Пузырёк с таблетками завис в пространстве. Мой взгляд сфокусировался на держащих его за крышку пальцах.
А затем пальцы разжались. И, погремушка со сладкими бусинками метнулся в сверкающую черным ситцем пропасть кармана старого дедова пальто, висевшего на вбитом в дверной косяк гвозде.
Мне было уже пять лет, подставить табурет к двери и извлечь из кармана сулящий развлечение сосуд не составило большого труда.
Правда, оказалось необходимо делать несколько попыток. Чтобы добраться до дна глубокого кармана, пришлось привставать на цыпочки на качающемся табурете. В первый, неудачный раз, сумел погрузить руку лишь по локоть, и добыча обидно сорвалась с кончиков пальцев.
Был я в те годы ловким в драках и до вредности упрямым мальчуганом.
Во второй раз, оценив перед этим возможность падения, и посчитав последствия от подобной неприятности пустяковыми, опыт ударов при падении на землю был к тому времени уже вполне достаточным, вытянулся в струнку и засунул руку в черную глубину матерчатого мешка кармана по плечо. С подставки не слез, посчитав это действие недостойным настоящего мужчины, а спрыгнул. По сути упал, присев, при гашении инерции короткими ножками, до пола. И в конце эпизода весьма ощутимо прикоснувшись к его деревянным доскам нижней частью спины.
Таблетки мне были не нужны, сладость их особо не привлекала. Однако, другого занятия в запертой комнате не находилось, как не шнырял до этого глазами по сторонам. Кровать, табурет, пустой стол и ни одной игрушки.
Вначале пососал одну покрытую сладкой оболочкой таблетку. Выплюнул на пол.
Затем положил в рот две. Их тоже выплюнул. Потом, заложил маленькой ладошкой пригоршню.
Выплевывать их уже не стал. Поленился. Просто проглотил.
Отвлёк от начавшего надоедать, но продолжаемого машинально занятия, не приносящего к тому же насыщения пустому желудку, здоровенный черный котище по кличке Тишка. Мой единственный друг.
Я посчитал бесчестным не угостить вечно голодного товарища.
Он вёл себя возбужденно, сильно тыкался мордой в кулачок и отбегал. Как будто поняв своё бессилие злобно мяргнул, и, словно напуганный чем-то приближающимся, стремглав скрылся в заставленном столом углу.
Пока ходил за Тишкой, подсовывая ему под нос сладкое угощение, теряя маленькие оранжевые кругляшки и тратя время на поиск, сначала таблеток, потом вконец запропастившегося кота, подступила слабость.
Шатаясь дошел до заваленной тряпьём кровати;
с трудом залез;
лег лицом вниз;
засунул голову под подушку.
Провалился в нечто похожее на сон.
Это был не обычный сон, когда, закрыв глаза, погружаешься в темноту.
Глаза закрыл, но чернота ночи не погасила взор.
В зрачках стояла блеклая желтизна.
Желтизна, пронизанная, подобно трещинам на стекле, горизонтальными коричневатыми прожилками.
Со временем цвет всего окружающего заменился на серый.
Очнулся смотрящим на себя сверху.
Маленький мальчик в теплых штанишках из материи коричневого цвета с начесом. На ножках вязаные двухцветные носки. Их связала бабушка из белой шерсти. Только она не умела вязать резинку, и соседка довязала верхнюю часть шерстью коричневого цвета.
Пожалел не себя, а носки. Совсем новые, не успел их поносить. А так хотелось.
На ребёнка смотрел отстранённо, как на утерянную данность.
Душа приступила к отторжению от тела.
Слегка печалясь, пожалел о том, как быстро кончилась жизнь.
Ведь можно было в этом теле прожить ещё хотя бы три десятка лет. Пускай и меньше.
Повернуло без понуждения лицом к верху. Потянуло к небу.
Замер в изумлении перед потолком. Уверенный в невозможности его преодоления.
С лёгким интересом и слабым удивлением, спокойно и безвольно, смотрел, как мерно делалась прозрачной внутренняя перегородка, затем утратила непроницаемость левая стена дома, за ней то же приключилось с потолком.
Зависнув во времени, от нечего делать взялся рассматривать представившуюся структуру стен. Доски, а дом был построен из сборно-щитовых панелей, определялись как более насыщенные цветом, серые как мыши, бруски. Щели между ними были почти прозрачны.
Поразило то, что нет заполнения пространства между досками перегородок, в котором должен был находиться утеплитель. С удивлением отметил насколько несуразно велики просветы между брусками.
Потолок преодолел через подтянувшийся ко мне, так показалось, широкий просвет.
Неспешно приблизился скат крыши, как будто я, подобно надутому газом, привезённому из города и по истечению времени уже начавшему терять летучесть воздушному шарику полетел к нему. Преодолел покрытую слоистым, на спонтанное разглядывание слоёв хватило времени, серым шифером крышу не задержавшись. Материальное вещество перестало быть для меня преградой.
Увидел ближайшие деревенские дома. И ярко голубое, чистейшее небо над ними.
По восходящей траектории быстро преодолел двести метров расстояния над картофельным полем, что лежало между наружной стеной нашего дома и соседней бревенчатой избой.
Взмыв подобно птице высоко в поднебесье оказался перед крепкой стеной насыщенного синего цвета. Эта преграда отделила меня в тот миг от занебесной выси.
Некоторое время всматривался в стену. И наконец, после того как несколько раз от скуки отвлекался на раздумье, увидел изъян в идеальном по красоте исполнения отполированном барьере.
Представилось, что как будто с малого кусочка плоского неба, немного правее от меня, содрали синюю краску. Там образовалась сплошная, в виде мазка огромной кистью, рана. Широкая царапина цвета сукровицы.
Словно, когда, катаясь на велосипеде падаешь, и сдираешь о землю с коленки верхний слой кожи. Смотришь, оценивая ссадину, на выступающие через поры похожие на жидкий жир капли. Рана не до мяса. Крови нет, но больно.
Потянулся к разрыву и остановился, пытаясь заглянуть в портал.
Увидел только останавливающую, чуждую желтизну. Граница по бокам и впереди была. Но, чем она была, из чего состояла, я не разобрал.
Цвет угнетал мозг, не давал возможности понять, что предо мною, что кроется там. Там, куда не стремился, но шел. Летел по воздуху невесомой, но плотной, себя не потерявшей сутью.
Неожиданно перед моим безразличным взглядом жёлтая преграда начала не отталкивать меня, а пузырём набухать от места моего нахождения вглубь неведомого.
Пузырь внедрился в другое пространство незначительно. Я посчитал не стоящим затрат сил продвижение вместе с оболочкой пузыря.
Замер, охваченный ленью. И всё окружающее меня застыло надолго.
В странном месте я оказался после настолько резкого движения плотью души, что не заметил перемещения. Представилось, после нескольких секунд растерянности, а затем последующей оценки произошедшего:
- Будто воздушный шарик взорвался.
Раз, и стою перед другой, но уже невидимой преградой. Придумалось, как будто создана она из непрозрачного, но не доступного моим тактильным ощущениям стекла.
Портал позади не закрылся. Спиной ощущалось оставшееся внизу живое пространство:
- Синее небо на горизонте, что полоской проглядывало в самом конце белого облака, закрывающего собой маленькую долину; зелёная земля; прекрасно различимые деревянные домики; утопающие в грязи, проложенные по глинистой земле улицы; неприглядного вида дома из почерневших брёвен.
Оглянулся, для того чтобы убедиться в правильности восприятия находящегося позади. И про себя с удивлением отметил то, как сейчас, сверху, всё это смотрится непривычно чистенько, ярко, красиво. Словно игрушечное.
Попытался определить, что за преграда стоит передо мною и как её преодолеть.
Пространство цвета блеклой желтизны наплыло сзади, закутало, заплело в кокон, представившийся подобным сотканному пауком из паутины.
Ещё чувствовалось за спиной то покинутое, недавнее. Оно томило, тревожило, тянуло к себе.
Так чувствует спиною своё оставляемое жилище, отправляющийся в дальний путь странник. Родной дом так близко за плечами, всего-то - обернись и вернись.
Однако, уже пора забывать радости этого дома. Необходимо начинать привыкать жить дорогой. Пора взваливать на плечи её тяготы и невзгоды.
Кокон из жёлтой плаценты рассосался, начал не спешно стягиваться с головы. Потом освободились плечи. Тягучая, отчужденная моей воспрянувшей сутью материя тряпьём упала к ногам. Истлела в прах.
Передо мною всё та же непрозрачная стена. А за спиной уже не бытие, а морочная пустота.
Обходить стену не хотелось. Не было ни желания, ни сил.
Преодолеть запретную перегородку могли помочь злость, ненависть, жажда мести, яростный порыв к богу... Любое сильное чувство.
Ничего такого не было.
Были бессилие и пустота внутри.
Да, было ещё детское упрямство - вы отгородились от меня, а я всё равно сделаю так, как хочу. Сделаю назло вашей воле.
Пока размышлял о возможных способах преодоления препятствия - начались едва заметные изменения в окружающем эфире.
Пришла уверенность - преграда должна исчезнуть сама.
Взглядом иллюзиониста дырявящего деревянную доску стола упёрся в стену.
За преградой появились два здоровенных Мужика.
Я их не увидел - почувствовал, ощутил ментально, узрел третьим глазом.
Начали общаться между собой.
Говорили громко.
Не говорили, а орали.
Слов невозможно было распознать.
Это не было внятной речью. Это был противный, бесящий непонятностью, каменной плитой до дикой боли давящий сверху на голову и плечи бубнёж.
Под воздействием невыносимого крика, болезненно пульсируя, кровь начала бить сверху в темечко. Затем, оставив мозг в покое, она стала стучать в черепную коробку изнутри.
Напряг мышцы головы, стараясь не слышать дикий гвалт.
Странным образом я начал понимать то, о чём говорили эти два могучих хама.
Появился третий.
Он пришел неспешно и тихо. Приблизился по серебристому, светлому пространству слева сверху.
Эти двое, почти синхронно повернулись к нему. Стояли на вытяжку, как солдаты перед командиром. Но был для них он чем-то намного большим.
Смотрели на пришедшего предельно почтительно. Радуясь самой возможности узреть.
Тот, познавший суть произошедшего хам, начал рассказ о моей истории. После первой фразы подошедший с светлой стороны бросил на меня тревожный, взволнованный взгляд. Затем повернулся к как баба болтливому рассказчику, желая узнать подробности.
Мне надоело стоять перед стеной. Двинулся влево, желая найти обход. Препятствие не меняло плотности и высоты, лишь становилось всё прозрачнее.
Устал. Понял, что не смогу обойти преграду.
Обессилел. Остановился. Расслабился, намереваясь отдохнуть и поразмыслить.
Мысли витали рядом, но в голову не приходили. И, встрепенувшись резко от понимания бесплодности умственной работы, я, наперекор всему, упрямо потянулся вверх.
Видимо, получилось.
Не заметил, как очутился в сером пространстве.
Потом почувствовал под ногами почву.
Справа тянулось скорбное, серое, присыпанное пылью взгорье в виде вала. Оно хоть и смотрелось горным хребтом, но более походило на цепь невысоких угоров.
Тратить силы на подъём не хотелось. Холмы и седловины были пустынны, безжизненны, безводны.
Слева лежала затянутая серым туманом пропасть.
Она, я твёрдо был уверен в этом, вела туда, откуда я пришел. Подходить к ней посчитал опасным и ненужным.
Обрыв пугал падением, страшил возможностью не приземлиться, заблудиться в воздушной мути навсегда.
Стоял на узкой серой долине, расположенной между покатым валом и бездной.
И взгорье, и облачный туман слева, и мрачная долина тянулись от меня вдаль. А потом пропадали в серой дымке сулящего беду миража.
Там чудилась печаль.
На почве лишенной сущности пустыни не виделось следов. Материя пространства была мертва, словно выжженная взглядами неисчислимого количества прошедших здесь мертвецов.
Это не было дорогой.
Это был путь.
Я знал, куда он меня ведёт. Я знал, что все попавшие сюда до меня прошли по нему.
Долго стоял в тоске вдалеке от врат в место забытья. Не видимый пока стоящими у них.
Лежащий на кровати, далеко внизу, на ещё досягаемой планете мальчик стал безразличен. Я шел по смертной пустыне не мальчиком пяти лет от роду, я воспринимал себя зрелым Человеком. Субъектом, хранящим частицы памяти не только о потерянной недавно жизни, но и о большем.
Был я самим собой.
Своей сутью.
Тем, кто уже был там. В конце угрюмой долины. Кто знает всё, или почти всё.
Кто знает, что ждёт его впереди пытка безысходным и безвременным ожиданием.
Кто уже испытал муку абсолютного одиночества.
В ком убивали память временем.
Отринув жалость и надежду;
Оставив лишь в попутчики печаль;
Пустился в путь-дорогу.
Прошагал немного.
Слева, из пропасти, оттуда, где уже так далеко была деревня, ощутил давление чужой мысли.
Вздрогнул. Отринул ментальное понуждение. Отбил его так, как при жизни реагировал на удар по телу.
Мысль затихла. Видоизменилась. Чистая мысль, без эмоций, похожа стала на ласковое предложение.
Тот, третий, пришедший, в светлом одеянии, тихо посоветовал вернуться.
Не было сказано ни слова. Всё произошло так, как будто разговаривал сам с собой, как будто чужая мысль стала моей.
Проникла чужая идея в сознание ненавязчиво, не настаивая, со слабым удивлением от возможности того, что существует вариант решения иначе:
- есть возможность продолжить уже начатую жизнь, зачем же вечно ждать другую.
Детская обидчивость - вы со мной так, тогда я... - заставила сделать ещё пару шагов по долине между бытием и небытием.
Остановился, пытаясь обдумать возникшее изменение в наступившем, после заключительного предложения, положении своего дела. Оглянулся через левое плечо...
И, перевернулся.
Очнулся в своей кровати. Лежащим на спине.
Рядом стоял человек в белом халате. Знакомый врач, сосед по лестничной площадке.