Отшумел яблоневым цветом победный май, отцвели золотые одуванчики, наступило жаркое лето. А Шурочка ждала, ждала долго, терпеливо. Но терпение уже заканчивалось: когда же, когда? Дни идут, а Вани все нет, хотя перед самой Победой прислал письмо, что скоро выписывается из госпиталя и едет домой. Все, война для него закончилась, доктор сказал, что хромать теперь будет до конца жизни. Даже пошутил, что теперь у Шуры муж хромой, как старый дед Потапыч.
Шура взглянула на старые ходики: поздно уже, даже долгий летний день совсем склонился к закату. Все дела давно переделала, а спать вроде и не хочется. Раньше по вечерам приходилось за больным свекром ухаживать, сменяя свекровь, он все просил газету на ночь почитать. Да вот уже два месяца как дед-то помер. Отмучился. Вот только Ванечке она так и не решилась написать. Любил он уж очень отца своего.
Что-то давно Ваня не писал, с того письмеца, что перед Победой пришло, больше ни строчки. Не случилось ли чего? Нет, нет, нельзя думать о плохом. Матушка, когда жива была, всегда говорила, что плохие мысли притягивают и плохие события. Ну, может и так, уже не спросишь.
Поздно уже, спать пора, завтра вставать рано, как обычно. Тут Шура спохватилась, что забыла на ночь кур загнать. Но выйти не успела, стукнула калитка. Она так и замерла на месте, прижав к груди полотенце. Неужели? Дверь открылась, и в комнату вошел солдат в запыленной гимнастерке.
Столько раз она рисовала себе момент его возвращения, а тут словно застыла, теребя полотенце. - Шурка, - улыбнулся солдат, - ты что, не рада?
Она бросила полотенце и молча уткнулась мужу в грудь.
- Ты только не плачь, - строго сказал солдат, но глаза его смеялись.
- Не буду,- пообещала Шура, не отпуская мужа.
Он погладил ее по волосам:
- Наконец-то я дома.
Шура отстранилась:
- Ой, что это я, ты ж с дороги проголодался, устал. Иди, умойся.
Солдат аккуратно поставил вещмешок в угол, пошел умываться.
Шура не могла оторвать взгляд от мужа, все не верилось ей, что он действительно вернулся. Но вот он, здесь, живой и невредимый.
- Садись, сейчас поесть соберу. Ничего особо-то вкусного, уж извини.
Она хлопотала в маленькой кухне и все время оборачивалась на мужа: похудел, устал, щеки впалые и седина на висках серебрится уже. Но ничего, теперь они вместе, все будет хорошо.
- Чай, нас там тоже не разносолами кормили, - ответил Ваня. - Что в доме так тихо?
Шура отвела глаза:
- Батя твой...
- Знаю, знаю, - сказал Ваня.
- Откуда? - изумилась Шура. - Разве ж кто написал тебе?
- Я и так... - глухо отозвался Ваня. - Догадался. По письмам твоим. А матушка где?
- Матушка с месяц назад к сестре твоей переехала. Приболела она немного, а у ней же дети, сам знаешь. Здесь-то я и сама управлюсь теперь.
- Все у нас теперь будет, - улыбнулся Ваня. А улыбка-то у него совсем как прежняя, с замиранием сердца подумала Шура.
Утром почтальонша Люба нехотя завернула к забору Шуркиного дома. Надо ей письмецо - то отдать, хотя и не хочется. Сразу после Победы пришло, не стала тогда отдавать, чтобы праздник не портить подруге. Ей и так досталось: родители еще перед войной померли, потом сын, брат единственный погиб, да и свекр умер. Один Ваня-то и остался. Уж как она его ждала, как ждала, только о нем все разговоры: вот когда Ванечка придет, когда вернется...
Но, наверное, отдать письмо надо. И так целый месяц думала, не относила. А вот сегодня пришел конверт из Сибири от шуркиных дальних родичей. Вот заодно отдать оба.
На дворе бродили куры. Странно, Люба даже удивилась: Шурка всегда такая аккуратная, на ночь курей запирала, а тут... И дверь в дом приоткрыта, из нее вылетела курица. Непорядок!
Люба решительно вошла в дом, огляделась, сжимая злополучный конверт в руке. Вот на столе две чашки, две тарелки, накрыто как для гостя. Кто это тут у Шурки был?
Сама хозяйка сидит, опустив голову на руки, словно спит. Но Люба за войну-то немало покойников навидалась и сразу поняла: неживая она, подруга ее. Люба схватилась за ворот кофточки, несмотря на прохладное летнее утро, ей стало душно. Проклятая похоронка обожгла руку и упала на пол.