Аннотация: Глава из книги "Волки Белые(Сербский дневник русского добровольца"(ISBN 5-98862-023-X) http://www.ozon.ru/context/detail/id/2683506/
Район "Еврейского єгробля" и отряд Алексича. Операция Тырново-Игмана
Олег Валецкий
Глава из книги "Волки Белые(Сербский дневник русского добровольца"(ISBN 5-98862-023-X)
http://www.ozon.ru/context/detail/id/2683506/
Район Еврейского кладбища благодаря важности своего положения также как и Озренская улица был местом особого внимания противника. Отсюда из нескольких бункеров сербской обороны открывался вид на центр неприятельского Сараево. Сюда же выходили фланги сербской обороны на Гырбовице. Сама Гырбовица оборонялась всего двумя, 2-ым (командир Петрович) и 3-им (командир Ковачевич), пехотными батальонами 1 ой моторизованной Сараевской бригады. Каждый батальон насчитывал по 600 - 700 человек списочного состава. На практике же немалое количество из них находилось в самовольных отлучках, затягивавшихся по году, а то и просто лишь формально числилось в списках подразделений. В третий батальон входили: чета Алексича, носившая официальное название ПОЧ "противооклопна чета" (противотанковая рота) и четыре пехотные четы, которые держали оборону улицы Београдской, находившейся на Гырбовице у подножия Требевича. От "Дебелого бырдо" линия обороны держалась двумя четами вдоль пути Луковице-Пале. Второй батальон, имевший в составе столько же чет, держал оборону от улицы Загребачка на Гырбовице, вдоль реки Миляцка до улицы Озренской.
Сербские силы были не велики и выделенные им на усиление 4 танка и 4 ЗСУ "Прага" (спаренные 30мм зенитными артиллерийскими установками, монтированные на бронированных грузовиках) - особо ситуацию изменить не могли.
Но на этом сербские силы не исчерпывались. Так как наша бригада была моторизованной, то в наш состав помимо еще одного 1-го пехотного батальона, державшего фронт от соседней Озренской, горы Моймило до Добрыни и аэродрома, входили и танковый и механизированный батальоны, стоявшие в Луковице, а так же зенитный и артиллерийский дивизионы, рота военной полиции и ряд подразделений поддержки. Численность нашей бригады доходила до 4 - 5 тысяч человек, оснащенных техникой и вооружением для ведения борьбы в данных условиях, и чего бы вполне хватило, чтобы дойти до центра Сараево.
Штаб нашей бригады находился в Луковице, в бывшей казарме ЮНА, носившей название "Слободан Принцип Сельо", а штабной командный пункт находился на высоте Павловац.
Все Сараево представляло сплошную линию фронта, снаряды и мины летели в обе стороны, и как следствие - были большие потери среди мирного населения. Впрочем, во дни праздников религиозного характера, местное население собиралось на застольях и тратило больше боеприпасов, нежели на боевых позициях.
Покинуть мусульманское Сараево было практически невозможно, единственным выходом были два подземных туннеля под аэродромом, которые контролировались мусульманской полицией, не дававшей выхода никому без специального пропуска. Из сербской зоны выбраться было куда проще, так как отсутствовало военное положение.
В общине Ново-Сараево проживало около 15 - 20 тысяч сербов, что являлось хорошей мобилизационной базой. В данной войне, бригады пополнялись военно-способным населением своей общины. Люди были привязаны к родным местам, что порождало поразительную "местечковитость". Так, в отношениях между бойцами нашей бригады и 1-ой Романийской, очень часто на этой почве возникали проблемы, хотя их постоянные места проживания, находились всего в 20 километрах.
Несмотря на это сербы достойно держали оборону. "Мусульманское" Сараево с 250 тысячным населением имело 30 - 40 тысячное войско, а при необходимости могли быть мобилизованы дополнительные силы. Сербский же Сараево-Романийский корпус насчитывал не больше (а то и меньше) 20 тысяч человек, при населении 120 тысяч человек.
Мусульмане, находясь в преимущественном положении, имея "свободные руки", от международного сообщества, могли нанести сокрушительный удар, собрав под Сараево силы с остальных фронтов. Они могли за 2 - 3 часа перебросить войска от фронта под Добоем на Сараевский фронт, тогда как сербам понадобилось для этого в 5 раз больше времени. То же относится и к Сараево, так как армия БиГ с легкостью могла выставить против нашей бригады 5 или 6 своих бригад, но наступления здесь не удавались, вплоть до самого Дейтонского соглашения. Даже в 1995 году, сербы могли продвинуться в городской зоне Сараево. Район Гырбовицы, позиций Озренской, на Еврейском кладбище в этом отношении были хорошими показателями. Здесь два сербских батальона были окружены тремя неприятельскими бригадами. В сущности, эти бригады были легкопехотными, плохо оснащенные и недостаточно снабженные. Но война шла в городских районах с многоэтажными зданиями, где танки и "Праги" сербов вряд ли играли большую роль. Пара гранат, порой, здесь решала намного больше. У противника впрочем, так же было несколько танков на все Сараево. То, что мусульманская армия не могла взять Гырбовицу, говорит не о недостатке храбрости ее солдат, а скорее подтверждает недальновидность ее генералов и политиков. Если бы противник захватил район Еврейского кладбища и улицы Озренской, то он бы вышел на участок мемориального комплекса Враца, где сербских домов было не так уж и вследствие чего, сопротивление было бы оказано слабое. Этими действиями они бы отсекли единственную асфальтированную дорогу Луковице-Пале и оставили сербские села Петровичи и Миливичи уже под собой в глубоком котловане. Сербский батальон, стоявший на Требевиче, самостоятельно не смог бы дать поддержки, а дополнительные резервы с Якорины, вряд ли сумели преодолеть участок, проходивший вдоль неприятельских позиций в районе Златиште. Достаточно было одного выстрела из "Малютки" по танку и движение сразу бы остановилось. Противник же на Златиште, хоть и находился под позициями сербов, укреплен был хорошо, кроме того, у него в руках была вершина Чолина Капа (966 м), с которой мог покрывать огнем значительную часть района Златиште. Правда, сербы обладали еще одной линией обороны, созданной над дорогой Луковице-Пале, но даже случайному путнику с дороги, невооруженным взглядом, было видно, что она находится в заброшенном состоянии.
В случае нападения, противник имел бы преимущество, так как сербское командование в данном районе не располагало достаточным числом боевых подразделений, а собирать народ от дома к дому было долгим делом.
Руководство мусульман, призывая свой народ к полному захвату Боснии и Герцеговины, было к этому не готово. Вся информация, что поступала с телевидения, расходилась с реальностью, ибо на деле мусульманская армия воевала не так уж хорошо, ибо не имела должного уровня командования. В 1992 году противник совершал пехотные атаки на сербские позиции. Однажды подобное случилось и под Златиште, где мусульмане были разгромлены. В 1993 году, мусульмане пошли в наступление на Требевич, где сербы просто закидали их гранатами.
Потом в Сараево начали приглашать моджахедов, хотя по телевидению Боснии и Герцеговины политические деятели выступали с речами в защиту прав человека и демократии. Эта пропаганда сопровождалась постоянными угрозами против Республики Сербской и всей Югославии, периодически перемешиваясь с жалобами Западу на свою судьбу. Было неясно, кто же находится у власти, то ли мусульмане, то ли "бошняки", то ли сторонники Запада, то ли приверженцы исламского джихада. Все здесь смешалось, поэтому вполне закономерно, что "защитники Боснии и Герцеговины" успехами похвастаться не могли.
Прошлого не изменить, но Дейтонский мир 1995 года не покончил с враждой между хорватами, сербами и мусульманами, существующую сотни лет, только лишь загнал ее вглубь. По сути, в Сараево ничего не изменилось, но лишь сербов, с помощью международного сообщества, выгнали с Гырбовице, Озренской, и из района Еврейского кладбища.
Но понимание всего этого пришло намного позже. Тогда же, в 1993 году, когда я попал в чету Алексича, я плохо понимал эту войну, и тут мне пришлось, учится многому.
Первое, что пришлось изучать - была снайперская война. Неприятельские снайперы имели несколько излюбленных позиций - "Дебелое бырдо", где они рядом с вентиляционным выходом из подземного туннеля выкопали свой бункер, гора "Моймило", крыша отеля Холидей и еще несколько высотных зданий в неприятельском Сараево. Именно с этих позиций они простреливали значительную часть территории Сербского Сараево, поэтому проезд из Луковиц до Требевича был рискованным.
Снайперы стреляли по всем видам транспорта, идущего по дороге Луковица-Пале. Особенно часто обстреливались грузовики и автобусы, хорошо видимые из-за деревянных щитов и полотнищ, установленных сербами на насыпных вдоль обочины земляных валов, высотой 1 - 1,5 метра. В этих грузовиках ехали как военные, так и мирные люди (в том числе местные бабушки, отправлявшие к родне или на базар в Пале), которые нередко погибали. Сложным для проезда был и участок дороги в районе мемориального парка "Враца", который необходимо было проехать по пути в Луковицу. Здесь на протяжении нескольких сот метров дорога была открыта огню неприятельских снайперов и пулеметчиков как с "Дебелого бырдо", так и из неприятельской части города. Конечно, этот участок можно было объехать, но для этого надо было спуститься по улице Охридской к штабу нашей четы, затем узкими улочками выехать на Гырбовицу, с которой можно попасть на улицу Банэ Шурбата, затем выехать уже на безопасный перекресток на Враца. Но на такой путь решался редко кто, так как он имел не менее 5 - 6 наиболее опасных участков, поэтому люди предпочитали рискнуть, "проскакивая" через Враца.
Но и Враца не была единственно опасным местом, уже через несколько километров, на перекрестке в Луковице начиналась зона обстрела неприятельских снайперов с Моймило.
Левая дорога, шедшая к фабрике "Энергоинвест" и зданию факультета, простреливалась на протяжении 200 - 300 метров и маскировка была плохой. От этого места до Моймило было около тысячи метров, но снайперский огонь все-таки велся постоянно, а применялись здесь крупнокалиберные пулеметы. Здесь и погиб руководитель центра безопасности МВД Сербского Сараево, пока он ждал в своей машине, когда ему откроют ворота фабрики.
Правая дорога от перекрестка также простреливалась, сначала на участке от штаба бригады в казарме "Чича" до корпуса в казарме "Сельо", а затем и дорога до Добрыни-4. Путь в Касиндол, дорога в село Войковичи, следующая затем в сторону Тырново, тоже была опасной, так как часть села Войковичи и участок дороги на Тырново, простреливались неприятельскими снайперами с горы Крупац. Заграждения в виде деревянных щитов, земляных насыпей, порой, материи, натянутой между столбами и деревьями, бетонные плиты устанавливались весьма халатно, поэтому отдельные участки были очень уязвимы. При этом, не каждый участок было возможно закрыть. Человеку трудно было ориентироваться, какой участок для него более безопасный, особенно сложно это было для приезжих из других мест Республики Сербской.
Естественно, снайперский огонь велся далеко не всегда, и можно было до десятка раз проскочить по одному месту, прежде чем пуля просвистит над головой. Но и потери здесь были не малые, как среди гражданских лиц, так и среди военных.
Не меньшую опасность представляли мины и снаряды противника, которые не разбирали людей, кто из них гражданский, а кто военный. Трудно было отделить военные цели от гражданских. "Бункера", зачастую, размещались в подвалах жилых зданий, а зенитные установки били из жилых массивов, поэтому как сербы, так и мусульмане особенно в целях не разбирались.
Международное сообщество обвиняло, странным образом, только сербов, в обстрелах "мирных кварталов Сараево", хотя, что это такое никто не понимал.
Не знаю, что происходило в то время в мусульманском Сараево, но по рассказам и по информации СМИ, жизнь там тоже была не легкой. Однако все-таки жизнь и у сербов и у мусульман шла свои чередом, независимо от военных действий. Люди также веселились, переживали житейские проблемы, женились, разводились, появлялись на свет новые граждане, но вот только умирали гораздо чаще. Нельзя сказать, что к смерти здесь привыкли, но она была неизбежностью. Тем более что воевали-то не иноязычные люди, пришедшие откуда-то из далека, а воевали и погибали люди одного по сути народа, жившие друг с другом в мире многие годы, роднившиеся между собой. У многих сербов жены, матери, и ближайшие родственники были мусульманами или хорватами. С началом войны одни связи разорвались, другие поддерживались по телефону или письмами, иные использовались в корыстных целях. Закономерно, что нередко были негласные договоры о взаимном неведении огня, хотя опять-таки никто не был застрахован от какого-нибудь "терминатора".
Находясь в Гырбовице, я убедился, что это не Сталинград, а скорее Бейрут. За исключением жилых массивов Отес и Гырбовица, взятых сербами в 1992 году, в Сараево наступательных боевых действий глубокого характера не было и почти все разрушения были в узкой полосе линии фронта, да и то, не особо значительные.
К тому же в Сараево постоянно находились миротворческие силы ООН, а главное - разнородные гуманитарные организации, которые никогда не задерживались там, где шла полномасштабная война. В обеих частях Сараево работали некоторые предприятия, рестораны. Правда, на Гырбовице до февраля 1994 года их было всего 4 или 5, и вид они имели неказистый, но все же это было признаком жизни и по сравнению с казармой в Семече, мне там понравились намного больше.
Район Еврейского кладбища несколько отличался от многоэтажной Гырбовице, где покинутые сербами, хорватами, мусульманами квартиры сразу же занимались сербами, сбежавшими из неприятельского Сараево или же других мест.
В районе Еврейского кладбища (по сербски "Гробля", как в дальнейшем этот район и буду именовать) число пришлых, однако было не велико, ибо здесь проживало в основном сербское население. Заселялся и застраивался этот район сначала 60-ых годов сербами - переселенцами из сел общин Пале, Ново Сараево, Калиновик. Состав чет, державших здесь оборону, состоял зачастую из родственников, знакомых или же друзей. Это, кстати, не так плохо сказалось, потому что нигде официальному Белграду, даже с помощью ЮНА, иным образом не удавалось долго удерживать территории, кроме как с опорой на местное сербское население. Бежать местным никуда не хотелось, да и уезжать было некуда, так как их никто нигде не ждал. Многие не хотели оставлять свою землю. Им приходилось выдерживать серьезные нападения противника и постоянно опасаться снайперского огня, мин и "тромблонов".
Такая жизнь требовала не малой доли мужества, тем более что тянулась она с апреля 1992 года. Так что убитых, инвалидов, раненных и пропавших без вести, было более чем достаточно. Люди гибли не только на фронте, но и у своих домов. Жестокость столкновений усиливало то, что с другой стороны Еврейского гробля жили в основном только мусульмане, строившие свои дома едва ли не один на другом, и этот район отличался и до войны экстремистскими настроениями. Постепенно как-то сложилось мнение, что в районе Еврейского гробля живут одни экстремисты, сербские "четники" и мусульманские "балии".
Формирование современного четнического движения довольно сложное, поэтому коснусь его общих чертах.
Постепенное принятие демократических ценностей в Югославии совпало с национальным подъемом. Это выразилось в создании ряда общественных движений, в чем немалую роль сыграли естественно и местные спецслужбы. Сербский народ, благодаря тому, что сербское село было еще сильно, а православные и национальные ценности еще хранились в народной памяти выбрал "национальные" организации. Самое сильное сербское оппозиционное движение СПО (сербский покрет обнови - сербское движение обновления) ассоциирующее себя с четниками Драже Михайловича из времен Второй Мировой войны, и поначалу включало в себя почти всех оппозиционеров Воислава Шешеля, Мирко Йовича, Вука Драшковича, и действовало главным образом в Сербии. Оно было негативно настроено по отношению к власти, но Шешель в последствие стал противником СПО. Ставший лидером СПО Драшкович установил хорошие связи с сербской эмиграцией, в том числе с "попом Джуичем", бывшим командиром четнической "Динарской" дивизии, воевавшей в Краине во время Второй Мировой войны.
Другой более лояльный власти лидер оппозиции, Мирко Йович, создал свою организацию СНО (сербску народну обнову), а затем и Воислав Шешель организовал сербский четнический покрет - СЧП. Позднее СЧП Шешеля объединилось с Народной радикальной странкой (партией) Томислава Николича, положив начало радикальной партии, в которой Шешель стал лидером, а Николич его заместителем. Шешель так же сумел установить хорошие отношения с попом Джуичем, который носил одновременно звание воеводы, полученное еще от Драже Михайловича, и от Джуича получил звание четнического воеводы. Шешель по четническому образцу стал вводить в своих отрядах звания (наредник, десетар, поручник, капитан, майор, полковник, воевода), что впрочем не помешало ему еще более улучшить отношения с Милошевичем и его Госбезопасностью.
Начало войны было ознаменовано патриотическим и национальным подъемом. На фронты в Хорватии и в Боснии и Герцеговины отправлялись многочисленные отряды добровольцев организованные в Сербии и Черногории силами СПО Вука Драшковича (добровольческие отряды "Сербской гарды" во главе с "Гишкой"), СНО Мирко Йовича (отряд "Бели Орлови" Драгослава Бокана и отряд "Душан Сильни"), радикальной партией Шешеля (многочисленные четнические отряды) и представителями других более мелких организаций.
Силами спецслужб были созданы отряды специального назначения "красные береты" пополнявшиеся не только кадровыми сотрудниками МВД и профессиональными военнослужащими, но и добровольцами из всех республик бывшей СФРЮ, но в особенности с территорий охваченных войной. Помимо этого на территориях охваченных войной стихийно возникали отряды добровольцев, некоторое время никому не подконтрольные, а иногда такие же отряды возникали в Сербии и Черногории, правда, сразу же отправлявшиеся на фронт.
Некоторые добровольцы самовольно присваивали себе названия или символы того или иного движения, так как добровольческое движение развивалось весьма хаотично. Со временем добровольческое движение стало властью в Белграде планомерно давиться, некоторые слишком непослушные командиры были сознательно дискредитированны, некоторые отправлены в тюрьму, а некоторые (как, например "Гишка") были убиты.
Единственно кто смог "дожить" до конца войны так это были четнические отряды радикалов, хотя для этого им пришлось войти в состав созданных армий Республики Сербской (ВРС) и Республики Сербской Краины (СВК). Хотя это вызывало постоянные конфликты четников с военной контрразведкой, все же прием добровольцев они могли вести независимо от армейских штабов. В Сербии же добровольческие движения были, по сути, распущенны, а единственное оставшееся движение СДГ (сербска добровольческая гарда - Сербская добровольческая гвардия), во главе с Желько Ражнатовичем - "Арканом", было тесно связанно с силами Госбезопасности Сербии - "красные береты". В своем движении Аркан ввел жесткую дисциплину, в отличие от других добровольческих отрядов, хотя ее цели заключались не только в выполнении боевых задач на фронте, но и в "зачистке" местности. Он организовал обучение своих бойцов на полигонах ЮНА и милиции Сербии. Позднее Аркан организовал собственную партию ССЕ (странка сербской единства - партию сербского единства) и даже получил место в парламенте.
Что касается радикалов, то они опирались в своей военной деятельности на сеть комитетов, которую они успели создать как в Сербской Краине и в довоенной Боснии и Герцеговине. Четническое движение основывалось уже на базе этих комитетов. Как раз во время моего приезда в Республику Сербскую, в марте 1993 года, в городке Соколаце, состоялся большой сбор четнических командиров радикалов. На этом сборе Воислав Шешель присвоил звание воевод, более чем полутора десяткам командиров, в том числе двум сараевским четникам - нашему Алексичу и "Бырнэ" (Браниславу Гавриловичу), отряд которого находился в Илидже. Алексич до войны был юристом на почте, начал свою карьеру как председатель комитета радикалов в еще довоенном Сараево. С началом войны, в апреле 1992 года, он успел собрать вокруг себя несколько десятков местных сербов, в большинстве из числа местной молодежи, с которыми он и принимал участие в боях за освобождение сербского руководства СДС, блокированного мусульманами в отеле "Холидей", а также в боях за школу милиции в районе Враца. Тогда совместно действовали местные добровольческие отряды и сербские милиционеры. Тогда же сербами была взята Гырбовица, и некоторые из них начали переправляться через реку Миляцка, но сверху последовал приказ о возвращении. Последующие сербские наступления на массив Храсно закончились неудачей, из-за недостатка сил и организации. В районе Еврейского гробля, Алексич занял позиции у самого подножия горы "Дебелое бырдо", в казарме бывших ЮНА "Босут", от которой начинался подземный туннель в горе, где находился узел связи армии. Мусульмане организовали несколько нападений на этот район, но сербы его отстояли.
С началом формирования Войска Республики Сербской, четническая группа Алексича, объединилась с группой местных "территориальцев" (местных резервистов ЮНА) в единую чету (роту), и одновременно, в этом же районе, вдоль ограды Еврейского гробля до транзитного автопути, оборону стала держать пехотная чета, командиром которой, к моему приезду, был капитан Станич. В районе улиц Белградской и Мишки Йовановича, командиром был Велько Папич, член местного комитета радикальной партии участвовавший еще в войне в Краине. Помимо него еще ряд командиров и бойцов в этом районе были членами радикальной партии. Тем самым, являясь председателем комитета радикалов в Новом Сараево Алексич был весьма влиятелен. К тому же он имел хорошие связи в Белграде и был лично знаком с Шешелем, с которым вместе учился. Хорошие взаимоотношения у него были с Биляной Плавшич, настроенной антикоммунистически и монархически, бывшей заместителем Караджича. Но общая ситуация не благоприятствовала четникам, так как власти относились к ним с подозрением, и четническое движение так и не стало самостоятельной силой.
Если, еще в 1992 году, в Республике Сербской четнические отряды были самостоятельны, и в их состав входило от 50 до 100 бойцов, то в 1993 году большая часть этих отрядов была распущена. Меньшая же часть, подобно отряду Алексича и отряду воеводы "Васке" из Илияша, были включены в состав бригад и батальонов Войска Республики Сербской.
К сожалению в условиях безвластия, в четнические отряды попадали случайные и непроверенные люди, с уголовными наклонностями и просто люди с психическими отклонениями. Етественно ими совершались кражи, грабежи, убийства. Впрочем, подобные поступки совершались людьми всех партий и структур. Но радикалы были на "особом" счету, так как они не были популярны и понимаемы даже у сербских националистов, а об офицерах ЮНА, выросших на примерах от борьбы партизан Тито с многочисленными врагами югославского народа от нацистов Гитлера и фашистов Муссолини до хорватских усташей и сербских четников, и говорить не приходилось.
С четниками, я был знаком еще по Вышеграду. Для меня это были - воевода Велько, Бобан со своей интервентной четой, добровольческая группа "Скаковцы", но тогда я даже не предполагал, что с четниками так запутанно обстоят дела. Самое интересное, что меня, а затем и других ребят, пришедших к Алексичу, многие люди во власти стали считать четниками, хотя мы тогда и понятия не имели обо всех тонкостях сербской политики.
На Гырбовице встречалось разное. Кто-то из довоенных уголовников стал называть себя четником, хотя среди них встречались очень часто смелые, толковые и хорошие бойцы; кто-то понятия не имел о четничестве, а были и те кто "воевал" по кафе и ресторанам.
С местными сербами, я познакомился довольно быстро, так как сразу по приезду к Алексичу, вступил на боевое дежурство. Позиции четы Алексича тянулись на протяжении двухсот метров прямой линией. У подножия Дебелого бырдо стояло полуразрушенное двухэтажное здание казармы "Босут", от которого в сторону противника шла неширокая асфальтная дорога, где сербы имели два "бункера" "Босут - I" и "Босут - II", построенных по углам казармы. Построены они были основательно. От одного из них шла частично крытая траншея, которая вела к двум домам, в одном из которых жил местный серб "Роко" со своей семьей, а в другом находилась столовая. Эти "бункеры" были очень важны для обороны, в случае взятия их противником, весь район Еврейского кладбища попадал бы им в руки. Штаб четы, узел связи, помещение, где жили добровольцы (куда поселили и меня), находилось всего в 10 - 15 метрах от столовой. Овладей ими неприятель, то сразу бы была отрезана дорога до Враца. Справа от нас уже начиналось село Петровичи, которое прикрывал лишь один "бункер", позади, находился район "водовода", где простиралась роща и фруктовые сады. Оборону организовывать было негде и некому, потому что большая часть сербов жила намного ниже от штаба четы.
Вторым важным объектом был вход в туннель, которых находился в 7 - 8 метрах от казармы на склоне Дебелое бырдо. Вход был закрыт решеткой, ключи от которой находились у Алексича. Мне пришлось побывать в этом туннеле. Алексич послал за соляркой шестнадцатилетнего парня "Свена", и я пошел с ним. Это было внушительное сооружение, ЮНА свой узел связи так глубоко вкопала в землю, что он был защищен даже от ядерного взрыва. Ходы туннеля были высотой 2 - 3 метра и такой же ширины, а тянулись они на сотни метров, оканчиваясь где-то в районе Златиште. Все ходы были перегорожены тяжелыми бронированными дверьми. Был еще один выход на мусульманском склоне "Дебелого бырдо", и противник сумел в него войти, но сербы заняли большую его часть и надежно ее заблокировали.
"Рашидов ров" - так называлась наша позиция, состоял из двух "бункеров", находящихся с общих сторон одноэтажного частного дома, расположенного наискось в сербской линии обороны. Правый "бункер" состоял из крытой траншеи с пулеметным гнездом, которое находилось чуть впереди. В левом "бункере" пулеметное гнездо было выкопано за углом дома и обложено таким количеством ящиков с песком, что внутри этого сооружения получилась небольшая каптерка, где стоял телефон, и могли разместиться человек 6 - 7.
Вдоль пулеметного гнезда шла высокая и длинная стена из ящиков с песком, которая была хорошей мишенью для гранатометчиков. В обоих бункерах мы имели по пулемету, один уже знакомый М-84, а другой югославский М-53 калибра 7,92(созданный на основе немецкого MG ) хороший, но быстро загрязняющийся. Чистку оружия ни кто не любил, поэтому без особой надобности, из нашего "гарони" (как мы называли М-53), предпочитали не стрелять. Люди во втором бункере появлялись только при нападении неприятеля, добежать до него было не трудно, так как находился он в десятке метров. К нему была прокопана траншея вдоль каменной ограды, да и дом был высотой 5 - 6 метров. К моему удивлению, в одном из окон этого дома периодически появлялась пожилая женщина, кажется полька по национальности.
Наш же бункер был достаточно защищен, обзор обширен, так что при малейших "телодвижениях" противника, наш М-84 оглашался длинной очередью.
Левее от нас, метрах в десяти, находился высокий двухэтажный дом, торец которого был вровень с нашим бункером. Между бункером и домом проходила асфальтированная дорога, которая шла в сторону неприятеля. С противником нас разделяло расстояние в 100 метров, и его линия обороны шла параллельно нашей. Левая сторона дороги была застроена частными домами, но там уже начиналась зона ответственности четы Станича. Конечно, сплошной линии обороны здесь не было. На мой взгляд, было бы не лишним создать бункер в доме, расположенном слева от нас, дополнить бы это несколькими пулеметными гнездами, наблюдательным пунктом, соединить все траншеями. В результате мы получили бы огневую позицию, в форме буквы "Г", которая давала бы нам возможность маневрировать, открывая огонь по противнику не только в лоб, но и сбоку, блокируя ему возможность пройти по склонам Дебелого бырдо. Для очистки совести, я предложил этот план, но ни у кого желания рыть траншеи не было, а настаивать я не стал, так как люди держали здесь оборону уже больше года. К тому времени, в чете было уже несколько убитых. Мусульманам, по рассказам местных ребят иногда удавалось прорваться на сербские позиции. В один из таких моментов, произошел случай из ряда вон выходящий, мусульмане, обнаружив в доме молодую женщину, начали ее насиловать, предварительно позвонив по телефону, приглашая сербов все это послушать.
Сербы, в октябре 1992 года, тоже пытались штурмом овладеть неприятельские позиции, отделенных от нас поляной. Во главе группы из 15 человек был Алексич. Они вошли на позиции противника, но поддержки не получили, поэтому понесли потери несколькими раненными. Алексич, так же был ранен, и их группа едва выбралась.
За день до моего приезда, мусульмане еще раз пошли в нападение, как всегда по своему обычаю, в лоб сербской обороне и при хорошей видимости. Сербы, естественно их накрыли, и тем пришлось убраться восвояси, вытаскивая своих раненных и убитых. По этому поводу, район Еврейского гробля, посетило несколько иностранных и местных журналистов. С одним из них я познакомился. Это был Огги Михайлович, постоянный гость Алексича. Среди них находился и один японский журналист, который приехал в сопровождении работника местной безопасности Момира Цырняка. Японец, в отличие от большинства других западных представителей прессы, плотно экипированных в бронежилеты, был без него и даже принялся прогуливаться по передней линии обороны, рискуя получить пулю, чем вызвал у многих сербов определенную симпатию.
К тому времени организация обороны была устроена следующим образом. Чета Алексича состояла из трех пехотных взводов и взвода поддержки. Последний имел в вооружении безотказное орудие, 20-ти миллиметровую автоматическую пушку, два миномета 82 мм, несколько гранатометов М-57 (местный югославский гранатомет калибра 44 мм) и "Оса" (калибра 90 мм), пару снайперских винтовок 7,92 мм, станковый пулемет 12,7 мм калибра "Бровингер". Кроме того, рядом со штабом четы, где жил Алексич с женой Верой, находился батальонный узел связи. Каждый пехотный взвод был ответственен за один из "трех" бункеров, в которых мы дежурили по 4 - 5 часов, в составе 4 - 5 человек, с отдыхом по 12 часов. Часто из-за этих дежурств возникали разногласия, но самыми дисциплинированными были бойцы 50 - 60-ти летнего возраста, в силу этого командование чет противилось снятию с боевого учета этой категории. Они отлично подходили для таких дежурств, в которых по существу, ничего сложного не было. Противник постреливал редко, а сербы предпочитали его зря не тревожить. Жилые дома начинались нередко в десятке метров от позиций, а на расстоянии 50 метров пустых домов почти не было, поэтому никто не хотел стрелять, так как могли пострадать чьи-то семьи. Свободное время сербы часто проводили за сигаретой и чашечкой кофе, приготовленных по-турецки, пившегося, как правило, в обязательных разговорах, в чем сербы были большие мастера.
Многие меня расспрашивали о России, сторонниками которой, по их же словами они являлись. Как правило, кляли Горбачева, высказывали предположение, что Ельцин является хорватом. К Западу, чье влияние в местной среде было весьма заметным, по их же словам, симпатий не испытывал. Раздраженно говорили о вмешательстве Запада в "югославские дела" и особенно удручались его экономической и военной помощью хорватам и мусульманам. Некоторые надеялись, что Россия поможет им выйти их этого конфликта. Я же не хотел их разочаровывать и эту тему дипломатично обходил. Мой приезд для них был приятен, так как многие их друзья и родные остались в неприятельской части "у балии", другие уехали в Сербию, Черногорию, а то и на Запад, так что у меня ни каких проблем, ни с кем не возникало. А если я тому-то не нравился, то это проявлялось весьма безобидно, по сравнению с той средой, откуда я приехал. Честно говоря, большое внимание к своей персоне мне не очень нравилось, тем более, что я считал, что не заслужил такое отношение.
В сербскую среду, я собственно потому и отправился, для того чтобы лучше узнать сербов, познакомиться с их бытом. Я помнил "Хохла", который пробыл среди сербов чуть больше двух месяцев, и уверял, что они воюют только потому, что им ежемесячно выплачивают по 200 - 300 марок. Мне вообще действовали на нервы некоторые наши ветераны, всем недовольные, словно они приехали сюда из Парижа или Нью-Йорка, а не из охваченной всеобщим кризисом страны, где не слишком нуждались в военных героях, а на улицах погибало людей больше, чем во всей югославской войне за то же время.
Сербов я не идеализировал, но и понять их было можно. Ведь я для них был человек посторонний, а, следовательно, непригодный для всех их интриг, которые меня не интересовали. В Наполеоны попасть я не стремился, но некоторые вещи меня не устраивали с самого начала. Тогда я старался больше присматриваться к местной среде, и моими первыми товарищами стали сербы, с которыми я нес службу бок о бок.
Среди них были: Владо Кнежевич, человек невысокого роста, плотного телосложения, лет сорока с лишним, чей дом находился в сотнях метров от нашего бункера на нашей стороне, Раде Баришич, высокий чернобородый тип, лет тридцати, неведомо каким образом попавший к Алексичу, откуда-то из Краины, Неделько Маркович, человек лет сорока, со шрамом на лице и руке, оставшимися после ранения по время октябрьской попытки взятия мусульманских позиций. До начала войны у Неделько была квартира и магазинчик в центре Сараево, откуда он едва успел выбраться с женой и сыном, поселившись на даче под Соколацем. Был среди них и Златко Новкович, по прозвищу "Зак", серб, родившийся в Нью-Йорке, в семье сербских эмигрантов, молодой парень, немного старше меня. Зак для меня был интересной фигурой. Он поведал мне, что из рядов сербской эмиграции на эту войну прибыл кроме него еще только один серб. Я неплохо тогда уже говорил по-сербски и мог вести с ним длительную беседу. Зак был типичным американцем с характерными особенностями в поведении и разговоре, поэтому вписаться в местную сараевскую среду ему было не сложно. Он был полон высоких идей, не особо то нужных здесь. От него я узнал, чем живет сербская эмиграция, что происходит во всей Америке. Значительная часть сербской эмиграции полностью приняла американский образ жизни, и югославская война ее вообще не интересовала. Но были среди них все-таки и такие, которые искренне хотели помочь Югославии. Именно благодаря таким людям, Зак и оказался на этой войне. Он принадлежал к среднему классу, и денег у него лишних не было, дорогу и проживание оплатили сербские эмигранты. Зак привез с собой медикаменты для местной больницы и финансовую помощь четникам. Особенно хорошо он отзывался о Николе Кавайе, бывшем офицере ЮНА, сбежавшем в Америку в 50-ые годы. В Америке он стал членом СОПО, эмигрантской организации, которая боролась с режимом Тито, под руководством которого и при попустительстве американской власти организовывались убийства сербских эмигрантов и поджоги сербских организаций. После неудавшегося покушения на Тито, ФБР арестовало почти всех участников покушения, благодаря двум завербованным сербам, Кавайа попытался освободить своих товарищей, угнав самолет. Его попытка закончилась провалом, он получил 20 лет тюрьмы строгого режима (окончил свой срок он в 1997 году). Кавайа в американской тюрьме не признавал никакого покаяния перед властями, так как считал себя военнопленным, а не террористом. Рассказывали, что он, якобы, назвав себя националистом и расистом, даже оказался от помилования, потому что судья был негром.
В 1996 - 1997 годах, американцы обвинили Кавайю в том, что он отправлял добровольцев в Республику Сербскую, что совершенно было напрасно, так как единственный доброволец, к которому он имел хоть какое то отношение был Зак.
Согласно словам Зака (а и словам другого американского серба Душана Гырбича, добровольно работавшего переводчиком в местном сербском правительстве и с которым я познакомил позднее) вину за неудачи сербской дипломатии несла сама сербская власть. Последняя даже не имела понятия, как вести пропаганду и часто ее представители свои обращения к людям в Америке начинала со слов "Другови" (товарищи). Получавшаяся от сербской эмиграции помощь в основном разворовывалась. В Америке даже собирали помощь русским добровольцам, которую мы никогда не получили.
Видимо, в Америке информация о положении дел в Югославии была недостаточна, поэтому Зак решил восполнить этот пробел. Он приехал за полмесяца до моего приезда, но уже успел снять три или четыре сюжета на сербском и английском языках о воеводе Алексиче и о местной жизни, и отправить их в Америку. Несколько раз, я побывал с ним на телевидение в Пале, и оттуда позвонить в Россию. Зак тогда дружил с Неделько, который нас пару раз свозил на своей машине в Гырбовицу, где Зак повадился ходить в какое-то небольшое кафе на "палачинки" - местные блинчики с медом. Сам Неделько со своей семьей не был в восторге от жизни под Соколацем.
Упомянутая местная страсть к общению распространилась и на мусульман, и я однажды присутствовал при такой сцене. Раде и Неделько начинали перекликаться с мусульманами, а когда последние отвечали оскорблениями, то Неделько начинал палить из стоящего в бункере карабина, а Раде - из пулемета. Однажды и я, по просьбе Барышича, кажется, поприветствовал противника, прокричав какую-то глупость, но дискуссии у нас тогда не получилось.
Спальное место я получил в доме через дорогу. Поселили меня с добровольцем сорока пяти лет по имени Станое, который по отцу или по матери принадлежал к цыганам. Дома он бывал редко, почти все время проводил на улице Београдской у своих друзей. Как-то раз, он притащил большой тридцатисантиметровый железный крест, больше похожий на католический и торжественно водрузил его себе на шею.
Кроме него в чете было еще двое добровольцев "Кикинда", кучерявый черноволосый парень, откуда-то из Воеводины и Милан, здоровый крепкий парень, занимавшийся дзюдо в Сербии и до войны работавший где-то, а Западной Германии. С Миланом у меня сложились хорошие отношения, и он мне оставил свой домашний адрес и телефон, правда, оказавшиеся неточными.
Наша "санаторная" жизнь была прервана неприятельским нападением. Началось оно ночью внезапными очередями, и нашими, и мусульманскими. Вся линия фронта противника заговорила огнем, а сербы сразу же ответили. Начали падать тромблоны и мины. Оба бункера были заняты и я начал вести огонь из-за угла бункера. На склоне Дебелого бырдо, я увидел вспышки огня, мне сразу стало понятно, что противнику осталось совсем не много, чтобы выйти над "бункером" Босут. Окликнув кого-то из наших, кажется Неделько, я вместе с ним начал вести огонь по склону. Опасность была серьезная, так как противнику сверху, ничего не стоило закидать "Босут" ручными гранатами и захватить его.
В это время к нам присоединился воевода и несколько человек, пришедших из штаба. Воевода вызвал поддержку минометной батареи, а с Гырбовицы нас поддержала Прага и вся операция закончилась очень быстро, а главное - без потерь. Окажись противник быстрее и овладей Босутом, то нас ожидали бы большие потери.
На следующий вечер к штабу четы пришли двое ребят из взвода поддержки Младен Савич, по прозвищу "Аркан", и Ранко С.. Они притащили фабричные противопехотные нажимные мины и импровизированные мины, которые состояли из ящиков наполненных взрывчаткой и всевозможными кусками железа. Вечером пошел мелкий дождь, они вместе с воеводой и Неделько, часов в 10 - 11 выползли по пластунски устанавливать мины. Импровизированные мины были связанны за взрыватели тонкой проволокой, конец которой находился в одном бункеров "Босута". Действовать они должны были при первом серьезном нападении, как дистанционные осколочные мины. Судьба этих мин была печальна, так как в конце декабря 1993 года, один шестидесятилетний "дедушка", Машо Тушевляк, придя на дежурство, решил скоротать время в "бункере" тем, что начал делать метлу для домашнего хозяйства. Видимо пытаясь найти подходящую проволоку, он обратил внимание на проволоку имеющуюся в бункере и, не зная ее предназначения, просто потянул за нее. Этим он привел в действие три или четыре самодельные мины, переполошив как сербов, так и неприятеля.
Однажды находясь в Пале, я услышал, что в местной больнице лежит русский, и решил его навестить. Парня звали Женя, приехал он из Одессы. Ему повезло, ведя огонь, лежа из-за дерева, он всего лишь краем стопы задел противопехотную нажимную мину и врачи сумели сохранить ему ногу.
Женя сообщил мне о несчастье, которое постигло их отряд: 7 июня, в одном из боев погиб их командир, бывший капитан спецназа в Афганистане, Миша Трофимов из Одессы. В этом же бою пропал без вести Гена Типтин из Перми. Никаких особых подробностей Женя мне тогда не сообщил, и я, взяв два свободных дня, собрался съездить в Прачу. Эту поездку я хотел совместить с посещением Белграда, куда 20 июня меня пригласил Отец Василий, планировавший службу по поводу торжественного открытия памятной доски с именами и фамилиями погибших русских добровольцев, о которых ему тогда удалось узнать.
Договорившись без всяких проблем с Воеводой, я взял в штабе батальона подтверждение о пересечении границы, и эта же бумага давала право на бесплатный проезд до Белграда. Людей в русской церкви собралось достаточно, хотя российского посла я так и не заметил. Были здесь камеры одного из Белградских телеканалов и даже каких-то иностранных компаний. Я и еще один русский доброволец Вадим Баков по плану отца Василия, должны были быть главными в этой церемонии. На мемориальной доске были нанесены имена русских погибших добровольцев: Котова, Нименко, Ганиевского, Сафонова (на доске Шашонов), Попова, Богословского погибших под Вышеградом, Александрова, погибшего под Хрешом (Сербское Сараево), Чекалина, погибшего на Маевице, Мележко, погибшего в Герцеговине, хотя его фамилия мне кажется была Мережко, Виктора Гешатова, погибшего где-то в Краине. Доску поместили рядом с белой мемориальной мраморной плитой в честь белого генерала Врангеля в самой церкви. После службы я познакомился с Вадимом, который раньше состоял в ОМОНе города Риги. Он со своими товарищами организовал отряд и воевал в районе Герцеговины. Одно время они обучали местных бойцов, одновременно участвуя в боях, в одном из которых, в районе Гацко, погиб их друг Сергей Мережко, находясь в БТРе который наехал на противотанковую мину. Постепенно местные власти потеряли интерес к отряду, и ребята разъехались по домам. Вадим тогда задержался в Белграде, пытаясь организовать какой-то союз русских добровольцев, но поговорить толком я с ним не успел, потому что местная дама, Симонида Станкович, принадлежавшая к местной интеллектуальной среде, точнее к ее немногочисленной части, настроенной национально, утащила его на встречу с американским журналистом. Больше Вадима я не видел, после войны, узнал, что он умер в Белграде. В церкви я увидел двух русских журналистов.
Позднее, я узнал, что один из журналистов был Сергей Грызлов, собственный корреспондент то ли "Известия", то ли "Российской газеты". Моим товарищам и мне смешно было читать его обличительную статью, направленную против русских добровольцев, где он очень настойчиво писал о своем хорошем знакомстве с русскими добровольцами, с которыми он якобы делил пачку сигарет и бутылку водки на фронте.
Конечно, всех корреспондентов нельзя равнять под "одну гребенку", как-то ко мне подошел один российский человек, лет пятидесяти, собственный корреспондент ИТАР-ТАСС и пригласил меня в гости к себе домой. Он жил в Белграде, но уже собирался возвращаться в Россию, в Ростов-на Дону, где купил квартиру, переехав из Риги. Он жил с дочерью, которая училась в Белградском университете, а жена к тому времени вернулась в Россию. О сербах он отзывался хорошо, но недоумевал, почему русские должны всегда быть на сербской стороне. Ведь он помнил, что когда-то югославские войска стояли на венгерской границе, нацеленные против советской армии. Спорить я с ним не стал, тем более что истина в его словах была. Его дочь против сербов тоже ни чего не имела, но уж очень раздражалась по поводу приехавших в Сербию проституток из России, Украины и Молдавии, видя в этом основание для падения престижа русских. Как раз в это время журналист отправлял свои вещи в Россию с гастролирующим цирком из Ростова-на-Дону. Я помог ему внести вещи в автобус, и он взялся меня подвести в центр города, куда вез своих циркачей, с которыми я решил поговорить. Сначала я им рассказал о своих боевых товарищах - казаках из Зернограда, на что они сразу же ответили, что там казаки не живут, возражать я им не стал. Про себя же подумал, что считать себя казаками, потому что твой дед махал шашкой, еще не основание. Они так уверено, со знанием дела обо всем говорили, словно приехали в Сербию с дипломатической миссией, и у меня пропало всякое желание продолжать с ними беседу.
Куда интереснее мне было говорить с отцом Василием, хорошо знавшим историю русской эмиграции. Как оказалось, белых эмигрантов в Югославию приехало много в 20-ые годы. Они пользовались покровительством короля Александра. Однако, у многих в Югославии, в том числе и у сербов, они вызывали раздражение. Попытка эмигрантов устроиться в пограничную стражу на албанской границе не удалась, так как вскоре пограничников заменили финансовой полицией. Землю в Косово им не дали, хотя тогда сюда активно заселялись албанцы, и их процент уже достигал до пятидесяти. Финансовые средства у русских закончились, тем более что "Петербургскую кассу", вывезенную Врангелем к тому времени, по запросу большевиков арестовало югославское правительство. Многие эмигранты из России сразу после революции вспомнили о своих правах на ценные бумаги из этой кассы. В эмигрантской среде началась шумиха, люди требовали контроля за средствами, все это выносилось в прессу. Большевики же к тому времени как полагается, вспомнили о правах государства и личности. Антирусская компания в прессе лишь увенчала дело, несмотря на все усилия Врангеля, скорее, всего позднее отравленного. Его сподвижники стали разъезжаться, в основном во Францию. Король, конечно, оказывал большую помощь и защиту, но он в стране был не полновластный хозяин. К тому же король Александр в 1933 году был убит в Марселе хорватскими и македонскими террористами. Сразу же начались нападки на белую эмиграцию за то, что она, якобы сидит на шее у сербского народа и, прежде всего, это исходило от местных коммунистов. Все же число белых эмигрантов в 1941 году, когда пришли немцы, было еще значительным. Они решили продолжить свою борьбу с коммунистами и создали охранный корпус в составе немецких войск, не желая, однако идти на Восточный фронт. В той гражданской войне, что велась в Югославии, в которой куда большее количество жизней было убито вчерашними югославскими гражданами, нежели иностранными оккупантами, партизаны Тито убивали русских, перебив их около 250 человек, в том числе и гражданских лиц. Русский охранный корпус насчитывал десяток тысяч человек и действовал лишь на территории Югославии. При нехватке людей корпус пополнялся добровольцами из русского и украинского населения Бесарабии, Черновицкой и Одесской областей находившихся под румынской оккупацией. Русский корпус все же успел уйти в Австрию до прихода советских войск, избежав судьбы русских казаков, сербских четников и сербских добровольцев, депортированных назад англичанами. После войны, число эмигрантов стало не столь значительным, как раньше, особенно после чисток советского Смерша, и югославской ОЗНЕ (Госбезопасности). Окончательно с ними покончил с их всяким влиянием начавшийся террор, после резолюции "Информбюро" в 1948 году. После нее в Югославии началось истребление или перевоспитание всякой просоветской оппозиции Тито, что затронуло, прежде всего, сербские партийные кадры, но не прошло стороной и русскую эмиграцию.
Все же некоторые русские в Сербии остались, многие из них полностью ассимилировались местной средой. Одного местного русского я встретил позднее на Яхорине, довоеном лыжном курорте, ставшим военной базой и этот русский неплохо устроился в местной армии, но добровольцев ему дела не было. С другим таким русским я познакомился в Белграде в русской церкви, звали его Олег Орлов. Он сразу же меня пригласил на обед. Его жена, черногорка, приготовила обед. Олег меня встретил очень дружелюбно и предложил в дальнейшем свою помощь. Познакомился я и с его товарищем Джуро Лабусом, человеком лет сорока, тренером по каратэ, который, имея двоих детей, добровольно отправился на войну в Краину в состав СДГ Аркана.
Задерживаться в Белграде я не хотел, и через несколько дней вернулся автобусом в Пале. Оттуда автостопом отправился до Праги. Один молодой серб подбросил меня до Подграба - села в нескольких километрах от Праги, где находился штаб местного батальона. Дальше я пошел пешком, по дороге встретил двух, хорошо выпивших, русских добровольцев, с которыми и добрался до двухэтажного дома, где располагался 2 РДО.
Здесь я встретил старых знакомых - Витю Десятова, питерских Валеру Г. и Игоря "Хозяина", харьковского Володю "Хохла", Сашу "Салоеда" с Радой, Николая "Узбека" и Валеру Быкова - "Меченного", а из новых - Андрея М., старого бойца 2 РДО, родом из Подмосковья, Петю Малышева из Москвы, члена РНЕ и приписного казака, в которые его приняли в Вышеграде и поэтому носившего казачью фуражку. Петя не раз появлялся в средствах массовой информации и не только в связи с войной, как в Республике Сербской, так и в Приднестровье, где он тоже успел повоевать. В Москве он был тренером верховой езды и поселил в своей московской квартире лошадь, о чем телевизионная группа "Взгляд" даже сняла передачу. Да и его дружба с одним из основателей "Памяти", ныне покойным Смирновым - Осташвили, характеризовала его как личность весьма незаурядную. Правда, он тогда иногда пил и у него по этому поводу начинались проблемы, вроде бросания гранат в реку, но позднее он совершенно перестал пить и я, сойдясь с ним, узнавал от него много интересной информации. Еще одним новым лицом для меня был высокий парень, Толик Астапенков, родом из Перми. Как я узнал, он и пропавший без вести Гена Типтин были друзьями еще в Перми, где вместе тренировались каратэ, и вдвоем отправились поступать во французский иностранный легион. Однако соответствующей визы у них не было, и они оказались в 1993 году в Республике Сербской. Здесь они сначала были в штурмовом отряде во Власенице, затем перешли в русский отряд под командованием Александрова. Когда последний погиб в минном поле, а Толик и Гена перебрались во 2 РДО.
В то время командиром 2 РДО был Миша Трофимов, который был родом из Винницы, но в последнее время жил в Одессе. В советской армии он был капитаном спецназа и три года провоевал в Афганистане. За Афган он получил орден "Красной Звезды", но был тяжело ранен в голову. Врачи закрыли ему перелом в черепе пластмассовой пластиной. В Одессе он начал работать начальником охраны какого-то казино, но дома ему не сиделось, и он решил ехать во Францию. Не знаю, пытался ли он поступить в легион, но туда бы его все равно не взяли, так как по французской логике, людей с большими шрамами на теле в легион не принимали.
В Республику Сербскую, Миша попал весной 1993 года и сразу во 2 РДО. Питерский Эдик-"афганец" - майор - артиллерии, бывший командир, тогда уехал, и за ним последовало еще четверо или пятеро ребят, и Миша стал командиром, притом хорошим. Его отряд часто шел в "акции". 7 июня, отряд пошел в рейд в тыл врага, с целью захвата пленных по заказу из штаба Подграбского батальона. Они окружили дом на окраине села, Миша вошел в него. При входе не заметил двери с соседнюю комнату. В другой комнате были женщины, пока Миша успел принять решение, из незамеченной им комнаты, в коридор подбросили ручную гранату, от взрыва который произошел, он получил осколок в горло. Пока его вытаскивали, из окна выскочили двое мужчин. Одного успели застрелить, но второй успел скрыться. Что было с Типтиным так никто, и не знал. Уже после воны кто-то из сербов говорил, что какой-то русский, после боя с группой мусульман, погиб как раз в районе Горажде и позднее Борис Пичугин сумел после войны узнать о месте его захоронения.
Ребятам я рассказывал об Алексиче, но "Хохол" сообщил, что к ним приезжал Валера "Крендель" и с ним новый парень по имени Борис, но они сразу же их отправили ко мне. Задерживаться мне здесь не было смысла, и я отправился к себе на базу.
Приехав, домой, я обнаружил в своей комнате полный беспорядок, словно " Мамай прошел". Было очевидно, что у меня в комнате хорошо погуляли. Я отправился к воеводе, который мне и рассказал, что ко мне в комнату подселили двоих русских, по его мнению, коммунистов. Разумеется, это были Валера и Борис. Видимо, они решили пошутить с четниками, расхваливая коммунизм и Брежнева, советский строй, а Борис решил продемонстрировать свои знания ругательств на английском языке жене воеводы.
Таким обстоятельствам, я не очень обрадовался, но ругаться не стал, так как они оба все сразу начали опровергать. Поводом же для их застолья в моё отсутствие послужил приезд какого-то кинорежиссера из Москвы. Ребята начали водить его по Гырбовице, которую они сами толком не знали. Режиссер, пробыв три дня, отбыл в Москву, оставив им свой фильм о Приднестровье. Фильм был снят не плохой, но сербы хотели увидеть бои, которых в нем не было, поэтому фильм они даже не досмотрели.
По приезду я узнал, что готовится новая акция, притом большая. Прибрав комнату, я отправился спать.
В последних числах июня, воевода Алексич, собрал в столовой нашей четы десятка три людей. Кроме командиров взводов и ближайшего его окружения, здесь присутствовали молодые ребята, 20 - 25 лет, составлявшие своеобразную интервентную группу, которую он решил использовать в этой операции. По всем признакам, было, похоже, что затевается что-то серьезное. Воевода торжественно сообщил, что начинается большая акция по захвату поселка Тырново, а он назначен командиром сводного отряда нашего 3го батальона (хотя впоследствии он фактически командовал действиями сводной группы всей нашей бригады в этой операции). Был прочитан список, включенных в эту акцию. Кроме Воеводы был включен Горан "Чуба", майор Вучетич, а также Вера в качестве медицинской сестры. Были так же включены все русские и сербские добровольцы. Из связистов с нами отправился Милан, парень лет двадцати, "Панда", невысокий парень, лет двадцати шести, и Биляна, девушка лет двадцати, но имевшая уже ранение в бедро.
Все кто оставался в чете, должны были усилить боевое дежурство и при необходимости быть готовыми выслать подкрепление.
Сборы были недолгие. Мне тогда здорово пригодился "лифчик", который мне сшил местный портной. Он был сшит из маскировочной куртки, застегивался впереди, как обычная куртка, с левой и с правой сторон находились два вертикальных кармана для одиночных автоматных рожков. Еще по одному такому карману у меня были за правым и левым плечами. На спине был один широкий карман, который заменял рюкзак, в котором ничего, кроме боеприпасов не было. Впереди "лифчика", было три кармана для ручных гранат, которые застегивались. Позднее, я немного реконструировал только застежки, которые заменил на пуговицы, так как липучки от сырости ослабевали. На кожаном ремне было два кожаных футляра для ручных гранат и длинный штык-нож от "Маузера", который мне дал из каптерки Неделько. Таким образом, я был хорошо экипирован. Правда, было тяжеловато, но страх остаться без патронов и гранат, был сильнее. К тому же, в случае необходимости, например выхода в разведку или неожиданном неприятельском нападении, я всегда мог обойтись и без "лифчика" - двойным рожком в автомате и двумя ручными гранатами, разумеется, если бы не пришлось вести долгий бой.
На следующее утро, мы построились колонну по два, и двинулись к штабу батальона, который находился селе Милевичи. Впереди колонны шел Раде с черным флагом, на котором были изображены череп с костями. Если к этому прибавить черную бороду Раде и красный платок, повязанный вокруг головы, то вид у него был бы впечатляющий. Нам же с Валерой он напоминал "пирата Южных морей". Вид Воеводы, шедшего рядом, с еще более основательной черной бородой, в черной высокой шубаре, был не менее колоритным. Многие из местной молодежи, "попавшие под влияние Запада", носили длинные волосы до плеч, такой вид имел "Звезда" и Любиша, и понятно, что стрижку требовать от них было бесполезно. У некоторых была серьга в ухе. Миро Чамур обмотал синий платок вокруг головы, а "мистер Зак" был в своих перчатках, солнцезащитных очках и с двумя автоматами - румынским Калашниковым и югославской версией Шмайсера (МР-40), прозванного здесь "Пикавцем". Впечатление он производил такое, как будто только что спустился с парашютом с американского самолета. "Кикинда" и Милан водрузили на головы сербские народные головные уборы, "шайкачи", что-то вроде пилоток с широким верхом. Неделько тоже нацепил какую-то повязку на голову, так что вся наша колонна, имела вид довольно лихой.
У штаба батальона мы сошлись с не менее лихими бойцами четы Папича и четы Вукоты. Папич, высокий блондин, лет тридцати, носил черную широкополую шляпу с черепом и костями. Многие его бойцы, тоже носили всевозможные виды платков, шапок, повязок, никто не хотел уступать друг другу в разнообразии внешнего колорита. Среди них я встретил своего знакомого "Мыргу".
Отдельной группой держались семь или восемь бойцов из сербского молодежного союза "Сокол", организованного еще перед войной, которые теперь входили в чету Вукоты. В чету Папича входила группа местных добровольцев "Бели анжео" (Белый ангел), один из которых, Миро Карабатак, был командиром взвода у Папича, а двое других, Младжо и Ацо Шешлия, были одними из разведчиков нашего свободного интервентного отряда. Кроме Веры и Биляны, среди нас было еще две женщины. Одна была молодая светловолосая снайперша, она была с Папичем, а другая медсестра третьего батальона Светлана, которую звали по-местному "Цеца". Запомнить всех сразу было сложно, и я перестал обращать внимание на окружающих и начал ждать грузовики, которые прибыли довольно быстро. Разместилась в них наша веселая компания и понеслась прямиком через Враца, над каждой машиной развевались различные яркие национальные сербские флаги. После асфальта, вскоре началась грунтовка и основательно протрясшись, мы прибыли на исходное место. Сюда нам подвезли дополнительное количество боеприпасов - патронов, ручных гранат, тромблонов. Были здесь и плащ-палатки, одеяла, продукты. Особенного ажиотажа вокруг боеприпасов я не наблюдал. Наш Воевода взял для нашей четы коня, на которого мы водрузили одеяла, продукты питания, боеприпасы и миномет с двумя ящиками мин.
Валера сильно нагружаться не стал, оставив свой подсумок с четырьмя рожками и двумя тромблонами, но зато уговорил Бориса, который обвешался десятком тромблонов и стал похож, из-за белых пластмассовых крылышек тромблонов, на экзотическую бабочку.
У отряда был один пулемет М-84, который носил "Кикинда" и один гранатомет М-57, который приходилось таскать Милану, над которым как над "сербиянцем" местные сербы подсмеивались. Вес у этого оружия был приличный, и желающих взять эстафету не было, и Милан здорово раскаялся, что взял его, особенно при дальнейшем марш-броске. Мы сделали привал, кто-то решил перекусить, кто-то прилечь отдохнуть. Валера улегся на спину, заложив руки на груди, а Вера, шутя, спела над ним заупокойную "Господи, помилуй". Шутка не была принята, и Валера мгновенно подскочив, громко заругался, чем вызвал громкий смех сербов.
Наконец, к нам приехала делегация из штаба, в которой был командир бригады Стоянович, не помню, был ли среди них командир корпуса Милошевич, так как я плохо знал наших "полководцев", и они произнесли традиционные речи. Официально наша операция называлась "Лукавац-93". Важность ее усугублялась близостью Сараево и не случайно, что ей руководил лично генерал Младич, командующий всей ВРС. Первой нашей задачей было взятие поселка Тырново и установление связи между сербским Сараево и сербской Герцеговиной. Первая часть операции - взятие Тырново осуществлялась сводными формированиями нескольких бригад нашего и Герцеговинского корпусов, а также бригадой гвардии Главного штаба ВРС, которая формировалась на основе всеобщей воинской повинности восемнадцатилетними солдатами, призванными на один год. Во второй этап операции входило взятие горного массива Игман, тогда в кольцо попадал сараевский аэродром, мусульманский поселок Храсница, который являлся последним каналом снабжения мусульманского Сараево, проходящего через подземный туннель од аэродромом. В случае успеха операции, неприятель был бы обречен.
Командиры закончили выступление, и мы нескольким колоннами со знаменами впереди, стали уходить в горы.
Моя неуверенность из-за ранения в ногу, быстро прошла. Занятия спортом, опыт боевых действий и сила воли не давали возможности расслабиться, тем более что рассчитывать на чью-либо помощь, не приходилось.
Марш-бросок сразу же обнаружил что мои "горцы" к войне были неподготовлены. К тому же на них сказывалась любовь к сигаретам и алкоголю. Все же, хоть и с привалами, но люди шли, да и спешки особой от нас не требовали. Мы с Валерой вырвались вперед и присоединились к разведчикам Младжо и Ацо, не из-за желания что-то доказать, просто было проще первым узнать, где противник, нежели слышать звук снарядов, не зная их источника. В пути у меня лопнул кровяной сосуд в глазе, но особых неприятностей это не доставило. Наконец-то мы дошли до откоса, под которым шел лес. Здесь мы и расположились, разместившись вдоль склона. Я, Валера и Борис остались наверху, недалеко от нас разместился Воевода, Вера, Горан, "Чуба" и Вучетич. Я все-таки решил не устраиваться в шалаше, а выкопать себе хотя бы небольшое укрытие в земле, из которого можно было бы отстреливаться хотя бы лежа. Мы, с Валерой и Борисом сумели все-таки, без наличия снайперских лопаток, соорудить укрытие, замаскировать его под елью и огородить бруствером из камней.
Внизу мы заметили костры, Валера отметил, что это по уставу запрещено. Позднее мы узнали, что сербы варили кофе, без которого не могла обойтись ни одна "акция". Противник жил по тем же законам, так как вдали мы увидели столбики дыма, но никто даже и не думал о стрельбе друг в друга. Но для кофе требовалась вода, которой не хватало, нас выручил конь, на котором Раде привез от родника несколько резиновых емкостей с водой. Выпив кофе, большинство улеглось спать. Любо все же поставил перед своей позицией дистанционную мин "МРУД" (типа советского МОН-50). У Бориса возник конфликт с Кикиндой, но Воевода его быстро погасил, сделав выговор Кикинде.
Командиры были рядом с нами и нам приходилось дежурить попеременно, тем более что с нашей позиции был хороший обзор противника. Через пару дней, в колонне по одному, мы двинулись вниз по склону, входя постепенно в густой лес. Дистанция между нами была 5 - 6 метров, постепенно она увеличивалась, конь шума не создавал, тем более что он замыкал колонну.
Мы дошли до лесной дороги. Воевода отправил меня с Миро Чамуром вперед. Перейдя дорогу и не обнаружив ничего подозрительного, мы позвали остальных, отряд возобновил движение. Не знаю, где были другие отряды, вероятно, мы шли первыми, но нервы у всех были напряжены, и лишняя суматоха просто мешала бы. Не раз бывало, что отряды одного и того же войска, не разобравшись, открывали огонь друг в друга или что еще хуже, когда отряды противоборствующих сторон принимали ошибочно друг друга как дружественные. Позднее, уже в Сараево Леонид рассказывал, как какое-то подразделение ХВО налетело на отряд сербской специальной милиции во время наступления на Игман, с плачевными для себя результатами, так как с пленными здесь не церемонились.
Определить же к какой стороне принадлежит встреченное в лесу войско было сложно, да и ходит по лесу с автоматом достаточно тяжело, этому необходимо учиться. Особенно важно внутренне единство отряда, как по парам, тройкам, так и всего в целом. Люди же у нас были разных физических способностей и не умели вести себя в боевых условиях. Одни шли очень осторожно, ступая с пятки на носок, ничего не ломая, держа автомат в одной или обеих руках. Другие, обманутые ложной безопасностью, которую они ощущали от впереди идущего человека, начинали расслабляться, вешали автоматы на ремень, шли не пригибаясь, ломая все на своем пути. Мне же было безопаснее идти впереди самому, потому что я мог слышать, что происходит вокруг меня, не отвлекаясь на разговоры, давая простор интуиции. Наш отряд совместного обучения не проходил, но все же в нем были уже обкатанные участники боевых действий.
Следующая наша остановка произошла довольно быстро. Мы с Валерой и Борисом оказались на нашем правом фланге перед небольшой поляной.
Сначала мы никого не видели, но потом нам показалась на глаза группа сербских бойцов из Касиндольского батальона. Они по местному обычаю материли горы, солнце, дни недели и уж не помню что еще. От хождения по лесу они устали, а к тому же один из них наступил на противопехотную нажимную мину ПМА-2("паштет" по местному), которая к счастью на сработала. "Касиндольцы" разместились недалеко от нас. Мы тоже начали устраиваться, я и Валера поставили на правой опушке от поляны две ручные гранаты на растяжку между двумя деревьями, используя взятую мной изолирующую ленту. Свою позицию мы оборудовали в глубине леса метрах в восьми от поляны, которая была нам хорошо видна. Слева от нас расположились ребята из Босута, к которым присоединился и Зак. Спали мы в весьма некомфортных условиях. Ночью пошел дождь, и плащ-палатка рухнула на нас, окатив водой. У других ситуация была не лучше, слышалась ругань, кто-то не выдержал, закутался в плащ-палатку, а я просто сел под деревом.
Кое-как мы дождались зори, дождь прекратился, и многие из нас смогли выспаться. Просохнув, я решил прогуляться вдоль позиций. Завтрак был умеренным, состоя из консервов "Икар", содержащих не очень вкусное мясо, видимо изготовленное итальянской мафией для собак. Посему желудок я особенно не перегрузил, и ждать, пока утрясется еда, не было необходимости.
На позициях наши бойцы обсыхали и уже кое-где были разложены костры. Воеводу я не нашел, но зашел к Любо узнать новости. Любо закончил до войны школу взрывников и отслужил сапером в ЮНА, являясь одним из лучших специалистов нашего отряда. Он уже пришел в себя после ночи, но ничего особенного сказать не смог. Меня занимала проблема мин, и пойдут ли перед нами саперы, на что тот ответил отрицательно. Впрочем, его ответ меня не слишком удивил, так как в отряде саперного подразделения или хотя бы офицера инженерных войск, я не видел. Об артиллерии ничего известно не было. Об авиации я спрашивать не стал, так как резолюция ООН запретила сербам использовать авиацию. В общем, мы были пехотой и должны были так и эдак идти вперед, моля Бога, чтобы не налететь на мину, чтобы нас не расстреляли из своих же танков или неприятельских бункеров, чтобы, в конце концов, нас не накрыла бы чья-нибудь артиллерия. Одним словом, надо было быть "начеку".
Возвратившись к Валере и Борису, я узнал, что в мое отсутствие они успели познакомиться с польским добровольцем, вышедшим с одним из подразделений бригады "Серпска Гарда". Впрочем, поляк как неожиданно появился, так и неожиданно исчез. Вновь пришел приказ, и мы снова в колоннах по одному отправились дальше. Впереди меня шли бойцы Папича, одного из которых я запомнил по каске с белой полосой. Я же тогда, как и большинство бойцов ее не носил, тем более без нее обзор был лучше, да и слышно было хорошо. Эти каски были подобны старым советским металлическим, от которых начинала болеть шея. Не было у нас тогда и бронежилетов. Не знаю, сколько прошло времени, ощущение его невольно теряешь, когда идешь в постоянном напряжении, только я услышал приказ о том, чтобы развернуться цепью. Местность, на которую мы вышли, была ровной, только кое-где небольшие ложбинки. Нахождение противника никто определить не мог, и перед нами была цель - держать линию наступления. Окажись противник перед нами, мы невольно нарвались бы на него. Закономерно, что люди в большинстве не знавшие местности, сбивались и начинали передвигаться небольшими группами. Наша группа, в количестве 10 - 15 человек, заблудилась. Дороги никто не знал, а ориентироваться в горах не так уж просто, начались споры, куда идти. Неожиданно до нас донеслись звуки стрельбы и я предложил направиться в сторону перестрелки, так как все равно мы выходили в спину нашим же войскам. Мы вышли на небольшую поляну, через которую шла грунтовая дорога в сторону противника. Здесь уже были наши, как оказалось, успевшие понести первые потери. Группа из Касиндольского батальона вышла на противника, вырвавшись случайно вперед. Неприятель их обстрелял, в результате погиб один сербский боец. Погибший остался на территории противника, тело тогда не сумели взять, но и неприятель его не тронул и даже не взял автомат. Забрать тело погибшего мы смогли только через два дня.
Воевода был раздражен, что не выполняют его приказы, и объявил об этом всем. Взяв меня и Милана, Воевода отправился вперед по дороге. Через метров двести мы встретили наших разведчиков, те тоже нарвались на огонь неприятеля, а Младжо еле-еле успел вырваться из-под огня. Следовательно, противник был вблизи, его от нас отделяла неровная лесистая местность. Мы же находились на краю плоскогорной высоты Орловац. Справа от нас начинался крутой обрыв, под которым в нескольких метрах от нас лежал путь на Тырново, до которого было недалеко. По Орловцу проходила главная линия обороны неприятельского Тырново.
Когда мы с Воеводой вернулись, Папич с чьей-то помощью начал устанавливать миномет, и здесь не обошлось без дискуссий, так как Валера был минометчиком в Приднестровье. Валера гордо расхаживал в американском бронежилете Чубы, у которого здоровье было неважное и при марш-броске ему было тяжеловато в нем. На привале, я решил проверить бронежилет на прочность и несколько раз потыкал его ножом, но Валера, возмутившись, быстро снял его. Здесь собирались сербы, среди которых был и Зак, на подкладке его бронежилета мы прочитали надпись о возможностях бронежилета. Я решил в этом еще раз убедиться, и на этот раз сделал в нем дырку. Развеселившись, Валера начал подшучивать над американским снаряжением. После этого случая Валера перестал носить "броник".
Веселиться, конечно, повода не было, так как бронежилет был бы не лишним. Если бы дело дошло до боя в траншеях, то последний вместе с каской, хоть как-то мог бы защитить от взрыва ручной гранаты. С другой стороны необходимо было соблюсти равновесие между защищенностью и подвижностью. По-моему, подвижность и бесшумность давала большую защиту. От автомата и пулемета, бронежилет защищал плохо, особенно в условиях близкого боя. Тем более, у Чубы был облегченный вариант бронежилета. Отказываться же от пары рожков, нескольких ручных гранат и нескольких пачек патронов в пользу бронежилета, я не хотел. Если бы я был уверен, что позади нас всегда находятся ящики с патронами, то поступил бы иначе. Нападавшие в этих условиях, всегда более невыгодном положении, нежели обороняющиеся. Ведь если в обороне, да еще в укреплении с хорошим обзором, ты палишь точно по цели, то нападающий палит по любому шороху, чтобы не позволить поднять голову противнику из-за бруствера и взять тебя на прицел или же швырнуть гранату. Подсумок с четырьмя рожками при настоящем бое сохранить тяжело, так что бронежилет брать я не стал, хотя потом пожалел.
Совершенно неожиданно нам сообщили новости. Во-первых, наши взяли село Киево, во-вторых, среди оборонявшихся находятся египетские моджахеды. Я тогда подумал, что в Тырново нас ждет серьезное сопротивление, тем более что Киево пало не сразу. Впрочем, рассуждать не стоило, нужно было устраиваться спать, у многих сербов были спальные мешки югославского производства, очень удобные в эксплуатации. В свернутом состоянии, они свободно помещались в ремни, пришитые ко дну военного ранца. Я был бы не против иметь такой мешок, но мне его естественно никто не предлагал. Перед сном последовал традиционный кофе или по-сербски "кафа", а по-мусульмански "кахфа". Не обошлось и без стычек. На этот раз она возникла между Чубой и бойцом из четы Вукоты, Тришей, чья команда человек в десять имела еще более "четнический" вид, чем наша. Причин не помню, но рев стоял страшный. Все же Тришу и Чубу сдержали их товарищи, и все окончилось перебранкой.
К тому времени я уже начал привыкать к подобным инцидентам, тем более что они возникали по всяким пустякам, зачастую оканчивающиеся драками.
Утром нас разбудило урчание наших танков. Некоторые из них выехали к повороту дороги, где находились разведчики и принялись палить по противнику. Танки были наши, советские Т-55, нареканий в их адрес я никогда не слышал.
Так что вышли мы поддержке советских танков, вооруженных, преимущественно, советского образца оружием, против противника, вооруженного таким же образом.
Наш отряд вышел к самому правому флангу и двинулся участком между обрывом и шедшей параллельно с ним грунтовой дорогой. Здесь мы, как и наши соседи слева, развернулись в цепь. Меня не оставляла мысль: "Лишь бы не встать на мину". Инвалидность меня пугала больше, чем смерть, но у противника минного поля не было, и мы, выйдя в небольшую ложбину, заняли ближайший откос, шедший от обрыва к дороге. Какое расстояние было до противника, никто не знал, но, что он был рядом, сомневаться не приходилось. Пальба слышалась все явственнее. Воевода после небольшой паузы приказал всем одновременно открыть огонь, а затем запеть четнические песни. Когда песни стихли, Борис что-то прокричал по-русски. Ответа противника я не помню, но огонь не заставил себя долго ждать. Постреляв из автоматов, Миро, я и еще кто-то из ребят, бросили несколько гранат в сторону противника, затем Горан Моро и Неделько, находившиеся на самом краю обрыва, спустились под его кромку и, пройдя метров 5 - 6 вперед стали приближаться к позициям противника. Я с ребятами приготовился идти за ними, но пришел приказ на отход, так как огонь должны были открыть танки. Дождавшись Горана и Неделько, мы отошли на метров 20 - 30.
Возвращаясь, я увидел Воеводу и стоявшего рядом с ним Ацо Петровича, поздоровался с ними, хотел, было завести разговор, но не успел, так как танк стоявший вровень с нами, начал бить из своего орудия. К нему присоединились еще несколько танковых орудий. Стоял такой грохот, что было не до разговоров. Я устроился на обрыве, где наблюдал за дорогой в Тырново. Здесь мы с ребятами увидели, что по этой дороге идут десятка два мусульманских автомобилей и несколько подводов, они шли не торопясь, в направлении на Игман. Было очевидно, что Тырново на грани падения.
Танки закончили стрельб через час, Валера с Борисом попытались в это же время выпустить через просвет в деревьях 2 - 3 тромблона в сторону противника, и они полетели вертикально. В эффективность такого огня я сомневался, но он позволял держать противника прижатым к земле. До нас дошло известие, что взята ключевая позиция "Цырни вырх", которую не могли взять, и топтались перед ней два дня бойцы 1-ой Романийской бригады. Наконец, пришел новый приказ о продвижении вперед. Как только мы заняли первоначальные позиции, подошел Неделько и сообщил, что на левом фланге у ребят с Гырбовицы есть раненые от неприятельской "Золи". Мы с Неделько на этот раз заняли позицию у самого края обрыва, и приготовились идти вперед. Всем казалось, что все уже закончилось, осталось только занять траншеи противника. Многие стали перешучиваться, и мы последовали тому же примеру.
В это время к нам подполз Станое, который носил полученную от Веры медицинскую сумку защитного цвета, но с белым кругом и красным крестом на ней. Станое тогда должен был находиться в тылу и с какой целью он появился у нас, я так и не узнал. Мы с Неделько лежали на земле, опершись на локти. Станое сел на землю, положив на грудь медицинскую сумку, и прислонился к небольшому дереву. Он был обращен лицом к противнику. Мы перекинулись несколькими словами, я посмотрел вверх и увидел, что верх дерева, на которое облокотился Станое, колышется, это заметил, вероятно, и противник. Я даже не успел ничего сказать, как внезапно ощутил удар в спину, после которого я упал, как парализованный на землю. Боли я не чувствовал, но перед глазами все поплыло, и я стал задыхаться. В полуметре перед собой, я видел Станое, лежащего на земле с забрызганным кровью лицом, потом оказалось, что моей кровью. Станое прохрипел "я ранен", но глаза его уже закатывались. Я почувствовал, что Неделько тянет меня за лодыжку ноги. Над головой я увидел, как несколько ребят бьют из автоматов в сторону неприятеля, кто-то бил с колена. Метров двадцать меня протащил Неделько, "Звезда" и Любиша и еще кто-то на плащ-палатке. Затем меня положили на землю и лес, словно поплыл надо мной. У меня мелькнула мысль, что со зрением мне можно попрощаться. Появился Воевода, начал мне что-то говорить, потом несколько раз дал мне пощечину, пытаясь привести меня в сознание. Откуда-то издалека, я услышал, что Станое убит. С меня сняли "лифчик" и с помощью медсестры Цецы, водителя и санитара, положили на носилки лицом вниз. Ощущение был такое, как будто из спины вырывается воздух, которого мне так не хватало. Машина тряслась, я материл всех и вся, но голоса своего не слышал. О том, что я матерился, мне потом рассказала медсестра. Меня привезли в больницу в Пале. Смутно помню, как везли в операционную. Наркоз еще не начал действовать, а хирург уже давил на ребра, и хотя я не мог пошевелиться, но тут едва не подпрыгнул с кушетки, после чего потерял сознание. Очнулся уже в реанимации. Из правой и левой груди у меня торчали резиновые трубки, соединенные с бутылками, стоящими над кроватью. Медсестра, сидевшая рядом, обрадовалась, увидев, что я пришел в сознание. Рассказала, что когда увидела меня, подумала, что "рус готов", а он, видишь ли, жив остался.
В этот день, о события, происходящих в Тырново, я ничего не услышал, но на следующий день привезли еще двух раненных, а под окнами реанимации, я услышал салют в честь взятии Тырново. Палили тогда из всех видов оружия. Не скажу, что я был счастлив, скорее зол на себя, за неосторожность, стоившую мне второго ранения.
В больнице меня посетили "Шиле", наш заместитель по тылу, Вера, Воевода с Вучетичем и "Чубой". Они рассказали, что наш батальон в Тырново вошел первым, но в прессе, почему то заслуги приписаны "Гарде". Противник ушел через Игман. Сербы по непонятным причинам, преследовать его не стали, хотя вполне могли накрыть артиллерией. Из Тырново ушли и гражданские. Наш батальон получил благодарность от генерала Младича, но после этого возникла перепалка из-за бороды воеводы. Генерал приказывал сбрить ее, на что воевода ответил отказом, Младич приказал посадить его в тюрьму, что впрочем, не было сделано, так что и воевода и борода остались на месте. После отъезда воеводы, меня навестили Валера с Борисом, и с их помощью я восстановил всю картину боя.
Оказывается, мы были в 10 - 15 метрах от неприятельских позиций, которые находились в земле и были хорошо оборудованы. Было просто чудом, что они не забросали нас гранатами. Станое, видимо, приметили по красному кресту, когда он подползал к нам. Неприятельский боец вышел из траншеи чуть вперед и дал очередь в нашем направлении. У Неделько пули прошли перед лицом, Станое получил пулю в горло, меня же пулю зацепила за нос, откуда и оказалась кровь на лице Станое. Вторая пуля ударила меня в самый край автоматного рожка, который находился у меня за левым плечом, не будь этого рожка, пуля вошла бы прямо в сердце. Эта пуля была разрывной, не зная только фабричной или самодельной, с надсеченной головкой. Ударившись о рожок, она прошила меня веером осколков. После того, как меня отправили в тыл, все принялись готовить кофе. На следующее утро, снова было наступление, в траншеях ребята нашли много крови, ящики с консервами, несколько спальных мешков и даже комбинезон, изготовленный в Германии. Все это было быстро разобрано. Наши вошли в Тырново и единственным пленным стал начальник местной полиции, вернувшийся за какими-то бумагами. Его привезли к Младичу, вид он имел испуганный, потому что в 1992 году, взятие Тырново, сопровождалось убийствами и пожарами. Местная церковь была сожжена мусульманами, а священник убит. В тюрьме у мусульман, тогда находился родной дядя Младича, Михайло человек лет пятидесяти. Пленного отправили в тюрьму, а позднее обменяли с мусульманами.
Что касается конфликта Младича и воеводы, то мне затруднительно разобраться во внутрисербских взаимоотношениях, хотя постороннего подстрекательства не исключаю. Знаю один случай, когда генерал накричал на одного из наших ребят и сорвал с него шапку с четнической кокардой, хотя тот был его племянником.
Валера с Борисом в этом ничего не поняли, а Младич, узнав, что это русские добровольцы, приказал им выдать две бутылки вина.
В больнице ничего веселого не было. В палате со мной лежали еще трое, двое раненных в Тырново и шестидесятилетняя старушка, жившая как беженка в Яхорине, зимнем горном курорте. Ее ранило шальной пулей во время разборок ее соседа с женой, который сначала то ли ранил жену, то ли убил ее, а потом застрелился сам.
Меня интересовали военные события. Сербское телевидение ничего не сообщало, кроме победных тирад. Репортажи о взятии Тырново не содержали толковых съемок. Единственным источником информации для меня были раненные. Запомнился один парень, откуда-то из Босанской Краины. Его группа на Игмане была обстреляна из неприятельского "Бровингера" 12,7 мм калибра и пуля, ударив ему в ногу, просто оторвала ее. Раненных продолжали привозить, так одна бригада, прибывшая на Игман, откуда-то из Краины, сразу же после выгрузки попала под огонь минометов противника и потеряла более двух десятков человек убитыми и раненными. Не только наша больница "Коран", но и больницы в Касиндоле, и в Соколаце были полны раненными. Даже в Белграде, в Военно - Медицинскую Академию везли раненных. В больнице я встретил хорвата из ХВО, лечившегося после ранения в боях с мусульманами. Уже тогда хорваты начали войну с мусульманами, а под Соколацем были размещены хорватские беженцы, бежавшие на сербскую территорию от своих вчерашних "союзников" мусульман.
Поправился я быстро, и когда ко мне приехал "Шиле", то мы отправились на кладбище, где справляли поминки Станое. Наша чета в то время была на Игмане, но потерь не понесла, так как противник, в основном бежал. Правда, раза два наши попали под артобстрел, но все закончилось благополучно. Наконец, сербские войска и наш отряд почти без боев вошли на Игман. Мусульманская Храсница была уже перед падением, и оттуда началось бегство. Паника началась и в Сараево. Сербское наступление продолжалось, наша группировка шла на соединение с войсками нашего корпуса, шедшего со стороны Игман. Наш отряд к тому времени несколько поменял состав. На место погибших пришла новая смена, в том числе Младен Савич- "Аркан" и Драгиша Никич. Драгиша, невысокий молодой человек, с черной бородой, живой и разговорчивый, как, оказалось, был в составе сербских добровольцев, живших, а лагере Околиште под Вышеградом.
Приехал к Алексичу еще один доброволец из Белграда по имени Драган, если не ошибаюсь. Приехал он на своем Мерседесе с женой и сразу же попал в группу, шедшую как пополнение нашему отряду на Игман. Однако наш отряд после занятия отеля Игман, действовал недолго.
На марше, когда люди растянулись в колону по одному, впереди шли воевода, Драгиша Никич и доброволец из Белграда. Они то и напоролись на мусульман. Началась стрельба, в ходе которой был ранен воевода в бедро, а двое добровольцев получили по пуле в ноги. Их успели вытащить, хотя "шубара" воеводы осталась лежать на земле. Мусульманское телевидение показывало ее, хвалясь, что армия Боснии и Герцеговины убила четнического воеводу. В этот день у добровольца из Белграда был день рождения и лучшим подарком для него, думаю, было, сохранение жизни.
Я тогда уже выписывался из больницы и успел съездить к нашим раненным в Косиндольскую больницу. Те чувствовали себя нормально, хотя воевода ходить еще не мог, но Драгиша же расхаживал, несмотря на рану в ноге. Мое же состояние ухудшилось, и я был вынужден вернуться в больницу, где познакомился с местным сторожем Момиром Шиповцем, родственником нашего Чубы. До войны Момир жил с отцом, матерью и двумя сестрами в районе Еврейского гробля. С началом войны он приехал в Пале, ему было двадцать восемь лет, но к военной службе он был не пригоден. Еще до войны, прыгая с трамплина, он сломал бедро. Момир пригласил меня в гости, и мы подружились. От него я узнал о жизни в Пале где, несмотря на наступление, немало военно-способных людей скрывалось от военной службы под различными благовидными причинами. В этом мире я чувствовал себя не комфортно, мне было лучше на нашей базе, где я имел обязанности и права.
Позднее Момира мобилизовали в 1994 году и отправили на позиции на Требевиче в состав батальона 1-ой Романийской бригады. В 1995 году, Момир попал в сводную группу, направленную на горный массив Маевицы и там был тяжело ранен осколками мины из миномета. Я его тогда посетил на ВМА и понадеялся, что он выкарабкается, но в следующий мой приезд, медсестра сообщила, что Момир Шиповец умер.
В больнице я серьезно занялся сербским языком, используя грамматику, подаренную Валерой Быковым, приезжавшим ко мне из Прачи. Меня навещали и другие наши ребята. При первой возможности я решил их тоже посетить. Случай представился очень скоро, в лице Огги Михайловича, который до войны работал журналистом в Сараево и уже тогда считал себя убежденным четником, что для Сараево, было необычным. Причислял он себя и к "летичевцам" (сторонникам) покойного Дмитрия Летчица, что было необычным уже для всей Республики Сербской, так как Летич был руководителем сербского национального движения "Збор", во время Второй Мировой войны, поддерживающий правительство Милана Недича, сформированного под давлением немцев в Сербии. Впрочем, после войны Огги быстро оказался редактором газеты у Шешеля. В один из своих визитов на Гырбовицу к своему другу воеводе Огги попал под огонь снайпера и каменной крошкой ему поцарапало ногу, чем Огги потом очень гордился и всем в Пале рассказывал.
Именно Огги стал одним из редких авторов репортажей о русских добровольцах, так как руководство телевидения из-за каких-то соображений блокировало информацию наличие русских в сербских рядах. Меня уже тогда поражало сербское телевидение. На мусульманском телевидении, я не раз видел съемки боев, хотя, как правило, оно делало из одного убитого серба-десять убитых "сербочетников", а пятеро русских добровольцев на Озренской превращалось в несколько сот русских наемников. Сербское же телевидение, репортажи с мест боев показывало очень редко, создавалось впечатление, что войны вовсе не было, а происходят какие-то мелкие провокации "бандитов Изетбетовича", которые сербское войско неизбежно разбивает. А уж то, что репортаж о 2 РДО вышел на экран, просто удивительно.
Началось все с того, что я уговорил Огги отвезти меня на служебной машине в Прачу, а закончилось отправкой туда телевизионной группы из трех человек. Мы тогда застали последние дни существования отряда в Праче. Правда, 2 РДО еще несколько раз сходил в акции. Русские добровольцы для дежурств сербам были не нужны, и в отряде тогда начались споры, кому быть командиром.
Новых людей не было, кроме Влада К.из Москвы, а старые добровольцы начали разъезжаться по домам. Но Огги застал их еще в полном составе. Главной темой Огги выбрал черно-желто-белое знамя 2 РДО, и Валера Быков по-сербски рассказал об истории этого знамени. Далее была показана могила Мишы Трофимова с комментариями Валеры, затем сняли местного священника, хорошо отозвавшегося о русских добровольцах. Не обошлось и без упоминания о казачестве, для чего Петя нацепил казачью фуражку, а камера показала несколько трофейных комплектов американской формы с гербами мусульманской Боснии и Герцеговины (голубой щит с тремя золотыми лилиями), так что репортаж получился неплохой. Большинство ребят скрывались от телевидения, но потом все осаждали последнее, ради видеокассеты с этим репортажем. Некоторые бойцы 2 РДО часто наведывались на нашу базу, и для одного из них, это посещение закончилось больницей, а могло быть и хуже. Произошло это так, Валера Г., задержался на нашей базе, празднование его приезда в компании Бориса и "Кренделя" стало затягиваться, в связи с большим количеством алкоголя. Валера и Борис в разгар веселья решили выйти на разведку. "Крендель" же поддержать компанию был уже не в состоянии. Они пошли самостоятельно на улицы Београдскую и Мишки Йовановича, где не многие сербы знали расположение позиций. Заблудиться же среди нагроможденных высотных домов, гаражей, киосков, стен из мешков с песком, спаленных автомобилей было не трудно. Кто уж им показал позиции противника, неизвестно, но они вошли вглубь территории противника метров на двадцать. К тому времени алкоголь стал выветриваться и, сообразив где они находятся, стали возвращаться. Неожиданно из какого-то дома раздалась автоматная очередь, пуля прошила Борису руку, и он присел. К нему подбежал неприятельский боец. На счастье Валера оторвался от Бориса и его не заметил. Валера дал очередь по противнику, тот осел, а затем они бегом под пулями, выбрались на свои позиции. Валере все же слегка оцарапало голову, в общем, они оба попали в Касиндольскую больницу, где я их и навестил. Особенно они не переживали, Борис успел познакомиться с местной молодежью, проводившей ночи под памятником, посвященному партизанским героям, в различных увеселениях, в том числе и довольно интимных с местными девицами. Воевода был недоволен эти происшествием, но изменить уже ничего было нельзя. Да и таких случаев было не мало. Однажды подвыпивший серб, заблудившись, попал к мусульманам, которые хотели сначала его расстрелять, но, увидев, что затвор его автомата можно было открыть только ногой и стрелять из него было невозможно, отправили его на три года в тюрьму.
В конце июля операция на Игмане закончилась весьма неожиданно, не только для меня, но и для большинства местных сербов. Даже Младич был изумлен таким поворотом событий. Он уже успел полетать на вертолете со своей женой над Игманом, когда Караджич и Милошевич, потребовали вывести сербские войска с Игмана и передать позиции миротворческим силам ООН.
Даже непосвященному, было понятно, что такие горные массивы как Игман, Белашницу и Трескавицу, было не под силам контролировать двум или трем батальонам миротворческих сил, которые к тому же явно потворствовали мусульманам.
Несмотря на все протесты, операция была остановлена и на Игман пришли сначала миротворцы, а затем и мусульмане. Сербы потеряли в этой операции несколько десятков человек убитыми и еще больше раненными.
Так закончилась операция Тырново-Игман. Все же взятие Тырново было ощутимым приобретением для Республики Сербской, ибо это дало связь с ее югом, а Тырново осталось сербским и после подписания мира в Дейтоне.