![[]](/img/o/oleg_krasin/otelxkalifornija/otelx-2-2.jpg)
1. Вечер
На Сахалин я прилетел после обеда. Остров встретил меня летним теплом, что в июне здесь было редким явлением. Юркий таксист похожий на уроженца Средней Азии, помог загрузить чемодан, быстро уселся в сиденье водителя, натянув маску.
-- Давно приехал? -- зачем-то интересуюсь я. -- Давно из дома? Киргизия, Таджикистан?
-- Не, я местный. Я вообще-то кореец. А что похож на киргиза?
Я пожимаю плечами -- для меня все они на одно лицо.
-- Куда везти? -- спрашивает таксист.
Перед поездкой я долго искал подходящий отель, который бы включал в себя завтраки. Что поделать, командировочные расходы в нашей редакции, издающей известный интернет-журнал и агрегатор новостей, были невысоки, приходилось экономить на еде.
-- У вас тут недавно открылась новая гостиница, называется "Отель Калифорния". Знаешь, как доехать?
-- Даже если не знаю, Навигатор знает, -- водитель указал подбородком на смартфон, вставленный в специальное крепление, потом громко произнес: "Отель Калифорния".
"Маршрут построен", -- сообщил приятным женским голосом Навигатор, и мы отправились в неизвестность.
Надо сказать, что город не произвел на меня особого впечатления: везде шли дорожные работы, снимали асфальт, засыпали щебень, возили песок. Пыль стояла в воздухе столбом, отчего казалось, что в Южно-Сахалинске работает с дюжину цементных заводов.
Мы ехали долго. Сначала шли малоэтажные дома -- здесь вообще не практиковалось высотное строительство из-за частых землетрясений, -- затем показались заброшенные цеха бывшей промзоны.
"Да, пейзаж не радует глаз", -- в тоскливом предчувствии подумал я, представляя какой унылый вид меня ожидает, и не ошибся.
Среди промзоны, растянувшейся на добрые пять километров, иногда встречались островки домов, словно в грязном море, полном всякого мусора, попадались относительно чистые каменные острова, испачканные лишь пометом чаек. Мой отель оказался одним из таких. Он выступал веселым желтым пятном на фоне серых цехов давно закрытых заводов. С торца к нему примыкало два жилых пятиэтажных дома, имевших общий двор с гостиницей. Там с громкими криками бегали дети, играя в какие-то свои вечные игры. Почему вечные? Потому что и я играл когда-то в такие, а до меня в них, наверное, тоже играли.
"Приехали", -- заметил таксист, ожидая денег за поездку.
Я расплатился, нехотя вылез, все еще раздумывая: остаться или поехать в центр, отдать должное бережливости, к которой нас приучал редактор или плюнуть на все и поселиться в удобном отеле с приличным персоналом и хорошей едой. Однако соображения экономии все-таки взяли верх. Да, не удастся оттянуться за счет редакции. Главный редактор -- суховатый и педантичный Иванченко, никогда не согласится оплатить мои барские замашки.
"Ты же не спишь дочкой олигарха! -- скажет он. -- Откуда эти привычки?" И будет абсолютно прав -- с дочкой олигарха я не сплю.
Мне скоро сорок, за спиной один брак и пара любовниц, и еще случайный секс на каком-нибудь корпоративе с первой подвернувшейся под руку пьяной телкой. А корпоративов было много...
Я поднял голову. посмотрел на фасад четырехэтажного кирпичного здания, на котором размашистыми неоновыми буквами было написано: "Отель Калифорния". Вероятно, в сумраке надпись горит синим цветом, каким светит иногда пламя газовой конфорки на кухонной плите. "Газ бывает опасен, -- зачем-то напоминаю я себе, -- баллоны имеют свойство взрываться". Впрочем, к чему эти банальности, если уж я решил остановиться здесь.
Собственно отель я выбрал из-за названия.
Юность и молодость моих родителей пришлась на конец семидесятых. Пинк Флойд, Роллинг Стоунз, Квин, Иглз -- композиции с дисков этих и подобных им групп я впитывал с детства и со временем сам стал фанатеть от винтажного рока, как я называю старую музыку. Особенно, конечно, запал на "Отель Калифорнию". Что-то в ней было, в этой песне, притягивающее, дьявольское, завораживающее. Вроде и текст так себе -- помесь причудливых фантазий, которые обычно рождаются после приема наркоты, о нашествиях зомби, о пиршестве потусторонних сил, о безысходности и одиночестве. Темы, очень любимые на Западе. Но эта песня затягивала еще и другим: то ли вокалом ударника Дона Хенли, поющего на пределе возможностей молящим, отчаянным голосом, то ли финальной дуэлью двух гитаристов Дона Фелдера и Джо Уолша, которую я был слушал часами...
Еще раз глянув на вывеску, достаю сигареты, закуриваю, до того, как войти в здание. Перелет был долгим и мои легкие скукожились без привычной дозы никотина. Я вдыхаю дым сигареты, будто вдыхаю живительный воздух после долгой нехватки кислорода. Закончив с перекуром, беру небольшой чемодан -- я ведь приехал сюда на сутки, завтра полечу назад, -- поднимаюсь по ступеням ко входу.
На ресепшене меня встречает приветливый и смазливый юноша-администратор, просит заполнить короткую анкету, между делом интересуясь:
-- А у вас есть тест ПЦР?
-- Нет. Но вообще его раньше не требовали, только при выезде за границу, -- отвечаю, внутренне напрягшись. -- Хотя, я недавно прошел первую вакцинацию. Если нужно, могу показать сертификат на телефоне.
Юноша лучезарно улыбается:
-- Конечно! Только вы его лучше сбросьте на адрес, который написан там, -- он указывает на стойку, где под стеклом лежит лист с информацией, в том числе с электронной почтой отеля.
-- Хорошо, отправлю! -- говорю, продолжая заполнять анкету.
За спиной администратора висит телевизор. На экране два модных рэпера поют ритмичную песню с припевом: "Пошла жара". Звучит незамысловатый текст о том, что кто-то кого-то берет сзади и целует в шею. Я не очень понимаю - целует он до того, как берет или после, впрочем, мне все равно. Продолжаю писать в анкете свой адрес.
"Пошла жара! Пошла жара!" Рэперы поют о жаре на Бора-Бора и о том, что они берут девушку, будто она виски-кола.
"Как хорошо все-таки развиты хватательные рефлексы у нынешней молодежи!" - думаю я, и пишу дальше, ухмыляясь тому, что девицы сегодня словно вещи: их все берут, а потом выбрасывают за ненадобностью после использования.
Между тем рэперная фантазия не знает удержу, и они рифмуют слово "трогать" со словом 'похоть'. И еще, их интересует чем пахнет эта похоть. Чем-чем, известно, чем. Можно, конечно, бормотать речитативом чем пахнет женщина во время секса, только кому это интересно, кроме мастурбирующих юнцов.
-- А другого у вас нет? -- спрашиваю я, кинув взгляд на телевизор.
-- Чего именно? -- услужливо наклоняется ко мне симпатичный мальчик. Наверное, он имеет дикий успех у девчонок.
-- Ну, что-то вроде "Отеля Калифорния", -- замечаю я. -- Ваш отель же так называется?
-- Да, но я этой песни не знаю. Кто ее поет?
-- Группа Иглз пела в семидесятые.
-- Нет, не слышал. Это же старье! Мой хозяин на них запал вот и назвал так отель.
Я отдаю заполненную анкету, администратор вручает мне электронную карту для открытия двери номера, скороговоркой поясняет местные правила.
-- Ресторан работает? Я видел вывеску, -- интересуюсь между делом.
-- Откроется позднее, а раньше открывается бар. Спускайтесь к девяти вечера.
Взяв чемодан за длинную выдвижную ручку, качу его к лифту, чтобы подняться на третий этаж уже под песню Софи Легран "В такси играет медляк". В голове туманно, скорее всего, сказывается длительный перелет, все же разницу с Москвой почти в девять часов трудно игнорить. Я решил, что до ужина могу прилечь и вздремнуть, а то эти дальние перелеты все смешали в голове...
Номер оказался простым, без изысков, но все в нем было: телевизор, холодильник, электронный сейф за отдельную плату, пару больших потертых кресел возле журнального столика, одинокий стул у массивного деревянного стола. У стены громоздилась двуспальная кровать, прямо не кровать, а сексодром, на треке которого можно весь день получать удовольствие. Кровать эта ждала на свой мягкий матрас, по крайней мере, два или три тела, а не одно.
"Сегодня обойдется моим", -- решаю я, после чего быстро развесив вещи в шкафу и скинув туфли, прямо в рубашке и джинсах заваливаюсь на кровать.
Просыпаюсь после двенадцати ночи. За окном темно, рядом с жилыми домами горят фонари, освещая пустой двор и детскую площадку. Конечно, детишки уже угомонились и отправились спать, чего не скажешь о взрослых детях. В мое открытое окно доносится музыка с первого этажа, наверное, из бара. Я проголодался, чувствую чертовское желание перекусить и, пожалуй, съел бы стейк средней прожарки в ресторане.
Захожу в туалетную комнату, возле умывальника привожу свои взъерошенные волосы в порядок, вглядываюсь в уставшие, полусонные глаза. Ничего, завтра домой, потерпим немного! Вообще я прилетел сюда на читательскую конференцию, которая собрала самых известных писателей Сахалина. Мой редактор Иванченко посчитал, что подписчиков журнала следует попотчевать экзотикой далекого востока, наполненного дикими местами и дикими животными.
"Писаки там тоже дикие", -- неожиданно пошутил он, человек обычно не склонный к шуткам.
"А может, ну их нафиг? -- вяло посопротивлялся я. -- Дикости и в Москве хватает, да и в соседних городах полно. Зачем тащить свою задницу за тридевять земель?"
Но Иванченко сделал строгое редакторское лицо, уткнувшись в экран монитора.
Ресторан отеля был небольшим, почти все столики оказались занятыми. За ними сидели парни и девушки, в основном до тридцати лет, на столах еды было мало, зато много пойла: водка, виски, шампанское, коньяк. В зале висел разноголосый шум, как будто там пировало человек сто. Несколько пар расслабленно кружились в танце -- как раз играла медленная музыка. За баром стоял знакомый мне уже администратор, с бейджем на рубашке, где было написано стилизованными буквами, такими же, как на вывеске отеля: "Артем". Он продолжал улыбаться всем, но улыбка эта казалась уставшей, какой-то вымученной. В одиночестве у стойки, спиной ко мне сидела на высоком стуле девица с распущенными по плечам черными волосами, в тесном, обтягивающем платье.
Подходя к бару, я услышал ее низкий, чуть с хрипотцой голос: "Арти, сделай еще шот".
"Наверное, курит, -- со знанием дела отметил я, пристраиваясь на соседний стул. -- Таких телок мы повидали и в Москве. И нафиг было тащиться сюда?" Я помянул своего редактора недобрым словом и спросил:
-- Артем, стейки у вас есть?
Администратор-бармен поставил перед девицей бокал с виски, повернулся ко мне. Он опять улыбался.
-- К сожалению, еда почти закончилась. Если хотите чизбургеры, могу разогреть.
"В этой дыре даже пожрать толком не дадут", -- с нарастающим раздражением думаю я.
-- Хорошо, неси!
-- Не хочешь выпить? -- вдруг обращается ко мне соседняя девица. -- Выпьешь, и будто кусок мяса проглотил. Виски, как водка -- хорошо утоляет голод.
-- Говорите словно испробовали на себе, -- вежливо отвечаю, не переходя на "ты". По опыту знаю, что лучше не сближаться со случайными соседями в баре, особенно с женским полом. Обычно после нескольких рюмок или стопок они становятся навязчивыми, заводят ненужные пьяные разговоры, изливают душу. И тогда прощай одиночество, которое не кажется мне лишним после утомительного перелета.
Я поворачиваюсь к девушке, безо всякого стеснения рассматриваю ее. Она выглядит привлекательной. Дал бы ей лет двадцать пять, но не более тридцати. У нее чуть удлиненный нос, темно-карие глаза и черные волосы. Ярко-алые вампирические губы контрастируют с ослепительно белым, почти меловым лицом. Хорошая фигура облачена в плотно облегающее бирюзового цвета платье с люрексом, которое только подчеркивает ее прелести. В числе этих прелестей высокая грудь, не слишком полная, но и не маленькая, тонкая талия, пропорциональные фигуре бедра.
-- Вам никто не говорил, что вы похожи на Монику Белуччи? -- вдруг спрашиваю я, помимо своего желания. А желание это было одно -- не завязывать случайных знакомств.
Девушка громко хохочет, отчего ее черные волосы перекатываются на плечах как волны. Вообще она кажется мне чересчур развязной, этакой девушкой без комплексов.
-- Ты не первый, кто так говорит, -- она наклоняется ближе, чтобы перекричать музыку и до меня доносится запах ее парфюма. -- Я Анжела, а тебя как зовут?
-- Меня Олег, -- отвечаю и чувствую, как моя решимость остаться в одиночестве с каждой минутой улетучивается. Действительно, какого хрена я буду сидеть один и жрать чизбургер, запивая его виски? Пусть эта овца что-нибудь расскажет о местных красотах, я имею в виду, модные рестораны, где оттягивается молодежь, о тусовках для избранных. Она, судя по ее поведению, вхожа повсюду. Читательская конференция будет завтра, а пока можно релакснуть за счет редакции. И вообще, хорошо бы завести ее в номер и там оттрахать с яростью первобытного человека, компенсировав все свои неудачи и разочарования в жизни. Иногда я подозреваю, что женщины нужны мужчинам именно для этого.
-- Ты из Армении что ли? -- перехожу и я на "ты".
-- Почему? -- Анжела одним махом опрокидывает в себя виски.
-- В Армении модны всякие имена вроде Анжела, Генрих, Офелия...
Она смеется.
-- Предки в молодости тащились от Анжелики -- маркизы ангелов, был такой французский фильм. Вот и назвали меня, только сокращенно. Вообще, эти выросшие дети страны Советов бывают такими прикольными.
-- О чем ты говоришь?
-- Смотри на отель! В натуре, какого хрена было называть его этим странным названием? Отель Калифорния! Это похоже на хайп какой-то. Мы что, в Штатах? Нет, мы на Сахалине, в краю суровых и сильных мужчин, Олежик. У нас не забалуешь!
Она напилась и начинает гнать пургу, как любят говорить у нас некие представители власти. Незаметно для себя съедаю пару принесенных Артемом чизбургеров, выпиваю несколь-ко порций виски. Виски, на удивление, кажется настоящим, я чувствую, что пьянею. Анжела со мной шутит, что-то рассказывает, в ее глазах мелькают искры от вращающихся под потолком зеркальных шаров, обнаженные руки она вскидывает над головой и двигает ими в такт очередному рэперскому хиту, звучащему в ресторане.
Я оглядываюсь и вижу народ, отрешенно скачущий под ритм музыки, словно куклы, подвязанные на невидимые нити, конвульсивно дергающиеся по воле чьих-то сумасшедших рук.
"Сегодня у меня мизантропическое настроение", -- фиксирую свое состояние и в голову неожиданно приходит строчка из песни "Отель Калифорния". Как там поется? Некоторые, танцуют, чтобы все вспомнить, а другие, чтобы все забыть.
"Что вспомнить? О чем забыть?" -- я тоже незаметно напился и мысли начинают путаться в голове. Поворачиваюсь к Анжеле. Она продолжает танцевать руками. Эти руки как молнии мечутся над головой, завораживают, возбуждают, а карие глаза смотрят на меня безотрывно, не мигая. Или мне кажется? Нет, таких девушек в московских барах я не встречал.
Сколько сейчас времени? Я пришел около двенадцати ночи. Смотрю на часы -- без четверти четыре. Блин, уже скоро утро! За это время я почти выпил бутылку виски, выкурил пачку сигарет. А ведь в десять начало долбаной конференции.
Между тем Анжела приближает свое лицо к моему и смотрит на меня в упор темно-карими, почти черными бездонными глазами. Она ничего не говорит.
"Это может быть рай, а может быть ад", -- опять на ум приходят слова из легендарной песни Иглз. Ее рука ползет по моей коленке пока не приближается к ширинке.
-- Пойдем в твой номер! -- наконец, предлагает она. Мне кажется, что хрипотца в ее голосе усиливается, и она, пожалуй, сильно возбуждена.
-- Пойдем! -- безвольно соглашаюсь я, ощущая полное бессилие, точно попал в руки всемогущей ведьмы.
В гостиничном номере мы сбрасываем с себя одежды, бросаемся на кровать. Я целую ее в губы, шею, кусаю большие, похожие на горошины соски. Мои пальцы исследуют все ее отверстия, ласкают, гладят их, а она проводит по моему телу острыми длинными ногтями, вызывая в нем дрожь и безумное желание.
"У тебя блондинчик, такие синие глаза. Ты не вставил себе специальные линзы?" - неожиданно она тянется ко мне, к моим глазам, которые я инстинктивно прикрываю, и двумя большими пальцами жмет на них, словно пытается выдавить из меня глазные яблоки.
Я с силой отбрасываю ее руки: "Дура!"
Она хохочет хрипловатым голосом, как будто ей до смерти нравятся такие безумные шутки.
"Я сяду сверху", -- уже спокойнее, предупреждает она, но сначала мы переворачивается и оказываемся в известной позе шестьдесят девять.
Опять возбуждаем друг друга языками, опять в ход идут руки. И вот она на мне, начинает ритмично двигаться, подпрыгивать. Ее ноги широко разведены, груди летят в разные стороны, в наступающем рассвете видны струящиеся по плечам волосы. Мы кончаем и проваливаемся в сладкий туман. Но ненадолго.
"Давай повторим?" -- предлагает она, впрочем, не ожидая моего согласия.
"Это ведьма, -- вдруг понимаю я. -- Я попал в руки ведьмы". Так я думаю, но ничего поделать с собой не могу.
Мы начинаем снова. Она становится на четвереньки в позу собаки, а я пристраиваюсь сзади, как в песне рэперов, которую слышал вчера, при заселении в отель.
2. Утро
"А сейчас со своим рассказом "Люди на время" перед нами выступит Анжела Кораблева".
Я сижу полусонный на читательской конференции, проводимой на площадке областной научной библиотеки Сахалина. Вокруг расселись маститые сахалинские писатели -- по большей части бородатые дядьки, от которых веет экзотикой лесистых сопок и бродящих по ним медведей. Меж этими мастерами слова разместились юные школьницы и менее юные студентки, разбавившие пестрыми летними платьицами джинсовые мужские ряды. Девушкам ужасно хочется или стать знаменитыми авторами, или хотя бы приблизиться к настоящим, ощутить мыслительную ауру творцов художественного слова. Несмотря на свое сумеречное состояние, от которого я все еще не могу прийти в себя, ко мне возвращается привычный иронический настрой. В голове возникает провидческая цитата Оскара Уайльда: "В прежнее время книги писали писатели, а читали читатели. Теперь книги пишут читатели и не читает никто".
Да, читателей сегодня в зале полно.
Я вспоминаю как перед началом конференции мы дружной толпой отправились в сквер имени Чехова, чтобы почтительно постоять возле памятника Антону Павловичу. Смирный Чехов присел, держа в руках шляпу и ностальгически глядя вдаль. Видимо, он прикидывал, когда ему можно будет, наконец, свалить с острова и отправиться прямиком в Гонконг, где его ожидали китайские проститутки. По крайней мере, о встрече с ними он упоминал в своих письмах. Там, возле Чехова, оставшись один, я спокойно выкурил сигаретку, прежде чем отправиться отсиживать задницу.
Завсегдатаям этого мероприятия и его дежурным участницам меня представили походя, между делом. Действительно, зачем тратить время на посланца малоизвестного на Сахалине интернет-журнала, пусть даже приехавшего ради такого события из Москвы. Впрочем, я не в обиде, чужое внимание, мне точно сейчас не нужно.
После нескольких пишущих читательниц вдруг пригласили выступить Анжелу. Вчерашнюю свою знакомую, с которой провел бурную ночь, я поначалу не узнал. Перед нами явилась скромная девушка в джинсах и короткой розовой майке. Ее черные роскошные волосы были забраны в пучок на затылке, глаза скрыты за обыкновенными очками для чтения, разительно изменившими лицо. Из-за них она стала похожа на учительницу младших классов, скромную и ответственную девушку. И конечно, никакого люрекса, никаких голых, воздетых к небесам соблазнительных рук, никаких вампирических губ, жаждущих сока похоти, никакой Моники Белуччи.
Она начинает читать, но я отключаю мозг и предаюсь воспоминаниям о прошедшей ночи. Неужели эта девушка была со мной в постели? Да, пожалуй, была! Невольно потираю ноющее колено правой ноги. Уже под самое утро, когда пришла пора подняться с постели и умываться, я отправился в туалетную комнату. Там находилась вполне себе приличная душевая кабина -- не ванная с пластиковой шторкой и не кабинка, в которой с трудом можно повернуться, а угол, отгороженный двумя стеклянными дверцами. Кто бы мог ожидать такой роскоши от третьесортного отеля!
Я зашел внутрь, открыл воду. Струйки сначала прохладной, освежающей, а потом все теплеющей воды полились на мое тело. Постепенно я начал приходить в себя, намылил гелем голову и тут услышал шорох двигающихся по пазам дверей, почувствовал приток холодного воздуха.
"Думал брошу тебя одного?" -- раздался знакомый с хрипотцой голос. Ее руки обвили меня сзади, она плотно прижимается ко мне, и я опять, в который раз за это время я чувствую в себе неуемное желание. Из-за пены я не вижу ее лица, но хорошо его представляю: ее раскрытый от удовольствия рот, запрокинутую назад голову, ее распахнутые, ничего не видящие глаза.
Мне хочется смыть пену с лица, но она останавливает:
"Не надо, так прикольней!"
Нащупав плечи Анжелы, я хотел повернуть ее спиной и войти сзади, но произошел комичный случай - из-за неловкого движения я поскользнулся, упал на мокрый пол и больно ударил колено. Ушибленное место теперь болело, его я потирал, сидя на конференции.
"Наверное, синяк вскочил", -- констатировал я. Ничего, на любовном фронте это не самая большая потеря, которая может случиться. Гораздо больнее, когда разбиваются сердца.
Зал между тем сидел в полной тишине, где звучный голос Анжелы рассказывал нечто интересное. Я отвлекся от своих мыслей, попытался вникнуть в смысл ее истории. Он был о неких людях-айнах, живших на берегу местной реки Аксакай. Как я понял, река текла где-то на севере острова. "Кажется, ее история об охотниках-рыболовах Сахалина, о местных обычаях и причудах", -- иронично предположил я с чувством некоего превосходства жителя из столицы, причастного к писательству. Однако, затем стал слушать внимательнее, отбросив скепсис.
Анжела рассказывала о том, что на берегу этой самой реки жили не просто люди, это были люди-однодневки. Спокойный низкий ее голос, казалось, лился из самих глубин загадочного острова, он завораживал, приковывал внимание и не отпускал. Я начал припоминать откуда мне известно о людях-однодневках и вспомнил вдруг о древних философах, римлянах и греках.
Когда-то давно мне хотелось найти у них что-нибудь о сексе, но там была лишь одна заумная хрень. Так вот о людях-однодневках упоминал Аристотель, который писал о реке Гипанисе, что течет в Понт с Европейской стороны. Возле нее и жили эти самые люди. Как я выяснил, Гипанисом греки называли Южный Буг, а люди звались однодневками, не потому что были примитивными и поверхностными в интеллектуальном плане, а потому что жили от заката до рассвета. В течение дня они стремительно проживали свою жизнь и если утром, на восходе, были младенцами, то к закату становились глубокими старцами.
Эта изумительная краткость, сжатость жизни, заставляла, судя по рассказу Анжелы, жить их на полную катушку ни в чем себе не отказывать. "Девица ударилась в философию", -- привычная ирония вернулась ко мне.
Главный герой ее рассказа -- мальчик, еще не перешедший в юношеский возраст по имени Ланц. Он был некрасивым и тихим, на него никто не обращал внимания. Братья его, успешные и ловкие охотники, умело ходили за соболями, что позволило им собрать нужное количество шкур в уплату за невест и удачно жениться. Одному только Ланцу не везло и не везло. И вот, когда он забрел как-то в гущу леса, ему явилось видение, в котором старуха-прорицательница дала совет подняться на одну из сопок, найти там хижину и войти внутрь.
"Там будет тебя ждать горная женщина", -- раскуривая трубку и громко подкашливая, сообщила старуха.
"Она медведица?" -- несмело поинтересовался Ланц, поскольку по преданиям айнов горными людьми назывались медведи.
"Ты сам все увидишь", -- таинственно заметила старуха и исчезла.
Ланц отправился на вершину ближней сопки и, действительно, обнаружил там хижину. Когда он открыл дверь, то увидел сидящую к нему спиной медведицу. Почувствовав человека, она заворчала, начала поворачиваться и только в этот момент со спины ее слетела медвежья шерсть, а длинная морда с оскаленной пастью на его глазах превратилась в девичье лицо. Когда же она полностью к нему повернулась, то он увидел, что перед ним сидит миловидная девушка.
"Меня зовут Азук, -- назвалась она. -- Я знаю, что ты Ланц. Иди ко мне нам надо успеть до заката".
Когда Ланц подошел, Азук встала, откуда-то появился медный таз с теплой водой в форме лодки, она сняла с него одежды, принялась осторожно обмывать. С каждым взмахом ее руки Ланц становился все старше -- делался сначала юношей, потом парнем. А когда она стала расчесывать его голову костяным гребнем, то у него начали быстрее росли волосы, покрывая густой шапкой голову. Так он становился мужчиной.
"Теперь идем на нары", -- потянула его Азук на приготовленную заранее кровать из еловых веток. И там они лежали и любили друг друга до самой смерти.
Анжела закончила рассказ, обвела слушателей долгим взглядом, который из-за очков, наверное, некоторым показался строгим взглядом учительницы, проверявшей домашнее задание у первоклашек. "И в чем мораль? -- подумал я усмехаясь. -- Надо трахаться как кролики пока живешь? Так что ли? Жизнь слишком коротка, чтобы о чем-то переживать и чего-то добиваться. Лежи в постели с женщиной и будешь счастлив".
"Благодарим Анжелу за прекрасный рассказ, -- тем временем произнесла модератор конференции, -- надеюсь, что вопросов не возникло, все и так понятно".
-- Они умерли прямо в постели? -- громко уточняю я, привлекая к себе внимание.
Анжела отыскивает меня взглядом, не подавая виду, что мы знакомы.
-- Да, -- отрезает она, -- умерли, чтобы родиться снова.
-- Мне помнится, -- не унимаюсь я, -- люди-однодневки жили возле Южного Буга. Как они попали на Сахалин? Рейсом Аэрофлота?
Анжела, хотя и должна злится на мои провокационные вопросы, но не подает виду. Ее лицо холодно, равнодушно, и тем не менее на нем заметен оттенок презрения.
-- У людей подобных вам, -- парирует она, -- отсутствует фантазия, хотя и считаете себя писателем. Вам непонятны эмоции, для важны только фейковые новости.
В зале раздается легкий шум, удовлетворенные возгласы, вероятно местная творческая элита посчитала, что Анжела ловко отбрила этого писаку, неизвестно зачем зарулившего к ним на остров.
"У вас еще есть вопросы?" -- спрашивает меня модератор.
Я отрицательно качаю головой. Какие к черту вопросы, если Анжела повернута на сексе и вся ее философия крутится вокруг мужских и женских гениталий. "Тут все что ли такие?" -- возникает у меня нетривиальный вопрос. Может природа Сахалина так воздействует? Не зря же Чехов писал, что на острове, рожают даже старухи и бесплодные, которые не надеялись иметь детей в России.
Тем временем Анжела идет прямо ко мне, садится рядом на свободный стул. Как ни в чем не бывало она улыбается, словно минуту назад кто-то другой пытался ее смутить. Заданные мной вопросы были простительны для любого постороннего человека, какого-нибудь московского литературного сноба, но не от любовника, который провел с ней ночь. Я сам чувствовал странность своего поступка. Что это было? Раздражение от ее манеры говорить, одеваться под учительницу или, на самом деле, недовольство рассказом, содержащим, на мой взгляд, примитивную философию?
-- Тебе, правда, не понравилось? -- спрашивает она, и вдруг опускает руку на мое колено, которым я больно ударился. -- Разве мой рассказ не клевый?
Она сжимает колено в самом больном месте. Я морщусь, пытаюсь оторвать ее руку, но не тут-то было, она вцепилась в мое тело как клещ.
-- Понравилось, понравилось! -- сквозь зубы цежу я. -- Убери свою гребаную руку!
Анжела, наклоняется ко мне, отчего я ясно вижу, что глаза у нее сделались острыми, колючими глазами-булавками, смотри на меня не мигая, а потом говорит совершенно спокойно:
-- Ну вот, значит прикидывался. А я такая думаю, зачем? Хотел меня позлить, дурачок? Ты очень странный! -- Она, наконец, освобождает мою коленку и продолжает, все еще злясь: -- У некоторых рот грязнее, чем член, знаешь об этом?
Я хочу ответить ей в том же духе, что-то грубое, неприятное, но сдерживаю себя. А она вдруг меняет тему.
-- Ты раньше у нас бывал? Я тебе устрою экскурсию. Поедем после обеда со мной на пороги.
-- Какие еще пороги, с ума сошла?
-- Пороги у нас одни -- Быковские.
-- Отстань, у меня после обеда самолет в Новосибирск, а там пересадка до Москвы.
-- Самолет подождет. А я -- нет! -- довольно самоуверенно заявляет она.
В моей голове вдруг возникает Дон Хенли -- ударник и вокалист Иглз. Он бьет по барабанам ударной установки и поет о том, как едет по пустынному шоссе, как его донимает запах colitis в машине. Colitas, как я вычитал, это растение в Мексике, содержащее коку. Неужели "Отель Калифорния" -- песня о кокаиновой зависимости? "Ты можешь войти в это место, а выйти не сможешь", поет дальше Хенли. Но какое отношение это имеет ко мне, я ведь не наркоман и не собираюсь им стать.
Я смотрю на Анжелу, снявшую очки, чтобы протереть их салфеткой и опять вижу в ней Монику Белуччи, коварную кареглазую красавицу, ведьму. Вот оно! До меня начинает доходить. Это она, Анжела, моя кокаиновая зависимость, это от нее я не могу оторваться, это в нее как в отель я зашел, а теперь не могу выйти.
-- Тварь! Сука! Бл..дь!
Я мечусь по номеру, сваливаю на пол стул, тыкаюсь в неудобно стоящее кресло, бью что есть силы кулаком в стену -- хорошо, что она не из гипсокартона, а то пришлось бы платить за ущерб. Я в ярости, вышел из себя, потому что не смог отказать ей, проявил непросительную слабость для меня, опытного мужчины, имевшего не одну любовницу. Я будто вышел из боя с тяжелыми ранами, невзначай нанесенными нежной рукой девушки-киллера. Лузер, просто лузер -- вот кто я!..
И что в ней такого? Что?
Я опять мечусь по комнате точно зверь в клетке. Включаю телевизор, чтобы посторонними звуками отвлечь себя от гнетущих мыслей. Приятный диктор, чем-то похожий на администратора Артема, вещает о погоде, о местных новостях.
Кстати, об Артеме или как его звала Анжела, об Арти. Анжела заедет за мной в обед, и мы отправимся в местный суши-бар "Хоккайдо", что возле японского консульства, а оттуда к порогам. Но раньше мне надо поменять билет на завтра, ведь сегодня покинуть Сахалин не удастся. В этом я рассчитывал на помощь Артема. На мой зов он является без задержек, как всегда, в безупречном костюме в белой рубашке и надетой на лицо белозубой улыбке. На видимый беспорядок вроде опрокинутого стула и разбросанной повсюду одежды, он не обращает абсолютно никакого внимания.
-- Мне надо поменять билет на завтра до Москвы, -- говорю ему, пытаясь изобразить приятную улыбку, хотя внутри меня все клокочет.
-- Без проблем, -- отвечает Артем. -- Прямой рейс или через Новосиб?
Я прикидываю сколько у меня осталось бабок и спрашиваю:
-- Какой дешевле?
-- Через Новосиб, но там дольше добираться.
-- Давай туда. Поможешь?
-- Без проблем, -- опять повторяет Артем и добавляет: -- Вы же не забыли, что нужно доплатить за номер?
-- Я все оплачу вечером!
А будет ли он, этот вечер? У меня уже нет уверенности. На ум приходит рассказ Анжелы о людях-однодневках. Отправляюсь в ванную и там осматриваю себя, свое лицо. Сколько мне? Сорок или больше? А может уже шестьдесят? Я гляжу пристальнее, пытаюсь отыскать седые волосы на голове, в бровях, ищу морщины, которые могли появится у меня на Сахалине. Ничего нет.
Но почему же я так устал?
3. Полдень
В полдень мы подъехали к суши-бару "Хоккайдо" на Коммунистическом проспекте. Анжела довезла нас туда на праворульной "Мазде", что заставило меня немного напрячься, ведь после девяностых я от таких тачек отвык. Было довольно странно ехать на месте водителя, когда кажется, что встречный поток машин обязательно должен зацепить тебя за бок.
Она опять поменяла облик. Теперь это была не Моника Белуччи и не скромная учительница начальных классов. На ней надет брючный серый костюм, словно она собралась провести ланч с японцем из консульства за деловыми переговорами, на шее висит серебряный кулон на цепочке. В нем я рассмотрел искусно вставленный янтарь, который, вероятно, был местным. Янтарь казался крупным, и едва луч солнца попадал на него, он издавал теплый желтый свет.
Губы у Анжелы тоже выглядели теперь скромнее. Она нанесла на них не ярко-алую, вызывающе алармисткую помаду, а темно-красную, спокойного цвета, вполне соответствующую ее новому образу.
Распорядитель в зале повел нас к свободным местам, которые оказались на втором этаже. Там было вполне уютно -- невысокие столики и такие же скамьи возле них. Вроде бы все это копировало японский стиль, изобретенный малорослыми жителями страны восходящего солнца. Когда сели, то обнаружилось, что сверху на меня дует неуемный кондиционер, который почему-то не регулирует поток холода. Предусмотрительный распорядитель дал нам пледы, чтобы мы набросили их на плечи. Однако я вижу, что Анжела не боится замерзнуть, она положила плед рядом на скамью и занялась меню, выбором японских блюд. Их оказывается много, все хочется попробовать.
Подошедший официант приготовил блокнот, Анжела принялась выбирать.
-- Давай возьмем крабовый салат "Бальзамик" на двоих, -- предлагает она, мило улыбаясь. Анжела сейчас сама любезность, и я мог бы поверить в ее безупречную воспитанность, если бы не помнил ночное неистовство в постели или злые глаза-булавки, когда я ее доставал на конференции.
-- Хорошо! Бери все, что хочешь. Я не силен в японской кухне.
-- Тогда закажем еще два мисо-супа с креветками, из горячего я тебе возьму карри-райс со свининой, а себе лосось с соусом териаки. И конечно пару сетов суши, вот эти -- "Микс" и "Окинава".
-- В тебя все это влезет? -- удивляюсь я.
-- Я привыкла много есть, на моей фигуре не заметно. Еще, принесите нам саке, -- добавляет она, глядя на официанта. -- Это, пожалуй, все.
Официант торопливо уходит, удивленный непомерным аппетитом моей спутницы. Я тоже удивлен.
-- Да, люблю поесть, -- признается Анжела. -- Мой мужчина всегда этому удивляется. Он сам большой, но я ем наравне с ним.
-- Правда?
Я привстаю из-за столика, чтобы оглядеть фигуру девушки, словно до того ее не видел, причем, тонкая талия Анжелы удивляет меня куда больше, чем наличие мужчины, о котором до этого мне никто не говорил. А может меня удивляет и не аппетит ее вовсе, возможно впечатляет ее жажда жизни, которая кажется мне недоступной. Наверное я, действительно, старею как в рассказе Анжелы старели люди-однодневки юноша Ланц и девушка Азук. Только те за сутки перепробовали все, что смогли, в отличие от меня.
Я мрачно жду, когда принесут малоградусное саке, им вряд ли можно развеять мое настроение. Как она все-таки меня достала своим рассказом! Достала так, что даже внезапное появление у нее таинственного поклонника меня не интересует. Тем не менее, спрашиваю:
-- Твой мужчина тебя не заревнует, особенно после вчерашней ночи?
-- Он не мой, он просто мужчина. У каждой женщины есть такой.
-- Серьезно? -- я удивленно поднимаю брови. -- Так тебе нужен мужчина для жизни или для секса?
-- Секс -- это и есть жизнь.
-- Опять философия, -- ухмыляюсь я, -- философия сомнительного свойства, как в твоем рассказе. Вообще, мне кажется человек-однодневка -- это я, приехавший в командировку на один день. Мне нужно потусить, нажраться, променять свою никчемную жизнь на одну ночь с телкой вроде тебя, вот о чем стоило написать, а не чудесную историю о чудесных мальчике Ланце и девочке Азук.
Все это я говорю насмешливым тоном, нисколько не боясь ее обидеть, говорю, а в голове укореняется мысль: "Какого хрена я сдал билет? Надо было брать чемодан с собой, отсюда ехать в аэропорт. Что я здесь делаю? Командировка закончена, гостеприимный отель Калифорния прощается со мной. Эта рок-звезда, этот гребаный Дон Хенли врал, что из него нет выхода. Есть! Я уже его покинул, я почти свободен. Сейчас пообедаю и все!"
Мне кажется, что Анжела утратила власть надо мной. Я и сам не пойму, когда это случилось. Может час назад, а возможно минуту, едва она упомянула о другом мужчине, словно хоте-ла подчеркнуть, что я у нее не единственный, таких как я много на каждом углу. Да что там на углу, на каждой помойке. А раз много, то и мне нечего держаться за нее, ведь у меня тоже есть выбор.
Я смотрю на Анжелу, вижу, что после моего дерзкого замечания в ее карих глазах разгораются угольки гнева. Еще немного и она опять превратится в мстительную ведьму, забудет о своем новом образе деловой женщины, пришедшей на ланч вместе с гостем из консульства. Официант меж тем приносит два мисо-супа с креветками. От них аппетитно пахнет и мы молча принимаемся за еду. У каждого в голове бродят свои мысли. Какие в моей -- я знаю, а вот что у нее на уме?
Следом за супом на нашем столике появляется саке и суши. Японское рисовое вино пью только я -- она за рулем. Мы стараемся не глядеть в глаза друг другу, она ест суши деревянными палочками, а я попросил вилку.
-- Мы ведь не случайно встретились, ты это знаешь? -- неожиданно спрашивает она.
-- Опять какая-нибудь эзотерическая ерунда доступная только посвященным?
-- Ты не понимаешь. Мы проживем свою жизнь, умрем и родимся заново...
-- Ну и что?
-- Тогда мы встретимся вновь и уже не расстанемся, ведь мы созданы друг для друга.
Я с сомнением смотрю на нее. Созданы друг для друга? Серьезно? Мягко спрашиваю, чтобы не обидеть, хотя эта мягкость, скорее всего, происходит от саке:
-- С чего ты уверена, что мы созданы друг для друга? Мы трахались только одну ночь и уже все, созрели?
-- Иногда достаточно одной...
А может она и права? Возможно, меж нами что-то есть. К примеру, я должен сейчас сидеть в аэропорту, а сижу здесь. Почему? Я не отвечаю сам себе, раздумываю, наливаю саке и пью. Саке, конечно, при нашем разговоре не помощник, я был выпил сейчас кое-что покрепче.
Она говорит, что родимся заново, что вновь встретимся и уже не расстанемся. Но кто знает, кто поручится за такой расклад? И вообще, все это походит на глупые девчачьи сказки о вечной любви, которую все они ждут с детства.
-- У тебя остыл соус, -- замечает она, -- холодным его есть невкусно.
-- Ага! -- бормочу я и торопливо ем свинину, макая ее в густую, приятную на вкус коричневатую жижу. Остывший соус вдруг ассоциируется у меня с остывшими чувствами к Анжеле, с тем, что я освободился от ее магии. А может все это иллюзии: моя свобода, отель Калифорния, вообще этот остров Сахалин? Мысли хаотично перемещаются в голове, словно их кто-то тасует как колоду карт - беспорядочно, непредсказуемо.
Мне хочется курить. Наверное, надо выйти на улицу, вдохнуть дым, очистить мозги. Это я и делаю, оставляя Анжелу одну. У входа в суши-бар никого, только теплый ветер в компании со мной. Я закуриваю, пуская струи дыма в пространство. Рядом останавливается "Ниссан", из которого выходят парень и девушка, тоже приехавшие в ресторан. Из открытого окна машины до меня долетают слова песни Shouse "Love Tonight". Дуэт из Австралии поет, что когда тебе одиноко, стоит протянуть руку и ты не останешься один.
Я помню эту песню, у нее замечательный припев: "Все что мне нужно, это твоя любовь сегодня вечером". Наверное, под действием звучащей музыки и слов, говорящих, что от одиночества есть только одно средство и это любовь, я начинаю думать по-другому. Мы с Анжелой одиноки каждый по-своему. И выходит, перманентное одиночество толкает нас на безумные поступки в поисках развлечений. Оно же и лишает нас шанса на счастье. Лекарство здесь... Я притормаживаю бег своих мыслей.
"Это то, о чем говорит Анжела -- выходит, нам надо быть вместе?"
Возвращаюсь назад. У нее холодное равнодушное лицо, поскольку наш разговор зашел в тупик, над столом висит отчуждение и безысходность. Передо мной -- остывший недоеденный карри со свининой, недопитое, чуть теплое саке. Анжела, конечно, может быть недовольной, ведь она призналась в любви ко мне, а я раздумываю, увиливаю, недоговариваю.
И вдруг, как вчера в баре, когда знакомился с ней и сравнил с Моникой Белуччи, я неожиданно говорю по-английски: "Все, что мне нужно - твоя любовь сегодня вечером". Ее брови взлетают вверх, она снова улыбается, но не официальной деловой улыбкой, а тепло и радостно.
-- Я ходила на курсы английских переводчиков, -- сообщает она, в ее голосе звучит знакомая хрипотца, наверное, от волнения. -- Ты хочешь мою любовь сегодня вечером?
Конечно, хочу! Однако сейчас я слишком прямолинеен, вернее, выгляжу таким, а это реально глупо. Есть шанс еще все исправить, сказать, что просто так болтанул, чтобы показать свое знание английского. Но себя не обманешь и, произнесенные слова вырвалось не случайно. Может космос, который меня окружает послал сигнал мозгу, а мозг направил импульс языку? А может и космос здесь не причем, а это все она, Анжела, которая захотела услышать нечто определенное. Она, ведь, ведьма!
Не дождавшись ответа, Анжела продолжила:
-- У нас есть время до порогов, давай сгоняем куда-нибудь. Я знаю одно хорошее место, смотровая площадка откуда виден весь Южно-Сахалинск. Ну что, двинули?
Она говорит весело улыбаясь, показывая, что ее настроение улучшилось.
-- Ты поедешь в костюме? -- зачем-то спрашиваю я.
На самом деле мне все равно, я уже смирился с ее причудами, включающими смену настроения вместе со сменой одежды. Так в древнегреческом театре актеры, чтобы не заморачиваться с вхождением в образ для лучшего исполнения роли попросту надевали маски комиков или трагиков. И надо сказать, зрители не возмущались. Вот и я не возмущаюсь. Тем временем Анжела заговорщицки мне подмигивает, оставляет деньги вместе с чаевыми официанту и со словами: "Подожди меня здесь", отправляется к своей машине.
Со второго этажа через стекло мне видно, как она открывает багажник, достает оттуда небольшого размера чемодан, какой обычно помещается на полку ручной клади в самолете, возвращается в суши-бар, но не ко мне. Она отправляется прямиком в женский туалет.
"Зачем ей чемодан в туалете?" -- лениво размышляю я, человек, отдавшийся воле событий. В конце концов, случившееся со мной можно рассматривать как невинное приключение, вроде тех, что бывали на корпоративах, когда после знакомства с подвыпившими и ставшими доступными девушками я занимался с ними оральным сексом в туалете. Ну и, конечно, не только оральным. Зато мне было не одиноко.
Туалетная загадка раскрывается довольно скоро -- Анжела появилась в другой одежде. Она переоделась в белую майку с короткими рукавами, светло-желтые свободного кроя брючки-чиносы, белые кроссовки, длинные рукава теплой кофты завязала на поясе, слегка прикрыв ею бедра. "Значит она уже другая, -- предположил я. -- Деловой стиль упрятан в чемодан".
-- Прекрасно выглядишь, -- делаю ей комплимент. -- Всегда возишь запасной набор?
Ее глаза на мгновение превращаются в колкие булавки, вероятно от мысли, что я опять смеюсь над ней. Однако она быстро овладевает собой.
-- Я привыкла планировать день, в отличие от некоторых.
-- Ну я-то свой тоже спланировал, и должен быть в аэропорту...
-- Почему же ты здесь?
Действительно, почему? Ладно, не буду толочь воду в ступе. Мы отправляемся к смотровой площадке, и я опять сижу на пассажирском месте спереди, невольно подобрав ноги под себя. Не доезжая метров триста, останавливаемся.
"Отсюда пойдем пешком, проезд закрыт", -- говорит Анжела.
Я выхожу, подставляя лицо ветру. Здесь над городом он гуляет свободно, летает между сопок, поднимается к небу, ему ничто не мешает. Кстати, о небе. Я смотрю вдаль и невольно останавливаюсь. Там, где далекие сизые пригорки и сопки на горизонте теряют четкие очертания, плавно растворяясь в вышине, я вижу, как над ними зависает плотная в несколько километров пелена бело-серых облаков. Но не это привлекает мое внимание -- над облаками высится темная гора, уходящая острием вверх. Как будто мне на мгновение открывается тайна мироздания и я созерцаю место бога, место откуда он правит миром.
У меня захватывает дух.
"Чего ты остановился? Пойдем! -- кричит Анжела, ушедшая вперед, она энергично машет рукой, подзывая к себе. -- Давай, быстрее, а то может пойти дождь".
Я торопливо иду, почти бегу, догоняю ее, продолжая думать об увиденном. Да, надо признать, Сахалин необычный остров, и не зря Антон Павлович тут заторчал на целых три месяца. Наверное он, как и я разглядел здесь что-то удивительное и завораживающе странное...
Смотровая площадка оказалась полна народу, хотя и был рабочий день. Мы пробрались к самой железной решетке, ограничивающей дальнейшее движение вперед. И немудрено, там был крутой спуск, почти обрыв. Город расстилался перед нами, закрытый дымкой, которую не могли рассеять даже прямые лучи солнца, падающие с высоты.
Я вспомнил об облачной горе бога, оглянулся, но ее уже и след простыл. Толстый пирог белесых облаков навис вдалеке над сопками, не оставляя шансов увидеть за ними его жилище. А мне так хотелось показать эту гору Анжеле, узнать какие ассоциации эта картина вызывает у нее. Вместо этого Анжела вдруг властно притянула меня к себе и, не обращая внимания на стоявшую вокруг публику, впилась в мои губы. Я с трудом отодвинулся:
-- С ума сошла! Кончай! Ты что безбашенная?
-- Конечно. Я такая и есть!
Анжела хохочет будто пьяная, словно не я пил саке, а она. Замечаю, что публика понемногу отступает от нас. Первой какая-то мамаша уводит своего мальчика, потом отходят другие. Вокруг нас уже никого, мы одни.
-- Хочешь, перелезем и прыгнем вниз вдвоем? -- предлагает она.
-- И зачем это надо?
-- Ты скучный и ничего не понимаешь! -- она говорит, насмешливо растягивая слова, немного поддразнивая меня. -- Мы с тобой стареем, а день скоро закончится. Зачем нам ждать смерти стариками? Умрем молодыми?
-- Как хиппи в шестидесятые? -- я тоже стараюсь говорить шутливо. Это ведь игра и все несерьезно.
-- Ага! Если прыгнем сейчас нам будет... -- она останавливается как бы что-то подсчитывая в уме, -- примерно сорок пять.
-- А для меня нет разницы, -- бодро уверяю ее, -- я готов умереть и в восемьдесят.
-- В восемьдесят? -- Анжела презрительно рассматривает меня как мелкую букашку, ползущую по столу. -- Но тогда мы не сможем заниматься сексом.
-- Что у тебя все крутиться вокруг траханья? Жить без этого не можешь?
Я начинаю раздражаться, а Анжела шутливо толкает меня в бок:
-- Дурачок, какой ты дурачок! Поедем к тебе в отель, в твой фейковый отель Калифорния. Там ты будешь меня трахать сколько сможешь, у нас есть два часа до порогов.
-- Хорошо, -- соглашаюсь я, услышав о заманчивом предложении, -- а почему фейковый?
-- А ты что не понял? Там же все не настоящее, не отель, а мем. Передача изображения в новом контексте.
-- Чего-чего? -- я удивленно взираю на нее. -- Ты где этого нахваталась?
-- Походишь на наши читательские конференции еще не то услышишь!
-- И не собираюсь. Мне домой пора!
-- Домой успеешь. Сначала заглянем с тобой в бездну... Пока не умерли от старости.
-- Куда заглянем?
Она неприятно шутит в последнее время, ее шутки совсем не смешат. И вообще, она излишне возбуждена, пока едем в отель, трещит без умолку как сорока. Я начинаю сомневаться, что мы на самом деле едем заниматься сексом. Как будто она приняла что-то легкое: выкурила косяк или съела кексик с травкой, и они не мешают ей вести машину, но охренительно возбуждают.
Ее возбуждение не проходит, и когда мы оказываемся в холле отеля.
-- Арти, -- кричит она администратору Артему, -- хочешь с нами? Замутим тройничок?
Артем невозмутимо улыбается, затем наклоняется к столу, делая вид, что занят работой. Я благодарен ему за это -- нечего подыгрывать безбашенной Анжеле. Мы поднимаемся в мой номер, быстро раздеваемся и оказываемся на сексодроме. Еще мгновение, покрывало сброшено в сторону, одеяло лежит на полу, а я сверху на ней. Мы яростно кусаем друг другу губы, тыкаемся во рту языками, словно хотим попасть ими в гортань, потом я подкладываю подушки под ее зад.