"Это так интересно, это так интересно..." - твердила, как сломанная кукла, моя визави. Мы сидели за столиком кафе в Шереметьево, ожидая посадки на самолет до Адена. У меня в душе тоже назойливо наигрывал мотивчик, но его лейтмотивом были слова: "Как это глупо, как это глупо...".
Сказать, что я не люблю авантюры, - это ничего не сказать. Я их ненавижу. С тех пор, как я себя помню, - а помню я себя лет с трех - я была воплощением положительности. Я дисциплинированно ходила в садик, слушалась родителей, воспитателей, а потом учителей. Всегда готовила уроки, а когда поступила в МГУ, то благополучно миновала все искусы студенческой жизни. Как-то само собой вышло, что еще в аспирантуре я стала работать в одной из фирм по размещению наружной рекламы и за несколько лет сделала головокружительную карьеру. Я работала ради самого процесса, получая от него, как и от университетских штудий, огромное удовольствие, а не ради чего-то другого - денег, честолюбивых планов или любви начальства. И это удовольствие было, видимо, настолько сильное, что ни мужчины, ни светские вечеринки, ни прочие виды женских удовольствий, не шли с ним ни в какое сравнение.
Но и "на старуху бывает проруха". Мне предложили провести мастер-класс по рекламному бизнесу у черта на куличках, в Адене, когда-то столице Южного Йемена. Он и тогда-то был по климатическим и прочим условиям почти "мертвой зоной" для европейцев, а теперь - после объединения Южного и Северного Йемена в одно государство со столицей в Сане - стал и вовсе забытой Богом "дырой". Но мой шеф знал на какой струне моей души сыграть: когда-то я была там с моими родителями и три года экзотической жизни так запали в мою детскую душу, что и теперь - невзирая на всю понимаемую авантюрность затеи - у меня холодели пальцы, когда я думала, что могу снова увидеть желтые безрадостные пейзажи рая моего детства.
Помешивая трубочкой тающие льдинки в стакане с гранатовым соком, я смотрела на пунцовые пятна, - словно она размазала по щекам гранатовый сок, - ярко выступающие на скулах моей напарницы. Хрупкая, маленькая, рыженькая, она походила на котенка или тепличное растение, привыкшее к строго определенному климату. Не представляя ни трудностей, ни радостей, которые нас ожидали, она была охвачена лихорадкой возбуждения, предвкушая то, что существовало лишь в ее воображении. Она была моей правой рукой, моей тенью, бессменной помощницей, но где-то на дне ее восторженной и преданной души маленькой холодной змейкой свернулась неистребимая зависть, иногда помимо воли превращая ее почти всегда расширенные зрачки в два острых буравчика.
Я плохо переношу самолет. Может быть потому, что он представляется мне как бы самой авантюрностью. Даже море по сравнению с небом кажется надежным. Парение же над облаками внушало мне постоянный страх упасть и разбиться. И каждый раз, когда я прижималась лбом к нагретому солнцем иллюминатору и видела облачные замки и гроты, расчерченные карты полей и дорог, бриллиантовые россыпи огней ночных городов, мне казалось, что я посягаю на привилегию божеств. И что за это меня ждет кара богов. Поэтому я мысленно просила у них прощение, но тревога - подспудная, и оттого неустранимая, - оставалась.
Несмотря на все мои страхи, самолет благополучно приземлился. И я, как бывает в момент пробуждения от ночного кошмара, тут же позабыла про свою тревогу и кару богов. Мы шагнули на трап, как в печку. Жар аденского полдня мгновенно охватил нас, и я увидела испуг в глаза моей спутницы. "Здесь всегда так жарко?" - шепнула она мне на ухо, словно боясь, что жар выпьет всю влагу из ее розовенького ротика. Я кивнула, говорить мне не хотелось. Воспоминания захлестнули теперь не только мою душу, но и мое тело, которое трепетало каждой своей клеточкой.
С полчаса мы промаялись на таможне, больше походившей на ад: арабские гортанные крики, резкие запахи, духота и толчея. Пробираясь среди баулов, тюков, невероятных по окраске и величине чемоданов, мы поскальзывались на арбузных семечках, которыми был заплеван весь пол и страшно, просто страшно хотели пить. Я проклинала всеми известными мне словами переводчика, который должен был нас встретить и проводить до места нашего жительства. Мое разгоряченное - в буквальном смысле - воображение рисовало уродливого старика, которого по пути в аэропорт прихватил приступ ревматизма. Продравшись к таможенникам, я стала объяснять на английском, что нас должны встретить. Арабы мрачно пожимали плечами, их короткие реплики и жесты говорили только об одном - они страшно заняты, и лучше к ним не приставать.
И вдруг моя почти уже умиравшая рыжекудрая куколка вскрикнула и, толкнув меня в плечо, кинулась в толпу. Я обернулась и увидела, как она упала в объятья красавца-араба. "Господи, - мелькнула у меня почти паническая мысль, - тепловой удар!" Но все кончается хорошо не только в сказке: молодой человек с арабской наружностью оказался нашим запропастившимся переводчиком. Долго и горячо извиняясь и оправдываясь, он подхватил два наших чемодана и, что-то горланя и расталкивая народ, вывел нас из здания к машине. Ах, когда мы оказались в кондиционированном салоне, слабо пахнущем плюшем и сандалом, я почувствовала себя так, словно скинула не туфли, а десять лет жизни.
Моя "Рыжая Тень" (так за глаза называли мою помощницу на работе) - у которой было нежное имя Маша - пила тоник, ахала и вскрикивала, глядя в окно, но скоро замолкла и уснула, свернувшись клубочком на заднем сидении, обняв мою сумку. Я же - сидя рядом с водителем - поддерживала разговор. Его звали Александр, что сильно меня позабавило. Оказалось, что он полукровка - араб по матери и русский по отцу, родился и какое-то время жил в Адене, потом, когда его мать умерла, поехал с отцом в Питер, закончил там Университет, но ностальгия взяла свое, и он устроился переводчиком при Посольстве. Около года ездил по стране, а теперь - он посмотрел на меня и засмеялся, блеснув белоснежными зубами, - будет ассистировать Звезде Шибама. "Кому?" - переспросила я. "Да Вам же, конечно!" - засмеялся он снова. "А что такое Шибам?" - "Это город такой, в Йемене, я там был с археологической экспедицией". И он пустился расписывать красоты Шибама.
Нас устроили в квартирке из двух комнат в странном здании, на местном жаргоне называвшемся Трилистником. Словно три отдельных дома срослись в один, образовав нечто похожее на лист клевера. Первые два дня мы почти никуда не выходили - ели, спали, разбирали вещи, большая часть которых пришла с багажом только на следующий день после нашего приезда, репетировали приветственную речь и перебирали необходимые (как говорила Маша) "наглядности": графики, слайды и прочее.
На третий день около шести вечера зашел Александр, которого мы на арабский манер уже называли между собой Эскандером, и предложил свозить нас в Кратер на экскурсию и, заодно, за покупками.
И вот мы уже в Кратере. Для меня этот район - сердце Адена, пульсирующее сложной, чужой для европейца жизнью. Узкие улочки, магазинчики, лавки и крошечные лавчонки, просто латки под навесами и без оных - дух торговли царил в каждом закоулке, он пропитал собой даже стены домов, и мне казалось, что он поднимается, клубясь, к черным бархатным небесам. Ему пели славу басы терпких запахов жареного кофе и кукурузы, легкие трели аромата жасмина, сложные контрапункты душистых "мелодий", вырывающихся из открытых дверей. Мы с Машей, одетые в белое, в черных очках и широкополых шляпах, - нежные пэри мусульманского рая, - производили на мужское население сильнейшее впечатление. Молодые мужчины скалились, арабчата набегали стайками, теребя то за шарф, то за рукава блузы, пытаясь дотронуться до руки. Мы сначала сторонились и прятались за Эскандера, но потом вошли во вкус и стали улыбаться в ответ, а Маша даже милостиво кивать налево и направо.
А наш молодой гид блистал красноречием. Его почти литературная русская речь оттенялась несколько гортанными обертонами, что делало ее особенно выразительной. Идя между нами и оборачиваясь то к Маше, то ко мне, он подчеркивал свою речь выразительными жестами. Его удлиненные кисти рук с тонкими, чуткими пальцами вспархивали, как птицы, делая то грациозные круги, то резкие виражи. Иногда он наклонялся ко мне слишком близко, и его дыхание опаляло мне щеку и шею. И я не могла понять, почему в эти мгновенья у меня начинало сладко ныть под ложечкой. Когда же он, пропуская нас вперед, дотрагивался до моей руки или проводил ладонью по талии, у меня по телу пробегали мурашки.
В одной из лавок мне приглянулся серебряный браслет. Эскандер звонко и весело, сверкая зубами, торговался со старым арабом. Тот уперся, но когда узнал, что "белая леди" - из Москвы, заулыбался и, повторяя "Москоу, Аден, френдс, френдс", уступил его чуть ли не в полцены. Когда же пальцы Эскандера сомкнулись, вторя контуру браслета, на моем запястье, давно забытый образ вдруг ярко расцвел перед моими глазами: арабский мальчик с длинными черными кудрями дерзко смотрит на белую девочку, поливающую в палисаднике кустики белых лилий. Мальчик стоит и смотрит до тех пор, пока девочка не спрашивает его: "What do you want?" И тогда мальчик несколько раз резко прикасается ладонью к своим губам и повторяет: "Kiss! kiss!". Девочка какое-то время стоит в растерянности, а потом, как вспугнутая птица, убегает в дом.
Этой девочкой была я.
Побродив немного и прикупив еще какую-то мелочь, мы зашли в маленькое кафе выпить папайи. Смакуя сладковатый, нежный сок, я посматривала на сидевших за другими столиками, вспоминая, как сидела вот так же здесь когда-то с родителями, и не очень прислушивалась к беседе. Разговор просачивался в мои грезы тонкими струйками, такими же нежными и ароматными, как вкус папайи. Но вдруг одна фраза выбилась из этой ласкающей атмосферы, резанув слух. Это моя "Рыжая Тень", влюбленно смотря на Александра, нервно хихикнула: "Светлана - айсберг, понимаете, - она понизила голос, - во всех отношениях. Холодная, загадочная, никогда не знаешь, что у нее на уме. Она очень умная, но у нее холодный ум. Мы вместе уже пять лет, а она ни разу не влюбилась. Понимаете, - она взмахнула рукой, - то, что видят все, это только малю-юсенькая пимпочка айсберга..." Я обернулась и нахмурилась. Маша осеклась. Эскандер улыбался, как и прежде, безмятежно, но его взгляд стал напряженным. Если бы Маша знала, что эта ее "малю-юсенькая пимпочка" и впрямь станет вершиной айсберга, о который, как несчастный "Титаник", разобьется наша трехместная шлюпка...
Но вот приятное безделье закончилось, и начались занятия. Эскандер был великолепным переводчиком - добросовестным и внимательным. Мягкий юмор и изысканные манеры делали его очень приятным собеседником. Но больше всего меня интриговало в нем сложное переплетение русского и арабского темпераментов, которое каждый раз неожиданно высвечивало новые грани его ума и чувств. И когда мы сидели по вечерам втроем за чашкой кофе, обласканные теплом йеменской ночи, мне казалось невероятным, что этот юноша с точеными чертами лица, такими тонкими изящными крыльями носа и миндалевидными темными глазами под тенью длинных ресниц, когда-то ходил но набережной Невы, и на его нежных губах таял ноябрьский снег. Мы болтали о том, о сем, а когда Маша - устававшая сильнее нас за день в этом влажном и жарком климате - уходила спать, на какое-то время воцарялось молчание. И с каждым нашим очередным разговором мне казалось, что оно электризуется все сильнее и сильнее какими-то невидимыми энергиями. И каждый раз после него мы - как в омут головой - отважно бросались в какие-то столь же неосязаемые для постороннего (если бы таковой был) разговоры, текущие как бы внутри тех явных фраз, которые мы произносили. Этот неслышный разговор ткался из взглядов, недомолвок и намеков, невольного нервного поигрывания пальцами, поворота или наклона головы - всего того, что составляет непередаваемую ткань отношений двух неравнодушных друг к другу людей.
Я сказала "неравнодушных" и это и впрямь было так. То ли дело было в его всегда предупредительном отношении ко мне, то ли в моих воскресших детских грезах, но я чувствовала, как во мне словно начали оттаивать источники чувств, долго и безнадежно бывшие подо льдом. Моя душа, как подснежник, робко потянулась к этому новому яркому чувству. И Эскандер не мог не видеть, как почти магически действует на меня его присутствие.
Обычно он провожал меня из Университета до дома, потому что белой женщине не рекомендовалось появляться на улице без сопровождения. И как-то случилось так, что я предложила ему пообедать вместе с нами. Но Маши дома не оказалось - в записке она предупреждала меня, что до вечера пробудет у своей приятельницы, с которой недавно познакомилась и которая жила двумя этажами ниже (она приехала вместе с мужем и томилась от безделья, пока муж отбывал свою "трудовую повинность"). Так что я оказалась в несколько неожиданной для меня роли. Эскандер восхищался моими кулинарными способностями и попутно предлагал то рецепт приготовления котлет из каракатицы с говядиной, то способ выпечки домашнего хлеба.
Когда же я стала варить кофе, он вдруг, подойдя сзади и страстно прильнув ко мне всем телом, сказал: "Звезда Шибама, ты пахнешь морем и медом". И провел губами по моей шее. Словно ток пробежал от одного тела к другому, и тела напряглись, но для него это было напряжением желания, а для меня... напряжением сопротивления. Я рванулась из его рук и, уже почти вырвавшись, увидела его глаза (так похожие на глаза того арабского мальчика за заборчиком палисадника), в которых вспыхнули обида, удивление и, что поразило меня больше всего, ярость. Меня трясло, кажется, я пробормотала "извини" и, схватив турку, из которой густой пеной убегал кофе, добавила: "Пойдем, пойдем в комнату...".
Но он не шел. Остановившись в дверях и обернувшись, я увидела, что его колотит дрожь. "Звезда Шибама, - тихо и страстно прошептал он, - ты горяча, как пламя, сильна, как пантера. Посмотри в мои глаза - разве не видишь в них огня моей любви? Как цветок тянется к солнцу, моя душа тянется к твоей душе. Я не сплю, не ем, я закрываю глаза и вижу зарево твоих золотых волос, зеленые омуты твоих глаз. Я мечтаю дотронуться до тебя и умираю, когда не могу этого сделать. Но, когда судьба дарует мне это сладкое счастье, я тоже умираю... Умираю от восторга и боли. Светлая пэри, ты не можешь хотеть моей смерти!" Его шепот перешел в стон мольбы, но в нем слышалась властная сила. У меня все помутилось, ноги стали ватными, и я прижалась спиной к косяку двери, еле стоя на ногах. Видя это, мой соблазнитель медленно протянул ко мне руку, чуть дотронувшись до плеча. Его глаза гипнотизировали меня. Я чувствовала, что у меня нет ни воли, ни сил противостоять его влечению. Словно защищаясь, я поднесла свою руку к губам. Видимо, он понял это иначе, и сделал такое же движение. Он думал, что это жест согласия. А во мне - во мне воскресла та маленькая девочка, которая когда-то растерянно смотрела в напряженные глаза арабчонка. И эта девочка вдруг испугалась - как и тогда - и я услышала, как она сказала: "Нет!" И я механически повторила вслед за ней: "Нет, Александр, нет!"
Он промолчал: я видела, каких трудов ему стоило взять себя в руки. Обед закончился более чем натянуто. Но, уходя и прощаясь, Эскандер вдруг мотнул головой, как арабский скакун, и сказал: "Ты не айсберг, Звезда Шибама, ты - спящий вулкан. Но я не стану тревожить твой сон. Может быть, он полон жутких монстров, которым лучше не видеть дневного света". У меня отлегло от сердца, и я тоже, тряхнув головой, ответила: "Может быть я - спящая красавица и мой сон полон роз, но ты, юный витязь, слишком молод и нетерпелив. Но не грусти, у тебя будут другие, далеко не "спящие" красавицы". И опять я увидела, как в его глазах тусклым огнем полыхнуло упрямое напряжение. Мы пожали друг другу руки, и он задержал мою руку в своей: "Будет минута, когда ты попросишь о моем прикосновении, но будет поздно". "Нет, - беспечно зареклась я, - милый Александр, такого не будет."
Словно захлопнулась крышка волшебной шкатулки и магические звуки, вдруг зазвучавшие в моем сердце, снова умолкли. Его откровенное желание, которым он рассчитывал сломать мое последнее сопротивление, все испортило. Я замкнулась и даже подтрунивания Маши, что, дескать, я стала лунатиком от любви, не помогали. Невидимый разговор между мной и Эскандером оборвался, я вновь стала самой собой - собранной, отстраненной, увлеченной работой бизнес-леди. И все же когда я увидела, что Эскандер стал открыто и беззастенчиво флиртовать с "Рыжей Тенью", мое сердце болезненно сжалось. И чем дольше это продолжалось, тем больнее мне было.
Наши "гастроли" подходили к концу. Через два дня нам нужно было улетать домой. На прощание Эскандер пригласил нас на "подводную прогулку". Он так ярко живописал коралловые заросли, полыхающие голубыми огнями, пестрых коралловых рыб, облака мальков и темные, быстрые молнии барракуд, а Маша так по-детски хлопала в ладоши, что я не могла отказаться.
Я не люблю авантюры. Теперь же я понимала, что Эскандер с какими-то своими целями впутывает нас в весьма сомнительное предприятие. Но он улыбался так невинно, так искренно радовался нашим будущим восторгам, что я не заметила, как все произошло, и мы уже тряслись в "уазике" по побережью, поросшему клочками выжженной растительности, подъезжая к кромке спокойного моря.
Был штиль. Море лежало перед нами огромной зеленоватой медузой, блестя на солнце так, словно его поверхность была смазана жиром. Пока Эскандер разгружал снаряжение и договаривался с арабами насчет лодки, мы с Машей бегали по мелководью, поднимая золотые россыпи брызг. Эскандер тем временем препирался с заупрямившимися арабами, которые начали взвинчивать цену за лодку. "Хамса ашара! Хамса ашара! - доносились до меня их настойчивые крики. Видимо, они хотели пятнадцать долларов. Наконец, торг закончился, и мужчины столкнули лодку на слепящую гладь. Она плавно качнулась, как покачивает бедрами томная женщина, и Эскандер помог нам с Машей погрузиться в ее пахнущие нагретым деревом объятья. Оставшиеся на берегу фигурки арабов, шоколадно-пепельные, в ярких юбках, махали нам поднятыми вверх руками и кричали во все горло: "Русиш мадам!"
Лодка медленно плыла, тихонько покачиваясь, и ее плавное скольжение, словно ласковые руки матери, сгладило мои тревоги. Я подумала, что только в мой извращенный бизнесом ум, циничный и расчетливый, могла придти идея, что Эскандер что-то затеял. Он и Маша смеялись так белозубо, так заливисто, солнце сияло так безмятежно, что душа моя разнежилась, и я задремала, слушая тихие всплески весел. Сквозь полусон я слышала голос Эскандер: "Во-он полуостров. Мы плывем к его мысу. Вы сейчас переодевайтесь, тут под нами - коралловые подводные рифы. Близко к ним не подплывайте, руками не трогайте, далеко не расплывайтесь. Плывите, придерживаясь рифа. Я подгоню лодку поближе к мысу и поставлю на якорь. Буду ждать вас там".
Снаряжение наше было более чем легким: маски, трубки и ласты. Вода была такой теплой и прозрачной, что казалась сильно сгущенным воздухом. Мы с Машей после нескольких не очень удачных попыток освоили ныряние, когда надо было придерживать дыхание, а потом, всплыв на поверхность, резко выдыхать, чтобы вода, залившаяся в трубку, не попадала в горло. Само ощущение растворения в плотной, мерцающей зеленовато-золотистыми переливами, водной толще было фантастическим. Я так увлеклась, что не замечала времени, воображая себя то птицей, то рыбой, то русалкой, осматривающей свои подводные владения. То, что времени прошло уже много, я ощутила, когда почувствовала усталость в мышцах рук и ног. Только тут я заметила, что Маши нет. Выплыв на поверхность и сняв маску, я увидела, что солнце сильно переместилось к западу и на фоне синего неба две темные фигурки машут мне руками - это были Маша и Эскандер. От маски и соли у меня уже сводило губы, я чувствовала себя такой уставшей, что еле доплыла до скалистого отвесного берега мыса.
Вот тут-то и настигла меня "кара богов". Даже в штиль выбраться самостоятельно на берег было невозможно: острые ракушки облепляли и без того острые выступы скалистого берега. Каждый раз, как только я пыталась приблизиться к нему, меня относили прибойные волны, сильные даже в такую тишь. Маша тянула мне руку, но у нее не хватало сил, чтобы вытянуть меня на берег. А Эскандер смеялся, смотря на наши беспомощные попытки.
Я же так устала, что не могла даже выговорить его имени.
- Александр! - Маша выпрямилась и посмотрела на Эскандера. - Да помоги же ты мне наконец!
--
Я? - картинно переспросил он, прижимая руку к груди, - но зачем? Эта златокудрая русалка обойдется и без нас. Посмотри, как нравится ей плескаться в пене прибоя.
--
Боже! - заметалась Маша рыжей тенью, то протягивая мне руку, то кидаясь к нему, - да что с тобой такое? Ты невыносим! - она била его ладошками по груди и уже почти рыдала.
--
Не роняй алмазы слез, нежная пэри, - продолжал свой театральный стиль Эскандер, пытаясь ее обнять, - Она же, в конце концов, не айсберг - не растает. А мы с тобой очень хорошо проведем время и без нее. Ведь тебе хочется именно этого, светолоокая Звезда Шибама!
Услышав это, я окончательно лишилась сил. А он, схватив Машу в охапку, стал целовать ее в губы, шею, грудь до тех пор, пока она не обмякла под его ласками. Я видела, что они что-то говорят друг другу и, собрав последние силы, крикнула:
--
Эскандер, это глупо! Глупо так мстить! Простите же меня!
--
А-а, тебе плохо?! - в запале закричал он, чуть отстранив прильнувшую к нему Машу. - Плохо?! Прощенья просишь?! Поздно! Слишком поздно!
- Как ты можешь так! Как ты можешь! - растерянно твердила Маша, пытаясь заглянуть ему в глаза. Но он смотрел на меня. Тогда она стала выпутываться из его рук, что-то бормоча.
--
Маша! - мой мучитель снова властно притянул ее к своей груди. - Что она тебе? Ты же всегда была ее "Рыжей Тенью" (я как-то рассказала ему об этом прозвище и теперь поняла, как просчиталась, так ему доверившись.). А ты такая прекрасная, нежная...
Услышав прозвище, Маша обиженно рванулась из его рук, но он силой удержал ее, успокаивая ласками и поцелуями. Он что-то шептал ей на ухо, и она перестала сопротивляться.
Я же, отплевываясь и откашливаясь, не знала, как мне быть и что делать. Растерянно озираясь, я видела только острые выступы мыса да зеленую гладь моря. И еще я видела, как засияли глаза Маши, как они медленно закрылись, как у нее подогнулись колени, и она позволила Эскандеру опустить себя на берег. Я видела, как слились их тела, слышала их стоны и слабела все сильнее. Но когда их дыхание стало ритмичным и частым, что-то произошло и со мной, словно и во мне открылось новое, другое, второе дыхание. Я решилась отплыть от берега и только тут увидела лодку, которую прибило волнами к берегу с другой стороны мыса. Доплыв до нее, я после нескольких неудачных попыток, перевалилась через борт, и вот тут-то во мне словно прорвалась плотина. Давно я так не рыдала... И чем сильнее были рыдания, тем громче и отчаяннее мне хотелось рыдать... А потом на меня словно накатила теплая волна, я затихла, перевернулась на спину и мой взгляд утонул в иступленной синеве неба. И я почувствовало, как в моей груди, где-то в области солнечного сплетения, вдруг пробивается жаркое, неизвестное мне доселе чувство. Оно разрасталось, растекаясь по телу горячими, пульсирующими волнами. Огромное солнце пылало во мне, солнечные энергии бесились в каждой клеточке тела, и мне казалось, что я излучаю тепло и свет. Я и впрямь из айсберга стала звездой, сияющей звездой.
Я была так захвачена этим ощущением, что забыла про любовную парочку, забыла, кто я и где. Мне казалось, что ко мне сплылись нереиды - дочери Океана - и поют своими сладострастными голосами песни любви. Я очнулась, только когда увидела наклонившееся ко мне, сияющее удовольствием личико Маши. Она пыталась изобразить тревогу на своем лице, когда говорила, как они испугались, не увидев меня, но ее лицо могло изобразить только удовольствие. Она думала, что я буду злиться, но я была словно в другом мире.
Эскандер молчал. Я тоже молчала. В молчании мы погрузились в поджидавший нас "уазик", который, судя по всему, ему сюда перегнали арабы. Только тут я поняла, почему они запросили тогда больше. Маша пыталась сгладить молчание, которое казалось ей неловким, и всю дорогу до дома что-то щебетала.
Что было дальше? Я плохо помню. Весь следующий день, разбитая и обгоревшая, я провалялась пластом дома. Маша хныкала, просила у меня прощенье, говорила, что с первого же взгляда влюбилась в Эскандера, но боялась это показать, поскольку он начал ухаживать за мной. Сказала, как обрадовалась, когда увидела, что у нас "не сложилось". И что у нее совсем помутился ум там, на берегу. Даже если бы я и держала в сердце обиду на Машу, я бы ее, конечно же, простила. Но ничего подобного в моем сердце не было. В нем пели нереиды, и сияло жаркое йеменское солнце.
Эскандер больше не появился, ни на этот день, ни на следующий. Нас уже ждала машина, чтобы отвезти в аэропорт, а Маша все надеялась, что он придет. Но он не пришел и к нашему отлету. И я, уже в самолете, утешая Машу и проводя ладонью по ее рыжим, сильно выгоревшим, волосам, шептала: "Звезда Шибама, ты пахнешь медом и морем". Маша недоуменно смотрела на меня, а я смотрела в окно, туда, где ликующе сияла голубая ртуть южных небес.