Орленко Андрей Викторович : другие произведения.

Времена света

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Ожидание осени
  
   Когда созреют яблоки в саду,
   и голос станет непривычно твердым,
   я свой удел к присяге приведу
   над Бесконечным, Истинным и Гордым.
   Здесь будет смысл и праведность пути,
   и расставанье с позолотой лета,
   и кто-то скажет мне: не говори,
   ты все сказал. Ты вышел из поэтов.
   И я почувствую, что я уже не тот,
   каким родился, пел и видел небо,
   что все воспринимал наоборот,
   что я собой так никогда и не был...
   И я тогда отвечу на вопрос:
   Зачем я здесь, зачем я пел и рос.
  
  
   Баллада о декабрьском дожде
  
   Каким я беспомощным был под дождем!
   Как радостно губы синели и пальцы!
   И рыхлые тучи -- немые страдальцы,
   рыдали, как прежде, о чем-то своем.
   И ветер горланил, и месяц бледнел,
   и кисли в воде незаконной сугробы,
   и мерила полночь локтем крышку гроба,
   стирая предплечьем раскрошенный мел.
   А мы, упираясь в проклятье вокзала,
   щекой о щеку оттирали себя.
   И поезд кричал вдалеке, как дитя,
   которому кукол подаренных мало.
   Перрон расширялся от грязи и дрожи,
   тела не спасали плащи и пальто...
   О, как ненавидел я лужи за то,
   что корчили в них все прохожие рожи,
   за то, что я был обречен провожать
   твою электричку беспомощным взглядом,
   за то, что хотел и не смог удержать,
   за то, что тебя уже не было рядом,
   за то, что я что-то опять не сказал,
   за то, что зима так тепла и капризна,
   за то, что есть свадьбы, за то, что есть тризны,
   причиной которых еще я не стал,
   за то, что я глуп, бесполезен, небрит,
   за то, что писать не умею я вязью,
   за то, что ботинки забрызганы грязью,
   за то, что не знаю как пахнет самшит,
   за то, что люблю и любим, и нелепо
   все так получается, чахнет мороз,
   за то, что сейчас не весна и не лето,
   и негде купить до утра папирос...
   А мы, упираясь в проклятье вокзала,
   щекой о щеку оттирали себя.
   И поезд кричал вдалеке, как дитя,
   которому кукол подаренных мало.
   О как ты смотрела в меня из вагона,
   вся в нимбе промокших зеленых дверей,
   собой озаряя вокзал и людей,
   спешащих куда-то по грязи перрона!
   Но двери захлопнулись. Все, как во сне,
   помчалось в кошмарной, больной карусели.
   Я в лужу смотрел. И мерещилось мне,
   что губы и пальцы мои омертвели...
  
  
  
   Равенна. Мост через Арно. 1274 год
  
   Проживши жизнь, опять хочу понять
   истоки вечного, зеленого, земного,
   девятилетним мальчиком стоять
   там, на мосту, и это видеть снова...
   ...Глаза болят. И едкий черный дым
   клубится, оставляя в сердце сажу,
   и, как баранов гонят на продажу,
   гоню я боли к памятям чужим...
   А под мостом по-прежнему шумит
   вода, и вечность что-то говорит...
  
   * * *
  
   Пусть нынче падает в цене
   все то, что истинно и свято.
   Душа смолкает виновато,
   а руки тянутся к тебе.
   Пусть разлинована судьба --
   она предписана нам свыше --
   а капли прыгают по крыше
   и листья липнут к проводам.
   На что нам руки и глаза?
   Они теперь живут упреком,
   что в этом небе синеоком
   еще дрожит твоя слеза,
   и где-то буйствует гроза,
   питая мир осенним соком...
  
  
   * * *
  
   Благословляю все твое --
   жизнь, дышащую каждой порой,
   и каждый стон, и каждый шорох...
   Благословляю все твое --
   непонимание стихов,
   написанных доныне мною,
   и синее, и золотое
   молчание твоих веков,
   и вскинутые к небу руки,
   и тихий голос за спиной,
   и все, что пережито мной
   до нашей нынешней разлуки.
   Благословляю и молю --
   продли единственность свою.
  
  
   * * *
  
   Тревожный смех
   беспомощной толпы.
   Раскосый взгляд
   надрывного заката.
   И райский ад.
   И скорбь не виновата.
   Она лишь призрак праздничной трубы.
   Пригнувшись к небу,
   морщится земля.
   Нас покидает суетность навеки...
   Луна, как след в снегу от костыля
   со свадьбы уходящего калеки...
  
  
   * * *
  
   Я вдавлен в окна небоскребов.
   Изношен памятью о снах.
   Я в них давно забыл про Бога,
   про дождь в осенних городах,
   про опрокинутые дроги,
   про непонятные мечты,
   про непохожие дороги,
   про разведенные мосты...
   Мне снится все одно и то же:
   стекло, немытое давно,
   чужие лица, что похожи
   на пыль, летящую в окно,
   трамваи, скользкие от света,
   трава, иссохшая совсем,
   И женщина, что не одета,
   которой скоро 47.
   Тоска... чтоб больше не сказать...
   Уж лучше сдохнуть, чем так спать.
  
  
   7 февраля 1987 г.
  
   Наивная судьба,
   беспомощная совесть.
   Ты мнил себя поэтом и судьей,
   а стал главою, не вошедшей в повесть,
   с любовью, пережитой не тобой.
   Ты ручки грыз, выдумывая образ
   случайным, неосознанным стихам.
   Ты песни пел, не напрягая голос,
   себе, любимой женщине, друзьям.
   Ты женщину ласкал рукам своим в угоду,
   ты Библию читал, выискивая в ней
   то место, где Христос ступил на воду,
   и пропускал страницы без страстей.
   Ты к небу пригвожден кроваво и картинно
   далеким плачем будущего сына.
  
  
   Завещание Франца Кафки
  
   Я пальцы сжег в горниле белых клавиш,
   когда последних опьяненных птиц
   я изгонял из сердца для страниц,
   которых, хоть разбейся, не исправишь.
   Я ждал покоя, проклиная сон,
   Лукавого производя в святые,
   благословляя дождь и листья голубые,
   и серые цветы, и белый патефон...
   Но был лишь бред, в котором каждый жест
   переполнялся дьявольским значеньем,
   где был рояль, из глаз кровотеченье,
   погост и свежевыструганный крест.
   И я решил, что в этой кутерьме
   чертей и ведьм, Паскалей и Флоберов,
   потливых дам и бритых кавалеров
   все слишком много знают обо мне...
  
  
   Дождливое утро
  
   Глухонемой переходил дорогу.
   Слепой ел яблоко. Безногий вел авто.
   Им было наплевать на то, что я никто,
   и что солдаты в баню ходят в ногу.
   А дворник мел бугристый тротуар.
   Он был мастак. Но что мне в этом толку?
   Он знал, как поудобней взять метелку,
   а я спешил за луком на базар.
   Я ненавидел толчею и грязь.
   Но лук необходим был для жаркого.
   А дворник мел, не говоря ни слова,
   сморкаясь в рукавицу и плюясь...
   Глухонемого материл безногий,
   слепой, съев яблоко, грыз ногти,
   дворник мел,
   я на базар за луковицей шел,
   собака семенила по дороге...
   Холодный дождь заморосил, когда
   солдаты строем в баню торопились,
   а их товарищи, которые помылись,
   злорадствовали -- кончилась вода.
  
  
   Конец весны
  
   Была строка. Потом был беглый звон
   разбитых стекол в вымытой квартире.
   Потом был дождь, потом тоска о мире,
   что в дикость и распутство погружен.
   Потом я шел по гулкому песку,
   спускался к морю, выходил из леса,
   искал спасения от солнца под навесом,
   потом пил пиво и жевал треску.
   Потом я жаждал убежать от сна,
   потом всех умерших я умолял вернуться,
   потом ... я умер. И не смог проснуться.
   Я знал, что это -- сон...
   В закат ползла весна.
  
  
   Самоубийца
  
   Не торопись. Уже немного
   Осталось жизней нам прожить.
   Крепка серебряная нить,
   ведущая к ладони Бога.
   Ты осознаешь, наконец,
   значенье истинной потери,
   когда застрянет в подреберье
   тебе предписанный свинец.
   Когда ослепшая Даная
   стечет с убитого холста,
   как будто снятая с креста,
   все будущее проклиная.
   Когда неопытный юнец
   тебя постигнет в полной мере,
   значенье истинной потери
   ты осознаешь, наконец.
   И завизжит хвалебный стих,
   и будет биться бесноватый
   об угол, выложенный ватой
   для безопасности больных.
   И ты поймешь, что жизни много,
   и сердце лопнет от любви
   к нелепости и злу земли...
   Не торопись. Все в воле Бога.
  
  
   Первые заморозки
  
   Плакала в небе светлеющем птица.
   И, понимая, о чем ее слезы,
   как и она, я хотел раствориться
   в этом тумане и в этом морозе.
   Но ничего не могло повториться.
   Утро приносит усталость и трезвость.
   И, покидая ночные границы,
   вдруг исчезают упрямство и смелость.
   Утро. Хандра. Предрассветная спелость
   розовых туч и ушедших видений...
   Кажется дерзким все то, что хотелось,
   кажется лишним все то, что имелось,
   мизерной -- ценность приобретений.
   Но еще дышит смятеньем природа.
   Звезды бледнеют, но все же не гаснут.
   Кажутся прочными зыбкие своды
   и никчемушным развязанный галстук...
   Плакала в небе светлеющем птица,
   как и она, я хотел раствориться
   в утреннем дыме до будущей ночи.
   Но улететь за ней не было мочи.
  
  
   Экспромт
  
   Д. Полищуку
  
   Знай чужие дни рожденья,
   как таблицу умноженья,
   чтобы друга в день печальный
   обмануть, как бы нечаянно,
   рассказав, что день печальный --
   день сплошного наслажденья.
   Знай чужие дни рожденья...
  
   Соловей
  
   Июль был мокрый.
   И трава блестела,
   большими каплями роняя
   весть дождя.
   День кончился.
   Округа вечерела.
   Но что-то потревожило меня.
   Уставший за день,
   я лениво плелся
   в прибрежном камыше.
   Куда?
   И сам не знал.
   И думал:
   как беспомощен,
   слезлив,
   капризен,
   мал,
   тот соловей, что криком изошелся...
   А он все пел. Безудержно и смело.
   И не было ему до моих мыслей дела.
  
  
   Ностальгия
  
   Я люблю тебя.
   В этом аду исчезают минуты и лица.
   Им уже не дано возвратиться,
   да и я к ним уже не приду.
   Я люблю тебя...
   Нет, не теперь,
   но когда-то вокзальной тоскою
   я все прошлое наше укрою,
   чтобы не было больше потерь.
   Оглянись. Это инеем крыш,
   дальним эхом замученных парков
   восстает Триумфальная арка.
   Что же ты так печально молчишь?..
   И теперь, когда нет на земле
   глаз счастливее, вздохов печальней,
   звон веселый, зеленый, пасхальный
   раздается в пожухлой траве.
   Что казнить, что простить, что понять
   хочет наше ушедшее время
   в этой сжатой в тоску теореме?
   Нам ее предстоит доказать...
   Я люблю тебя.
   Тонут в пруду
   утомленья, желанья и лица.
   Им уже не дано возвратиться,
   да и я к ним уже не приду...
  
   Голова Ольмеки
  
   А. Калишеру
  
   Ты знаешь, где я был все эти годы?
   Я столько видел, столько перенес,
   что всю кровавость сказочных восходов
   не пережил бы мой каменотес.
   Меня ваяли год и две недели.
   А после... Я не помню, что потом.
   Пять тысяч лет мои глаза горели
   однажды в них заложенным огнем.
   Пять тысяч лет! Попробуй-ка, запомни...
   Здесь были многие за прошлые века.
   Здесь раньше жили мамонты и кони,
   но их сожрала времени река.
   Они ушли туда, куда уходят все,
   кто теряет сущность на земле.
   Ольмеки, майя, инки...
   Это стоит чего-то в мире.
   Стоит. Но не мне
   их тайны раскрывать вам. Я лишь идол.
   А ты -- чужак от времени. Увы.
   За столько лет мне дождь глазниц не выел.
   Чего ж добьетесь за полвека вы?
   Какие поселялись здесь народы?
   Какие войны видел этот свет?
   Ты хочешь знать, где был я эти годы,
   и что запомнил я из всех прожитых лет?
   Я помню, стебель к свету пробивался,
   дождь не жалел своих ленивых слез.
   А в небе ветер воем надрывался,
   и плакал надо мной каменотес...
  
  
   Буду жив
  
   Тебе ни в чем не угодить...
   Над обескровленным рассветом
   я буду петь тебе об этом.
   Но только, если буду жить.
   Не надо знать твоих грехов.
   Не мне судить твое величье.
   В чем их для смертного различье?
   И что за польза для стихов?
   Мне не понять твоей любви.
   Мы любим врозь и бесконечно,
   и легкомысленно и вечно,
   как все вращение Земли.
   О, как страшит нас верность глаз
   и наших жизней назначенье!
   Нас осень мучит откровеньем,
   боясь и радуясь за нас...
   Но постоянно только бренное.
   Все вечное меняет лик,
   и каждый миг -- есть новый миг.
   На этом держится вселенная.
   И, лоб в ладони уронив,
   я все забуду на мгновенье,
   чтоб вновь почувствовать рожденье
   твое во мне. И буду жив!
  
  
   Листопад
  
   С.Н. Мотовилову
  
   Я все смогу, я все пойму.
   Но вижу на закате дня,
   как лист летит, кружась, в траву
   погоном, сорванным с меня...
   И я не чувствую уже
   ни боли, ни обид, ни слез...
   А лист теряется в траве,
   как белый плащ среди берез.
  
  
  
   Рыжий подранок
  
   Рыжий подранок, робкий и честный,
   кровью своей прожигающий снег,
   ознаменован молчанием крестный
   ход твой в объятья несбыточных нег.
   Будет ли эта чудесная сказка?
   В райском саду под чириканье птиц
   ты убедишься, что это не краска
   тихо сочится из-под ресниц.
   Ты убедишься, что это не краска.
   Соль на губах возвратит тебя вновь
   в зимний вокзал, не приученный к ласкам,
   где замирала наивная кровь.
   Кто в тебя выстрелил из-за тумана?
   Слезы теперь солонее крови.
   И под крылом твоим черная рана
   вытряхнет все словари
   слов, ожиданий, молитв и поступков...
   Это случится потом.
   Но как прекрасно, тревожно и жутко
   здесь, где мы прошлым живем!
   Что с нами будет -- то мне неизвестно.
   Но с каждой ночью виденье ясней:
   робкий подранок, рыжий и честный,
   снег прожигающий кровью своей.
  
  
   Благовещенье
  
  
   Я люблю твои руки иконные.
   Я люблю твои веки склоненные.
   Словно свет возвращается снова
   в ту, последнюю ночь Рублева.
   Мы всегда возвращаемся к первому.
   Накануне смерти, особенно.
   Не тобой, но твоею верностью
   будет сердце мое остановлено.
   Тебе ночью однажды вспомнится
   никому не известное слово,
   что шептала тайком Богородица
   в ночь рожденья Андрея Рублева.
  
  
  
   * * *
  
   Стынь, моя осень.
   Под этим изорванным небом
   дышит восторг покаянья, свободы, грехов.
   Ты надышалась уже расставаньями,
   тленом и хлебом,
   дымом пьянящим своих опустевших садов.
   Что рисовал в этом воздухе бешеный ветер
   листьями мертвыми, жадно глотая их дрожь?
   Не было слов, лишь прощальная соль междометий,
   а про себя: "не волнуйся, ты скоро умрешь..."
   Стынь, моя осень, мой грех, моя боль и икона.
   Мне не нужны ни стихи, ни любовь, ни глаза,
   коль не услышу тобою забытого стона,
   коль не прожжет меня сладкая чья-то слеза...
   Я не боюсь этих невыносимых забот.
   Радуйся, осень. Я снова умру через год.
  
  
   Молитва Баха
  
   Дай разрешиться музыкой ветру.
   Сколько ему еще выть в подворотнях,
   плакать в церквах и ворочаться в топях,
   вместе со снегом носиться по свету,
   помнить проклятья, бездомность и сырость,
   биться в ладони слепых музыкантов,
   прыгать по сцене на белых пуантах,
   гнать от себя послушанье и сытость?
   Дай разрешиться музыкой ветру.
   Дай ее спеть ему, хоть на мгновенье.
   Это же страшно -- душить вдохновенье.
   Господи, дай ему музыку эту!
  
  
   Тоска
  
   Все присно. Не испытывай любовью
   мою тоску. Ей хватит сил и слов
   прожить в два раза дольше нас с тобою,
   и нас забыть средь прочих голосов,
   глаза потупив, кроткою казаться,
   дарить цветы и заполночь бродить...
   Все это может часто повторяться,
   но кто способен это повторить?
   Здесь нет судьбы, придуманной тобою,
   здесь нет ни листопада, ни жнивья...
   Я нынче болен небом и тоскою,
   как, впрочем, вечно болен ими я.
  
  
   Не говори
  
   Не говори. Теперь уже
   слова просты и однозначны,
   как на последнем рубеже,
   уходит в небо дым табачный.
   Не говори. Я знаю все,
   что мы сказали или скажем.
   Горласто в небе воронье.
   На крыльях их не видно сажи.
   Не говори. Оставь себе
   слова, затверженные прежде.
   Зачеркнуты в календаре
   дни, что отмечены надеждой.
   Не говори. Пускай молчат
   разрезанные светом тени.
   Мы станем вместе с ними в ряд,
   когда не выдержат колени.
   Не говори, прошу тебя.
   Что знаем мы про это счастье --
   любить, украдкой пригубя
   хмельной напиток безучастья?
   Не говори, прошу тебя...
  
  
   Эпитафия
  
   Когда-нибудь наступит день --
   и жизни свет и смерти мрак
   чирикать сядут на плетень,
   забыв усталость прежних драк.
   И, поглядев на нас оттуда,
   о каждом скажут: "Вот зануда!"
   А мы, увидев их, тогда
   друг другу скажем: "Ерунда!"
  
  
  
   Смерть любви
  
   Замри в почетном карауле,
   промерзший дом,
   неясный свет,
   котенок на скрипучем стуле
   и молью съеденный берет.
   Замри...
   Здесь только что дышали
   любовью крепкие тела,
   и путались в пушистой шали
   произнесенные слова
   о том, что надо быть добрее,
   что все конечно на земле...
   Но пятнышко горит на шее,
   подаренное днем тебе.
   Все смертно.
   Но псалмов не надо.
   У веры аритмичный пульс.
   Теперь тебе одна награда --
   утра дождаться.
   Ну и пусть...
   Пускай...
   Нам хочется забыться,
   Забыть себя, и смысл, и свет...
   И вновь задумчивая птица
   теряет счет прожитых лет.
   Пускай...
   Но смерть неодолима.
   Она у каждого своя.
   Кровь на губах,
   как сок малины,
   засохнет, память теребя:
   Я сквозь кошмары продираюсь.
   Но я удел боготворю.
   Я многогрешен, каюсь, каюсь,
   И я найду тебя в раю.
   Пускай...
   Утра ты не дождалась.
   Упала ночь росой в траву...
   Как солнце в небе расплескалось,
   крест распластался на гробу.
   Недосчитались человека...
   Бог переделал красоту.
   Секунду, век или полвека
   мне ревновать тебя к Христу?
   Замри в почетном карауле
   у вечного огня Любви,
   мир, где на смерть мы посягнули,
   скрестивши руки на груди.
  
  
   Данте перед дорогой
  
   Полюбить -- это значит поверить.
   Полюбить -- это значит отдать.
   Только кажутся страшными двери,
   за которыми мне умирать.
   Да и смерть ли за этим порогом?
   Я умру -- так останешься ты.
   Небо требует славить не слогом
   свой восторг -- ему жертвы нужны.
   Смерть страшна лишь для ближних.
   Послушай,
   ты же умная, радость моя.
   Отпусти мою грешную душу.
   Ты ведь знаешь -- иначе нельзя.
   Не смотри на меня так. Опасно
   на меня так смотреть -- я не Бог.
   Это трудно: твердить ежечасно,
   что и страх, и себя превозмог.
   Что там, снизу? Дымятся блаженства,
   или плещет кипящая ртуть?
   Только ад выжмет веру из сердца.
   Рай всегда норовит обмануть.
   Когда нету тебя, я слабею
   и мечтаю до завтра дожить...
   Но коль смерть станет завтра нужнее, --
   буду сам себе смерти просить.
   Будут плакать деревья и звери,
   будет биться в истерике мать,
   только ты, разметавшись в постели,
   будешь видеть во всем благодать.
   Полюбить -- это значит поверить.
   Полюбить -- это значит отдать.
  
  
  
  
  
  
   Пентаграмма
   1
   Покуда я жив, будет чтим этот храм.
   Вхожу осторожно под зыбкие своды.
   Твоим поклоняюсь глазам и рукам.
   Я голос теряю, теряю свободу.
   Чего они стоят, плоды суеты,
   монетка простая, что брошена в воду?
   Нет истины проще проточной воды.
   Я буду тебя узнавать по шагам,
   с иконы сошедшая в наши костры...
   Покуда я жив, будет чтим этот храм.
  
   2
   Я другом и женщиной буду храним.
   Во веки веков. И на все времена.
   Пусть будет судьба посговорчивей с ним.
   Пусть будет всегда безмятежна она...
   Я буду молиться за них по ночам,
   когда мне усталость их станет видна.
   И близкой тревоге, и дальним губам
   останется дыма табачного нимб,
   и память того, что я нынче раздам.
   Я другом и женщиной буду храним.
  
  
   3
   Я боль, как стихи, прошепчу по слогам.
   Я выдам отчаянья вопль за молчанье.
   Я голос тоски приплету к голосам
   веселья и радости. И одичанье
   свое я оставлю под небом седым,
   а я потеряю к себе состраданье.
   Я буду удачлив, и даже любим.
   Мы все оживем. И останется нам
   все то, что мы нынче другим отдадим...
   Я боль, как стихи, прошепчу по слогам.
  
   4
   Я буду, как осень, реален и мним...
   Я женщине верю. Я верю друзьям.
   Я верю во все, что себе говорим.
   Я верю во все, что предписано нам...
   Я буду искать на дороге следы,
   и буду идти по забытым следам,
   оставленным мной до рожденья. Круты
   сплетения будущих болей и рифм.
   Круты, многотрудны, и все же чисты...
   Я буду, как осень, реален и мним.
  
   5
   Покуда я жив, будет чтим этот храм.
   Усталость и горечь случайно сведя
   всех сущих и будущих пентаграмм,
   мы станем безлики пред ликом огня.
   Как рвутся на волю, себя не жалея,
   снежинки, попавшие в луч фонаря!
   Но их не отпустит седая аллея,
   усталость и горечь, разбив пополам,
   в свою бесконечность и вечность не веря...
   Покуда я жив, будет чтим этот храм.
   Покуда я жив, будет чтим этот храм.
   Я другом и женщиной буду храним.
   Я боль, как стихи, прошепчу по слогам.
   Я буду, как осень, реален и мним.
   Покуда я жив, будет чтим этот храм.
  
  
   Слепой художник
  
   1
   Я поклоняюсь пустоте.
   Ее огромному покою,
   где никого. И только двое.
   И две рубахи на песке:
   и море, и родные губы,
   и ветер, слышимый едва,
   и пересохшая трава,
   и труп дельфинихи беззубой,
   и разноцветные шары
   в бреду курортного застоя,
   и шум толпы, и только двое,
   в волну летящие с горы,
   и духота, и зной, и крики,
   и смерти страх, и дух степи,
   пчела, зажатая в горсти,
   и над водой сквозные блики...
   Не понимаю что, зачем,
   Но понимаю -- все ничтожно,
   когда коснешься осторожно
   плеча губами...
   Нет проблем.
   Есть только выдуманный поиск
   того, в чем нет у нас нужды.
   И нет проблем.
   Есть только двое,
   в волну летящие с горы.
   Я поклоняюсь пустоте.
   Ее огромному покою,
   где никого. И только двое.
   Где ничего. Где все и все
   цветы срывают на лету.
   Я повторяю снег и ветер.
   Я, в черном бархатном берете,
   для вас рисую пустоту.
  
   2
  
   Пусто...
   Точно космос скомкали
   бумажкой ненужной.
   Пусто,
   точно стали святые служения службой.
   Пусто,
   точно все водопады закованы стужей.
   Пусто,
   точно прокляты мной
   безответности, боли и чувства...
   Пусто.
   Я молю,
   забывая про скромность и гордость.
   Я кричу -- пустота пожирает мой голос.
   Пустота умирает над городом сонным,
   где дома, где деревья и лица --
   патроны
   пустоты,
   над которой мишенью пустою --
   Луна.
   Пустота...
   Пустота!
   Пустота.
   Пустота.
   Точно я в наказанье поставлен на бруствер.
   Пусто.
  
  
  
   3
  
   О чем меня могли просить
   и мокрый снег, и память лета,
   и профиль женщины раздетой
   над жарким морем? Полюбить,
   все то, что я любил и прежде,
   стать тем, кем был, и рисовать
   свой жалкий мир в слепой надежде
   его запомнить и понять?
   О чем меня могли просить
   морозом скрюченные пальцы,
   над старым парком звуки вальса,
   луна в колодце? Повторить
   себя в мостах, воде, деревьях,
   церквах, прохожих, проводах,
   судьбу свою в павлиньих перьях
   и кем-то сказанных словах?
   О чем меня могли просить
   апрельские больные крыши?
   Их рисовать немного выше?
   От язв и трещин излечить?
   Заставить верить в их надежность
   и в непогоду, и в беду,
   в то, что под ними еще можно
   найти любовь и доброту?
   О чем? Зачем им подтвержденье?
   Зачем им мой ослепший глаз?
   Я пережил успокоенье,
   я вспомнил всех, кого я спас,
   я позабыл убитых мною,
   и море послештормовое,
   уставшее и золотое,
   блеснувшее в последний раз...
   Я помолюсь за всех за нас.
  
  
   Гамлет
  
   Над бреньканьем пустых гитар,
   над визгом пьяных мюзик-холлов,
   стоит раскрашенный и голый
   принц датский. Он еще не стар,
   хоть в волосах белеет проседь.
   В который раз прощенья просит
   за страх, смятение души
   всех смертных над его вопросом.
   Хоть вечным пользуется спросом,
   и стоит сущие гроши.
  
  
   Итог
  
   Мы не заблудились в пространстве,
   во времени не заблудились,
   в предательском непостоянстве,
   когда мы друг другу не снились.
   Мы не заблудились в тумане
   обид, безразличий и страхов.
   Мы вынесли сотню обманов,
   нигде, ни о чем не заплакав.
   Мы шли, разминуться рискуя
   (наш путь непонятен и вечен),
   и вышли из тьмы поцелуев
   чужих нам мужчин или женщин.
   Нас Бог наделил оптимизмом
   мучительным, горьким и свежим.
   Он нами и проклят, и признан;
   и сердце усталостью режет...
   Мы выжили в этом сумбуре.
   Наивность, предчувствие, вера
   и память в кентавровой шкуре
   губами к губам прикипела...
  
  
   Посвящение
  
   Заворожи меня, заворожи.
   Помнишь, как билась печаль в витражи,
   в мокрые стекла осенней метелью,
   и покидали гнездовья стрижи?
   Все теперь пусто. Кругом -- ни души.
   Но не смолкает в неясной тиши
   свист или плач умирающей птицы.
   Хлеба на снег для нее покроши.
   Заворожи меня, заворожи.
   Помнишь, как билась печаль в витражи?
   Заворожи меня, заколдуй.
   В дерзком сплетении солнечных струй
   мы одичали, мы стали бездомны.
   Заворожи меня, заколдуй.
   Помнишь, нас осень учила смиренью?
   Вера рождалась, и спела, и крепла,
   и не влезала в стихотворенье
   помесь тоски и горячего пепла.
   Помнишь? Смирись. Все прочитано трижды.
   Все, что способно дышать и смеяться.
   Пусть не сегодня, пусть завтра, но лишь бы
   нам не забыть, не исчезнуть, остаться...
   Холодно. Пусто. Надколото сердце.
   В нем -- только ты. Остальное погибло.
   В горле дрожит безнадежное скерцо.
   Скерцо устало и горло охрипло.
   Плакала осень смиреньем и светом.
   Мы замолкали пред ней виновато.
   Все исчезало в молчании этом.
   Все исчезало. И все было свято.
   Нет, не в отчаяньи и не в скуке
   осень несет свою душу тебе.
   Дай отогреть мне замерзшие руки,
   дай прикоснуться губами к щеке,
   дай изуродовать рот откровеньем,
   дай надышаться тобою земной.
   Все исчезает. И с этим мгновеньем
   новая жизнь восстает надо мной.
   Год разобьется бутылкой с шампанским
   о неизбежность судьбы и любви.
   Шагом уверенным, твердым, гигантским
   я ухожу из печали. Смотри!..
   Заворожи меня, заворожи.
   Помнишь, как билась печаль в витражи?
  
  
   Полнолуние
  
   Вселенная клонилась в цоколь.
   И на ее худом лице
   Луна горела как монокль,
   желтком яйца на холодце...
  
  
   Эпилог
  
   Взметнулось в небо пламенное скерцо.
   Ворота в рай отворены убогим.
   В них медленно вползает одноногий,
   и держит над собой расколотое сердце...
  
  
   Маргарита
  
   Лечу...
   Как на холме исповедальном,
   царапаюсь о собственное слово.
   Тот мир, что был сегодня мной оставлен,
   по-прежнему не чувствует святого,
   по-прежнему не верит в небылицы,
   реален до цинизма, до кощунства.
   В нем свет давно не падает на лица,
   и ночь не верит в истинные чувства.
   А я лечу, себя пославши к черту,
   нагая и красивая, как ветер.
   И в небе праздничном, безоблачном и черном
   Луна непостижимо ярко светит.
   Любовью за любовь. Раскидистые звуки
   ушам усталым музыкой заплатят.
   Теряют сущность грудь, глаза и руки,
   лишь страх кричит, догнать пытаясь: "Хватит!"
   Но он оставлен в комнате унылой
   у зеркала с моим изображеньем.
   В нем больше нет ни горести, ни силы,
   он чахнет от волшебного свеченья...
   Любовь моя!
   Какой порог восторга
   ты перешла, переступив метлу,
   чтобы уйти от будничного Бога,
   и голой восседать на дьявольском балу?
   Лети, мой сумасшедший,
   мой любимый.
   Ты верил в тех, кого никто не знал.
   Они пришли,
   напористы и зримы.
   Ты сам приход их в мир предначертал.
   Они всех справедливей и сильнее.
   Они из тех, кто знает красоту --
   Господень трон или петля на шее,
   иль руки, пригвожденные к кресту...
  
   Не важно где --
   во льдах,
   в раю,
   в аду ли,
   мы жили встарь,
   и где теперь живем.
   Мы выжили. И крыльями взмахнули.
   Все нынче врозь.
   И только мы вдвоем.
  
   Леса, гробы, усталости, тревоги,
   мосты и сумасшедшие дома --
   все это там, где уже были ноги,
   и где уже не быть им никогда.
  
  
   23 апреля 1616 года
  
   Шел двадцать третий день обычного апреля.
   В Испании был дождь, а в Англии -- туман.
   Оливковые рощи зеленели
   и полон был не начатый стакан
   хмельного пива. Не изведав муки,
   они ушли уже не в здешний путь --
   всегда безденежный испанец однорукий
   и англичанин, чокнутый чуть-чуть.
   И мало ли за день их покидает
   наш добрый, хоть порой жестокий мир?
   Их родственники искренне страдают
   и удаляют трупы из квартир...
   Но сердце страхом все-таки сжимает --
   сегодня умерли Сервантес и Шекспир.
  
  
   * * *
   Д. Полищуку
  
   Будь проклят январь.
   Эта пагода хилая
   серебряно-низкого неба, тоски,
   икон и деревьев. И радость постылая,
   как пес пограничный, рвет совесть в куски.
   И не до измен...
   И теряются в памяти
   больные друзья
   и родные стихи,
   и надо успеть, и нельзя не исправить, и
   куда бы сбежать ото всей чепухи?
   И утро, как смерть...
   И усталость, как звание.
   И женщины -- тризна,
   и дети -- алтарь,
   и я, уводящий себя на заклание
   сквозь этот дремучий, проклятый январь,--
   все тянется к Аду костлявыми пальцами,
   скребется когтями о крыши и сны,
   и Солнце с Луною слепыми скитальцами
   бредут по Вселенной предвестьем чумы.
  
  
   Премьера
  
   Я -- беглый раб,
   не знающий свободы.
   Я -- старый сейф со стопками стихов.
   Есть грань любви.
   Есть дождь и дымоходы.
   Есть святость без креста
   и ночи без грехов.
   Как приторно сладка размытая дорога!
   И мост через ручей
   давным-давно прогнил.
   Мне лень смотреть вперед
   и уповать на Бога,
   и ночевать в степи
   среди пустых могил.
   Я - белый сон своей слепой надежды.
   Я молод быть рабом.
   Я стар служить стихам.
   И перед входом в Стикс
   отчитывать невежду -
   как загнанных коней
   бить плеткой по глазам.
   Я -- беглый раб, приговоренный к казни.
   Кляня свободу и весь свет любя,
   иду на смерть, как на великий праздник,
   впервые уповая на себя.
   Ноктюрн
  
   Еще шел дождь. Над выцветшей сиренью
   дымился пар разморенной земли.
   Май брел в закат, измученный смиреньем
   перед июнем. Розы расцвели,
   припали пылью, сморщились от зноя
   и были недостаточно свежи.
   В саду гудело пагубно живое
   желанье ночи. Цокали ножи
   в фаянс тарелок, мучая бифштексы,
   звенел хрусталь, наполненный вином,
   шли разговоры о войне и сексе,
   детей, ругая, загоняли в дом...
   Во всем была устойчивость и нега,
   желание покоя и любви,
   незнающая будущего снега,
   забывшая о бренности Земли.
  
   Пасхальная ночь
  
   Твой вечный смысл -- моя забота.
   Твой вещий сон -- моя тоска...
   Ты снова веришь в то, что кто-то
   предал несчастного Христа.
   Но что грустить теперь о прошлом?
   Могильный холм травой порос.
   Вчера -- обидно, завтра -- тошно.
   При чем здесь Иисус Христос?
   Сегодня ночью снова будет
   он о другой судьбе молить.
   И ухо Петр рабу отрубит.
   И Понтий руки будет мыть.
   И будет все, как было прежде,
   за много тысяч лет до нас:
   тебе -- усталость, мне -- надежда.
   Как каждый день и каждый час.
  
   Твой август
  
   В августе сухо и звонко от сока
   яблок, упавших в большое корыто,
   где дождевая вода так безоко
   в небо глядит утомленно открыто.
   Сад заколдован сиянием яблок.
   Переустроена наша природа:
   я на вчерашнее был слишком падок,
   не понимая, что нынче свобода.
   Ты слишком пристально в завтра
   смотрела,
   не понимая, что счастье сегодня.
   Нам до плодов раньше не было дела.
   Что эти яблоки? Лета исподня...
   Ты обернись. Над корытом свеченье.
   Небо в росе. Мы равны и едины.
   День твой единственный, день сотворенья
   тихо крадется кустами малины.
  
   Блюз (на мотив Лермонтова)
  
   В блюдце окурки устало тлели.
   Ты в кресле свернулась, обняла колени.
   Дождь оставлял следы на сирени:
   сырость, шуршанье, запах, свеченье...
   Чай остывал. На губах была сладость.
   Нежность ушла. Безнадежность
   осталась.
   Ты говорила: "Демон не умер,
   жалко его".
   Передразнивал зуммер
   дождь, тарабаня по стеклам оконным,
   голос дрожал утомленный и сонный:
   "Демон не умер. Как одинок он!"
   День умирал в перекрестии окон...
   В блюде окурки устало тлели.
   Ты в кресле свернулась, обняла колени.
   Демон не умер. Бессмертен демон.
   Он жил в этом кресле, в соцветьях сирени,
   в окурках, в дожде, в перекрестии окон...
   Демон не умер. Но как одинок он!
  
  
   Сонет
  
   Наивность гордая -- безропотно молчать.
   Что вам мои молчания и речи?
   Мне -- расставаясь жить до новой встречи,
   а вам -- до новой встречи забывать.
  
   Ваш каждый шаг оценивать вниманьем,
   решая, что же против, что же за.
   И безответственность (какая ерунда!)
   уже не служит вашим оправданьем.
  
   И ваша вежливость не может быть спасеньем,
   ко мне вы по-обычному добры...
   Из палых листьев сложены костры --
   нет, не поджог, но акт самосожженья.
  
   Неужто мое горькое молчанье
   не служит вам ни знаком, ни признаньем?
  
  
   На мотив Х.Р. Хименеса
  
   Ночь приклеилась к деревьям.
   Озверел мороз.
   Как погон над портупеей,
   Мост над речкой врос.
  
   Переулок обреченный.
   Стоптанный вокзал.
   Перекошенные клены.
   Гаражей металл.
  
   Лай собаки. Лед под снегом.
   Старое крыльцо.
   Утомляющая нега.
   Бледное лицо...
  
   Я не помнил, сколько новых
   надо дней прожить,
   чтобы жизнью бестолковой
   боль остановить,
  
   чтобы вспомнить всех забытых,
   подводя черту...
   И что мы с тобой прибиты
   к одному кресту.
  
  
  
  
  
  
   * * *
  
  
   Снег вычернен пеплом.
   Я выжил. Я прожил.
   Я завтра уйду в услуженье богам.
   Я жизнь свою, как кобылицу, стреножил
   и выпустил в степь на съеденье волкам.
  
   Попытки, потери, пожары...
   Поверьте -- не полупобеды, но Спас-на-Крови,
   но память о лете, но память о смерти,
   но вечная память о первой любви.
  
  
   Времена света
  
   Нарисованный дом...
   Это было когда-то.
   Было проще дышать,
   было думать больней.
   Мы не знали грехов.
   Значит, не виноваты
   были мы перед жизнью
   чужой и своей.
  
   Нарисованный дом,
   кошка, пес, колокольня.
   Мы не помним грехов.
   Но дышать стало больно...
  
   * * *
  
   Ты видела эту осень,
   ты плакала вместе с ней
   о том, что забвенье уносит
   простуду и дрожь тополей.
  
   Ты мнила себя примадонной
   на этом осеннем балу,
   а вышла всего лишь прощенной,
   прикуривая на ходу.
  

Одиннадцать дверей

театральная сказка

Действующие лица:

Арлекин,

который превращается в Пьеро.

Пьеро,

который превращается в Арлекина.

Коломбина,

которой кажется, что она влюблена в Пьеро (или Арлекина?)

Режиссер,

которому ничего не нравится,

в том числе и то, что он делает сам.

Ложь,Смерть, Бог --

странные персонажи.

Черт --

настоящий Черт.

Санитары в белых халатах, пожарные в усах и касках.

Дамы, кавалеры, балет, прочие.

  
  
  
  
  

Явление 1

   Пьеро
   О тайна вечная! О вечная тоска,
   откуда ты приходишь в одеяньи
   Офелии? И мучишь так собой,
   что дальше мысль теряет смысл и разум?
   Скажи, откуда поступью неслышной
   ты пробираешься в такие уголки
   душевной залы, в которые и горе не заходит?
   Ты отбиваешь всякую охоту
   от дела, от веселья, от еды.
   Ты заполняешь каждый сантиметр
   измученного тела. Как трясина,
   ты забираешь потихоньку в плен
   все то,что не тебе принадлежит.
   Ты заполняешь каждый член со­бою,
   в него вливая сладкий смертный яд.
   Ты Бога дар, ниспосланный нам свыше,
   для осознания величия людского
   на самой благо­датной из планет?
   Или простая дьявольская хитрость,
   чтоб люди поняли свою ничтожность
   в мире среди миров, галактик и людей?
   А впрочем...
   Что же истинней для духа?
   И правда за каким стоит ответом?
   Неразрешимы обе теоремы,
   хоть,впрочем, каждая по-своему верна.
   И все же...
   Господи! Опять сомненья эти!
   Мне кажется, что я схожу с ума...
  
   (Входит Арлекин.)
  
   Арлекин
   Спешу вас успокоить, сэр.
   Я в том давно уверен вам не с чего сходить.
   Ваш ум давно ушел
   на ваши всхлипы, вздохи и сомненья.
   А все-таки, чего ты здесь стонал?
   Пьеро
   Я не стонал. Я думал...
   Арлекин
   Брось!
   Ты разве можешь думать?
   Пьеро
   Я? Конечно.
   Арлекин
   Тогда я попугай. Или китайский царь.
   Пьеро
   Ты шутишь очень глупо и ехидно.
   Все выходки твои циничны и пошлы.
   Арлекин
   Ты, впрочем, можешь называть меня
   как хочешь --
   ведь это не изменит ничего.
   Пьеро
   А что слова мои смогли бы изменить?
  
   Арлекин
   А ничего. И это аксиома.
   Ты, брат, дурак.
   И я скорблю с тобой о недостатке
   твоего рассудка.
   Ты что, собрался плакать?
   Нет, увольте.
   В подобном я сообщником не буду.
   Скажи, ну как тебе не стыдно рыдать
   перед людьми?
   Пьеро
   Ах, право, я забыл.
   Ведь мы на сцене...
  
   (Появляется Режиссер.)
  
   Режиссер. Нет, нет, господа! Так не годится. Что это за отсебятина? Вы должны были ска­зать:"...рыдать в веселом представленьи...". И от­ку­да это:"... ведь мы на сцене..."? В тексте та­ких слов нет. Потрудитесь придерживаться текста.
   Арлекин. Но здесь написана гали­матья! У меня язык не поворачивается говорить этот бред.
   Режиссер. Потрудитесь не обсуждать со мной эту тему. А что до вашего язы­ка, то это ваша ра­бота, мой ми­лый, заставлять его повора­чиваться тогда, когда это необходимо.
   Арлекин. Это не работа,а издева­тельство. Между прочим, никто не спрашивал моего мнения об этом тексте. И я думаю, что...
   Режиссер. Это непростительная ошиб­ка. Мы непременно исправим ее при случае. Но даже этот недосмотр не избавляет вас от обязанности знать текст. Именно знанием текста, а не спорами с режиссером определяется прилежа­ние актера.
   Арлекин. А я-то думал, что актер це­нен та­лантом...
   Режиссер. Талантливый актер не может быть не прилежным. А что до текста, так Ницше по этому поводу говорил: "Кто пишет кровью и прит­чами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть."
   Арлекин. Это он-то кровью пишет?! Да я приличного слова не найду... Дерьмом он пишет, а не кровью.
   Режиссер Вы находите это слово приличным? Впрочем, Флобер с вами не согласен. Он счи­тал, что необ­ходимо поднять искусство над лич­ным чувством и нервной восприим­чивостью.
   Арлекин. Так то искусство!
   Режиссер. Я просил вас не обсуждать со мной эту тему. Давайте оставим дебаты. Работать на­до. Внимание! Сцена обмена масками. Пожа­луйста! И помните: траектория вашей роли обозначена текстом. В нем и пляшите.
  
   (Режиссер уходит.)
  
   Пьеро
   Пьеро ты величаешь дураком...
   Арлекин
   Увы, не я, природа вели­чает.
   Пьеро
   Ну, ты уж придираешься к словам.
   А ты побудь в моей унылой шкуре
   хотя б один спектакль.
   Арлекин
   Вот еще!
   Как будто мне своих несчастий мало.
   Скакать по сцене в роли дурака!
   Пьеро
   Нет, ты побудь.
   И вот тогда увидим, какой ты весельчак.
   Арлекин
   Тебя гнетут сомненья
   на этот счет?
   Ну что ж, уговорил.
   Давай сюда свою кривую маску.
   Посмотришь, как к финалу представленья
   она изменит свой унылый вид,
   и ты наденешь к вечеру сегодня
   веселое и хитрое лицо.
   Пьеро
   Посмотрим, я хотел бы в это верить.
   Арлекин
   Увидишь...
   И какой у нас спектакль
   сегодня намечается?
   Пьеро
   Известно --
   "Одиннадцать дверей,
   к которым нет ключа".
   Арлекин
   Ну что ж, пожалуй, я готов
   сразиться.
   Мне сказка эта нравилась давно.
  
   (Поет.)
   Одиннадцать дверей
   распахнуты во мглу,
   одиннадцать ключей
   потеряны в снегу.
   Одиннадцать чертей
   резвятся на лугу
   и кажется светлей
   в колодце, чем в кругу,
   где лед горит,
   где змей летит,
   где волк по-русски говорит.
  
   (Меняются масками. Появляется Режиссер.)
  
   Режиссер. Стоп! Перекур. Все сво­бод­ны. Пьеро, задержитесь на секун­ду.
   Пьеро. Да?
   Режиссер. Что вы думаете о своей роли?
   Пьеро. Вы запретили мне обсуж­дать эту тему.
   Режиссер. Я просил вас не обсуждать со мной достоинства пьесы. Запрещать вообще не в моих правилах. Человек обречен быть сво­бодным. Не знаю, как было заведено в театре, где вы рабо­тали прежде, но у нас запреты не в моде.
   Пьеро. Приятно слышать.
   Режиссер. Так что вы думаете о роли?
   Пьеро. Честно?
   Режиссер. Хотелось бы.
   Пьеро. Вы не обидитесь?
   Режиссер. Постараюсь.
   Пьеро. Я думаю, что вы мне специально под­сунули эту дурацкую роль. Роль -- хуже трудно придумать. Она скучная, неинтересная, плос­кая...
   Режиссер. Зачем же вы на нее согла­си­лись?
   Пьеро. Мне интересно посмотреть, что из этого выйдет.
   Режиссер. То есть?
   Пьеро. Смогу ли я сделать что-то съедобное из плохой роли в глупой пьесе?
   Режиссер. Интересный подход... Вы наивны и злы. В театре свои законы. Я не думаю, что ва­­ша персона столь заметна, чтобы воспри­нимать эту роль как вызов. Продолжаем.
  
   Явление 2
  
   Пьеро
   (в маске Арлекина)
   Ах, как мне надоел этот дурак!
   Арлекин
   (в маске Пьеро)
   О ком ты?
   Арлекин (Пьеро)
   Я? О режиссере.
   Пьеро (Арлекин)
   Да, в самом деле, очень гнусный тип.
   Арлекин
   И глуп, как дерево.
   Пьеро
   Бездарен, как сивуха.
   Арлекин
   Как что?
   Пьеро
   Сивуха или самогон.
   Арлекин
   Эх, брат, по-моему, теперь и ты сглупил.
   При чем здесь самогон или сивуха?
   Пьеро
   При том, что гадко пахнут и мутны.
   Арлекин
   О Боже, разве это показатель
   таланта?
   Пьеро
   Ну а ты скажешь -- нет?
   Арлекин
   Конечно, нет.
   Пьеро
   Тогда ты, брат, дурак.
   Арлекин
   Ты сам дурак!
   Пьеро
   Ступай-ка с миром к черту.
   Не то, я мигом отучу тебя дерзить.
   Арлекин
   Ты? Не смеши меня, несчастный.
   В тебе и вес, и рост, как в воробье.
   Ой, не могу! Он будет со мной драться!
   Пьеро
   Ах так? Ну что ж, тогда не обижайся,
   когда я тебе голову сверну.
  
  
   Арлекин
   Ступай-ка вон, безмозглая скотина.
   В тебе ума, как в нашем режиссере.
   Пьеро
   Ты сам осел, крикун и обезьяна.
   Теперь иди, чтоб я тебя не видел,
   не то короста на твоем заду
   переселится на твое обличье.
   Возьми вот это в качестве аванса.
   (Пинает его под зад.)
   Арлекин
   Мерзавец! Ты посмел меня ударить?
   Хоть я и добр, но есть всему пределы.
   (Хватает его за нос.)
   Вот это, чтобы ты не забывался,
   А это, чтобы знал свой грязный угол,
   (Дает подзатыльник.)
   а это, потому что я сердит,
   (Дает еще подзатыльник.)
   и, наконец, чтоб знал, кто я такой.
   (Еще подзатыльник.)
   Пьеро
   Уж коль схватились, получи за все.
   (Тягает за волосы. Входит Коломбина.)
   Коломбина
   О Боже! Это что за поеди­нок?
   Какая доблесть, пыл и благородство!
   За честь какой прекрасной дамы
   вы деретесь?
   Кто здесь обидчик?
   Кто здесь джентльмен?
   Иль, может быть, другая есть причина?
   Скажите. Вас рассудит Коломбина.
   Итак, в чем дело?
  
   Арлекин
   Дело в самогоне.
   Коломбина
   Я не ослышалась, услышав
   "самогон"?
   Арлекин
   Нет.
   Пьеро
   Да не в самогоне, а в сивухе.
   Коломбина
   Что? Вы сказали, кажется, "сивуха"?
   Пьеро
   Да, я сказал.
   Коломбина
   Меня уже тошнит.
   Пьеро
   Вот, вот! И я сказал, что это пакость.
   Арлекин
   А кто оспаривал?
   Пьеро
   Кто?
   Ты же сам сказал...
   Арлекин
   Что я сказал? Я только произнес,
   Что невозможно измерять таланты
   подобными мерилами. А ты...
  
   Пьеро
   Я не таланты мерял, а бездарность.
   Арлекин
   Ты лжешь!
   Пьеро
   Я никогда не лгу!
   Арлекин
   Скажи это не мне, а режиссеру.
   Пьеро
   Дурак!
   Арлекин
   Ты сам дурак!
   Коломбина
   Оставьте этот тон,
   не то опять придется разнимать вас.
   Пьеро
   А что он дразнится?
   Коломбина
   Вы, право, как младенцы.
   Займитесь лучше делом настоящим.
   Арлекин
   Каким?
   Коломбина
   Сегодняшнюю пьесу отыграйте
   так, чтобы я вас полюбила.
   Пьеро
   Кого из нас?
   Коломбина
   А это мы посмотрим.
   Арлекин
   Вот это глупости. Сплошное баловство.
  
  
  
  
   Коломбина
   Что? Неужели я тебе не нравлюсь?
   А грудь моя, а талия, а бедра?
   Быть может, ты когда-то видел лучше?
   Ты видел что-нибудь подобное, Пьеро?
   Пьеро
   Я нет.
   Арлекин
   А мне плевать на ваши бедра,
   на талии, на грудь...
   Коломбина
   Да он кастрат!
   Арлекин
   Но, но. Поосторожней в выраженьях.
   Ведь я могу не глянуть, что ты баба,
   и дать ответ, достойный Арлекина.
   Коломбина:
   О ужас! Что он говорит!
   Пьеро
   Молчи!
   Не то ты дорого ответишь мне за это.
   Арлекин
   Дурак! Поверил этой бабе.
   Пьеро
   Замолчи!
   Арлекин
   Ну ладно, замолчу. Но знай -- она тебя
   обманет. Все, молчу.
   (Входит Режиссер.)
   Режиссер. Стоп! Достаточно. Пьеро, вы опять врете текст.
   Пьеро. Разве?
   Режиссер. Ладно, не прикидывайтесь. Что у нас дальше? (Читает..)"Пьеро, влюбленный в Коломбину, клянется ей в верности и любви, философствует по этому поводу, чем разжигает страсть в капризной Коломбине. Ар­лекин убеж­дает его в обратном, но безрезультатно. Рас­су­дить их прихо­дит волшебник. Он дает Арле­ки­ну и Пьеро ключи от одиннадцати вол­шебных дверей, утверждая, что они сами все поймут, как только пройдут послед­нюю. Пьеро и Арлекин уходят. На прощание Колом­бина дарит Пьеро пла­ток, как символ верности и любви. Ко­ломбина плачет..." Так, это про­ехали. Да, еще, Пьеро, "желание по природе своей страдание", но "обладание отнимает прелесть". Шопенгауэр.
   Пьеро. Это вы к чему?
   Режиссер. Это я к тому, что, как мне пока­залось,
   вы чрезвычайно ак­тивны по отношению к Коломбине. Не идентифицируйте себя с персо­нажем.
   Пьеро. А это уже никого не касается.
   Режиссер. Разумеется. Но мне бы не хотелось до­полнительных конфлик­тов.
   Пьеро. Это ваши проблемы.
   Режиссер. Ну, ну. Простите, если я был нескро­мен. Продолжаем. Балет, пошел!
  
  
  
   Вступление
   Итак, начинается сказка.
   Негромкая, нежная сказка.
   Сюжет был мною истаскан
   не год, не десять, не двадцать...
   Еще со времен Гомера
   она не давала покоя.
   В ней мирно сживалась вера
   и чувство мое земное.
   Жили не противореча
   со­весть, ложь и удача,
   костер, Иоанн Предтеча,
   в повозку впряженная кляча...
   Сказка рвалась наружу,
   но я не давал ей воли...
   И вот, выпускаю в стужу,
   не дав ни хлеба, ни соли.
   Сидела она довольно
   на ребрах моих. Наседка!
   Пусть холодно ей и больно,
   но все же лучше, чем в клетке.
   Пускай побродит по свету,
   смекнет, что к чему и сколько,
   прочтет на досуге газету,
   увидит, что есть не только
   наивность и без­заботность,
   надежда и утомленье,
   поймет, что порою жжет нас
   сильнее всего смятенье.
   Пускай идет себе с Богом.
   Я знаю, она вернется.
   И крепче с родным порогом,
   домой воротившись, срастется...
   Итак, начинается сказка.
   С Богом...
  
   Песенка Арлекина
   Одиннадцать дверей
   распахнуты во мглу,
   одиннадцать ключей
   потеряны в снегу,
   одиннадцать чертей
   резвятся на лугу,
   и кажется: светлей
   в колодце, чем в кругу,
   где лед горит,
   где змей летит,
   где волк по-русски говорит.
  
  
  
   Дверь первая (Осень)
  
   Осень. Как листья светло умирают!
   Тянется вдоль по туману свеченье,
   Свет ускользает, бледнеет и тает,
   вслед за собой унося исступ­ленье.
   Осень богата. Она милосердна -- тонут
   в тумане вчерашние страхи --
   и не старательна, и не усердна,
   и хладнокровна у собственной плахи.
   Дай дотянуться гудком телефонным,
   сбивчивым пульсом надсадного сердца
   в то, что творится за рамой оконной
   в запахе дыма и красного перца.
   Горло дерет до крови, до истерик
   и не проклятье, и не молитва.
   Рвется в туман из уютной постели
   кровь, что из горла на простынь пролита.
   Дарит покой скупость звуков и красок.
   Им отоспаться необходимо
   и подновить вид истрепанных масок,
   хоть представленье непов­торимо.
   Вечный спектакль ожидания снега.
   Вечность устала быть вечною вечно.
   Прыгает в смертность почти без разбега
   и догорает в ней тонкою свечкой.
   Ей эта смерть -- выше всякого счастья.
   Надо же ждать хоть чего-нибудь в мире.
   Здесь альтруизм -- это верх соучастья
   в каждом убийстве, что дни свершили.
   Ей догореть бы алтарной свечою,
   тихо, без всякой мечты на спасенье,
   и унести в мир загробный с собою
   вспышку последнюю -- стон вдохновенья.
   И, успокоясь под саваном снежным,
   стать прошлогодней истлевшей листвою,
   стать чем-то памятным, горьким и нежным,
   в новую осень уйти с головою...
   Осень.
   Как листья светло умирают!
   Тлен неизбежен. Дурман незаметен...
   Песня ли чья-то в дали утихает?
   Утро ль дрожит в замерзающем свете?..
   Мне не известно, ведь я тоже смертен.
  
   Дверь вторая (Смерть)
   Смерть
   Ну, наконец-то! Я вас так ждала!
   Ну, что же вы? Плотней прикройте двери.
   Пьеро
   Мне кажется, мы не туда попали.
   Арлекин
   Да, извините нас. Нам надо не сюда.
   Смерть
   Сюда! Сюда! Чего вы испугались?
   Ужели я такой кошмарный монстр,
   что даже посидеть со мной противно?
   Пьеро
   Мы испугались?
   Арлекин
   О, совсем напротив,
   вы даже в чем-то очень симпатичны.
   Пьеро
   Чего бояться нам? В конце концов,
   нас двое,
   мы оба силачи...
   Арлекин
   Я даже нахожу,
   что вы красивы, в некотором смысле.
   Пьеро
   А у меня с собою есть топор...
   Смерть
   Топор? Зачем?
   Пьеро
   Чтоб кое с кем сразиться.
   Смерть
   С кем?
   Пьеро
   Кое с кем...
   Арлекин
   Не слушайте его!
   Он вечно шутит очень неуклюже.
   Он просто плотник. Взял с собой топор так, по привычке... (Пьеро) Идиот, замолкни!
   Пьеро
   Сам ты...
   Арлекин
   Опять пытается шутить
   и снова неуклюже.
   Пьеро
   Я...
  
   Арлекин
   (Пьеро)
   Замолкни!
   Но нам пора. Мы после к вам зайдем.
   Теперь -- спешим.
   Смерть
   Спешите? И напрасно.
   Зачем спешить? Исход всегда один.
   Хоть приближала бы...
   Пьеро
   (в сторону)
   Нет, лучше отдаляла...
   Смерть
   Итог вся ваша суета и спешка.
   Зачем спешить? Ведь рано или поздно всему придет конец.
   Арлекин
   Поэтому и надо спешить.
   Смерть
   Но для чего? Зачем?
   Арлекин
   Затем, что мы живем.
   А жизнь так быстротечна и спесива,
   что надо поспешить, чтобы поймать ее.
   Тех жалких лет между рожденьем и уходом
   нам не хватает, чтобы жизнь прожить.
   Поэтому мы в спешке и заботах
   летим...
  
   Смерть
   Туда, где все всегда спокойно,
   размеренно и чинно?
   Арлекин
   Может быть.
   Смерть
   Но это алогично.
   Арлекин
   Почему же?
   Смерть
   Ну кто же станет строить
   в гостинице недостающее окно,
   коль там остановился на неделю?
   Какой же смысл метаться по вагону,
   который независимо от вас
   приедет точно к месту назначенья?
   Уж не разумней ли занять свое купе,
   и ехать, не заботясь ни о чем?
   Арлекин
   И это жизнь?!
   Смерть
   А почему бы нет?
   Ведь вы в гостях всего лишь
   у хозяйки-жизни.
   Вам отпуск дан в сегодняшнюю
   жизнь.
   Арлекин
   Нам отпуск? Но откуда?
  
  
   Пьеро
   Да, откуда?
  
   Смерть
   Из вечности. И я ее слуга
   ничуть не хуже, чем Рожденье.
   Пьеро
   (Арлекину)
   Понимаю.
   Она нас хочет этим одурачить...
   Арлекин
   Но почему тогда рожденье -- радость,
   а вы, простите...
   Смерть
   О, не извиняйтесь.
   А я -- беда и горе?
   Пьеро
   Это так.
   Смерть
   Спросите у людей. Ведь это их проделки.
   Ну разве есть хоть капелька вины
   моей в том, что я есть?
   Пьеро
   А чья же в том вина?
   Смерть
   Скажите мне на милость, что было б, если б не было меня?
   Арлекин
   Не знаю. Но смятенье неизбежно
   перед вами.
   Смерть
   А смятенье перед рожденьем
   не замечали вы?
   Арлекин
   Но здесь совсем другое.
   Вы путаете доброе и злое.
   Смерть
   Оставьте. В мире нет ни доброты, ни зла.
   Все это выдумано я не знаю кем.
   То, что зовут средь ваших "добротой" --
   всего лишь благодарность за удачу,
   а злом считают мелкие обиды
   на жизнь. А истина одна.
   И ей нет дела до того названья,
   каким ее отметил человек.
   У каждого всегда свое названье.
   Тот желчен, этот жалок, этот глуп.
   Им не придти к единому решенью
   в определеньи жизненных начал.
   Вы сами выдумали множество такого,
   чего нет в вечности. И все порывы ваши --
   любовь и ненависть, позор и благородство --
   все временно, как временно живое.
  
   Пьеро
   Любовь бессмертна!
   Арлекин
   Замолчи, дурак!
   Пьеро
   Ты сам дурак!
   Смерть
   Оставьте ваши споры.
   Ужель мои слова вам непонятны?
   Ведь это просто, как пустой колодец.
   Когда в нем есть вода, он чтим и даже свят.
   А нет воды, и он -- простая яма.
   И никому нет дела до того,
   какой была вода в нем. Так и вы.
   Пока вы живы, в вас клокочут страсти.
   Вы любите, страдаете, творите
   добро, казните зло... А умерли, увы, --
   вы просто перегной. Нет ни добра, ни зла уж.
   Только вечность вас судит, и ругает, и дарит.
   Арлекин
   А как же Бог и Черт?
   Смерть
   Добро и зло в кристалле.
   Они умрут, как только вас не станет.
   Арлекин
   Все это спорно.
   Смерть
   Это абсолютно.
   Но впрочем, вы спешили. Вам пора.
  
   Ступайте. Суетитесь и спешите.
   Я вас дождусь. Мне некуда спешить.
   Арлекин
   Пойдем, Пьеро.
   Пьеро
   Пошли, пока не поздно.
   Смерть
   Я подожду. Мне некуда спешить.
   (Арлекин и Пьеро уходят.)
  
   Дверь третья (Страх)
   Совестью сдавлены пальцы в кулак.
   Суставы трещат. Что-то не так.
   В горло вонзаются тощие иглы,
   будто поэта в монахи постригли.
   Катится комом с северным ветром
   голос ребенком босым и раздетым.
   Волосы дыбятся, точно антенны...
   Кровью забрызганы руки и стены,
   белый передник, банты и лифт,
   новый Сервантес, истрепанный Свифт,
   кровью забрызгана клавиатура,
   ватмана лист, на рисунке фигура,
   давятся кровью портьеры и окна,
   воздух из крови и хохота соткан.
   Все, что ни глянь, закипелось в крови.
   Ты помолчи. Не говори.
   Вырвалась кровь на свободу, наружу,
   в будущий снег, неминучую стужу.
   И на подмостках мы чудо творим,
   хоть и в гримерной оставили грим.
   И по колено в крови, понимаем --
   нам не сыграть, как сегодня играем.
   Кровь вездесуща, как совесть и память.
   Нам не дано след в крови не оставить.
   Все, все в осиновой горькой крови...
   Ты помолчи. Не говори.
  
   Дверь четвертая (Ложь)
   Ложь
   Вы кто?
   Арлекин
   Мы?
   Пьеро
   Мы бродячие актеры.
   Ложь
   А что вам надо?
   Пьеро
   Истины.
   Ложь
   Чего?
   Арлекин
   Нам надо истины. А что же вас смущает?
   Ложь
   Меня смущает? Глупости какие!
   Но интересно было бы узнать,
   где истину решили вы найти?
  
   Ужели у меня? Хотя, в том есть причины.
   Я -- Ложь.
   Пьеро
   Мы это знаем.
   Ложь
   Но, увы,
   я этого сама не знала долго.
   Пока мне кто-то не сказал: ты -- ложь.
   Арлекин
   Вы сердитесь на этого кого-то?
  
  
   Ложь
   Да что вы! Кто же станет обижаться
   на столь изысканную лесть и похвалу?
   Пьеро
   Но ложь -- это порок! И самый страшный в мире.
   Ложь
   А что же не порок, позвольте мне узнать?
   Быть может правда? Так ее не существует.
   Быть может свет? Так он исчадье тьмы.
   Где ваша добродетель?
   Пьеро
   Я не знаю.
   Ложь
   Так знаю я. Все ложь. И это правда.
   Пьеро
   Все?
   Ложь
   Все, что живет, что движется и дышит,
   что думает, и помнит, и скорбит,
   боится, любит, светится и гаснет,
   гниет, и умирает, и горит,
   растет и сердится, ругается и лжет...
   Все -- ложь.
   Арлекин
   По-моему, вы слишком однозначно
   трактуете систему мирозданья.
   Что ложь? Чего не существует,
   иль было, но не так, как говорят.
   Ложь
   Кто говорит?
   Арлекин
   Лжецы. Они все превращают
   в свою удачу, выгоду и благо,
   не думая об истине.
   Ложь
   О чем?
   Арлекин
   Об истине.
   Ложь
   А это что такое?
   Арлекин
   Что истина? Ну, это то, что было
   и было так, как было...
   Ложь
   Что за черт!
   Вот это было, только было так,
   как было, или будет очень скоро...
   Пустой набор пустых дешевых фраз.
  
  
   Арлекин
   Но это так! Ведь истина...
   Ложь
   Оставьте!
   Зачем вы в мир пришли? Чтоб умереть
   или чтоб жить? Вы скажете -- второе.
   А истина за первым. Се ля ви.
   Все в мире лгут. Правители -- народу,
   мужья лгут женам, сыновья -- отцам,
   любовницы -- любовникам, попы
   лгут прихожанам, кошки лгут собакам,
   а кошкам -- мыши, мышам лжет зерно,
   луна лжет солнцу, тучи лгут деревьям,
   деревья -- лесорубам... Все кругом,
   что может, лжет, и что не может -- тоже.
   Основа мирозданья -- это ложь.
   Я приведу вам тысячи примеров.
   Возьмите... Ну, хотя бы свой колпак.
   Он лжет, вас называя дураком.
   Вам лжет ваш друг, считая вас героем,
   вам лжет жена, считая тряпкой вас.
   Ложь не порок, а руководство к жизни.
   Я вам могу такого рассказать...
   Пьеро
   Все это -- ложь! Что ж, если я люблю,
   я лгу?
   Ложь
   Вполне возможно.
   Пьеро
   Это
   ничтожно -- ложью называть любовь!
   По-вашему, мне Коломбина лжет,
   клянясь в любви?
   Арлекин
   Вот с этим я согласен.
   Пьеро
   Подлец! Ты мне завидовал всегда.
   Поэтому теперь ты с ней в согласии.
   (Указывает на Ложь.)
   Ты с ней! Ей только этого и надо...
   Арлекин
   Молчи, дурак! На кой мне черт нужна
   твоя беда. Мне просто горько видеть,
   как искренне она тебя дурачит.
   Пьеро
   Пошел ты к черту!
   Арлекин
   Что ж, пожалуй, верно.
   Пора идти. А ты что? Остаешься?
  
   Пьеро
   Ты прав. Пора.
   Ложь
   Куда же вы?
   Пьеро
   Пора. А то наслушаемся гадостей...
   Арлекин
   Увы,
   мы их уже наслушались довольно.
   Ложь
   Куда же вы?
   Арлекин
   Простите, нам пора.
   Ложь
   Но я не рассказала вам того, чего хочу!
   Пьеро
   Услышанного хватит!
   Арлекин
   Не смеем больше время отнимать.
   (Выбегают, захлопывают дверь.)
   Пьеро
   Еще чуть-чуть, и я сошел с ума бы.
   Арлекин
   Я, кажется, уже сошел с него.
   И дернул же нас черт в подобную дорогу.
  
  
   Дверь пятая (Сны)
  
   Как беззащитна эта осень!
   Как измочалены кусты!
   Мы у себя прощенья просим,
   слова лишая простоты.
   А воздух зябок и прозрачен,
   и сквозь него нам видно все,
   и на заброшенные дачи
   гурьбой слетелось воронье.
   И ком тоски стоит у горла,
   и слезы катятся к глазам...
   Мы забываем, что есть город,
   в котором прежний гул и гам,
   в котором ждут нас, замечая
   настенных ходиков покой,
   где мятно горький запах чая
   и чей-то голос за стеной...
   Но нет роднее в мире места,
   чем это место под дождем.
   Как будто вечная невеста,
   мне шепчет осень: "Подождем..."
   И я терплю всю эту слякоть,
   крик, рвущий вкось вороний клюв,
   и очень хочется заплакать,
   как новорожденный, вдохнув
   свой первый воздух. Не от боли,
   а от того, что снова жив.
   Остаться на средине поля,
   все прошлое перекрестив.
   (Появляется Режиссер.)
   Режиссер. Пьеро, что это вы так скептически улы­баетесь? Вам замысел не нравится или ис­полнение?
   Пьеро. Я анекдот старый вспомнил. А что, нельзя?
   Режиссер. От чего же? Можно. Но мне ка­жет­ся, что вспоминать анекдоты уместнее бы­ло бы после работы. Тогда бы мы посмеялись вме­сте.
   Пьеро. Это неприличный анекдот. За что вы меня не любите?
   Режиссер. Это очень театральный вопрос. С таким же успехом я могу спросить: "А за что мне вас любить?" На то они и чувства, чтобы быть безотчетными. Впрочем, вас, возможно, устроит, если я скажу, что считаю вас плохим актером
   Пьеро. Да? А что, если я считаю вас плохим режиссером?
   Режиссер. Это ничего не меняет. Ведь вы спросили, за что я вас не люблю.
   Пьеро. ...и ваш театр считаю паршивым...
   Режиссер. Фрейд считал, что каждый отдель­ный индивид виртуально является врагом куль­туры, которая должна являться делом всего че­ло­веческого коллектива. Так что ничего уди­ви­­тельного. Вас удовлетворил мой ответ?
   Пьеро. А почему вы решили, что я плохой актер? И почему, в таком случае, вы дали мне роль?
   Режиссер. Во-первых, я ничего не решал. То, что вы плохой актер, видно за версту. А роль... Я вам ее не давал. Ее вам дала судьба. Кроме того, у меня на вас свои виды.
   Пьеро. Вы что, гомосексуалист?
   Режиссер. Нет, я не гомосексуалист. Откуда у вас в голове берется вся эта гадость? Парадокс в том, что ваше, с позволения сказать, мастер­ство раскрепощает вас, освобождает от услов­но­­стей профессии. А, следуя Сартру, который де­кларировал: "Вы свободны, выбирайте, то есть изобретайте", я рассчитываю на вашу изо­бре­тательность.
   Пьеро. Я не все понял. При чем тут Сартр?
   Режиссер. Насколько я вас изучил, вы, сами того не замечая, являетесь экзистенциалистом. А экзистенциалисты считают, что трус делает себя трусом, а герой делает себя героем. Воз­можно, вы плохой актер, но ваша изобре­та­тель­ность меня устраивает.
   Пьеро. Дурацкий разговор получается.
   Режиссер. А вы не обращайте внимания... Вы вяло отработали сцену с Ложью. Что-то мешает?
  
   Дверь шестая (Бог)
  
   Арлекин
   (Приоткрывая дверь)
   Простите, вы позволите войти?
   Бог
   Входите. Расскажите по порядку,
   кто вы такие? И зачем пришли?
   Что видели дорогой?
  
   Арлекин
   Мы актеры.
   Мы ищем истину. Пришли у вас спросить,
   кто прав из нас? Решите давний спор.
   Бог
   Я допрошу вас, каждого отдельно.
   Начнем с тебя. Скажи мне свое имя.
   Пьеро
   Пьеро.
   Бог
   Отлично. Расскажи теперь,
   из-за чего возникло разногласье.
   Пьеро
   Все дело в том, что я давно влюблен.
   И наконец взаимности добился,
   платок вот этот лишний раз докажет,
   что я любим. А он мне говорит,
   что, якобы, она меня дурачит.
   Я спорю с ним. И в доводах моих
   гораздо больше "за", чем "против".
   Бог
   Если ты правду говоришь, я буду очень рад.
   Пьеро
   Святую правду.
   Бог
   У любви есть сила,
   которая заставит убедиться в ее присутствии любого из заблудших.
   Любовь идет от веры. И в любви
   важнее всего верить в то, что любишь.
   Арлекин
   Но так немудрено и обмануться.
   Бог
   Ты будешь говорить, когда я прикажу.
   Пьеро, ты веришь?
   Пьеро
   Я? Конечно верю.
   Бог
   А веришь ли ты в Бога?
   Пьеро
   Как же я
   могу не верить в вас, когда вы здесь сидите?
   Бог
   Я не о том... Ты ВЕРУЕШЬ ли в Бога?
   Все, что живет, что движется и движет --
   мое созданье. Веруешь ли ты?
   Пьеро
   Все, что живет, что движется и движет?
   А как вам это удалось создать?
  
  
   Бог
   Ах, это долгая история. Ты только
   скажи мне: веришь в это или нет?
   Пьеро
   Не знаю... Как создать все это можно?
   Но вы такой большой и справедливый,
   что я готов поверить в это сразу.
   Бог
   Ну вот и хорошо. Ты выиграешь спор.
  
   Пьеро
   Вот здорово! Спасибо вам.
   Бог
   Не стоит...
   Я не при чем. Я только рассудил
   ваш спор.
   Пьеро
   Спасибо хоть за это.
   Бог
   (Арлекину)
   Теперь готов я выслушать тебя.
   Скажи мне, как зовут тебя, сын мой?
   Арлекин
   Я Арлекин. И тоже из актеров.
   И с тем же делом, что и мой товарищ,
   но только с точкой зрения иною.
   Бог
   Так это ты, не верящий в любовь?
   Арлекин
   Я.
   Бог
   Значит, ты не веришь?
   Арлекин
   Я не верю
   в то, что нельзя увидеть и понять.
   Бог
   Что ж, в этом есть и разум, и ученость.
   Арлекин
   Я знаю чувства, что даны природой.
   Есть чувство сохранения себя,
   есть чувство голода, незнания, удачи,
   произ­ведения на свет себе подобных.
   А что любовь? Фантазии сплошные,
   несдер­жанность, распущенность, разврат,
   попытка под­вести естественное чувство
   под нечто неземное. И тем самым
   его порочат. Это ли не зло?
   Любовь рисуют в эдаком наряде
   воздушном, не скрывающем пороков
   на женском теле (почему на женском --
   они и сами толком не расскажут),
   хоть сами объявили неприличным
   то, что вполне естественно. Вот это
   они любовью называют.
   Пьеро
   Глупость!
   Бог
   Тебя я слушал. Дай его послушать.
   Он судит очень трезво и умно.
   Я слушаю тебя.
   Арлекин
   Я рассказал, пожалуй,
   все, что хотел. Мне нечего добавить.
   Бог
   Ну что ж, ты прав. Теперь я убедился --
   любовь лишь вымысел.
   Пьеро
   Постойте! Как же так?
   Ведь только что иначе вы решили.
   Бог
   Сын мой, все в мире может изменяться.
   Хотя, я не сказал, что ты не прав.
   Пьеро
   Я просто ничего не понимаю!
   Так кто же в споре выиграл из нас?
   Бог
   Вы оба правы. Каждый прав в своем.
   Ты прав, считая, что любовь взаимна.
   А он -- считая фикцией любовь.
   Пьеро
   Но как же так? Ведь истина должна быть.
   Бог
   Она и есть. У каждого своя.
   Пьеро
   Я не хочу такой развязки спора.
   Ведь если кто-то прав, то кто тогда не прав?
   Бог
   Ты странно мыслишь. Что тебе важнее --
   быть правым, иль не правого найти?
   Пьеро
   И то, и это.
   Бог
   Это, брат, гордыня.
   Тем самым превозносишь ты себя
   над миром. Это очень плохо.
   Гордыня -- самый страшный из пороков.
   Арлекин
   Я с вами полностью согласен.
  
  
   Бог
   Молодец.
   Скажи мне, Арлекин, ты веруешь ли в Бога?
   Арлекин
   Нет, сударь. И прошу меня простить
   за столь открытое мое пренебреженье
   к религии.
   Бог
   Но ты пришел просить
   меня найти вам истину. Изволь-ка
   объясниться.
   Зачем пришел ко мне, когда в меня не веришь?
   Арлекин
   Я уважаю вашу мудрость, сударь.
   Но в ваше всемогущество не верю.
   Бог
   Сын мой, поверь, на вере мир стоит.
   На вере. Ведь тебе не хватит жизни,
   чтоб лично все увидеть и понять.
   Ты должен верить всем, кому ты веришь.
   Иначе ничего ты не узнаешь
   об этой жизни. Верить и желать,
   чтоб верили тебе. Учителя найти,
   которому поверишь. А потом
   найдешь ученика, какой тебе поверит.
   Таков порядок в мире, Арлекин.
   Арлекин
   Порядок?
   Бог
   Да.
   Арлекин
   Тогда мне расскажите,
   какой вы Бог?
   Бог
   Задай ясней вопрос.
   Арлекин
   Какой вы Бог? Аллах? Спаситель? Будда? Ярило? Ра? Юпитер? Кто вы есть?
   Кому мне верить? Каждому народу
   присущ свой бог. Вас много и вас нет.
   Бог:
   Мы есть. Вернее, я на множестве наречий.
   У каждого народа свой язык.
   Мне имя -- Бог. И в разных переводах
   меня зовут по-разному. Я есть.
   Я не реальность. Я -- созданье веры
   людей в добро.
   Пьеро
   Так, значит, вы не вечны?
  
  
   Бог
   И да, и нет. Я буду жив пока
   живете вы. И с вами ваша вера.
   Пьеро
   Так, значит, Смерть нам в этом не лгала.
   Арлекин
   Смерть никогда не лжет.
   Бог
   Что это вы о смерти?..
   Арлекин
   Да так...
   Пьеро
   Мы вспомнили недавнюю беседу.
   Бог
   Со смертью, что ли?
   Арлекин
   С ней.
   Пьеро
   Мы были у нее.
   Бог
   У смерти были и сейчас живые?
   Непостижимо...
   Пьеро
   Это ничего.
   Вот Ложь...
   Бог
   Вы были и у этой?
   Не верьте ей. Она всегда всем лжет.
   Арлекин
   А мы ей и не верим.
   Пьеро
   Она криклива и дурна собой.
   (Вбегают санитары в белых халатах.)
   1-й санитар
   Ах вот он где.
   2-й санитар
   Ну, я ему задам...
   Опять ты дурью маешься, несчастный?
   1-й санитар
   (Хватает Бога за бороду, отрывает ее.)
   Мерзавец, сколько ваты перевел!
   2-й санитар
   (Обращаясь к Арлекину и Пьеро)
   Четвертый раз сбегает из палаты,
   а мы -- ищи его! Как мне осточертела
   вся ваша троица.
   (К Пьеро)
   Представьте: этот -- Бог.
   Еще есть Смерть и Ложь. И все у нас на шее.
   Пьеро
   Так он не Бог?
   1-й санитар
   Вы что! Он сумасшедший.
   Пьеро
   И те две -- тоже?
   Бог
   Их уже нашли?
   2-й санитар
   Нашли, нашли.
   1-й санитар
   И все у нас на шее...
   2-й санитар
   Сидел бы смирно. Ведь одет, обут...
   И молока дают.
   1-й санитар
   И все у нас на шее!
   2-й санитар
   Пошли.
   Бог
   (Арлекину)
   И все-таки, поверь в меня, сын мой!
   (Уходят. Входит Режиссер.)
   Режиссер. Совсем недурно. Только попробуйте произносить фразу "Так он не Бог!" жестче. Это очень важный момент. Его необходимо выде­лить.
   Пьеро. Гадко все это.
   Режиссер. Что именно?
   Пьеро. Да все. И с Богом... Абсурд.
   Режиссер. Абсурд -- не ругательство. Это яс­ный ум, осознающий свои пределы.
   Пьеро. Откуда появились санитары? Почему они объявили Бога сумасшедшим?
   Режиссер. Санитары -- моя находка. По-мо­е­му удачная. А что касается их реплик... Сами-то вы, кстати, в Бога верите?
   Пьеро. Не знаю... Но думаю, что нами кто-то уп­рав­ляет.
   Режиссер. Довольно распространенное мне­ние.
   Пьеро. А вы верите?
   Режиссер. Это долгий и скучный разговор.
   Пьеро. Вы разрешите нескромный вопрос?
   Режиссер. Валяйте.
   Пьеро. Это правда, что Автор стал столь влия­тельным человеком в театре, потому что спал с женой губернатора?
   Режиссер. Нет, неправда.
   Пьеро. То есть, он с ней не спал?
   Режиссер. Спал. Но для того, чтобы получить такое влияние, надо быть еще и профессио­на­лом. Думаю, что если вы переспите даже с женой президента, такого влияния не добьетесь.
   Пьеро. Почему?
   Режиссер. Мы уже говорили об этом. Кант, кстати, по этому поводу сказал...
   Пьеро. Да перестаньте вы цитировать! Меня это раздражает. Неужели у вас нет собственных мыслей?
   Режиссер. Мыслей? Я пользуюсь вполне авто­ритетными формулировками. Вас раздражает отсутствие у вас знаний. Надо много читать. Собственные мысли -- далеко не всегда до­стоинство. Мы заболтались. Пора работать. Пока вы мне нравитесь. Я думаю, мы споемся. Про­должаем!
  
   Дверь седьмая (Музыка)
  
   Ты будешь плакать -- плачут все,
   когда теряют силы верить.
   Но чем возможно жизнь измерить,
   вертясь на этом колесе?
  
   Ты будешь слушать голоса,
   не находя в них звуков жизни,
   и будешь чувствовать на тризне
   себя причиной торжества.
   И, будучи еще живою,
   ты скажешь странные слова,
   и станет мудрой голова
   у всех, кто скорбен головою.
  
   И просветленные умы
   заставят мир поверить чуду.
   И, как проклятье на Иуду,
   падет на мир венок зимы.
   И будут сдавленными звуки
   в просторе снежном и чужом.
   И, даже будучи вдвоем,
   не отогреть друг другу руки.
  
   Погаснет твой калейдоскоп.
   Контрастность -- вот твоя стихия.
   И сочиню тебе стихи я,
   как на погост несли твой гроб.
  
   Я не смогу понять, увы,
   когда, -- но это между нами, --
   слова становятся стихами,
   а звуки -- музыкой. Увы...
  
   Ты будешь помнить этот день,
   когда ты вырвалась на волю,
   меня оставив где-то в поле,
   рванулась к свету -- пала в тень.
  
   И в чем-то вновь себя виня,
   тоской завыла в колокольнях.
   И стало горестно и больно
   мне от того, что я тебя
   родил на этот свет такою
   всему поверившей тоскою,
   в снегу не выжившей и дня...
  
   Ты будешь плакать. Плачут все,
   когда теряют силы верить.
   Но чем возможно жизнь измерить,
   крутясь на этом колесе?..
  
  
   Дверь восьмая (Черт)
  
   Черт
   Ну, вот и вы. Входите.
   Арлекин
   Вы нас ждали?
   Черт
   Зачем мне ждать, когда я знаю, что вы придете вовремя?
   Арлекин
   Вы знаете кто мы?
   Черт
   Конечно. Я же Черт. И знать обязан
   все и про всех.
   Арлекин
   И даже про себя?
   Черт
   Ну, это разговор совсем иного рода.
   Я не хочу сейчас его вести.
   Арлекин
   А знаете ли вы, зачем мы к вам пришли?
   Черт
   Да, знаю. Но помочь смогу едва ли.
   Арлекин
   Но отчего же?
   Пьеро
   Может быть, и вы
   немного не в себе?
   Арлекин
   Пьеро!
  
   Черт
   Нет, я нормален
   настолько, что быть Чертом не стыжусь.
   Пьеро
   Но почему у вас на голове
   нет рожек? И хвоста не видно тоже?
   Черт
   Все это мелочи.
   Пьеро
   Но как же так...
   Арлекин
   Пьеро!
  
   Черт
   Все это мелочи. Я их могу надеть,
   коль я тебе не нравлюсь в этом виде.
   Арлекин
   Не надо.
   Пьеро
   Пусть наденет. Он же Черт.
   А у чертей -- рога, хвосты, копыта
   такие же естественные члены,
   как руки и глаза. Я прав?
   Арлекин
   Пьеро!
   Черт
   Частично.
   Все это вы придумали для нас.
   И звание "нечистой силы" тоже.
   Но мы привыкли к этому названью.
   И если вам удобнее нас видеть
   чудовищами... Это ваше право.
   Вам хочется, чтоб то, что злом зовется,
   носило страшные и мерзостные формы.
   Но вы понять не можете того,
   что сами вы похлеще моих монстров.
   Ведь дело не в обличии, а в сути.
   Что может быть ужасней подлеца?
   Или отвратительней измены, или хуже
   гордыни, хамства, скупости, убийства?
   Все это ваше ведомство, увы,
   мы только обобщаем преступленья...
   Но если вы хотите, будет так.
   (Хлопает в ладоши, у него вырастают рога, хвост, копыта, он покрывается черной шерстью.)
   Ну как, доволен?
   Пьеро
   Вот теперь доволен.
   Арлекин
   Но мы пришли совсем с другим вопросом.
   Черт
   Ах, да! Вы истину желаете найти.
   Я, к сожалению, помочь вам не смогу.
   Арлекин
   Но вы же Черт!
   Черт
   И все же, я бессилен.
   Что истина? Великий Абсолют.
   А я всесилен только в этом мире.
   Да и зачем вам истина? Ведь вы
   еще так молоды. А истину постигший,
   как учит нас история, погибнет.
   У человека не хватает сил
   знать истину и в жизни ковыряться.
   За знание ее платить извольте жизнью.
   Я вам могу дорогу указать,
   но вряд ли вас обрадует дорога.
   Пьеро
   А нам сказали -- истина за дверью.
   Черт
   Что ж, можно выразиться так.
   За дверью жизни.
   Пьеро
   И нельзя при жизни
   постигнуть истину?
   Черт
   До этого никто,
   познавший истину, живым не оставался.
   Здесь, как в смешеньи красок на палитре.
   Добавьте в красную немного черной краски,
   и вам оттуда не изъять уже
   ни той и ни другой. Коричневой рисуйте.
   Смешайте жизнь и истину. И вот,
   у вас ни жизни нет, ни истины.
   Пьеро
   А если
   мне все-таки удастся избежать
   столь грустного конца?
   Черт
   Не тешь себя надеждой.
   Познавший истину живым не остается.
   Арлекин
   Но как же жизнь? Она идет к вершине.
   Пусть по спирали, но ведь это ерунда.
   Ведь главное, что жизнь идет к вершине.
   Черт
   А что в начале было? Что в конце?
   Арлекин
   В начале я не знаю. А в конце,
   должно быть, истина.
   Черт:
   Мне жаль тебя,
   несчастный.
   Ты понимаешь жизнь как вечный ход вперед.
   Арлекин
   А разве есть другие представленья
   о состояньи жизненной природы?
   Черт
   Не представленья, брат, а знание.
   Арлекин
   Какое?
   Черт
   Жизнь -- это круг. И бегать вам по кругу,
   пока вам не наскучит беготня.
   А как наскучит -- вас закроют в ящик
   до, может быть, до будущих времен.
   Вам свойственно себя считать богами.
   А вы -- глупцы, наивные котята.
   И вас никто всерьез не принимает.
   Арлекин
   А вы? Кто вы, что судите людей?
   Черт
   Я -- Черт.
   Арлекин
   А разве это много?
   Черт
   Гораздо больше, чем ты можешь думать.
   Я ваше зло. А зло всегда сильней,
   чем доброта. Хоть зло -- ее служанка.
   Арлекин
   Не понимаю...
   Черт
   Это очень просто.
   Я зло вершу от имени добра.
   Пьеро
   Добро от зла родиться не способно.
   Черт
   Способно, брат. Ведь я на свете есть,
   пока добро Вселенной верховодит.
   Ведь не по чину доброте марать
   свой белый плащ в помои, кровь и сажу.
   А этого у вас всегда хватает. Впрочем,
   я не намерен очищать себя.
   Я сделал много зла. И я не каюсь в этом.
   Пьеро
   Постойте! Ну, так как же все же быть?
   Ведь вы не указали мне дорогу.
   Черт
   Так ты решился сделать этот шаг?
   Пьеро
   Конечно. И давно готов пуститься
   в дорогу. Лишь бы истину найти.
   Пусть я умру, но буду точно знать,
   кто прав из нас в проклятом этом споре.
   Черт
   Что ж, браво. Прекословить я не смею.
   Ступай. Но только вот...
   (Дает кинжал.)
   Возьми его с собой.
   Пьеро
   Зачем он мне?
   Черт
   Возьми, потом увидишь.
   Он пригодится.
   Пьеро
   Ладно, я возьму.
   Но объясните, для чего мне это?
   Черт
   Да, истину нельзя познать иначе.
   Познавший истину живым не остается.
   Пьеро
   Что?
   Черт
   Нет, я так...
   Арлекин
   Оставь его, Пьеро.
   Пьеро
   Нет, лучше я возьму. Он может пригодиться.
   Черт
   Ступай же с Богом.
   Пьеро
   Да, пора идти.
   Черт
   Будь счастлив.
   Пьеро
   Это слишком...
  
   Черт
   Будь спокоен.
   Пьеро
   Вот это ничего.
   Арлекин
   Оставь его, Пьеро...
   (Входит Режиссер.)
   Режиссер. Какого черта! Пьеро! За что вам пла­тят деньги? Что вы мне балаган устраи­ваете?
   Пьеро. Балаган -- это по вашей части.
   Режиссер. Я вас выгоню!
   Пьеро. А что вас не устраивает?
   Режиссер. Меня не устраивает ваша работа. Это само­деятельность. Что вы устроили вокруг но­жа? Зачем вы вообще его взяли?
   Пьеро. Взял, потому что давали.
   Режиссер. А если бы вам дали бомбу? Нож -- это оружие. С ним нельзя так легкомысленно об­ращаться.
   Пьеро. Так я не должен был его брать, или осторожнее обращаться? Я не понял, поясните.
   Режиссер. Вы что, дурак?
   Пьеро. Но-но...
   Режиссер. Так. Объясните мне, зачем вы взяли нож?
   Пьеро. Да что вы ко мне пристали. Не надо -- так я его выброшу.
   Режиссер. Нет! Я хочу слышать, зачем вам нож? Кого вы собрались резать?
   Пьеро. Как вы меня замучили! Почему бы вам не заняться кем-нибудь другим?
   Режиссер. Я сам знаю, что мне делать! Мон­тень учил: "Всякий, кто долго мучается, виноват в этом сам." И не надо перекладывать с больной головы на здоровую.
   Пьеро. Да что вы психуете? Ну хотите -- я постригусь на лысо?
   Режиссер. Что? Что!? Да как вы смеете! Кто вам сказал? Это не честно.
   Пьеро. Что сказал?
   Режиссер. Да, да, это правда. Я боюсь волос. Пусть это комплекс, пусть глупость...
   Пьеро. А... Что?..
   Режиссер. Мне было пятнадцать лет...
   Пьеро. Когда? Ну да, простите...
   Режиссер. Мне было пятнадцать лет. Я был красивым, стройным юношей с золотыми кудрями и лицом Аполлона. Тогда я гостил у бабушки. Бабушка готовила вкусную куриную лапшу. Было очень жаркое лето. Мне совсем не хотелось есть. Но это была бабушкина лап­ша... Я не мог отказать себе в этом удовольствии. Было так жарко, что у меня разболелась голова. Аппетита не было совсем. Но бабушка поста­вила передо мной тарелку раскаленного бульо­на, я бросил в него лапшу и зелень и, обжи­гаясь, начал есть. Мне было больно, по лицу тек пот, я чувствовал свою обреченность... Но ос­тавить тарелку было выше моих сил. Если я начал есть бабушкину лапшу, то должен был съесть все без остатка. Иначе бы бабушка меня побила. Начал есть -- съешь. "Ты следуешь своему пути величия, -- говорил Ницше. -- Пусть знание того, что нет больше пути назад, станет лучшим мужеством твоим". Я съел почти все, когда почувствовал у себя во рту... Тогда я еще не знал что это. Я почувствовал, что что-то прилипло к небу. О нет! Эти воспоминания убивают меня. Это был волос. Волос-гигант. Ко­г­да я сумел все-таки захватить его конец боль­шим и указательным пальцами левой руки (в правой была ложка) и стал вытаскивать изо рта, казалось, что другого конца у него нет. Я тянул его и тянул. Волос щекотал мне небо, горло, пищевод, желудок... Это было невы­носимо. Я тянул его, пока меня не вырвало. Прямо в тарелку с лапшой. Мне не могли оста­новить рвоту до ночи. С короткими проме­жутками времени спазмы сжимали горло и вы­талкивали из меня сперва лапшу, потом -- желчь, после -- кровь... С тех пор я ненавижу во­лосы. Особенно длинные. Они напоминают мне о том страшном ужине. Я брею себе грудь, ноги, руки. Но волосы растут все гуще... И кон­ца этому кошмару не будет.
   Пьеро. А бабушка еще жива?
   Режиссер. Нет.
   Пьеро. Мне очень жаль.
   Режиссер. "Кто поднялся на высочайшие го­ры, тот смеется над всякой трагедией -- и на сцене, и в жизни", -- изрек как-то Заратустра.
   Пьеро. Мне пора.
   Режиссер. Да, конечно.
   Пьеро. Я пошел.
  
   Дверь девятая (Новогоднее утро)
  
   Свершилась ночь.
   Когда еще устало
   в шарах метались вспыльчивые тени,
   когда казалось, как ничтожно мало
   того, чем жили мертвые ступени
   пустых подъездов.
   Было одиноко,
   и ветрено, и сыро, и пустынно.
   И загоралась мудростью Востока
   заря похмельно, тяжко и картинно.
  
   Свершилась ночь.
   Теперь ее секреты
   казались детскими.
  
   И путались в хвоинках
   мечты.
   И плечи были неодеты.
   Но дрожь смолкала в обнаженных спинах.
   И корчили забавные гримасы
   снеговики, забрызганные грязью.
   И прыгала реклама на сберкассе,
   нелепая в своем тупом экстазе.
   Свершилась ночь.
   И ты, сложивши крылья,
   хотела спать, но сон ушел из дома.
   А я не помнил: пил или не пил я
   из той бутылки приторного рома?
   И вспоминал, какие преступленья
   я совершу в оставшиеся годы,
   какие напишу стихотворенья,
   какие будут встречи и уходы?
  
   Свершилась ночь.
   Она лежала тихо
   под елкой, ожидая завершенья,
   как старая, ослепшая портниха,
   работу бросив, ждет успокоенья.
  
   Свершилась ночь.
   Ах, знать бы что нам надо,
   чтобы свершилось высшее веленье!
   И кровью запекается помада...
   И губы шепчут в диком умиленьи:
   Здесь мы. Он -- Божий сын. Я -- Божья дочь... Свершилась ночь.
  
  
   дверь десятая (Любовь)
  
   Ты есть. Спасибо и на том.
   Что думал я, входя в твой дом,
   когда дыханье исчезало?
   Ты есть. Спасибо и на том...
   Не усомниться в голосах,
   звучащих так светло и тало.
   Но большее дрожит в глазах --
   здесь мало слов, здесь жизни мало.
  
  
   Дверь одиннадцатая (Дверь дверей)
   Пьеро
   Одиннадцать дверей
   распахнуты во мглу,
   одиннадцать ключей
   потеряны в снегу,
   одиннадцать чертей
   резвятся на лугу,
   и кажется светлей
   в колодце, чем в кругу,
   где лед горит,
   где змей летит,
   где волк по-русски говорит.
   Ну, вот она. Что скажешь, Арлекин,
   по поводу достигнутого нами?
   Нет, все же мы с тобою молодцы.
   Прошли до самого последнего порога.
   Арлекин
   Зачем ты нож взял?
   Пьеро
   Что?
   Арлекин
   Не надо притворяться.
   Все шутки кончились.
   Пьеро
   А я и не шутил.
   Арлекин
   Пьеро, послушай. Я тогда ошибся.
   Пьеро
   В чем?
   Арлекин
   Я про Коломбину...
   Пьеро
   Замолчи!
   Теперь не надо. Все и так понятно.
   Арлекин
   Понятно что?
   Пьеро
   Что я ее люблю.
   Ну а взаимность, это уже мелочь.
   Арлекин
   Но как же так? Ведь мы пустились в путь,
   чтобы понять, сколь истинна взаимность.
  
   Пьеро
   Да, но теперь другое понял я.
   Арлекин
   Пьеро, давай сюда мы не пойдем.
   Пьеро
   Я понимаю. Что ж, тогда останься.
   Арлекин
   А ты?
   Пьеро
   А я сюда зайду.
   Я не могу уйти не разобравшись
   в том, что нам видеть довелось и слышать.
   Давай обнимемся. Прости меня за все.
   Арлекин
   Прости и ты.
   Пьеро
   А может, нам наврали?
   Но все равно, взгляну.
   Арлекин
   Отдай мне этот нож!
   Пьеро
   Да ладно... Может, вправду пригодится.
   Прощай.
   Арлекин
   Ты береги себя.
   Пьеро
   А ты...
   Ты, брат, о Коломбине позаботься.
   Ну, я пошел. Не поминайте лихом.
   Арлекин
   Будь осторожен!
   Пьеро
   Ладно, постараюсь.
   (Хочет уйти.)
   Арлекин
   Постой, я не могу тебя оставить.
   Пьеро
   Спасибо.
   Арлекин
   Да, но все же этот нож...
   Пьеро
   Да брось ты! Нож как нож.
   Арлекин
   Подарок Черта.
   Я чувствую, не будет нам добра.
   Пьеро
   Не паникуй. В конце концов, кто может
   такою редкостью порадовать зевак?
   (Проваливается в темноту.)
   Арлекин
   Ах, Господи!
   Пьеро
   Куда же мы попали?
   Арлекин
   Вот это темень! Будто я ослеп.
   Пьеро, мы часом в погреб не упали?
   Пьеро
   Скажу по совести, я вряд ли был бы рад.
   Арлекин
   А где же истина? Куда она девалась?
  
  
   Пьеро
   Действительно, пора б ей появиться.
   Не для того мы топали сюда,
   чтоб в эту тьму, как в прорубь, провалиться.
  
   Эй, истина! Мы здесь. Уже пришли.
   И с нетерпеньем света ожидаем.
   Арлекин
   Молчит.
   Пьеро
   Ну, не упрямься. Покажись.
   Арлекин
   Пожалуй, нас с тобою разыграли.
   Ведь ни черта не видно в этой тьме.
   Пойдем отсюда. Ну их всех...
   Пьеро
   Минуту...
   Смотри, звезда как будто бы мерцает.
   А вон еще одна.
   Арлекин
   Да где же?
   Пьеро
   Вот, над нами.
   Арлекин
   Не вижу.
   Пьеро
   Ты внимательней смотри.
   А вот еще. Еще. Да тут их сотни!
   Арлекин
   Да покажи хотя б одну из них.
   Пьеро
   Да как же ты не видишь? Постарайся.
   Они кругом.
   Арлекин
   Ты бредишь.
   Пьеро
   Ни секунды.
   Арлекин
   Галлюцинация. Со всяким может быть,
   кто повторит подобную дорогу.
   Бедняга... И зачем сюда поперлись мы?!
   Пьеро
   Да ты слепец! Глаза открой пошире.
   Арлекин
   Не буду спорить. Все-таки больной.
   Пьеро
   Пошел ты к черту!
   Арлекин
   Ладно, умолкаю.
   Я здесь пока в тенечке посижу.
   Ты на меня не наступи случайно.
   А то раздавишь нехотя.
   Пьеро
   Слепец...
   Как можно эти звезды не увидеть?
   Ты все-таки слепец. Или дурак.
   Смотри, как здорово. Как весело играют
   их отблески на небе полуночном.
   Вот это красота. Ей-богу, никогда бы
   не мог подумать я, что небо так красиво.
   И под ногами звезды. Что за чудо?
   Я в космосе? Тогда, откуда пол?
   Не понимаю. Впрочем, и не важно.
   Какой простор! Какая широта!
   Тот лжет, кто космос называет мертвым.
   В нем дух и свет, и разум, и тоска.
   В нем все начала всех начал природы.
   Теперь я понимаю бесконечность.
   Вернее, чувствую физически ее.
   Так вот о чем нам Смерть наговорила.
   Что ж, если это смерть, то я ее приму
   спокойным сердцем, светлыми глазами.
   Приму ее, конечно, если жив...
   Вот только бы была здесь Коломбина...
   А впрочем... Надо ли ей быть сейчас со мной?
   Я должен быть один у вечного порога.
   Отныне и до будущей судьбы.
   Потом, возможно, мы вернемся вместе.
   И будем счастливы в своем самообмане.
   Но, впрочем, нет. Наш космос так велик
   и время так огромно, что, пожалуй,
   нам не найти друг друга в нем. Увы,
   природа все разумно сотворила.
   В который раз с земли я ухожу?
   А наша встреча -- это лишь случайность,
   в которой нет ни толка, ни нужды.
   Я где-то слышал, что сначала в целом
   неразделенным мир создал Господь.
   И не было ни доброго, ни злого,
   ни дня, ни ночи, ни мужчин, ни женщин.
   Ни ненависти, ни любви... Но после,
   поняв, что нет в таком устройстве жизни
   стремленья к высшему, он части разделил
   и разбросал их в космосе унылом.
   И так сказал: "Вы будете рождаться
   и умирать, пока вы не найдете
   свою вторую часть, и не сольетесь с ней.
   У вас, конечно, шансов очень мало,
   но если это все-таки случится,
   я дам вам одиночество и смерть..."
   Какая глупость! Кто тебя отыщет
   средь тысячи рождений и смертей?
   Нет, все не так. Мне Смерть сказала правду.
   Покой лишь в ней. Да, только в ней одной.
   А одиночество... Нет, это не несчастье, --
   нормальная среда для человека.
   А стадность -- не осиленный соблазн.
   Теперь, мне кажется, я сам себе отвечу,
   что заставляет тысячи китов
   выбрасывать свои тела на берег.
   Они, наверно, больше устают
   от одиночества среди себе подобных
   и действуют смелей, чем человек.
   О, звезды! Расскажите, что со мной?
   Я одинок и я люблю. Я грустен.
   И я хочу веселья и удачи.
   Я честен, но от лжи укрыться не могу.
   Я ненавижу зло, а сам его творю
   молчанием, согласьем, слепотою!
   Кто я -- пришедший миром управлять,
   иль жалкая железка в механизме
   смертей, любви, рождений и тревог?
   Кто я -- я человек, со всем ему присущим
   грехами, слабостями, плотью? Или дух,
   всегда стремящийся к единой высшей цели,
   лишь временно одетый в человека?
   Кто я? Скажите звезды мне!
   Я верю вам! Я верю вам! Я верю!..
  
   (Зажигается свет. Пьеро оказывается на сцене. Вокруг него стоят зрители.
   Среди них Режиссер, Коломбина, Арлекин, Смерть, Ложь, Бог, Черт, санитары в белых халатах. Оркестр играет веселую мазурку, публика хлопает в ладоши, смеется. Арлекин кланяется. Пьеро поднимает вверх руку.)
  
   Пьеро
   Эй, вы, заткнитесь! Я не все сказал.
   (Музыка и смех смолкают.)
   Арлекин
   Ну что еще? Спектакль ведь окончен.
   Пьеро
   Нет, я еще хочу сказать,
   спокойно спите. Жизнь не повторится.
   А совести спокойной быть не может.
   На то она и совесть, черт возьми!..
   Ну, ладно. Все закончено. Аминь...
   Примите мой рождественский подарок.
  
   (Бьет себя ножом в грудь, падает. Взрыв оваций. На сцену летят цветы.)
  
   Режиссер.Что он делает?
   Арлекин. Ладно, хватит. Отдавай маску.
   Режиссер. Пьеро, прекратите этот цирк.
   Арлекин. Отдай маску!
   Коломбина. Он убил себя.
   Режиссер. Не говорите глупости.
   Коломбина. Он убил себя!
   Режиссер. Да. Он действительно мертв. Что ж, все к тому и шло. Ничего кроме неприят­ностей я от него не ожидал. Жаль. Ладно, не отвлекайтесь. Работаем финал. Балет, пошел.
   Коломбина. Он убил себя!!!
  
   Занавес.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"