Радостные воспоминания моего детства часто уносят меня в иной мир, в котором вечное абхазское лето ласкало меня теплым морским дыханием, а нос щекотали запахи эвкалиптов и сосен.
Каждое лето родители отдыхали со мной в Агудзере, где останавливались у Магули - невысокой женщины, скромной и добродушной. Она сдавала нам садовый домик. По приезду, Магуля всегда приносила нам только испеченную большую лепешку с домашним сыром. Я спрашивал мать: 'Зачем Магуля нам приносит лепешки?'. Мать говорила: 'Вкусные?'. 'Да' - кивал я. 'Потому и приносит!' - отвечала она и улыбалась.
Вечерами жара спадала, и мы гуляли вдоль моря, любуясь закатами и штормами, или ходили в огромный парк с раскидистыми деревьями, а иногда Магуля с соседями звали нас пройтись с ними. Тогда мы шли по узким улочкам вдоль двухэтажных домиков, прячущихся в садах. По субботам в каждом дворе на низких мангалах жители жарили мясо и овощи, и я с любопытством смотрел сквозь увитые цветущими растениями изгороди, как фиолетовые баклажаны и толстые помидоры пыхтели на шампурах. Родители окликали меня, ругали за неприличную навязчивость, и мы шли дальше. Асфальтовое покрытие заканчивалось - курортный городок становился селом, где на каждом шагу попадались домашние животные и птицы. Дворовые собаки в поисках лакомства тыкались в мои ладони носом; кудахтали черные курицы с маленькими алыми гребешками; коровы щипали траву и отмахивались длинными хвостами от мошек; на обочинах лежали щетинистые свиньи. Огромных боровов я видел издали - их не выпускали за ограду, а родители всегда повторяли, что детям следует держался подальше от них - могут напасть.
На самом краю села, за которым начиналось поле, стоял дом с широким двором. Хозяева дружили с нашими провожатыми, и взрослые подолгу задерживались у их калитки за разговором. Я же был предоставлен себе и скучал. Но в один вечер во время моего томительного ожидания кто-то толкнул меня в икру - я обернулся, и снизу, из-под розовых ушей, на меня сосредоточенно посмотрели две черных горошины на хитрой мордочке. 'Поросёнок...' - произнес я. Он хрюкнул и перемялся на худых ножках. 'Мама! Тут поросёнок! Он со мной поздоровался!'
- Он маленкий. Играй, не бойся, - сказала с абхазским акцентом хозяйка, одетая в синий халат и глянцевые галоши на шерстяные носки.
Поросёнок опять хрюкнул, и я погладил его по розовой коже, покрытой светлыми волосками. Он выжидательно смотрел на меня, как вдруг прыгнул в сторону и шустро поскакал к изгороди. Я за ним - сел возле него на корточки и наблюдал, как он роет рыльцем землю. Поросёнок покосился на меня и снова отпрыгнул. Я подумал, что мешаю ему, и отошёл, но он поскакал за мной. Я остановился - и он встал. Я сделал шаг к нему - он от меня. Я от него - он за мной. И началась игра в догонялки, вызывая удивление и смех взрослых.
'Как зовут поросёнка?' - спросила мать хозяйку, а та ответила, что никак. 'А можно, я его назову?' - с горящими глазами сказал я. И мне разрешили. Родители помогли мне выбрать имя, и я назвал его Борькой.
Следующим вечером я уговорил родителей дойти до того дома, где жил мой новый друг. Они согласились и одолжили у Магули морковь и яблоки для Борьки. Его радости не было предела. Он хрустел лакомствами и требовал добавки. Видя, как сына занимает поросёнок, отец испросил разрешения приводить меня иногда к Борьке. 'Хот каждый дэн прыходытэ!' - ответила та и, словно спохватившись, сказала: 'Сейчас! Подождыте!'. Она быстро прошла в дом и через несколько минут вернулась с банкой молока. 'На здоровъе!' - улыбаясь, хозяйка протянула банку маме.
Мне часто позволяли навещать Борьку, для чего по пути на море или в парк, родители делали круг к его дому. Пока мы шли, я собирал ему упавшие на дорогу груши и яблоки, а он, завидев меня, со всех ног скакал мне навстречу. К концу лета Борька научился исполнять простые команды: 'Сидеть', 'Дай лапу', 'Лежать', чем не раз веселил взрослых.
Лето близилось к завершению. За неделю до отъезда я заболел и не выходил из дома, но в последний вечер в Агудзере родители привели меня попрощаться с Борькой. Его нигде не было видно. К нам вышла хозяйка, отозвала родителей в сторону, и так недобро на меня посмотрела, что сразу перестала мне нравиться. Они говорили тихо, и я не мог разобрать слов. 'Скажите, пожалуйста, а где Борька?' - нетерпеливо спросил я хозяйку. Она взглянула на меня, подумала и сказала: 'Сейчас приведу', и ушла за дом.
В ожидании, я раскладывал гостинцы для Борьки, представляя его радость перед долгой разлукой. Вдруг я услышал недовольное рычание и увидел, как хозяйка на веревке тащит со двора молодого хряка, поросшего серой щетиной. Подтащив его ко мне, она сказала: 'Вот!' Я посмотрел на беспокойного зверя. 'Где Борька?' - я растеряно спросил маму.
Хозяйка всплеснула руками и сердито потащила сопротивляющегося хряка обратно. У калитки она обернулась ко мне и сказала: 'Пока ты болел, он подрос, и ты его нэ узнаёшь. Говорю тэбэ: это - Борка!' Я не поверил. Тогда она сказала родителям: 'Вы нэ приходили, и я подумала, вы уехали. Извинитэ'.
Родители поспешили увести меня домой, где вместе с Магулей утешали меня лепешками и рассказами о том, что поросят часто продают, и что Борька тоже куда-то переехал, но ему хорошо в другом доме. 'Зачем?' - спрашивал я, а они отвечали, что там у него будет своя семья, и он станет папой других поросят, похожих на Борьку.
И в поезде взрослые тоже утешали меня, и только один подросток зачем-то сказал, что Борьку продали на мясо, и что я сам же мог его съесть. Я подрался с ним, хотя он был выше на голову, и нас насилу развели.
Я часто вспоминаю Борьку - единственного моего друга тем летом. И даже сейчас мне хочется думать, что он вырос в красивого и сильного кабана, родил много похожих на него поросят, и жил долго и счастливо.