Мой предок по материнской линии был тринадцатым шаманом в роду. Тринадцать, как известно из изречений халифов, - счастливое число, и потому шамана считали особенно отмеченным небом. Шаман проживал в городе Отраре, в саманном доме в совершенном одиночестве.
Вот что можно было сказать о его внешности. Смоляные волосы его спадали на плечи лохматыми патлами, некоторые пряди были заплетены в косички, концы косичек он закреплял высушенными шкурками змей или ракушками. Ракушки вместе с динарами он получал от ливийских купцов в награду за гаданье на бараньей лопатке. Он носил рубаху из тонкой ягнячьей шкуры и накидку из овчины, которая впереди завязывалась кожаными шнурками с колокольчиками на концах. Широкий пояс тисненой кожи был украшен бирюзой с кораллами и медной чеканкой. В черный ножнах, исписанных текстами древних заклинаний руническими знаками, - маленький багдадский нож. Остроносые башмаки с подковами, цокающие при ходьбе, имели сзади перья снежного грифона, какими оснащают стрелы, с их помощью шаман мог легко, как стрела, взлетать над землей. Ногти указательных пальцев он красил хной, в ухе носил маленькую серебряную шкатулку с пыльцой кашгарской конопли, а на шее амулет - четырехгранную пластину из серебра с крупными жадеитами по углам и пучком цепочек, торчащих из середины - символ царства небесного бога Тенгри: четыре стороны света и Великий тополь посредине, по нему души умерших поднимаются из-под земли на небо.
Он был известным баксы, то есть знахарем и кудесником. Мог предсказывать судьбу по звездам, лечить травами и изгонять злых духов при помощи бубна, посоха и тайных заклинаний.
Однажды к нему в дом пришли два стражника и велели следовать за ними. Дочь начальника дворцовой стражи вот уже несколько дней лежала в горячке. Шаман повесил на плечо свой бубен. Бубен этот был непростой, с обратной стороны его на телячьих жилах болтались бляшки в виде монеток с выгравированными на них крестиками, обозначающими вечное движение. Взял он и посох с оловянными молоточками, бившими во впаянные в дерево золотые бляшки, и пошел вслед за стражниками.
По преданию, на пути ему привиделся чертенок, нашептывавший, что духи тьмы уже раскинули кости, и дочь начальника стражи должна умереть. Шаман отогнал черта звоном молоточков на посохе и, нахмурившись, проследовал дальше.
В комнате, где лежала больная, стоял спертый воздух, полумрак и шепот старух-прислужниц. При виде шамана шепот смолк. Шаман приказал поднять решетки на окнах, впустить свет и воздух. Старухи исполнили это, и он, наконец, как следует смог разглядеть девушку. Совсем юная, она вся была в жару. С губ слетали бессвязные слова. Шаману стало жаль молодой жизни, и он уже вдохнул воздуха над больной - таким способом он всегда искал источник болезни в теле, несмотря на то, что у изголовья кровати мелькнул хвост того самого чертенка. В этот момент вошел посыльный от отца девушки и сообщил шаману, что если больная не будет исцелена, то его, проткнув копьем, сбросят с городской стены на съедение шакалам. Эта весть укрепила желание шамана побороться с силами зла.
Слуги втащили в комнату котел, развели в нем огонь и подали шаману резной деревянный черпак, полный масла. Шаман стал читать над ним заклинание. Глаза его то и дело закатывались, он вспотел и задрожал. Вылив масло в огонь, он взял бубен и закружился вокруг огня, все быстрее и быстрее. Он тяжело дышал, пот катился с него градом. Внезапно шаман замер и упал на колени, глядя куда-то над изголовьем больной, из ушей у него пошла кровь. Вскоре он закружился снова, потрясая бубном и громыхая посохом, и уже ничего не замечал вокруг себя. Больная, привстав на локте, стала совершенно отчетливо молить Тенгри об исцелении. После шаман подошел к распахнутому окну и выдохнул в него воздух, который на какое-то время загорелся зеленым огнем и затем растворился.
Все это наблюдали притихшие слуги. На самом же деле, когда шаман начал свое движение вокруг огня, его стали одолевать джины, они висли на его рукавах, цеплялись за волосы, потому он и вспотел: слишком жарко было их зловонное дыхание. И в тот момент, когда он почти освободился от них, прямо над изголовьем больной появился сам дьявол - искры источал его единственный глаз, он вес был закован в синее железо, в клубах вонючего зеленого дыма. Ни звон колокольчиков и молоточков, ни звуки бубна не пугали его, к его ногам липли обиженные джинны, тыча в шамана копытами. На мгновение шаман потерял силы, но вовремя сжал рукою талисман, висящий на шее, призывая на помощь самого Тенгри. Девушка, посвященная в обряд, тоже стала молиться. Тенгри решил не бросать своего любимца. Тенгри уменьшил дьявола до размеров горошины, шаман втянул его глубоким вздохом в себя. Через ноздрю шамана Тенгри выгнал дьявола из дома начальника дворцовой стражи.
Шаман, обессиленный и опустошенный, сказав напоследок, что девушка будет жить, еле дотащился до дома и, упав на свой топчан, проспал ровно три дня. На четвертый день он встал, поел сушеного мяса и пшеничных зерен, выпил травяного чая. Вскоре его посетил один из стражников, и сказал, что с тех пор, как шаман побывал в доме начальника дворцовой стражи, они, стражники, приходил к нему каждый день, но не могли его разбудить. Он сообщил, что девушка совершенно здорова, и спросил, что за шум стоял над домом начальника стражи все эти три дня. Шаман объяснил ему, что это его духи боролись с джиннами. Уходя, стражник оставил ему парчовый мешок, полный жемчуга.
Шаман закинул мешочек подальше, чтобы не искушать недобрых людей, достал из уха шкатулку, затянул в серебряную трубку кашгарской конопляной пыльцы и нагрел ее над огнем. Вдыхая сладкий дым, он стал смотреть на звезды. "Сегодня кто-то умрет",- сказал он сам себе, глядя, как с неба упала одна звезда. Вдохнув еще сладкого дыма, он стал все четче слышать голоса посланников Тенгри, возносясь на перьях грифона, притороченных к его туфлям, через семь небес в ари и гури, - в сферу абсолютного пространства, выше семи небес. Голоса сказали ему, что исцеленная вскоре умрет от укуса змеи, и его посетят стражники в черных плащах, потому что в ее смерти обвинят его. Вернувшись на землю, шаман, жуя зерна и попивая чай, решил, что настала пора бежать из города. Он окинул взглядом свое скромное жилище, ему стало жаль его, ведь под этим кровом он провел столько уединенный дней в молитве и за чтением, но он заставил замолчать боль сердца.
Перебрав свои пожитки, он понял, что брать с собой особенно нечего. Кошелек с динарами и мешочек жемчуга он привязал к своему поясу. В заплечный мешок собрал несколько старинных книг. Мысленно прощаясь со своим жилищем, он снова вдохнул пыльцы из трубки и тут увидел, что звезды стали падать с неба все чаще и чаще. Звездопад перерос в его воображении в картину страшной битвы, полем которой стал его родной город. Рушились дворцовые стены, крошилась майолика, тайну которой знали теперь только два мастера из Хивы, их шаман знал по ордену Нахши-Банди. Как подкошенные, падали минареты, лилась человеческая кровь, младенцев убивали, когда они находились еще в утробе матери, оседал под землю городской театр, а по манускриптам библиотеки топтались мохнатые ноги коней чужеземных варваров.
Придя в себя, шаман подумал, что не нужно слишком увлекаться кашгарской пыльцой. "Предсказания все меньше нравятся мне", - сказал он сам себе и понял вдруг, что сам бог Тенгри послал ему это видение. Шаман решил поселиться где-нибудь подальше от своего города, грозящего гибелью ему и дышащего агонией, еще не зная о своей верной гибели, и зажить дервишем под видом простого доброго мирянина, которому судьба уготовит естественную смерть в старости на руках доброй супруги и детей. Он знал, что по городу уже ползли слухи о его связях с орденом Мевляви, и что ортодоксы уже готовили на него донос. Так что стражники в черных плащах могли посетить его еще и по этому поводу. А все знают, что из их рук еще никто не уходил живым. "Что ж, - решил шаман, - обет молчания о моей принадлежности к ордену только укрепит меня в вере. Надеюсь, судьба даст мне когда-нибудь упокой на каком-нибудь славном погосте, где все камни уже несколько веков смотрят в сторону Мекки".
Говорят, что так оно и случилось после того, как на рассвете шаман, обрезав свои волосы, через западные ворота покинул город Отрар. В эту же минуту с другой стороны города, с востока, первое копыта коня из авангарда монгольской конницы уже подступило к городской стене, готовя Отрару долгую осаду и гибель.
Все эти сведения можно почерпнуть из свидетельств некоего Фу-Цзи из страны, где, как говорят в Туране, "едят змей", китайского негоцианта. Из его рассказа также следует, что в 1472 году в Кашгаре он встретил отрарского суфия, не имевшего имени, а некоторые суфии во имя смирения отказывались от собственных имен, у него Фу-Цзи тщетно пытался выкупить или выменять серебряный талисман с четырьмя крупными жадеитами.
Как известно, жадеиты имеют большую ценность за Великой Китайской стеной. Ханьцы и некоторые другие народы, живущие еще дальше на восток, почитают его священным камнем, и Фу-Цзи признавался на страницах своей рукописи, что в случае покупки мог удачно перепродать камни какому-нибудь храму, так как китайские месторождения жадеита уже истощаются вследствие большой популярности камня, а туранские, по всей видимости, еще велики. Но, сообщает купец, туранцы не пускают на свои земли искателей камней. Суфий же наотрез отказался продавать талисман, ссылаясь на то, что руны, выбитые на нем, охраняют его от напастей, а разрушить талисман, отняв от него камни, он не позволит, пусть даже ценой собственной жизни. Поскольку Фу-Цзи был наслышан, что суфии не только умеют проходить сквозь стены и летать по воздуху, но также им ведомы единоборства, рожденные в "стране, где едят змей", он оставил суфия в покое.
На обратной стороне жадеитового амулета рунами высечено имя шамана. Его нельзя произносить вслух. Это связано с древним языческим поверьем Турана. От рождения человеку присваивается два имени - одно красивое, настоящее, его надо одевать как нарядное платье, только по большим праздникам, дабы злые духи в суете будней не могли испортить его, а второе - почти прозвище, простое и непритязательное, чтобы обмануть злых духов: пусть они, если им надо, одолевают ненастоящее имя человека. Зато истинное имя останется под охраной аллаха. На талисмане высечено ненастоящее имя шамана, незащищенное тайной, и потому могущее пробудить демонов тьмы, которые когда-либо одолевали его. Поэтому, пока имя не произнесено тем, кому принадлежит талисман, он несет в себе силу оберега.
Этот талисман хранится теперь у меня. Путем долгого многословного торга он был приобретен у антиквара, который если бы имел понятие о том, насколько талисман Тенгри важен для меня, то ни за что бы не уступил в цене.
Я храню талисман, хотя и боюсь его - слишком много тяжести прошлых веков лежит на нем. Но когда держишь его в руках, то невольно думаешь о том, что одна небольшая вещица смогла протянуть нить от меня на несколько поколений назад, заставила звучать в мировом многоголосье войн, народов, стран и страстей струну истории одного человека, то он становится удивительно ценным. И еще думаешь о том, что восстановить эту историю помогла письменная традиция, сохранившая звуки и голоса эпох, и если бы не тексты ханьских негоциантов, то вся моя линия потонула бы в океане истории человечества. И какой-то генетический природный ток крови подсказывает в эти мгновения картины - огонь, бубен, пляшущий в руках шамана, его имя в родовой хронике, ведшейся рукописно на тюркском Востоке. Тогда я начинаю чувствовать непередаваемый, странный прилив энергии и силы, глядя на серебряный, с узором суровым и немногословным, как характер номада, простой талисман Тенгри.