В нашей деревне появился новый тракторист. С тех пор, как в лучший мир отправился наш прежний тракторист, минуло без малого два года. Два года деревня мучалась без тракториста, - именно мучалась, и мучалась сполна, ибо это есть самое верное определение того состояния бездействия или, в лучшем случае, полудействия, в котором находилась деревня. Вспахать, пробороздить, завалить землёй яму, перетащить груз или какой-нибудь старухе сломать её последний забор на дрова - было для деревни целой проблемой; трактор-то есть, но нет для него тракториста, нет мужиков. А из тех, что остались в деревне - на трактор не сядет никто, ибо никто не годится. Кого только не звали на наш единственный гусеничный трактор, оставшийся в общее наследство ещё чуть-ли не с колхозных времён. Уж и бабы садились на трактор, и мелюзга, и "председатель" наш, старый как мир, дёргал за рычаги. Но нужен был настоящий тракторист.
И вот, наконец, он появился. Семён. Это был глухой тракторист. Резкое снижение слуха, как выяснилось нами, у него случилось после перенесённого им страшного гриппа в горах, и появившаяся тугоухость приближалась к абсолютной глухоте. 1,5% слуха - вот всё что осталось у него в этом мире, - это вся его ценность... да трактор ещё, и любовь его к нашему трактору. Он его и починил. Весёлый такой. Жизнерадостный. Муху не обидит. Общительный. С виду-то и не скажешь, что глух как пробка. Приехал откуда-то с гор, где веру принял - ислам. Стал мусульманином, значит. В общем - в деревне новый мужик. Бабы ликовали.
"Председатель" наш, 90-летний старик... да какой он, собственно, председатель теперь? одно название только осталось, да и то в кавычках, ибо двух слов связать не может. Поначалу только развёл руками, узнав, что Семён почти глухой (да и понял ли он это?), и потом, опять же, только руками развёл. Но, впрочем, довольно улыбался целую неделю, глядя, как весёлый Семён управляется с непослушной железной машиной, словно с сиротой. Бригадир - практически главный человек в деревне - злостный пьяница, близко к трактору никогда не подходил, боялся его как танка, а тут - ни на шаг не отходит, всё пытается Семёном руководить. Но так как всё время пьян (а теперь-то - с радости - особенно), у него ничего не получается кроме пьяных возгласов типа: "Я тьте, гов-рю... ра-раз-разворочай назад! и... и... прям-м!.. впер-рёд!" и подобной мешанины слов, понятной только ему одному, а вернее всего, и ему непонятной. Есть из мужиков ещё Петрушка... вечно босой Петрушка... как говорится, не пришей к одному женскому месту рукав; одним словом и делом - Иван-дурак. Сначала все думали: юродивый; ан нет, просто дурак и всё. Да и я - безногий инвалид - ветеран афганской войны. Вот и все мужики в деревне. С Семёном, значит, четверо выходит (понятно, что я не в счёт). Остальные - бабы, да малолетки-дети. Кто ж на трактор сядет? - ясно, что глухой Семён.
Деревня наша маленькая. Две узких улочки всего. Одна Центральная, другая... тоже центральная, потому что носит имя Ильича. На этой второй улочке даже что-то вроде памятника имеется упомянутому лицу. Почему я говорю "вроде", это потому, что... Когда-то в незапамятные времена, а вернее, в уже забытое всеми время, когда в деревне было ещё много мужиков и "море" водки, в одной уличной драке, случившейся в деревне, уронили нашего белокаменного вождя наземь. Тело его от такой небывалой доселе неожиданности раскололось, голова откатилась в сторону, оставшись к немалому удивлений всех почему-то совсем целой, её, конечно, подобрали (не пропадать же голове!) и поставили на деревянный толстый брус, что-то вроде постамента - "воткнули тонкой шеей в деревяшку". Ну и чтобы не смущать людей, пока поставили к дому древней бабки Маланьи: передком к её окошку, ну а затылком в сторону единственной продовольственной лавки напротив, да видать и забыли. И получилось этакое "архиважное" изваяние - целое произведение современного поп-арта. Но никто ж такой абстракции не понял! Да, забыл сказать, расколовшееся тело, за ненадобностью, выбросили. Вот потому и стоит памятник, и не скажешь про него, что это настоящий памятник, а только: вроде как памятник. А бабке Маланье нет до него никакого дела, да, кажется, она и не знает про это ничего. Ну что такое для неё эта белая голова на деревяшке? что?.. А до этого, ещё в хрущёвские времена, когда он был настоящим памятником и смотрел на продовольственную лавку, как рассказывает (иногда) вечно пьяный бригадир, на Ильича местные хулиганы, как только стемнеет, всё время надевали шляпу. (Но мне-то думается, что сам рассказчик в молодости этим "промышлял".) Вот вам и деревня. Кто скажет, что это не деревня? Ну-ка?.. Но каков поп, таков и приход... ха-ха, если за попа считать... думай, читатель, кого здесь считать за попа.
Вот на этой улице имени Ильича в ветхом доме бабки Маланьи и поселился глухой тракторист. Каждое утро, в отличие от бабки Маланьи, он смотрел в окошко и видел печальные глаза Ильича. Глаза укоризненно смотрели на него и что-то пытались передать, как будто сам Семён был в чём-то виноват. И Семён задумывался над этим и возможно даже считал себя частично виноватым в том, что голова лишилась тела. Он начинал свой каждый день с Лениным, после взгляда которого, садился на трактор и покидал до самой темноты эти печальные глаза. Да-да, и так каждый день, каждый день у Семёна был для того, чтобы с Лениным с утра уехать и чтобы к вечеру вернуться и закончить день тоже с Лениным. Не дико ли это? Думал ли Семён в это время о своем мулле? - неведомо.
Как только Семён взбирался на трактор и выезжал на улицу, всякий раз вдруг откуда ни возьмись, - как выныривал, - появлялся босяк Петрушка и начинал бегать вокруг трактора и кричать всегда одно: "Ура!.. Ура!..", созывая тем самым всю деревню созерцать на радость. И бабы выходили, и стояли вдоль дороги, сложив свои руки на впалых животах; они преданно улыбались, и рядом с ними чумазая мелюзга удивлённо смотрела в сторону глухого тракториста. И хотя трактор слишком медленно полз по улице, Семён, тем не менее, конечно, важничал. Но пьяный бригадир, как полководец, уводил его на поле "боя" и притом думал-то, хрон, что главный здесь он.
Что делали они там за деревней на каких-то жалких вымученных полях, которые были ли на самом-то деле в природе? - какие-нибудь благодатные нивы или просто голые пашни - были ли?.. - не знаю, ног нет, сходись посмотреть. Да и не надо это знать, никому не надо, главное, что трактор есть и есть тракторист для него, а "голод - не голод" - всё это ерунда. Ведь я тоже радовался ежедневному отъезду и приезду тракториста, пусть он там, на поле хоть весь день со сложенными руками в молитве пред Аллахом на коленях простоит. Если в деревне появилась радость, то никакая беда не страшна - ни голод, ни холод.
И так работал бы Семён на тракторе, работал бы, с Лениным или без Ленина, с муллой или без муллы, если бы не случилась беда... беда, которая унесла со своим приходом от нас всю радость. Беда пришла оттуда, откуда её никто и не ждал: от нового времени, от демократов и от реформ. Впрочем, старые люди, ровесники трактора, от нового времени с самого начала ничего хорошего и не ждали; а таких в деревне, конечно, большинство.
Так вот, приехали в деревню городские физкультурники - "на лоно природы", - и разбили свой лагерь на полянке за последними домами нашей деревни там, где каждое утро проходит семёновский трактор. Лагерь этот, правда, был небольшой - всего-то три палатки. Но шуму там было! - ой-ой-ой!.. Грохотали ритмы, музыка гремела с самого утра. Физкультурники привезли гантели, гири, штанги, снаряды и прочую спортивную утварь и бесились со всем этим скарбом до полного изнеможения. Здоровые почти голые девки (штуки три, - иначе и не назовёшь, то есть не посчитаешь) и могучие парни (этих будет с пяток) в модных белых трусиках, в адидасовских кроссовках, выделывали такие замысловатые пируэты, немыслимые даже для знаменитых спортивных парадов 30-х годов, что все смотревшие на этот шумный балаган в изумлении диву давались. Бабки качали головами, вообще не понимая, что здесь происходит; впрочем, кажется, они осуждали бесстыжих девок. "Председатель" оторопело смотрел, и как всегда, не говоря ни слова, и кажется, тоже ничего не понимая, разводил руками и пятился назад. Пьяный бригадир трезвел от такого натиска голых женских тел. И даже босяк Петрушка поначалу сторонился и боялся подойти ближе, чем на сто шагов. А над лагерем развевался транспарант, на котором внушительным и убедительным текстом было категорически выведено: "На городскую секс-культуру ответим - сельской физкультурой!" И голые тела бегали, плясали, прыгали, кричали и ... переберите все глаголы, все возможные глаголы русского языка и приставьте их к этой компании, и вы не ошибётесь... получится то, что здесь на самом деле происходило. А что они делали ночью? О!- интересный вопрос!.. Эх, этого я не знаю. Но явно, ведь что-то они должны были делать и ночью...
Только счастливый Семён был способен по достоинству оценить этих счастливых славных ребят. Он быстро сдружился с ними и в часы своего отдыха (а по секрету скажем, что и в ущерб работе) активно подключался к спортивным занятиям. Он выбегал на поле в старых китайских кедах, которые "просили есть", и в длинных, опять же, на старый манер, трусах, и становился истинным сельским физкультурником. И это было бесспорно так потому, что... даже от голого от него вечно пахло соляркой, он уже как старик был пропитан этим запахом солярки. Но городские физкультурники не обращали на это внимания, они были сердечно рады Семёну. С приходом Семёна шуму становилось в лагере ещё больше. Физкультурники кричали глухому Семёну, что он должен был делать. Для того чтобы лучше их слышать он открывал рот. Иногда он приходил сюда со своим слуховым аппаратом - это были специальные слуховые рожки, он приставлял их к ушам, но это было неудобно, так как мешало заниматься упражнениями, и потому, чаще всего, Семён просто бегал с открытым ртом, видимо так (через рот) ему, действительно, было лучше слышать. Физкультурники добродушно смеялись и подтрунивали над ним: "Ну, ты, тугоухий чёрт! покажи шпагат!" или: "Глухой! бросай свою пашню и живо в строй!" или: "А-ну, глухой душман, сорвиголова, закрой рот и марш вперёд!.." Конечно, он ничего не слышал, но частично понимал и потому смеялся и отчаянно делал всё что мог. Эта спортивная идиллия продолжалась с месяц.
Ну, а потом физкультурники занялись тем делом, ради которого они и приехали сюда под видом городских физкультурников. "Как так?" - спросит читатель, "Как так?" - спросит Семён, - ведь... Ну-ну, они и есть физкультурники, не бойтесь, самые настоящие городские физкультурники, только немного бывшие они, бывшие физкультурники. Теперь они - больше предприниматели, они все члены малого предприятия - городской фирмы под названием... под названием... Эх, чёрт! - забыл название... Какой-то там толи "Аладдин"... толи ещё какая-то чертовщина... проклятье!.. Ну ладно, в общем, они специализируются по сбору и продаже цветных металлов бывших в употреблении. Они приехали сюда для того, чтобы, - не побоимся слова - украсть медный кабель - выкопать из земли старый государственный кабель и переправить его в город, где его можно будет с успехом продать тому же государству. (Продать не как кабель, конечно, а как медь.) Они побросали свои гантели и снаряды в палатки и теперь выходили из палаток только непременно с лопатами и ломами. Как говорится: "Хватит гулять! Пора... - на работу".
Кабельная трасса проходила в стороне от деревни, сразу за деревенской пашней, - это было версты за две от дома старой бабки Маланьи. Для чего эта линия была предназначена? что она соединяла? - одному Господу ведомо. Тем более, неизвестно для чего и кому она нужна теперь. Известно только, что она теперь отключена от энергосети, то есть обесточена. Почти неделя ушла на раскопку траншей. Ребята потрудились на славу - кабель был виден, его пора доставать.
И вот, в один из дней - это было уже на исходе золотой осени, - в тёплое октябрьское солнечное утро здесь можно было видеть такую картину. Уже опала листва. Нет ни малейшего дуновения ветра. Всё окружающее как бы замерло, замерло тишиной. Сама природа казалась в это утро первозданной тишиной, - природа, но не жизнь, ибо жизнь не может стоять, она - в движении, жизнь порождает жизнь и всё сущее становится жизнью. На голой земле - на ровнёхонькой пашне, - если смотреть в направлении солнца, - можно было видеть паутину - живую паутину мира. Мириады паутинок, этих тонюсеньких мёртвых волосиков, стелились по всей пашне и опутывали её как настоящие живые существа. Они колыхались и создавали видимость движения. Опутывающее единство этой системы всё было в движении и напоминало морские волны. Зрелище, само по себе, изумительное как чудо. Но наши предприимчивые физкультурники не могли видеть этой живой паутины мира. Может быть, если бы они видели, если бы кто-нибудь из них остановился, посмотрел на пашню, остановил бы свой взор и удивился бы этой красоте, тогда... может быть тогда беды и не случилось бы? Но -
в это утро девчата отправились в город за транспортом перевозить кабель. Парни занялись подготовкой к поднятию кабеля: двое из них в траншее ещё кое-где подкапывали, двое разводили костры для того, чтобы сжечь изоляцию, один пошёл в деревню за Семёном, чтобы затем трактором завалить траншеи. Босяк Петрушка, прибежавший сюда из деревни, бегал вокруг трёх костров и вдоль траншеи и издавал непонятные звуки, и нельзя было понять, что у него на уме: то ли он рад, то ли он в гневе, то ли еще чёрте знает чего. Тáк-что - никто не видел живой паутины мира.
Двое физкультурников в траншее полностью освободили кабель из-под земли, позвали на помощь костровых и все вчетвером потянули кабель вверх. Подняли на локоть, и ещё на один, и... ещё бы им чуть-чуть усилий и можно было бы часть кабеля оставить вне траншеи на земле и вытаскивать другую его часть, но... один физкультурник провалился ногой в рыхлой земле, поскользнулся и сорвался вниз - на дно траншеи, тяжёлый кабель вырвался из общих рук и придавил его к земле поперёк спины. Свинцовая соединительная муфта кабеля прижала ногу другому физкультурнику так, что он не мог встать, и остался сидеть в траншее. Костровые стали тянуть кабель вверх, пытаясь высвободить из-под него своих товарищей. Всё это делалось молча. Пострадавшие, как истинные физкультурники, превозмогая боль, не издавали ни звука, но и помочь самим себе, будучи прижатыми кабелем к земле, фактически не могли. Особенно трудно было, конечно, тому, который лежал на земле лицом вниз. А тяжеленный кабель вдвоём не поднять. Один посмотрел на бегающего рядом босяка Петрушку, подумав, что может надо его позвать, но махнул рукой. Оставив своих товарищей пока под кабелем, они побежали за помощью в деревню.
Тем временем к вырытой траншее благополучно прибыл трактор. Семён был один. Как эти двое костровых побежавшие в деревню за помощью (наверняка ведь за трактором!), могли разминуться с Семёном?! - это не ясно. Какой же дорогой они бежали? Куда делся тот первый, который пошёл договариваться с Семёном о закопке траншей - тоже не ясно. Ясно только одно, что он договорился с Семёном завалить траншею, ибо Семён, прибыв на место и выглянув из своего трактора (кроме Петрушки он никого не увидел) тут же приступил к делу. Двое в траншее услышали, как затарахтел трактор. Они успокоились, надеясь, что сейчас с помощью трактора ребята подцепят кабель и поднимут его наверх. Но почему-то трактор пыхтел в стороне, а друзья не подходили. Что такое? - подумали пострадавшие. Петрушка бегал по насыпи над их головами и размахивал руками и пронзительно кричал Семёну то, что Семён должен был услышать. Но Семён ничего не услышал. Он только видел безумного Петрушку и думал, что это очередная его причуда. С ужасом в глазах придавленные кабелем физкультурники вскоре поняли, что Семён закапывает траншею, но их не видит. Он начал с дальнего края траншеи, и так как - к великому несчастью пострадавших, - тракторист он был отменный (они это прекрасно знали), ему, конечно, ничего не стоит за считанные минуты сравнять здесь всё с землёй. Они стали кричать: "Семён! Семён! Остановись!!" Но разве он слышит? - он глухой, он не слышит. "Семён! Семён!.." Нет, даже имя своё собственное ему было сейчас не нужно, ибо он его не слышит.
Ну, а как же костры? Он что - их не видит? не понимает, что кабель ещё не разделан?.. Эх, придавленные физкультурники и не знали, что костры были, для чего-то, разбросаны и потушены дураком Петрушкой. Нет больше костров! Ну, а кабель? Он что - не видит разве, что кабеля нет? Да, он не видит, он думает, что кабель уже увезли, иначе - зачем было тушить костры? - тем более что и нет никого, кроме Петрушки. Он правильно рассудил и приступил к своей работе.
"Глухня басурманская!.. Остановись!" - кричал, придавленный муфтой, физкультурник. "Что он делает? Что?.." - вопрошал второй, придавленный к земле всем телом. Комья земли засыпали им ноги. Они ничего не могли сделать. Босяк Петрушка бегал рядом. "Юродивый, спаси нас! - кричали бедные ребята, - останови Семёна!" Но тот только кривлялся, или им так казалось, что он кривляется. А Семён упорно вёл свой гусеничный трактор, который в эту минуту, скорее, походил на танк, чем на трактор и несчастным ничего не оставалось, как только из последних сил обречённо кричать. "Да съешь ты свой Коран, засранец!.. Глухня басурманская!.." В следующие несколько секунд, - прижатый кабелем к земле, - коммерсант-физкультурник был заживо погребён. "Чтоб ты подавился своим Кораном!!.." - отчаянно прокричал его товарищ и сам тут же оказался почти весь под землёй... Только голова одна, - одна кричащая голова этого человека осталась над землёй, - наподобие головы Саида из народного фильма "Белое солнце пустыни" торчала над землёй. "Как голова на деревяшке!" - прокричал подбежавший босяк юродивый Петрушка. Он каким-то образом умудрился составить и членораздельно выговорить целую фразу. Семён не увидел этой головы. Его трактор пополз прямо на голову. "Сейчас - вот-вот - ковшом своим смахнёт её с земли, - подумал про себя Петрушка и сделал точный вывод вслух: - Пропала голова!" Он отошёл в сторону и спустя секунду увидел, как голова, искажённая ужасом, была срезана и отброшена в сторону. Всё это прямо на его глазах. Такого в своей жизни Петрушка ещё не видел. Всё было кончено.
... Согласно вере мусульманской, в этом мире каждому человеку всё предопределено уже при его рождении. Сдерживающие начала отпадают, каждый может делать всё, что хочет, и за сделанные грехи нет раскаяния, так как всё заранее предопределено. И если мусульманин Семён живьём закопал человека, то это не грех, - ему и раскаиваться нечего (тем более что он и не знал этого: не видел, не слышал). Но даже если найдутся такие строгие судьи, которые будут настаивать на том, что Семён совершил грех, то можно будет уступить им и признать, что, да, пусть это будет грех, пусть, но - с оговоркой - что этот грех будет грехом без раскаяния. Ведь нет же раскаяния! нет! ведь подумайте, господа, ведь всё заранее предопределено! Что же каяться-то?.. Ведь каждый, кому на роду написано, попадёт в рай, не иначе. Рождённому утонуть не суждено быть повешенным, ибо чему быть, того не миновать. А убивать "неверных" (надо признать, что физкультурники не были мусульманами), и даже преднамеренно убивать "неверных" - это похвально и награждается раем................................................ ....................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................