В вестибюле железнодорожной больницы было, как всегда, людно, а к окошку регистратуры тянулась внушительная очередь.
- Пропустите, пожалуйста, мне просто спросить... - попыталась протиснуться поближе Виктория - разумеется, безуспешно.
- Куда, гражданочка, куда, мы здесь все просто спросить! - пришла в движение очередь, но ответить Виктория не успела.
- Тихо, товарищи! - за зычный голос и железные нервы регистратора Инну Семёновну в больнице называли укротительницей тигров. Она не обижалась. - Расступитесь, это сотрудник!
Виктория никак не могла привыкнуть быть не сотрудником, а пенсионером, и в исключительных случаях пользовалась бывшим служебным положением.
- Спасибо, товарищи, я в самом деле на секундочку! - очередь недовольно притихла, и Виктория быстро спросила:
- Нина Сергеевна в двенадцатом?
- Как обычно, Виктория Казимировна, всё там же. - Об их непростых семейных отношениях и Ленечкиных запоях в больнице судачили много и с удовольствием, и Семёновна пытливо вглядывалась в лицо Виктории, пытаясь определить причину ее прихода. - По делу, или дома что?
- Всего понемножку. Спасибо, Инночка! - через силу улыбнулась Виктория. Пьяного до беспамятства Ленечку, найденного соседями в квартале от дома, можно было смело отнести к обеим категориям. В больнице, конечно, рано или поздно обо всём опять узнают, но, по крайней мере, не сейчас и не от нее.
Она быстро поднялась по лестнице и без стука вошла в двенадцатый кабинет.
Ей повезло: медсестры в кабинете не было, а Нина осматривала пациента за ширмой.
- Пожалуйста, подождите в коридоре, - раздался ее ровный глубокий голос. В глубине души Виктория всегда восхищалась исходящими от нее спокойствием и силой.
Безмятежная. Безупречная. Идеальная.
- Нина Сергеевна, это я, - ответила она невестке. Несмотря на прожитые бок о бок годы, на "ты" они так и не перешли.
- Хорошо. Подождите немного, я заканчиваю.
Через несколько минут раздалось: "прошу вас, одевайтесь", и Нина вышла из-за ширмы.
Увы, настоящего родства между ними не вышло, но из-за Лёнечкиного недуга у обеих выработалось безошибочное, почти звериное чутьё, и в том, что касалось соединившего их горя, понимали друг друга почти без слов.
- Да, уже у меня. - Перед самым выходом на пенсию Виктория получила, наконец, отдельную комнату в коммуналке, и теперь жила отдельно. - А до того... У вокзала. Ни вещей, ни костюма... - Костюм Виктории было почему-то особенно жалко: когда Ленечке дали добро из Астрахани, они с невесткой совершили невозможное, чтобы как следует собрать его в дорогу. В костюме из чесучи он смотрелся так, как будто ни войны, ни ранений, ни боли нет и никогда не было: перед зеркалом в ателье стоял худощавый молодцеватый денди, и вот теперь жизнь снова взяла своё. Горькое похмелье, своё у каждого.
Из-за ширмы вышел пациент и стоял теперь, несмело переминаясь в отдалении. Выраженная дистрофия, иктеричные склеры, желтуха - цирроз печени?.. Господи, кругом алкоголизм, скоро-скоро и Лёнечка так же...
- Виктория Казимировна, подождите, пожалуйста, в коридоре, - попросила Нина, и Виктория тотчас же встала. - Требуется ведь инфузионная терапия, не так ли?
- Да, надо капать, он совсем плох.
- Хорошо, я выпишу рецепт.
Виктория вышла из кабинета и села на единственный свободный стул в коридоре рядом с растерянной женщиной с красивым ухоженным лицом.
- Мне только рецепт, - запоздало объяснилась она с теми, кто ждал приема. Никто не ответил, только соседка торопливо и меленько закивала.
Ждали молча.
- Скажите, - вдруг горячо зашептала ей в ухо расстроенная красавица, - ведь Нина Сергеевна хороший хирург, правда? Нам очень рекомендовали, муж сильно болен, и все в один голос твердят: если оперировать, то только к Подо... Есть еще Сотников, но там разные мнения. Вы как считаете, мы по адресу обращаемся?
- Она прекрасный хирург, и опыт у нее огромный, - Виктория повторяла сейчас то, что много раз слышала о невестке от других, и впервые ей это было приятно, - не волнуйтесь, сделает всё, что можно, и даже больше.
- Надеюсь, ох, надеюсь, так все и говорят, прогноз хороший, а чего ж ему быть плохим, муж не пил никогда и не курил, работа нервная, конечно, но обойдётся, вы правы, спасибо, всё обойдётся... - женщина снова закивала мелко и часто, мгновенно растеряв всю свою красоту, и так же, как вступила в разговор - без предупреждения, вновь погрузилась в себя.
Нина вышла из кабинета вместе с худым желтушным пациентом и молча протянула свекрови рецепты. Глюкоза, физраствор, фенобарбитал, новокаин - как много всего для тоненьких веточек вен на родных руках... Ещё бы знать, где получить рецепт на то, чтобы всё обошлось.
Аптека располагалась на другом этаже, и Виктория прибавила шагу: рабочий день подходил к концу. "Что ж придумать-то, господи, - подумала она с досадой, - пойдёт теперь вода в хату... Как же стыдно, сынок, как мне стыдно..." Но фармацевт оказалась совсем юной незнакомой девушкой, и Виктория с облегчением протянула ей рецепты.
- Не спеши, дорогой, не торопись, мыпотихонечку, видишь - открыто ещё... - двери больничного лифта сложились усталой гармошкой, чтобы выпустить давешнюю соседку с желтушным мужем. Они, очевидно, тоже пришли за лекарствами, и Виктория вежливо им улыбнулась. Мужчине и вправду следовало себя поберечь: даже после нескольких шагов по коридору лоб его покрылся испариной, и дышал он, несмотря на осутствие лишнего веса, тяжело и одышливо. Девочка-фармацевт задерживалась, и Виктория профессиональным взглядом украдкой разглядывала соседа. Если цирроз, то при чём здесь старческий кератоз, ему ведь и сорока ещё нет, наверное...
- Вы меня не помните? - негромко спросил мужчина, и она наконец посмотрела на него открыто. Лицо было абсолютно незнакомым.
- Нет, простите. - Он смешно дернул шеей, и она сейчас же вспомнила: - Вы сильно кашляли и рассказали мне, что Вадик расстрелян.
Он слегка поморщился, а жена его испуганно оглянулась.
- Надо же, узнали. Меня теперь никто не узнает. Хвораю. Сильно изменился. - он испытующе и одновременно умоляюще посмотрел в глаза Виктории, словно надеясь увидеть в них опровержение своих слов. Она не смогла не поддаться и произнесла с напускным равнодушием:
- Болезнь никого не красит. Полечитесь-полечитесь и поправитесь, не вы первый, не вы последний.
Жена его от этих слов снова закивала, и это уже не казалось Виктории ни смешным, ни странным. Мужчина же в ответ только улыбнулся - но бегло, необязательно - и заговорил снова:
- Мне сказать вам важное нужно, душу облегчить. - Тонкие брови его жены вопросительно поползли вверх, и он продолжал: я сообщил вам тогда неправду. Ваш сын не умер в заключении.
Виктория и не подозревала, что в ее сердце осталось так много надежды. Она воспряла разом радостным и торжествующим хором: "А я ведь знала, знала! Все не напрасно, и какое счастье, что все десять лет брали передачи... Вадик, родненький, дождалась, надо же..." Она уже готова была броситься на шею Нининому пациенту, как вдруг смысл того, что он опять говорил, сумел пробиться к ней сквозь сияющую броню ликования:
- Расстреляли его, слышите? Через два месяца после ареста расстреляли.
Она не могла теперь поднять глаза выше расстегнутого ворота его рубашки, открывавшей левую ключицу. Под сухой и тонкой, как папиросная бумага, кожей вздымался некрасивый бугор внушительного размера. "Ну конечно. Метастаз Вирхова. Запущенный рак желудка".
- Ничего уже поделать нельзя - услышала она свой ровный голос, так похожий отчего-то на Нинин - может, такие голоса выдают по ту сторону запредельной боли?.. - и спасибо вам. Вы, главное, не волнуйтесь, вам вредно.
Девочка-аптекарь давно уже собрала все лекарства, и Виктория повернулась к ней, чтобы расплатиться.
- Вы отправьте запрос, сейчас ведь есть комиссии по реабилитации, они ответят, они всем отвечают, - торопился досказать важное для себя человек, которому осталось жить от силы месяц и который, кажется, начинал об этом догадываться. - Обязательно отправьте, хорошо? И не держите на меня зла, поймёте, нет ли - служба...
- Работа нервная, - эхом отзвалась его жена - пока ещё своим, тонким и вибрирующим голосом.