- Аха, - согласно выдохнул я. К ней я ходил уже дважды и совсем ее не боялся. С ними всегда так: в первый раз не по себе, каждого прикосновения ждешь с опаской, а она как будто знает, не спешит, подолгу выбирает инструменты, словно думает о чем-то своем, даже не смотрит в твою сторону, потом вдруг откуда-то сверху надвигается ее лицо, ставшее вдруг серьёзным и строгим, затем - неумолимый взмах бровей, свистящий звук, хоп! Готово, поехали. Дантисты. Да, с новым врачом в первый раз страшновато. А вдруг маньячка? Вдруг практикантка без роду, без племени, решила поупражняться на беззащитной жертве, пока начальства нет? Ну ладно, ладно, это я параноика разыгрываю, не верьте. Просто зубы неважные, лечился у четырех разных дантисток, и так вышло, что две из них свое дело сделали легко и быстро, играючи они мои зубы вскрывали, а я в это время думал о русской словесности и тому подобных хороших вещах. Остальные же две у меня в зубах ковырялись долго и нудно, всю душу высверлили, всего шприцами обкололи и денег потом содрали втридорога.
C этой у меня был уже третий сеанс, и она была из тех, у кого рука легкая. Третий сеанс. Совсем не страшно. Уже.
Как выяснилось, зря.
- Сейчас может быть больно, - сказала она снова. Я особого значения её словам не придал: в прошлый раз больно не было, значит, и сейчас только страхуется, пугает. Тут же сверлимый зуб взорвался, как петарда. "Ы!" - сказал я, не столько от боли, сколько от неожиданности. Я и в мыслях не держал, что эта славная тётя-врач, этот добрый ангел мог подложить мне такую свинью. "Всё-всё-всё", - заворковала она, но ничего это было не всё. Во-первых, она как минимум дважды еще повторила свою милую шутку. Во-вторых, после того как я слез с пытошного кресла, зуб не поверил, что всё кончилось, и продолжил возмущаться по поводу несправедливого обращения. У меня было такое чувство, что он корёжится, упирается корнями в челюсть и силится вырваться из родной лунки, чтобы вылезти на свет божий и разобраться, что к чему. Еще у меня было чувство, что у него это вот-вот получится, у засранца такого.
Но обошлось. Меня заверили, что зуб мой прекрасен и живуч, что "болит - это хорошо", и что впереди ждет самое интересное: поход к ортопеду. В общем, поступили со мной так же, как поступает опытный священник с горемычным прихожанином. В душеспасительной беседе ведь те же самые приёмы. Первый - с разгона заявить страдальцу, что его беды - это не беды вовсе, а так, ерунда. В самом деле, что такое сгоревший вместе со скотиной хлев по сравнению с несчастьями Иова? Второй приём - внушить человеку, что страдать - это здорово, а наслаждаться жизнью, наоборот, грех. Приём довольно сложный, потому что противоречит здравому смыслу, но, если прихожанин всё ещё под впечатлением от Иова, то и не такое проглотит. Ну, а третий приём осилит даже семинарист: пообещать, что когда-нибудь потом будет совсем хорошо и как следует расписать, как именно. Плёвое дело, любой справится. Даже кандидаты на выборах справляются, а уж в политику-то лезут совсем пропащие на голову люди.
Словом, отлежался я пару дней на работе, да и махнул к ортопеду. Долго искал его кабинет по коридорам, спрашивал бабушек, считал таблички. Нашел по звуку. Ясное дело, из любого зубоврачебного кабинета несется песня бормашины. Но обычно это - тихий посвист, змеиный шип или, в крайнем случае, нетерпеливое жужжание, когда бур натыкается на твердую породу. Из ортопедического кабинета слышались такие завывания, которые сделали бы честь хорошей дрели, в бою сошедшейся с бетоном. В коридоре вдоль стены на креслицах сидели пациенты и слушали. Было их четверо, три тётки и один мужик. У тёток в глазах стоял животный ужас, что было вполне понятно: если обычной бормашинкой их уже обработали так, что мало не показалось, так здесь, наверное, им и вовсе карачун придёт. Мужик эмоций не выражал, а просто сидел, безразличный к миру, и читал "Ведомости". Я пристроился за ним и стал ждать своей участи.
Ждать пришлось недолго. Дверь отворилась и выпустила бабушку, которая, близоруко улыбаясь и непрестанно кланяясь, стала пятиться в сторону выхода. Из-за полуоткрытой двери послышался мужеский голос, молодой и очень интеллигентный:
- Так-с... Орлов, прошу вас!
Я встал и пошел. Пока я шел, воображение рисовало мне ортопеда. Должно быть, похож на юного Чехова, думал я. Такой, знаете, врач-идеалист, который решил всю жизнь посвятить исправлению чужих прикусов и борьбе с кривыми резцами. Может, он даже носит пенсне, а вечерами пишет статьи для журнала. Или рассказы для газеты. Нет, наоборот. Впрочем, неважно. Я шагнул через порог и увидел ортопеда - в точности такого, какого представлял. Он был в невесомых очках, сильно напоминавших пенсне, эспаньолку, и вид у него был такой, будто он только что кончил писать рассказ для журнала и принялся за статью для газеты. Или наоборот.
- Здравствуйте, - сказал я.
- И вам не хворать, - ответил он грубым, сиплым, мужицким басом, после чего сделал неловкий жест, словно приглашая меня проследовать мимо. Я проследил за его рукой и увидел, что из того кабинета, в который я попал, открывается проход в другую комнату, смежную, очень похожую на ту, где я был. Там было такое же кресло с лампой, такой же автоклав для инструментов и такой же врач. Ну, почти такой же. Он-то и позвал меня знакомым голосом:
- Сюда, сюда проходите!
И взмахнул рукой, а со спины астматически кашлянула одна из тёток-коридорных страдалиц, и я понял, что кабинет был сдвоенным, и что мне надлежало отправиться в дальнюю комнату, а тётку будут пытать одновременно со мной прямо здесь. Я шагнул вперед и наткнулся на протянутую для рукопожатия руку. Пожимая, бросил взгляд на ортопеда, уготованного мне судьбой.
Вообще меня трудно удивить.
Я своими глазами видел: знамения на небе, дрессированных котов, человека-легенду Мишу Чернецкого, секс на краю крыши девятиэтажного дома, разлив Влтавы в Праге и автобусы, которые ходят по расписанию. Но ортопед меня удивил.
Это был рослый детина, стриженный наголо, с маленькой бородкой. Глаза у него были голубые, нордические. Из-под ворота медицинской униформы на могучую шею вылезал татуированный драконий хвост и когтистая лапа, причем такого хищного вида, что не оставалось сомнений: татуировка - либо знак принадлежности к тайному оккультному обществу, либо наследие тех времен, когда ортопед еще не был ортопедом, а бороздил ночные проспекты города на верном железном мустанге. Детина тем временем произнес прежним светским тоном:
- Присаживайтесь, располагайтесь со всем удобством.
- Непременно, - сказал я, совсем сбитый с толку. Хотелось раскланяться, сделать фуэтэ и сказать что-нибудь на латыни.
- Обождите минуту, и мы приступим, - сказал ортопед. - Здравствуйте. Конечно, я вас помню. Удалять будем все три зуба.
Прежде чем я успел составить мнение об этой фразе, он повернулся боком, и стала видна крошечная bluetooth-гарнитура, вцепившаяся в его левую ушную раковину подобно маленькому ручному пауку. За то время, что я провел в его кабинете, он ответил на пять или шесть звонков, причем голос его нисколько не менялся, разговаривал ли он со мной или с кем-то из невидимых телефонных собеседников. "Будьте любезны открыть рот, - говорил он, - как поживаешь, на работе, конечно, сплюньте, пожалуйста, в пять или чуть позже, может быть полшестого, рот держите открытым, нет, я сегодня не на машине, целую, пока, а вот и ваша коронка". Тон его оставался учтивым и доброжелательным. Я от всего этого впал в транс и покорно разевал рот, сплевывал, прикусывал зубами какой-то тошнотворный пластилин, ждал, пока что-то там "схватится" и "застынет" и очнулся только тогда, когда за спиной взвыла знакомая дрель, наводившая ужас на теток в коридоре. "Конец, - подумал я спокойно. - Меня приколдовал к креслу байкер с татуировкой. Теперь он просверлит мне насквозь череп, чтобы принести в жертву во имя кровавого братства Дракона". И я скосил глаза, силясь разглядеть источник ужасного звука - может статься, последнее, что увижу в жизни. Но всё оказалось просто: в руках ортопед держал пластмассовую красную челюсть, которую обрабатывал бормашиной. От соприкосновения насадки с пластмассой и возникал тот сверлящий вой, что пугал коридорных неофитов. Обработав челюсть насадкой, татуированный ортопед покрыл ее очередной порцией пластилиновой дряни и сунул мне в рот.
- Руками прижмите крепко, - посоветовал он. - Придется, знаете ли, подождать минут шесть. Я сейчас удалюсь, но буду в пределах слышимости. Если что-то пойдет не так, не стесняйтесь звать, я тут же приду.
И он ушел, говоря с кем-то по гарнитуре. Я прижал пластилин к зубам, как было велено, и задумался. Думалось удивительно хорошо: кресло было удобное, из раскрытого окна дул ветерок, а радио тихонько мурлыкало что-то из добрых старых блюзменов - ортопед на работе слушал "рокс". Видно, это он так специально, думалось мне. Во-первых, татуировка в сочетании с бритым затылком и бородой действует на пациентов шокирующе, и он этим пользуется. Но человек благовоспитанный, к экзотике непривычный, при виде такого врача испытает катарсис. Точнее говоря, будет шокирован, заворожен и обездвижен, что для зубных дел весьма полезно.
Кстати, в средние века лекари, которые пытались избавить народ от чумы, надевали длинные балахоны, а на лицо прилаживали птичью маску с огромными круглыми глазами и клювом. Это они так пугали чуму. Чума, впрочем, не боялась, поэтому, чтобы придать костюму хоть какую-то практическую ценность, придумали глазные дыры закрывать линзами, а клюв набивать благовониями. Линзы защищали глаза от брызг мокроты, которую выхаркивали умирающие на склонившегося врача, а запах благовоний перебивал трупные миазмы. Так и ходили на вызовы. "Здрасте-здрасте, у вас опять чума?" "Да, господин доктор, теперь сноха прихворнула". "А сестренка ваша как?" "Благодарствуйте, отвар из дубовой коры очень помог, третий день как на кладбище свезли. Вы проходите, не разувайтесь, масочку тоже не снимайте, а то мало ли, кхе-кхе-кхе, ой, простите, забрызгал..." Вот и мой ортопед неспроста такой грозный - пугает кариес.
Вот что. Давайте оставим моего лирического героя так, как он есть - с разверстой пастью и слюнями, бегущими по подбородку. Давайте лучше я вам расскажу про совсем другого врача, чем-то похожего на татуированнго ортопеда. Он тоже вводил пациентов в транс, но только по-настоящему.
Есть такие люди, которые патологически боятся зубных врачей - до тошноты, до головной боли, до потери сознания. Впрочем, тошнота и потеря сознания - ерунда, есть кое-то поинтереснее. Когда зубы у них начинают болеть так, что невмочь, они, разумеется, собираются с духом и идут, трепеща, к стоматологу. Но - о чудо! - с каждым шагом, который их приближает к зубной клинике, боль утихает, и, когда они берутся за ручку двери, чтобы войти в царство бормашин, то боль проходит совсем. Нет её! Это называется - патологическая анестезия. Несчастный до такой степени боится врачей, что мозг подавляет сигналы болевых рецепторов. Длится подобная анестезия сутки или около того, а потом, разумеется, всё начинается сначала. Так вот, я знал человека, который помогал таким людям побороть их страхи.
Это было в семидесятых годах, и происходило в государственной поликлинике - под присмотром, конечно же, госбеза. Мой знакомый (назовем его Вольфганг, потому что это созвучно его настоящему имени, такому же вычурному и нерусскому) занимался психоанестезией - редким и до чёртиков интересным делом. Для начала он принимал всех болящих в отдельном кабинете, где не был слышен вой бормашин и лязганье клещей, бросаемых в окровавленные плевательницы. Да, к слову, от любого звука, сопутствующего зубному делу, страдающие патологическим страхом люди могут запросто грохнуться в обморок. Уронил техник на пол щипцы - готово дело, пациент без сознания. Вольфганг поначалу не расставался с нашатырем - до того как выбил себе отдельную приемную. Так вот, перво-наперво будущим своим подопечным он давал небольшой листик с вопросами и проводил с ними короткую, ни к чему не обязывающую беседу. К концу беседы, имея на руках заполненную анкету, Вольфганг мог точно сказать, берется он лечить очередного кандидата или нет. Отбор был простым и однозначным: люди на свете делятся на внушаемых и невнушаемых. С последними Вольфганг вежливо прощался и рекомендовал лечить зубы под общим наркозом. Зато если пациент оказывался внушаемым - тут-то и начиналось веселье.
Нужно было провести несколько сеансов гипноза, итогом которых становился улыбающийся, полностью анестестезированный человек, какому можно было без всякого новокаина драть коренные, чистить каналы и вообще издеваться по последнему слову тогдашней зубоврачебной науки, а он в ответ только хихикал радостно. Самыми интересными, по словам Вольфганга, были промежуточные сеансы. Особенно он любил работать с бабушками. "Сейчас, - доверительно говорил он введенной в транс бабушке, - вы увидите Христа. Вон там, за окошком, на крыше. Видите?" Бабушка ахала и крестилась: Христа за окошком она видела лучше, чем римляне в Гефсиманском саду. "Расскажите, какой он из себя, - просил Вольфганг". Бабушка принималась со смаком и в подробностях описывать то, что видела, а Вольфганг кивал и поддакивал. "Запомните это состояние, в котором вы сейчас находитесь, - говорил потом Вольфганг. - Вам сейчас хорошо, очень хорошо, вы видите Христа, он вам улыбается. Каждый раз, когда вы будете входить в зубной кабинет, вам будет так же хо-ро-шо..." После сеанса, разумеется, бабушки ничего не помнили. То есть, это их Вольфганг настраивал, чтобы ничего не помнили. А может, и помнили прекрасно, да помалкивали: семьдесят пятый год на дворе, всё-таки. Попробуй скажи кому, что Христа за окошком видала...
Я к чему всё это говорю? Так выходит, что основная цель любого врача - внушить больному оптимизм. То есть, убедить, что всё будет прекрасно, что болезнь если не прямо на глазах проходит, то пройдет в самом ближайшем будущем, и не сегодня-завтра пациент вернется к нормальной жизни. Все врачи служат именно такой цели. От психодантиста Вольфганга, который Христа за окошком показывал, и люди после такого на муки смертные шли с улыбкой. До моего ортопеда, каковой приводил любого страждущего в ступор разухабистым своим видом, а после очаровывал безукоризненными манерами. Оптимизм! Бодрое состояние духа само по себе ведет к здоровью.
Кстати, вот еще случай. Когда мне впервые в жизни продуло ухо, я спать не мог, матом ругался, ухо какой-то дрянью закапывал, таблетки все подряд жрал, и рисовало воспаленное мое воображение мне томограф, консилиум светил, мрачные диагнозы, задумчивого доктора Хауса и прочая. На третий день сходил к сельской знахарке в местную больницу. Та мне посветила в ухо лампочкой и сказала бесстрастно: "Ко мне каждый день по десять таких ходют. Болит? Угу. Ничего. Капайте три раза в день. Пройдет". И я тут же ощутил себя практически здоровым, полетел, как на крыльях, домой, и дома принялся, как и прежде, капать, жрать таблетки - но всё это уже с воодушевлением, с этаким огоньком, и, когда в ухе особенно сильно дергало, даже бранился уже не мрачно и безнадежно, а весело так, изобретательно, мол, ах ты ж, растудыть твою тудыть, какое же неприятное-то выздоровление, бога душу мать!
Прошу заметить, знахарка применила ко мне те самые три приёма. Только очень быстро, практически мгновенно, что свидетельствует о большом стаже и высоком профессионализме. Раз - заявила, что случай мой ерундовый, по десять раз на дню встречается. Два - что боль в данном случае естественна, и надо терпеть. Три - капайте, и всё пройдет. И мне действительно стало легче. Не волшебство ли? Нет, это просто скрытые резервы организма включились, от оптимистического настроя ума и общей бодрости членов.
По-моему, каждый из нас может вот так себя лечить (в хорошем смысле этого слова, разумеется). Надо только запомнить самое важное:
1) наши беды - ерунда,
2) больное состояние - это нормально, и
3) всё скоро пройдет.
И да, совсем забыл. Главное - капать три раза в день. Раньше знающие аптекари еще советовали начитывать молитву во время процедур. Теперь эту традицию забыли, а зря, по-моему. Капайте, молитесь, и выздоровеете.