Я сижу на диванчике под узкой винтовой лестницей и слушаю Чайковского. Девочки никогда не заканчивают вовремя. Рядом со мной скулит и прыгает маленькая собачка с вытаращенными глазами. Это Тото, питомец мадам Дузе. Мадам Дузе за восемьдесят, и она преподает классический танец. У нее узловатые пальцы, абсолютно седые волосы и прямая спина.
В начале года я недоумевала: чему может научить девочек такая древняя старушка... Теперь вижу - многому, наблюдать за ними мне всё приятнее.
Через стеклянную стену я смотрю на танцующих девочек и мадам Дузе; вместе со мной на них смотрят Шанталь и чихуахуа Тото.
Шанталь - это администратор школы танцев, и сейчас она нервничает. Мадам Дузе всегда приходит на занятия с Тотошкой. Пёсик честно молчит ровно час, на шестьдесят первой минуте подавая сигнал к началу мук Шанталь. Поначалу она пытается не обращать внимания на усиливающееся поскуливание. Затем объясняет псу, что всё вот-вот закончится, и просит подождать еще совсем чуть-чуть. Потом выдает ему заранее припасенную косточку. Когда косточке приходит конец, Шанталь спускает собачку с поводка, позволяя растаскивать из корзинки в углу старые пуанты. Еще пять минут уходит на случайные объятия и никчемные, с Тотошкиной точки зрения, диалоги - родителей юных балерин всё прибывает, и большинство любит собак. Последние минуты - самые трудные. Косточка сгрызена, пуанты раскиданы, все новенькие бегло обнюханы и отвергнуты - Тото становится на задние лапки, просовывает крошечный носик в щель между дверями и тоненько воет. В его голосе нет истеричных ноток, нет тоски или угрозы - в сущности, это песнь любви. "Я устал тебя ждать, но никогда не устану любить", - поёт Тотошка строгой мадам Дузе. Тогда Шанталь как будто нечаянно слегка поддевает ногой стеклянную дверь, и пёсик опрометью бросается к хозяйке. Мадам Дузе выводит его обратно, очень вежливо пеняет Шанталь на Тотошкину авантюру, чтобы услышать в ответ: ему нужны только вы.
Тото пристыжен, он даже подтаскивает пару пуант поближе к корзинке. Теперь он ждёт молча, потому что спектакль, что дают тут дважды в неделю и в котором он - звезда, близок к финалу. Балеринки вот-вот вспорхнут нежной стайкой по кованой винтовой лестнице наверх, чтобы вскоре грациозно спуститься оттуда щебечущим ручейком: переодевшись в разноцветные кеды и курточки и распустив по плечам строгие пучки, они выскальзывают на улицу, так отличные от наставницы живостью, юностью и свежестью - и так похожие на нее пряменькими спинками. Балетные девочки, думаю я. Включая старушку.
Правда, старушка предпочитает сначала выкурить сигарету. У меня астма, и я ненавижу табачный дым, но запаха этой сигареты я отчего-то не чувствую. Наверное, я очарована ее прозрачными голубыми глазами. И наверняка - псом и совершенно детской улыбкой.
Сегодня мадам Дузе подвозит домой ее коллега Марион. У Марион густая блестящая челка и зелёные глаза. Ее крошечная дочка, самая маленькая балеринка в школе, запрыгивает в машину наперегонки с Тотошкой. Шанталь сажает в машину мадам Дузе и зачем-то проверяет, хорошо ли та пристегнулась. В этом жесте столько бессмысленной нежности и тщательно скрываемой заботы, что я вдруг понимаю, что балансирую на острие сочувствия, еще мгновение - и острая жалость пронзит меня насквозь.
И мне покажется, что ария времени исполняется чересчур виртуозно и стремительно, не успеешь оглянуться - высокие нотки детства сменятся умеренностью средних октав, чтобы в конце концов провалиться в глубину и темный бархат "ля" субконтроктавы, ниже которой только бездна тишины.
Мне покажется, что именно ноты держат в натяжении нотный стан.
Я смотрю в прозрачные глаза мадам Дузе и отчего-то расправляю плечи.