В одном месте я запнулся за непонятный предмет, упал и поранил себе руку, хотел посмотреть, что это за предмет, но бросил его и снова бежал, - и всё по трухе, по останкам старого пригорода, заброшенного людьми (в наших городах это не редкость)...
... И вот, наконец, я ... провалился. Я понял, что падаю в яму, понял это в единый миг, и понял, что обязательно разобьюсь, потому что яма эта оказалась глубоким колодцем. То, что это был колодец, я понял сразу, моментально, опять же, в единый миг. Я залетел в него так же, как тот поезд в туннель, чтобы пропасть, исчезнуть из этого мира, и оказаться в другом. Но я не верю в другой мир и поэтому приготовился к смерти.