Ты стоишь на пороге, разделяющем реальность и сон. Реальность и сон, сомкнув спины, крепко сжали тебя с обеих сторон.
- ...представляешь, из всех этих сотен тысяч клеток головного мозга, мы знаем назначение только небольших участков. Скажем, ученым известно какой там участок отвечает за зрение или слух. Но львиная доля клеток, которые соединяют между собой эти участки...Куки, ты меня слушаешь? - Да, Бон-Бон. - Ты не слушаешь. Ты спишь. Чертовски красивый шот,- подумал я. В фильме, который я когда-нибудь поставлю, обязательно будет вот такой шот. Она сидит, по-детски обвив руками коленки, в вечернем сумраке, на фоне брезжущего матовым светом окна, а я смотрю на нее снизу и вижу только нависший над собой чёрный силуэт волнистых волос, острых плеч и тонких рук. - Как я могу спать? Ты так интересно рассказываешь. - Мне показалось, что ты уснул. Ну так вот. Если бы мы могли понять законы, по которым построены эти связи...
И вновь ты стоишь на пороге, разделяющем реальность и сон. Позади тебя остался мир, залитый ослепительно ярким белым светом, высвечивающим каждую деталь геометрически совершенных, скрупулёзно отточенных предметов, ясных образов и законченных событий. За твоей спиной мир реальности, живущий по строгим физическим законам пространства и времени, в котором каждое событие совершается единожды, и совершённое один раз уже никогда не будет возможности изменить или исправить. Мир, подчинённый простой и жестокой логике равномерно текущей реки времени. Трёхмерная кубическая клетка, в которой всё имеет кристальную точность и однозначность. Впереди раскинулся полутёмный призрачный мир сна, необъятная вселенная, манящая своей вседозволенностью. Её стремительно несущиеся облака увлекают твой разум, ввергая его в сладкое беспамятство. Ты ещё противишься этой бесконечности, из последних сил пытаясь удержаться у последней, знакомой тебе черты. Но пройдут лишь считанные мгновения, и, не заметив того сам, потеряв на миг равновесие, ты шагнёшь вперёд, паря и растворяясь в бездне беспамятства. Всеми силами пытаешься ты удержаться возле этой последней черты, стоя на цыпочках и вглядываясь в пучину сна, зная, что только стоя здесь, ты сможешь осмыслить всё, что с тобой там происходит, узнать, увидеть, услышать, всеми клетками тела ощутить то, что неизменно тебя там сопровождает, чтобы потом навсегда быть забытым с первыми секундами пробуждения. Ты как-будто уже уснул, но любой громкий голос или звук внезапно хлопнувшей двери может вызвать моментальное и болезненное пробуждение, и тогда мышцы твоего тела резко сократятся, как от электрического шока, и ты будешь растерянно озираться по сторонам, ища причину этого своего внезапного испуга. Наверное это то состояние, в котором уже отпущенная на волю душа радостно готовится воспарить, когда вдруг её возвращают на прежнее место громким и грубым окликом.
- ...такие функциональные нарушения, как, например, истерия, не поддаются диагностике на ранних этапах, потому что...Куки, ты так смешно борешься со сном. Думаешь я не вижу? Давай я тебя укрою. - Нет, ты продолжай. Мне интересно тебя слушать.
Перед твоими глазами проносятся картины пережитого дня. В ушах звучат вереницы голосов, обрывки хорошо знакомых мелодий вместе с новой, ещё неведанной тебе музыкой. Звуки то бегут наперегонки, то останавливаются и, затаив дыхание, прислушиваются к какому-то одному голосу, к тихой и загадочной, неведомо откуда возникшей мелодии, то они начинают звучать все разом, пытаясь перекричать друг друга, и сливаются в один чудовищный концерт. Напряжённым взглядом всматриваешься ты в раскинувшуюся впереди тебя чёрную бездну, зная, что она не пуста, что этот полумрак до отказа насыщен жизнью. Над этим полнокровным миром ощущений, обволакивающим и поглощающим всю твою сущность, не властно ни пространство, ни время. С жадностью и нетерпением ищешь ты там свой путь, тропу, предназначенную одному тебе. Твои попытки беспомощны. Дерзко и кощунственно пытаешься ты внести чуждый разум в мир, живущий по совершенно иным законам. В холодящем спину испуге, на грани отчаяния ты продолжаешь этот поиск затерянного, ещё неизведанного тобой "я". Ты чувствуешь, как громадная, властвующая над этим миром сила, вездесущая и всевидящая, странным образом позволяет тебе делать то, что ты сейчас делаешь. Это вселяет в тебя надежду, укрепляет в тебе веру в то, что даже в такой неподчинённой разуму, головокружительной бесконечности, ты непременно найдёшь то, что ищешь. С радостным замиранием сжимается твоё сердце, когда наконец ты различаешь первые признаки того, что искал, подобные затерянному, внезапно промелькнувшему следу на стремительно несущейся под тобой выпуклой поверхности, покрытой выцветшей тёмно-бурой травой. Точно, не оставляя никаких сомнений, укажет он на другой похожий след, медленно и неуклонно ведя по причудливому, для тебя одного существующему, пути. Голубым, вздрагивающим, едва различимым вначале, но нарастающим по силе светом предстаёт перед тобой заветная цель. Ты вспоминаешь чьи-то слова о том, что в снах неразличимы цвета, и удивляешься этой ослепительно-яркой мерцающей синеве. Необъяснимая радость просыпается внутри тебя и выплёскивается наружу. Скорее это можно назвать счастливым предвкушением, подобным тому возбуждению, которое испытывают люди за несколько часов до большого долгожданного праздника, когда хочется громко говорить чепуху и смеяться без всякого повода.
Где это было со мной? В какой европейской столице? Не помню. Только рисунок на развевающихся от ветра шторах. Если бы можно было разыскать этот отель по одному только рисунку на шторах. А может быть судьба приведет меня туда ещё раз, и, взглянув на шторы, я вдруг скажу, - Бон-Бон, знаешь, а ведь я здесь уже был. Да-да,- скажу я,- эти кремовые шторы с коричневым рисунком я помню, только убей меня бог, когда это было и с кем. Мы смотрели тогда на них часами, лёжа в постели, а время, как всегда, отстукивало свой страшный счёт в обратном направлении. Оно никогда не идёт вперед, это время, только назад, отсчитывая часы, минуты и секунды до ещё не поддающегося осмыслению мигу прощания, или так же размеренно уплывая вместе с этим мигом в прошлое, теряя по пути резкость изображения, свежесть красок и украдкой избавляясь от обременительных деталей.
Яркая синева обволакивает тебя со всех сторон, поглощает последние обрывки мыслей, не оставляя внутри тебя ничего, кроме огромного бесконечного чувства соединённости. Тебе кажется, что ты окружён чем-то, способным воспринять тебя целиком и полностью, до самого конца, чем-то существовавшим давным-давно, ещё до твоего появления на свет, беспокойно дожидаясь твоего прихода, для того, чтобы слиться с тобой в вечном единстве.
И ещё турки-рабочие. Помнишь? Они работали на крыше соседнего дома. Мне кажется, что лицо одного из них я мог бы узнать и сегодня. Мы смотрели на них, не прикрыв своей наготы, из своей постели сквозь открытое настежь окно с развевающимися шторами. И мне казалось, что эти люди нас тоже видят. Но тебе было всё равно. Ведь время уже занесло над нами гигантский бетонный шар. Ты знаешь, а ведь мы с тобой никогда не говорили о любви. Нам никогда не хватало на это времени. Мы просто изучали друг друга, досконально и тщательно, как два прилежных школьника, чтобы потом сохранить друг друга в памяти, назло этому чудовищному времени. И встретившись сегодня, мы вновь сели бы друг напротив друга и, непрерывно водя ладонями, не упуская ни единой детали, исследовали бы по сантиметру забытые тела, надолго запечатлевая их на кончиках пальцев. Надолго ли?
И вновь с замирающим сердцем ты паришь в безграничном пространстве, в единстве непрекращающегося диалога, которому не требуются ни слова, ни образы, ни вопросы, ни ответы. Напрягая все силы сознания, ты пытаешься воскресить её образ из последних, ещё не растворившихся островков своей памяти. И долгожданный образ приходит, медленно появляясь, как на фотобумаге в комнате, залитой тусклым красным светом. Ты хочешь охватить её всю сразу жадным взглядом, как на цветном фотопортрете в полный рост, но образ не рождается целиком, он дрожит и меркнет, возникая миллионами мельчайших деталей в том месте, на который ты бросаешь взгляд. Ты оставляешь тщетные попытки, протягиваешь руку, проводя по шелковистым волосам. Ощущая её волосы настолько реально, насколько возможно, ты приникаешь губами к ложбинке шеи под затылком, вспомнив что никогда её там не целовал. Она приподнимает худые плечи и ёжится, как от щекотки, затем придвигается к тебе и ложится сверху, обвив руки вокруг твоего туловища, кладёт голову тебе на грудь, и приникнув к тебе щекой прислушивается к мерным ударам твоего сердца. Ты знаешь, что это возможно только во сне, что такое объятие может быть только там, где отсутсвует земное притяжение. В сладком забытье парят ваши тела в сумрачном бесконечном пространстве.
А может это был Амстердам? Ведь только там, закрыв глаза напротив жёлто-рыжих полотен Ван Гога, я чувствую, как моё сознание, сначала слегка качнувшись, затем сильным и резким движением переносит меня в ту задымленную сумраком комнату, где твоё грациозное тело так легко перемещалось в пространстве, и я мог представить тебя девочкой, скользящей по какому-нибудь гимнастическому залу. И уже очутившись на улице в бешеном круговороте толпы, глядя на молодые парочки влюбленных, приходит медленное осознание того, что в этом мире, который кажется таким, как никогда, красивым и удивительным, не хватает самого главного - твоей тёплой ладони в моей руке, твоих пальцев, переплетённых в моих. И вдруг как-будто кто-то рвёт внутри меня лист плотной бумаги. И проснувшись ночью в дешёвом отеле, как-будто пораженный электрическим шоком, я медленно сажусь на корточки, глядя в темноту, обхватив голову руками, и, учащённо дыша, пытаюсь сдержать рвущийся изнутри стон.
- Бон-Бон, я долго спал? - Недели две. - Не смейся. - Ты закрыл глаза на несколько секунд. Давай правда пойдём спать. Я совсем усыпила тебя своей болтовнёй. - Бон-Бон. - Что, милый? - Я говорил сейчас что-нибудь во сне? - Кажется, нет. - Нам надо с тобой... - Что Куки?
Последние крохотные островки памяти исчезают, как тающие отпечатки пальцев на полированном столе. Сладость забытья увлекает тебя за собой, в свою безграничную бездну, не оставляя в остатках сознания ни капли сожаления о том, что завтра, открыв глаза лучам ослепительного утра, ты, как младенец, будешь бессмысленно смотреть вокруг себя, навсегда забыв о том, где ты был и что чувствовал, и не зная кого благодарить за переполняющее тебя радостное предвкушение нового дня.