Успешность - фетиш наших дней. В пантеоне крупных и мелких божков он занимает первое место. Но, в отличие от древних божеств Индии и Греции, ему мало приносить в жертву мед, вино, цветы и бычков. И не умилостивить его стихами и молитвами. Европа так дорожила душой, что вот ее-то и затребовал себе Мистер Успех. Он, в отличие от Дьявола, не сулит вечных мучений и не пугает кровавыми росписями на пергаменте, но лишь для того, чтобы не разыгралось воображение. Ведь воображение и есть его самый страшный враг. Почему? Давайте посмотрим...
Ребенок приходит в мир с распахнутыми глазами. Все животные начинают свой земной путь слепыми, и только детеныш человека кругло и перевернуто видит мир с первых минут жизни. Мир и душа вливаются друг в друга неотвратимо и беспрепятственно. Но вот первый окрик - и ребенок жмурится. Первый подзатыльник - и мир настораживает. Первое поощрение - и начинается игра в угождение. Но запреты и поощрения - не священные табу, вызывающее благоговение и трепет души, а коварные провокации, раздражающие любопытство и своеволие. Ребенок мечтает о тех днях, когда сломает запреты и получит все возможные призы. И такой день приходит. Ребенок, пришедший в мир с распахнутыми глазами, уже застегнут на все пуговицы, доволен общепринятым, играет по всем правилам и выигрывает, потому что вложил в игру самое ценное - душу. Не мудрено, что его окружает успех. Он - первый на работе, он проворен и смел, много работает, много думает, но мало задумывается и уже не мечтает, а только считает и планирует. В его работающей, как часы, психике, могут происходить временные поломки, но его всегда починят столь же успешные в своей профессиональной деятельности специалисты. "О дивный, новый мир" красавиц с упругой походкой и мальчиков-мажоров, всегда берущих первые места! Вложенная душа окупается стократ, так о чем беспокоиться?
Пожалуй, что и не о чем. Брюзжат лишь неудачники. "Перестань ворчать и начни зарабатывать деньги" - первая заповедь. "Умный, значит - богатый" - главное уравнение. "Успеть везде" - основное кредо. "Хочу быть крутым!" - единственная молитва.
Кто-то еще успеет крикнуть: "Остановите Землю, я сойду!", но успеет сойти лишь с ума. Землю закрутили, взяли в оборот. Пространство и время, из абсолютных величин ставшие относительным континуумом, мнутся, как тесто в руках домовитой хозяйки. Богов заменили "эфирные существа" журналистики, вечные истины проданы с аукциона постмодерна за бесценок.
"В игольчатых, чумных бокалах
Мы пьем наважденье причин,
Касаяся крючьями малых,
Как легкая смерть, величин..."
Что еще за "бокалы"? Какое там "наважденье причин"? Преподаватели поэтики скажут вам, что это не более чем метафоры, технические приемы стихосложения. Они изучены, классифицированы, и вы всегда можете выучить правила игры и стать поэтом не хуже Мандельштама. Но почему, когда все правила отскакивают от зубов, стихи все равно остаются зубодробительными? Где та легкость и грация, с которой стихи Мандельштама ушли вместе с ним в вечность? Почему, созданные по всем канонам стихосложения, стихи унылы и тусклы, и нет в них божественного огня, способного запалить душу. Чего же в них нет? "Души", - скажет какой-нибудь, не от мира сего, бедолага.
Но причем здесь она, ведь метафоры - это образы и не более того. А с образами можно работать, их можно кроить и перекраивать. Слова - тоже материал и не более. И, как любой материал, сопротивляется до поры до времени. Вот, например, реклама. Кто бы мог подумать, что со словами и образами можно выделывать подобные вещи! Однако получается, если верить психологам, весьма эффективно. Невообразимые для культурного уха речевые конструкты ("Сыры живые от природы!", "Лук от всех недуг!") проглатываются, не вызывая приступов тошноты. Чем искареженней фразы, тем легче они цепляются за скользкую поверхность отполированных средней школой мозгов. Поэтому слова и образы - всего лишь "штаммы", искусственно выведенные в инкубаторах культуры, и не стоит преподносить их как некое откровение или вдохновенное послание с туманных мистических берегов, - слава Богу, романтизм мы уже "проехали". Как, впрочем, и все остальные стили. Ибо постмодерн тем и хорош, что как ни крути, а крутить приходится как хочешь, и если этого не делаешь, то тебя объявят занудой и спишут быстрее, чем ты успеешь что-нибудь написать.
Какой-нибудь провинциал-острослов еще может крикнуть в запале: "Постмодерн! Постмодерн! Дайте мне определение вашего постмодерна!" Эстет из столицы хмыкнет (определения давно не в чести), но, вспомнив бойкую молодость, небрежно махнет рукой: "Постмодерн - это минимум воображения при максимуме комбинаторики!" Изящно, это еще "старая закалка" сказывается. И все же, мог бы спросить наш пытливый житель бескрайней провинции, что тогда воображение и почему комбинаторика с ним не совместима? И хотя эстетам давным-давно лень отвечать на такие вопросы, ответ из них все же стоит вытрясти. Может быть, отвечая, они вновь почувствуют вкус жизни, как человек, привыкший к концентратам, вспоминает вкус крови, неторопливо разжевывая бифштекс.
Воображение рождается из намека. Ранние символисты это знали как нельзя лучше. Воображение - это "зазор между мирами" имен и именуемых, их вечное тяготение друг к другу и вечное несовпадение. Это уже не Рай, где имена и вещи были слиты в одно, еще не Ад, куда мы так стремимся попасть. Это поиск пути, это риск, и азарт, и трепет души. Воображение, родившись из намека, остается "строгой наукой". Ошибаются те, кто считает, что "воображать" - значит предаваться бесплодным мечтаниям, или грезить, или обольщаться иллюзиями, или сочетать произвольно любое с любым. Сложный организм воображения подобен всему живому: у него свои законы, свой ареал обитания, своя пища и своя смерть. Но его не занесли в "Красную книгу" и лишь немногие заметили, как быстро вымерли единороги, русалки и дриады. Да и пожалели о них немногие. Промышленного толка от них никакого, их даже в заповедник не посадишь на потребу богатым туристам. Девятнадцатый век радостно сбросил с лица планеты обузу лишней живности, подарив веку двадцатому белую карту страны воображения. Лирики выдохлись быстрее, чем успели набрать в свои хилые легкие разреженный воздух этой опустевшей страны. Физики - по иронии - подарили миру кварки и нейтрино, но то, что вдохновляет их, ничего не говорит простым смертным, для которых остались тоскливые пространства, заселенные убогими мультяшками Уолта Диснея: зверинец одичавшей души просвещенного человека.
Но свято место не пустует, и вот, на могиле воображения, постмодерн устроил комбинаторическую тризну. Былые произведения убиты и растащены на суставы и сухожилия. Из этого материала сочленен монстр по имени "Клип". Склепанные клипы, радуясь своей вымороченной жизни, разбежались по пустыням воображения, не пугая детишек и не радуя взрослых. Как миры Эмпедокла, где все сочеталось безлюбовным браком со всем - носы с ушами, козлы с телегами, волосы с камнями - клиповые миры понеслись по орбитам комбинирования и перекомбинирования в зловещей пустоте. Особая атмосфера, окутывавшая страну Воображения и поившая своим дурманящим ароматом поэтов всех времен, разъятая на атомы и пространственно-временной континуум, уже не может вдохновить, поскольку "ни выдохнуть, ни вздохнуть". И все же стоит отловить кибернетический псевдоорганизм клипа и посмотреть, как он устроен. Уж если хватило смелости расчленять гармонии и препарировать живую плоть произведений, то почему бы не поступить так с суккубом, с живым мертвецом, Големом-клипом?
Как в зверинце Эмпедокла, в клипе фрагмент стыкуется с фрагментом без перехода. Швы ловко убраны - работали не топором, а лазером. Кажется, что части припаяны, более того, что они так и были с самого начала - сшитое мимикрирует под рожденное. Части подобраны так, чтобы играть на контрасте. Клип строится по правилу оксюморона ("умной глупости" в переводе с древнегреческого). Но "звенящая тишина" и "холодный пламень" парадоксалистов прошлого века уже не дают силы ощущений - нужны более радикальные переходы. Помимо оксюморонов, клипы подпитываются метонимиями - простыми соположениями, но и тут перворожденные "Голуби на травяном увы" не тешат взор и слух. Но соположение тем и приятно, что не надо ни о чем заботится, - как "слепил", так и "полюбил". Тем более что компьютерная графика всегда может исправить "дефицит правдоподобия" сочленений за счет "сильной визуализации": насыщенные краски, четкие линии, полные объемы, - иллюзии полнокровного существования. И вот уже реальная зелень листвы кажется бледной копией, синь неба - тусклым отражением, солнце не греет и огонь не опаляет.
Не про эти ли миражи говорил когда-то Платон? И если для него зримый мир был подражанием идеям, то не сами ли идеи вышли теперь в своей сияющей яркости, чтобы мы могли насладиться их созерцаньем? То, что во времена Платона достигалось аскезой души и "выворотом ума" (метаноей), теперь доступно каждому, стоит лишь включить телевизор. И не стоит ли рассматривать "голубой экран" как те лучезарные небеса, где живут идеи, как ставшую наконец-то прозрачной стену платоновской пещеры? И если раньше люди, лишенные воображения, были обречены на душевную слепоту и неспособность видеть красоту идей, красоту саму по себе, то теперь она из принцессы стала доступнее уличной девки. Пусть мы не видим сказочных миров индивидуально, у нас есть общий сон, общая мечта, общее воображение. Раньше люди истязали себя, чтобы увидеть божественные пределы, скитались и терпели лишения, чтобы увидеть иные земли, рисковали жизнью, чтобы поговорить с иноземцами. Теперь наше тело не должно рисковать, чтобы радовалась душа. Но радуется ли она?
Наркотики и кино - не попытки ли это гальванизировать душу, смердящий труп коей уже отравил нашу Землю хуже прочих экскрементов человечества? Кто заметит озоновые дыры, пересохшие моря, радиационные свалки страны Воображения? Кто споет последнюю песню на могильнике цивилизации? Всем некогда. Дети, пришедшие в мир с распахнутыми глазами, увидят только визжащих диснеевских уродов, кибермонстров и лакированых девиц в мини-юбках с макси-бюстами. Кто успеет, еще, быть может, зажмурится, и будет в одиночестве растить крошечный садик своего воображения. Надолго ли его хватит? Его сметут клиповые поделки, упакованные в сверкающие обертки дешевых очень дорогих рекламных кампаний. Что остается делать человеку в этой обезвоженной пустыне? Заняться преуспеванием? Куда ему "успевать" он и сам не знает, но успех, как и спешка, становятся единственной возможностью не видеть зияющих пустот души. Она ведь бессмертна, от нее не избавишься, но ее можно вложить в дело и пустить в оборот. Она, как и все остальное, может стать товаром, надо только отнестись к ней не как к драгоценности, а просто как к вещи, имеющей цену. И тут уже не нужен Дьявол, он тоже из тех времен, когда было воображение. Он сам пущен на распродажу и пользуется бешеным спросом. А "Великие Четыре Последних" - смерть, Страшный суд, Ад и Рай - сериал для дошкольников! Если же еще вдруг и дернется что-то около сердца, то вам быстро и популярно объяснят, что это "только кино, и не более".
Воланд и тот был удивлен: "Чего ни хватишься, ничего у вас нет". Действительно, души - нет, воображения - нет, за то есть "механизм воображения", есть "продукты воображения", есть "психика как совокупность механизмов" и человек как кибернетическая система перераспределения энергии и информации. Кибер-система, функционирующая максимально успешно, - предел мечтания современной цивилизации. Об этой системе заботятся, ее кормят и поят, моют и одевают, ей даже позволяют "отправлять религиозные обряды" (почему бы нет, главное - не воображать, что это нечто большее, чем обряд), ее потом сожгут или закопают, странно, что не пустят на сннтетическую пищу или удобрения. Вы еще не верите, что это - Ад? Хотя, впрочем, слово "вера" тоже из лексикона жителей страны воображения. Кибер-системы не умеют верить, если им не хватает информации, они просто пребывают в неопределенности: "У меня на этот счет еще не сложилось определенного мнения", - скажет образованный человек.
Все ли так безнадежно для последних аборигенов "затерянного материка"? Нет, конечно. Как все симулякры, как все созданное, клипы рассыпятся, фабрики грез закроются и кинематографические ленты истлеют. А детеныш человека снова придет в мир с распахнутыми глазами.