- Стонете, как бабы, сами?! Я велел пиво варить по немецкому образцу, а вы сивухой назло упиваетесь!
- Пощади, отец родной, больно с него ссать охота, - упал на колени кто-то из бояр.
- И с кофеем таком же, - повалился другой.
- Сие истина, - после раздумий тише ответил Петр, и глаза его даже отступил немного назад к черепу, как вдруг он вскричал. - Но ведь немчура терпит же как-то?! Неужели ж мы хуже?!
- Темны мы, батюшка, слабы, - снова заскулили бояре.
- Потерпите, родненькие, - смилостивился царь. - Вон, бороды брить не хотели, а теперь и пахнете лучше и в избах светлее...
- Казни меня, Петр Алексеевич, - бухнулся на пол еще один боярин. - Не могу больше табак жрать, нутро болит, а детки сблевывают...
- Да, сколько ж вам, псам, объяснять?! - до пугающего предела выпучив очи, взревел Петр. - Картофель - жрут, табак - курят. Не наоборот, дубины, не наоборот!
- Чего всех собрал, забыл уже, - без сил опустился в кресло Петр. - Важное что-то хотел приказать, с вами все реформы головы вылетели... Вспомнил!
Все пали на колени, шумно вдохнув воздух, что бы по объявлению реформы, по традиции рыдать и причитать.
- Указую, пьянку по случаю нового года, с первого сентября на январь перенести! - Петр победно оглядел замершую в неподдельном ужасе толпу. В первом ряду с кем-то случился апоплексический удар.
Некрасов разговаривает с народом
- Хорошо, - произнес Некрасов, выходя из своего имения на ежевечерний променад. Путь его, по обыкновению, лежал к селу, протянувшемуся вдоль дороги. Осенний воздух, чистый и прохладный, настраивал на самые высокие мысли.
Внимание писателя привлекла куча палой листвы, откуда торчал лапоть.
- Мужик, тебе хорошо? - спросил Николай Алексеевич, тыча тростью в ногу. Куча перестала дышать, а нога робко попыталась спрятаться. - Бедный, бедный, измученный народ, - Вслух выразил сожаление Некрасов и продолжил путь.
Стог, одиноко стоявший в поле вроде как тоже немного шевелился, но это могло быть и от ветра. Село стояло мертвенно-тихое, на другом его конце еще слышалось, как со стуком запирают ставни, а собаки, начавшие брехать, разом замолчали. Одинокая курица увлеченно клевала помет, но завидев писателя, закудахтала и бросилась в узкую щель под воротами, отчаянно разрывая пыль лапками, в надежде быстрее протиснуться.
- Тяжелая, беспросветная жизнь, - продолжал вслух сокрушаться Некрасов, как вдруг заслышал голоса. Из-за угла на него вылетело двое мужиков, о чем-то меж собой разговаривавших. Столкнувшись с Николаем Алексеевичем, они умолкли, а один даже дернулся, словно стараясь скрыться за избой.
- Добрый вечер, мужики, - радостно начал Некрасов. Один в ответ мрачно кивнул, а второй закрыл глаза и начал мелко трястись. - Хорошо ли вам живется, мужики?
- Не жалуемся, барин, - уронив голову на грудь, ответил угрюмый.
- Да, вы ж знаете, со мной можно по-простому, без утайки, - подбадривая, хлопнул тростью мужика по плечу Некрасов. - Ну, так как? Хорошо вам живется?
Первый что-то промычал, а второй начал всхлипывать.
- Ну, так если плохо, так и говорите - плохо, а ежели хорошо, то говорите - хорошо!
- Хорошо нам, барин.
- А вчерась вроде плохо было?
- Нет, барин, хорошо, - стиснув зубы, отвечал мужик.
- Загадочная душа, - рассмеялся Некрасов, - С лета вас расспрашиваю, и понять не могу, говорите, что хорошо, а ведь видно, что плохо, мне врать не надо, вы когда хорошо, отвечайте - хорошо, барин, а когда...
Второй мужик закричал страшным голосом, и проломив плетень, побежал огородами, пока крик его не стих где-то у оврага.
- Разве ж это от хорошей жизни? - с грустной улыбкой, покачал головой Некрасов. - Вот, я и узнать-то у тебя хочу, мужик, тебе хорошо?
Пушкин в Болдино
В комнату поэта косыми лучами проникал оранжевый свет, перо не переставая скрипело по бумаге, а Александр Сергеевич, сам того не замечая, часто барабанил ногой по столу. Вдруг буквы начали исчезать, и Пушкин, вскочив из-за стола, бросился на балкон, круша хлипкие дверцы.
- Черни-и-ил! - угрожающе взревел Александр Сергеевич, пугая все Болдино.
- Да, ты пьешь их, что ли, ирод! - закричала Арина Родионовна, рассыпавшая от испуга сушеные яблочки, что несла в подоле.
Пушкин быстро удалился с балкона, и из комнаты еще снова заскрипело перо.
- Последний литр отнес, - озабочено обратился к няне слуга Никита Козлов. - Если к вечеру новые повозкой с города не доставят, не знаю, что делать будем...
- В могилу нас сведет, - мрачно отозвалась Арина Родионовна. - Не чернилами, так перьями, почитай все гуси отсюда до Нижнего Новгорода уже все лысые ходют.
- Дописа-а-ал! - оглушил новостью с балкона поэт, скрылся в комнате, и перо завизжало оттуда еще громче.
- Черти его в жопу итят, этими стихами проклятыми! - выругалась няня, рассыпавшая только что собранные яблочки.
- Перо-о-о! - появился и исчез на балконе Пушкин, и Козлов бросился в дом.
- Дописа-а-ал! - объявил Александр Сергеевич, когда слуга вышел обратно во двор.
- Никак привыкнуть не могу, каждый раз вздрагиваю, и голосом-то не своим басит, - помогая собирать яблочки, жаловался Козлов.
- Да, как к такому привыкнешь, как сюда приедет, словно с цепи срывается, в Петербурге, бывает, неделями в койке валяется, а тут...
Пушкин выскочил во двор, и пронесся мимо наворачивая круги. Повис на ветке, и сделав подъем-переворот, вызвал листопад.
- Очей очарование! Багрец! Золото! Октябрь уж наступил! - выкрикивал Александр Сергеевич, закидывая в себя яблочки из няниного передника.
- Охолонись, бешенный, - взмолилась Арина Родионовна, но Пушкин уже умчался.
- Дописа-а-ал! - вскоре разнеслось над Болдино.
- Хоть бы балкон выдержал, - перекрестилась няня.
Крылов на балу
Ужин недавно закончился, и теперь гости неуверенно топтались в бальной зале, не спеша танцевать. Пасмурный ноябрь за окном и съеденная пища не располагали к движениям и разговорам, и вечер угрожал стать скучным.
- Позвольте-ка, - внезапно оживился юноша в гусарском мундире, исполненный бакенбардов. - Ведь я за столом видел нашего знаменитого писателя Ивана Андреевича Крылова!
- Где же он? Как любопытно, - зашептались гости, не то чтобы сильно заинтересованные, но готовые к легким развлечениям.
- Да пожалуй, что по-прежнему за столом, пройдемте, полюбопытствуем, я имел честь беседовать с ним ранее на приемах, и вы знаете, господа, он пребольшой оригинал.
Дамы и преимущественно молодежь двинулись за гусаром обратно в обеденную, где действительно обнаружили баснописца, дремавшим в глубоком кресле. Свечи отнесли в бальную, и частью затушили, так что зала покрылась полумраком и походила на таинственную пещеру.
- Иван Андреевич, Иван Андреевич, - позвал гусар писателя, но тот даже не пошевелился.
Затем юноша в мундире учтивым жестом попросил трость, и легонько потыкал Крылова в пузо. Баснописец заворчал, и поерзал.
- Какой гнусный одор от него, - картавя, на французский манер, произнесла одна из дам, прикрывая нос надушенным платочком. Одни последовали ее примеру, другие с поспешили помахать веерами.
- Иван Андреевич! Иван Андреевич! - все сильнее вонзая трость в большой живот, кричал гусар.
Крылов очнулся и спросонья нелепо замотал головой, так что щеки его заколыхались. Осознав угрозу, он попытался перехватить трость пухлыми ладошками, чем вызвал смех средь публики.
- Полюбуйтесь, вот наш русский Эзоп! - торжествовал победу гусар.
- Из-з-з ж-ж-оп, - угрожающе зашипел Крылов, пытаясь подняться из кресла, но потерпел неудачу.
- Блестящее остроумия, Иван Андреевич! - перекрикивал волну смеха, молодой человек. - Не побалуете ли наше общество новой басней?
- Пш-ш-шел на хр-р-р, мартышка, - сжав зубы, и снова вцепляясь в подлокотники кресла, прорычал Крылов.
- Блестяще, блестяще, Иван Андреевич. Что я вам говорил, дамы и господа?! Каков оригинал! Бояться излишне, он не в состоянии встать, - продолжал тыкать тростью гусар, не зная, что еще спросить.
- Господа! - с отдышкой влетел в сумрачную обеденную уже пожилой слуга. - Там, ох, там... В бальной... Ух... Николай Михайлович Карамзин сломал ногу при мазурке!
- Как любопытно! Шарман! - заспешило общество, покинуть залу.
Иван Андреевич, раскачивая тело, попытался сделать рывок, и встать с кресла, но без сил повалился обратно.
- А впрочем, сломает и вторую, - промолвил Крылов и крепко уснул.
Рерих медитирует
Николай Константинович уже вставал, и закрывал окно, но промозглый осенний сквозняк все равно находил щели и дул по ногам. Шумно гоняя по ноздрям насморк, Рерих пытался дышать глубоко и ровно, раздражался и страшно кашлял.
- Нижайше прошу вас простить, о, всеблагой, - с полупоклоном вошла секретарша-индуска. - Вы просили известить вас о времени для рисования...
- Без меня ничего не можете? Дело-то не хитрое! Слева розовая краска, справа сиреневая. Хватит ума треугольники нарисовать?!
- С вашего благословения, всеблагой... - склоняясь ниже ответила индуска.
- Да, и с ним не сможешь, - махнул рукой Рерих, возвращаясь к медитации, потом приоткрыл один глаз. - Ты чего не испаряешься?
- Знаю, что дела земные, не должны мешать высоким помыслам, но в прошлый раз вы так ругались... - протянула секретарша увесистую пачку писем.
- Давай сюда, дверь закрой - весь сморщившись, вырвал корреспонденцию Рерих, и начал бурчать себе под нос. - В хижине родились, не закрывают... Что тут у нас... От НКВД, ясно, от великой масонской ложи востока, понятно, тайный орден Розенкрейцеров, прости Господи дебилов, еще бы газету выпустили, от японского посольства, такого нам не надо, налоговое управление США, в горах достанут, это кто не знаю, это не знаю, вот это тяжелое, может деньги.
Николай Константинович посмотрел конверт на просвет, и разочарованно бросил в кучу к остальным. Потом, не отрывая седалища, постарался дотянуться до ближайшей подушечки.
- Все чакры отморозишь.
- Миллион извинений, всеблагой, - снова открыла дверь секретарша. - К вам паломники.
- Не принимаю, - из крайне неприглядной позы, прокряхтел Рерих. До подушечки оставались считаные сантиметры, стоило только еще немного протянуть палец.
- Они проделали долгий путь, чтобы испить из источника вашей мудрости, всеблагой, - поднося подушечку, и усаживая Рериха, говорила индуска. - Они внесли щедрые пожертвования.
- 30 секунд, - Николай Константинович, выпрямил спину, и полузакрыл глаза, чтоб одновременно выглядеть мудрее и наблюдать за эффектом.
Пройдя от дверей два шага молодая пара в потертой альпинистской одежде, замерла в благоговении.
- Грязи с собой нанесли, - указывая на следы, буркнул Рерих.
- Как нам очиститься, учитель? - в экстазе вскричала женщина.
- Ноги вытирать, как, как, - передразнил Николай Константинович.
Индуска выпроводила ошарашенных от явившегося им откровения посетителей, и тихо закрыла дверь. Во всем Тибете наступила тишина. Рерих шумно вдохнул, выдохнул, и уже почти очистил голову от мыслей, когда сверху на его лысину звонко шлепнулась капля, и стремительно побежала холодным ручьем за воротник.