Репин проснулся оттого, что в его каюте было невыносимо жарко. Пароход стоял. Илья Ефимович провел рукой по потным усам, и с трудом стянув с себя насквозь мокрую ночную рубашку, сел на кровать, пытаясь прийти в себя от душной одури.
Чуть погодя он собрал мольберт, кисти, холст и вышел. Стоял полный штиль, и на палубе было также жарко, как и в каюте. Это еще больше рассердило Репина. Он, не раскланиваясь с прогуливающимися пассажирами, направился сразу к перилам.
-Чего стоим, душегубы?! - крикнул он сидящим на песке бурлакам,- а, ну-ка дружно взялись за лямки и тянем!
Никто из бурлаков ему не ответил, лишь один белобрысый мальчишка повернул голову и плюнул в сторону парохода.
- Илюш, пожалуйста, не беси народ, - тихо сказал вышедший на палубу брат Репина - Василий, глядя куда-то в горизонт.
- У меня тут краски портятся, по рупь тридцать тюбик! А они глянь, развалились, курортники!
- Песок, я дома нарисую, а где мне отребье такое найти?! - завизжал Репин тыкая кисточками в бурлаков.
- На себя глянь, хер тараканий, - отозвался самый бородатый из них.
Репин шумно вдохнул воздух, и Василий вцепившись ему в рукав, быстро зашептал, - Илюш, Илюш, Илюш, Илюш.
- Я тебя нарисую, я так тебя нарисую, как обезьяна черная, у меня на портрете будешь! - надрывался Репин.
Бурлаки проигнорировали этот выпад, и тяжело поднявшись с песка, направились к воде.
- Илья, ради Христа, утихомирься,- умолял Василий, заметивший, как кулак художника, сжимающий кисточки побелел от напряжения, а глаза же напротив устремились на выкат и покраснели.
Бурлаки, тем временем умылись волжской водой, и кряхтя и покашливая надевали лямки. Репин с видом победителя раскурил трубку. Бурлаки ухнули, веревки заскрипели и пароход, качнувшись, медленно поплыл.
Брат живописца Василий, уставший, видимо, за время плавания от этой песни покачал головой и ушел с палубы.
Чайковский навещает племянника
Солнце не спеша, пряталось за полоску леса на горизонте и жара начала спадать. Последний луч заката отразился от карманного зеркальца, Чайковский кокетливо улыбнулся своему отражению и поправил полу халата. Композитор, сидя в просторной беседке, напевал "Танец маленьких лебедей", изредка прерываясь, чтобы поменять местами полевые цветы в огромном букете. Мимо шелестя юбками, прошла гувернантка.
- Эй, женщина, как там тебя, где же Боб? Со вчера жду его, а чертенок не торопится. Я нарвал ему букет.
- Я уверена мальчик будет очень рад цветам - сказала она, не давая заподозрить себя в том, что рада этому разговору, - Володя пошел поплавать на речку с ребятами.
- Хм, купаться... С другими ребятами... - витая в своих мыслях пробормотал композитор, - очень любопытно поглядеть. Я, пожалуй, пойду ему на встречу. Он там переодевается, в смысле ему надо переодеться в сухое, я мог бы взять что-нибудь из его одежды, снять с него мокрое...
- Вам не стоит утруждаться, - вернула его в беседку гувернантка, - он вот-вот должен вернуться.
Самовар остыл, и по голым ногам композитора пробежал прохладный ветерок. Чайковский поежился и запахнул халат, жалея, что больше на нем ничего нет, когда ему показалось, что он различает крадущийся вдоль изгороди кустарника мальчишеский силуэт.
- Боб, сладенький?! - в темноту крикнул Петр Ильич, и силуэт мгновенно исчез.
Еще немного подождав, Чайковский вернулся в дом и спросил гувернантку, - Я волнуюсь за Боба, уже так поздно...
- Володя, очень устал и уже лег спать, - сказала гувернантка.
- Так рано?! Он опять со мной не повидался! - Чайковский от негодования всплеснул руками, так что халат распахнулся.
Прислуга метнула короткий и полный злобы взгляд на наготу композитора, и глядя уже в окно, повторила выделяя каждое слово, - Ребенок очень устал, возможно, заболел, возможно, надолго, не надо его беспокоить, - гувернантка выдержала паузу, - не надо его насильно усаживать на коленки, щипать за попу, щекотать усами и целовать в пупочек. Мальчику тринадцать лет.
- Это щенок так сказал?! - возмутился Чайковский и почувствовал себя очень одиноким.
Проходя мимо спальни племянника, композитор, не борясь с искушением, огляделся и приник к замочной скважине.
- Пожалуйста, не уходи, - услышал он голос Боба, - а если пидр придет ко мне ночью.
- Володя, очень дурно говорить такие слова о своем дяде. Ну-ка скажи, как его надо называть? - нравоучительным тоном спросила гувернантка.
- Грешник-содомит, - по-заученому вяло сказал племянник, и уже тише с ненавистью добавил, - треклятый.
Чехов принимает пациентов
Утреннее солнце врывалось в открытые настежь окна кабинета Антона Павловича, день обещал быть очень приятным. Чехов развалился в кресле качалке, как кот, наслаждаясь теплом. Спустя некоторое время он сладко потянулся, протер пенсне и громко закричал, - Ма-а-аня, начинай прием! - затем сел за массивный стол и принял самый серьезный вид.
В кабинет вошел крестьянин крепкого телосложения и встал перед столом, не зная куда деть руки, - Доброе вам утречко, вашбродее, - пробурчал он и зачем-то поклонился.
Чехов довольно долго пристально изучал его, потом спросил, - На что жалуемся, милейший?
- Да, ну, как это... Пронесло меня... - краснея промямлил крестьянин.
- Мимо чего, друг мой, пронесло? - сжимая губы, чтоб не заулыбаться, спросил Чехов.
- Да, не мимо, прям сильно...
- Что болит сильно?
- Да, вроде не болит, остановить не могем.
- Кого, не понимаю, остановить, коня?!
- Да, ну, какого коня. Это самое...
- Да, чего же, милый мой, чего?- пытал Чехов, уже зажимая рот рукой и похрюкивая.
На лбу крестьянина проступил пот, он шумно сопел, - Да, обдристался я, вот чего! - выкрикнул он.
- Ой, умру, - как по команде расхохотался Чехов, и долго еще не мог успокоиться, всхлипывая, колотя по столу рукой, и причитая, - ой, умру, ох умру.
Все это время крестьянин стоял очень тихо, выпучив от страха глаза и стараясь ни дышать.
Антон Павлович еще немного поохал, снял пенсне, смахнул слезу, и крикнул, - Слышала, Мань?!
- Слышала, - раздался голос сестры из другой комнаты
- Записала?!
- Записала. Будешь так смеяться Антош, опять кровью будешь кашлять.
- Ну, анекдот, ей богу, анекдот... - уже ни к кому не обращаясь, покачивая головой, сказал Чехов, выписывая рецепт, - Пейте хинин, друг мой, следующий!
Мужик схватил бумажку и выбежал из кабинета, чуть не опрокинув крестьянку с обмотанной ветошью ногой.
- Вот, господин доктор, палец снесла косой...
- Куда снесла-то? - уже трясясь от смеха, спросил Чехов
Достоевский играет в рулетку
Газовые фонари Баден Бадена успели за это время потухнуть и снова зажечься. Между этим пролетел прекрасный летний день, так и не замеченный Достоевским.
Всю прошлую ночь игра шла с переменным успехом, но с наступлением рассвета фортуна начала улыбаться Достоевскому, и к полудню улыбка ее была так широка, что Федор Михайлович подумывал навсегда сменить промозглый Петербург на солнечную Италию.
К обеду удача начала поворот к писателю другой стороной, и к ужину Достоевский уже пытался отыграть свое, а в момент, когда над курортом зажглись фонари, Федор Михайлович был удален из-за стола при повторной попытке поставить уже проигранные часы.
Пока ум писателя лихорадочно прокручивал варианты у кого перезанять денег, тело его в припрыжку бежало по аллеям Баден Бадена. Покрасневший правый глаз его дергался, уста изрыгали проклятья, а без счету выпитый кофе требовал немедленного выхода.
Несколько прогуливающихся пар, увидев стремительно приближающуюся в сумерках фигуру Достоевского, поспешили перенести променад на другие аллеи.
Вскоре, левый глаз писателя, все еще сохранивший зоркость, приметил не столь расторопного соотечественника, купца, чье имя Федор Михайлович так некстати сейчас забыл.
Несмотря на попытку обойти его сзади, купец сразу разгадал маневр Достоевского, не давая ему подойти ближе, басом выкрикнул, - Денег нет!, - и проворно скрылся.
"Дрянь. Купчина", - прорычал Достоевский, и тут выпитый кофе заставил о себе вспомнить. Федор Михайлович осмотрелся, аллея была пустынна, все же во избежание конфуза, писатель продрался через живую изгородь, и встал под дубом.
Спустя несколько минут Достоевский услышал русскую речь, - Князь М. - мелькнуло у него в голове, - добрый, щедрый Князь М.! Федор Михайлович постарался поскорее доделать начатое, что не совсем у него вышло, наскоро застегнулся, и боясь упустить свой шанс выпрыгнул из кустов прямо перед Князем.
- Крестная сила! - вскрикнул М. Дамы, сопровождавшие его, пронзительно завизжали.- Федор Михайлович, Господь с вами, вы чего чудите?
И Достоевский, извиняясь, начал путано, и многословно пересказывать свои приключения за рулеткой.
- Постойте, - прервал его Князь М. - Знаем, знаем, Федор Михайлович вашу песню, вам займешь, а потом "прости нам долг наш, как и мы прощаем должникам нашим", - обидно похоже на Достоевского изобразил он, - Давайте мы завтра об этом потолкуем, я вам непременно дам денег, но сейчас надобно вам отдохнуть, - и на этих словах они расстались.
- Какой человек, какое сердце, - думал Федор Михайлович, и вся усталость прошедшего дня наваливалась на него, - и какая трогательная уверенность в моей порядочности... Нет, я обязательно напишу книгу про этого Князя.
Пушкин в Михайловском
Сушь в Михайловском стояла небывалая трава пожелтела, земля растрескалась, а все пруды высохли до дна. Рыжие кудри Александра Сергеевича свалялись в колтуны неопределенного цвета, а бакенбарды были так грязны, что нужного сравнения не находилось.
- Мать твою ети, черт окаянный! - приговаривала Арина Родионовна гоняя полотенцем по двору перемазанного пылью Пушкина, - С утра дурить начал! Иди в баню теперь мойси, грязным в кухню не пущу.
- В бане еще жарче, - вяло канючил поэт.
- Ты зачем, пылью перемазался?!
- Мухи закусали, - еще протяжней взмолился Александр Сергеевич.
- Ты что скотина, какая в пылине вымазываться?! Мылси б чаще, глядишь, не слетались бы мухи на тебя.
- В бане еще жарче, - продолжал гнуть поэт.
Осознав, что спорить бесполезно, няня замахнулась на него своим полотенцем и пошла в дом.
- И не буду есть! - крикнул ей в спину Александр Сергеевич.
Вечер, впервые за много недель, принес в Михайловское прохладу. Набежавшие в ночь облака обещали дождь.
Арина Родионовна открыла дверь в комнату поэта. Не поворачиваясь к няне, Пушкин сидел за рабочим столом, сопел и топил муху в чернильной кляксе.
-Дожь собирается, может, омоет тебя разбойника, - почти ласково сказала няня, - шел бы ты в баню, Саша, завтра Анна Петровна обещала быть.
-Керн? - недоверчиво спросил поэт.
-Херн - утвердительно кивнула няня, и чтоб Пушкин не заметил на ее лице обмана, быстро вышла.
- Ох, лето красное! Любил бы я тебя, - изрек Александр Сергеевич в летнее небо, зло пиная дверь бани.