|
МУСОР ТВОРЧЕСТВА
Собранный, чуть флегматичный, по утрам он до судорог в плечах отжимается от пола, потом фыркает, обмываясь холодной водой. Потом садится за стол и начинает писать, а если ему не дадут ручку и бумагу, то будет просто думать. Он подневольный, мой герой. Как я.
Камера, неволя угнетают и переламывают того, кого выдернули из мягкого уютного быта, из домашней постели, от страстной жены, от сытного стола, от милой сердцу домашней библиотеки, шлепанцев, ванной и уютного сральника. Но у моего героя, как и у меня никогда ничего этого не было. И, заперев его в тюрьме, они, тюремщики, его, в сущности, ничего не лишили. Ведь он больше не будет ломать голову над тем, где добыть денег, чтобы заплатить за жилье и жратву. Ведь у него никогда после нашего детства не было своего дома. Он менял континенты, как обыватели дешевую мебель. Он оставлял квартиры и роскошные особняки, лофты, студии, роомы. Он сам уже не сможет посчитать и вспомнить все свои временные пристанища. Придуманные и настоящие.
Реального человека чувствуешь на расстоянии. Придуманное всегда живет рядом, его не видишь, не замечаешь, но однажды он приснится, мой герой, и будет жить в тебе уже безвыездно. Надоест. Захочешь убить. И тут же он снится, присутствуя на собственных похоронах.
Была сцена, был гроб на постаменте и он живой в нем.
Во сне я помогал ему вырваться из гроба ...
Нет, нам с ним не разойтись.
За годы жизни героя в моем воображении я постиг одну очень важную тайну о нем. Эта тайна его вселенского сиротства. Так уж вышло, что потерявший в этой жизни все, что составляет суть жизни нормального человека, терявший не раз самого себя, он стал странником, он стал сиротой всего мира. Как я.
Наверное, таким же вселенско-одинокими были многие поэты и писатели. Но только в этом вселенском сиротстве открываются последние тайны бытия, и только в нем у человека остается единственный и самый преданный его друг - смерть ...
Наверное, поэтому мне (ему) никогда не бывало жарко, и даже в самую свирепую жару я (он) мог ходить в куртке из толстенной кожи и балдеть от солнца. Так слепые узники подземных казематов греются в луче, чудом пробившегося сквозь лопнувший вековой камень солнца.
Он сух и холоден, мой герой. И у него уже давно нет времени тратить свое тепло на людей.
Что он сделал?
Он вел свою войну. И он в ней победил.
А сейчас мой герой, одурманенный победой над моим вымыслом, радостно затягивал на собственной шее веревку и дрожащими от возбуждения руками пилил ножки у табуретки, на которой стоял.
Не мог он жить, как хотел я; мог и умереть, как мне уже желалось, когда я намеревался вычеркнуть прижившегося героя из сюжетов моих фантазий. Но вместо этого мой герой вдруг "пошел поперек" моего вымысла и своего в нем желания. Он вообще перестал подчиняться клавишам, и началось ...
Я, человек в паутине противоречий, зависимостей, конфликтов, которому постоянно приходится делать выбор в мире ценностей и нести за этот выбор ответственность. А за что отвечает он?
Он хочет изменить мир, когда начинает что-то делать со мной в соавторстве. Я вроде не рассчитывал изменить мир в прямом значении этого слова, думал, что удастся этот мир описать. Ему этого недостаточно. Он, как элемент игровой программы, превращает описание в действие. Часто оно обладает таинственным магическим значением, позволяет выстроить цепочки связей между событиями и реальными людьми, теми, кто существовал в моей жизни. Стеклянные шары, магические перстни для заклинания судьбы, подвеска из стекляшек, куклы... Множество самых обычных предметов превращались в его руках в знаки, по которым читалось пророчество.
Настоящее творчество возможно лишь там, где имеется сопротивление материала или людей, которым оно адресовано. Можно верещать что попало кому попало, литература вместе со всею своей гуманитарной родней есть труп, прогрессирующее разложение которого упорно скрывается близкими. Он и начал искать материю, в которых отыщется сопротивление, гарантирующее угрозу и риск - а тем самым серьезность и ответственность.
Пророчество.
Заведомо невозможное.
Он, пророк, то есть тот, кто знает заранее, что не будет ни выслушан, ни узнан, ни признан, априори должен примириться со своей немотой.
Мой герой поступает согласно собственным принципам. Внешняя цивилизация, говорит он, стремится производить возможно менее долговечные продукты в возможно более долговечной упаковке. Недолговечный продукт приходится заменять новым, что облегчает сбыт; а долговечность упаковки затрудняет ее устранение, что способствует развитию техники и организации. Поэтому с потребительской серийной халтурой покупатели кое-как управляются поодиночке, а для устранения упаковки необходимы особые антизагрязнительные программы, ассенизационная и очистная индустрия, координация и планирование.
Раньше можно было рассчитывать, что напластование мусора удержится на приемлемом уровне благодаря природным стихиям, как-то: ливням, бурям, половодьям и землетрясениям. Теперь же то, что некогда смывало и размывало мусор, само стало экскрементом цивилизации: реки нас травят, воздух выжигает легкие и глаза, ветер посыпает нам голову промышленным пеплом, а с пластиковой упаковкой, по причине ее эластичности, даже землетрясения сладить не в силах. Так что обычный наш пейзаж - хламогорье, а природные заповедники - лишь редкое исключение из него. На фоне пейзажа из упаковки, которую слущили с себя продукты, снуют оживленные толпы, занятые потреблением всего распакованного, а также последнего натурального продукта, каким еще остается секс. Но и он снабжен уймой оберток и фантиков, ведь что такое платья, зрелища, розы, помада, как не рекламная упаковка? Цивилизация достойна восхищения лишь в отдельных своих фрагментах, подобно тому, как достойна восхищения безукоризненность сердца, печени, почек, легких: бесперебойная работа этих органов вполне осмысленна, пусть даже деятельность тела, состоящего из столь совершенных частей, начисто лишена смысла - если это тело безумца.
То же самое, вещает пророк, наблюдается в сфере духовных благ: чудовищная махина цивилизации, разогнавшись, стала автодояркой муз - и теперь распирает библиотеки, затапливает книжные магазины и газетные киоски, переполняет телеэкраны, громоздясь избытком, одна лишь нумерическая мощность которого означает немалый убыток. Если по Сахаре разбросаны сорок песчинок, от отыскания которых зависит спасение мира, то мы не найдем их точно так же, как четыре десятка спасительных книг, давно написанных, но потонувших в груде макулатуры.
Итак, прежде чем наши души напитаются этими откровениями, они подавятся хламом, которого в четыре миллиарда раз больше, - а впрочем, уже подавились. Предреченное пророчеством уже сбылось, только осталось незамеченным во всеобщей спешке. Выходит, это не пророчество, а ретророчество.
Его пришествие возвещают Знамения: утомление, опошление и отупение духа, а также акселерация, инфляция и мастурбация. Духовная мастурбация, рукоблудие - как творческий метод.
Силу воздействия сохраняет лишь один раздражитель - мощный рев; но так как все больше народу ревет, используя все более мощные усилители, то раньше полопаются перепонки, чем что-то постигнет дух.
По новому, установленному им, кодексу нелегальное сочинение, распространение, хранение и даже изъяснение жестами какого-либо продукта творчества с целью извлечения барыша или славы карается изоляцией от общества, принудительными работами, а в случае рецидива - темницей со строгим режимом, твердым ложем и поркой в каждую годовщину правонарушения. За контрабандное распространение в обществе идей, пагубное влияние которых сравнимо с автомобильной, кинематографической, телевизионной и прочей заразой, грозят суровые наказания вплоть до исключительной меры, с выставлением к позорному столбу и пожизненным принудительным употреблением собственного изобретения. Наказуемы также покушения на подобные деяния, а в случае заранее обдуманного намерения предусмотрена постыдная маркировка в виде несмываемого штампа на лбу "Враг Человека". Графомания, не преследующая целей наживы (или, иначе, Творческая Нимфомания), не наказуема, но лица, страдающие этим недугом, изолируются от общества как социально опасные; их помещают в особые закрытые заведения, снабжая, из человеколюбия, изрядным количеством чернил и бумаги.
Разумеется, мировая культура ничего не потеряет от такой регламентации, напротив, начнет расцветать. Человечество вновь обратится к сокровищам прошлого; ведь имеющихся изваяний, картин, драм, романов, машин, аппаратов хватит на многие столетия. Вдобавок всякому будет дозволено совершать так называемые эпохальные открытия - только бы сидел себе тихо.
Устроив все наилучшим образом, то есть спася человечество, мой герой переходит к последнему вопросу: как поступить с уже существующим кошмарным избытком? Он заявляет: все созданное в мире людей - даже если там и укрыты бриллианты мысли - ничего не стоит, взятое в совокупности, ведь никто не отыщет этих бриллиантов в океане мусора. Поэтому он предлагает уничтожить буквально все, что создано нашей цивилизацией, - фильмы, иллюстрированные журналы, открытки, партитуры, книги, научные труды, газеты; такое деяние стало бы истинной чисткой авгиевых конюшен - при полном сведении прихода с расходом в конторских книгах истории.
История на этом практически заканчивается. Мой герой, арестованный мной же, заключенный в камеру пожизненно, готов уничтожить все, созданное человеком, но не может уничтожить себя, созданного человеком, мной. Его жизнь в размер с мою, так что история его тоже будет иметь точку.
|