Аннотация: Глава из книги "Волки Белые(Сербский дневник русского добровольца"(ISBN 5-98862-023-X) http://www.ozon.ru/context/detail/id/2683506/
Зимние бои в Сараевo
Олег Валецкий
Глава из книги "Волки Белые(Сербский дневник русского добровольца"(ISBN 5-98862-023-X)
http://www.ozon.ru/context/detail/id/2683506/
В январе 1994 года мы не оставили в покое многострадальное Златиште, точнее, его не обошло вниманием наше командование. Дополнительным стимулом послужило занятием неприятелем склона Дебелого бырдо, хотя, как я вижу сейчас, были и иные способы выбить его от туда, и не ударять в километре дальше от него, пытаясь, таким образом, выйти ему в тыл. Но тут уж рассуждать не приходилось, а отказываться было глупо, все-таки приехали мы на войну. Единственным из нас, кто знал план командования, был Саша Шкрабов, все остальные были в благом неведении, хотя, куда идти мы не представляли. Все же раз я оказался невольным свидетелем составления планов, правда, не бригады и батальона, там хватало "специалистов", а самого будущего нашего штурмового отряда. Как оказалось, кроме нашего 3 РДО и людей воеводы, в него должны были войти люди "Чено", командира станицы (отделения) милиции "Кула". "Чено", во время войны, помимо обычной милиции, сформировал и собственный отряд специальной милиции, колебавшийся в численности от 30 до 50 человек, правда, не имевший никакого отношения к официальной бригаде специальной милиции Республики Сербской.
На территории той части общины Илиджа, что осталась с нашей стороны аэродрома, отсеченной от основной своей части, за время войны эта группа была здесь единственным официальным интервентным формированием. Находилось здесь несколько временных групп начала войны, как, например, "Касиндольские четники". В Касиндольском батальоне было несколько местных ребят, привлекавшихся к участию в акциях и одного из них, Педжо, позднее я узнал лично, благодаря этому со временем, осенью 1994 года, в этом батальоне был создан и интервентный взвод, командиром которого стал русский доброволец из Мордовии, бывший офицер милиции Борис Пичугин. В январе состоялось совещание Алексича с Чено и еще несколькими его офицерами. Я также присутствовал на нем, так как являлся телохранителем воеводы. Были поданы кофе, ракия, сок, задымились сигареты, но речь шла в основном о потребностях в боеприпасах и оружии, которые сокращались штабом бригады для воеводы. Но у Чено были видимо большие связи, и он в меньшей мере зависел от поставок штаба. Воевода, надо сказать, не жадничал, порой отказываясь от того или иного из списка или сокращая что-то. От сигаретного дыма у меня разболелась голова, и я вышел из кабинета в приемную, где скучала молодая и очень симпатичная секретарша Чено. Я уселся в кресло у ее стола, и мы повели светские беседы. Когда она упомянула, что пишет стихи, и уже написала что-то об одном своем погибшем друге, я тут же попросил ее написать что-нибудь и о себе. Наконец, воевода вышел из кабинета, и мы с ним и кем-то еще из его окружения покинули гостеприимное здание станицы милиции Кула, за углом которого помещалась местная тюрьма.
На Златиште, к отелю "Осьмица" мы подъехали первый раз 22 января, часов, эдак, в десять. Тогда стоял густой туман, и я, по наивности было, уже обрадовался ему, решив, что по туману, мы сможем все-таки пройти незамеченными от наблюдателей противника из города и с Чолиной капы. Радовался я напрасно, так как выяснилось, что наши средства огневой поддержки - танк, противотанковая пушка и минометы - при тумане работать, оказывается, не могли, и поэтому акцию пришлось отменить. Тогда меня и других наших ребят это разозлило, так как получалось, что мы идем не в атаку, а на стрельбы, но в дальнейшем я все же понял, что многое здесь зависело от самого стиля местного мышления, точнее, от его официального варианта. Самая распространенная тактика заключалась в том, что не пехота руководит средствами огневой поддержки, а наоборот. Это отнюдь, не изобретение сербов, а широко известная тенденция в тактиках многих армий разных времен. И те же американцы ей привержены, возможно, больше сербов. Просто, в Войске Республики Сербской было куда меньше современной техники, обеспечивавшей действия в сложных погодных условиях и ночью, да и специалистов не хватало, а войска для действия в таких условиях были, в большинстве своем, необучены. К тому же, для ЮНА это была первая война, ее теория, во многом питалась не только из СССР, но и с Запада, где учились многие офицеры ЮНА не была опробована на практике. Вот и лупили друг друга, что сербы, что хорваты, что мусульмане, преимущественно днем, и то при хорошей погоде. Конечно, в сербских войсках предпринимались какие-то шаги к усовершенствованию тактики, и к обучению отдельных подразделений для действий ночью или при плохой погоде, но в силу многих причин, в том числе и из-за отсутствия нужного числа подразделений, а главное слаженных между своими бойцами постоянными действиями, это большим успехом не увенчалось. В этом плане мусульмане были куда успешнее, получая военную помощь тех же моджахедов, хотя, конечно, они пытались решить проблему наскоком, часто просто подставляли свои недостаточно обученные и слаженные группы под огонь сербских огневых средств, в первую очередь артиллерии. С советами же лезть не хотелось, во-первых, я уже убедился, сколь тяжело они принимались в местной среде, а во-вторых, к опыту русских то ли "добровольцев", то ли "авантюристов", то ли "наемников" здешнее сербское командование часто относилось пренебрежительно, во многом, по странной местной логике. Когда военные вопросы зачем-то смешиваются с политикой и историей, тогда начинают вспоминать выигранные сербами битвы в балканских войнах и в мировой войне, забывая, правда, проигранную семидневную июньскую войну 1941 года. Вспоминались партизанские походы Тито, и, наконец, якобы проигранный СССР Афганистан, и предательское поведение России ныне, хотя ничего это к выполнению конкретных боевых заданий отношения не имело. Так что в такой обстановке ничего предлагать, иной раз, не хотелось, а зря "лить воду" смысла не было.
Возвратившись тогда со Златиште, мы, конечно, вдоволь проговорили два дня, но советов наверх давать не стали, ограничившись разговором со Шкрабовым. Когда вечером, 23 января, мы все собрались поговорить о будущей акции, то много места нам не понадобилось. Несколько человек было в больницах, а кто-то занялся своими личными делами. Тогда к нам прибыло еще двое новых бойцов, которых мы поселили у нас же, один из них был совсем молодой парень из Румынии, Чезаре, а второй, Алексей из Белграда, был весьма чудноватый тип, лет тридцати пяти, из-за его характерного белгородского акцента он получил кличку "Чаво-Чаво". Если учесть, что с румыном я говорил на плохом английском, а Леша имел в ухе слуховой аппарат, то особых надежд мы на них не возлагали. Так, что собрались мы на совещание, на самом деле бывшим обычными посиделками вшестером: Саша Кравченко, Саша Шкрабов, Толик, Леонид, Хозяин и я. Вскоре Шкрабов ушел по своим каким-то делам, но его заменил Саша Прачинский, обязательный участник всех наших посиделок. Меня, да и других ребят, мучило тяжелое предчувствие. В акцию никто идти не хотел, а Хозяин, хоть и соглашался идти в акцию, в которую не верил, но в мусульманские траншеи идти отказался. В конце концов, мы дружно договорились, что акцию завтра не пойдем, так как все это начинало напоминать самоубийство, смысл которого не был понятен, да и никто его нам объяснять не пытался. Но несмотря ни на что, на следующее утро перед нашим домом стали урчать машины и среди сербских голосов мы услышали шкрабовский. Саша, войдя в квартиру, сказал, мол, пошли ребята. Сначала Толик, затем я, Леня и Хозяин начали, сосредоточено одеваться и снаряжаться. Правда Хозяин предупредил опять, что впереди он не пойдет, но Саша ответил, чтобы он не переживал, людей у нас, мол, хватает. Возможно, Хозяин был тут прав, потому что война - это не работа за станком - и от психологического состояния много зависит и предчувствие на войне отбрасывать нельзя. Во дворе тогда кроме пары легковых автомашин, стоял и грузовик, в котором я заметил Папича и его ребят с Белградской, а также Драгишу Никича из нашей четы. Туда же полезли новенькие Леша и Чезаре, которых в атаку брать никто не собирался, но обстрелять их было необходимо. У Папича был доброволец из Сербии, земляк Драгиши по Неготину, которого звали "Лаки", он знал румынский и мог хоть что-нибудь объяснить Чезаре. Возможно, мы сделали ошибку, не подчинив их сразу Хозяину и не оставив для прикрытия, но в той спешке было не до них. К прикрытию мы могли тогда привлечь еще одного, только прибывшего бойца четы Ацо Стояновича. Ацо до войны жил в Сараево и даже был членом местного комитета радикальной партии вместе с Алексичем, его женой Верой, майором Вучетичем и Славицей, работавшей сначала в узле связи нашего батальона, а затем перешедшей на работу к Алексичу в комитет радикальной партии на Гырбовице. Ацо из-за того, что он со своими родителями с начала войны переехал в Беляну и воевал там, с местной обстановкой был плохо знаком. По приезде в чету, не имея жилья, он попросил место у нас и я, без вопросов, предоставил ему свою кровать в квартире, только что освобожденной связистами и занятой мной, по их протекции. Так, что Ацо был в какой-то мере, частью нашего отряда и, хотя дружил тогда со Славеном Марковичем, молодым высоким парнем, недавно перешедшим в нашу чету из бригады ХВО "Краль Твыртко", все же влияние мы могли на него оказать и он, желающий попасть в акцию, согласился бы пойти с нами, хотя бы для поддержки. Но было, как было. Когда мы, часам к одиннадцати подъехали к отелю "Осьмица", погода стояла хорошая, и акцию начинать было можно. У отеля нас уже ждало пара десятков людей Чено, который так же привел с собой, по просьбе воеводы, двоих четников заключенных в "Кулу" из-за каких-то проблем с уголовным кодексом рыжебородого Йово и Тришу. Из бойцов, пришедших с Папичем, а было их, максимум человек семь - восемь, я узнал его зама, Мишо Чолича, упомянутого добровольца "Лаки", еще одного моего знакомого, на этот раз по Олово. "Кики", и земляков Папича по Соколацу - "Мусу" и "Пусу". Здесь же был и комбат Ковачевич с кем-то из своего окружения, а так же еще один мой знакомый, Мишо Крешталица. На санитарной машине опять медсестрой была Светлана, уже имевшая опыт в оказании медицинской помощи русским добровольцам.
Пока командиры куда-то ходили, мы все стояли внутри бетонной коробки "Осьмицы". Я, Толик, Леня и Хозяин начали перешептываться, так как из всех участников штурма, лишь мы не имели белых маскхалатов, а свою "Моторолу" я отдал Драгише по просьбе Шкрабова и воеводы, с которыми тот, видимо, торопился сходить посмотреть будущее место атаки. Зародилась надежда, что мы первыми в атаку не пойдем и поэтому мы даже несколько отошли в сторону от остальной толпы, оживленно переговаривавшихся бойцов.
Когда Шкрабов с воеводой возвратились, Саша тут же разложил карту на полу и принялся объяснять план акции. Вокруг него столпились люди из числа даже тех, кому это вообще не было нужно и ни я, ни Толик, ни Леня, как не старались, услышали не все. Единственное, что мы точно поняли, это слова Шкрабова о двух группах, одна из которых должна была войти первой в траншею, а другая, войдя на позиции противника, должна была идти верхом траншеи, развивая, видимо успех. Никто из нас не имел ничего против того, чтобы развивать успех и было весьма интересно, кто же пойдет в первой группе. Все вопросы разрешил Шкрабов, вручив мне РПГ, что меня несколько рассердило, и я заметил, что мы, вроде бы, не предназначались для первой группы. Саша махнул рукой, заметив, что и сам все видит, но идти надо. Выйдя по дороге к "Анжиной куче", мы стали спускаться по траншеи вниз, сопровождаемые выстрелами танка, стоящего с правой стороны на пять - шесть метров выше дороги. Я все же задержался у сербского бункера, внутри которого сидело несколько бойцов местной смены, и из-за его угла саданул гранату в видневшийся неприятельский бункер. Потом я гранатомет оставил, так как рядом с танком и стоявшим чуть дальше по дороге ЗИСом, он выглядел не солидно и мешал бы мне бросать ручные гранаты, да и к тому же у нас были "Золи". Догоняя ребят по траншеи, я увидел пару бойцов Чено, устанавливавших пулемет на чердаке Анжиной кучи. На старой нашей позиции, в конце новой сербской траншеи уже сидели Драгиша и "Лаки". Толик, Леня и Хозяин присели рядом со Шкрабовым на повороте траншеи. Как оказалось, у противника линия обороны изменилась. Он свой основной ход первой траншеи продолжил в левую сторону от нас на полтора десятка метра. Затем повернул ее по направлению в сербскую сторону еще на метров пять, так что его конец находился, может, в 15 - 20 метрах от поворота новой сербской траншеи, скрытый за каким-то невысоким кустарником, между которым, неприятелем был пущен ряд колючей проволоки. Задерживаться на месте мы не стали, ибо вокруг уже все грохотало. Вслед за Шкрабовым Леня, Толик и я выползали из траншеи, оставив в ней Хозяина. Я полз по снегу и, повернув голову, направо увидел, как в метрах 100 - 150 воздух со стороны противника прочертило несколько ярких вспышек, чем то напоминавших новогодние бенгальские огни. Леня спросил, что это такое, а я не нашелся что ответить, но потом узнал, что это были ПТУРСы, с помощью которых, мусульмане накрыли сербскую противотанковую пушку ЗИС, никого, однако, не убив при этом. Все вокруг, отнюдь, не говорило, что мусульмане начали бежать. С их стороны били из всех видов оружия и летели мины и тромблоны. Мины они посылали хорошо и у "Осьмицы" сумели накрыть сербский бункер, правда, пустой, но все же один осколок зацепил ногу Трише. Мы пока вниманием противника были обделены, так как ползали по новому, еще неизвестному маршруту, скрываясь между неровностями местности, да и белые комбинезоны, которые нам тогда быстренько дали бойцы Чено, неплохо нас скрывали. Подползя к проволочной ограде, Шкрабов сначала швырнул гранату с нервно-паралитическим газом в сторону основного хода неприятельской траншеи, однако, большое вертикальное облако, едва, было, не двинулось на нас, и мы было, уже начали ругать Сашу, но тут ветер переменился, отнеся к противнику весь этот газ. Саша, не теряя времени, большими ножницами перерезал проволоку и ветки кустарника. Путь вперед был свободен, и Саша послал Толика за второй группой, а я и Леня начали бросать ручные гранаты, целясь вдоль хода неприятельской траншеи в десятке метров от нас, пытаясь этим отсечь подход его бойцов. Из своей траншеи его дежурная смена, видимо, сбежала, и сейчас на нас должны были пойти бойцы его интервентного формирования, благо, времени они уже имели достаточно. То, что были уже здесь, можно было понять по разрывам ручных гранат невдалеке от нас и по участившейся стрельбе. Пули свистели все ниже к нашим головам, и ручные гранаты падали точнее, но я и Леня не сидели "сложа руки", и посылали противнику ответные гостинцы. То, что дежурная смена противника или сбежала, или полегла при нашей огневой подготовке, сомнения не вызывало. Сейчас мы имели дело с бойцами более опытными, к тому же, осведомленными о наличии нас, русских в штурмовой группе. Я и Леня ясно услышали, как кто-то орал со стороны неприятеля на сербскохорватском языке одно выражение, "е... вам Руссию", а потом какой-то другой голос заорал "Аллах акбар", прибавив что-то на арабском, после чего, видимо, мы должны были сбежать. Бежать мы не стали, а вдвоем с Леней швырнули голосистым ораторам по ручной гранате, после чего, те замолчали. Это, в какой-то мере было весело, но, в общем, становилось все опаснее. Не обрадовал нас и Толик, вернувшийся через минут десять, слегка растерянный, сказав, что к нам на помощь идти никто не хочет. Шкрабов заматерился, и было, пополз назад, но под конец уже вскочив на ноги и просто впрыгнул в нашу траншею. Мне и Лене он приказал смотреть за входом в неприятельскую траншею и мы, преодолев проволоку, легли у ее бруствера. Я лег перед открытой ячейкой этой, хорошо и качественно устроенной траншеи, а Леня с ящиком гранат остался чуть правее от меня, тогда как Толик лежал на полпути между нами и сербской траншеей.
Я до сих пор не знаю, как мы тогда все не погибли. Ведь мы находились, практически, на поляне, так как поворот неприятельской траншеи шел краем рощи, справа от нас, на протяжении двух десятков метров, шло открытое пространство, окаймленное, по дальней от нас стороне основного хода, неприятельской траншеи, шедшей вдоль обрыва. Вот мы и находились внутри подобной подковы, и даже бугры и ложбины не были особо надежным укрытием. Конечно, надо отдать должное Папичу и его бойцам, бившим из пулемета и гранатомета из отеля, и пулеметному расчету из отряда Чено, бившего с чердака Анжиной кучи, да и тем остальным, кто прикрывал нас огнем с дороги, с позиции местной четы. Благодаря их огню, противник замедлил продвижение, а его бойцы, бросая ручные гранаты, не могли точно прицелиться и те, частенько взрывали за нами, скрываясь в ложбине за нашими спинами, или падали слева от нас, откуда нас заслонял бруствер неприятельской траншеи, а так же стволы деревьев. Но все равно взрывы, порою, раздавались рядом с нами, и приходилось вжиматься изо всех сил в землю, моля Бога, чтобы тебя миновал осколок. Не только смерть была опасна, но ранение, ибо вытащить одного раненного вдвоем было отсюда тяжело, в особенности, если бы это касалось Лени, с его ста килограммами веса. Я тогда лежал перед входом в траншею противника, сначала на самом бруствере, но так как это стало опасно, я пополз за бруствер, держа свой "Калашников", упертым в плечо. Наконец, приполз Шкрабов и с ним человек пять или шесть. Потом уже и Хозяин мне говорил, что иных местных бойцов Шкрабов безуспешно пытался заставить идти вперед, даже ударами ног. Он был зол и начал ругаться, почему никто не смотрит за входом в траншею. Мне все уже надоело, в том числе и траншея, и Шкрабов, и акция, и когда тот начал кому-то орать команду "Вперед", я заругался и, перемахнув бруствер с автоматом на изготовку, вскочил в траншею, присев там на корточки. Хотя в траншеи был полумрак, я сразу увидел, как в мою сторону, на расстоянии метров пяти, шел высокий неприятельский боец, держа автомат на груди и зачем-то глядя себе под ноги. Скорее всего, неприятель толком не представлял, что происходит у него под носом, но я в объяснения пускаться не стал, а, не раздумывая, дал длинную очередь по этому бойцу и по тем, кто шел за ним. Все это я сделал за несколько секунд, что было с моей стороны весьма благоразумно. Сразу же и вверху и внизу началась пальба и, выглянув из-за угла ячейки, в которую я впрыгнул, и которая находилась с левой стороны, чтобы дать очередь из автомата, я увидел, как Йово стоит зачем-то в полный рост и строчит вдаль по траншеи из автомата. Долго ему строчить не пришлось, так как раздалась пара взрывов ручных гранат, и все заволокло дымом. Что происходит, я не понимал. Вокруг слышались разрывы, очереди, раздавались крики, и я неожиданно услышал, как высоко вскрикнул что-то Толик. Тут надо мной из-за бруствера показалась голова Шкрабова. Тот сказал: "Держи подкрепление", и ко мне ввалился "Кики". Я и так был на взводе, и начал кричать на Кики, чтобы тот дал мне гранату. Когда тот передавал ее мне, она выпала из его рук в грязь и я, ругаясь, поднял ее, но бросать не стал, боясь остаться безоружным. Двойной мой рожок уже кончился, и я бросил его на землю, не зная, куда его сунуть, пришить в лифчике карман для него, я забыл. Поставив новый рожок, я принялся ждать. Вся траншея была в дыму и что происходит, понять было тяжело. Но здесь неожиданно вокруг как-то стихло. В голове были разные мысли, самая оптимистическая была о том, что наши уже взяли траншеи и находятся где-то впереди. В то же время, оставаться в ячейке мне не улыбалось, вылезть из нее можно было, только подтянувшись на руках. Не дожидаясь получения осколка, я, подтянувшись, осмотрелся. Над нами не было ни души. Снег был весь утоптан и изрядно полит кровью, но на нем, кроме чьего-то автомата, никого и ничего не было. Было ясно, что пора сматываться или, говоря военным языком, делать отход. Понятно, что ошеломленный Кики, себя упрашивать не заставил и, вылезя за мной из траншеи и, прихватив, по моей просьбе автомат, также пополз назад. В траншеи нас встретил, по обыкновению, невозмутимый, но довольно хмурый Хозяин. Он сообщил мне, что Шкрабов, и Толик, и Леня были ранены, но самостоятельно выбрались назад, хотя Толик и полз по снегу, оставляя кровавый след, никто ему не помог, кроме Хозяина. Все они сразу же были увезены в больницу. В траншеи, кроме Хозяина, было еще несколько человек. В самом ее конце воевода, Лаки и пара мусульман из "радного вода", пыталось вытащить уже мертвого Драгишу за ноги, но тот, упав там, где в прошлый раз чуть не накрыли Хозяина и прапорщика Колю, зацепился телом за куст, и поэтому задача у них была не из легких. Драгиша, оказывается, когда увидел, что мы пошли в атаку, сам решил пойти нашим старым маршрутом. В общем-то, поступил он правильно, ударь мы с двух сторон в полную силу, где-нибудь и удалось пробить линию обороны противника, и у него началась бы паника. Драгиша подполз к тому неприятельскому бункеру, в который мы заскакивали в прошлый раз, и увидел там шестерых мертвых бойцов противника.
Едва он успел это сообщить воеводе по "Мотороле" и получить приказ возвращаться, как его накрыло очередью, и одна пуля попала в горло. Так, Драгиша и пролежал минут 15 - 20 и нам, оставшимся в траншее, мне, Хозяину и двоим бойцам Чено, надо было прикрывать Лаки и воеводу, возившихся с телом. В траншее стоял ящик с ручными гранатами, и мы стали поочередно кидать их. Тогда я был в большом напряжении, и это сказалось на моих действиях. В ящике помимо обычных оборонительных гранат М-52 с металлическим корпусом и с взрывателем с чекой, находились гранаты, обозначаемые то, как М-69 то, как М-52А2 с таким же корпусом, но с иным взрывателем. На верху гранаты находился откручивающийся колпачок, под которым был маленький красный стержень, который следовало ударить о камень или приклад автомата, а затем бросить гранату. Взрывы гранат стояли в моих ушах, и я боялся, что граната взорвется у меня руках. Когда закончились обычные гранаты, я взялся за эти, так что и первую и вторую я ударил о камень несильно, и они, полетев к противнику, понятно, не разорвались. Присоединившийся к нам воевода, потом показал мне, что их надо ударять сильнее, чтобы из взрывателей началось тихое шипение. Дело у меня пошло получше и свои гранаты я методично и размеренно посылал по нескольким направлениям, чередуя броски с воеводой и каким-то парнем в черном берете. Но меня вывел из равновесия на этот раз один из бойцов Чено, сидевший в траншее. В то время как Хозяин стоял в полный рост и бил из автомата в сторону противника, прикрывая нас, тот боец решил заметить мне, что я должен был посоветовать Хозяину не высовываться. Насытившись вдоволь всеми советами, я наорал на того парня, а затем сам встал и начал палить из автомата в полный рост. Тот ничего не ответил, ошеломлено посмотрев на меня. Впрочем, я сразу же успокоился, сказав ему пару ободряющих слов. Вдруг, мы услышали, как со стороны неприятеля доносится чей-то высокий голос. Это уже были не воинственные крики, а скорее, какой-то плач, по-моему, женский. Противнику было уже не до войны и он, покинув свои ближайшие к нам позиции, видимо, ушел ниже. Идти вперед было можно, но некому. Наша группа была выбита, ни я, ни Хозяин, вдвоем траншею бы не взяли, да и приказов ни от кого никаких не было, как и желающих идти в атаку. Наконец, Драгишу отцепили от кустов какой-то длинной палкой и вытащили за ноги, мусульмане из радного взвода. Когда они его проносили мимо меня, я увидел, что его уже белое лицо лишь чуть-чуть было забрызгано кровью. Так как все оставшиеся пошли назад, то за ними двинулись и мы с Хозяином. Я был зол, и когда увидел, что мусульмане из "радного" взвода медленно идут на подъеме, рискуя вызвать на нас огонь, раздраженно рявкнул на них, хотя не имел таких привычек в отношении к ним. Я был зол на всех вокруг и никакого желания разговаривать и видеться с кем-то не имел. Выйдя на дорогу, мы с Хозяином, не задерживаясь, шагали по ней на свою базу. Где-то, через метров триста, там, где от дороги шел небольшой поворот на Дебело бырдо, по нам стал стрелять снайпер, в результате чего, несколько пуль пролетело над нами, но мы даже не ускорили шаг. По дороге назад я ощутил, как по моей левой ноге течет кровь. Чтобы проверить свою ногу, я зашел в стоящий на дороге пункт военной полиции и когда снял штаны, увидел две небольшие дырочки от шариков от черной наступательной гранаты, причем, один шарик выпал из раны на моих глазах. Один полицейский перевязал мне ногу на скорую руку, и я пошел дальше, хотя уже через пару десятков метров повязка спала с ноги. Пройдя отель "Боб", я опять свернул с дороги, на этот раз в медпункт нашего батальона, где был уже куда более качественно перевязан. Никакого медицинского подтверждения своему ранению я не просил, чем удивил местного врача, заметившего, что многие у него просили такие подтверждения по любому пустяку и, видимо, поэтому спустя несколько месяцев я обнаружил в своем личном деле уверение (справку по-русски) о своем третьем ранении. В медпункте мы задерживаться не стали, хотя меня, по крайней мере, там всегда хорошо встречали. Было тревожно за наших, и эти тревоги оправдались. Пока я ходил в свою квартиру поменять спортивные штаны, запачканные кровью, да и вообще переодеться, Хозяин пошел в штаб четы. Встретившись с ним, я узнал, что в больнице умер Толик. Приехав в больницу, там мы застали невеселую картину. Леонид был ранен осколками гранаты в ногу, Шкрабов получил пулю в левое плечо, а Толик умер от ранения, кажется, куда-то в живот. Кроме наших, в больнице был Йово, которого посекло осколками от гранаты, и Триша, с осколками минометной мины в ноге. Оказался в больнице и Чезаре, но уже по несчастному случаю. Чезаре в бою находился в отеле "Осьмица" и я уже не знаю, как и каким образом, он оказался в нескольких метрах позади от гранатомета Папича, когда от производил выстрел. Поток огня и песка ударил Чезаре прямо в лицо и когда я увидел его через пару недель в больнице Коран, зрелище было очень тяжелое. Часть его лица была обожжена, и врачи едва успели спасти ему глаз, послав, в Белград на ВМА. Потом, в разговорах с Сашей, но в основном с Леней, я успел восстановить картину боя. Оказывается, когда я вскочил в траншею, за мной туда попрыгали Леня и Йово. Сделали они это вовремя, потому что основной ход траншеи противника был полон вражескими бойцами, так как она там была частично открыта, те, высунувшись из-за бруствера, стали бить по нашим, практически в упор. Наши не остались в долгу, но понятно, что долго так стрелять было нельзя. Пули летели во все стороны, и не знаю, какие потери имели там мусульмане, но у нас были ранены на верху Саша и Толик, а внизу, от ручной гранаты, Йово и Леня. Леня успел вытолкнуть Йово наверх, но сам вылезти не мог, начав скакать на одной ноге и материть своих товарищей, посчитав, что его бросили. Кто-то его услышал, и чья-то рука помогла ему выбраться, он предполагал, что это был Толик.
Похороны Толика и Драгиши были назначены на 26 января. Народа собралось много, а на душе было тяжело. Отпевали их вместе в местной кладбищенской капелле, причем, Толик лежал под нашим черно - желто - белым знаменем, а Драгиша под черным четническим знаменем Новосараевского четнического отряда. Служил службы местный священник с Гырбовицы, протоиерей Воислав Шаркич, в народе звавшийся "поп Войо". Поп Войо хоть и был обычным священником, себя он называл военным священником и постоянно ходил в разнообразной военной форме, которую получал по разным каналам, в том числе, от своего большого друга - воеводы. Любимым выражением попа Войо было "легионарски поздрав" (легионерский привет). Поп Войо имел главную и основную обязанность в проведении похорон, и мы его узнавали, как раз, благодаря этому. В тот день службу он вел хорошо, а Толик с Драгишей были похоронены со всеми воинскими почестями на кладбище Дони Милевичи. После похорон сербы поехали на поминки, а мы, русские, собрались помянуть Толика в той же квартире, где он жил. Что-то приготовили на быструю руку, где-то достали выпивку и вечером сели за стол. Выпили мы тогда хорошо, и без особых проблем. Саша Кравченко и являвшийся у нас "каптерщиком", пустил на магнитофоне любимую сербскую песню Толика "Джурджевдан" (День святого Георгия), которая по своим словам и по мелодии, была отнюдь не веселая. Возникла проблема с 350 немецкими марками, найденными в кошельке Толика, вместе с его 7,62 мм пистолетом-пулеметом "Скорпион". Деньги никто брать не хотел под свою ответственность и тот же Хозяин заметил, что уже не первый раз пропадают деньги погибших. В конце концов, эти деньги взял Саша Прачинский для передачи семье Толика, а "Скорпион" временно стали носить Шкрабов и я. Об акции вспоминали раздраженно, на местных были злы. Леня же был зол почти на всех и даже на лифчики, сшитые всеми нами, так как пуля, умертвившая Толика, отбилась о рожок в лифчике. Хозяин же философски заметил, что здесь о мертвых плачут три дня, а потом забывают. Очкарик, приехавший из больницы на поминки, все строил какие-то военные планы, о том, как надо было брать Златиште, Шкрабов же ему зло ответил, что он все равно сожжет Златиште. Особо это никого не воодушевило, тем более, что в прошедшей акции нас злило то, что мы никем, ни о чем не спрашиваемые, оказались, грубо говоря, в ж..., оставленные местными и из-за этого разброда, акции не получилось ни тогда, ни потом. Тут все было воспринимаемо лично и это, начинало переходить границы, стало сводиться на уровень, кто и как себя вел, хотя, конечно никто никого в трусости не обвинял. Что касается поминок, то, как они закончились, я уже не помню, потому что выпил порядком.
Что касается результатов акции на Златиште, то они были все же существенные. Вскоре, после нее на нашу сторону перебежал один серб, бывший у мусульман в "радном" взводе и сообщил нам, что тогда на Златиште погибло 45 неприятельских бойцов. Возможно, что здесь было недоразумение, и речь шла об общих потерях и убитых и раненных, но и тогда мы были бы в преимуществе, ибо наши потери составляли двое убитых и шесть раненных, тогда как в боях, нападающие часто несут, куда большие потери. Помимо этого, противник, запуганный нашей акцией, прекратил нападения на Гырбовицу и Еврейское гробле. Так, что, с военной точки зрения, эту акцию бессмысленной не назовешь, и если бы был уничтожен неприятельский пулемет на "Чолиной капе", то следующая за нами группа могла бы закончить дело, тогда как свое дело мы сделали. Другой вопрос, зачем нам, с чисто человеческих позиций, нужна была эта акция, но тут по-другому поступить было нельзя. Раз человек приехал воевать, то он и должен воевать в любых, даже самых худших условиях, а для того, чтобы ходить по кафанам (кофейням) и петь военные песни, на войну ходить не надо. То, что кто-то из нас может погибнуть, было понятно и не переживать о чьей-то смерти было нельзя, но и впадать в депрессию невозможно, иначе тогда пришлось бы прекратить воевать. Все же хотелось знать смысл риска. В какой-то мере, уже то, что мы не испугались и три раза шли в атаку в одно и тоже место и, сделали то, что должны были сделать, все же внушало определенное уважение к себе. Нам стыдиться было нечего. Возвращаясь к теме о профессионалах и непрофессионалах, о роли военной дисциплины, можно утверждать, что поступали мы и дисциплинированно и профессионально, не имея за спиной ни заградотряд, ни военной прокуратуры.
Возможно, мы не так бы восприняли прошедшую акцию, если бы в ней все действовали в силу, хотя бы, половины своих возможностей. На самом деле, большая часть бойцов, вообще без всякого дела проболталась там. Лично я не хочу обвинять никого, это уже не имеет ни какого смысла, да и, в конце концов, такой бардак стоял во всей Республике Сербской, да и во всей Боснии и Герцеговине у всех сторон. И устроили его большие политики. Все это я знаю. Знаю и отсутствие военного положения в воюющей стране, но меня удивляло то, как мало ценилось мнение опытных людей в войне. Конечно, и друзья, и родственники нужны людям, но в военном деле нужны те, кто знает это дело изнутри. А здесь же получалось, что мы оставались не у дел не только до акции, но и после нее. Потом я слышал о том, как кто-то на Гырбовице рассказывал, как он лихо скакал в неприятельские траншеи и мы, русские добровольцы, здесь, почему-то, не упоминались. Слухи об акции на Златиште дошли до Пале, где они были поданы, едва ли не как попытка сербского штурма Сараево, что естественно было подхвачено мировыми СМИ. Когда я зашел на перевязку в больницу "Коран", там местная медсестра Таня стала мне рассказывать, как "наши" передвинули вперед линию обороны на Златиште. Все же, надо было быть справедливыми и мы, в какой-то мере, были отмечены через десяток дней после акции. Все мы были приглашены на торжественный ужин в общину Ново Сараево, где "Союз сербских сестер" с помощью Радана, работника местного центра размены военнопленных и гражданских лиц, сумели нам приготовить неплохую закуску и выпивку. Правда, вначале мы не сообразили, что ужин посвящен нам русским добровольцам, но потом освоились. Кроме нас, здесь было еще не мало народа: поп Войо, воевода с Верой, Чуба, Мишо Чолич, Папич и его друг Миро Карабатак, Вукота и пара его людей, пара офицеров из штаба, представители общины, а также Игорь, хирург Касиндольской больницы. Были так же: "Итальянец" и "Мунгос", да еще кто-то. Мы посидели, выпили и закусили. Саша Шкрабов сказал речь в ответ на речь сербов, назвав и себя, и нас не добровольцами, а "обавезниками православья" (обавеза - долг, а обавезник, имеется в виду военный, в сербском языке тот, кто подлежит повинности). Затем он и "Мунгос" спели песню "Соловей-соловей-пташечка", после которой мы все стали расходиться, тогда, как Кренделя пьяного увели спать в комнату сторожа общины.
Я поехал назад на машине вместе с Чубой. Неожиданно, по "Мотороле" я услышал, как Саша всех нас срочно зовет на базу. Время было военное и всякое в голову приходило. Когда же я добрался до штаба, там меня встретил Леня, который сказал, что к нам приехал кто-то из штаба для организации акции на Дебело бырдо и сейчас Шкрабов собирается вести нас в бой. Это меня разозлило, потому что глупость стала переполнять чашу, и я матом ответил Лене, что посылаю подальше всех этих организаторов, после чего ушел спать. Леня честно все передал Саше и тоже пошел спать. Такая организация начинала уже действовать на нервы, и не только потому, что в местных условиях такого не было, но не было ни в одной нормальной армии, чтобы без разработки плана идти в акцию, в которой не было необходимости, и что еще интереснее - после употребления алкоголя. Просто кому-то очень захотелось, имея хорошую группу, продемонстрировать громкую и удачную акцию "на халяву". А положение на Гырбовице и Еврейском гробле было очень сложное. На нашем участке обстановка была особенно напряженной, противнику сейчас не представляло большого труда перейти со своих позиций, находящихся на склоне Дебело бырдо, укрепленных и прикрытых основательно кустарником и лесом, на наши. И все это расположилось над нашими домами и столовой, от которой до штаба четы было всего пару десятков метров. Так как "Анжина куча" сербами занята не была, то надежд на сербский бункер, стоящий в двух сотнях метров от нас, возлагать не имело смысла. Ночью под прикрытием тумана, в дождь, неприятельской группе проползти по кромке обрыва в пять - шесть человек с пулеметом, снайперской винтовкой, одним гранатометом, автоматами, ручными гранатами и взрывчаткой было вполне возможно. Выполни противник такую вылазку, как их бойцы легко бы сумели вскочить в два наших бункера Босут, которые не имели второй линии траншеи и круговой обороны. Район обороны Еврейского гробле сразу же попал в руки противнику. Задача захвата противником облегчалась еще тем, что кроме нас, русских, в первом ряду домов жило несколько сербов, среди которых было всего двое взрослых мужчин. Если бы началось наступление по всей линии, то никто бы сразу не разобрался, кто противник, кто нет, а вот положить бы наших они сумели, это точно. В то же время кто-то поджег квартиру воеводы в соседнем доме, и он перебрался на Гырбовицу. Так что пока бы он добирался до нас, притом в темноте, вряд ли можно было организовать оборону, как с командованием, тем более без него. Противник же сразу, спустившись со склона, уничтожил бы штаб четы. Конечно, мусульмане здесь потеряли бы многих людей, но они бы достигли главного - разрушили бы сербскую оборону, которую уже восстановить было бы сложно. Противник ничего не предпринял, что свидетельствовало о плохой подготовке их командиров, хотя источники информации на Гырбовице у мусульман были хорошие. Мы же постоянно жили в напряжении. Леня с Хозяином уже приготовили канаты, сложив их в угол комнаты в квартире, которой спали, что спуститься с балкона, так как дверь выходила у нас на склон Дебело бырдо. Все это нас не радовало. Шкрабов, основное свое время проводил у воеводы, мы же тогда службу личной охраны не выполняли. После прошедшей акции ни у кого не было энтузиазма, и даже у Шкрабова проявилась депрессия.
Как то я, Леня и Шкрабов пошли на кладбище. Дело было ночью, и мы изрядно постреляли в воздух на кладбище, а затем продолжили это делать по дороге назад. Так, как патроны у нас заканчивались, я и Шкрабов зашли в пункт милиции на перекрестке Враца и стали требовать патроны. Напились мы тогда хорошо, после оживленных разговоров, Леня как всегда начал брататься с милицией. Для него это знаменовалось дружескими объятиями. Мы получили необходимое, и зашли в дом, где в прошлый раз мы с Толиком пили кофе, и где ему предсказали ровную линию жизни. Саша, по обычаю философствовал о роли гадания, но постепенно нам все это начало надоедать и мы пошли по дороге, изредка постреливая в воздух. Я хорошо запомнил как Саша, неожиданно поскользнувшись на могиле Толика, воспринял как укор от последнего, и было видно, что он на грани срыва. Я и Леня успокаивали его, как могли, заметив, что он мог оказаться на месте Толика. Тут уж ничего нельзя было изменить, на войне приходится привыкать к смерти, хотя она даром не проходит для психики.
Вскоре, у нас случились еще одни похороны, на этот раз только что приехавшего парня. Где-то, конце января, к нам на базу привезли двоих новых добровольцев из России Ивана П. из Москвы и Сашу Бочкарева из Белгорода. Прибыли те довольно необычным образом. Раньше они жили в Болгарии, где у Саши, бывшего курсанта военного училища, была какая-то своя фирма. В Белград они приехали к нашему с Сашей знакомому по "Метрополю" львовскому Василию, по каким-то их делам. Василий, решивший почему-то, мы в Сараево, как сыр в масле катаемся, отправил ребят к нам, заманив их красочными обещаниями. По прибытии, они увидели суровую реальность, но Саша уезжать не захотел, а с ним остался и Иван. Когда воевода спросил Сашу, сколько тот собирается оставаться, последний, почему-то ответил: "пока не убьют". И оказался, как ни странно прав, погибнув от неприятельской пули, недалеко от штаба четы всего через пару недель после приезда.
Приехал тогда в нашу чету еще один иностранный доброволец, но уже из Японии. Сначала он попал в наш русский отряд, а из вещей привез пару кроссовок и пакет с яблоками. Его же тысячу долларов у него успешно стянули его сербские "боевые товарищи", когда он еще временно попал на сербскую Добрыню. Так что, я попросил оставить его кроссовки в нашей каптерке, тогда как яблоки он понес в подарок воеводе. Поместили мы его в одной из своих комнат. По-английски, частично с помощью Славена, собственными усилиями я объяснился с ним, поняв, что зовут его Йон и его родители корейского происхождения, а в Японии он работал в корпорации "Сони". О причинах своего приезда он говорил туманно, упирая, в основном на то, что мусульмане по целому миру создают проблемы. Парень он был тихий, но надо заметить, сообразительный, так, что через полгода он вовсю говорил по-сербски. Но первым учителем сербского у него стал Борис, объяснивший ему на ломаном английском, что добрый день по-сербски будет "е...те", по-русски "е... тебя" и посоветовал ему сразу же так приветствовать воеводу. Последний, вначале, ничего не понял, а потом, сообразив, в чем дело, начал смеяться. Не остался в стороне и Шкрабов, в своем обыкновении, полушутя, полусерьезно, стал доказывать нам, что японец шпион и я, вслед за ним стал объяснять японцу, что в Боснии и Герцеговине действует целый корпус русских добровольцев и мы, часть одной дивизии. Кстати, потом эта тема мне понравилась, и я ее стал, в следующий раз, втирать одному китайскому журналисту, встреченному мной в ресторане на Яхорине. Тогда летом 1994 году я заехал туда вместе с приехавшим за пенсией Костей Ундровым и его тогдашней женой Маргаритой. Так как на выпивку денег не хватало, то я, увидев сидящего азиата и узнав переводчика уже привозившего к нам летом 1993 года японского журналиста, спросил его" а вы не скажете это кто японец или китаец". Переводчик, поняв, что я русский пошушукав с китайцем, сразу же спросил нас о разрешении сесть за наш столик. Я согласился и пустился в рассуждения, правда, сведя численность нашей сараевской русской добровольческой дивизии на 500 человек, как правило, бывших десантников, офицеров армии и агентов КГБ, распределенных по Сербскому Сараево и ждущих сигнала для заброски в мусульманское Сараево. Шкрабов же продолжил разрабатывать тему с японским шпионом, правда, распространяя информацию, в основном, в среде русских добровольцев, которых шпионы мало интересовали. Раз, когда на Еврейском гробле приехал один японский журналист и, естественно, стал говорить со своим земляком, Шкрабов прокомментировал это так, что вот, мол, приехал связник. Когда же тот журналист подошел к куче мусора, которого полно было вокруг, и стал эту кучу пинать ногой, у которой до этого крутился наш японец, последовал новый комментарий Саши, о том, что, мол, "связник" ищет микрофильмы.
Все эти шутки вреда японцу не принесли, да и он их все равно не понимал. Но тут, к нам в отряд возвратился Очкарик, который несколько раз "атаковал" японца. В общем, от Очкарика такое приходилось ожидать, я не знаю никого, кроме Лени, кто с ним бы не поссорился, и нередко тут в ход пускалось оружие. Даже в Касиндольской больнице тот умудрился пострелять из автомата по потолку. В общем, к нему мы уже привыкли, но сербам все это было вновь, и они решили, что русские преследуют японца. Воевода тогда Йона переселил в другую квартиру, уже над самой столовой и тот лишь ходил на дежурство в Босут, и первое время даже без оружия. Со временем, японец освоился, подружился со многими людьми, а особенно его любила местная детвора, с которой он катался зимой на санках. В конце 1994 года японец был ранен на Игмане во время неприятельского наступления и, пробыв год в Сараево, уехал, наконец, в свой родной Кобе, в котором через десяток дней после его отъезда из Сараево случилось землетрясение.
Новые люди появились и среди сербов. В феврале, в отеле "Боб" поселилась какая-то новая интервентная группа из десятка человек, добровольцев, кажется из Сербии. Они свои действия начали с того, что взгромоздили на опору электропередач, стоявшую на Дебелом бырдо, сербский флаг, пройдя маршрутом Митара и Шкрабова, то ли ночью, то ли в тумане. Это было, конечно относительно храбро, но я, честно говоря, этого бы делать не стал, так как был не сербом, а русским и завоевать для России Дебело бырдо не собирался, а о том, где кончаются позиции нашего батальона и начинаются позиции противника, я и так знал. Но и мы не остались без акции, была она хоть и небольшая, но все же организованная силами только нашими и получилась достаточно неплохой. Все случилось неожиданно. Как-то вечером я сидел в одной из наших квартир и осматривал наш РПГ-7. Тут же в комнате сидел Леня, с которым мы занимались "светскими" разговорами на самые разнообразные темы. В это время, в квартиру вошел один местный боец Ненад Чечар, на котором следует остановиться особо. До войны Ненад был учителем истории и его дом находился в пятидесяти метрах от штаба четы, как раз на злополучном перекрестке улиц Охридской и Требевичкой. С начала войны Ненад вступил в местную группу территориальной обороны, а затем, вместе с ней, был включен в чету, командиром которой был назначен Алексия. В одном из боев, еще в 1992 году, Ненад потерял ногу, наступив на мину в этом же районе. Тем не менее, уже к моему приезду Ненад опять был в строю, неся, боевое дежурство в "Рашидовом рву" и, хотя своих жену и детей отправил в соседнее село Петровичи, сам район Еврейского гробля покидать не собирался. Конечно, Ненад не был большим любителем войны и, понятно, предпочел бы заниматься куда более мирными делами, благо, человек он был грамотный, но, видимо, у него были какие-то свои принципы, которые он не захотел нарушать. С самого приезда первых русских добровольцев, Ненад нередко приглашал многих из нас к себе домой, где его мать всегда готовила кофе и при возможности старалась угостить чем-нибудь еще. Так, что для меня Ненад был хорошим человеком и когда я узнал, что он в середине 1995 года погиб на своем посту у Рашидова рва от взрыва неприятельской гранаты в паре сотнях метров от своего дома, мне было действительно его жаль.
В тот раз Ненад, зайдя сначала в штаб четы, сообщил, что со стороны противника доносится какой-то непонятный шум, а так как там к мнению Ненада в штабе роты никто не прислушался, он и пошел к нам, ибо мы, по его выражению, были интервентным взводом. Я себя уговаривать не заставил, как и ломаться и морщить лоб, по местному обычаю. К тому времени от акции в Златиште я уже отошел, и мне становилось скучно, так, что просьбу Ненада я с удовольствием решил выполнить. К тому же надо было проверить новые гранаты и заряды РПГ-7, полученные нами от Ацо Пандуревича, зама нашего комбата по безопасности. Узнав о моем решении, "загорелся" и Леня, ставший в войну большим любителем стрельбы тромблонами и как раз, в этот вечер, мастеривший бутылку с какой-то зажигательной смесью, чьи остатки были им найдены в складе четы. Эта бутылка должна была, по Лениной идее, быть привязана на кумулятивный тромблон, чтобы "что-нибудь" поджечь у противника. Мы начали по-хозяйски собираться. Я принес из каптерки четыре гранаты к РПГ-7, а Леня десяток "тромблонов". Привлеченные нашей возней, из соседнего дома к нам пришли Саша и Иван, которым не терпелось повоевать и они сразу же были приняты в нашу группу, тем более что носить гранаты мне одному было тяжело. У меня тогда зародилось желание организовать "акцию", по, хоть каким-то, правилам, заодно сплотив отряд. Поэтому в группу были привлечены Валера "Крендель" и "рыжий" Борис, крутившиеся тогда без дела возле дома. Им был поручен один из двух, стоявших у нашего дома, 82-ух мм минометов. Пошел с нами в группе и Леша, которого так же, как и Ивана с Сашей, надо было "обстрелять" в относительно безопасном бою, чтобы новички не потеряли контроль над собой в более опасном бою. Тут появился и Ацо Стоянович и я, подумав, назначил его корректировщиком минометного огня, дав ему одну Моторолу (переносную радиостанцию), а себе оставил вторую. Я быстро составил план действий, не содержащий ничего особо сложного, и поэтому легкий в исполнении даже новичками. Наши роли были распределены так: Ацо Стоянович забирается на чердак двухэтажного дома, соседнего "Рашидову рву" и запоминает с началом стрельбы, откуда у противника идет самое большое количество вспышек огня, что ночью было хорошо видно. Действовать же первым начал бы я из своего РПГ-7,действуя по неприятельскому дому напротив Рашидова рва, наверху которого наблюдательный пункт, а внизу "бункер", а так же по другим, сомнительным Ненаду места. В это время новички - Саша, Леша и Иван прикрывали бы меня огнем вместе с дежурной сменой "Рашидова рва", причем, наши ребята действовали бы со второго свободного "бункера" этого "рва". Леонид должен был вступить в действие после моей первой гранаты, посылая "тромблоны" в противника. Как только у нас бы закончились гранаты и "тромблоны", мы должны были сразу же уйти на базу. После этого в дело вступил бы наш миномет, наведенный в нужном направлении Валерой "Кренделем", в распоряжении которого были четыре мины из нашей каптерки. Эти мины мы нашли в одной из "акций" среди забытых по привычке сербами вещей. Первую мину, он всадил бы в центр неприятельских позиций, а остальные с помощью Бориса, он послал бы по корректировке Ацо по зафиксированным тем "вспышкам". По нашим данным к тому времени противнику должно было бы подойти подкрепление и мины бы во - время его накрыли.
Только мы все обсудили и тронулись в путь, как неизвестно откуда появился Саша Шкрабов, может быть случайно, а возможно по вызову кого-то из штаба четы. Он, видимо, не очень восторженно отнесся к предстоящей стрельбе. Однако Саша, не раздумывая, присоединился к нам, прихватив с собой несколько тромблонов, причем два кумулятивных он облепил пластичной взрывчаткой, обмотав изолентой. Взял с собой и осветительный тромблон, чтобы облегчить на последнем этапе работу Ацо. У Лени тоже были тромблоны, которыми он должен был стрелять с Рашидова рва, где находился и я с гранатами. Саша, чтобы не создавать толчеи ушел влево от нас на правый фланг позиций четы Станича, откуда бы он мог вести огонь из тромблонов по склону Дебело бырдо.
В общем, часов в 11 ночи, мы вышли на позиции и стали готовиться к бою. Я еще только заряжал гранатомет, как со стороны Шкрабова раздался выстрел и через пару секунд его "тромблон" взорвался в стороне противника. Я, а за мной и Леня заругался, так как договор нарушался с самого начала. Все же это, однако, дела не изменило и я, выскочив из-за укрытия первым выстрелом попал в чердак дома, занятого неприятелем, от чего его крыша стала разлетаться в разные стороны черепицей и досками, сверкающими в огне взрыва. Следующие гранаты я стал посылать ниже, так как бойцы противника стали уже, вероятно, спускаться и готовиться к обороне. В действие вступил и Леонид. Правда, его зажигательный "тромблон" не сработал, видимо, зажигательная смесь была плоха, но сами "тромблоны" ложились хорошо. В то же время, остальные ребята и дежурная смена прикрывали нас стрелковым огнем и тут у них началась дурацкая ссора. Поругались Ненад и Иван из-за того, что Иван решил пострелять с бедра, что, конечно, не было разумно, но дело особо не меняло. Все же Ненад решил посмеяться над ним, называя его "Рэмбо". Тому это, конечно, не понравилось, и вспыхнула перепалка. В горячке боя, я раздраженно крикнул им, чтобы они прекратили этот галдеж и тут я забыл надеть наушники, и последнюю гранату пустил без них. А так как я, даже не открыл рот, как это делали иные наши бойцы, то в ушах у меня зазвенело. Леонид еще вел огонь, я решил его подождать у укрытия "Рашидов ров". Противник, к тому времени очухался. Правда, бил он, в основном, со склона Дебело бырдо, но и его "тромблоны" летели в нас и парочка их разорвалась на крыше дома, у которого был Рашидов ров, а нам на голову посыпались осколки черепицы и каменная крошка. Было видно, что пора уходить. Леня быстро послал последний "тромблон", и мы с Иваном и Сашей побежали на базу, тогда как Леша "Чаво-чаво" почему-то оставался в крытом бункере, но это было уже его дело. Главное, он не был на открытом месте. Прибежав на базу, я связался по Мотороле с Ацо и дал команду на пуск первой мины. Через пару секунд Ацо дал поправку на 50 метров в сторону, куда и полетела вторая мина, следующая поправка - третья мина. Вдруг, все осветилось горящим в небе осветительным тромблоном. Так как тот хорошо освещал нас, то мы, забыв о Саше Шкрабове, подумали, что это противник пустил свой осветительный тромблон, что могло означать его выход на верх Дебелого бырдо перед своими позициями, где он мог опять что-нибудь выкопать, а на своей шкуре проверять это не хотелось. Поэтому мы вчетвером бросились в гараж. Затем я узнал по Мотороле, что тромблон Сашин, и Валера, хохотнув, ну мол, осветил, опять взялся за миномет и послал последнюю мину. Затем, все мы скрылись по домам, включая Лешу, о котором тогда вдруг забеспокоился Иван. Противник начал пускать уже свои мины, а с ним вести борьбу было уже не чем.
На этом наша акция закончилась, и можно было подвести итоги. Мы потерь не понесли, никто из местных жителей не пострадал, которых мы предупредили о будущей акции, чтобы они не выходили из домов. Единственный ущерб понес отец одного из наших командиров взвода, которого все звали Фриле. Точнее, ущерб понес не отец Фриле, а его дом, которому неприятельская мина в ответном обстреле, разворотила крышу и поэтому он был весьма не доволен русскими. Меня же, чья-то крыша мало волновала, главное, мы противнику дали "прикурить" и он в дальнейшем опять притих. Наш престиж тоже вырос и Ненад часто, потом говорил о том, как я хорошо стреляю из гранатомета, хотя ничего необычного я не сделал, просто с РПГ-7 ночью куда легче было стрелять, чем из югославского М-57.и главное, мы вместе действовали быстро и во взаимодействии, чем преодолели неопытность некоторых из нас. Большую роль сыграл наш минометный огонь, который вели по корректировке и по конкретным, а не площадным, целям. Минометы ведь были, отнюдь, не тем простым оружием, которым его многие рассматривали. Работа с ним требовала многих знаний и умений, в том числе здесь надо было быть знакомым и с топографией, и с вычислением.
В нашей же войне, нередко многое забывалось и так, например, в минометчики, порою, шли люди, не особо желающие принимать участие в "акциях". Те же батареи 120мм минометов, были нередко местом отдыха. Артиллерийских дуэлей на этой войне почти не было и позиции, находящиеся в 2 - 3 километрах от линии фронта, менялись редко. В нашей бригаде, насколько я помню, 120 мм минометы стояли в одном месте Луковицы, звавшимся Перляво бырдо и, понятно, что и укрытия, и определенный комфорт здесь был. То же относится и к другим бригадам. Это не значит, что минометчики не рисковали. Было, ведь, всякое, но суть в том, что общий профессиональный уровень минометчиков был низок и еще хорошо, что сохранилось определенное число опытных вычислителей, дававших уже готовые данные для прицелов в соответствии с запросами с позиций. С бригадными минометчиками дело еще шло неплохо. А вот с батальонными, а тем более в четном звене, дело было хуже. Один случай халатности при стрельбе из миномета произошел в Касиндольском батальоне. Их минометчики не закрыли ствол миномета от дождя, а потом решили из него стрельнуть, вероятно, миной с парой пучков (пороховых зарядов). Из миномета, в котором плещется на дне вода, мина далеко не улетит и на это раз она улетела на несколько десятков метров вперед, попав на сербские же позиции и раздробив одному сербскому бойцу две ноги. О профессиональном уровне не проходилось тут и говорить. Я помню как раз наш Неделько навел прицел, сверяясь не по таблице, а на глазок. Сделав это, он сразу успокоился, даже не наведя уровень, то есть, не выровняв сам миномет, в соответствии с прицелом и оставил этот миномет стоять в том же положении, как и стоял. Мы же не только в данном случае не допускали таких ошибок, но и обеспечивали эффективную работу миномету, и это было нашей общей заслугой.
Все же, на следующее утро, один из сербов, дежуривших в Босуте той ночью, смутил несколько меня, сказав, что все, вроде бы, было хорошо, вот только или одну, или две мины мы положили близко к Босуту, то есть, между нашими и неприятельскими позициями. Я спросил об этом Ацо, но тот клялся, что все разрывы легли на неприятельской стороне. И тут мы вспомнили о Шкрабовских "тромблонах" с пластитом. В отличие от остальных "тромблонов", они были куда тяжелее и, следовательно, имели, куда меньшую дальность полета, тогда как склон Дебело бырдо от позиции четы Станича отделяло 100 - 150 метров и их, такие тромблоны, могли не преодолеть, а к тому же дул ветер со стороны противника, сбивший осветительный тромблон и этот ветер также сбивал с курса и обычные тромблоны. Для меня, же прошедшая "акция" запомнилась и по стоявшему несколько дней звону в ушах, свидетельству опасности всяких склок в бою