Пришло время рассказать о духовной составляющей нашей семьи и ее особенностях.
У всех нормальных людей, суббота начиналась в субботу, наша же суббота начиналась с пятницы. Все потому, что родители так верили. Следующий день начинался с заходом солнца, а не с наступлением полночи. Основанием такого убеждения была Библия.
- Ну, выбирайте, - как всегда не вовремя прерывала нас сестра на середине увлекательной истории произошедшей с нами в выдуманном нами мире, - кто убирает две спальни, а кто зал и прихожую?
- Не-ет! - кричали мы в один голос. - Мы не хотим!
- Давай-те уже быстрее! - видно было, что она сама не в восторге. - Чем раньше начнем, тем раньше закончим.
- Не-ет.
Мы начали разбегаться в разные стороны.
- Эй! - она сделал попытку задержать нас. - Ладно. Я не буду вас заставлять. - тут, эти слова нас остановили. - Придет папа, - она говорила тихо и спокойно, - пусть вас заставляет.
- Я, чур, в зале! - Резко сообразил Кирилл и я, как обычно, почувствовал подвох в его выборе.
- Нет! - заскулил я. - Почему ты всегда в зале? Я хочу в зале!
- Ладно. Я тогда в спальнях.
Тут я почуял еще больший подвох и не понимал, то ли я попался на его удочку, то ли действительно отвоевал злачный кусок!
И Все же - как тяжело было махать веником, который был больше тебя, выжимать половую тряпку так, как этого требовали старшие и много другое; что для взрослых казалось пустяковым делом, для детей это тяжелый труд!
Убирались мы целую вечность.
Настало время водных процедур.
Чтоб было понятно: мы жили в доме и у нас возникали трудности не только с горячей, но и в принципе с водой, в связи отсутствия водопровода. Стоящая на кухне раковина имела емкость, в которую набиралась вода, а под раковиной было ведро, которое играла роль канализации и выливалось в огород, руками отца, по несколько раз на день, а именно: с утра, после ночи; в обед; вечером. Иногда вечером, даже дважды приходилось повторять процедуру.
В ванной комнате стояло изобретение, которое называлось "титан". Титан - большая, коричневого цвета металическая емкость под потолок. Под ней была небольшое приспособление - печь, куда нужно было, при разжигании этого аппарата, подбрасывать дрова. Так и происходил процесс подогревания воды. То есть, нельзя было просто взять и купаться, когда тебе это вздумается. По этому, обмывались мы пару раз в неделю: в понедельник, или вторник и в четверг, или пятницу.
Купание было радостным процессом. Всегда набиралась ванная в который мы плескались с братом, ныряли, на время задерживаясь дыхание, а мыльница и бутылка с шампунем были нашими кораблями, лодками, и, ни каких уточек и других игрушек, только мыло, мочалка и прочие сподручные средства.
Вечер пятницы был особенным. Все радио, телевизоры - выключались, газеты - закрывались. В этот вечер, родители всегда по особенному обращали на нас внимание. Им было дело до наших вопросов на разные темы и вообще, мы были чуть-ли не в центре внимания. Папа показывал игры со спичками, спичечным коробком, табуреткой и прочим. Играл на пианино, а мы пели. Подпевала и мама и сестры.
До сих пор в голове хорошо держатся те вечера: желтый, тусклый свет лампочек; щебетание сестер, родителей; шелест детских христианских журналов "Тропинка"; громкая игра на пианино; записывание наших стихов, пересказов и песен на магнитофонные кассеты. Создавалась впечатление, что весь внешний мир исчезает, как в черную дыру, и во всем черном космосе, где с закатом тухнет солнце, только в нашем доме горел свет, и на многие тысячи километров вокруг, только свет из наших окон мог быть виден (но, никто его не видел, потому что никого и ничего, за пределами нашего дома, даже собственного двора, для меня - не существовало).
- Киря. Дёня. - кто-то шептал нам сквозь сон. - Киря, Деня, вставайте. - уже чуть громче. - В собрание пора.
Я пробуждался быстрее, чем брат, по этому я его доставал, а он сердился, но зато тоже вставал, чтоб мне тумаков надавать.
- Одевайтесь быстрее, а то папа уже почти одет!
- Мам, а что надевать?
- Оденьте брюки и свитера ваши зеленые.
Со спальни мамы с папой уже пахло одеколоном, что означало совсем скоро на выход.
- Где ремень?
- Не знаю. Сам ищи!
- Это мой ремень!
- Нет! Мой. Я его первым нашел.
- Это я его там оставил.
- Ищи...
- Так! - резко раздался строгий голос отца. - Это что такое? - его глаза почернели от ярости, ведь он не любил опаздывать на собрание, а мы его явно задерживали.
- Да Кирилл взял мой ремень!
- Не-ет! Это мой ремень.
- Я вам сейчас обоим дам, вот этим ремнем! А ну, быстро ищите ремень!
Мы в страхе принялись обыскивать дом, но найти ремень не могли.
- Я ни чего не пойму. - Зашел отец к нам комнату будучи уже в куртке и шапке.
Так как мы были еще в домашних штанах и до сих пор не нашли ремень, он нас отходил по заднице тем единственным ремнем который у нас был. Мы расплакались.
- Что б сейчас же были готовы! И только попробуйте не найти ремня, я вас поубиваю.
Хлюпая носами мы обыскались, но очень быстро нашли второй ремень, который накануне вечером забросили за тумбочку в прихожей.
Самое не справедливое во всем этом, то, что мама сама была еще не готова. Она помогла нам быстро одеть штаны, свитера, куртки и отправила к отцу в коридор и на улицу.
- Маманя! - кричал недовольно отец через дверь маме. - Я не пойму, - это уже больше походило на ворчание и ропот, - что можно так долго одевать? Мы уже все стоим ждем её, а она и не чухается...
- Так! - выходила мама из-за двери с претензиями к отцу. - Мне всех накорми, обуй, одень и себя еще, а он, молодец, оделся сам, а вы все успевайте как хотите!
Мама принялась одевать сапоги, что, обычно занимало тоже не мало времени, но благодаря помощи Кирилла ей довольно быстро удалось справиться.
- Да, да. - пристыжено и раздраженно и в то же время с гордостью не дающей признать доводы матери, кивал папа.
Нам, детям, приходилось справляться с быстрым темпом ходьбы взрослых и справлялись мы с ним бегом. Добежать до автобуса, и пятнадцать минут передышка. По приезду в пункт назначения, а именно остановка "двадцатка", снова бегом, там, через балку, до улицы Фрунзе, до дома под номером сорок. Это был обычный большой дом, отличало его от других, только "внутренность", а снаружи - на кирпичной стене в верхнем углу, почти под самой крышей, черная табличка с золотистыми буквами, надпись которой гласила: "Церковь Христиан Адвентистов Седьмого Дня." Все большие буквы. Ворота раскрыты на распашку. Перед входом на ступеньки, ведущие в дом, стоял веник. Мама быстро обмела нам ботинки и штаны от снега и только тогда мы могли войти. Если же это была осень, то встречала нас тряпка с ведром воды. Только летом на улице стояла кучка людей, которая с радостью встречала любого приходящего.
- Чш-ш! - только и слышалось со всех сторон.
Всем нужна была тишина, а иначе их одолевало раздражение, особенно папу. Сейчас-то я понимаю, что ответственным себя ощущал, но, увы, не через то место!
Скажу честно? Отец как воспитатель был так себе! Особо ему не приходилось ничего объяснять, все решалось его грубыми ладонями по нашим задницам. Правда по заднице не всегда попадал, по этому бил по чем попало. Он отвратительный воспитатель с явно выраженными признаками тирана. Религия возбуждала в нем нездоровый фанатизм, а нам это сулило лишний повод для наказания. Я понимаю, что его мать была еще той стервой, от которой ему досталось по полной (судя по его рассказам), но это не должно оправдывать его как отдельную личность несущую свою ответственность за свои поступки. Может быть я и не знаю Бога лично, но убежден, что Он против фанатизма, то есть и против религии тоже. Почему? Потому что чистые, невинные дети, не должны страдать и плакать из-за всей этой требухи о которой даже думать противно. Мы были тварями дрожащими перед рукой "правосудия".
Однако, как человек, отец хорош и уважаем. Даже достигнув нынешнего возраста, как человека я его уважаю и люблю, но не как воспитателя. Самое, до жути ужасное это то, что этот человек абсолютно считает свои методы правильными, эффективными и справедливыми! Бог ему судья, но пока он не признал свою не правоту в методах воспитания - я не смогу его простить за свое отчасти искалеченное детство. И, наш отец был в принципе таким, не только в религиозном плане, но и в учебе и домашних делах.
Максимально смирившись и не возбуждая в себе детский задор, мы с братом уселись рядом с родителями. Были специальные комнаты выделены для детей, где с ними занимались и следили, однако папа считал, что мы должны, подобно им, быть все время на служении.
Первая часть богослужения начиналась тихими молитвами.
Кирилл дернул меня за рукав и этого было достаточно, что бы мне стало смешно и, это он еще не показал свой объект веселья. В такие моменты надо было быть особенно осторожными, ведь в зале было очень тихо, а меня распирало и как бы не держал нос, я издал хрюкающий звук. Поймав тяжелый и испытующий взгляд отца я на время пришел в себя.
После тихих молитв, из-за кафедры звучал тихий, нежный, но звонкий звук колокольчиков оповещающий окончание молитв. Наступило время пения. Все зашевелилось вокруг и приходило в движение - доставали "псалмы Сиона". Наш папа важно выходил вперед играть аккомпанемент на фортепиано. Для нас это была отдушина. Пока все пели мы веселились как могли и даже смеялись почти в слух. Снова шел отец и мы превращались в послушных сыновей.
Общая молитва. За кафедрой стояло двое человек. Один ведущий служения: который объявлял молитвы, пения, субботнюю школу, миссионерские вести, сообщал приветы, читал призыв к добровольным пожертвованиям и в конце зачитывал объявления. Второй же все это время стоял рядом и его роль заключалась лишь в проведении субботней школы. Общую молитву произносил тот, который первый.
Миссионерские вести. Организация АСД (адвентисты седьмого дня) распространены во всем мире и для лучшего управления все разделено по регионам, где каждый регион подчиняется другому и так до генерального... чего-то там, уже не помню: конференции, унионы, дивизионы, так же генеральные конференции и так далее. Так вот, каждый квартал получалась книжечка с того или иного региона мира с Миссионерскими вестями, которые, как обычно бывало, читались нудно и неинтересно, в принципе как и весь процесс богослужения для ребенка. На этом этапе мы с братом старались не уснуть.
Услышав "вдохновенную" историю как Бог кому-то, где-то, когда-то помог, объявлялись добровольные пожертвования. Нам эта часть отчасти нравилось, ведь в ней мы принимали хоть какое то участие. Еще до окончания прочтения призыва к пожертвованиям все, в частности наш отец, доставали деньги. Обычно это была мелочь, что то вроде десяти-пятидесяти рублей и папе приходилось давать её нам, ведь он шел снова за пианино. В зал выходило двое человек с плетеными тарелочками в руках, и проходили по обе его стороны собирая добровольные пожертвования. Мы с братом, сначала поигравшись с врученными деньгами, клали их когда до нас дойдет очередь и это маленькое участие нас делало причастными данному обществу. У нас замерзало дыхание, но на секунду.
Субботняя школа. Наверное самая стоящая и интересная часть.
- А сейчас, - говорил человек из-за кафедры, - объявляется субботняя школа! Дети и молодежь разойдутся по классам.
Еще до произнесения этих заветных заключительных слов, мы, словно бегущие на ристалище, приготовились и для нас эти слова были равными этим: "На старт. Внимание. Марш!"
Зайдя в отдельную комнату, ты будто попадал в другой мир, лучший чем тот, что был за стенкой, и действительно могло создаться сказочное впечатление. Справа, сразу у входа, стоял большой черный сундук окаймленный золотистым металлом. Он не был заперт, но лазить туда было запрещено, однако мы знали что там. Это был наш вход в собственную "Нарнию". Её почему-то все взрослые называли фланелеграф. Для нас это слово было так же непонятно как: почему они называют веру в Бога, религией, или почему Любовь называют еще более странным словом "принципом"?
Большой кусок голубой ткани вешался на стену. На этот кусок цеплялся ландшафт: трава, горы, деревья... Так же были фигурки животных и людей, и их можно было расставлять как угодно. Это было лучшее и увлекательнейшее развлечение на тот момент.
Слушая историю от создания мира и до апокалипсиса, в этой комнате формировалось наше мировоззрение, воспитание и культура.
- Так! - не церемонясь, входя в детскую комнату, окрикивал нас отец. - А ну бегом на служение! Чего сидите?
Мы молча с чувством страха перед злым отцом, быстро покидали наше святое святых.
Такое отношение было только наших родителей к нам, ведь в то время, как другие родители позволяли другим детям оставаться в детской комнате, где им было интересно, наши же считали, что нам, простым детям, должно быть интересно вместе с ними на их скучнейших и крайне невразумительных сборищах. И только попробуй сказать, что тебе не интересно и скучно, как тебя укорят в пороках всего мира, обвинят в без духовности и испорченности, ведь по их мнению, "истина", сама по себе интересна, а если не так, то в тебе чуть ли не бес сидит.
Объявлялся перерыв. Не часто, но мы заигрывались с другими детьми за что были наказуемы, якобы опозоренными родителями перед другими, нашим несуразным поведением. Не понимая, что же мы плохого сделали, или причинили зло какое, - мы проглатывали всю боль и обиду. Через десять минут, простив весь мир, мы могли забыть все и продолжать по детски, искренно улыбаться.
Вторая часть богослужения - это проповедь. Естественно мы засыпали, на коленях, - под ласковое поглаживание по голове, - матери. Иногда и на коленях отца. Чаще же нас подстегивали и старались держать в тонусе, по струнке смирно, что бы слушали и впитывали непонятные, запутанные, сложные, речи проповедника. Честно, я не раз пытался вслушаться и понять, но все безрезультатно.
Наверное, так же как мы не понимали проповедей, так и родители не понимали нас.
К концу служения, нас всегда одолевало чувство голода. Как обычно, родители других детей давали им приготовленные бутерброды. Наши родители считали это за нетерпение и глупость, по этому могли и потерпеть. Мы терпели.
Пение. Молитва. Конец.
Собирались мы очень быстро, но нас ждал почти часовой путь домой. Пешком. В стужу, метель и проливной дождь, в жару и засуху - пешком несмотря ни на что. Нам с братом это было интересно и отвлекало нас от обид и голода. Эти маленькие путешествия сулили, почти каждый раз, новые открытия. Мы шли через каменистые овраги, подымались на высокие насыпи породы от добывания угля, пробирались через кусты терна и пересекали большие, пустынные поля. Зимой ноги и руки мерзли, застревали в сугробах и мокли. В жару в горле пересыхало и казалось, что вот-вот упадешь без сознания, (отец считал, что даже воду незачем с собой брать, ведь, каких-то пять часов можно же потерпеть), однако всегда удавалось доходить до цели без посторонней помощи.
Дома тут же отец приобретал другой характер и все становилось на свои места. Печка пылала, до красна накалив метал - это и было самым весомым признаком домашнего уюта.
- Стяни с меня штаны. - просил Кирилл только сбросив с себя свитер.
Он сел на диван и поднял одну ногу и я стянул сначала одну халашину, затем и вторую.
- И мне! И мне!
Тоже он сделал и мне.
- Стойте! - Поймала нас мать выбегающих с комнаты. - А кто за вас будет вещи складывать? А-ну быстренько сложите все по своим местам.
Делать было нечего - мы повиновались. Даже тут мой брат превосходил меня: Он складывал штаны и свитер ровнее, ловчее и быстрее, чем я. Я же старался поспевать за ним и выходило у меня все "так себе", за что я получал выговор в дальнейшем, когда вновь приходилось одеваться и мама замечала мои плохо сложенные, и уже помятые, вещи. Обычно она говорила при этом так: "Вот посмотри как у Кирилла все сложено! Все ровненько, красивенько... А у тебя что? Будто из задницы все!"
Наступала обеденная суета. Мать, накормив всех, первая уходила на боковую, следом и все остальные члены семьи кроме меня. Я, почему-то, никак не мог спать днем. Хоть убей - не мог.
Когда все засыпали, казалось, будто сам дом глубоко дышит и сопит. Я это слышал постоянно.
Обложившись яркими детскими Христианским журналами "Тропинка", вооружавшись карандашом, я или рисовал, либо разгадывал кроссворды, либо писал детские рассказы с иллюстрациями, на свернутом клочке бумаги.
- Смотри, Кирилл, - хвастал я своим достижением!
Он внимательно смотрел, рассматривал:
- Ух ты, как классно! - говорил он.
Это был рассказ про вороненка и его отца Ворона. Как они плавали на подводной лодке и как спасали своего брата ворона, который беспечно плавал с аквалангом и его поймали, и отправили на каторгу для ворон на остров с подсолнухами. И многие другие приключения случались с ними.
- Да это даже не детский рассказ! - на полном серьезе сказал Кирилл.
Я был горд слышать эти слова. Вот, кто был мои авторитетом и тем на кого я хотел походить - на Кирилла. Он был мудр, силен, смел, хитер и многое другое. И услышать от него похвалу было честью!
- Правда? Не детский?
- Правда!
Естественно я побежал показать отцу. Он глянул нехотя.
- Это что?
- Рассказ написал. Я. Сам. И Кирилл мне не помогал.
- Нельзя в субботу писать и читать такие рассказы.
И, он отдал этот клочек бумаги мне обратно, толком и не взглянув на него.
- Пацаны! - звал нас отец в конце дня. - Идите субботу закрывать!
- Ура!
Вся семья собиралась в зале, мы становились в кругу на колени и папа молился:
- Бог! - он произносил каждое слово четко, требовательно, как робот без эмоционально, даже, казалось, грубо. - Мы рады, что ты сохранил нас от зла, даровал нам возможность быть сегодня на служении! Сейчас, мы просим твоего благословения на наступающую трудовую неделю! Во имя Иисуса Христа, просим! Аминь!
- Аминь. - хором повторили все.
Затем мы встаем с колен, беремся за руки:
- С миром Божьим, с услышанной молитвой, Аминь. - говорили мы торжественно, хором, слегка покачивая руками.
- Цветочек.
И мы притягивает все руки в центр, воедино и затем отпускали и на этом заканчивались все наши семейные ритуалы.
Так продолжалось из субботы в субботу в течении многих лет. Каждую неделю мы с нетерпением ждали пятницы вечера.