Я готов умереть за своего Хозяина. Прекраснее его нет никого на свете!
О, как лоснятся царственные бока, покрытые серой с чёрными вкраплениями шерстью! Как остры и безжалостны когти! Как чудесен длинный хвост, порой лежащий покорно, а порой начинающий жить собственной загадочной жизнью! Какая мудрость светится в зелёных глазах!
Когда Хозяин доволен, он поёт мне песни, дарит свое драгоценное тепло, а порою рассказывает Правду. Когда Хозяин злится, он кричит на меня, бьет хвостом, царапает когтями. Но это происходит крайне редко. Как я могу злить Моего хозяина, самое прекрасное существо в мире!
Мой хозяин сам нашел меня, избрал, спас от ужаснейшего греха на свете.
В тот день я сидел у себя в Руинах и задумчиво крутил в руках пистолет, прошлой ночью снятый с трупа у супермаркета. Раз за разом я вытаскивал и вставлял обратно обойму, пересчитывал патроны - этих чудесных маленьких пчёлок, сверкающих серебром, начинённых болью и смертью. Семь патронов. Я взводил и спускал предохранитель, задумчиво подносил его то к виску, то груди. Раз засунул его себе в рот. Как ни странно, подумал я тогда, у такой прекрасной вещицы, ключа к будущему счастью, оказался отвратительный вкус.
'Прекрасная вещица'! О, как глуп был я...
От привкуса железа во рту меня чуть не стошнило. Не буду я больше совать эту мерзость себе в рот! Не смогу и все!
Теперь я стоял перед выбором - висок или сердце. У обоих вариантов были как плюсы, так и очевидные минусы. Я открыл чистую страницу в Дневнике, разделил её пополам и стал перечислять все достоинства и недостатки.
Вскоре работа была закончена. За висок набралось 140 плюсов и девяносто семь минусов, за сердце столько же минусов, но на два больше плюса. Решено!
Оставалась лишь пара мелочей. Прежде всего - убраться у себя в Руинах: некрасиво уходить в лучший мир из неприбранного, грязного жилья. Там, в лучшем мире, меня могут попросту не понять.
О, великое провидение судьбы! Ведь если бы я не затеял уборку, я бы никогда не встретил Хозяина...
Для начала я решил вымыть пол и стены. Взяв ведро, я направился к реке. У здания мэрии кто-то попытался застрелить меня, очевидно, из окна высотного здания напротив. Судьба благоволила ко мне, и я убежал.
Это был самый чудесный день, который я когда-либо видел. Наконец-то разошлись тучи, солнце светило в меру - было и не жарко, и не холодно. Солнечные зайчики подмигивали мне с каждого целого стекла, вороны, трапезничающие падалью у павильона метро, приветствовали меня дружным карканьем. Даже мерзостный запах, шедший отовсюду, казалось, стал слабее и больше не раздражал мой нос.
Набрав воды, я благополучно вернулся домой и принялся мыть стены.
Надо сказать, что моё жильё было, без сомнения, лучшим жильём во всем Городе. Как много сделал я для того, чтобы мои Руины стали лучшими Руинами Города!
Подвал разрушенного бомбежкой шестиэтажного, серого и ничем не примечательного дома я превратил в настоящий дворец!
Стены побелил и развесил на них картины из Музея, свои самые любимые...
Только не думайте, что я украл их. Я ведь не вор! Вы можете зайти в музей и заглянуть в кабинет директора на третьем этаже. В правом ящике лежит подписанный мною договор о взятии десяти картин на выбор в аренду сроком на сто лет, рядом в конверте деньги. Только будьте осторожны: на первом этаже поселились дикие собаки, лестница наверх во многих местах обвалилась, а в самом кабинете живут гадюки. Одна из них - в точности старый директор. Все-таки переселение душ оказалось правдой. А раньше я и не верил...
Впрочем, я отвлёкся. Кровать (огромного двуспального монстра, с балдахином и гнутыми ножками) я притащил из соседнего дома. Из мебельного магазина - испанские стулья и шведское бюро, замечательные подсвечники 19 века. В дальнем углу подвала я вырыл погреб для хранения продуктов. Во дворе смастерил туалет. Всё как в лучших домах.
Прошу, не подумайте, что обустройство и облагораживание Руин - цель моей жизни. Цель моей жизни - служение Хозяину. Одно его слово - и я бы бросил свой дом, поселился бы, как Отшельник, на пустыре за Заводом, отринул бы всё мирское. К счастью, Хозяин тоже любит комфорт. Но я снова удаляюсь от предмета моего рассказа...
...Я вымыл все стены и почти весь пол. Оставалось последний раз сходить за водой. Уже вечерело, медленно опускались сумерки, за Мостом наконец-то прекратилась стрельба, не дававшая весь день покоя моим ушам.
Последний, как я тогда думал, поход за водой прошёл без каких-либо приключений.
Спустившись по скользкому обрыву к реке, я поставил ведро на землю и закурил. Какое-то сонное оцепенение овладело мной. Я вдруг чётко представил и осознал всё оставшееся мне. Вот сейчас я наберу воды, вернусь в Руины, домою пол и... И больше ничего этого не будет. Ни улиц, заваленных арматурой и бетонными блоками, ни вечного запаха падали, ни перебежек от стены к стене в поисках укрытия...
Главное - не будет воспоминаний. Никаких.
...Внезапно я почувствовал, как что-то теплое потерлось о мои ноги. Я опустил голову и узрел Его...
...в ту же секунду всё в моей жизни стало на свои места.
Каким глупым и жалким увидел я себя со стороны. Какой лучший мир? Какое самоубийство? Вот он - передо мною: цель моей жизни, мой повелитель, мой господин, мой Хозяин.
Два изумруда блеснули в царственных глазницах. Долго, не мигая, мой будущий Хозяин смотрел на меня. Я чувствовал, что он видит меня насквозь. Его взгляд вскрыл моё подсознание, заглянул в самые тесные и пыльные уголки души, извлёк из меня память, обследовал её и положил на место. Я перестал дышать. Сейчас Он решит, достоин я или нет.
Я знал: если Хозяин сейчас развернётся и уйдёт, это будет Концом. Концом всего. Тогда пуля действительно станет моим спасением.
В ожидании прошла вечность. Наконец хозяин принял решение:
'Только не думай себе, что ты какой-то особенный! Просто человеческого материала в этом городе осталось мало, сложно что-то пристойное найти. Так что особо не гордись! Запомни: я могу уйти в любой момент'.
Замерев, я с благоговением ловил каждое Его слово.
'Расставим приоритеты. Как ты понимаешь, теперь в твоей жизни есть только один приоритет - я, а мне для комфортного созерцания жизни нужно многое. Найди бумажку, ручку, будешь записывать. И так уж и быть, можешь меня погладить' - Хозяин подошёл ко мне поближе.
Так начались самые счастливые дни моей жизни.
Всё то, что раньше было для меня важным, ценным, стало выглядеть глупо и жалко.
Хотя, возможно, не стоит сожалеть о том времени. Разве ребенок возмущается или ищет смысл в девяти месяцах, проведённых в утробе матери? Судьба бережно вынашивала меня для встречи с Хозяином, для настоящей жизни.
Из супермаркета я принёс всё, что хотел Хозяин: тёплую подстилку, четырёх резиновых мышей, когтедралку, девять разных мисок - каждая для своего дня недели. Да, Хозяин объяснил мне, что в неделе не семь, а девять дней, а мы по своей глупости просто не замечаем двух.
Ещё раз подчеркну: я не вор. Всё, что мне надо для жизни, я честно покупаю в супермаркете, оставляя деньги в кассе. А денег у меня много. Я взял гигантский кредит в Центральном банке, хоть это было не легко. Попробовали бы вы заставить скелет управляющего расписаться в документах, я бы на вас посмотрел!
В первую ночь я так и не смог заснуть: лежал на своей кровати и с благоговением смотрел в угол, где на своей подстилке предавался возвышенным сновидениям Хозяин...
Многие ваши философы утверждали, - вещал Хозяин, лёжа у меня на коленях и мурлыкая, - что жизнь - это поиск истины. - Он фыркнул: - На деле же - истина, её поиск, - все эти понятия подобны банке моих консервов. Снаружи - яркая бумажка с кучей надписей и псевдо-счастливой рожей какого-нибудь моего соплеменника. Картинка достаточно красива, но под ней обычная жестяная банка.
Чтобы открыть банку, мы тянем за кольцо и срываем крышку. Теперь надо быть осторожным и не порезаться о края.
Что же мы видим внутри? Банка до отказа набита мясоподобным ароматизированным желе, впрочем, не лишенным некоей притягательности. Тем более, когда жрать хочется. Но тут нас подстерегает постоянное чувство неудовлетворения: каждый кусочек кажется менее вкусным, чем представлялся в мечтах, каждый следующий ожидается более вкусным, чем оказывается. И вот ты ешь, и рано или поздно доходишь до дна банки. И тут разочарование: дно банки такое же, как и дно предыдущих банок, не лучше и не хуже, так... съедобно. А живот болит, потому что ты торопился доесть банку, познать последний кусочек, и сам не заметил, как объелся. А банка пуста, и изнутри она такая невзрачно-жестяная с крошечками желе по стенкам, которые, если оставить банку на пару дней в теплом месте, начнут вонять...
Внимательно посмотри на мой хвост! - велел мне как-то раз Хозяин. - Не правда ли, иногда кажется, что он живёт сам по себе. Что он - отдельное существо, отдельная личность, причудой судьбы пришпандоренная к моему заду. У меня больше физических возможностей - у него меньше забот и, соответственно, больше возможностей думать. Он не может видеть, не может слышать; единственное, что он может - это осязать. По сути дела, он даже и не представляет, что это такое: видеть, слышать, сливки. Но это не мешает существовать ему полноценной, как он считает, жизнью. А по правде дело не в том, что он не в курсе очень многого, дело в том, что он - всего-навсего отросток моего позвоночника, иннервируемых парочкой моих же нервов. Да и самостоятельным существом он может показаться лишь с очень большим натягом.
А кто ты такой?
Иногда к нам приходили гости. Все постоянные жильцы нашего района, точнее те, кто был вполне адекватен, то есть не кидался на первого встречного со стрельбой и криками. Доктор-без-практики, Баронесса мёртвого табора, Йог-иудаист, Вождь-Хромированное-седло, летописец Духов, мистер Дик, Побасечник. Редкими вечерами заходили Отшельник с Завода и Сторож Зоопарка.
Сначала я боялся, что среди них Хозяин увидит более преданного слугу и уйдёт, затем - что они сами захотят увести моего Хозяина. Но всё обошлось: они относились к Хозяину с безмерным уважением, но не делали никаких попыток помешать моему служению ему.
Как объяснил мне Хозяин, у каждого из них были свой Мир и своё Служение.
...Доктор-без-практики писал историю болезни идеального больного. День за днём он трудился над текстом, перетаскал в свои Руины чуть ли не всю медицинскую литературу, которую ещё можно было найти в Городе, исписал тонны бумаги. Однажды, когда я зашёл к нему в гости, он показал мне законченную часть. Это были двести пять объёмных томов, расставленных на полках в строгом порядке, занимавшие чуть ли не пол помещения. Вздохнув, Доктор подтвердил мои худшие опасения: это была едва ли не треть от искомого результата.
Как-то раз, у нас зашел спор с Доктором. Хозяин доказывал ему, что история болезни идеального больного не может существовать по факту, ведь это история не болеющего больного, человека находящегося в абсолютно здоровом состоянии. А если человек был абсолютно здоров, то ему и не надо было бы обращаться к врачу, а значит, история и не могла бы появиться на свет. Доктор же продолжал упорствовать в том, что история болезни идеального больного - это история болезни человека, перенёсшего все существующие заболевания с идеальным течением болезни, включающим все возможные вариации и осложнения. Так ни к чему и не придя, мы разошлись.
'Он никогда не согласится со мной, - фыркнул Хозяин. - Потому что для него согласиться признать мою правоту означает признать, что многолетний труд его жизни был абсолютно никому не нужен. А, следовательно, признать, что и его жизнь последние годы не имела никакой реальной цели, что сам факт его существования не имел смысла.
Вы никогда не дадите себе в этом признаться. Вам проще исказить все факты, поставить всё с ног на голову, заявить, что Солнце вертится вокруг Луны, а собака ‒ лучший друг человека, чем осознать собственную глупость и бессмысленность. Хотя кому сдался этот смысл? Без него живётся куда проще. Всем. Но не вам...'
...- И пал человек во грехе, и сказал он себе, ведомый шёпотом падшего ангела: 'Два колеса - хорошо, а четыре - лучше'. - Вещал Вождь-Хромированное-седло. - И построил человек машины греха: легковушки, внедорожники и КамАЗы, элеваторы и, о Боже, транспорт на гусеничном ходу! И разгневался милостивый Бог, видя прегрешения детей своих. И излил на землю гнев свой, и активный уран свой и всё остальное своё наказание также излил он! Так и погиб человек, не прозрев и не покаявшись в четырехколёсном грехе своём. Ибо забыл он, что два колеса хорошо, а четыре - плохо!..
...Слава Отшельника, его удивительные таланты, впрочем, называемые злыми языками 'уродством', а Доктором - 'мутацией', были известны всему Городу. Все знали, что если долго-долго идти на север, пройти мимо Вывернутого Дома, обогнуть Кладбище танков и пересечь старый парк, можно прийти к Заводу, за которым будет пустырь.
На пустыре, собственно, и жил Отшельник.
Мы все очень любили Отшельника, Хозяин же был наиболее благосклонен к нему. Долгими вечерами просиживали они вдвоем на крыльце ‒ Отшельник и Хозяин, и говорили. Чудны были эти разговоры, странны, а иногда и ужасны.
Хозяин, свернувшийся клубочком на прогретом камне ступенек, и Отшельник, казалось, сошедший с картинки из учебника по Древней истории: длинная седая борода, увесистый посох, необъятный балахон, скрывающей иссушённое возрастом тело.
Волхв. Жрец. Отшельник. ...
Иногда Хозяин покидал наш дом и уходил. На день, два. Он бродил по городу, слушал, о чём говорили люди.
А говорили разное...
Говорили, что на месте столицы находится кратер диаметром в десяток километров. По ночам кратер светится и пыхает пламенем. В хорошую ночь можно увидеть яркие вспышки, где-то вдали на севере.
Говорили, что всё это бред и провокации. Что никакого кратера нету, и вообще стоит столица нетронутая, но опустевшая: ни один дом не разрушен, ни одно стекло не выбито. Но пусто. Ни души.
Говорили, что остатки Второго Мотопехотного и Третьей Освободительной до сих пор бьются в руинах, там за рекой, буквально в двадцати милях от нас. Бьются за каждый дом, каждый камешек, не зная, что Война уже давно закончена, а те, кто начал её, давно истлели в глубинах подземных бункеров.
Говорили, что в последний день Войны раскрылись на центральной площади столицы врата в преисподнюю. Что вырвавшиеся из бездны демоны, сожрав всё население и воинские части, уже давненько сидят на голодном пайке и ждут глупцов, которые осмелятся идти на север. И зовут главного демона Нгоак-мигот, и имеет он по пять рук и шесть ног и три уда с каждой из сторон тела своего...
Если вам показалось, что наша жизнь была тихой и мирной, то вы жестоко ошибаетесь.
Наш маленький район был действительно некоей тихой гаванью, чего нельзя сказать об остальном Городе. Десятки банд, бригад, отрядов обороны и нападения, шаек и квази-королевств, насчитывающих от двух до десяти подданных, воевали между собой за сохранившиеся дома, станции метрополитена, супермаркеты и парки, ставшие пастбищами для скота. В нашем районе, к счастью, им ничего нужно не было, и нас не трогали.
Напротив, к нам приходили за помощью: Доктор, сжав зубы, залечивал неидеальные раны неидеальных больных, Баронесса предсказывала лучший момент для штурма здания бывшего цирка (основной объект боевых действий в городе на протяжении почти десятилетия), Летописец заносил в свою Летопись всех желающих.
По негласному договору, нас не трогали, мы были нейтральной землёй.
Шли годы.
Порой Хозяин приводил мне женщин. О да, он, как никто, заботился о своем недостойном слуге, следил не только за моим душевным, но и телесным благополучием. Они оставались с нами ‒ кто на один день, кто на неделю. Затем они уходили ‒ на юг, туда, где, по слухам, ещё теплились остатки 'жизни до'. Ни я, ни Хозяин не старались их удержать. Это был их выбор: тени и призраки 'жизни до' были им милее. Их оставалось только пожалеть: ведь они так и не смогли увидеть настоящий свет и смысл существования.
Но затем одна из них осталась навсегда. После к ней присоединилась еще одна. Так мы зажили вчетвером. Вскоре Отшельник с Завода обручил нас, мы сыграли свадьбу, и женщины стали моими женами. У нас появились дети.
Однажды утром первая жена показала мне седой волос на моей голове. Молодость кончилась.
Шли годы.
Дети росли, мы с жёнами старели. Умер Йог-иудаист. Вождь-Хромированное-седло возглавил банду мотоциклистов с Юга-Запада. В поисках тишины и покоя к нам переехал из-за реки Лингвист-самоучка. Благодаря этому святому человеку мои дети теперь говорили на десяти мёртвых языках. Доктор-без-практики закончил свой титанический труд и приступил к написанию докторской диссертации, основанной на опыте лечения идеального больного.
'Знаешь, почему говорят, что у нас девять жизней? Думаю, ты, так же, как и большинство твоих соплеменников, считаешь, что это значит, что нас тяжело убить? Точнее, надо сделать это девять раз? Полная чушь. К сожалению'.
Хозяин говорил, расхаживая туда-сюда по подоконнику. Он, как и я, был уже не молод. Шерсть поредела, левая задняя лапка прихрамывала, правый глаз заплыл белёсой плёнкой.
'У нас действительно девять жизней. Впрочем, как и у каждого живого существа. Буддисты наиболее близко подошли к пониманию этого. Хотя, в действительности, они просто были чуть менее далеки от истины, чем все остальные.
Первая жизнь - жизнь блохи, клеща - насекомого. Примитивная, злая, скоротечная.
Вторая - жизнь собаки. Существа, сотворённого Создателем по нашему подобию, но падшего и искажённого своей порочностью.
Третья - жизнь скота. Скот глуп, толстокож, но даёт ценное для нас молоко.
Четвёртая - переломная жизнь. Жизнь рептилии. Крокодила, аллигатора, каймана. Пятая жизнь - жизнь крота, шестая - жирафа. Мы учимся видеть мир иным взглядом, как из-под земли, так и из поднебесья...
Седьмая жизнь - жизнь птицы. Ты скажешь, что мои соплеменники не любят птиц и часто охотятся на них? Скажу прямо: у нас сохранились слабые воспоминания о той жизни. Мы просто завидуем и тоскуем по ощущению полёта. Немного, совсем чуть-чуть.
Восьмая жизнь - жизнь человека. Подобное нам существо, сходное и разумом и духом, но, прости, куда более примитивное.
И, наконец, девятая жизнь, венец - настоящее.
Что дальше? Когда-нибудь я узнаю это. Ты тоже, но на один круг позже'.
Шли годы.
Однажды утром Хозяин разбудил меня.
'Пойдём' - сказал он. 'Пришло время'.
С трудом поднявшись, я медленно пошёл вслед за ним, цепляясь за костыли, подаренные мне Доктором-без-Практики, как цепляется тонущий в океане за остатки фюзеляжа.
Идти было тяжело.
Хозяин всё понимал. Он останавливался буквально каждые сто метров, давая мне возможность отдышаться. У руин мэрии нам даже пришлось сделать длительный перерыв: немного посидеть, подождать, пока отпустит жжение в груди. Хозяин терпеливо ждал.
...А ведь когда-то весь этот путь занимал у меня не больше часа, - удивился я, когда мы вышли на берег реки.
Уже вечерело. Хозяин внезапно быстрой тенью метнулся куда-то вниз, в непроглядную темень, скрылся из моего поля зрения.
Я медленно, настолько медленно, насколько позволяли мне скользящие по сырой земле ножки костылей, спустился к воде. Почти в самом конце спуска правый костыль вылетел из-под руки и полетел вниз. Следом покатился и я...
...Здесь было темно и сыро. Пахло водорослями, плесенью. Никого не было.
...Сверху раздался шум шагов. К реке спускался какой-то молодой, смутно знакомый мне парень. Трафарет из газетной бумаги, печальный призрак, тень ушедшего.
На полпути он остановился, присел и закурил. Из полутьмы я глядел в его такие знакомые и такие чужие глаза, печальные, мёртвые, выгоревшие изнутри.
Я должен был вернуть ему жизнь. Подарить смысл.
С лёгкостью взбежав наверх, - вот что значит иметь четыре лапы, ‒ я мяукнул и потёрся о его ноги.