Шарль насторожился и плотнее надвинул картуз. Присел, стараясь замаскироваться, и, опираясь ладонями о кочки, ужом скользнул в низкий кустарник. Голос принадлежал Нюше, женщине с формами, достойными кисти ле Рюбье, умевшего заполнить весь холст упругой, молодой, безупречной плотью. Розовой с этими складочками, бликами, тенями и невесть как прописанным кистью неизбежным вожделением...
- Маркиз мой ненаглядный, где ты? - пропел тот же голос чуть дальше и глуше. - Ау-у, ау-ушеньни...
Не оглядываясь, Шарль миновал опушку, добрался до перегиба холма, выпрямился и пошел в глубину леса, стряхивая мусор с ладоней и сердито поводя плечами.
Зимой, после провала в посольстве и утраты магии, а с ней вместе - и идеальной личины обольстителя-джинна, он некоторое время истратил на восстановление пошатнувшейся самооценки. И, как понимал теперь, делал это излишне усердно. Именно общение с Нюшей отрезвило и привело к убеждению: внешнее совершенство не главное в жизни. Пока вся эта плоть со складочками, бликами и тенями пребывает на холсте - она великолепна. Она молчит, она не норовит изловить тебя и не учиняет всего прочего, столь нелепого - аж помыслить боязно. Шарль скользнул в узкую лощинку, которую приметил еще от опушки. Почти невольно проверил карманы: вдруг снова нитку подбросила? Или хуже: иголку, дважды он вскакивал, буквально ужаленный очередным приворотом... Или волос свой. Или что у них тут, в Ликре, надежнее всего присушивает мужика в понимании беспросветных и безупречных дур?
Дикая, нелепая, не поддающаяся рациональному пониманию цивилизованного современного человека, Ликра еще зимой казалась страной и совершенно чужой. Эдаким медовым печатным пряником с узором-картой рельсовых путей и нарисованными глазурью редкими крапинами городов - островков цивилизации в дремучей и воистину первобытной дикости, способной вызвать лишь отвращение и отрицание. Тем более со стороны человека с его титулом и образованием, уникальным талантом мага и безупречными манерами столичного модника.
Шарль поправил любимую косоворотку, расстегнул еще одну пуговку. Задумчиво дернул короткий козырек картуза. Прищурился на солнышко и огляделся. Ближайшее отсюда глазурное пятнышко настоящего города на карте Ликры - в тысяче километров к западу. Далеко...
Дикость торжествует, прет небритой щетиной багульника на низенькие железнодорожные насыпи. Ползет по лощинам пьяно поваленным ивняком. Выламывается в шаманском танце кривыми стволиками вековых лиственниц. Древних, но запросто обхватываемых пальцами, так они немощны и чахлы. Дикость зудит роем мошкары, откликается голосистой Нюшке непуганым лесным эхом.
И звенит синей, ледяной ключевой водой. И раскрывается над головой небом, какого не увидеть в цивилизованной стране - девственным, словно здесь все еще длится первый от создания мира полдень, и никакие грехи людские еще не сотворены. Оказывается, дикость можно и полюбить. Иногда. В разумных дозах. Неиспорченную. Шарль потянул носом и сосредоточенно зашагал в глубь лощины, чавкая сапогами по жиреющей болотине.
- Ну и скот ты, мусье, вежливо выражаясь, - вздохнул знакомый бас из недр ивняка.
- Вылезай, дикий злодей, - весело оскалился бывший джинн, остановился, победно сверкнув глазами и подбоченясь. - Мой франконский нюх весьма хорош. В отличие от твоего самогона. Это пойло недостойно даже самого последнего ликрейского скота, тем более оно не будет уродовать людей в моем поезде.
Для надежности Шарль вынул пистолет из кармана, демонстративно оглядел и снова убрал. В зарослях вздохнули надрывно, уже на три голоса. Меньшего числа и не следовало ожидать...
- На еловых опилочках, - попробовал выгодно представить продукт кочегар Лексей, бурый и страшный, как медведь. - Дух-то какой, натура!
- Дух изрядный, - согласился Шарль. - Иди, сомелье ты опилочный. Иди к Корнею и расскажи ему о натуре и всем прочем. Заодно поясни, что ты днем делаешь здесь, вдали от паровоза и профилактики котла.
- Управлюся, успею, - отмахнулся Лексей, хотя сопел уже отчетливо виновато: Корнея - пожилого начпоезда, он уважал. Но самогон уважал еще крепче. - Змеевик не тронь, ирод! Ужо подловлю ночкой темной, уже припомню табе баталию при Бродищах, где наши ваших поклали сто лет назад.
- Мы, помнится, имели дискуссию по указанному вопросу, - ласково улыбнулся Шарль. - Итог её далек от исторической правды, и мне весьма по душе он пришелся.
- Магиею всяк охальник сгубит честного трудника, - обреченно укорил Лексей, засопел еще тяжелее и завозился, шаря во мху, собирая в мешок нечто звякающее и брякающее.
Припомнив себя побитого, он всякий раз укорял инженера магией, поскольку иных причин поражения принять не мог: не позволяла гордость. Кочегар еще немного постоял, склонившись, выдохнул со всхлипом - и выгрузил звякающее назад... Ссутулился, двинулся в сторону опушки, все ускоряя шаги. Следом молча и понуро заторопились два неказистых синеносых мужичка, беспамятные обитатели хвостовых вагонов. Шарль проводил взглядом всех. Подождал, вслушиваясь и хмурясь, пока стихнут в удалении шаги. И скользнул в заросли.
Со смесью возмущения и восхищения оглядел аппарат. Мятая жесть, разнокалиберные стеклянные и медные трубки, тут подмотано пенькой, там подвязано конопляной веревочкой...
- Если мсье Лексея голым, в магическом вихре небывалой силы, перенести в самое сердце аравийской пустыни, - буркнул под нос франконец, выбирая палку потолще для уничтожения зловещего аппарата, - он и там помрет не по причине жажды, но исключительно от отравления сим зельем... Из чего соорудил? Ему цены нет, как инженеру. Жаль, дар расходуется всякий раз на одно и то же мерзостное творение.
Под ударом палки стекло брызнуло мелким крошевом осколков. Медные трубки Шарль выдрал по мере сил и возможности. Отнес к болотцу, долго рассматривал и жадничал бросить: полезная вещь, пойди потом добудь... Но спрятать от Лексея еще сложнее. Шарль сделал над собой усилие и забросил трубки в омуток. Отфыркался, тряхнул гудящей головой. Сивуха на еловых опилках воняла мерзостно до изумления и обладала непомерным коварством: умудрилась обеспечить похмелье во всей его красе даже франконцу, не пившему и капли, отравленному одним лишь вдыханием концентрированного смрада... Пришлось выбираться на пригорок и долго стоять, дыша и разбавляя яд свежим воздухом.
- Касатик, экий ты нескладный. Середь дня от дела лытаешь, - укорил хрипловатый голос, выговаривая слова нарочито старомодно и явно с долей насмешки.
Шарль обернулся, удивленно хмурясь. До города тысяча километров. До поселка при станции - четыреста. До малой заимки лесника - шестьдесят. Нет в этом лесу людей! И незаметно подойти сюда, к высокой гривке над лощиной - невозможно. Пихты чахоточные вон - мухомора спрятать не в силах, край шляпки торчит... Не зря свой зловещий аппарат Лексей собрал в лощине при болотце, хоть так пряча от бдительности инженера де Лотьэра: человека нездешнего по рождению, но укорененного в ремпоезде волей всесильного Платона Потаповича Пенькова, грозного железнодорожного божества всей необъятной Ликры. Десять лет каторги одним своим словом Сам заменил на сходный срок полезного труда по ремонту путей...
Уже первый беглый взгляд на возникшую поодаль женщину настораживал. Пожилая, без мешка или кузовка за плечами. Ягод не собирает, грибов не разыскивает. Одна малая корзинка висит на сгибе локтя, а в ней мох, цветы да коренья непостижимо странной формы, незнакомые все до единого...
- Я, сударыня, при деле состою, - вежливо поклонился Шарль, снимая картуз и пытаясь им повторить движение, приличествующее шляпе с пером или в крайнем случае цилиндру. - Самогоноварение искореняю.
- Ну да, ну да, - то ли усмехнулась, то ли похвалила женщина, пристально щурясь и перебирая коренья в корзинке. - Слыхивали мы, будто в Аттике или того южнее с мельницами ветряными богатыри тамошние воюют. Великая с того польза... Точь-точь как от твоего дела, касатик. Нужное оно, да только безнадежное, нескончаемое. Хорошо же, угодил ты мне.
Шарль тряхнул головой и улыбнулся. Вот она в чистом виде - логика диких ликрусов: сперва огорошить знанием того, что неучи знать не могут и что относится к разряду литературы философической, нездешней, тонкой и старинной. Затем отругать и признать бестолочью, - и наконец похвалить. Все сразу. Навалом: думай, иноземец, что пожелаешь, понять-то тебе не под силу. Это ведь не понимать следует. Просто выслушивать...
- Бутыли с отравой еще не разбил? - ревниво уточнила женщина. - Так сунь в мешок и неси. Мухоморы на ядреном самогоне хороши. От ревматизма самое то. От прострела, от радикулита тоже... Мешок в кустах, ты поищи как следует, не городи глупости.
Шарль звонко захлопнул рот, уже раскрытый для возражений: ведь не во что положить отраву! Пошарил в кустах и почти без удивления нащупал мешок. Пожалуй, он сильнее бы насторожился, не найдя искомого. Не разгибаясь Шарль бросил в пыльный, пахнущий отрубями дерюжный зев пять натужно булькающих бутылей из-под осветительного масла. И пошел себе от путей, все дальше в лес.
- Сударыня, мой удел поднадзорного таков, что более трех километров от поезда магия меня не...
- Да рядом здесь, рукой подать, мсье Шарль. И не охай, с мое поживешь, и не такое знать будешь. Звать меня можешь Степанидой. Или Паней. Вот хоть тетей Паней, понял ли?
- Да, сударыня, - смутился Шарль, всматриваясь в мешанину неровных, будто пьяной рукой нанесенных, штрихов - древесных стволиков, карабкающихся в горку. Где прежде пряталась избушка? Ведь не было её!
Бревенчатое строение с высокой двускатной крышей, стоящее на сваях, было древним и добротным. Древесина почернела и кое-где растрескалась, мох в щелях выцвел и частично обратился в труху. Но стекла в оконцах - тройные, надежные и ровные - имели до странности современный вид. Женщина поднялась на высокое крыльцо, распахнула дверь, не имеющую самого простенького запора - да и шагнула за порог. Шарль пожал плечами и двинулся следом, миновал темные сени, нарочито и безоговорочно соответствующие всем ожиданиям: просторные, с зипунами в углу, с заготовленными вениками на стенах и под потолком, с двумя огромными сундуками в медной оковке. Мешок с бутылями, прощально звякнув, улегся как раз возле сундуков, там ему - решил Шарль - самое место, потянул дверь, потоптался на коврике и, кашлянув для приличия, шагнул в дом, запоздало соображая: надо было, пожалуй, сапоги снять.