На папиных похоронах все чувствовали себя неуютно. С одной стороны - собрался весь цвет отечественной науки, все хотели сказать о покойном что-то хорошее, а с другой - говорить-то было не о чем. В двадцать отец считался молодым гением, в тридцать - подающим надежды, в сорок - стоящим на пороге открытия. Ну что, постоял он на этом пороге, потоптался, ноги вытер - и ушел. Проще говоря, послал науку к чертовой бабушке, переехал в домик на краю географии и занялся пчеловодством. В котором, надо сказать, тоже не особо преуспел.
Поэтому говорили о нем очень обтекаемо. Мол, много работал, отдал всего себя науке. Это не совсем правда. Нет, я помню, как отец каждое утро (пока не переключился на пчел) запирался в своем кабинете, а каждый вечер выходил из него усталый. Но я-то в курсе, чем именно он там занимался. Уезжая бортничать, он отдал мне свой комп, даже не удосужившись почистить винчестер. Так что все его научные изыскания я видел: и пару гигов детективов всех времен и народов, из тех, что издаются в мягкой обложке, и кучу игр-стрелялок, в которых отец действительно достиг небывалых высот и побил все мыслимые рекорды.
Еще говорили о том, каким он был прекрасным мужем и отцом. Заметьте, говорили это не мы с мамой. Хотя, опять же, назвать это ложью было бы несправедливо. До моих двенадцати лет все так и было. А потом... Знаете, когда я только узнал, что отец умер, я даже немного порадовался за маму. После того, как отец "встал на пороге открытия", он сделался просто невыносимым. Мама вставала в шесть, чтобы приготовить ему завтрак "по всем правилам". Он просто выходил из себя, если овсянка была не той температуры, вафли недостаточно или слишком пропечены, а фрукты нарезаны неидеальными кубиками. И с одеждой то же самое. Вот зачем нужна идеально выглаженная свежая сорочка, костюм только что из чистки и галстук строго определенного цвета, если все равно весь день сидишь и играешь в стрелялки?
При этом он считал стиральную и посудомоечную машину мамиными прихотями. И та и другая появились у нас на кухне только когда я сам стал зарабатывать.
И самое неприятное было даже не это. Понимаете... даже не знаю как сказать-то... Он ничего не хотел. Жил без аппетита. Его ничего не интересовало (кроме стрелялок и степени прожарки вафель на завтрак), он ничему не радовался, ничего не хотел. Одно время мама пыталась как-то расшевелить отца. Звала его куда-то, записывала на какие-то мастер-классы типа лепки из глины и приготовления суши. А он каждый раз говорил, что дело своей жизни уже сделал, а теперь хочет немного отдохнуть. Просто уже интересно, что он считал делом жизни.
Когда поминки закончились и все ушли, мама села перелистывать папку с отцовскими "достижениями". Мне кажется, у нее это уже что-то типа невроза, она ищет в папке доказательство того, что ее подъемы в шесть утра, ее одинокие походы в кино - все это было не зря.
Но папка эта - хилое утешение. В начале там много статей отца из каких-то сомнительных научных журналов. Если бы он был не ученым, а писателем-фантастом, стал бы знаменитостью уже тогда. Сплошной радужный бред. И апофеоз всех трудов - интервью в глянце, посвященное выходу книжки. Говорят, за интервью заплатило издательство, чтоб продать хотя бы часть тиража.
Мама благоговейно гладит пальцами вырезку с интервью, а мне противно. Я помню его почти дословно. Все в лучших традициях желтых газет: оказывается, люди с песьими головами вполне себе существовали. Но в иной реальности. А потом мы перешли всем скопом в нашу реальность - и - хоппа, от псеглавцев остались только смутные воспоминания в виде легенд. Так вот, если мы научимся сами эти реальности по своей воле менять, то тогда наступит всякий рай на земле и проблемы кончатся все и у всех. Ну детский сад же!
Я вздохнул и ушел к себе. В почтовом ящике лежало три письма от тех, кто сегодня был на похоронах. Все как под копирку. "Соболезную, бла-бла-бла, такая утрата, бла-бла-бла, давайте встретимся - есть вопрос". О как! Интересно, что им от меня надо. Боятся, что бедный сиротинушка пропадет один? А где они были раньше, когда папа выращивал пчел, а будущий сирота кормил его, маму и себя? И не плохо кормил.
Четвертый отцовский коллега письмо посылать не стал, а пришел лично. На ночь глядя, без звонка. Потребовал, чтоб я его немедленно выслушал. Сказал, что у него есть странная, но интересная информация.
Действительно, чего уж там. Письмо с потертыми сгибами. Только не от отца, а от этого чудика самому себе. Цитирую дословно: "Сейчас ты не поймешь, за что должен быть благодарен профессору Бауму, но поверь, что если бы не он - не было бы ни тебя, ни этого мира". Баум - это мой папаша покойный и есть, собственно говоря.
Незваный гость пытался у меня выяснить, знаю ли я что-нибудь про эту записку. Нет, все логично: он написал себе про моего отца, а знать должен я.
Как клещ вцепился: спрашивал чуть ли не о каждой минуте того дня, которым эта записка помечена. А я что, дневник веду? Мне тогда двенадцать лет было. Мелкий был. Нет, ну когда вот так допрашивают, как фашисты в кино, начинаешь, конечно, что-то вспоминать. Мы в тот день с отцом хотели на футбол сходить. Давно планировали. А я заболел. Грипп, ничего такого. Тогда как раз какой-то новый грипп ходил, все думали, будет большая эпидемия - а он быстренько кончился, ну там пара старух на другом конце мира померла - так все газеты шум подняли, мол, спасайся, кто может. Ну вот я и заболел. А отец так испугался, закричал "Я не должен этого допустить!" - и к себе в лабораторию побежал. Сидел там до вечера, а потом пришел, на диван лег, и с тех пор - только стрелялки. Так на футбол и не сходили.