Говорят, трудно начать, а финал сам получится. У меня же все наоборот - какой-то затянувшийся оргазм, в самом деле! Пятая чашка кофе. Или шестая. А хэппи энда как не было, так и нет. Ну пусть не хэппи, хоть какой-нибудь энд, на худой конец! Меня же завтра в издательстве съедят с рогами. Нет! Все напрасно, слова разбегаются, как тараканы от света, идеи идиотские, герои капризничают, ведут себя как распоследние эпизодические персонажи - прячутся за спины друг друга...
Финец! Голова все равно не работает. Может, пойти прогуляться... А что там у нас на улице?.. За окном какое-то блеклое марево и на его фоне - черные ветви деревьев. Значит, еще не стемнело окончательно. Бред! Темно было час назад, когда я выходила курить на балкон. Темно и тихо. Получается, что скоро утро и уже светает. Значит, не заблужусь. И не попаду в лужу.
Напяливаю на себя все самое удобное. По традиционному стечению обстоятельств это самое удобное оказывается самым заношенным и некрасивым. Представляю себе, если меня собьет машина и привезут в морг, как нелепо я буду выглядеть в линялом свитере, дырявых колготках, драном бюстгальтере и застиранных трусах. Надо быть осторожной и не лезть под машины, хотя бы ради реноме!
Выхожу из подъезда и - хлоп! хлоп! - по плечу по-панибратски. Надо же, капель! Снег за ночь почти растаял, и утро встречает меня воспаленной свежестью, нагоняющей сразу и воспоминания, и надежды. Воспоминания о той далекой удивительной поре, когда ночами не хотелось спать и постоянно ждалось чуда. А надежды... наверно, по инерции. Инстинкт.
Ветра почти нет, значит, прогулка уже удалась. Терпеть не могу ветра. Если не считать капели с крыш, совсем тихо. Только слышно, как под моими ногами хлюпает подтаявший снег. За темными окнами спят люди. Сегодня воскресенье, спать еще будут долго.
Забавно идти и представлять, что на этом самом месте было сто или даже тысячу лет назад. Для начала пусть будет сто... Здесь, наверно, стоял забор, а вот эта развалюха была новеньким и гордым домиком с уютным палисадничком вместо пластиковой остановки. Только небо не меняется со временем, вечное небо - стального, тяжелого цвета с темными фиолетовыми тучами. Дикое, первобытное небо. Пожалуй, небо больше подходит для эпохи освоения чудских земель новгородцами, чем для сопровождения меня по предрассветному урбанистическому пространству.
Интересно, сколько я так смогу пройти, без цели и не раздумывая над маршрутом?.. Иду и разговариваю сама с собой. Не надо прятаться от прохожих, говори хоть во весь голос. Чудесно. В конце концов, никто так тебя не понимает и не уважает твоего мнения, как ты сама.
Вот и не заметила, как вышла на площадь. И сразу почувствовала, что мне холодно и неуютно. Как будто скинула с плеч тепло окрестных домов. Открытое пространство не располагает к интимной беседе. На месте большинства площадей северных городов раньше были болота или пруды...
По ту сторону площади стоит церковь. Колокол сзывает прихожан на службу, и так обнадеживающе светятся окна. Странно, вот увидела мерцание свечек за церковным окошком и сразу поняла, как я продрогла. Сразу захотелось в тепло. Неужели кто-то ходит в церковь в такую рань! При ближайшем рассмотрении церковь уже не так приветлива. Ну правильно, в чужой монастырь со своим уставом... А какая тяжелая и холодная дверь!
Свежевымытый пол, народу немного. Поет хор из пяти старушек, и голоса звучат как-то призрачно. Пахнет воском, ладаном и чем-то старушечьим. Я останавливаюсь за колонной, подальше от всех - с детства неловко чувствую себя в церкви - как на утреннике инопланетян (или так ловко притворяются инопланетянами).
В последнее время часто ловлю себя на мысли, что вокруг меня люди разыгрывают различные обрядовые действа: в магазине, в троллейбусе, в суде, в банке. Везде свой ритуал. Как будто никто не живет, все только притворяются живущими. Вот и сейчас... Дьякон устало и заунывно поет из Евангелия. Потом священник читает молитву, и все прихожане послушно вторят ему хором одни и те же слова. Почему они все стоят и терпеливо смотрят на священника? Как будто ждут чего-то... И такие все серьезные. Да, я все-таки чего-то не понимаю в этой жизни.
В детстве меня в церковь не водили совсем. Я была некрещеная, потому что мой папа вдруг в восемнадцать лет стал коммунистом.
Только раз, помню, очутилась я в монастыре. Мою бабушку зазвала туда по какой-то надобности троюродная сестра ее покойного мужа, моего дедушки. Меня некуда было деть. Взяли с собой, но сначала долго заставляли дать слово, что не скажу родителям. Когда мы зашли в храм, я сразу почувствовала, что я в Чужом Доме. Не помню, куда делась бабушка и тетя Шура, вокруг ходило много народу, и у них у всех было свое общее дело, а я боялась пошевельнуться, как и сейчас вот боюсь. Помню только длинную стеклянную галерею и огромное Распятие. Верхушка креста терялась где-то под потолком, а на кресте обнаженное и окровавленное тело, темное и страшное в своей откровенности. Я видела, что тело нарисовано и не знала, зачем. Мне, детсадишной трехлетке, это все было непонятно и неприятно. Потом я подросла, меня крестили, я прочитала много умных книг, в том числе и Библию, и Коран, и Талмуд, и учения отцов церкви. Я стала взрослой и образованной. Я считала себя то ортодоксально верующей и соблюдала все посты, то подвергающей все сомнению и надолго забывала в шкатулке свой крестильный крестик. Меня кидало из крайности в крайность, пока я не научилась обходить вопросы религии стороной. Я просто живу, чаще одна, поэтому мораль для меня не актуальна. А раз нет морали, не нужна и религия.
Однако пора домой. Когда окончательно рассветет, меня ждут муки адские в издательстве.
Странное движение происходит вокруг. Как будто потускнел свет, а голоса стали громче и уверенней. Слова и мелодия раздаются все отчетливей, а электричество, видимо, выключили - только свечи горят. Наверно я простояла здесь очень долго и не заметила, как наступил день. Ну что ж! Пора и честь знать. Надо до десяти успеть докомкать финал и мчаться в редакцию. Потихоньку направляясь к выходу, я вспоминала, что на прощанье надо перекреститься на все стороны. За дверью уже слышался гул колоколов и какое-то слишком шумное оживление. Я толкнула дверь, и сразу солнечный свет резанул по глазам, теплым потоком влился в меня.
Вокруг, по площади, снуют люди, очень много людей и очень искренни и открыты их лица. По весенним лужам цокают лошадиные копыта, а напротив храма, на той стороне улицы...
В черном длиннополом пальто, без шапки, руки в карманах... Он смотрит прямо на меня и глаза его улыбаются. Я... Это... невыразимо зовущие глаза. Я все еще слышу ржание лошадей, звон только что вдребезги разбившейся рядом бутылки и женский крик, цоканье копыт, гул колокола, я все еще чувствую солнечное тепло на голове, плечах и внутри, но все это уже становится неважным, ненужным, лишним. Когда я очутилась рядом с ним, совсем близко-близко, я почувствовала его ладонь. Нет, он не прикасался ко мне, разве что только кончиками пальцев. Я вложила в его теплую кисть свою руку, переплела свои пальцы с его пальцами и пошла за ним.
Что это? Я себя спрашиваю, что это, и не нахожу ответа. Я - такая вся, почти неженщина, не понимала, что со мной происходит. Нет, я не дура, я прекрасно видела, что нахожусь где-то за пределами своего времени, что происходит что-то несусветное, но я не успела все это сказать себе словами. В последнее время я привыкла говорить внутри себя, нормально говорить словами и предложениями, а сейчас не было слов - ни внутри, ни снаружи - никаких объяснений! Я шла за ним, просто шла, а вокруг все было необычное - деревянное и лошадиное. Вон городовой стоит на перекрестке и свистит в деревянный свисток. Да-да, деревянный! Я чувствую, как опилки разлетаются в солнечном свете. И запах! Теплый и свежий, какого никогда не было. Если это сон, то слишком реально промокли ноги и слишком жарко припекает солнце, слишком тесно моим пальцам в его руке и слишком громко бьется сердце.
Все слишком быстро кончилось. Я не поверила, и оно исчезло. Просто растаяло, зачем объяснять.
Просто я опять не поверила, как тогда, в детстве, в монастыре... Как всегда...
2. А потом мне снились родники.
А потом мне тридцать ночей подряд снились умершие друзья и родственники. Больше друзья. Они приходили и хитро щурясь, шепотком сообщали мне, что вовсе не умерли, а просто спрятались, чтобы избежать проблем. Просыпалась в слезах.
А еще снились родники. Они были разные: щедрые родники, перерастающие в прозрачные голубые озера, родники маленькие, но святые, где строят скиты и молятся прихожане. Над родниками сияло чистое небо без солнца, небо, в котором отражается вода. Старые камни, храмы и монастыри проплывали мимо.
А потом случилось то, что должно было случиться. Я, живущая на свете, вдруг вся слепилась в одном образе: вокруг туман и вода. Безмятежная девственная гладь озера. Передо мной узенькая дощечка, висящая над водой. Вижу эту дощечку и понимаю, что надо ступить на нее, но не знаю, какой увижу свою ногу в следующий момент.
Я вернулась в свою молодость: валяюсь в сугробе и целуюсь с каким-то юным развратником, сама тоже юная и веселая. И это тоже я.
Потом очутилась в той ночи, когда никак не могла дописать финал, была старой, курила на балконе и пила кофе, чашку за чашкой. И это тоже я.
Я поднялась из сугроба, отряхнулась и ушла.
Я встала, выключила компьютер, надела самое лучшее белье и ушла.