Предвечерней зарёй после хлопотливых дел по хозяйству - трудов больших и малых, сделанных и перенесённых на завтра, - пожилая крестьянка напарилась. С предвкушением чего-то таинственного или магического, а вернее - просто-напросто, вспоминая свои юные деревенские годы - она распустила волосы. - И повеяло на неё дореволюционным степным простором, чистым воздухом полей. Как она девчонкой, босая, в дождь бежит навстречу приближающейся матери. Попадает в её сердечные объятия со смехом и счастьем, потом бежит и видит свои распущенные волосы, не стриженные с самого рождения. Не стриженные потому, что не было такой необходимости подрезать девичьи волосы, и не было ничего плохого в её юной жизни; но будет впереди. Более всего она помнит себя - свой образ, оставшийся в детстве, помнит больше, чем отца или братьев, помнит, как дождик хлестал в лицо, как мокрые волосы прилипли к маленькому лбу, лезли в нос и в глаза, мешали смотреть, путаясь в ушах, и били от бега и ветра по пухленьким щекам. Это воспоминание о детстве - самое главное, что есть в её безостановочно уходящей жизни. Это воспоминание - как родник чистой воды в глубине безводной тайги. Теперь, спустя многие годы, она посмотрела в зеркало. Увидела смуглое лицо, но какое-то чужое, не своё, и похожее на высохший осиновый лист. Кое-где в распущенном сухом волосе проглядывала непрокрашенная седина. Её волосы, даже и сейчас, напоминающие дикий степной ветер, доходили до поясницы. Сморщенная старая, вся в жизненных складках, поясница была девственно укрыта сорочкой. Она задрала сорочку высоко-высоко и немного развернувшись, посмотрела через зеркало на видимую часть спины и вспомнила другие годы - зрелую юность, пору полного расцвета своей женственности. - Она видит частые побои и издевательства в степном хуторе и белыми и красными - и такие у неё остались воспоминания о прошедших временах. Не раз была выхлестана по оголённой спине красноармейцами, заносившимися на её улицу в поисках белых лазутчиков, и думающих, что где-то здесь они, эти лазутчики - по близости укрылись, что эта девка непременно должна знать, уж очень глаз её хитёр, и если не скажет - будет наказана революционными розгами. Она и не знала - где же ей знать? Потом как-то, бесследно исчез её старший брат, как раз в тот день, когда горел сельсовет - и опять налёт красных, с известными последствиями: они опять думали, что она от них что-то скрывает. Так и жила: то белые, то красные. Вообще-то, белых она помнит плохо, набеги их были не такие многочисленные, не такие продолжительные, и как будто менее кровопролитные, нежели погромы казачьих повстанцев, или самих красных. Единственное что и осталось-то - это какая-то малоопределённая белая смута. И тот период кажется до того далёким, до того неправдоподобным, что кажется, будто она сама всё выдумывает наизнанку и заставляет думать себя, что вовсе и не в её жизни это происходило, а словно в кинематографе, виденном ею всего-то раз - в городе, куда её однажды повезёт ухаживающий за нею комиссар.
Как порою несправедливо оказывается существование человека в сумбурной жизни происходящих катаклизмов, или в жизни беспокойных дней со следами давно миновавших потрясений человеческих судеб на трагических страницах истории. Так размышляла она, опуская свою сорочку - такую короткую, не по возрасту для пожилой крестьянки, что были видны её округлые колени, так не соответствующие сорочке, - нелепые, похожие на какие-то шарообразные изваяния, далёкие по форме от здешних степных просторов. - Горные изваяния неправильной в геометрическом понятии формы, что убеждаешь себя в том, что меньше всего надо думать о каком-либо соответствии - ведь что может быть истинно прекрасней и правдоподобней самой простоты невыдуманной формы, без законченного и совсем ненужного выдуманного совершенства?
Покинув зеркальный предбанник своих воспоминаний, она вошла в спокойный - тихий - мирный дом. Вошла как невидимая и прозрачная стеклом ночь, только шлепая по-детски босыми ногами по непрокрашенному ссохшемуся полу, между досами которого кое-де видны ощутимые щели, - до которых нет никому дела, - наспех прикрываемые вязаными круглыми ковриками и длинными, как просёлочная дорога, деревенскими половиками. Осмотрев строгим хозяйским взглядом умиротворённость домашнего очага, она с нескрываемым наслаждением и полной улыбкой на устах зашла за занавеску и навзничь опрокинулась - легла на дедовскую койку. Легла как молодая дева, кидающаяся в пропасти брачной постели для известных целей, в то же время - легла так небрежно и свободно, совсем как развратница. И её волосы при этом разметались, чуть ли не по всей койке, как действительный степной ветер, раздавленный сверху мощной силой взрыва, от которого всё летит в разные стороны. Или - как раздавленный силой чёрной ночи, после чего он сам (ветер) вынужден прятаться в степных просторах в разных местах: то ли в оврагах, то ли запутываться в одиноких спящих кустах, то ли расстилаться пред маленькими деревеньками, многочисленно раскинутыми по степи, то ли прятаться в карманах, одежде, в волосах спящих одиноких ночных странников, разбросанных в просторах видимости. Или просто расслаиваясь по всему пространству, и мирно ложась на твердь тёплой земли, расслабляясь и смиряясь со своей ночной участью, и действительно - так вот и волосы её, как тот ветер, были разбросаны по всей койке. Даже у изголовья койки, свесившись, её гибкие волосы запутались в железной панцирной сетке.
Короткая сорочка задралась выше. Крестьянка блаженствовала, и теперь уж, не вспоминая, представляла: думала о том, вот кабы зашёл её муж, бывший в прежней шумной действительности комиссаром, и соблазнился бы ею глядючи на её нагие ноги.
А он тем кротким временем в сарае молотком стучал гвозди.
Соседская крестьянка послала своего мужика ходить за парным молоком на двор к стучащему соседу. И послушавший свою бабу пришёл на тот двор и посмотрел на сарай, откуда доносились стуки. Сарай был заперт изнутри. Дворняжка покинула свой двор, бежав, оставив всё бесценное дворовое имущество на попечение и без того ничего не ведающих людей-хозяев, в поисках весенней собачей услады. И правильно сделала - инстинкт. Пришедший крестьянин, посчитавший себя посланником, так и не докричавшись стучащего молотком, бывшего комиссара, зашёл в хату, надеясь тогда взять парное молоко самому. Но заглянув с интересом посланника в дом, и не найдя на столе ничего для себя приготовленного, он вспомнил, что ведь есть ещё и хозяйка, и решил посмотреть, где же она находится. Тогда он пошёл под доносившийся из сарая стук молотка, как под музыку, обходить все закоулки небольшого дома. И скоро найдя за полупрозрачной занавеской не свою крестьянку и увидев её в таком привлекательном виде, пришедший посланник бросился на неё, как молодой, бьющийся в своей страсти, лев, нашедший наконец-таки вечно соблазнявшую его, но всегда убегающую львицу.