Олелёнок Единорог : другие произведения.

Приют странника

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Написано в форме дневника, психодел. Реальность и вымысел смешиваются так, что я и сама не помню, где мое настоящее прошлое, где история заколдованной эльфийской девочки. Бог весть... Большинство персонажев мои "воображаемые друзья", сюжета, как такового нет, и все же...
  Приют странника.
  
  Посвящается плоду моего воображения.
  
  Тот, с кем я говорю, не может мне ответить,
  даже если захочет этого всем своим птицебумажным существом
  и телом, расчерченным в клеточку.
  
  
  
  How can I live from day to day? I don"t know...
  Where is my god?
  I sought it in a gray emptiness, but I just can"t find.
  And then, I had slept like a child.
  I saw a dream and there were flowers.
  I was somewhere between the life and the death, without there...
  And in flowers, my hands, and in the sky I felt my god...
  I felt it in a sudden wind, bursting into opened window,
  And singing about far away lands and seas.
  This song was about someone living at the seaside.
  He likes to take a walk, when a storm came on the sea.
  His house stands on the top of the high mountain, which climb into the heaven.
  And huge waves are striking against impregnable cliffs, wresting from the hearts
  of the mountain a heaps of stones and throwing them at the depth of the sea.
  Above seas chasm outstretched my god.
  I see it living in flowers, my hands and in the heaven.
  God penetrates the sea, the cliff, the house, and someone living at the seaside.
  Someone but me.
  And the north wind sings about me.
  It"s flying in the opened window, like a part and a parcel of god.
  God picks up stars as flowers and put it on my palms.
  I hear a tender voice.
  It tells solemnly and softly that the sky belongs to me.
  
  
  
  ***
  Случается, ангелы слетаются стайкой на окно.
  Играют крохотными палочками на сосульках, поют.
  Кто слышал эти песни - чист сердцем и душой, навсегда.
  
  Где-то, между землей и небом... где-то, но нет у земли края, ибо она круглая и вертится.
  Где-то стоит себе синий замок.
  Волшебный дом - приют странника, если его застала врасплох темная ночь или зима.
  
  Северная башня вздымается под самые небеса. У нее нет крыши. Через окно без стекла и ставен можно долгими вечерами наблюдать северный ветер. Бывает, там происходят странные (или волшебные?) вещи.
  
  Южная цитадель хранит в себе тепло очага, уют шерстяного пледа и нежность парного молока с медом.
  
  Западная стена с севера на юг, с высокими витражами и арками, распахнула крылья в алом закате умирающего солнца.
  
  Когда солнце садится, оно становится ближе к земле и людям, бродившим по ней тысячелетиями.
  Оно приближается и оттого как будто - добрее и человечнее. Возможно, тогда оно способно услышать все наши молитвы и страдания, поиски и заблуждения. И тогда оно прощает нас - блудных детей и протягивает нам руки, чтобы заключить в свои божественные объятия.
  
  Небольшое поле с белыми и голубыми цветами. На пригорке - дерево с темно-синим стволом и иглами - сосна. Она стоит здесь тысячи лет. Будда, будучи еще юным и человечным, отдыхал под ней и смотрел на цветы. Теперь он божественно стар. На дереве - серебряные колокольцы и корабли из дымки, а на шершавых запястьях - атласные ленты.
  Мягкая трава караулит твои колени, как нежный котенок, оплетает ноги. Ступая, сбиваешь руками синий, желтый, белый пух, а легкие пушинки гоняют ветер, колдуют ангелов и новые цветы.
  
  Иногда Замок поет. Он направляет песню-птицу к далекому Сердцу где-то на краю вселенной. Оно бродит по самому краю, болтает с черепахой и слонами, задает загадки китам. Только Сердце знает дорогу к Замку и готово пройти горы и топи, зыбучие пески и реки с аллигаторами, чтобы послушать звон колокольцев и ветер у северной стены.
  
  ***
  Как я смогу жить изо дня в день?
  Я не знаю...
  Где мой Бог?
  Я искала Его в серой пустоте,... но никак не могла найти.
  И тогда я уснула, как ребенок.
  Я видела цветы во сне.
  И в цветах, руках и небе я чувствовала Бога!
  Я чувствовала его в ветре, ворвавшемся в распахнутое окно,
  Поющем о дальних странах, о морях, о ком-то,
  Живущем на морском побережье.
  Он любит в одиночестве бродить по воде,
  когда на море приходит буря.
  Его дом стоит на вершине высокой горы, уходящей в небо.
  И огромные волны бьются о неприступные грани,
  Вырывая из сердца скалы каменные глыбы и руша их в бездну моря.
  Над морской бездной распростерся мой Бог.
  Я вижу Бога, живущего в цветах, руках и небе.
  Бог проникает в море, в скалу, в дом,
  В кого-то, живущего на морском побережье.
  Этот кто-то - Я!
  И поет обо мне ветер, ворвавшийся в распахнутое окно,
  словно частица Бога.
  Бог срывает звезды, будто цветы, и кладет их в мои ладони.
  Я слышу тихий голос,
  он говорит торжественно и тихо,
  что небеса принадлежат мне...
  
  ***
  Я отложила Барикко[1] , но на пальцах осталась морская вода и туман.
  Если бы мне хотя бы на одну из пропастей бездонной бездны приблизиться к тебе в описании моего дома - основы моего бытия, стержня духа.
  
  ***
  Когда я говорю, что я эльф, все смеются и считают меня странной девочкой. На что мой знакомый единорог однажды сказал, что в корне с этим не согласен. "Скорее, не от мира сего", - он тряхнул гривой лунного цвета и рассмеялся. Единороги, знаете ли, редко смеются. Но у моего приятеля с чувством юмора все в порядке.
  Он - самый настоящий единорог (а не какое-то там мифическое животное) - и чтобы подчеркнуть свое естество, он всячески проявляет свои единорожьи привычки. Например, его нельзя поймать, даже взглядом. Но когда мне хочется его увидеть - достаточно мелодичного звона колокольчиков, и он появляется. Иногда он похож на солнечный луч, иногда - на чью-то несуразную тень. Взбалмошный и непостоянный во всем. В тоже время безмерно тщеславен, как и полагается единорогу.
  Он - мой единорог, но утверждает, что это я его девочка. Я не возражаю, во всяком случае, это не отражается на наших отношениях.
  
  ***
  - Поиграй для меня, - попросила Котенок.
  Самый благословенный инструмент - флейта, потому что только дыхание, подобно Духу Святому, способно творить музыку и вселенные. Недаром же Кришна играл на флейте!
  Музыка - волшебное колебание божественности души. Позволь, я согрею тебя губами, - тонкая флейта без дырочек и мундштука.
  Жидкий огонь из сердца поднялся к горлу и прорвал его на тысячу тонких розовых лепестков. Вот и вся музыка.
  Я отложила инструмент, а мелодия еще долго дрожала в воздухе.
  - Помнишь моего дорогого друга? - спросила я, - Вчера я встретила его на Плотинке. Он сбил меня с ног своею радостью.
  У моего дорогого друга огромные руки, и сам он большой и пушистый. С ним уютно. Он называет меня сказочником, но я всего лишь ученик-недоучка у никому неизвестного волшебника.
  - Он налетел на меня, словно ураган, и обхватил своими крылами.
  Его руки созданы для объятий - сильные и нежные, надежные руки.
  - "Ты посмотри на радугу!" - воскликнул он, осторожно разворачивая меня на сто восемьдесят градусов. Я улыбнулась: "Твоя работа?". Он довольно закивал головой.
  Мир полон необъяснимых чудес, и мой дорогой друг одно из них.
  Иногда я забегаю к нему по пустякам, а он согревает меня горячим чаем. Я люблю смотреть на дождь из окна моего дорогого друга. Это особенное окно: оно не искажает любви, не привирает ее чистые проявления.
  Котенок улыбается, когда я рассказываю о моем дорогом друге.
  - Затем, - продолжала я, - Мы целых два часа молчали и смотрели на воду. От одной капельки к другой протянулась река. Мы молчали, - говорила вода. Одна капелька - мой дорогой друг, другая - я. Все просто. Слова - это уже лишнее.
  Котенок уже давно пошла спать, а я осталась сидеть на подоконнике. Остывшая флейта лежала рядом. Весь оставшийся вечер я к ней больше не притронулась (или ночь?).
  Великое бессилие души - последнее трепыхание прозрачных крыльев, нанизанных на тонкую иглу. Такое можно сделать только с человеческим сердцем, ни с чем более.
  Я тихо подумала о Горе, улыбнулась и вместе с тем: "А сколько еще чудесных людей дождались своих возлюбленных этой весной?". Но никто мне не ответил. Еще недолго посидев, я вернулась в комнату, там уже все спали. Я свернулась клубком под боком у Вика. А радуга в кулаке давно перестала биться, верно, тоже уснула.
  
  С утра я отправляюсь домой к Марусе.
  Путь неблизкий: сто лет на трамвае, двести - пешком до "Индустрии", сто - на автобусе. Я уже привыкла, если об этом можно так говорить.
  Солнце вкрадчиво заглядывает в уголки глаз. Асфальт, как голый король без сказки, все еще наивно полагает себя одетым в снег. Но на нем нет даже черных пятен от луж. Осматриваюсь на дороге. Одной рукой глажу другую, пытаюсь улыбнуться. Но не нахожу подходящей улыбки. Отправляюсь в путь. А ведь самое главное - это решиться, и не важно, на что.
  Идя по улице, смотрю на обнаженную снегом желтую прошлогоднюю траву, знаю, - где-то, у самого порога, бушует радость, клокочет, ревет, но не может прорваться. Смотрю на благословленные солнцем проталины, ловлю радость за хвост, как бумажного змея, но она ускользает: слишком глубоко, чтоб заставить меня танцевать. И весна не весна!
  В воздухе носятся сумасшествия и ангелы.
  Если закрыть глаза - можно смело смотреть на солнце. Вот оно горит у тебя во лбу, все согревающее, всех любящее. А ты сам - луч, несущийся к земле на световой скорости, обалдевший от любви и восторга. И когда открываешь глаза - мир становится радостно голубой. Голубые дома, раковины, пешеходы и музыка. Истинный свет мира, без напяленной лживой маски совершенства. Маленький, пушистый, ранимый, доверчивый мир. Только солнце и может так обнажать истину, бережно раскрывая каждый ее лепесток. Только солнце. Больше никто.
  Недаром же Кришну разумеют играющим на флейте!
  
  Я открыла дверь. Маруся встречал меня на пороге.
  - Привет, привет, - сказала я.
  Кобель активно рулил хвостом и улыбался во всю свою овчарочью пасть.
  "Она погладила собаку по широкому лбу
  и почему-то вспомнила про птичку и про бу-бу"... [2]
  Интересно, что имела в виду Верунчик?
  
  Иногда я выхожу покурить на балкон. Когда никого нет дома. Когда мама на работе.
  У мамы есть старая приятельница. Я представляю себе, как мама в разговоре с ней, упиваясь собственными словами, сообщает, что я - ангел, чистая девочка, хорошо учусь в институте и, скорее всего, закончу его с красным дипломом; что мой молодой человек - милый мальчик, инженер, а я, не дочь - сказка: не пью, не курю.
  Тушу сигарету...
  Но когда мы с ней ссоримся, (никто не увидит), она в сердцах называет меня дрянью. Самое обидное ругательство, кажется мне.
  Иногда мне невыносимо хочется, чтобы она закурила, и мы, просиживая на кухне долгие вечера, поглощали квадратными метрами сигаретный дым. В такие минуты я вою от одиночества. Ибо меня нет, есть только годами надуманная иллюзия мамы.
  Я возвращаюсь в комнату, проходя мимо зеркала, останавливаюсь, но не нахожу отражения и тогда кричу в пустоту: "Пожалуйста, мамочка, не рисуй из меня образа, ни чистый, ни образ трудного ребенка, не оправдавшего твоих надежд. Мне не сыграть!".
  
  ***
  Когда я прочитала моему приятелю единорогу первые две страницы, он только с непонятным мне чувством подпрыгнул на месте. И я рассказала ему, о чем и о ком собираюсь написать. Говорила я долго, восторженно. Он все молчал, его взгляд рассеянно блуждал по дереву. Мои слова текли, как вода из крана, тысячи мыслей, тысяча образов, идей. И когда я, наконец, замолчала, он строго так посмотрел на меня, как будто ждал от меня продолжения.
  - Все, - сказала я, опуская глаза.
  Он немного потоптался на месте и промолвил:
  - А теперь, попробуй-ка, девочка, облеки это все в слова на бумаге.
  Он недолго постоял, ожидая моей реакции (я же прикусила язык) и исчез, как обычно это делал, когда я утомляла его.
  Ох уж и трудные эти единороги!
  
  ***
  Али баба и сорок разбойников.
  
  - Девушка, возьмите семечек.
  - Нет, спасибо.
  - Возьмите, возьмите!
  - Неудобно грызть в автобусе.
  - Отчего же? Посмотрите на нее, - кивает в мою сторону, (я грызу орехи).
  - Будьте проще, сейчас жизнь такая. Хотите, я вам кулечек сделаю? - достает из кармана кусок газеты, сворачивает в конус и протягивает девушке в синем пальто. Она улыбается.
  Открытый, искренний человек, одаривающий своей радостью всех.
  Не часто встречаешь в транспорте среди серых безрадостных лиц искреннюю улыбку. Да восторжествует она над безликим унынием!
  
  ***
  Голос.
  Закат
  Поющее дерево
  Голубоглазое поле
  Лес
  Бельчонок на ветке
  Волк
  Прибрежные скалы
  Пустынный пляж
  Двое, занимающихся любовью
  Море
  Спина касатки, рассекающая волны
  Синяя птица
  Берег
  Трасса
  Дальнобойщик, спешащий домой
  Город
  Огни города
  Дорога
  Окурок на обочине
  Желтый автобус
  Первое сиденье слева от третьей двери
  Ты...
  
  ***
  Кошки - это ангелы-хранители, которые однажды умерли, чтобы стать ближе. Зачем разъяснять? Некоторые вещи, суть которых - ЛЮБОВЬ - необъяснимы, они в крови в виде определенных химических элементов, на уровне интуитивных чувств и ощущений, так понимают только пальцы и немного губы (когда не затуманены пеленой страсти).
  Метеогорка - тронный зал нашей королевы. Но никто не приходит преклонить колено перед Ее Величеством. О ней все знают, но никто не говорит. Как некая легкомысленная тень она ездит по улицам в сине-белых автобусах. Не в шикарном лимузине. Ведь иначе, где еще оказаться истинной королеве, как не в автобусе, метро, на главном проспекте, скользящей в толпе прохожих, в центре жизни ее королевства. У нее нет подданных, нет слуг, только город и Метеогорка. Там ее тронный зал.
  Однажды я встретила ее там, облокотившуюся на ограду и глядящую вдаль. Она была печальна.
  - Разрешите Вашу руку, Ваше Величество, - сказала я, отвесив поклон.
  Она улыбнулась и подала мне ладонь.
  - Какая красивая рука. Рука человека, не знающего ни страданий, ни счастья, ни любви, ни ненависти. Кристальное простодушие. Нет линии жизни, нет линии смерти, тонкая тень сострадания, линия ожидания, линия кротости, линия высшего знания, линия бесконечного спокойствия. Вот это - странствие, это - неземная красота. А это... о, Вы еще встретите своего короля, Ваше Величество. Не смейтесь, это все правда.
  
  ***
  в автобусе...
  Синие камни.
  Правда, синие?
  А почему синие?
  И где эти камни? [3]
  
  ***
  Коля - мастер додумывания и досказывания за других. Иногда даже кажется, что он все знает. Знает, что Сэш не любит Найдену, а Тошка - ребенок, у которого нежности в достатке, не хватает лишь мужественности.
  Игра в Красную Шапочку под личиной Розовой [4] вошла в привычку. Но ответственность - самая большая ложь, которую вообразили себе люди. А если честно, нам просто хочется, чтобы о нас заботились. И Тоше, и Сэшу, и, конечно, Найдене. Ей этого очень хочется, быть может, даже больше, чем им. Но кто бы смог. Под мелодию Джо Дессена (кружащую под потолком автобуса) не вызывающую даже хрупкого сожаления, я думаю о Найдене. Я хотела бы, чтобы Коля ошибся в этот раз. Любой человек способен на любовь, даже самый обманутый и обиженный. Даже Сэш...
  
  ***
  На улице темно. Снова идет снег. Настроение, радость, любовь, доверие в дауне. Но...
  - Подожди, - говорит Ника. - Еще чуть-чуть, и ты вдруг поймешь, что это уже весна - и офигеешь! И все твои траблы станут незначительными и мелкими по сравнению с тем, что происходит. Тебе захочется жить.
  
  ***
  У нас была странная встреча. Я вышла на опушку леса. Там росло дерево, вид которого трудно было бы определить даже самому отъявленному ботанику. Оно чем-то напоминало поющее дерево на синем лугу. Луг был тоже похож на тот, что вне времени и расстояния. Мне понравилось это место, и я решила вздремнуть на траве.
  Меня разбудил чей-то настойчивый взгляд. Я открыла глаза и увидела его. Единороги всегда были чересчур любопытны. Теперь я это понимаю.
  В нем не было ничего человеческого. Та, которую вообразил Питер Бигл [5], была всего лишь сновидением. Но я в упор смотрела на единорога: и львиный хвост, и грива до середины спины, что морская пена; и легкий пушок на лодыжках; и тонкая, длинная шея; и быстрые оленьи ноги, и окрас, цвета снега, выпавшего лунной ночью; и витой рог. ... Это был единорог.
  - Здравствуй, - он поклонился. - Прости мне мое невежество, но ...ты человек?
  Я опешила. Потом ответила:
  - Так же, как и ты, - единорог, наверное...
  Единорог кивнул.
  - Я никогда не встречал в моем лесу человека. Да-а. Позволь поинтересоваться, а как ты сюда забрела?
  Мотнув головой, сметая наваждение, отвечаю:
  - Я часто гуляю здесь одна. Но эту полянку и дерево вижу впервые. И... единорога никак не ожидала встретить сегодня.
  - Я помешал тебе?
  - Нет, нет. Скорее, я здесь лишняя.
  Он обошел меня, внимательно разглядывая, оценивая.
  - Это очень интересно, - пробормотал он себе под нос, потом добавил. - Пожалуйста, не уходи так скоро.
  Слегка наклонив красивую голову, единорог повернулся к дереву.
  - Оно зачаровывает, не правда ли? Расскажи мне, что ты знаешь о единорогах.
  Я смутилась, а что вообще я могла знать?
  - Все больше понаслышке, из сказок людей, таких же, как и я.
  - О нас все еще слагают легенды... А песни?
  - Нет, песен мне не приходилось слышать.
  - Жаль. Они могли бы быть очень красивыми.
  Я прислонилась к стволу спиной.
  - Слышала я, что вы самые прекрасные существа на свете. Да уж, сказки не врут. Но правда ли, что приручить единорога может только юная девственница королевской крови?
  - Девственница королевской крови? Хм, врут, хотя следует отметить, что мы не равнодушны к благородству и чистоте души.
  - А колокольчики?
  - ??
  - Разноцветные ленты, флажки. Разве не ими эти самые принцессы подманивают единорогов?
  - Вы, люди, склонны к преувеличению. Но в одном вы абсолютно правы, ничто не имеет над нами такой власти, как звучание колокольчиков. Мы любим этот звон, он способен околдовать любого из нас. Но потерять разум и позволить поймать себя... Нет, разве что по чистой случайности.
  Я посмотрела на небо: солнце приближалось к закату, и мне пора уже было возвращаться. Я улыбнулась волшебному созданию и предложила:
  - А хочешь, я принесу тебе завтра самых разнообразных колокольчиков? Их можно будет повесить на дерево, и ты сможешь в любое время наслаждаться этой музыкой.
  Единорог задумался.
  - А ты правда можешь это сделать?
  - Да.
  - Это было бы замечательно. Я не смел и мечтать о таком. Тогда принеси, пожалуйста.
  - Ну, мне пора, - сказала я, поворачиваясь к тропинке. - До завтра?
  - До завтра... А ты сможешь снова найти дорогу сюда?
  - Думаю, да, если ты поможешь мне. Я попробую.
  
  Я вернулась только через день. Единорога еще не было на полянке. Я подошла к дереву и развесила на нем алые и белые ленты, мелодичные колокольчики, звонкие бубенцы, приглушенные "музыки ветра". И стала ждать. Он пришел. Вы бы видели! Он прямо-таки остолбенел. Таращился на дерево и не мог пошевелиться. Я наблюдала за ним несколько минут, а он даже не шелохнулся. Замер так у дерева. Стоило только ветру дунуть - тонкий перезвон поднимала каждая веточка, мелодично, с чувством совершенства каждого звука. А он стоял перед деревом, как прикованный. Я подошла к единорогу и погладила его по спине. Он не отпрыгнул в испуге, но, медленно повернув голову ко мне, прожевал:
  - Невероятно...
  Я пожала плечами.
  - Проводи меня на опушку.
  - Д-да-да, конечно, - медленно кивнул белый зверь, как зачарованный.
  Мы долго брели молча, пока тишина не настигла нас где-то у опушки и не придавила плечи. Мы остановились. Я посмотрела себе под ноги: никакой тропы там не было - все одна трава по самое колено.
  - Знаешь, - осторожно промолвил единорог. - Мне нравится с тобой разговаривать.
  - Мне тоже... - точно эхо отозвалась я, все еще рассматривая траву под ногами.
  - Пожалуй, я бы даже обрадовался, если бы ты вернулась еще раз.
  - Я тоже...
  Я вышла леса, не оглядываясь, потому что знала: если я вернусь, то снова повстречаю его там, обязательно. Несомненно.
  
  
  
  ***
  Сердце:
  Дрожание пламени
  Вдох
  Осенний лист, на зеленой ветке
  Вдох
  Облако высоко в небе
  Вдох
  Дорога далеко впереди
  Вдох
  Птица, пикирующая над башней
  Вдох
  Луч, скользящий украдкой на полу
  Вдох
  Дом, призывающий Сердце
  Вдох
  "Тук", - отвечающее Сердце -
  Вдох
  "Я приду"
  Выдох.
  
  ***
  Я проснулась и в голове все еще звучала песня: динь-динь - голосили колокольчики. Путь недалек, но кто отыщет? Лети, маленькая птичка, дин дон. Я жду.
  Я собрала свой маленький рюкзак и отправилась в путь. Так всегда бывает. Фьюить, фьюить. На деревьях чирикали птицы. Фьюить - одно из моих имен, безоговорочных и истинных.
  Я решила добираться автостопом. Нет дороги, которая бы вела в то место, о котором я собираюсь рассказать. Вернее, нет такой земной дороги. Но путь, которым я следую каждый раз, когда Голос позовет меня, на эльфийском звучит как "Дальнур Чизральбир". Это означает Дорога Невозвращения. Сальварат же называет его Тропою Сердца. Ибо только Сердце может отыскать эту Тропу. Ведь если правильно идешь, то что-то внутри тебя поет тихонечко и сладко-сладко: Тики так. Тики тук. Тики тух...
  Первым подвез меня оранжевый кришнаит. Мы долго говорили с ним о религиях мира. Он спросил меня, а какая религия больше нравится мне? Буддизм? Или я исповедую православие? Я отвечаю. Однажды мы с Христом сидели на берегу моря. Он чертил на песке пальцем звездное небо, но накатила волна и смыла все знаки. Осталась только луна. Круглая и щербатая, желтая, как глаза единорога. Я сказала: "Теперь я верю в Тебя, Господи". А он покачал головой и исчез. На песке остались только сандалии, посох и следы, ведущие от моря к бледным холмам на горизонте.
  - И что случилось дальше?
  - Я проснулась.
  Мы оба весело рассмеялись. Но в какой-то момент ему нужно было свернуть, а мне идти прямо. Мы попрощались на развилке. Жаль, что мы больше никогда не увидимся. Никогда больше. Нет. Не жаль.
  Хрупкие сумерки, ведущие в никуда. Но я ищу рассвет. Я смотрела на темный лес за окном КАМАЗа. Там, наверное, где-то за трассой, деревьями, снегом, луной, речкой или ближе - спешит Сальварат. И, может, фары осветят его на мгновение, и я увижу его. На секундочку, но этого будет достаточно.
  - Что такого ты там увидела, русалочка? - спросил усатый армянин.
  - Ничего. Ничего, что можно было бы увидеть.
  - Ты говоришь загадками, дорогая.
  - Самая трудная загадка на свете - это жизнь. Я иду домой. Я знаю, он ждет меня где-то там, за деревьями, и, может быть, полями и речками. И я мчусь к нему в вашей машине. И когда я выйду из нее, то мы уже больше не встретимся, нигде, никогда. Не так ли? Но что тогда свело нас сейчас здесь в эту минуту? И почему вы поехали именно по этой дороге?
  - Но я всегда по ней езжу, дорогая. Много лет, очень много.
  Я покачала головой, - он не понимает меня. Да мне и не нужно было его понимание. Тогда что же?
  Но вот светает, и я выхожу из машины. Прощаюсь.
  - Счастливого пути, русалочка! - слышу вслед. Поворачиваюсь и вхожу в лес. Я чувствую: близко. Уже скоро я смогу отдохнуть. В лесу темно. Но я продолжаю идти. Небо над ветками светлое. Тьма медленно сворачивается, как ломкое полотно выглаженной ногтем фольги. Она стекает большими каплями со стволов и тонких веток, собирается черными пятнами на земле. На тропинке меня догнал Сальварат. "Привет!" - улыбнулась я. "Чш-ш-ш", - мягко зашипел он и лизнул мне руку. Он прав, не стоит нарушать эту трепещущую тишину, иначе можно не услышать Голос. Лучше не говорить. Но петь можно. И играть.
  Я достала флейту. Вспомнила оранжевого кришнаита и позволила себе его забыть.
  По мере того, как звук распространялся в пространстве, лес уменьшался, утро набирало силу.
  Я не знаю почему, но мне хочется плакать. Мой овчинный плащ стал тяжелым от снега и ветра, и я еле-еле несу его на своих плечах. Ветер переменился: свежий и холодный - это мой ветер. Небо. О небо! - глубокое и синее, как я люблю тебя! Дай мне надышаться тобой! Я вижу свой дом и дерево на пустыре. Микаэль Эльбири Вагхтанар. Я помню твое имя, остывший замок! Сосна - синяя, старая сосна, она всегда тепло и радостно ожидает моего возвращения домой.
  Оно невозможно, если верить названию дороги.
  Я всегда возвращаюсь. Ветер умчался вперед. Он зазвенел в колокольчиках, висящих на синей лапе сосны.
  Рвал голубые ленты, качал корабли.
  Я люблю тебя, любовь моя. Поцелую пахучий ствол, зацелую. Подойду к дому, прислонюсь к каменной стене, почувствую ее дыхание, стану дыханием моей стены. Коснусь ладонью, заплачу.
  Многоликая Атех [6], рукокрылая, приходила однажды в мой дом. Воспользовавшись, случаем, я спросила у нее, какую религию выбрала она, неумирающая. Одиночество. Ее ответ был так похож на нее, мне бы тогда ее удержать, но несуществующая принцесса вскоре рассыпалась на рой звонких и ярких тропических птиц. Правда уже тогда она пришла в мой дом, будучи лишь сновидением.
  На востоке поднимается солнце. Не спеша, соблюдая извечный ритуал древнего божества.
  "И тебе - здравствуй!"
  Дерево поет: звенят все его колокольцы, ветер шумит в ветвях и иглах. Под эту священную музыку я совершаю танец Возвращения. И затанцевалась бы до забытья... только
  Сальварат осторожно лизнет мои пальцы и войдет в дом. Потом войду я. Разожгу огонь в камине, подкину дров. Разложу плащ на полу сушиться. Посох прислоню к стене. Сама лягу на шкурах у огня и усну. Сальварат уснет рядом. Я не закрою двери: брат в пути, он вскоре вернется.
  На заднем дворе есть колодец с родниковой водой. Она сладковатая и ледяная. Ей хорошо умываться: она обжигает кожу, будоражит органы, проясняет мозг. Набрав в таз воды, я вымыла голову, шею и руки. Затем облилась. На мокрое голое тело приятно натянуть старый, мягкий, мешковатый балахон, подпоясаться.
  Я взяла ведро, молча принесла воды в дом. [7] Потом натаскала поленьев из Северной башни. "Ты долго не приходила", - вздохнул погруженный в легкую эйфорию Эльбири. В ответ я лишь погладила сильные, щербатые стены. Как еще я могла ответить любимому? В его чувствах не было упрека. Вагхтанар никогда не испытывал обиды. Только нежность и любовь.
  Я выгребла из камина старый пепел, угли сложила в корзину и разожгла огонь. Сладко трещали ветки и ощущение уюта, надежности, безмятежности снова поселились в моей душе. Стало сонливо и спокойно. Очень хотелось есть. Тонкой лучинкой запалила свечу на столе. Сальварат улегся на шкурах у огня, пока я колдовала над обедом.
  Мы выпили горячего чая с вином, принесенным мною прежде из деревни у подножия Микаэль Эльбири Вагхтанар, дальше через реку. Съели немного меда с хлебом, оставшимся еще с дороги.
  Я плюхнулась в кресло у окна. Еще одно, похожее, жило на чердаке. Впрочем, оно иногда перемещалось по собственному желанию. Нет, нет, в это старое кресло не вселялся какой-нибудь бесприютный призрак. Просто все в Эльбири было одушевлено, а значит, - чувствовало, желало. Правда, со временем свои прогулки кресло совершало все реже и реже, постарело, отсырело, подхватило хронический скрип.
  Снежные сумерки за окном насыщаются в ночь. Уже не так скоро темнеет. Во дворе стонет под натиском вьюги ветер. Юный, весенний, голубой. Сальварат открывает двери, впуская бедняжку. Ветер, покружив на коврике, как призванный с улицы пес, засыпает. А обманутая вьюга ревет, ругается на наши теплые окна. Но здесь она бессильна.
  Плавлю собственные мысли в огне камина. Со временем приходит умиротворение. Но человеческое время немыслимо здесь. Секунды меряются сгоранием пламени в камине, таянием свечи на столе, восходом и закатом солнца, приходом весны. Здесь не было прошлого, не наступит будущее. Это и есть настоящее время - ВРЕМЯ НАСТОЯЩЕГО.
  Я проснулась засветло. Огонь в камине давно потух, тлели маленькие угольки. Сальварат еще спал. Я сладко потянулась и встала. Немного порывшись на чердаке, нашла свой овчинный плащ с медными пряжками и тисовый посох, белый свитер из козьей пряжи, синюю ленту и нить колокольчиков. Надев все это, отправляюсь на утреннюю прогулку. Выпустив ветер во двор, выхожу следом. Серые камни, голубоватый воздух, вуаль сумерек. Курю, вглядываясь в восток. Вскоре взойдет солнце.
  Дорога в деревню ни близка, ни далека. Само местечко - ни большое, ни маленькое. И люди там ни злые, ни добрые. Люди как люди. Как везде. Но...
  Зачарованы. И мне бы их отпустить, но не знаю возвратного заклятья. Так они и живут, не представляя себе, что кроме Эльбири есть другие города и деревни, что земля круглая и вертится, и солнце - звезда, а не бог. Как-то пыталась им рассказать... Но они не слышат. Я не знаю возвратного заклятья. И не знаю того, кто сотворил с ними такое. Так и живем. Они называют меня госпожой, дают молоко и мед, кормят моих чудовищ.
  По снежному склону спустилась к реке. Она текла куда-то на север; там, чуть дальше, река набирала в ширине и глубине. Неподалеку, против течения, есть маленький мост. Я называю его мостом Муми-тролля и Снусмумрика. Правда, здесь никто не знает, кто такие муми-тролли, да и я не уверена в их существовании. Сразу за мостом расположилась деревня. Тихо прохожу по спящей улочке. Где-то кричит петух. Мычит корова.
  Среди прочих домов нахожу глазами небольшой аккуратненький домик. Стучу в резные двери. Открывает Марта.
  - Госпожа!
  - Здравствуй, Марта.
  - Проходи, проходи, милая. Мы как раз сели завтракать.
  Я вошла в широкие, светлые сени. В центре стоял большой дубовый стол, за ним, на лавках, сидели Ирек, Магдалена и глава семьи Даниил.
  - Здравствуйте, - говорю я, сбрасывая в угол тяжелый плащ.
  Меня усаживают за стол. Там - вареная картошка и жареная рыба, теплый кувшин с молоком и творог в миске.
  Ем предложенную вкуснотищу. Не поглощаю, как обычно это делаю Там-За, но вкушаю, смакую, наслаждаюсь. Утолив голод, благодарю хозяев.
  - А где сейчас Дана и Цендари? - спрашиваю.
  Марта кивнула головой:
  - Они в конюшне, - ответила она, широко улыбаясь.
  - Я возьму Дану?
  - ...
  - Я здесь с Сальваратом.
  - ...
  - Впрочем, заберу обоих, пускай прогуляются.
  На этом мой монолог завершился. Конечно, я знаю дорогу в конюшню, но Ирек, великий непоседа, выскочил из-за стола передо мной. Когда я вошла в сарай, он уже надевал уздечку на второго зверя.
  - Я думаю, они бы пошли и так, - смеюсь я.
  Он тоже засмеялся, но продолжал надевать уздечку - ему нравился сам процесс. Следом за мной входит Марта. Она подает мне плащ и сумку с продуктами.
  - Будь осторожна, милая, когда пойдешь в лес. Зима нынче была суровая, волки бродят голодные. Даже здесь слышно их тоскливый вой, - предостерегла она.
  Я не смущаюсь:
  - Сальварат тоже волк, правда, синий.
  Она кивнула головой, так, как будто синие волки встречаются на каждом шагу. В какой-то момент я даже почувствовала себя Красной Шапочкой. Но это неприятное ощущение быстро прошло, и я улыбнулась. Сумку, принесенную Мартой, я повесила на Цендари.
  - Я пошлю к тебе с утра Ирека, Олелёнок. Он принесет молоко и булочек с маком. Я испеку, - она улыбнулась.
  Я взгромоздилась на Дану.
  - Спасибо! - говорю на прощание. Уезжаю.
  Дана была белая, цвета снега. Первого. Однажды, светлое божество, легкое и прозрачное, как вуаль, наколдовало себе подобное сотворение - снежинку. Лунной ночью. Такого цвета.
  Цендари - рыжий, как огонь. И жжет, если быть неосторожным. Потому я не позволяю на нем ездить. Только я могу. Но в этот раз я одна. Еду на Дане, Цендари - рысью следом.
  Отпустив скакунов во дворе, вхожу в дом. Сальварата не видно (пошел прогуляться?). Разожгла огонь в камине. Попила молока. Мысли посетил Гор. Я попыталась представить себе его лицо - получилось очень смутно. Здесь трудно что-нибудь представлять. Место такое.
  Захватив ведерко с углем, я отправилась на свежий воздух. Там, на стенах, я рисовала: горы, драконов, единорогов, Эльбири, Вика, Гора, Котенка, моего дорогого друга и его замечательский плед, моего волшебника. Я наносила углем ветер и дождь. Где-то у меня шел снег, где-то пахло морем, а там, над самым полем, разгрозилась гроза.
  Я не сбегаю сюда, чтобы притупить свои неприятности. Я прихожу на зов, на песню. Но мне всегда приходится возвращаться назад в измерение, чуждое всякой ирреальности, вневременности, туда, где мир зиждется на людях и взаимоотношениях между ними, которые, независимо от своего характера, называются человеческими. - Почему я это делаю? - Я человек.
  
  ...И это странное напутствие, или нет, - образ жизни, вычитанный мною в какой-то книге по дзэн-буддизму, я не в курсе ее названия и имени автора, да и была ли вообще какая-то книга? - но переживание: "Возвращаясь из мира вечного в мир обыденный, делаешь паузу: если идет снег - пусть идет, если дождь - пусть дождь". Разве так можно жить? Я живу...
  
  Мы расстались с Сальваратом на трассе. Мне вдруг сделалось чуточку грустно, совсем немножечко не хватало, чтобы расплакаться. Я махнула рукой. Он хвостом. До свидания. До свидания. Будь здоров. Не скучай. Не забывай меня. Никогда. Он исчез в тени леса, а меня подобрала девятка.
  
  Пишу эти странные записки в каком-то кафе на окраине города А. Ночь мешает дождь со снегом и обрушивает это варево в мир. Мой дальнобойщик крепко спит в машине. Не стала ему мешать.
  Бог мой, сохрани нас в дороге. Дом мой, очисти сердце мое, дабы и во сне я слышала твой тихий и настойчивый призыв: "Возлюбленный странник моего одиночества, возвращайся ко мне, и до последнего камня я содрогнусь от восторга твоего присутствия. Стены мои превратятся в огонь, и я согрею твои руки. Крыша моя обернется небом высоким, и я брошу к ногам твоим звезды, странник мой. Возвращайся. Я жду".
  И тогда невыносимая, как "столетний дождь", тоска наваливается на плечи и шею, и я склоняюсь над листом бумаги. Спасибо за ручку под рукой и сжатый продрогшими пальцами посох.
  
  Вернувшись в город, я заскочила к моему дорогому другу. В это время он готовил солнечный чай, ничего сложного: заварка, лимон, сахар, лед, мартини и закрывающее заклинание. Из туч на землю бесшумно валился снег. На душе скреблись кошки, - казалось бы, весна обязательно начнется еще в конце марта. Но нет. Зима опять обманула все мои ожидания.
  Мой дорогой друг усадил меня в плетеное кресло на кухне.
  - Ты голодна?
  - Пожалуй.
  Он поставил передо мной стакан с чаем и баночку йогурта.
  - Ну, как, стоит еще?
  - Стоит, - дожевав, добавила. - Во веки веков. Аминь.
  Мой дорогой друг посмотрел в окно: снег все падал и падал, словно манна небесная. И казалось, что где-то высоко над городом и белыми хлопьями, за тучами и, может быть, еще выше был некто, кого назвали бы Богом. А может, и нет его. Но в воздухе, как подтверждение ему, звенели снежные ангелы. Мой дорогой друг распахнул окно и поймал одного такого ангела. Он держал его осторожно двумя пальцами за хрупкие крылышки, точно июльскую бабочку. Затем отпустил в комнате и закрыл окно.
  - Это хорошо, - сказал он. - Иметь свой дом, куда всегда можно вернуться и который будет стоять на этой земле, или другой, как перст Божий, во веки веков. Аминь.
  На мгновение в кухне воцарилась тишина. И только маленький серебряный ангел нарушал ее. Он отчаянно бился о прозрачное стекло, пытаясь вырваться на свободу. С каждым ударом его крылышки тонко звенели. Сломанная скрипочка валялась на подоконнике вместе с ошметками белых перьев и серебряной пыльцы. Мой дорогой друг снова открыл окно. Крошка, подхваченный ветром, счастливый, вылетел на улицу, звеня мелодично и грустно. "Таким же было наше прощание с Сальваратом" - подумала я.
  - Надо же, - словно думая вслух, пробормотал мой дорогой друг. - Казалось бы, в помещении гораздо теплее и уютнее, а эти свободолюбивые крошки бьются в кровь о стекла во имя снега и ветра, но от них и погибают.
  
  ***
  Сэш пришел, и старая боль засосала под ложечкой.
  Короткий стук.
  Найдена сказала: "Войдите".
  Он вошел.
  Мы встретились глазами. "Я ничего не обещал" - говорили его глаза. Если бы ты сам сказал это, или, может, что-нибудь другое. Мне было бы легче. Было бы легче продолжать ЖИТЬ даже бок о бок с твоим неумолимым молчанием после всегда обнадеживающего многоточия: "Я позвоню". Я же сидела у телефона, я же ждала!
  Обычно, когда люди расстаются, они прощаются. Но, как показывает практика, я заблуждаюсь в большинстве своих "обычно".
  Сколько ни перечитывай "Маленького принца", попадаешь в одну и ту же ловушку. Это капкан человеческих взаимоотношений. "Мы в ответе за тех, кого приручили" - фраза верна, если ее говорит ребенок или лис, может быть - роза. Проживая свою человеческую жизнь, мы каждый раз, не задумываясь, просим кого-нибудь: "Приручи меня". Но через некоторое время (может понадобиться всего несколько мгновений или десять лет) и пшеничного поля, похожего на светлые волосы Маленького Принца, уже не достаточно. И тогда мы легким намеком или уверенным требованием напоминаем ему, этому кому-нибудь, что мы в ответе за тех, кого приручили, т.е. "Ты в ответе за меня".
  Но я не держу тебя, пестрая птица, правда. Просто мне больно, и я не знаю, как справиться. Я справлюсь. Я знаю, ты полагаешься на то, что я сильная. Я тебя не подведу. Я - ТЫ - НАЙДЕНА - ТОШИК. Четырехугольник. Только все углы острые. И все мы уже истерлись в кровь об эти углы и грани. Больше нет силы. Я ухожу.
  - До свидания.
  - Лёлькин, ты вернешься? - Найдена разрывается между тобой и мной.
  - Я постараюсь.
  На улице мрак. И, если бы не эти звезды, может быть, пошел бы снег.
  В центре проспекта Ленина, между трамвайными путями, приумолкла аллейка. Я растворяюсь в ее темноте, вымучиваю несколько шагов и сажусь на скамейку между Бажова и Восточной. Напротив (я сразу и не заметила) сидит человек, парнишка. Потягивает пиво и слушает музыку.
  Прикуриваю сигарету, смотрю в сумрачность снега. Ночью снег прячет в себе сумерки. Оттого он горит белым пламенем. Если снег потухнет - жди Фенрира, так говорил папа, сидя на ступеньках, вот так же потягивая серый дым из трубки.
  Неожиданно из темноты ко мне протянулась рука с бутылкой "Сибирской короны". Несколько секунд я бессмысленно смотрела на эту руку, потом разревелась. Как будто что-то внутри меня провалилось, я плакала, рыдала, а рука терпеливо ждала. Другая осторожно легла мне на плечо. Бывает такое. Две руки из темноты, как из небытия. Они поддержат, они спасут.
  Два наушника короновали мою голову. В них Sinead O`Connor пела о том, что жить с тобой было очень трудно, но, может, стоит попробовать еще раз, ведь ничто не сравнится с тобой...
  А звали его Давид. Но для друзей Дэв. Дэвы - это индийские боги и зораастрийские демоны. Он решил, что я его друг. Мы прошатались всю ночь по городу. Забрели к мальчику с жеребенком. Как-то невзначай. Кольнуло. Прошлым маем эту статую показал мне Сэш. Такое случается. Иногда лабиринты памяти, страха, комплекса неполноценности - все заканчиваются в одной точке соприкосновения твоей и моей руки. Ну да ладно.
  
  Я вернулась только утром.
  - Я себе места не находил, - упрекнул меня Вик.
  Да, пожалуй, я не права. Но ночь была теплая, и пахло весной. Мой новый знакомый всячески веселил меня. Но сейчас мне было стыдно. Я могла хотя бы предупредить. Через Галю, Вовчика. Упершись глазами в пол, я не решалась взглянуть на Вика.
  Вот уже год мы скитаемся по чужим комнатам и квартирам. Сначала жили у Женьшень. Сейчас - перетираемся у Ники.
  Иногда мне кажется, что этого не изменить никогда. Что мы так и останемся бродягами навсегда, пока, наконец, сами не разбредемся в разные стороны.
  Однажды, просиживая и прокуривая зимний вечер со мной на замороженном подоконнике общаги, Ника спросила:
  - А Вик, он какой? Ты, наверное, понимаешь его лучше меня.
  Нет. Я его не понимаю. И мне кажется, что вместе-то мы по чистой случайности: упали два птенца из разных гнезд на землю и жмутся друг к другу, до поры, пока мамки не подберут их. В общем-то, и птицы мы разные - я - какая-нибудь синица, он - сизокрылый голубь. Так и живем, стрекоча на разных языках.
  - Я люблю тебя, - сказал Вик, наливая мне горячий чай. Только вздыхаю в ответ.
  
  ***
  Голос.
  И тогда я запел песню.
  Я посылал ее мелодию и слова с дождем, со снегом, с ветром, затишьем.
  Я рисовал твое лицо, я навсегда запечатлел его в сером тумане, встающем над полем каждую ночь.
  И в песне - ты, мой светлый ветер из синих снов.
  Подними мои паруса, раздуй огонь в камине.
  Усни на шкурах у огня.
  
  ***
  Найдена говорит, что в мае случится что-то невообразимо важное. Оно будет, когда все деревья покроются зелеными листочками, будет тепло и можно ходить в футболках. Но как разглядеть это важное за зелеными листочками? Ведь листочки это далеко не то, что имеет в виду Найдена.
  
  ***
  Я пришла к Найдене. Там за чашечкой чая сидел Сэш. И на меня, словно прогнившая крыша, опять обвалился мой комплекс неполноценности, штукатурка презрения к себе, балки тенденции к шизофрении.
  - Я забегу к Коле, - только и сказала.
  Коля был дома. Он еще та стерва! По некой игре, основанной на договоренности по умолчанию - он - моя "мамочка", а я - его "доча".
  - Там Сэш.
  - И что? - он наливает мне кофе. - Садись, доча, расскажи.
  Повинуясь, усаживаюсь на стуле.
  - Я хочу врезать ему пощечину.
  - За Найдену? А тебе не кажется, милая моя, что это не твое дело? - смачно жует печенье.
  - Да нет же, за себя! - выкрикиваю, чуть ли не плача.
  - Ну-ка поподробней, - все так же абсолютно спокоен, запивает, прихлебывая чаем.
  - Я же тебе рассказывала, Коленька.
  - Не помню.
  - Значит, так меня слушал.
  - Ну, так расскажи еще раз.
  Вытирая кулаком сопли, запивая слезы предложенным кофе, рассказываю про май прошлой весны, про проклятое "позвоню", про чеширского кота, про него, влюбленного не в меня.
  - Я хочу влепить ему пощечину, не вставленную еще полгода назад.
  - Ну, знаешь, милочка. Ты пей кофе да успокаивайся. Нечего тратить силы на такую сволочь.
  В дверь постучали. Коля открыл двери. Это была "очередная" его любовь. Макс вошел в комнату. Обнял меня, потрепав по голове.
  - Я тоже чаю хочу.
  - Садись, дорогуша.
  Посидели, посмотрели телек.
  - Ну что, успокоилась? - поинтересовался Николай.
  - Угу, - посмотрела на время. - Я пойду, Коленька, уже одиннадцать.
  - Я провожу.
  Коля вышел со мной в коридор.
  - А теперь иди и сделай, что собиралась.
  Я обалдела.
  - Как, но ты же сам сказал, что не стоит.
  - Стоит, стоит, еще как стоит. Когда сделаешь, поймешь.
  - Я не пойду.
  - Ну, милая моя, надо же когда-нибудь что-нибудь предпринимать. А не сидеть и плакаться в жилетку.
  - Но там же Найдена!
  - Вот при ней и врежь. Авось она тоже призадумается. Иди же!
  Я захожу в Найденину комнату.
  - Лелькин, чаю будешь? - спрашивает она.
  - Угу...Я пойду, покурю.
  Когда я вернулась, мне налили чая. Я села между Найденой и Сэшем.
  - Знаешь, солнышко, поедем летом в Москву автостопом, вместе, а?
  - Поедем, - соглашается она.
  - И на Украину, - не в состоянии справиться с сильным волнением я перехожу на шепот.
  - Ага.
  - Домой хочется.
  "Не могу, кажется, сейчас расплачусь или умру, что собственно одно и тоже. Бог мой!".
  Руки взмокли - две ладони - горели холодом ада и тряслись невидимой дрожью. "Зачем, Коленька? Ты ведь знаешь, я слабая, я не умею. Сэш, можешь вытереть об меня ноги. Я не могу. Дура!".
  Но в последний миг жизненная сила как будто сконцентрировалась в моей правой руке, и она стала жгучей, сияющей. Вот тогда со всего размаху я и влепила пощечину. Он почти успел увернуться, и пальцы, скользнув по скуле, оборвались в безвоздушном пространстве.
  Молниеносно схватив рюкзак и одежду, вылетела я из комнаты. Смогла отдышаться только на улице. Мне все еще казалось, что за мной кто-то гонится. Этот кто-то был стыд. Мне было так стыдно и страшно и...хорошо, именно хорошо. Без злорадства. Хотелось расплакаться, но не получалось. В какой-то момент возвращения в общагу, я вдруг поняла, что имел ввиду Коля: я ударила Сэша не со злости и ненависти. От боли. И даже не так. Я просто вернула ему все, с чем он оставил меня одну прошлой весной. Я, наконец, распределила между нами ответственность. И в какой-то момент я как будто бы перестала быть Маленьким Принцем, Лисом и Розой, я стала немного собой. И тут я расплакалась.
  Придя в общагу, я поднялась к Гору.
  Пощечина спустя лето - осень - зиму. Нет, не зуб за зуб. Кесарю Кесарево.
  - Горушка, пойдем, покурим.
  - Что случилось?
  - Пойдем.
  Вошла Галя.
  - Здравствуй Галя.
  - Привет, Лёль.
  Гор сказал:
  - Мы пойдем, покурим.
  И мы пошли, покурили. И я рассказала ему:
  - Я ударила человека.
  - Как?
  - Дала пощечину...
  - Наверно, было за что.
  - Не знаю.... То есть для меня - было. Но как можно судить, заслужил человек пощечину или нет. Разве я имею право?
  - Хм...
  - А вдруг я смогу это сделать еще раз?
  А потом из меня полились слова: про Гора, про армию, про собак, про Марусю и про много чего еще. Всего не упомнить.
  Я выплакалась, успокоилась, выговорилась. Тонкий лед напряжения бесследно растаял. Я умылась этой холодной водой. "Ну вот, - сказала я самой себе. - Теперь еще два человека считают меня странной девочкой. Один - потому что ответила на обиду так поздно, что, казалось, уже можно было забыть; второй - потому что влепила пощечину и пришла с заплаканными глазами и муками совести: как же я, такая плохая, смогла ударить человека".
  Вот так.
  
  ***
  Сердце.
  Скала со скалою спорит о Море.
  А Море - разбилось волной о прибрежные камни.
  И ты возвращаешься с мыслями в лоно
  Разверстой пучины...
  И я понимаю тебя,
  Ты молчишь...
  Только руки трепещут, как крылья улыбки.
  Ты чайкою в небе пари, не сбивайся
  В пути, что ты дал мне,
  Задумав. Вселенной его назови -
  Не ошибешься.
  Я слышу твой голос. И я тороплюсь к тебе.
  
  ***
  Гор спросил однажды, когда мы, наговорившись, назвали прошедший вечер Незаконченной Книгой, а последней дали название - "Вечерняя чушь". Мы листали ее, как хотели: некоторые темы закрывали сразу, одни - пролистывали, другие - читали, читали, читали...
  Гор спросил:
  - Почему ты приходишь ко мне? Может, ты в меня влюблена? Или зачем тогда?
  Я пожала плечами:
  - В дзэне учитель дает монаху-ученику коан, чтобы тот, медитируя, нашел ответ на него. Это мой коан для тебя.
  Гор молчал.
  Я хрустнула костяшками пальцев, закрыла лицо руками, а затем в упор посмотрела в его пречистые глаза и продолжила:
  - И чтобы ты ни выбрал: отбросить его, ответить на него и что именно ответить - все будет правильно.
  
  ***
  И еще письмо к Гору:
  "В это безудержное безветрие, задумываясь о любви, томительно склоняюсь к чужому лбу, но говорю к тебе: Я никогда не буду любить тебя той любовью, что пеленает душу истомой страсти. Я не могу ее себе позволить. Ты мужчина моей мечты. Мое воплощенное в совершенство несовершенство. Идеальный мужчина, идеальный человек. Возвышенная мечта. Я бы не рискнула прожить с тобой и одну ночь. Твой голос похож на рык льва, а твои глаза - рог единорога, остроконечный серебряный клинок, занесенный над моей головой. А я - старый оборотень, склонивший шею перед судьбой, определяемой твоей рукою.
  Бог с тобой. Ты мой Бог и бог самому себе. Но именно я сотворила тебя из драгоценного металла. Ты - мой золотой телец. И я разбиваюсь об вымышленную возможность отношений между тобой и мной, как огонек сигареты о край пепельницы: вспыхиваю, множусь бредовыми искрами, но затухаю. И с каждой новой сигаретой я возвращаю тебя в свой больной мозг и измученную бессонными ночами душу. И если бы смерть могла развернуть тебя ко мне, я бы, не задумываясь, взошла на эшафот, спрыгнула с крыши, вскрыла вены тупым ножом в темноте прокуренного туалета. Но даже когда я звоню тебе, ты не слышишь моего крика и не помнишь о моем существовании. И тогда я опускаю руки. Кто я? Зачем я? Куда я? Но я буду набирать твой номер, пока в моей глотке еще происходит движение воздуха, возвращенное богу моему криком: "Я люблю тебя!"".
  Я так никогда и не отправила его...
  
  ***
  Ника говорила: есть люди-женщины, и есть люди-мужчины, здесь дело даже не в физиологии, а в методе восприятия окружающего мира. Или можно сказать иначе: есть люди, которые познают мир опытным путем, научными методами (мужчины), а есть люди (женщины?), которые просто живут людьми, этими самыми, познающими мир. И в своем отрицании или принятии существования Бога, как такового, мужчины прибегают к научному анализу, поиску возможностей и экспериментальной проверке их. А для женщины заведомо, беспрекословно, навсегда не существует никакого другого Бога, кроме Господа Бога Мужчины.
  Так спаси же и сохрани меня, Господи Боже, Возлюбленный мой Мужчина.
  
  ***
  Голос.
  Улетали...
  Улетали эльфы...
  Улетали мудрые эльфы...
  Улетали мудрые эльфы на кораблях...
  Улетали мудрые эльфы на кораблях к иным мирам...
  Оставляли прошлое.
  Оставляли прошлое песням.
  Оставляли великое прошлое песням и преданиям будущего.
  Где настоящее?
  Где настоящее, сердце?
  Где настоящее, сердце мое возлюбленное?
  Где же, сердце мое возлюбленное, настоящее того странника,
  бредущего по пыльной дороге глубокой ночью?
  
  ***
  У меня был близкий человек: не брат, не друг, не отец, не сын, не возлюбленный. Волшебник.
  Считается, что я - его волшебство. Он наколдовал меня однажды, ни для чего, просто так, из человеколюбия.
  И ушел.
  Я искала его в лицах окружающих, друзей, недругов, родственников, приятелей, знакомых. Красивых и обыкновенных. Лучистых и темных. Промелькнувших и задержавшихся. В лицах.
  И я повторяла себе: "Я умру без тебя".
  И я знаю, он слышал мои молитвы. Лишь только однажды мой прекрасный создатель вернулся ко мне, там, где синий ветер и что ни ночь - зачарованна, где камни, где КАМНИ.
  Я сказала: "Теперь ты останешься". (Это даже вопрос). "Нет, мой аленький цветочек, дальше ты должна сама".
  ...электрички в метро, где можно обрести и потерять себя. Как же иначе? Я понимаю тебя, но не могу простить. И потому продолжаю искать твое присутствие в происходящем и лицах, разных: красивых и не очень, светящихся и пустых. И больше в пустых. Только теперь, я поняла это.
  Люди изобрели фотоаппарат, и сейчас я запечатлеваю эту жизнь ежеминутно, одномоментно. А тысячи художников остались без работы.
  Птица Алконост носится в небе, возвещая рассветы, которые еще предстоят.
  
  ***
  Бывает радость: письмо от старого друга:
  "Лёль, привет!
  Не грусти, выйди лучше на улицу, на небо посмотри. Скоро все зазеленеет... Рядом с травой пройдешь, на бордюрчик, что вдоль тротуара растет, взберешься, и шагай, шатаясь, руки в стороны растопырив. И взвизгивай, представляя, как ты веселым, улыбающимся лицом ударяешься об серый асфальт, и сразу возникает мысль, дурацкая, о том, что день не удался. Она возникает с той же скоростью, что и слезы, проступающие из удивительных дырок в голове, называемых глазами...
  Поэтому иди прямо, ровно, или рядом с бордюром, чуть ниже.
  И день-то удачный. Подумай, ты ведь, даже если ударилась больно, можешь идти дальше, идти и лыбиться лучистой звезде. Но на дорогу все же посматривай, чтобы еще раз не навернуться...
  Всяко бывает.
  Удачи тебе. Лети лучше над землей, но помни, что она есть, и если уж удалось взлететь, и ты действительно летишь, то ты летишь над ней, по которой мы все ходим.
  Человек Тутта
  С любовью.
  Цилуемо".
  
  Так вот!
  
  ***
  Сердце.
  Я - проходящая через ночь
  Блудная дочь своего прошлого
  Верная жена настоящего
  Добрая мать будущего
  Я причалю к своему кораблю
  Я - маленькая птичка
  Или ветер
  Нет, ветер
  Я сплетаю звездную нить
  Из бабочек и стрекоз
  И тку полотно
  Для легкокрылых парусов,
  В которые ты оденешься
  
  ***
  Мягкость рук, нежность сердца и добродушие. Найдена. Такая она.
  ...Если говорить о человеческой боли... Впрочем, лучше не говорить.
  Найдене было грустно. Только, что для нее могла сделать та, которая себе-то не шибко могла помочь? Потому я ушла.
  Допоздна набродилась по улицам. Снег повсеместно так обманчиво таял. Я доплелась до общаги. Машинально поднялась к Гору. Остановилась у его двери. Неожиданно для меня и для него он открыл дверь (а ведь я даже не стучалась!).
  - Ты меня напугала.
  - Разве я могу?
  - Услышал, как кто-то остановился за дверью...
  - И при этом все-таки не ожидал кого-то увидеть там?
  - Пожалуй. Ты проходи. Впрочем, нет, пойдем.
  - Пойдем?
  - Ну да, покурим.
  - Ты не куришь.
  - А я с тобой постою.
  - У меня нет сигарет.
  - Я тебе дам.
  Мы молча сидели на подоконнике. Я курила. Добив последнюю сигарету, предлагаю:
  - Пойдем, погуляем?
  - Погуляем?
  Дин дон. Если в голове одни колокольчики ... как убежать от преследующей тебя, себя?
  - Да, там весна и снег тает.
  - И что?
  Расправляйте паруса. Корабли, поднимайтесь в небо.
  - Нас не пустят обратно в общагу.
  - Хм, - пожимаю плечами. - А мы скажем, что на электричку опоздаем.
  Синий волк крадется по расплывчато-бледным теням облаков. Дин-дон, дин-дан.
  - На электричку?
  - Ну да, - соглашаюсь я. - Типа сумку встречать.
  Дин-дин. Едва слышный перезвон. Маленькие феи и цветочные эльфы куют музыку на задворках неба. Ветер сметет палую листву прошлого. Эльбириты собрались в путь-дорогу. Не вспоминай. Не оборачивайся. Бог с тобою.
  - Ладно, пошли.
  Он быстро оделся. И мы отправились в путь.
  Мы вышли на Дорогу сердца. Не знаю каким образом. Просто так получилось. Эта дорога - материализованная в акте яркого вдохновения реальность. Она настоящая.
  Абракадабра. Сердце мое, ты здесь? Сердце, ты слышишь меня? Если слышишь, дай знак, шепни что-нибудь, и совсем неважно что. Просто дай знак, что слышишь. Три слона кивают мир держащими хоботами. Отвлекись от разговора с этими исполинами. Тик-так - неизменный ритм. Вдох - выдох. Вдох. Задержи дыхание на секундочку, только тогда ты услышишь меня.
  По дороге мелю всякую чушь (я безнадежна) про елки, которые срубают только для того, чтобы на одну ночь принести в дом. Да еще издеваются: наряжают несчастные деревья в блестящую мишуру и стеклянные шары. Елки плачут. Люди смеются.
  Гор улыбается: "Иногда ты как скажешь!".
  ...Как, милый?
  Мы тихо брели по Малышева. Гор приподнял ворот куртки, закрывая правое ухо от ветра.
  - Красивый ветер сегодня, правда?
  - М-м-м...
  - Если холодно, ты шапку натяни на уши. Все равно никто не увидит - ночь ведь. А я сделаю вид, что не замечаю.
  Короткий смешок - светлая улыбка отражается на лице этого "карающего ангела". Да. Именно так я иногда называю его. У него грустные глаза и меч в руке, занесенный над моей головою. Кажется, он даже не знает об этом. А если б узнал, случайно, догадался, разглядел, сложил бы он тогда в ножны свой меч? Не знаю. Есть Галюник - и это определяет все.
  Найдена невесомым привидением выплыла на свет фонаря.
  - Это судьба, - улыбнулась я, потом представила ей Гора.
  Едва взглянув на моего спутника, она склонила голову набок и проронила легкое:
  - Привет.
  Я угадала на лице Гора желание оставить нас и вернуться в общагу. Мысленно взмолилась Голосу: "Удержи его! Удержи!". Но это было лишнее, ведь если ты, даже случайно, отыскал эту Дорогу, - очень трудно с нее сойти. "Дин-дон" - выводили деревья, важно качая черными кронами над нашими головами.
  Ветер кубарем скатился с верхушки неба, поднялся, стряхнув снег с прозрачного плаща, взял меня под руку и притих. Его незримого присутствия никто не обнаружил. Хорошо.
  - Пойдем с нами, - позвала я Найдену.
  - Куда?
  - Я покажу.
  Теплый свет за пазухой, пахучая земляника, украдкой ссыпанная мне в ладонь моим другом ветром, расставание снега... с небом, с мартом, совершенная метаморфоза: белые хлопья - вода.
  Я делю землянику в ладони на три части.
  - Гор, дай мне руку.
  - Зачем?
  - Да-ай. Я не укушу тебя.
  - А вдруг, - протягивает ладонь:
  - Что это?
  - Земляника.
  - ???
  - Найдена, держи.
  - Откуда?
  - ...
  - Неужели?
  Вчетвером мы брели сквозь темноту улицы. Я, Гор, Найдена и незримый Ветер. Правда, это только они думают, что вокруг темно, как у ведьмы за душой. На самом-то деле Дорога сияет, как жертвенный огонь. О, моя Неопалимая Купина, только не закрывай мои глаза, не останавливай сердце. "Раи Сальварат Отелу Эбо, ты нужен мне, - мысленно воззвала я к моему ангелу хранителю. - Собаки и сани. Ты понимаешь". Ответ настиг нас под железнодорожным мостом. Из парка на дорогу метнулась глубокая тихая тень.
  - Ты видела? - спросил Гор.
  Утвердительно кивнув, я сказала:
  - Подождем немного.
  Прошло всего пару минут, и начались чудеса. Перед нами на дороге из сгущающихся в одной точке чернильно-синих сумерек вырос крупный волк сине-голубого цвета, точно такого же, как иногда бывает луна ночью. Очень похоже. Узнаю в неподвижно спокойной фигуре зверя Сальварата.
  Позади волка возникли двуместные сани, запряженные огромными дворнягами. Всего собак было двадцать.
  - Устраивайтесь, - вежливо пригласила я.
  - Шутишь? - Гор недоверчиво повел плечом.
  - Отнюдь, - обхожу сани и встаю сзади на полозья:
  - Немного прокатимся и все. Ничего страшного.
  Осторожно обходя зверей, Гор усаживается, плотно прижимая свой красивый торс к спинке. Забавно смотреть на него вот так, сверху вниз. Дружески хлопаю его по плечу.
  - Галя будет гордиться тобой. Я уже горжусь.
  Он только криво усмехнулся. Найдена, моя отважная возлюбленная, подошла к Сальварату.
  - Он голубой! Эх ты, собака, - потрепала его по большой голове.
  - Это волк, - замечаю я.
  - Пускай, все равно собака.
  Найдена садится перед Гором.
  - Смотри, удержи мое сокровище, Гор, - смеюсь я. - Подай мне поводья.
  Принимая свой скипетр в руки, командую:
  - Хоп, родные, хоп-хоп, домой! Хей, ветер! Хей, Сальварат! Следующая остановка - рай.
  И сани помчались, как окрыленные сивенты, рассеивая тьму на своем пути. Впереди синим пламенем полыхала самая яркая звезда - Эбо.
  
  Где-то по дороге Гор спросил:
  - А куда мы собственно направляемся?
  - Это место не отмечено на картах.
  - Свердловской области?
  - И Свердловской области в том числе.
  - "Там чудеса, там леший бродит...", - привывая, подшутила Найдена.
  - Угу, и еще про "следы невиданных зверей..." не забудь, - усмехнулась я.
  
  Привал мы сделали в лесу. Развели небольшой костер.
  - Есть хочется, - поежилась Найдена.
  - Потерпи еще немного, милая, утром поешь.
  Гор сидел напротив меня, согнув ноги в коленях и опустив на них руки. Некоторое время он просто молчал и смотрел на пламя. И вдруг:
  - А ведь ты говорила...
  - Что я говорила?
  - Что ты эльф. Ведь это правда?
  Все не так просто.
  - Горушка, я человек, такой же, как и ты или Найдена, но.... Не в этом дело, - отвечаю я.
  - А в чем?
  - Дело в том, что это не первая моя жизнь.
  - Ты веришь в переселение душ? - Гор усмехнулся.
  - Это не вера, - также усмехаюсь я.
  - А что же?
  Пожимаю плечами:
  - Воспоминание.
  ВОСПОМИНАНИЕ...
  - Моя душа родилась в горах.... Но как вернуться? Я помню, что умела летать. Иногда я помню себя духом, это происходит мгновение в мгновении. И скорее похоже на воспоминание о воспоминании... А история об эльфе стара, как то место, куда мы направляемся.
  - Расскажи, - попросила Найдена.
  - Хорошо, расскажу. Все, что было - это тонкая музыка, дивный сон, дыхание железной флейты без дырочек и мундштука. Была у нас легенда. Об эльфе, полюбившем смертную девушку. Однажды в мире Преходящего он повстречал ее и полюбил. Вот так и было. Его звали Ра-а-Ммуэль. Мой отец тоже любил смертную женщину. Не так, как в той легенде, совсем не так. Он остался с ней до самой старости. Может быть, поэтому их история и не превратилась в легенду.
  Гор, подложив сумку под голову, уснул. Как же красиво он спит, бог мой. Я люблю тебя притупленной любовью. Я знаю, так говорят о боли. Говорят: боль притупляется. Это не значит, что она стала тише или я стала спокойней. Наверное, просто я привыкла и уже не жду от тебя большего.
  У тебя есть кто-то еще, кто бы делал тебя менее одиноким. А у меня?
  - Найдена, ложись спать, расскажу завтра. Это слишком длинная история. Нет, нет, дело не во времени повествования, просто очень трудно вот так взять и рассказать словами три долгих жизни. Бог мой, как трудно!
  
  На рассвете...
  Впрочем... Еще засветло я подняла моих спутников. И мы отправились дальше.
  Сальварат ночью увел собак назад. Обещал вернуться. Дождусь.
  Мы вышли где-то в самом начале деревни. Кричали петухи. Деревенские собаки не лаяли. Они знали меня и не поднимали шума, когда я прихожу.
  - Что это за поселок? - спросил Гор.
  - Человеческий, - улыбнулась я.
  Пропуская мимо ушей мою шутку, Гор поправился:
  - Как он называется? Далеко ли мы от Ебурга?
  - Недалеко. Не близко. Может быть, мы в самом Екатеринбурге. Как знать?
  - Ты не знаешь, где мы находимся?
  - Мы находимся там, куда привела нас Дорога.
  - Какая еще Дорога?
  - Люди часто обращаются к понятию "дорога" в абстрактном смысле...
  - Я тебя спрашиваю в прямом! - вспылил Гор.
  - Успокойся, конечно, я знаю, где мы находимся, дайте время, и вы сами все поймете. Это место так просто не назвать. Это деревня, не больше, не меньше. Здесь живут люди, которые меня знают, и которых знаю я. И еще: здесь спокойно.
  - Когда мы вернемся? - спросила Найдена.
  - Через пару дней.
  - Нас же все потеряют!
  - Мы вернемся в то же время, ну, может, опоздаем на пару часов, не больше. Я вам обещаю.
  Они с недоверием посмотрели на меня.
  - Ну, в конце концов, вы же поверили в то, что я эльф. Поверьте и этому. Нас не потеряют, уж это точно.
  Миновав дом Марты, мы прошли всю деревню и вышли к реке. На мосту я остановилась.
  - Здесь они и познакомились.
  - Кто? - переспросила Найдена.
  - Папа с мамой. У этой реки. Мама всегда так красиво смеялась. В тот день она была прекрасна, как никогда. Здесь, на мосту. Мы часто бросали камушки в воду и загадывали желания. А еще играли в гонки. Мы кидали с моста палки и смотрели, чья палка первой покажется с другого края моста. Ну, да ладно. Поторопимся.
  - Расскажи, - взмолилась Найдена.
  - Хорошо, - я призадумалась: с чего бы начать? Пожалуй, начну, как начнется.
  - Впервые он встретил ее у реки. Они спустились - целый отряд эльфов - в Преходящее, чтобы рассказать людям новые сказки, чтобы наполнить мир новыми песнями, чтобы пролить ясным дождем музыку - и дождь станет голосом. Голос засияет рассветом над рекой и дорогой, над лесом и скалой, над тобой, душа моя, и надо мною. Вот такие они были - эти эльфы.
  - Ты - эльф.
  - Нет, Горушка, просто я так говорю. Разве может эльф родиться на земле человеческой, разве может умереть от старости или болезни? Возможно, я и была им когда-то, и то - только наполовину.
  Воздух вокруг наполнился звоном. Воздушные ангелы точно взбунтовались. А все-таки это первостепенно важно - сколько их может уместиться на кончике иглы! Может, для того, чтобы проверить это, сойдет и булавка?
  - Разве эльфы умеют любить смертное? - вслух подумал Гор.
  - О, и еще как! Без примеси какой бы то ни было жалости, зависти, собственничества. Просто любить. Он полюбил ее с первого взгляда, без слов, на вдохе. Маленький глоток воздуха - любовь, пронзающая бесконечность и душу, что в общем одно и тоже. Как-то с первого взгляда, с первого звонкого смеха, с первой, исполненной непознаваемой тайны улыбки. И тогда он остался. Она была наикрасивейшей сказкой в целом мире. Он просто понял, что ни одна из его песен не превзойдет по своей музыкальности, чистоте и лучистости одной девушки. Никогда. Мама тоже любила его. Всегда. Даже будучи еще душой маленькой птички, беззаботно поющей весной на ветках, любила его уже тогда, и все песни ее были о нем, и вся весна.
  Мимо: холмы в тонкой сиреневой дымке, плачущий снег, без слякоти и нечистот. Снег, исчезающий на камнях, подобно сну, подобно пене морской, от полного, глубокого, еще прохладного дыхания весны. Найдена остановилась и подумала: "Какая красота". Здесь я слышу мысли своих друзей - людей самых близких и дорогих - ибо грани, отделяющие одного человека от другого, перестают существовать за ненадобностью. И каждый становится как бы продолжением другого в вечность. Прикосновение, без рук, без слов, одного дыхания к другому. Хорошо, что она этого не сказала. Ничего бы не случилось, но просто: хорошо. Я продолжила свой рассказ о том, что было вечность назад. А может, и не было. Воспоминания, отчасти, хрупкие выдумки души, иллюзии, подтверждающие ее существование.
  - И, наверное... Наверное, мама всю жизнь сожалела о том, что не сумела разделить с любимым вечность, только один расписанный тетрадный лист. Она боялась, что папа станет сожалеть и мучиться тем, что к ней, как ко всем людям придет старость, и ее не станет. "Это разобьет ему сердце" - иногда шептала она, уверенная, что никто ее не услышит. Но я слышала. Каждый ее вздох, шепот, всплеск рукой, смех, улыбка, слеза тихим эхом продолжались в моем сердце. Мама была очень храброй женщиной. Она родила любимому ребенка. Это было невероятно.... У эльфов никогда не было детей от смертных. Никогда прежде. Да, моя мать была отважна. Она решилась на этот шаг. Папа только сказал: "Дочка - это, наверное, приятно". Мама не смутилась и появилась я. "Нираэль, - говорила мама, когда отец держал дочку на руках. - Это мое продолжение в вечность". Папа улыбался и крепче прижимал меня к себе. Я помню нашу Башню и мое собственное поле с хвойным деревом, синим, как небо ночью, когда светит полная луна. Такого цвета. А иглы его были голубые и мягкие. Я подвязывала упругие ветви лентами и бубенцами, украшала кораблями с парусами, сотканными из утреннего тумана. Это было красиво. Отчаянно красиво. Длинные иглы, дрожа на ветру, тихо звенели, и капли росы творили радуги. Я любила мчаться по полю, раскинув руки, представляя себя единорогом, сбивая голыми коленками с высокой травы белые звезды, соленые капли и солнечные лужицы.
  Мы вышли в поле. На востоке поднималось солнце. Я замерла, от отчаянья, нахлынувшего неизвестно откуда. Далеко-далеко впереди, расплываясь в легкой дымке неба, показался крохотный силуэт Дерева. Замка еще не было видно. Найдена подошла и взяла меня за руку, а Гор осторожно положил на плечо ладонь. И от ее приятной тяжести я стала сильнее и тверже.
  - Я была ранней пташкой. Вставала до рассвета и бежала смотреть на восход солнца. Оно навсегда покорило меня своим могуществом, оно всегда было живо в моем сердце. Солнце. Только солнце. И мама. Я помню ее, такую красивую и хрупкую. Нельзя сказать, что эльфы прекраснее людей. Люди красивы, но по-другому. Мама была самой нежностью, тонкой, как деревце. Когда дул ветер, казалось, он укачает ее, надломит неосторожно. Папа чувствовал тоже самое. Я знаю. Иногда наши взгляды одномоментно задерживались на маминой фигуре, когда она что-то делала: наливала молоко из кувшина, вытирала тыльной стороной ладони блестящий лоб, смеялась. И когда папе казалось, что она вот-вот растает, как бледная снежинка, иллюзия, цветок, он подбегал к ней и прижимал к груди крепко-крепко, нежно-нежно, отчаянно-безнадежно.
  Гор слепил снежок и бросил в меня. И я ответила метелью. Мы носились по полю, бросаясь хлопьями снега, хохоча, безумствуя. Гонялись друг за другом, пленили ветер. Гор, Найдена и я! А потом пришли в Дом.
  - Кто построил этот замок?
  - Нираэль. Для своей возлюбленной.
  Эльбири вздохнул, вырос и распахнул свои двери троим странникам. Своими чистыми духовными глазами он заглянул в сердце Гора.
  "Это обещанный капитан?" - с надеждой тихо спросил Вагхтанар. Нет, душа моя, твой капитан придет один, он отыщет дорогу к тебе, и тогда я обернусь ветром и подниму твои паруса, и мы полетим в другие вселенные. Обещаю. А пока приюти троих, сбившихся с пути.
  Мы вошли в дом. Там, у горящего камина, лежал Сальварат.
  - Ты уже вернулся, мой друг? - искренне удивилась я.
  "Навсегда". Найдена с разбега плюхнулась в кресло. Гор подошел к огню.
  - Он всегда горит?
  Пожимаю плечами в ответ. Кто знает, что происходит здесь в мое отсутствие. Я подошла к столу, там бледным листом лежала записка. "Сестра моя, немного отдохнул в пути. Дождись моего возвращения. Любящий тебя брат". Достаю вино с хлебом: как привычно просто. Разливаю в бокалы сделанные из рогов быка. Подаю Найдене с Гором.
  - Что же случилось потом? - спросила Найдена, возвращая меня в преджизненное прошлое. Сажусь рядом на шкуре и кладу голову ей на колени.
  Нежные пальцы утонули в моих волосах. Закрываю глаза от удовольствия.
  - Иногда папа плакал. Сидел на ступеньках у входа в дом. И вечность замирала в его глазах, движение прекращалось. Такие вот слезы у эльфов. Неспособные скатиться по щекам. Мертвые загодя. Он мог просидеть так день и ночь. В те минуты мама боялась его. Ее пугало, что тень смерти однажды победит, и тогда он встанет и уйдет. Не попрощавшись. Никогда не вернувшись. В то же время, останься он, ей было бы больно и страшно оттого, что отец увидит, как она будет стариться, умирать. Этот ужас перед страданиями любимого человека и убил ее. Не старость, не болезнь. Она отошла тихо, потухла, словно блеск росы на цветке. Мама умерла в Старом Кресле, завернувшись в одеяло. Тонкая дымка света еще мечтательно блуждала по ее лицу. Четкая линия губ оттеняла последнюю улыбку. Черная сетка ресниц навсегда пленила голубые зрачки.
  - Зрачки не могут быть голубыми, - как бы из другого мира заметил голос Гора.
  - Хорошо. Пусть будут радужки. Я позвала отца. Взбегая по лестнице, он уже знал. Папа тихо вошел в комнату и посмотрел в глаза девушке Смерти, сидящей у ног его возлюбленной. Она повернула к нему свое бледное лицо и протянула срезанные цветы. Едва улыбаясь, растаяла. И букет. Только один цветок остался лежать на полу. Пронзительно синий. В тот вечер папа срубил мое дерево. Всю ночь он мастерил из него лодку. Белые ленточки с кораблями и колоколами Нираэль сложил у Северной стены. Всю ночь я просидела на ступеньке перед домом. Только по моим щекам текла соленая вода, а не движение вечности. С дверью играл безутешный ветер, теребил в пальцах рваные рукава замка, сплетенные из рыбацкой сети.
  Тихо скрипнуло Старое Кресло, подвигаясь поближе к огню.
  - Оно умеет ходить? - без особого удивления спросил Гор.
  - Да, умеет.
  Поднявшись со шкур, Сальварат забрался в Старое Кресло и, свернувшись калачиком, быстро уснул. Я ласково потрепала синюю мохнатую спину. Волк повел ухом, но глаз не открыл. Продолжаю рассказ:
  - Всю ночь Нираэль строил лодку. Это было ее последнее и единственное путешествие. Папа наточил косу и срезал все цветы в поле. Ни дерева, ни цветов. ПУСТЫРЬ. Дикая тоска. И кто придумал вечность цветка? А душа его возлюбленной была уже далеко. Душа маленькой птички. Тень ее жизни еще развевалась звездной сеткой, легкой травой на ветру, стучалась в окна Эльбири. И в том месте, где остались прикосновения ее рук, синие стены поседели.
  - Почему ее не предали земле? - спросила Найдена. Пожимаю плечами:
  - Так вернее. Это тоже Дорога Невозвращения. Можно следовать по ветру, можно по воде, все лучше, чем в каменном гробу. Нираэль застелил дно лодки цветами, положил в нее тело возлюбленной и потащил вниз, к реке.
  
  По реке плыла лодочка.
  В ней лежали цветы и черные, и красные ленты.
  На цветах и лентах звенели колокольчики...
  В лодке лежал мертвый человек.
  Когда суденышко проплывало мимо огромного старого дерева,
  Оно, дерево, заглянуло в застывшие глаза спящего,
  И, качая ветвями, тихонько заплакало...
  Но проплыви в лодочке живой человек в венке из ромашек и одуванчиков,
  И с бубенчиками на руках и шее,
  Если бы он пел песенку,
  Или играл на дудочке,
  Если бы он улыбался,
  Оно бы, дерево, даже не заметило...
  
  - Я долго сидела на ступеньках дома. Ночь острыми звездами вспорола мою душу, и из нее полились слезы. Я подошла к пню, оставшемуся от моего дерева. Помню, обняла его руками и лежала так, вдыхая запах свежей древесины и голой земли. Тогда я и нашла одну шишку, там, у останков сосны. В ней было семечко. Единственное. Освободив его от скорлупки, сжала семечко в ладони. Было слышно, как мягко пульсирует его крохотное сердечко в кулаке. И вот выросло новое дерево. Точно такое же. Веточка к веточке. Тогда я вернулась на ступеньки с мыслями о семечке. Я думала о том, что мы похожи. Дерево оставило частичку себя. Вырастет новое дерево. Я семечко мамы. Нираэль вернулся на рассвете. Он даже не вошел в дом. Только завернул дочь в овчинный плащ и, взяв на руки, ушел. Навсегда. Я, обняв его за шею, смотрела, как медленно и необратимо уменьшается Эльбири. Вскоре он стал размером с семечко на пустыре в сжатом до боли кулаке. А потом и совсем исчез с горизонта. В той жизни я его больше не видела.
  
  Ранним утром на горизонте показался Ирек с медом и молоком в деревянных бочонках. Он вошел в дом, не стучась. Молча поставил бочонки на стол, затем подошел ко мне и, обняв за плечи, поцеловал в то безымянное место у основания шеи, где начинается подбородок. Он всегда так делал, когда приходил в Эльбири. Однажды я спросила его, что это за ритуал. Он мне так и не ответил. Мальчик сел за стол и уставился в пол.
  - Ты пришла не одна.
  - Да.
  - Где они?
  - Они еще спят. И, поверь мне, видят прекрасные сны.
  - Я отпустил чудовищ.
  - Погуляют и придут домой.
  Потом, чуточку нежней, совсем чуть-чуть:
  - Позавтракай со мной.
  Пожал худощавыми плечами:
  - Хорошо. Спасибо.
  Развернули хлеб, открыли молоко и мед. Сели у огня, еще не погасшего с прошедшей ночи. Я прикурила. Наполнилась дымом, точно упоительной иллюзией о том, что "все будет хорошо", а что "хорошо", когда и зачем - непонятно, да и часто не важно. Ели, безмолвствуя, слегка касаясь рукавами и пальцами то на кусочке хлеба, то на краешке блюдца с медом, то на кувшине с молоком. И даже не касаясь, а так...
  Гор проснулся первым. Он тихо присоединился к нашему молчаливому завтраку.
  Затем Ирек ушел домой.
  Гор долго сидел и просто смотрел на огонь. Кружка с молоком замерла в его руках, словно маленькая белая лодочка в ветвях сосны.
  - Пойдем к Дереву, - позвала я. Он, как будто очнувшись, только кивнул головой и опустил лодочку-кружку на пол у согнутых коленей.
  - Пойдем, - он улыбнулся.
  Мы вышли на солнце, которое успело залить бледно-золотистым светом все восточное крыло Эльбири и часть Южной Цитадели. Гор долгим нецепким взглядом окинул старые стены. Осторожно дотронулся до камня.
  - Наверное, Нираэлю и его дочери трудно было покидать родной дом.
  - Невыносимо... Он нес ее на руках. День и ночь. А потом еще. Он почти не отдыхал и даже, когда ненадолго останавливался, не выпускал ее из рук.
  - Они шли по той же дороге, что привела нас сюда?
  - Дорога может быть только одна. И всегда - это Дорога Невозвращения. Но Сальварат называет ее Тропою Сердца.
  - Почему?
  - Есть Голос, который может услышать лишь Сердце. Оно одно. Не знаю, есть ли голос у этой Дороги. Наверное, нет. Голос принадлежит Дому. Он возвращает свое Сердце на этот чудесный путь. У каждого он свой.
  - Путь?
  - Дом. Путь. Сердце. Различными могут быть только слова. Чувства же, обремененные человеческими словами, утяжеленные их смыслами, бог мой, они вечны и неизменны! И всякий раз, когда я сюда возвращаюсь, Голос, Дорога и Сердце перестают существовать.
  Так, незаметно, мы вышли к Дереву на пустыре. Оно пело свою старую песню. В ней были ангелы, эльфы, корабли, драконы. Не было лишь ни звука о людях. Ни звука.... И потому песня эта была ветрена и беспечальна.
  У сосны стояла белая кобылица. То ли обрывок тумана, то ли легкое пятно сумерек. И крылья у нее были белые. Она дышала на снег и разговаривала с Деревом. То ли призрак, то ли все-таки лошадь. Дана. Тонкая ткань зимнего сна. Снежинка.
  - Что это? - удивился Гор.
  Пожимаю плечами: разве можно ее объяснить, назвав одним словом, или даже тысячью.
  - Нечто неуловимое между мыслимым и немыслимым.
  - Грань?
  - И даже не грань, а так, дуновение...
  Бросаюсь в небо, тушу сигарету об вопиющий снег, перекрикиваю ветер:
  - Побежали кататься!
  
  - Когда мы вернемся? - спросила Найдена.
  - Завтра. То есть, завтра на рассвете мы тронемся в путь. Но вернемся в ту самую ночь, в которую Дорога подхватила нас и унесла на своих сияющих крыльях сюда. Нас не потеряют. Я же вам обещала.
  Найдена кивнула головой.
  - Куда же направились Нираэль и его дочь, покинув Эльбири?
  - Они держали путь в другой Эльбири.
  - Другой?
  - Да. Так называется город эльфов. Их столица и страна. Город-государство. Просто Эльбири. Это же место папа назвал Микаэль Эльбири Вагхтанар, что означает... впрочем, трудно перевести. Микаэль - это светлый, святой; Эльбири - возвращение, приют; Вагхтанар - говорящие, живые камни. Может быть, Святое Место, живой Дом, куда всегда возвращаешься? Может так?
  Случилось, ветер, рвавший старые сети за окном, стучавший ставнями в стены, пригнал к нашему очагу дракона. Полнолуние серебрило стекло окна, подоконник, холодный пол.
  За окном темная ночь тихонько скрипнула дверью. Я обернулась: на пороге стояли брат с сестрою.
  "Ру!"
  "Лёль..."
  "Мне тебя не хватало"
  "Взаимно"
  "Но как такое может быть?"
  "...?"
  "Вы пришли ночью..."
  "На рассвете. Мы задержались на холмах"
  "...?"
  "Там красиво"
  - Здравствуйте, - сказала Найдена.
  Брат улыбнулся. Эуту поставила в угол посох и прошла в комнату. Ру проследовал за ней.
  - Издалека? - это был вопрос Гора.
  - День и ночь до рассвета. А так из Москвы. - Ру потрепал спящего Сальварата. Волк тут же открыл глаза и улыбнулся.
  Эуту присела на шкуры у камина и, наконец, сняла с плеча гитару.
  - Вы играете? - учтиво поинтересовался Гор, обращаясь к десятилетней девочке. Она не ответила. Только пальцы опустила на струны.
  Музыка произошла сама. Стекла из-под полных пальцев девочки. Легкая музыка. Я позволила себе вступить в ее мелодию. Флейта и гитара. Огонь в камине замер. Ночь спустилась поближе. Сердце стало чище. Голос ближе. Дом реальнее. И вы, мои любимые и дорогие, как будто со мною. Эуту запела. О Сальварате:
  
  Если сегодня не Апокалипсис,
  То я даже не знаю.
  Серафим, ты давно стоишь здесь на страже,
  У ворот в вечную жизнь?
  У тебя грустные глаза.
  Пускай соберутся все Сивентары и раздуют Белый Огонь.
  Здесь любила бывать Неопалимая Купина.
  Это ее цитадель.
  Эльфы уплыли на своих кораблях, с ними ушли единороги.
  Принцесса, не броди зря по зимнему лесу, ты не встретишь
  ни одного из них.
  Никто не откликнется на твою юную красоту и нежное позвякивание колокольчиков.
  Единороги ушли.
  А ты выходи замуж за своего прекрасного принца.
  Рожай ему наследников.
  И люби его.
  Даже если он будет терпеть поражения в битвах с великанами и на рыцарских турнирах;
  Даже если он не умеет писать стихов
  и не принесет к твоим ногам звездное полотно неба;
  Даже, когда он состарится и станет немощным и убогим,
  Ты люби его, милая!
  Здесь любила бывать Неопалимая Купина.
  В этом лесу она бродила, оставаясь в одиночестве.
  Правда, один из Сивентаров приходил к ней и собирал для нее цветы.
  Он бросал ей в руки и к ногам васильки, ромашки, колокольчики,
  иван-да-марью.
  Он даже пел песни и призывал дождь.
  Это был самый славный Сивентар из Славнейших.
  У него синие глаза и звезды в небе.
  Почему же ты, Серафим, такой грустный?
  Вон Огнегривый Лев идет к нам.
  Попроси его немного постоять здесь, на страже.
  Он согласится.
  А мы полетим с тобой посмотреть на Вечную Благодать.
  
  Утренние сумерки крались по зыбким силуэтам наших спин.
  - На чем вы добирались сюда? - спросил Гор.
  - На драконе, - ответил Ру.
  - На драконе?
  - На драконе...
  - Где же он?!
  - Уснул во дворе.
  Гор вскочил, Найдена спрыгнула с кресла. Алый рассвет поглотил их спины, ворвавшись в распахнутые двери, пожирая темные тени сумерек, еще ползающие по полу. Я вышла следом на свежий воздух. Никакого дракона во дворе не было. Друзья, полные разочарования, посмотрели на меня. Я прикурила, молча ткнула пальцем в лучезарное небо. "Смотрите. Дивитесь".
  Он парил высоко над башнями Эльбири, сверкая на солнце серебреной чешуей. Дракон. Прозрачные то ли крылья, то ли паруса поглотили треть неба. Прекрасное чудовище спикировало на башенку западной стены (можно сказать бельведер... но, лучше, - башенка). Едва задев брюхом верхушку, выровнялся и исчез в сияющем небе. Только серебреная пыльца, долго, точно снег, ссыпалась на землю.
  
  Где-то, на границе реальности и бытия, я отпустила лошадей.
  - Дальше пешком. Тут всего-то полчаса идти до общаги.
  - Какое сегодня число? - спросил Гор у прохожего. Тот удивленно посмотрел на него, но таки ответил. Оно совпадало с ночью, в которую мы вышли "погулять". Гор ничего не сказал мне. Я тоже промолчала.
  
  ***
  Дэв и я - две стороны одного понимания. С утра заходила к Найдене. Встретила там Сэша, предложила ему мир и бутылку пива. Он согласился. Пожали друг другу руки и распили пиво в аллее на скамейке. С каждым словом прислушивалась к себе: сердце не сжималось от волнения, не болело, билось. Вот и ладно. Потом он ушел на работу, а я - гулять. Помню, грустно было, и я потеряла себя среди деревьев, машин, улиц, прохожих. И зайти бы к Женьшень (там Вик), но это скитание по чужому счастью, эти поиски приюта и любви изводили душу.
  В тот вечер я забрела к дому Дэва. Поднялась, позвонила. Он открыл дверь и сказал:
  - Проходи, я познакомлю тебя с моими друзьями.
  - Дэв, не надо.
  - ??
  - Я не хочу. Наверное, я устала от людей. Я зашла просто так, проведать.
  Долго смотрит на меня. Потом, улыбнувшись, говорит:
  - Послушай, детка, если заскочишь через час, здесь никого уже не будет. Никаких друзей. Я напою тебя чаем с медом, ты же любишь, я знаю. Зайдешь?
  Киваю головой.
  - Только возвращайся. Давай, детка, я буду ждать.
  Оказавшись снова на улице, придумываю заклинание. Я колдую весну.
  Я люблю своих друзей, только им не нужна моя любовь и доверие. Но суть в ином: у них свои дела. Интересно, есть ли у меня какие-нибудь свои дела? Нет, наверное. От этого появляется чувство собственной бесполезности в мире, - немеют руки, сердце замирает. Поэтому в этот вечер сбегаю не к другу, не к возлюбленному. К Дэву!
  Ночь мелко крошит звездное вещество и бросает ветром в распускающиеся листочки. Вчера был снег. Здесь бывает и такое. Правда, деревья жалко, черт возьми! Поэтому я должна наколдовать весну для деревьев, травы, для ветра. Разбивались яблоневые цветы о снежные хлопья, таяли, болели.
  Возвращаюсь к дому Дэва. Он сидит на ступеньках у подъезда. Присаживаюсь рядышком. Дэв достает из сумки термос и разливает чай в кружки.
  - Возьми, согрейся!
  Открывает банку с медом, подает ложку. Отрезает кусок черного хлеба:
  - Ешь, детка.
  Как же здорово, если есть кто-то, кто приготовит чай, разольет его из термоса и попьет с тобой на пороге ночи и собственного одиночества. И кажутся звезды не такими уж колючими, и ветер ласковей, и небо глубже, рука чужая - теплее и ближе. Как это хорошо, если есть ну хоть кто-нибудь, кто может сделать это для тебя.
  
  ***
  Что за чушь эти слова? Даже не мысли, а так - кораблики по белому-белому морю...
  
  ***
  Пасмурным утром я вышла без зонтика. Я никогда не боялась непогоды и всегда открывалась дождю. Дождь имеет странную власть надо мной, как никто другой. Но мне это даже нравится.
  Временами мое сердце повторяет мелодию его падающих лучей. Я никогда не плачу - не могу. Это прошло, однажды, как-то просто за ненадобностью или черствостью сердца. Но если на улице дождь, я знаю - это плачет моя душа. Мне никогда не приходило в голову спросить ее, почему: "Почему, душа, ты плачешь? Странная ты!".
  А радуги сегодня не будет. А радуга похожа на глаза моего дорогого друга, я никогда не говорила ему об этом. Всегда забывала. Сегодня не было солнца. Но ничего, вместо него - желтый автобус, тоже одна из чудеснейших радостей жизни. Я всегда любила желтые автобусы, зеленые поезда и голубые звезды. Когда я надеваю очки, я вижу Сириус таким, каким его видят люди с хорошим зрением. Я никогда не думала, что она такая - эта звезда - красивая! Когда придет время, и Микаэль Эльбири Вагхтанар поднимет якоря, когда ветер наполнит его паруса, и мы покинем этот мир, как однажды сделали эльфы, мы выберем курс именно на эту звезду.
  Этим утром я заглянула на огонек к моему дорогому другу. Он встретил меня сияющими глазами и усадил пить горячий кофе. Я не возражала. И не знаю что: желание выпить кофе или посидеть с моим дорогим другом, но я осталась у него до вечера. Мы мало разговаривали и все больше смотрели друг на друга и в окно на пасмурный день. Он укутал меня, продрогшую, в огромный, пушистый плед и усадил в свое любимое кресло-качалку. Я не возражала: в этом одеяле и кресле я могла максимально проникнуться существованием моего дорогого друга, и мне это нравилось. Уходя, я всегда уносила с собой частичку его и оставляла частичку себя. Что случится, если однажды эмоции и чувства утратят свое значение для нас? Но разве такое возможно? Нет. Не думаю. Я еще глубже закуталась в плед. И казалось, он, мой дорогой друг, понял это мое движение и улыбнулся:
  - Этого не случится, - тихо сказал он, и я поверила ему, я знала, что он говорит правду.
  - Ты знаешь, - вдруг сказала я. - Твои глаза похожи на радугу!
  - А твои - на дождь, - рассмеялся он. Я тоже рассмеялась. Мы радовались друг другу, как маленькие дети.
  
  Говорят, когда бог создавал любовь, он задумал ее для детей. Но потом они выросли...
  Сколько цветов и бабочек!
  Котенку...
  
  ***
  Август - как настроение - волнует, ревет, рыдает и хохочет - сумасшедший месяц. Холод. Ветер льется сквозь пальцы, эльфы нашептывают свои песни, но флейта молчит. Отзвенели бубенцы. Еще в июле. Седина травы благоухает огнем. Вода, морщинистая, удивленная, постаревшая на целое лето, раскатила свою душу по берегам: лента на запад, лента на восток. На севере - маленькие деревья и телеграфные столбы. Солнце, закатив глаза, смеется и роняет свет - ворона! Много желтого и голубого. А на обед - оладушки и ладошки. Чайки смолкли, зато стрижи носятся, как обалдевшие. И что за радость снизошла на них?! Закончилась еще одна страница, - иссякли слова.
  
  ***
  Я все еще разговариваю с тобой: советуясь, прося и проклиная, мой великий волшебник. Но мне не с кем больше поговорить о возможности вечного двигателя или более разумной жизни во вселенной. Мне даже не у кого спросить, что есть бог, и ты ли он. У меня такое ощущение, что я все еще сижу на пороге студенческой общаги по адресу МФТИ 3 и жду тебя. Как же мне тебя не хватает. Всегда. Если б ты знал. Впрочем, что бы это изменило? Что бы изменилось, если бы ты хотя бы на долю секунды почувствовал долю моей боли: один укол булавкой одним нервным окончанием? Что бы это изменило?! Ровным счетом ничего. Хотя, если захочешь, ты можешь превратить маленькую снежинку в каплю воды, или достать звезду с неба, или приручить единорога. Во мне... Ты же великий волшебник...
  Но было бы достаточно просто прийти ко мне или вернуться.
  И не надо превращать "скалу в озеро с водою и камень в источник вод"[9].
  Не так трудно, не правда ли? Прости, я всегда цепляюсь за твой призрак в моей душе, после каждой неудачи: в любви, учебе, работе, дружбе. Я цепляюсь за все. Но тебе достается больше - и проклятий, и восхвалений, и простых поминаний всуе. Я цепляюсь за тебя, как за спасительную веточку. Я вишу над пропастью. Говорят, выход всегда там, где вход. Но не для меня - по краю обрыва бродит злой и голодный леопард, который гнался за мной через все вселенные моего бытия и попыток бытия. Внизу - острые камни безнадежности и отречения. И лишь напротив - кустик с земляникой - твоя рука. Если я стою этого...
  Ведь стою?!
  
  ***
  Когда я говорю, что я эльф, только Котенок верит. Она говорит, что внутри у меня вселенные со своими звездами и человеческими мирами, а иногда - бабочки и стрекозы. Может, именно бабочки и стрекозы? Однажды они все улетят, когда-нибудь, весной. И я опустею...
  
  ***
  - Тот замок, на самой окраине НИГДЕ, ангелы в дрожащем воздухе, дракон и крылатые лошади - это был сон?
  - Спи, детка, пускай тебе приснятся волшебные сны...
  
  ***
  - Ты стала другой, - с укором в голосе произнес Вик.
  Молчу в ответ. Что я могу сказать, если он прав?
  - Холодней, - продолжает он. - Мы стали мало заниматься любовью...
  Любовью? Любовью... Милый Вик, наша с тобой любовь - цветочная пыльца, не больше, - только подманивать бабочек. Но я не сказала.
  
  ***
  Мы пили пиво на подоконнике в общаге. Это был один из последних вечеров, когда было так хорошо, что сердце танцевало в груди, и голова кружилась легкостью алкоголя. И было-то нас: Гор, Котенок, Ника да я.
  - А какой он, город Эльфов?
  - Неописуемый
   ...Дворцы и замки. Белые и голубые. И окружают его своды сто тысяч семь радуг. Они начинаются у главных ворот Эльбири. Высоко в небе радуги рассеиваются и упираются в двери каждого эльфийского дома.
  Всюду сады, сады... А в них - водопады и озера с хрустальным дном. По светлым улицам гуляют крылатые белые кони без подков и уздечек. А на бельведерах и карнизах - точно домашние голуби - сидят окольцованные ястребы.
  На плечах сторожевых башен лежит бескрайнее небо. Они поддерживают его своды, словно античные атланты. Когда небосвод начинает грозиться, башни качают его, как непослушного ребенка, убаюкивают.
  Нираэль с дочерью вернулся в отчий дом. Он постучал в ворота родного замка. Ему отворила темноволосая эльфийка.
  "Наконец-то ты вернулся!" - тихо сказала она, закрывая глаза ладонями. У эльфов нет слез. Но они почему-то всегда закрывают лицо руками, когда им хочется плакать. Нираэль вошел в дом и, наконец, опустил на мраморный пол свою драгоценную ношу. Он развернул плащ.
  "Не может быть!" - воскликнула его сестра, темноволосая эльфийка.
  А голубоглазая леди с серебряными волосами и тонким золотым обручем в них лишь нежно погладила белокурые локоны и, улыбнувшись, вздохнула:
  "Поживем - увидим".
  Так я прожила в эльфийском замке половину тысячи лет.
  - Почему ты не осталась там навсегда? Тебе там не понравилось? - Гор рассмеялся, ставя на пол пустую бутылку.
  - Нет, от чего же? Просто за мной пришла белоснежная девушка. В правой руке у нее был нож, в левой - цветы.
  - Разве эльфы умирают?
  - Иногда... Но это совсем другая история.
  Задумываюсь, смотрю в пол, вижу пустую бутылку Гора и маленькую точку - девочку на самом дне.
  - Я мало играла с эльфийскими детьми. Все больше проводила время в Западной Сторожевой Башне, любуясь огнями сумеречного Рагнагора. В этом городе живут драконы и ангелы. Все башни Рагнагора синего цвета, такого безбрежного и глубокого, что, когда смотришь на него, кажется, что цвет обволакивает тебя, как сметана. Говорят, драконы, живущие там, пересекают беззвездные пространства и придумывают новые вселенные. По-моему, это правда.
  Я не играла с эльфийскими детьми... Они считали меня странной. Но друг у меня был. Его звали Натаниэль. Он приходил ко мне в сторожевую башню, играл на гитаре, пел баллады и песни. Мы боролись на деревянных мечах, бегали в Лес у подножия Эльбири, чтобы подманивать юных и неопытных единорогов. Однажды ночью мы прокрались в Рагнагор, где спрятались в логове дракона.
  - И вас не поймали?
  - Увы, мы разбудили прекрасное чудовище. Однако дракон не спалил нас своим божественным огнем и не размазал на каменном полу увесистой лапой. Он всю ночь рассказывал нам сказки и правдивые истории, услышанные им в чужих мирах. Правда, под утро дракон выставил нас из города ангелов, вернув на крышу Западной Сторожевой Башни.
  И все бы так продолжалось вечность, но меня одолел тяжелый недуг: умирание. Оно поселилось во мне еще с рождения, даже раньше... Я была приговорена безапелляционно и заблаговременно. И вот, наконец, победив жизнь, смерть подкралась к самому сердцу. Мне стало трудно бегать, играть, дышать, спать...
  "Что со мной, папа?" - однажды спросила я у Нираэля.
  "Старость" - ответил он, прижимая меня к груди.
  Однако мое лицо не покрыли морщины, а волосы не посеребрила седина. Просто жизнь медленно и тихо угасала во мне.
  Помню, Натаниэль днями сидел у моей кровати. Он не разговаривал со мной, только наигрывал чудные мелодии. Но в день моей смерти он не пришел. Зато за мной пожаловала белая Дева. Она срезала меня, словно легкий цветок. Я не почувствовала ничего, даже сожаления. Маленькой птичкой я выпорхнула из окна и в который раз понеслась по этой дороге. Дороге Невозвращения. Дальнур Чизральбир. Но только теперь я была мертвой девочкой или маленькой птичкой. Если идти или лететь все время выше и выше, не оглядываясь: выше Эльбири, выше Рагнагора, там дорога кончается, продолжаясь в иных мирах. И, проносясь в беззвездном пространстве невесомым фотоном, прорезая вечную пустоту скоростью света, я оглянулась, один раз. Я успела заметить, как в ту же дверь между мирами вошел юный эльф, посвящавший мне прекрасные песни и всегда побеждавший меня в наших детских поединках. А потом была звездная темнота.
  
  
  ***
  Что с нами происходит? У меня жуткое ощущение, как будто я иду вдоль длинной черной стены, а она все не кончается. И мне бы перескочить через нее, да только нет крыльев. Я ушла, а Дэв даже не закрыл за мной двери. Я даже не знаю, почему я ушла. Будто внутри меня, но не мой, четкий холодный голос приказал: "Уходи". Я послушалась.
  Зачем же он называет меня любимою...
  О, Дэв, наша нежность похожа на камушки, сточенные водой. Вода течет, камушки перекатываются с места на место, трутся друг о дружку, уменьшаются, растворяясь в воде. И не нужна я тебе, только все же цепляешься за мою нежность и свое желание любить. Давай, детка, посидим на пороге твоего дома, покурим.
  Сонное ворчание Маруси в углу не дает мне спать. Даже не мешает, а просто хочется прислушиваться к нему. Встает, ковыляет к дивану, тычет мокрым носом в мою ладонь. "Иди спать, Маруся". Тяжело вздыхает, уходит. Еще пару секунд слышна возня у двери, ворчливое дыхание. Потом ТИШИНА.
  Темнота комнаты слишком глубока, я захлебнулась ею и теперь забилась в угол. Мучительно врастая в батарею, измеряю эту проклятую тьму никотиновым дымом. Сердце в груди давно отсырело и умерло. Горькая пустота и белая дверь напротив. А вдруг она откроется? И за ней будет Дэв. Он как наркотик. И эти ломки души сводят меня с ума. Мир сжимается, и я вместе с ним. Через несколько минут я превращусь в бабочку. Углы комнаты острые, они грозятся проткнуть меня и выпустить черную пустоту у меня внутри.
  Сжимаюсь в острую точку, сопротивляюсь, пока есть силы. И кажется, что это могло бы быть сном. Лучше бы это было сном. Но эта проклятая дверь светится в темноте и ...открывается.
  
  ***
  Голос:
  Поднимала крылья белая голубка.
  Крылья у нее белоснежные.
  Глаза - синие
  Сердце - голубое
  А душа - многоцветная радуга:
  Алый
  Желтый
  Зеленый
  Голубой
  Синий
  Фиолетовый
  
  ***
  Возможное может исчезнуть в потоке ожидаемых и неожидаемых возможностей, как легкая и ослепительная вспышка. Я и ты - настоящее.
  Если отбросить все возможности, предвкушение будущего и размышления о прошлом и интуитивно, исключая сознание, пережить настоящее, разрешая себе, наконец, понимать себя как любовь и ничего другого, - можно проснуться Богом.
  Ты тоже Бог, пока еще спящий.
  Разве ты этого не знал?
  Я буду всегда любить тебя, мой волшебник, не спрашивай почему.
  Как сейчас.
  Я помню тепло твоей души.
  Хорошо, пусть будет так.
  Представь себе: я - мгновение, и ничего больше. Миг - и меня больше нет. Я не могу задержаться и никогда не вернусь.
  Но прошу, не придумывай очередную иллюзию. Если ты знаешь, что такое мгновение, ты оценишь мой подарок: я дарю тебе происходящее.
  Открой глаза и посмотри внимательнее - и ты найдешь меня среди камней, ветра и свинцового неба над головой. Я буду стоять, запрокинув голову к небу, и смотреть, как крупные капли дождя падают мне на лицо...
  
  ***
  Сердце.
  Я слышу ветер на пустыре, над ним -
  Небо -
  На востоке и севере - свет,
  Чистое, голубое.
  На западе и юге - еще серые облака есть;
  Но ветер гонит их прочь.
  Прочь от дерева на камнях -
  Полили, и будет!
  Пусть теперь солнце отогреет
  Каждый листочек его.
  Оно слышит и ждет,
  В легком трепете и волнении - уже,
  И глубокой радости - всегда.
  
  ***
  По этой дороге никогда нельзя пройти дважды. Никогда. Я думала об этом, глядя на море. Оно лизало мои пальцы, будто прирученное чудовище. А где-то - далеко-далеко - топило корабли...
  
  Мой дорогой человек, как же так? Меня застала буря в пути. Наш корабль бросало с волны на волну, и ветер, ревя, ломал мачты, словно руки или спички, кромсал паруса. Море съело тела всех матросов. Конец. Я лежу на камнях, море омывает мои холодные ноги. И вот я мертв...
  
  ...Позади Гор и Галя играют в салки.
  - Как мы туда доберемся? - спросил Гор, наконец, поймав свою возлюбленную.
  Я показала на море.
  - Ты умеешь ходить по воде? - рассмеялся Гор. - Если - да, покажи, и я поверю в тебя, Господи!
  Качаю головой:
  - Ты умеешь грести?
  - Грести?
  - Ну да. Веслами. Позади вас лежит лодка. Это и будет транспортом.
  - Лёль, там не было моря.
  - Где?
  - В Эльбири
  - Ты его не заметил.
  - Как можно не заметить МОРЕ?
  - Можно, если оно - маленькое. Ты задаешь слишком много вопросов. Ты сам захотел прийти туда еще раз. Помнишь: Голос - Дорога - Сердце? Просто доверься. Ладно?
  - Хорошо, - сказал он, толкая лодку в воду.
  - Это может быть опасно, - пошутила Галя.
  - Не шуми.
  Мы сели в лодку. Гор взял в руки весла. Я присела на носу лодки. Галя - рядом с возлюбленным.
  "Странная встреча. Зачем ты позвал их с собой?"
  "Не знаю. Впрочем, увидишь сама..."
  - Дом - это как корабль, а ты даже не капитан. Пассажир. И вот спешишь на пристань, как влюбленный. Но корабль может не приплыть или задержаться в чужом порту...
  - Куда грести?
  - Вперед.
  - Все время?
  - Все время.
  - Через полчаса взойдет солнце.
  - Я знаю.
  - Она же не касается воды, Гор! Она же не плывет! - воскликнула Галя, глядя вниз на воду.
  - Кто?
  - Лодка! Она летит...
  "Черт возьми, правда, летит".
  - Ты не отличаешь море от неба? Посмотри, небо все еще над нами.
  - Ты издеваешься?
  - Нет. Прости. Ну и пускай себе летит. Ведь это не важно: летит она или плывет. Она движется! - я посмотрела на воду. - Гор, брось ты это гиблое дело.
  - ??
  - Я о гребле. Судно, похоже, и само знает дорогу. Может, когда-то легендарный Христос читал в этой лодке свои проповеди, и она переняла парочку его странностей? Этакий священный Грааль...
  "Скорей бы!". Небо на востоке полыхало. Корабль великого Амон Ра вот-вот покажется на горизонте. А может, это будет огромный жук-скарабей? Он выкатит светило со дна океана - этот огненный шар - и водрузит его где-нибудь на небосклоне.
  Но уже видны мачты моего каменного корабля, его паруса, паруса...
  Я запела песенку:
  
  Плывет себе лодочка,
  А в лодочке - человек,
  Не простой, не живой, не призрак, не во плоти, не в Духе, не в пути, не в отчаянии, не с любовью, не с миром, не с войной, не с попутчиком, не в Боге, не от дьявола;
  Так, в лодочке...
  Плывет себе лодочка, а в ней...
  Ну, вы сами знаете...
  
  - Я не помню этой дороги, - сказал Гор.
  - Дорога может быть только одна. Смотрите: рассвет, берег, старые камни, дерево на пустыре. Просто мой корабль собрался в путь. Просто иногда мы сами путешествуем на чужих кораблях.
  Мы причалили к каменистому берегу.
  - А как же деревня?
  - Что деревня?
  - Она осталась?
  - Представь, что деревушка - это пассажирские каюты. Люди, живущие в ней, за всю свою жизнь видели только море. И никогда... Никогда - берег.
  - Но ведь раньше моря не было! Они должны это помнить!
  - Иди и расскажи им об этом.
  Мы поднялись по скалистому побережью к замку. Соленые и мокрые мы вошли в дом.
  Сальварат не пришел в этот раз. Но в камине горел огонь. Мы позавтракали.
  - Почему именно рассвет? - спросил Гор.
  - Что рассвет?
  - Почему сюда можно придти только на рассвете, а не днем или, может быть, ночью?
  - Не знаю наверняка. Возможно, потому что дом - это всегда начало пути, неважно куда - на работу, в институт, в магазин за хлебом, в другую страну...
  
  Жил да был один человек. Волшебник. Он сплетал сны из тонкой серебряной нити, придумывал новые звезды. Из тонкой вуали сумерек человек сшил себе легкий плащ, из солнечного луча срубил посох, он носил свитер, связанный из дождевой пряжи.
  Однажды он наколдовал меня. И, вроде бы, чем не бог? А нет, волшебник.
  Я осталась в пустой комнате, поглощенная зыбким одиночеством. На столе стоял бокал с недопитым вином. Бездумно, с неосознанной нежностью прикасаюсь к нему, погладив бокал, пригубляю вино. Дом показался мне безнадежно опустевшим. Незакрытые двери печально скрипели на ветру. Гор и Галя убежали ловить солнечных зайцев и летние ветра, мечущиеся на пустыре. Они вышли, держась за руки.
  "Ты соединил их сердца вечной любовью..."
  "А ты не хотела этого?"
  "..."
  
  Старому Креслу захотелось погулять на свежем воздухе. Оно скрипело от запущенной простуды. Только непреодолимое желание почувствовать на подлокотниках ветер августа унесло его на самую крышу. Я взяла на чердаке патлатый клетчатый плед и поднялась к Старому Креслу. Нежно погладив выцветшую спинку, я забралась в него, поджав под себя голые пятки, и укрыла нас обоих пледом.
  "Ты так никогда не вылечишься", - упрекнула я его.
  "Я никогда не умру от простуды", - в ответ заметило Старое Кресло.
  Синий ветер в экстазе растрепал мои волосы. Я попросила кресло:
  "Покачай меня, убаюкай. Я устала".
  По пречисто-голубому небу брели облака. Солнце клонилось к закату. Небо очень похоже на Тропу Сердца. А может, и нет вовсе никакой дороги? Только небо... Вдалеке, у дерева на пустыре, Гор срывал для Галочки синие цветы. Мне на мгновение даже показалось, что я вижу, как он улыбается. Я тоже улыбнулась ему в ответ, как будто он мог увидеть мою улыбку, как будто его улыбка могла быть обращена ко мне.
  Я еще не успела уснуть, когда на тропинке к Вагхтанару показался человек. Он шел налегке, без посоха и сумы. В какой-то миг в его лице отразились все лица, в которых я так тщетно искала тебя... Один раз, перед самой дверью, ты обернулся назад, на дорогу. Только один раз. А затем вскинул голову и бросил тихий взгляд на небо, на крышу, на Старое Кресло, на меня...
  Ты взбежал по лестнице, и каждый твой легкий шаг разбивал мне сердце. Ты распахнул чердачное окно и запрыгнул на крышу.
  "Здравствуй, мой капитан".
  "Здравствуй, нежный странник моего одиночества".
  Ты поднял меня на руки и опустился в Старое Кресло. Ты баюкал меня, тихо шепча красивую песню на несуществующем языке. Не брат, не друг, не враг, не отец, не сын, не муж, не возлюбленный.
  Ты колдовал меня, как дождь, как любовь, как волшебный замок, где-то, между землей и небом... где-то, но нет у земли края, ибо она круглая и вертится.
  И плененная душа слепой птицей клевала в висках: "Ты пришел...пришел...пришел...пришел...
  Не уходи!"
  Мы спустились в дом. Огонь в камине почему-то угас. В глубоком, мягком сумраке, не вызывая даже шороха и тихого шепота, я опустилась на шкуры. Ты налил вина и присел рядом. Потрясающе: сумерки впитывают звуки, как губка. Синий цвет делает невозможным все существующие частоты звуковых колебаний. Немые, мы заговорили руками.
  "Как ты жила все это время?"
  "Не помню"
  "Ты изменилась"
  "Наверное"
  "Слишком много плачешь"
  "Не просыхая"
  "Зачем ты ищешь меня?"
  "..."
  "Иногда я просыпаюсь от звука твоего голоса. Отпусти меня"
  "Если бы я могла..."
  "Пойдем, я покажу тебе звезды"
  Мы вышли на пустырь.
  Воздух уплотнился ароматом маттиолы. Ты опустился на колени, осторожно сделал лунку у корней сосны и опустил туда семечко.
  "Что это?"
  "Аленький цветочек. Здесь вокруг все синее. Только синее... Понимаешь, все должно меняться, даже это место, это закон всего сущего. Иначе однажды ты придешь к невозможности пути"
  "А как же Гор и Галя?"
  "Они ушли домой. Пойми, у них он свой. И у меня тоже. Ты не можешь вечность держать нас в своей голове. Не цепляйся за людей, - ты делаешь их призраками"
  "Они могут заблудиться и не найти дорогу назад"
  "Никогда. Теперь они знают дорогу. Дорогу друг в друга. Дом и сердце стали для них единым"
  "Но почему же мне так хочется взвыть: а как же я?!"
  "Не отчаивайся, детка, когда-нибудь и ты вернешься домой"
  "Но будешь ли там ты?"
  "Может быть... Я не знаю"
  Ты заглянул в небо
  "Посмотри, какое волшебство! Я не колдовал тебя, аленький цветочек. Запомни: ты - падающая звезда. Прежде, чем догоришь, вспомни себя. Бог не зажигает звезды, и не он срывает их с небес. Я не Бог. Не твой бог, детка"
  "Тогда позволь мне стать твоей госпожою"
  
  Я проснулась на шкурах у огня. Рядом стоял бокал с недопитым вином.
  "Он ушел".
  "Верни мне его еще когда-нибудь", - попросил Эльбири.
  "Я постараюсь. Я думаю... Я могу... Я наколдую его тебе, однажды, когда-нибудь..."
  
  ***
  - Ну, как продвигается твоя книга? - мрачно спросил Единорог.
  - Нормально.
  - Нормально?! И это все, что ты можешь сказать? А как же вдохновение, экстаз?
  - Ради бога, отстань! - отворачиваясь от него, зло падаю на софу.
  - Скажи, для чего ты вообще начала ее писать? - не успокаивается мой настырный приятель.
  Смягчаюсь. Смотрю в изумрудные глаза, исполненные готовности понять, едва касаюсь призрачной гривы, разбавленной солнечным светом и волшебством, улыбаюсь:
  - Хорошо, я скажу. Может быть, ты поймешь. Помнишь книгу про Алису в стране чудес, когда она повстречалась с единорогом в волшебном мире? Он сказал тогда маленькой девочке: "Если ты поверишь в меня, я поверю в тебя". Понимаешь, я устала жить верой в несуществующее, в то, что отказывается от существования. Я устала додумывать вас, мне надоело жить единорогами и драконами, синими волками и крылатыми лошадьми, не получая ответа. А книга - это своего рода проживание. Я решила прожить вас, раз и навсегда. Потом забыть. В этой книге останется вся моя вера. Не во мне, понимаешь? Слишком тяжелое бремя. Я мечтаю научиться жить, как нормальные люди. Я ведь не странная девочка и не полуночный шизофреник. Ты ведь знаешь.
  Единорог покачал венценосной головой:
  - Конечно же, ты не странная девочка, просто не от мира сего...
  Он растаял в вечернем зареве, наполнившем комнату, будто глубокий прозрачный сосуд. Но в комнате еще долго дрожал тонкий аромат фиалок и дикого жасмина. Так долго, что мне захотелось разреветься от горечи, раздиравшей больное сердце. Прости, если я обидела тебя, мой прекрасный. Я не хотела...
  
  ***
  Набрав номер, останавливаю сердце, вслушиваюсь в гудки, которые кажутся потусторонними, как шелест опадающих листьев.
  - Дэв?
  - Да
  - Я проснулась сегодня с чувством, что все единороги умерли, а я чудовище с высоких гор.
  - "Чудовище жилец вершин" [10] , - поправляет трубка.
  - Пусть так. Ты не мог бы оживить мне одного единорога? Моего... Он все время жил у дерева в лесу. Слушал бубенцы и колокольчики. Он ничего никому плохого не сделал. И вот его больше нет!
  - Разве я могу?
  - Но ведь ты говорил, что был богом...
  - ...
  - Ты никогда не переставал им быть! Оживи моего единорога.
  - Хорошо, я попробую.
  
  ***
  Глупо. За сигаретой переписываю старые обрывки снов. Но придет зима, будут новые сны. Она наметет их на улицы и укроет города. Снег - все равно, что пепел, только холодный; пепел - все равно, что снег, только не тает.
  Новый дневник - новое страдание, вечера, иллюзия мученичества, слабость одиночества и все такое...
  Черт бы побрал эти знаки препинания! Скачут по тетради, точно солнечные зайцы да капли дождя. Но все не те...
  Я запуталась. Или раньше: " - Я запутался, - сказал огонь бабочке". Она и подлетела. Дура! В одного влюблена всем сердцем. К другому - привязана всей душой. Разорвите меня на части и закопайте далеко друг от друга под камнями. Сердце сожгите, а прах пустите по ветру, или в чаше по морю - пусть плывет. А душа - пускай развеется дымом от сигареты. Может, если будет благоразумной, вернется домой.
  Воскреси для меня единорога. Пусть себе живет в своем сиреневом лесу. Только бы знать, что он живой. Топчет траву ногами, сбивает витым рогом шишки для медвежат. Не любит, не сожалеет. Созерцает и ждет. А когда проснутся Великаны Перевала Срывающихся Звезд, и вернутся эльфы, он будет стоять на пороге новой эпохи, и синий ветер будет развевать его легкие кудри, страшно сияя на кончике рога.
  Оживи мне единорога.
  
  ***
  Осень присела со мной на скамейку. Рыжая, в легком огненном платьице, босая. Обняла руками плечи и дрожит, бедняжка.
  - Да, милая, от рыже-алого огня твоего листопада не согреешься, - замечаю я, сбрасывая с себя плащ, укутываю в него продрогшую осень. Она поджимает под себя босые ноги, сжимает у горла предложенный плащ и смотрит на меня большими синими глазами.
  Угощаю ее сигаретой. В ответ она улыбнулась. Прикуривает и смотрит вперед на улицу. Бледные, почти прозрачные, руки с тонкими длинными пальцами. "Какую музыку играешь ты, осень?". Достаю флейту, согреваю ее губами. Осень роняет окурок, обернувшись ко мне, колдует скрипку из ряженых листьев. Смычок взлетает над тонким запястьем, она подхватывает мою мелодию и оплетает своей, осторожно, стараясь не нарушить легкости звуков.
  А вокруг нас, объятый оранжевым пламенем, полыхал город. И все бы ничего, только ночь, сгибаясь под тяжестью собственной бездонности, сложила свои темно-синие влажные крылья и бросила нам под ноги, будто сорванные цветы.
  
  ***
  Желтый трамвай. Синяя птица на коленях. Ты и я.
  - Ты каждому своему возлюбленному обещаешь любить его вечно?
  "Не вечно - всегда. А как же иначе?".
  - Зато ты не даешь никому никаких обещаний.
  Вспоминаю темную комнату. И ребра батареи снова врастают в спину. Хочется поежиться, вздрогнуть, но сдерживаю себя. Черт бы побрал тебя с твоим желанием быть любимым.
  - Да, я не даю таких обещаний, которые не могу выполнить, - отвечает Дэв.
  О, в тебе снова заговорило уязвленное самолюбие. Ты чувственно слеп, кажется мне. Заходящее солнце плавит окна. Но нам с тобой никогда не найти продолжения друг в друге. Потому что я, обещая тебе вечную любовь, верю в это всем сердцем. Ты же - заведомо сомневаешься. Может быть, потому ты так мало говоришь мне об этом.
  Продолжаюсь в метро, в темный осенний вечер. В голове неприятное покалывание. Даже не боль, раскалывающая череп, просто легкое покалывание. Но все равно неприятно. Недоболь... Смотрю на пассажиров в соседнем вагоне. Ощущение: будто вереница звездолетов несется неведомо куда. В каждом из них - люди. Бывает, украдкой глянешь на человека напротив и подумаешь о том, что он мог бы стать твоим другом, единственным, близким и дорогим, что ему запросто принять тебя со всеми твоими комплексами и сомнениями...
  Но почему же тогда мы с тобой никак не можем понять друг друга, услышать, мы - однажды решившиеся на близость сознательно и обоюдно? Почему же сейчас мы не идем на компромиссы. И каждый из нас верит в то, что он любит, именно он, только он, сомневаясь в другом.
  Мне не нужна эта война. "Я на тебе, как на войне" - пошло, но откровенно актуально. И, пожалуй, следовало бы поступить как в песне: "Окончен бой, беру портфель, иду домой". Но точно колокольный гром приходит понимание, что я же первая не выдержу и вернусь.
  Но все же...
  
  ***
  Слабое дыхание зимы подкралось к самому порогу и теперь лижет босые пятки осени.
  Просыпаюсь ночью и, не находя его рук на подушке, закрываю глаза никотиновым дымом и реву в потолок. А иногда и нахожу руки, да не те. И сигануть бы из окна, но старые крылья обветшали и растрепались.
  Мой дорогой друг уехал из города. Он часто говорил: "Вот бы смастерить себе плащ и посох и отправиться в путь. Может, где-то на другом конце земли или в другой вселенной стоит и мой замок - мой дом, мой голос? И найти бы дорогу, ведущую туда...".
  Конечно же, мой дорогой друг, стоит твой дом, и даже не важно, в этой или другой вселенной, и как далек туда путь. Сделай глубокий вдох и задержи дыхание. Достаточно вечность не подышать. Прислушайся, мой хороший, к своему сердцу - оно у тебя большое и прозрачное от любви. Слышишь? Тики-так. Тики-тук. Тики-тух...
  Шаг - удар, шаг - удар, и еще... Ты на правильном пути.
  Однажды...
  ...я пришла к моему дорогому другу, но его уже не было. Ни записки, ни рисунка, только радуга на столе и недопитый солнечный чай. Может, с самого начала он мне только привиделся?
  Я села в плетеное кресло. Сделала глоток холодного чая. Достала флейту и, тихонько наигрывая музыку, я стала ткать тонкую нить длинного, может даже бесконечного пути домой для него, моего дорогого друга.
  
  ***
  Сердце:
  Дом мой, душа моя, освети мне дорогу, идущему в кромешной тьме безликого одиночества.
  
  ***
  Черт бы побрал эти руки, скользящие по тебе, подобно бесплотным телесам призраков, растворенных в вязком тумане. Это ощущение интимности и реальности обволакивает тебя, точно молоко, однако в следующее мгновение оно иллюзорно. Ты не бог, и все же...
  Точно рыба, пойманная на крючок, я бьюсь о воду, пытаясь вырваться на свободу, не упустив при этом червячка. Но ты подсекаешь мои движения. Ты хочешь меня раздавить, сварить из меня суп или бросить жирной котяре: мне не исполнить твоего самого заветного желания, в этом моя вина. Ты все равно обречен на сожаление, и неважно: съешь ты меня или отпустишь, или посадишь в прозрачную банку, как украшение.
  
  ***
  Нет, Дорога не потускнела, не растворилась в сумерках. Просто, видимо, расцвел твой аленький цветочек, и мой внутренний мир изменился.
  Голубая Дорога от края до края - набежит - отхлынет и понесет тебя на волнах-попутках в Великую Неизбежность. И если одиночество - это когда хочется, чтобы кто-то всегда оставался рядом, то ПУТЕШЕСТВИЕ более не влечет за собой одиночества...
  Я не нашла Эльбири. Деревня, домик Марты остались, а замок будто уплыл каменным ковчегом в открытое море. Сальварат тоже не появился. Подобное уже случалось со мной. Не в этой жизни. Да. Только тогда все было по-другому: как всегда.
  Устав от попыток призвать замок, отыскать его - бледную точку в открытом море - я постучала в дом Марты. Двери отворил уже совсем повзрослевший Ирек:
  - Привет!
  - Здравствуй, Ирек.
  - Проходи, ты, наверное, голодна.
  - Пожалуй.
  Мы вошли в дом. Ирек поставил передо мной горшочек с горяченной вареной картошкой. Сам сел рядом. Он смотрел на меня, как на единственную любовь в своей жизни. Мне стало не по себе.
  - Где все? - спросила я, чтобы хоть на мгновение отвести его взгляд.
  - На работе.
  - На работе?! - мне раньше никогда не приходило в голову, что (почти придуманные мною) Марта и Даниил могут ходить на работу, а не сидеть только в доме или коровнике. Это поразило меня больше, чем взгляд Ирека, чем исчезнувший замок.
  - Мне надо кое-что тебе рассказать, - резко прервал мои раздумья мальчишка. - Вчера в газете напечатали мои стихи! - Ирек, взволнованный, встал из-за стола и принес мне газету. Он открыл мне нужную страницу, на которой заглавными буквами было напечатано название стихотворения: "Замок-призрак".
  Мне стало безнадежно горько:
  - К вам приходят газеты, Марта и Даниил работают, замок - призрак, солнце не Бог, и Земля круглая... - даже собственные слова показались мне призрачными домиками, быстро расплывающимися на морском песке.
  - Да.
  - И так было всегда? - я едва ли не плакала.
  - Всегда. - Ирек оставался невозмутимым.
  Закрываю газету, не читая стихотворения; ухожу. У самых дверей Ирек окликнул меня:
  - Что мы потеряли?
  - Не знаю. Еще один призрак... Снежинку, мысль, легкую, как перышко, даже легче.
  - Оно вернется?
  Я покачала головой, не выразив ответа тяжелыми тоннами слов, и закрыла за собой дверь.
  Эльбири все-таки нашел способ расколдовать деревню. Он отпустил их, отпустил меня, отпустил Сердце, вечно болтающее с Черепахой и Слонами. Но Черепаха легла на дно, Слоны ушли, Деревня стала деревней, Летучий Замок уплыл по воображаемому Морю в запредельные края, БЕЗ МЕНЯ...
  
  ***
  Снег укрывает белым светом засыпающий мир. Я пою ему хвалебную песнь. Он бьется в окна трамвая роем холодных мотыльков, и я кану в небытие, когда он коснется моих рук. А когда начнутся метели, я затеряюсь в этом городе среди занесенных снегом прохожих, домов, светофоров.
  Я не знаю, есть ли во вселенной Бог - единственный, или целый пантеон, тысячи пантеонов. Но если да - то, наверное, один из них слышит мои молитвы и, может быть, отвечает на них.
  Однажды я снова повстречалась на улице с нашей королевой. Она была не одна. Счастливая и прекрасная, она бродила по светлым от первого снега улицам, держа за руку Прекрасного Принца. Принц заколдовывал белую метель, и та, не в силах противиться влюбленному божеству, стихала, едва касаясь юного лица Владычицы. Принц шептал своей возлюбленной на ушко красивые и искренние слова. Да все о любви. Я еще никогда не видела ее такой счастливой! И казалось, сам Бог перепутал все времена года с весной, ее весной.
  Уже ездят по городу снегоуборочные машины, уже продаются в магазинах елочные игрушки, новогодние открытки и яркая мишура.
  Знай я твой адрес, я бы начертала тебе послание, в него бы положила желтый кленовый листок и три снежинки и отправила бы по почте с ветром.
  Я смотрю в окно трамвая, и глаза ловят разноцветных людей, словно преломленные светом крупинки снега. Неправильная метафора, но было так. Глаза не видели, но именно ловили мелькавшие за окном картинки, а снежинки преломлялись в свете, умножались.
  А мне хочется любить. Я устала бродить по чужим душам. Какое бы тепло или сокровище они ни таили в себе и как бы ни хотели пожертвовать им для меня, мне все равно не согреться и не быть счастливой. Все не то!
  Но случится: мы снова встретимся с тобой после этой войны, мой Волшебник. Мы оба останемся в живых. Будет весна. Только в этот раз ты не захочешь уйти от своей госпожи. Ты обнимешь меня, поцелуешь обветренными губами в лоб и останешься. Если, конечно, где-то на небесах живет мой маленький бог, который слышит мои молитвы и, может быть, иногда отвечает на них.
  
  ***
  Когда на душе скверно - верный способ излечиться от себяжаления и злости, подкатывающей к горлу и закипающей на щеках, - это перемещение мебели.
  Нет, правда! Мне помогает.
  Можно, конечно, попробовать хватание вскипевшего чайника. Сжимая в зубах до скрипа всю свою и без того мизерную волю, несешь чайник до стола. Глаза наливаются слезами, а рука от невозможности разжаться стервенеет и ненавидит тебя, дуру такую!
  Но если чайник электрический, с пластмассовой ручкой, да и в чем рука-то виновата?
  Лучше ремонт или перестановка - много продуктивнее.
  
  ***
  Мы с Виком долго искали подходящую ветку. Важно, чтобы была пушистая, большая. Маруся все вертелся под ногами, взвизгивая от собачьего восторга, ухмыляясь собачьей улыбкой. Ему было интересно. Не ветка, конечно. Снег, улица, запах чужой собаки, помойка. Мы его не интересовали.
  Когда, наконец, я выбрала самую замечательную ветку, Вик залез на дерево и отпилил ее.
  Вик не задавал мне таких глупых вопросов, как: "Зачем тебе ветка?", "Что ты с ней будешь делать?", но мне захотелось объяснить:
  - Я повешу ее в своей комнате. Это будет Дерево на Пустыре. Я растяну ее на леске под самым потолком и украшу кораблями и лентами, звонкоголосой музыкой ветра. Это будет красиво, не правда ли? Комната превратится в пустырь и замок одночасно. Постелю ковер, такой же синий, как и цветы на призрачном поле. И если мне больше не суждено однажды вернуться в мой прекрасный замок, я построю его, сплету из обрывков снов, кусочков дерева, камней, ткани. Я смогу ведь, правда, Вик?
  - Правда, малышка.
  - Спасибо...
  
  ***
  Я стала злиться по пустякам. Прости, Дэв, я становлюсь равнодушной. Это не болезнь. Нет, не усталость. Не знаю что. Скорее всего, мы расстанемся. Нет, ты не виноват. Дело во мне. Может быть, я заболела. Может, и устала. Нет, температуры нет. Я пью свет снежинок и клочья ветра два раза в день - от мигрени; и солнце - неограниченно - для профилактики ОРЗ. Нет, просто я засыпаю. В эту зиму, наконец-то, я буду спать.
  
  ***
  Тихо. Мысли приумолкли. А в самой глубине души молчит волшебный голос. Но, кажется, я нашла путь. Медленно, осторожно. Шаг за шагом. Я вплетаю его в мелодию собственной жизни. И вместе с морозным узором на стекле души вырисовывается образ той, что всегда стояла позади эльфа, девочки-хиппи, аленького цветочка, маленькой птички, Олелёнка. Той, что задумала весь этот мир и, может быть, начертала бы его одним единственным звуком: всплеском волн, дуновением бриза, шорохом песчинок, но она никогда не видела моря, разве что на картинах и календарях, читала его в книгах. Но слова немы. Да, слова отмечены печатью немоты. Это даже не молчание, скорее невозможность выражения бытия: слова не пахнут, их нельзя увидеть, как дерево или небо, к ним нельзя прикоснуться и ощутить доверчивое тепло или холод равнодушия, они даже не звучат. Слова - это убогая попытка человека стать богом, заключив все проявления света в тюрьму знаков, в одну ограниченную форму, подвести божественное под одну черту: ВЫРАЗИТЬ. Но не существует ничего, кроме НЕВЫРАЗИМОГО. Стон ветра, вздох скалы, шелест дерева, шепот огня - вот настоящие звуки, истинные имена. Другого не дано. И слава богу!
  Я смотрю на расплавленные капли солнца в окнах, снежинках, ручке, которой пишу. Вот она истинная любовь: мысли немыслимые, чувства нечувственные, проявления не проявленные, данность не обещанная, обещание не данное, любовь не любимая, любимая не той любовью, сердце, скользнувшее в темноту, жидкое солнце в его следах...
  Гирлянда с голубыми ангелами висит над столом. Они глухие - не слышат твои молитвы. Корабли в белом небе под потолком летят в неведомые дали, да все по кругу. Свечной фонарик у изголовья, рог единорога в карандашнице. Синий замок на белом листе. Маленькая точка - человек, спешащий домой в мглистом серебре. Запах сандаловой палочки.
  Та, что стояла за ними, подошла к окну. Она робко заглядывает в расписную снежинку. Нет ли там тебя? В Ночь твоего Рождения. Поздравляю.
  
  ***
  Ты навлек на меня тысячу мыслей и три тысячи перечеркнул.
  Х. Кортасару, лучше поздно, чем никогда.
  
  ***
  Под небом голубым есть Город золотой
  С прозрачными воротами и яркою звездой.
  А в городе том сад - все травы да цветы.
  Гуляют там животные не виданной красы.(с)
  
  Когда я впервые услышала эту песню в исполнении Б. Гребенщикова, я была маленькая, а все вокруг большое, просто огромное. И мне казалось, что в песне поется о синем волке. Нет, он был голубого цвета. Вол тоже был. Но он пришел потом. Тогда мне стало грустно, хотя это было больше похоже на детское разочарование. А льва звали Каамил Аллахорес Дарос. А орла... О, это была орлица! Такума Мхарата Ланаска.
  Время шло. И с ним из памяти стирались образы прекрасных животных, превращаясь в легкомысленные сновидения.
  Но голубой волк остался. Он стал моим лучшим другом. И до сих пор в этих зимних снах наяву я, вздрагивая от шепота его имени, смотрю на голубое солнце и молюсь: Раи Сальварат Атэлу Эбо!
  Осталась звезда, освещающая дорогу и чуть приоткрытые ворота. Остался и город. Только он тоже был синий. И даже не город - замок. Где-то на задворках вселенной. Так далеко, что можно идти всю жизнь и так и не найти приюта в его стенах. Но указать туда дорогу может утренняя звезда. То ли огромный огненный шар, то ли голубой волк. С земли не различить.
  
  ...Кто любит, тот любим.
  Кто светел, тот и свят.
  Пускай ведет звезда тебя
  Дорогой в дивный сад... (с)
  
  ***
  - И что же ты теперь будешь делать? - спросил Гор как-то вечером.
  Я пожала плечами, думая об утерянном пути:
  - Не знаю. Учиться, работать, воспитывать Марусю, может быть плакать по ночам в подушку...
  
  ***
  Мужчина и женщина.
  Давай поговорим о них.
  Вот они - рука об руку, нагие, лишенные физической воплощенности. Душа мужчины и душа женщины.
  Он - спокойный и ровный, как отполированная божественной рукой мраморная плита. Она - загнанный в ущелье ветер. Он видит ее, и в ней для него заключено божественное желание, ибо для него то, чего она желает всей своей женственной душой, того желает и Создатель, Божественность. А для нее нет другого Бога, кроме мужчины.
  Она - вечный ребенок. И чтобы ни сказала она - начинает существовать - ибо истина. А он лжет, придумывая для нее новые вселенные, где бы она могла жить и расти. И эти миры тоже обретают реальность, потому что он - Бог для нее, и она никогда не усомнится в его могуществе, не дрогнет в своей вере в него, а еще потому, что всей душой желает, чтобы придуманные им для нее реальности существовали!
  "Бла-бла-бла, - скажешь ты. - Заумный треп о любви. Как обычно в твоем духе".
  Но о любви нельзя говорить. Приставь указательный палец к губам: тс-с-с.
  Ее можно только прожить. Один раз. Одну секунду. Если дольше - она становится великим заблуждением.
  Любила ли я когда-нибудь? Мужчину и женщину.
  Но с тех пор мужчина стал белой птицей, призраком из моих снов, с которым я сравниваю всех, что были потом.
  Кто-то говорит, как он, кто-то прикасается ко мне, как он, у одного его взгляд, у другого его руки, у третьего - голос; и так без конца.
  А женщина... Нет, я не хотела ее. Я безнадежно мечтала, чтобы она хотела быть мной. И теперь иногда, и чем дальше, тем реже, я слышу ее голос во мне, но давно не помню ее лица.
  Любовь - это самая громоздкая бренность, приземляющая душу, как ничто на свете. Если это не любовь к Богу-мужчине или Богу-женщине. Хотя, в любом случае, любовь - это не более, чем определенный ритуал, соблюдаемый верующими фанатиками.
  
  ***
  Я купила синюю вазу для твоего аленького цветочка. Но моя книга похожа на глубинное предательство. На глубинное предательство душой... Впрочем, душа тоже предана в отместку за ее трусость и искренность. Да-да. Она искренна, но слишком труслива, чтобы пробиться наружу из-под груды ненужных слов и мыслей, из-под лживых обещаний и проявлений чувств, из-под человеческого. Труслива, но слишком искренна, и потому продолжает грызть меня изнутри, не позволяя обмануть мне себя, не давая забыться. Лучше уж была бы чем-то одним: либо трусливой, либо искренней, тогда бы не заслуживала предательства. Где твоя божественность, простушка-душа?
  Я предаю себя за то, что не умею открыто и своевременно проявлять то, что чувствую, говорить то, что думаю, а только украдкой и опосля записываю в дневнике жалкие обрывки внутреннего бытия и жалобы на судьбу и бога, в коего почти разучилась верить.
  Но сегодня мне снилось белое. И был ли то мой приятель единорог или легкокрылая Дана, только я проснулась опустошенной и немного счастливой.
  Не уходи, прозрачный образ детского вымысла, останься еще ненадолго! Вот только потекут ручьи, вот только расцветут подснежники, и я отпущу тебя, как бы ни было горько, как бы ни сжималось сердце. Я отпущу тебя...
  Синяя ваза для аленького цветочка, голубой тюль для паруса, белые сны для хрупкого одиночества.
  Но лишь только перестаешь желать других, и одиночество исчезает, как красивая иллюзия.
  Синяя ваза...
  
  ***
  О, Натаниэль, Натаниэль, Натаниэль!
  Мне не хватает друзей. Не тех, что никогда не было, но тех, что остались в прошлом. Собрать бы их всех под луной на пороге Микаэль Эльбири Вагхтанар. Может быть блики костра, как когда-то однажды, сблизили б наши остывшие сердца. Но кто бы собрался у огня, зажженного моей рукой? Может быть Мой Дорогой Друг, Сальварат, медвежонок, Оранжевый Кришнаит, Брат и Сестра, мой Единорог, Натаниэль, Ветер и, быть может, мой нежно любимый волшебник - не друг, не возлюбленный.
  Ветер переменился. Это мой ветер. Я всегда его узнаю, даже с закрытыми глазами. По запаху, звукам, прикосновениям. У него особенный запах, и то, как он прикасается ко мне, не похоже на другие ветра. И даже если я открою глаза, я увижу его свет - прозрачный и голубой.
  Я прошу его: Ветер, укачай меня, унеси далеко-далеко по синему-синему морю.
  Но только скольжу по льду.
  Одну из своих бесконечных жизней я прожила, будучи ветром. Дочь Синего и Белого ветров. Северной пурги и Весеннего бриза.
  Я была Голубым ветром. У каждого из нас есть свой цвет, время, настроение. В том неземном существовании у меня был брат Арольн-рох-Ромаен. Он звал меня Эмбирика-Фьюить. Но каждый раз я была обречена возвращаться на Дорогу Невозвращения через Дверь в другие миры.
  
  ***
  Я, может быть, и умела бы рассказывать сказки, если б умела их писать. Но в этот раз попробую, коли начала. Надо бы закончить, иначе прибавится к моим бесчисленным страхам и комплексам еще один незавершенный гештальт. Ишь, как заговорила! Впрочем, ГОСТы и все такое. Итак, о сказке, хорошая она получилась или плохая, не могу судить, пусть уж кто-то другой, если ей вдруг случится быть прочитанной. А с меня хватит самоупреков, терзаний и непосильного груза вины, с коим ее писала, все это останется в ней. Не стоит брать с собой в дорогу то, что лишь будет замедлять твой шаг и утяжелять сердце. Пора бы завершать, хватит, наразглагольствовалась, пора бы и честь знать. А что до конца сказки, то это, по сути, самое главное. Он не должен быть приторно сладким или слишком реальным. Но где бы углядеть этот пресловутый срединный путь, пророченный великим Гаутамой Сидхартхой? Впрочем, лучше оставаться под сенью дерева Бодхи и все путем. Здесь главное помнить, что это все-таки сказка, а не автобиография! Мне кажется, что история получилась скорее жутковатой, нежели занимательной. Но Бог с ней. Ничего, главное придумать славный конец. Только, помилуй, Боже, не этот затасканный всеми хэппи-энд. Впрочем, для любого "энд" найдется свое "хэппи".
  
  ***
  Голос:
  Сердце, ты слышишь меня?
  
  ***
  Сердце:
  Всецело.
  
  ***
  Перед самым последним словом, хотелось бы вспомнить милого сердцу друга, прыгнувшего в щель меж мирами ЗА МНОЙ. О Натаниэль, ты идешь одиноко Тропою Сердца по моим призрачным следам и сам как будто становишься призраком. Но я помню о тебе каждую минуту своей жизни. Ты сделал то, чего никто бы не осмелился. Ты отдал свою душу, предав забвению самое себя, переступил грань, к которой даже избранные ближе, чем на шаг, не решались подойти, ты прошел через смерть, не думая о ней ни как о Деве с ножом и цветами в руках, ни как о конце всего сущего.
  А легендарный Ра-а-Ммуэль, потоптавшись на пороге Вселенной, вернулся к точке, с которой началась его жизнь, и состарился. Ибо прошлое старит даже бессмертных созданий. А мой мудрейший отец остался со своею возлюбленной, до того дня, пока смерть не разлучила их. И вернулся домой, где белая дева с ножом и цветами не могла б потревожить его бесконечный сон. Но жизнь, которую он называл мне истинной, увы, может быть только сновидением, иллюзией, не больше. Тебе же не понадобились ни легендарность, ни мудрость. Ты, мой прекрасный друг, разорвал цепи сна и смерти и прыгнул в бездну жизни.
  Я не верю в половинки души и то, что их надо искать в других. Человек самодостаточное и целостное творение бытия. Пожалуй, единственное в своем роде из Его творений, и ему нет подобных. Я встретила человека, которому доверила бы помыслы моей души и прожила бы счастливую, а впрочем, человеческую жизнь, никогда не сожалея, не ища свою половинку по всей вселенной. Нет, я хочу прожить эту жизнь, оставаясь человеком и только. Остальное вне моей компетенции, а стало быть, дело Бога. Но может случиться, не в этой жизни, я встречу моего прекрасного эльфа и скажу, нет, я промолчу, только пойдем мы тогда по нашей дороге, взявшись за руки.
  Я была эльфом, я была ветром, теперь я человек. А может, привиденное мне прошлое всего лишь иллюзия, самообман, рассказанный маленькой девочкой самой себе в порыве первой влюбленности, первой дружбы, первого отвержения, маленького комплекса (или бесконечно огромного), спрятанного глубоко в сердце? Может быть, это ему принадлежат ласковый и вкрадчивый голос, может, это его синий, прозрачный свет? Если верить господину Люшеру, синий - цвет глубокой депрессии. Но будет. Я знаю, я чувствую, не сердцем и не синим светом клянусь, я помню юного эльфа, остановившегося на одном из отрезков Дороги Невозвращения, чтобы выкрикнуть в пустоту мое имя. Однажды я услышу его и вернусь.
  
  ***
  Я вошла в комнату и выключила свет. Я всю ночь лежала на полу без сна и смотрела в потолок. Я видела, как маленькие наклеенные фосфорические звездочки удаляются в вышине, становясь меньше, ярче, светлее. И вместе с ними чернота потолка - прозрачнее и глубже. Я чувствовала, как мягкий, увлажненный августовской ночью ворс ковра медленно, едва уловимо превращается в пахучую траву. Я слушала, как прокравшийся в комнату ветер теребил тонкие ленты и нежную музыку в колючих ветвях. По небу неслышно брели корабли эльфов, бог знает куда. Я мысленно желала им счастливого пути. Поднимались сумерки, в маленьких ямочках, точно в лужицах, собиралась темнота. Светлели голубые стены, приветливо возвышаясь надо мной. Душой овладевало спокойствие и утро. Картина с деревом, висевшая на стене, росла, и уже можно было разглядеть темную полоску моря где-то далеко-далеко. Оно шумело, словно огромная раковина. Картина разрослась до бесконечности и уже перестала быть детским акварельным рисунком. К дереву осторожно и в то же время величественно вышел Единорог. Он был все также прекрасен, как и в последнюю нашу встречу, разве что теперь казался не легкомысленного цвета морской пены, а цвета сумерек ранним летним утром. Я бесшумно поднялась, еще раз бросила взгляд на небо: звезды совсем растворились в голубоватом свете. Дерево на пустыре запело, воздух сладко благоухал маттиолой. "Странно, ведь она пахнет лишь в вечерних сумерках", - подумалось мне. Крепко-крепко зажмурив глаза, я обернулась. Я бы так и не решилась их открыть, если б не... Чья-то ладонь легла мне на плечо.
  "Госпожа моя, входи в дом и садись у огня"
  "Не маг и даже не призрак?"
  "Ни то, ни другое, аленький цветочек"
  "Черт тебя подери, Гаутама Сидхартха, старый ты, хитрый лис!"
  "Есть двери, которые всегда открыты, и лестницы..."
  Я несмело открыла глаза, и мы рука об руку вошли в Дом.
  
  Под небом голубым...
  
  
  P.S. Если бы я была другой, чем я есть, мир, возможно, все равно бы уцелел, и, возможно, та, которой бы я была, была бы любима. [12]
  
  
  Эпилог.
  В конце книги я привела несколько небольших сказок. Нельзя сказать, что их идеи явились причиной написания "дневника", однако, тонкие образы, неуловимые зарисовки этих историй частично продолжились в "Приюте странника".
  И еще. О названии...
  Все мы участники Великого странствия. И каждый из нас в какой-то недалекой-неблизкой точке начал свое волшебное путешествие. В нее же мы и стремимся вернуться.
  "Каждое семечко обещало стать деревом" [13]. И вернуться - это не значит снова стать семечком, но вырасти в причину миллиарда других таких же семечек и в каждом из них оставить частичку себя.
  _________________________________________________________
  Не знала куда и как их оформить, решила попробовать так.
  Сноски:
  [1] - Алессандро Барикко - итальянский писатель и музыковед.
  [2] - Ночные Снайперы "Бу-бу"
  [3] - Автобусная остановка в Екатеринбурге.
  [4] - Эрик Берн "Люди, которые играют в игры", "Игры, в которые играют люди".
  [5] - При этом я таки использовала почти дословно описание, данное П. Биглом, кто читал его - поймет.
  [6] - М. Павич "Хазарский словарь".
  [7] - перефразированная строчка из песни Кукурузы "В горнице моей светло"
  [8] - Правда, не помню, и даже не представляю, каким образом и откуда эта фраза пришла в мою жизнь. Но, главное не источник, а вода, наполняющая его.
  [9] - Библия, точно не знаю где.
  [10] - Аукцион "Чудовище"
  [11] - Аквариум " Город золотой"
  [12] - Фильм "Пять чувств"
  [13] - Бхагаван Шри Раджнеш ОШО
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"