Лишь оказавшись дома, Ева поняла, что действительно устала. Думать о произошедшем совершенно не хотелось - на все это следовало взглянуть извне, со стороны, а сейчас она была погружена в свои переживания по уши. Дом, кажется, был не против ее возвращения - угли в камине были еще теплыми, плед спадал живописными складками с дивана, безымянная кошка, беззвучно проскользнувшая следом за ней в тепло, негромко и умиротворенно мурлыкала у камина - почти идиллия. Почти, потому что откуда-то ощутимо веяло холодом.
- Дом, конечно, с привидениями? - часто спрашивали гости, и она, смеясь, всегда отвечала, что, даже если это и так, привидения очень вежливы, как все французы. Но сегодня ощущение чего-то потустороннего было очень ощутимым.
- Это ветер, - уговаривала она себя, медленно поднимаяясь по лестнице. - Это начало зимы и старые окна, - продолжала она про себя. - В этом нет ничего сверхестественного... - и вправду, дверь на чердак была распахнута настежь самым что ни на есть естественным образом... /путем взлома нехитрого замка, ключ от которого был, по словам хозяина, безвозвратно утерян.
...
Розовый фаленопсис вот-вот должен был зацвести. Его извилистый цветонос рос с каждым днем, и похожие на прорастающие горошины бутоны скоро должны были прекратиться в стайку нежных бабочек на зеленом стебле. Нежных, как устройство мира для неискушенных.
Телефон вновь прервал его размышления, но этого звонка он ждал. Коротко хмыкнув в трубку, месье де Крапон внимательно выслушал все, что ему говорили.
- Что ж, неплохо. Надеюсь, теперь многое прояснится.
Возможно, даже раньше, чем первая бабочка раскроет свои лепестки-крылья.
...
Чердак казался огромным. Мощные потолочные балки и несущие стены делили его на четыре части, соединенных сквозным коридором. "Анфилада секретов..." - подумала она. Вездесущий золотой свет снова был здесь, он безмятежно лился через крошечное запыленное окошко, изящно огибая роскошные листья и гроздья винограда на кованой спинке старинной кровати, небрежно пересчитывал невесомые пылинки и растекался щедрой лужицей на телячьей коже огромного чемодана с ржавыми застежками. Зрелище было завораживающим, всё: оббитая бронзовая рама, высокая стопка тарелок, увенчанная изящным соусником, внушительный торшер, огромный черный сундук, доисторические лыжи, роликовые коньки, еще несколько чемоданов и нечто совсем уж грандиозных размеров, укутанное сверху донизу тканью, своими складками смягчающей остроту открытия, - всё это как будто было зримым ответом на ее детский вопрос о том, что такое время. Это был сразу и портрет времени, и его дом. Оказывается, детские воспоминания нетленны: она живо ощутила себя трехлетней, намертво вцепившейся в перила лестницы пятиэтажки своего детства - вцепившейся не от страха, а от полноты открытия себя в физическом теле и во времени:
- Бабушка, как же это удивительно, смотри: вот сейчас я живу, миг прошёл - а я та же... и сейчас, и сейчас, и сейчас!.. Ведь чудо же!
Сильные ручки, крепкие ножки, послушное ловкое тельце, заливистый смех, то же солнце сквозь тоже пыльное окно - солнце, пронизывавшее все ее детство и навсегда связанная теперь с ним мамина и бабушкина любовь - она на мгновение снова стала тем ликующим маленьким созданием, крепко сжимавшим в крошечных кулачках прутья перил... Тогда она ощутила присутствие времени, а теперь очутилась у него в гостях.
- Привет, время! Говоришь по-русски?
- восьмидесятисемилетняя Изабель все время ей повторяла, что их встречи полезны обеим, и обеим для языковой практики: французского языка и языка просто.
- Мне полезно гулять, плавать и разговаривать, приходите почаще! - всякий раз говорила Изабель на прощание.
И вот вам здрасьте: теперь она уже разговаривает с пылью на чердаке. И с коробками, и с чемоданами. Интересно, что в них? Желание заглянуть времени за спину побороть было невозможно, и она осторожно нажала сразу на два ржавых замка.
- Щелк! - замки работали безукоризненно. А внутри... Ну конечно же. Письма. Пожелтевшая бумага, ровнехонькие строчки, мелкий аккуратный почерк - чердак знал о ее предпочтениях. Взяв одно из них, она почувствовала, что всё вокруг снова готово опрокинуться: