Уже на пороге Бельбасов спохватился, что нужно захватить подарок для Ильи.
- Кира, солнышко, подай мне, пожалуйста, голубой свёрток. Он в кабинете на столе.
Ожидая в прихожей, Бельбасов вдруг вспомнил свой сегодняшний сон и в который раз поразился прихотливой и таинственной игре подсознания. Снилось ему, будто он со связанными за спиной руками стоял на продуваемой ветром площадке, по бокам его возвышались два рослых человека в старинной военной форме. Ещё один военный, в треуголке, в тёмно-зелёном мундире с золотыми галунами, находился напротив и зачитывал что-то по бумаге. Ветер уносил его слова, и можно было разобрать только обрывки: "...согласно вышеназванному артикулу воинского устава... высочайшей волею приговаривается... привести не медля". Невдалеке от читающего офицера Бельбасов заметил зловещую деревянную конструкцию в виде буквы "Т". На перекладине покачивалась верёвка, оканчивающаяся петлёй, а в аккурат под петлёй имела место деревянная бочка и пара высоких то ли табуретов, то ли скамеек. Увиденное ему очень не понравилось. Потом из-за спины Бельбасова вышел священник, страшный, волосатый, с волчанкой на носу, одетый во всё чёрное. Он торопливо что-то пробубнил, сунул в лицо Бельбасову медный крест, и тот послушно его поцеловал. Тут же размеренно и мощно начал бить огромный барабан. У Бельбасова заложило уши от этого непереносимого грохота, он мучительно сморщился, хотел что-то крикнуть, но не успел. Сзади на его голову уже напяливали мешок. На этом сон обрывался. Ну, и что бы вся эта чепуха могла значить?..
Когда жена принесла свёрток, Бельбасов торопливо чмокнул её в щёку, сунул свёрток в портфель и устремился к выходу.
На улице его встретил трескучий мороз и сухая снежная крупа, немилосердно впивающаяся в лицо. Нос мгновенно заиндевел, а облачка пара изо рта, казалось, тут же оседали на щеках ледяной коркой. Бог мой, ну и зима! Говорят, таких морозов не было 50 лет. Светопреставление! И хотя конец света, вроде бы, благополучно миновал, Гватемала стоит на ушах от радости, но в средней полосе России, похоже, всё ещё только начинается. Того и гляди замёрзнут хляби небесные, обрушатся на головы беспечным, задавят ледяными глыбами, и вот тогда, господа-граждане, всему настанет каюк. Или, как принято нынче говорить, - писец.
Бельбасов медленно пробирался по узенькой тропинке, в которую превратилась пешеходная дорожка, то и дело оступаясь, шипя под нос ругательства, балансируя руками. Его коротенькая, плотная фигура в чёрном долгополом пальто напоминала пингвина, уныло бредущего среди антарктических снегов и отчаянно размахивающего плавниками. На пути его оказалась крошечная женщина в стёганой зимней куртке. Она бодро орудовала фанерной лопатой, что-то мурлыкала себе под нос и ничего вокруг не замечала. Снег, словно взрезанный форштевнем океанского лайнера, расходился от неё двумя гигантскими бурунами. Это была местная дворничиха, то ли таджичка, то ли узбечка. То ли Салима, то ли Суламифь, то ли Сулико - Бельбасов так и не смог запомнить имени. Она с мужем и тремя черноглазыми, вечно орущими мальчишками ютилась в полуподвальной комнатке. Когда она приостановила своё движение, чтобы поправить сползший на самые глаза капюшон, Бельбасов юркнул вправо, в надежде благополучно миновать препятствие, и в следующую секунду получил мощный заряд снега прямо в физиономию.
- А, чтоб тебя! - не сдержавшись, выругался Бельбасов и стал вытираться свободной рукой, втайне опасаясь вместе со снегом стереть с лица нос, потерявший всякую чувствительность. Приведя себя в порядок, он обнаружил, что Суламифь-Сулико смотрит на него во все глаза, рот приоткрыт.
- Зачем, зачем... Глазами нужно смотреть, дорогуша. Что ты, в самом деле, как экскаватор.
Засим, не выслушав ответа, проследовал далее. Его неприятно кольнуло, что в разговоре с дамой, пусть дворничихой, пусть таджичкой-узбечкой, он позволил себе обращение "ты". Он считал себя вежливым и интеллигентным человеком, он никогда не позволял себе 'тыкать' незнакомым женщинам. Но он также считал себя умным человеком, поэтому оправдание отыскал довольно скоро. В самом деле, они с окружающими всегда на "ты", всегда фамильярно приветливы, так из-за чего, спрашивается, посыпать голову пеплом? Как они - так и он. Под словом "они" Бельбасов смутно подразумевал некую пёструю толпу в платках, шальварах и тюбетейках, заляпанные прилавки, гортанные возгласы: "Купи имандараны, авинаград, укусно".
Прогревая автомобиль, Бельбасов вытащил из портфеля пластиковую папку, на верхнем клапане которой был наклеен ярлычок: "Автор: Бельбасов Козьма Илларионович. Тема: Проблемы пушкинской поэтики периода южной ссылки. Материалы к реферату". Собственно говоря, этот реферат, над которым Козьма Бельбасов мучился уже второй месяц, и стал основной причиной, подвигнувшей его навестить родной институт. Точнее, не сам реферат, а смутные слухи, что в секретариат поступила заявка на точно такую же тему. Будто бы сам Фляк Флякыч, собственной рукой утвердил эту заявку. И будто бы подал её не кто иной, как человек по фамилии Шмольхритуцев. Фляк Флякычем в институте звали дряхлого, с вечно выпадающей челюстью и тощего, как палка, руководителя пушкинского отдела. Что означает это прозвище - не знал в институте никто. А что касается Сигизмунда Шмольхритуцева... О, про этого субъекта Бельбасов мог бы рассказать много интересных вещей.
Начать с того, что был Шмольхритуцев негодяем и подлецом. Ещё в советские времена он, тогда ещё молодой, с юношеским пушком на щеках, рьяно носился из одной комсомольской организации в другую и доводил до сведения ответственных работников, что имярек такой-то абсолютно не выдержан в идеологическом плане, рассказывает антисоветские анекдоты, подрывает устои общества, а имярек сякой-то носит заграничные штаны и, значит, не любит страну, вспоившую и вскормившую его своей щедрой грудью. Причём, по странному совпадению, все вышеупомянутые имяреки тем или иным образом мешали Шмольхритуцеву в его неуклонном продвижении по карьерной лестнице. Знающие люди, глядя на его пылающую энтузиазмом физиономию, предрекали, что этот молодчик далеко пойдёт. Может быть, он и пошёл бы далеко, но случилось то, чего ни знающие люди, ни сам Шмольхритуцев предвидеть не могли. СССР распался, а в новейшей России талант идеологического доносчика оказался невостребован. Сигизмунд Шмольхритуцев кинулся в другую крайность. Он стал на каждом углу провозглашать, что всегда боролся с неправедной тоталитарной властью, что с детства ненавидел СССР (монстр на глиняных ногах!), коммунизм (отвратительный призрак!), а заодно и Россию (тюрьма народов!). Но в те легендарные годы подобных бичевателей расплодилось великое множество, все были на одно лицо, говорили одно и то же, и усилия Шмольхритуцева никакого особенного действия не возымели. Попросту говоря, всем было на него наплевать. Поэтому никто сперва даже не заметил, что обиженный Сигизмунд куда-то подевался, исчез из общественной жизни института. А впоследствии никто не удивился, что объявился он уже в Израиле (происхождение по материнской линии помогло), где на каком-то радиоканале стал еженедельно выдавать слезливые жалобы о том, как худо и скверно он чувствовал себя среди русско-славянского населения, грубого и невоспитанного, постоянно уязвляющего его, Сигизмундову, чувствительную душу.
Но самое невероятное случилось четыре года назад, когда вновь возник Шмольхритуцев на институтском горизонте. Постаревший, потолстевший, он предъявил российский паспорт, местную прописку, учёную степень, полученную в израильском университете, и потребовал соответствующей должности в родимой альма-матер, откуда его, якобы, несправедливо изгнали. Напор его был так велик, стремителен и целенаправлен, что даже несгибаемый Фляк Флякыч дрогнул и подписал заявление. Спрашивается, чего ему не сиделось в южных краях, - недоумевали сотрудники, - ужели замучила ностальгия по России, по её полям и берёзкам? Честно говоря, глядя на лоснящуюся, всегда надменную ряшку Шмольхритуцева, верилось в это с трудом. По институту некоторое время ходил слушок, будто вернулся он по обстоятельствам не совсем приличным, чуть ли не уголовным. Однако доказать никто ничего не мог, и слухи утихли сами собой. Насчёт последнего у Бельбасова было особое мнение: учитывая влияние и власть, которые Шмольхритуцев исподволь забрал в свои руки, совсем не случайным виделось это почтительное молчание, образовавшееся вокруг его персоны. Сигизмунд непостижимым образом умел продвинуть вперёд нужного человечка, договориться об издании монографии, замолвить слово на защите докторской, организовать положительное мнение в научных кругах. Что же касается людей ненужных, зряшных, то им и в волнах не светило что-либо подобное. Разумеется, кого считать нужным, а кого - нет, определял сам Шмольхритуцев. Бельбасов подозревал, что речь идёт о взятках, и о взятках немаленьких.
Наскоро проглядев папку с материалами - не забыл ли чего? - Бельбасов положил её обратно в портфель, затем, то и дело пробуксовывая, медленно выехал из переулочка и остановился на перекрёстке. Вот тут и накрыло его странное полуобморочное состояние, каким-то образом связанное с давешним сном. В глазах потемнело, снова стал нестерпимо громко бить барабан, кто-то толкнул Бельбасова в спину и пробурчал: "Пошёл, пошёл, скнипа". И он пошёл вперёд, и брёл, казалось, целую вечность, и целую вечность гремел адский барабан...
Когда Бельбасов пришёл в себя, то некоторое время сидел неподвижно, тупо уставясь в лобовое стекло. Он глянул на часы и обнаружил, что они ушли вперёд минут на 10-15. Значит, всё это время он так и торчал тут, как пень, загораживая выезд из двора. Слава богу, сзади никто не подпёр. Задремал я, что ли, предположил Бельбасов, или, может, слишком крепкий кофе выпил? И тут же сам себе ответил: ну конечно, именно кофе имеет особенность превращать людей в зомби, сидящих за рулём и слушающих волшебные барабаны. Куда только смотрит обычно бдительный Онищенко?
Но, как бы то ни было, визит в институт отменить было совершенно невозможно. Поэтому он помотал головой, прогоняя остатки кошмара, подождал свободного места и втиснулся в густой поток рычащих и гудящих машин.
Очутившись в институте, Бельбасов первым делом сдал верхнюю одежду в гардероб, побеседовал с дежурной по поводу нынешних природных аномалий, поздравил с наступающим Новым Годом и двинулся к Фляк Флякычу. В приёмной секретарша приятной улыбкой дала понять, что шеф у себя и готов принять.
- Здорово, здорово, Кузьма Илларионыч, - скрипучим голосом произнёс Фляк Флякыч, лишь на секунду оторвавшись от монитора, по которому прыгали какие-то черти с пистолетами и немилосердно палили друг в друга. - Шадись и выкладывай, шчо у тебя.
Видимо, по причине плохих протезов шеф пушкинского отдела страдал весьма своеобразным дефектом речи: в некоторых фонемах буквы "с" и "т" приобретали у него непередаваемое звучание, нечто среднее между "ш", "ж" и "ч". Пока Бельбасов излагал ему свои опасения и возмущения, свои протесты против некорректного поведения Шмольхритуцева, Фляк Флякыч не переставая гонял по экрану своих страховидных чертей, а когда кто-нибудь из них всмятку расшибал голову противника, довольно покряхтывал. В который раз Бельбасов поразился: старый ведь хрен, в дни его юности паровоз Черепанова казался вершиной технической мысли, а вот - нате ж вам, сжился с компьютером не разлей вода, только и знает, что шарится в интернете. На форуме пушкинистов-профессионалов изредка возникал некий тролль под ником Какаська, который неизменно хамил, сквернословил и обзывался, выискивая у жертвы самые уязвимые места. Некоторые из коллег были твёрдо убеждены, что это именно Фляк Флякыч развлекается таким вот незатейливым образом.
- ...и я очень прошу вас напомнить Шмольхритуцеву, что моя заявка подана более ранним числом, и что его поступок, по меньшей мере, неэтичен, - закончил Бельбасов своё маленькое, но тщательно продуманное выступление.
Фляк Флякыч остановил игру, отвернулся от экрана и, ежесекундно придерживая правой рукой норовившую выскочить челюсть, подробно объяснил Бельбасову, что формально он, Бельбасов, прав, но вот уже заканчивается второй месяц, как тема взята в разработку, а где же результаты (резульчачи)? Не жалобы и всхлипывания по поводу этичности или неэтичности, а конкретные, вещественные результаты? Где они? "Вот, я вам принёс, взгляните, пожалуйста", - заикнулся Бельбасов, вытаскивая из портфеля папку. Величественным жестом костистой длани эти жалкие доказательства были отвергнуты, при этом проклятая челюсть совсем было выскочила изо рта, но в последний момент Фляк Флякыч успел-таки подхватить её и упрятать на место. Так что не след тебе, голубчик мой Кузьма Илларионыч, предъявлять претензии, говорил он. Знаю твою старательность, знаю твою тщательность, знаю твою скрупулёзность, знаю и восхищаюсь, но и ты меня пойми. Куда мне деваться? Приходит ко мне сотрудник, известный научный работник, это самый Шмольхритуцев (Шмольхрижучев), и спрашивает: как же так, прошло два месяца, тема, вероятно, повисла? Обязуюсь закончить в три недели. Вот как надо работать, голубь ты мой Кузьма Илларионыч. Напористо, оперативно, с огоньком...
- А ты тут жопли рашпускаешь.
- Что я распускаю? - опешил Бельбасов.
- Жопли, жопли, - Фляк Флякыч подёргал себя за кончик носа. - И чего ковыряешься? Не пойму.
Фляк Флякыч продолжал говорить ещё что-то, но Бельбасов понял, что закончить работу ему не дадут. Ему захотелось немедленно встать и уйти. И хлопнуть дверью. Он представил себе эту сладостную картину и даже зажмурился от удовольствия. А потом найти подлеца Шмольхритуцева и при всём честном народе влепить ему пощёчину. Эта картина также без особого труда встала перед мысленным взором Бельбасова. Он наяву видел, как сползает с лица Шмольхритуцева своеобычное выражение тупой надменности, как проступает изумление, возмущение, страх. Бельбасов с головой погрузился в приятные фантазии, не забывая время от времени кивать и одобрительно шевелить бровями.
На поверхность он вынырнул от шлепка ладонью по столу.
- Напиши! Плюнь на всё и напиши.
- Простите, о чём вы? Я тут слегка...
- А я говорю, напиши эчу хренову шчачью, - Фляк Флякыч снова решительно хлопнул по столу. - Без лишних разговоров.
Оказалось, что Фляк Флякыч уже некоторое время разглагольствует насчёт одного предложения, сделанного Бельбасову пару недель назад от имени некой газетки ура-патриотического толка, не то чтобы экстремистской газетки, но, как бы сказать... резковатой. Газетка носила странное название "Пахерь" (острословы тут же переименовали её в "Нахерь"). Бельбасов несколько раз проглядывал её, многое ему даже понравилось, но всё-таки остался неприятный и трудноуловимый осадок какой-то... неинтеллигентности, что ли. И вот теперь Фляк Флякыч настойчиво рекомендовал ему это предложение принять, мол, от добра добра не ищут.
Хотел бы я знать, а тебе-то это на кой? - подумал Бельбасов.
Впрочем, он, кажется, знал ответ. Как-то раз Мишка Шатурин, сильно поддавший, поведал ему на ухо жарким шёпотом, что Фляк Флякыч имеет к этой самой "Нахери" непосредственное касательство. Чуть ли не редактор-учредитель. Он будто бы регулярно пишет туда статьи и подписывает их псевдонимом "Святогор". Бельбасову доводилось читать опусы этого "Святогора". Ничего особенного. Обычные вопли одуревшего хранителя устоев: понаехали! доколе! гибнет русский дух! Тогда это известие Бельбасова как-то не впечатлило (мало ли, что могут выдумать про человека), но сейчас...
А Фляк Флякыч продолжал гнуть свою линию. Ты посмотри вокруг, Кузьма Илларионыч, раскрой глаза. Инородцы тихой сапой захватывают Святую Русь. Это настоящая оккупация, инспирированная заморскими врагами. Да они уже особенно и не таятся. В открытую устраивают посреди города свои байрамы, свои курбамы, свои намазы. Что уж они там намазывают - сие есть тайна за семью печатями (печачами). Когда-нибудь спохватимся, но, боюсь, поздно будет. Они нам так намажут, что только головы полетят с плеч. Пора бы уже, дорогой Кузьма Илларионыч, определиться - с кем ты, по сю сторону, или по ту сторону. Настало время собирать камни, а собравши - мостить дороги в прекрасное будущее. С твоим бойким пером, с твоим профессионализмом, я уверен, статья на данную тему не отнимет много времени. А там, глядишь, и с рефератом дело образуется. Мы этому Шмольхритуцеву пейсики пообстрижём.
У Бельбасова вдруг страшно разболелась голова. То ли от скрипучего голоса Фляк Флякыча, то ли от неожиданного требования, то ли от них обоих.
- Хорошо, я подумаю, - пробормотал он, приподнимаясь. - После праздников я сообщу свой ответ. До свидания, всего хорошего.
- Подумай, подумай, - проскрипел ему в спину старый пень, - на то и думалка дана умному человеку.
В вестибюле Бельбасов присел на диванчик, опустил портфель на пол и стал массировать затылок. Боль немного поутихла, но в висках продолжалась неровная пульсация. Чёртов Фляк Флякыч, совсем чуть было не доконал. Или это от погоды?..
Вдруг снова он услышал мерный рокот барабана. Его куда-то вели, вокруг не было видно ни зги. Они надели мне на голову мешок, вспомнил Бельбасов, поэтому так темно. Он споткнулся, но его тут же подхватили, грубо толкнули вперёд. "Стой", - хриплым голосом скомандовал кто-то невидимый. Бельбасов остановился. Некоторое время он слышал только сопение, глухие стуки, потом тот же голос сказал: "Залазь на бочку, да смотри, не рыпайся". Бельбасов хотел ответить, что не может этого сделать, так как ничего не видит, но сильные руки уже тащили его вверх. Когда он кое-как вскарабкался и выпрямился на трясущихся ногах, те же самые безжалостные руки вздёрнули ему голову, и в следующую секунду что-то твёрдое и колючее сдавило его шею. Звук барабана достиг немыслимой силы и заполнил собой всё мироздание.
Бельбасов открыл глаза. Фу ты, чёрт, опять. Что за напасть? Или это от переутомления? В самом деле, с этим рефератом он зашился настолько, что об отдыхе и думать забыл. Напьюсь сегодня, решил он. Машину загоню в институтский двор, а домой - на такси. Взглянув на часы, Бельбасов присвистнул, подхватил портфель и поспешил в ресторан. Илья уже наверняка там, а он не любит опозданий.
Илья Борисович Цугундер действительно уже сидел за дальним столиком, прихлёбывал минералку и читал газету. Это был обширный, широкоплечий мужчина с густой гривой курчавых волос, мощным сократовским челом и грустными глазами. Цугундер - его настоящая фамилия. Бельбасов помнил, как многие уговаривали его не валять дурака и переписать паспорт на имя, скажем, Ильи Борисовича Стратиллатова. Илья печально взглядывал на советчиков и неизменно отвечал: "Я бы с удовольствием последовал вашим словам, но, боюсь, после этого вы потребуете моего обрезания". "А вы что же, необрезанный?" - удивлялись наивные. "Не до конца, - отвечал Илья. - Вот на столько". Он сгибал руку и прикасался к локтю. Многие обижались. Бельбасов очень любил Илью как человека и как профессионала и считал своим самым близким другом.
- Прости, опоздал, - сказал он, усаживаясь за столик, - у Фляк Флякыча засиделся.
- Что же такого нового или интересного ты мог услышать от Фляк Флякыча? - спросил Илья.
Бельбасов вздохнул и стал пересказывать содержание беседы. Один раз его прервал официант Витя, и Бельбасов заказал салат из кальмаров, бифштекс, бутылку шампанского и графинчик коньяка. Илья удивлённо поднял бровь, но никак не стал комментировать такое обилие спиртного.
- Вот такие у меня делишки, - закончил Бельбасов. - Фляк Флякыч выразился конкретно: пришло время собирать камни.
- Гм. Я бы добавил сюда слова одного очень хорошего писателя: боюсь, как бы не пришло время камнями убивать. И что ты думаешь предпринять?
- А что тут думать? - вскинулся Бельбасов. - Напишу ему эту клятую статью и пусть катится. В конце концов, если разобраться, действительно надо что-то делать. Более жёсткий контроль мигрантов, введение повторной регистрации, ещё что-то... Да мало ли!
- Интересно, - медленно произнёс Илья, аккуратно отрезая кусочек отбивной, - мне кажется, что ты уже начинаешь оправдываться, Козьма.
- Ничего подобного. Это тебе именно что - кажется. Я всегда говорил тебе, Илья, что ты никудышний психолог. - Бельбасов вынул из серебристого ведёрка бутылку шампанского, разлил по бокалам. - Давай-ка мы лучше за уходящий год выпьем. Слава богу, все живы-здоровы, и на том спасибо.
Они выпили за уходящий год, потом за наступающий. Бельбасов спохватился, достал из портфеля голубой свёрток и отдал Илье. Это был новогодний подарок для его близнецов. Потом они ещё выпили, обсудили мелкие институтские скандальчики. Потом закончилось шампанское и они взялись за коньяк, а ещё спустя какое-то время Бельбасов, подняв вилку с насаженным на неё ломтиком кальмара, провозгласил:
- Русь-тройка, куда ж ты мчишься?.. Это я в продолжение нашего первого разговора. Так вот, куда мы мчимся, куда несёмся, сломя голову?.. Нет, я переформулирую вопрос: кто мы? откуда мы? куда мы идём? Как у классика. - Бельбасов чувствовал, что уже прилично пьян, что говорит несвязно, но останавливаться не хотелось. - Ясно же, что конечная цель всего - общественное благо, то есть благо большинства. То есть такое мироустройство, когда это самое большинство получает конкретные ответы на все свои запросы и чаяния.
- А что прикажешь делать меньшинству? - поинтересовался Илья. - Головой в прорубь?
- Вот! - Бельбасов потряс вилкой. - Это же и есть коренной вопрос общественного блага. Если меньшинство не хочет, или не способно принять интересы большинства, оно обязано научиться хотя бы уважать их. Именно здесь должна кончаться свобода меньшинства. В сущности, это же аксиома: свобода - осознанная необходимость. По-другому никак не выходит. Это, знаешь, как у Гашека: такой свободы Швейк никогда не видел, такая свобода не снилась даже самым отчаянным либералам, можно было лежать на полу, выть шакалом, кусаться и рычать. Красота! Эти впечатления Швейк вынес из сумасшедшего дома.
Илья улыбнулся и отхлебнул коньяку. Бельбасов тоже отхлебнул и спросил:
- Ты понимаешь, о чём я хочу сказать?
- Понимаю. Понаехали, не уважают традиции и обычаи...
- Именно! Они понаехали, а мы - приехали. Приехали так, что дальше некуда. Но есть вещи и похуже. Есть некоторые, с виду вполне согласные со всем вышесказанным, добропорядочные, так сказать. А на самом деле - жучки-паразиты. Им плевать на общее благо, им главное - присосаться, жиреть, тучнеть, набираться чужой кровью. Никакие другие блага, кроме как нахапать, нажраться до блевоты, их больше не интересуют. О, я прекрасно изучил эту породу. Шмольхритуцевы разных мастей. Ты же знаешь Шмольхритуцева, Илья. Кто он, по-твоему?
- Подонок, - равнодушно ответил тот.
- Ха, подонок... Нет, друг мой, тут дело гораздо сложнее. Я никогда не считал себя антисемитом, но иной раз ощущаю какой-то внутренний протест, какое-то отторжение. Эта ихняя всегдашняя надменность, это беспредельное и беспричинное самовеличание... Они очень любят предание о так называемом Тринадцатом еврее. Мол, все евреи, как на подбор, умны и талантливы, нет им равных среди других наций, и лишь каждый родившийся тринадцатый еврей - паршивая овца в стаде, ни то ни сё, дураковат от природы. Некоторые, впрочем, утверждают, что - каждый сотый. А у русских, говорят, как в сказке: из трёх сыновей один обязательно Иванушка, и обязательно такой дурак, что ни в сказке сказать, ни пером описать. О, эта чудовищная еврейская спесь...
- А тебе не кажется, что твои слова звучат оскорбительно? - меланхолично спросил Илья Цугундер. - Я ведь, как ни крути, по папе самый что ни на есть кошерный еврей.
- Да какой ты еврей, - отмахнулся Бельбасов. - Тоже мне, еврей выискался. А ну скажи: на горе Арарат растёт красный виноград.
Илья усмехнулся:
- Да, я не умею картавить. Но ведь этому не сложно научиться.
Тут у Бельбасова зазвонил телефон, он долго искал его, хлопая себя по карманам, наконец, вытащил и чуть не уронил в салат. Не надо бы больше пить, мельком подумал он. Звонила жена. Осведомившись, когда его ждать домой, она попросила его по дороге купить молока и хлеба. Бельбасов пообещал, спрятал телефон и снова взял в руку рюмку с коньяком.
- О чём бишь я... Ага. Понимаешь, мне очень обидно, когда к России относятся с этаким барским пренебрежением. Веками мы, точнее, наши предки, выстраивали великую державу, а сейчас такое ощущение, будто всё летит в пропасть. Наши предки - не нам чета... Кстати, я раскопал архив и нашёл сведения о своём прадеде в девятом поколении. Его звали Иван Белбасов. Он, оказывается, служил в Семёновском полку, и, значит, лично видел Петра Первого, Марту-чухонку, возможно, царевича Алексея. В одном из писем я наткнулся на занятную историю, будто этот Иван Белбасов однажды вступился за Абрама Петровича Ганнибала - знаменитого арапа Петра Великого, предка Пушкина. Этот арап, будучи, по всей видимости, человеком довольно склочным и вздорным, в каком-то питейном заведении затеял драку и, если бы не мой пращур, вполне вероятно был бы убит. А что это значит? А это значит, что не появилось бы на Руси ни Пушкина, ни гениальных творений его, ни нас, пушкинистов. - Бельбасов усмехнулся: - Видимо, отсюда мое особое преклонение перед Александром Сергеевичем. Генетическая память.
- Таинственны дороги судеб, - многозначительно промолвил Илья, катая рюмку в ладонях, хотел ещё что-то добавить, но был прерван.
- Разрешат ли мужчины присоединиться одинокой женщине? - прозвучал над ухом знакомый писклявый голос.
Это была София Сергеевна Сисимяга, ведущий сотрудник фольклорного отдела. Судя по всему, она уже порядочно поддала, поэтому без всяких церемоний отпихнула Бельбасовский портфель, плюхнулась на свободный стул. С собой она принесла овощной салат, стакан сока и шуршащий золотистый пакет непонятного назначения. Она была очень миловидна, с чистым матовым личиком, выпуклыми формами, гривой роскошных рыжих волос. На вид никто не давал её больше тридцати. Бельбасов знал, что несколько лет назад у них с Ильёй сложился небольшой романчик, и при прочих равных условиях он бы всецело одобрил выбор друга, однако существовало одно "но". Сисимяга была чрезвычайно говорлива. Вот и сейчас, принимая от Ильи рюмку с коньяком, она без всякого перерыва трещала о своей племяннице Басе, которую она не застала дома и для которой она приготовила подарок. Вот этот самый пакет. Что внутри? Внутри подарок, называется "срачица" (видимо, по роду своей деятельности София Сергеевна обожала вставлять в устную речь древнерусские или малоупотребительные слова). Что такое "срачица"? Нет, пошлый Ильюшка, это совсем не то, что ты думаешь. Это такая рубашечка, сорочка, ведь девочке надо красиво одеваться, пятнадцать лет - это такой трудный возраст. Представьте себе, девочка увлеклась мотоциклетным спортом, ведь это очень опасно, к тому же Бася такая неосторожная, я была в шоке, но ничего не поделаешь, пятнадцать лет это вам не двенадцать лет, вот в двенадцать лет Бася занималась плетением из бисера, даже на выставку приглашали, а теперь вот выросла, красивая девочка, пятнадцать лет, коса по пояс, дай, думаю, куплю её срачицу...
Она примолкла только после того, как выпила рюмку и приступила к салату.
Пока она закусывала, Илья в двух словах поведал ей о безобразном поведении Шмольхритуцева, о том, что весь коллектив возмущён, что надо принимать какие-нибудь меры. Услышав фамилию Шмольхритуцева, Сисимяга чуть не подавилась салатом, плеснула себе ещё коньяку и, хлопнув его одним махом, заговорила снова:
- Этот мне Шмольхритуцев! Вот человек, ни стыда, ни совести. Встретила сегодня, идёт по лестнице, в шуйце трёхлитровую банку тащит. Говорит, к празднику осетровой икры достал по случаю, а глазки так и пыряют, так и шлёндают. Три килограмма, думаю, это ж куда ему столько, совсем совесть потерял, всё обиняками да подковырками, а у самого, говорят, жена чуть не в лохмотьях ходит, жадина и вор. Вот у вас, Кузьма, реферат украл, и хоть бы сморгнул, глаза так и шлёндают, так и пыряют, скользкий, как осётр, сожрать три килограмма на праздники - это ему не в новость. Жену голодом морит, в лохмотьях держит, хоть бы постеснялся окружающих, так нет же: ходит по лестницам, банки носит, как только не подавится...
С трудом прорвавшись сквозь этот тягучий словесный поток, Бельбасов сказал, что надеется одержать победу в этом деле. Во всяком случае, унывать не стоит.
- Правильно, Кузьма, не унывайте, пусть шлёндает, что б он подавился, три килограмма ему, видите ли, мало. А тут бегаешь, как ненормальная, подарок племяннице ищешь, срачицу, для Баси, девочки с бисером, коса по пояс, двенадцать лет, к тому же мотоциклетным спортом занимается, такая неосторожная, лучше б на выставки ходила. - Сисимяга вдруг всхлипнула. - Вот и говорите после этого: одни банки тащат, по три килограмма, осетровая, а другие за подарками бегают, Басеньке, девочка пятнадцати лет, мотоциклетница, срачица по пояс...
Сисимяга снова потянулась за рюмкой, но Илья молча накрыл её ладонью. Женщина насупилась.
- Значит, вот как, - угрюмо сказала она, - значит, одни пусть шлёндают по лестницам, совести ни в одном глазу, а другие пусть голодом сидят, в лохмотьях, коса по срачицу, мотоциклетница...
Она готова была вот-вот разрыдаться, поэтому Илья взял свои меры.
- Может быть, барышня желает а-ня-няс?
Сисимяга встрепенулась, от хандры не осталось и следа. Бельбасов знал эту игру: вдруг ни с того ни с сего они начинали обмениваться репликами и цитатами из художественных произведений. Вот как и сейчас. Из Горького? Или из Куприна?
- Яволь, детка. Гарсон! - вдруг рявкнул Илья так, что Бельбасов подпрыгнул от неожиданности. - Мне - стакан кефиру, барышне - полпорции селёдки.
Пробегавший мимо Витя приостановился было и вопросительно поднял бровь, но Илья успокаивающе помахал рукой и Витя удалился. Сисимяга хихикала, Илья самодовольно улыбался, а Бельбасов вдруг почувствовал чудовищную усталость. В голове шумело от выпитого (слава богу, что не от потусторонних барабанов), очертания окружающих людей и предметов потеряли чёткость. Пора домой, подумал он и нашарил портфель.
Пожелав всех благ развеселившейся (и дьявольски от этого похорошевшей) Сисимяге, он протянул руку Илье.
- До следующего года, Илья. Не забудь поздравить своих от моего имени.
Илья покивал, чуть помедлил и спросил:
- Так что же ты надумал относительно статьи?
Бельбасов пожал плечами и ответил:
- Буду писать.
Илья снова покивал и сказал грустно:
- Иногда наши поступки влияют не только на будущее. Иногда они влияют на прошлое. Какое из этих двух влияний важнее - судить не нам, увы. Я читал, что новейшие физические исследования показали: стрела времени, вдоль оси которой движется и существует человечество, может быть повёрнута вспять.
Бельбасов поморщился:
- Илья, из тебя такой же физик, как и психолог. Не забивай ты мою бедную голову, Христа ради. Ну всё, бывай, дружище.
Они распрощались.
Бельбасов быстро поймал такси и попросил водителя завернуть на пару минут к магазину. Возле входа стояли четверо молодых людей, кавказцев по виду. Одно время в СМИ их называли "лицами кавказской национальности", потом "лицами кавказской внешности", потом в припадке толерантности перестали называть вовсе. Некоторые особо желчные придумали новый термин - "лица подозрительной национальности". Они громко и оживлённо переговаривались на своём языке (по мнению Бельбасова - чересчур громко), временами взрывались громким смехом. Когда Бельбасов выходил из магазина с покупками, один из них что-то сказал вполголоса, как показалось Бельбасову, именно в его адрес, и вся четвёрка разразилась гомерическим хохотом. Вот ведь, разозлился Бельбасов, ни слова не поймёшь. Надо затронуть в будущей статье вопрос об обязательном использовании в общественных местах русского языка. Вот ржут! Жеребцы. Понаехали...
Сильно не в духе, Бельбасов сел в ожидавшее такси. Не доехав до дома каких-нибудь пяти-шести кварталов, они попали в пробку. Водитель попытался вывернуть на трамвайный путь и чуть не столкнулся с чёрной иномаркой. Смуглый, горбоносый водитель иномарки, явно принадлежащий к числу вышеупомянутых "лиц подозрительной национальности", энергично жестикулировал и кричал в их сторону, видимо, что-то оскорбительное. И тут Бельбасов взорвался.
- Сыктым башка! Кирдык! - крикнул он через приспущенное стекло. - Дурак неумытый!
Исчерпав на этом весь свой запас экзотической брани, он закрыл окно, взглянул на таксиста. Тот, в свою очередь, покосился на Бельбасова, но ничего не сказал. "Понаехали", - пробурчал Бельбасов.
Дома он отдал жене пакет с молоком и хлебом, сказал, чтобы его не беспокоили, и прошёл в кабинет. Ну, держись, Шмольхритуцев, подумал он, включая компьютер, сейчас я всем сестрам раздам по серьгам. И хотя он знал, что на пьяную голову ничего путного не получится, что на следующий день придётся всё переписывать, но слишком сильно было его возбуждение. Потом отредактирую, решил он.
Начало статьи выглядело так:
ПОНАЕХАЛИ!
Как сказал в своё время Пушкин: "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!" И Пушкин был прав. "Куда ты мчишься, Русь, птица тройка?" - спросил однажды уже не Пушкин, но другой замечательный классик...
Через час Бельбасов оторвался от компьютера и с изумлением обнаружил, что отстучал аж четыре страницы. "Однако!" - пробормотал он, впрочем, вполне довольный такой неожиданной работоспособностью. Тут же решил распечатать текст, чтобы завтра с утра заняться правкой. Он включил принтер и сунул в приёмный лоток стопку бумаги.
Едва он нажал мышкой на кнопку "Печать", как случилось нечто странное. Экран монитора мгновенно почернел, и на этом фоне вспыхнула тревожным красным цветом надпись: "Fiat voluntas tua". Как человек хорошо образованный, Бельбасов знал латынь. Это были слова из какого-то гимна, или молитвы, он не помнил точно. "Да будет по воле твоей" - так звучал перевод. Что за чёрт, подумал Бельбасов, никогда такого не видел. Или это вирус какой-нибудь?.. Не успел Бельбасов сообразить, что это мог быть за вирус, как сама собой включилась командная строка и сама же по себе напечатала слово "error". Секунды две курсор оставался неподвижен, мерцал, словно бы в раздумье, а потом с фантастической скоростью стал заполнять экран бесконечно повторяющимися "error". Это атака хакеров - сверкнула у него в мозгу блистательная догадка. Правда, он с трудом мог представить себе хакера до такой степени отмороженного, чтобы польститься на его материалы о Пушкинской поэтике. Но всё равно...
Он чуть не вскрикнул от испуга, когда по правую руку от него неожиданно щёлкнул и заработал принтер. Отпечатав четыре листочка, принтер остановился, но продолжал чем-то там внутри пощёлкивать, шуршать и жужжать. Бельбасов с некоторой опаской вынул распечатку и глянул на первую страницу. Прочитанное повергло его в смятение:
ПОНАЕХАЛИ!
"Как сказал в своё время error error error error error. И error был прав! "Куда ты мчишься, Русь, птица тройка?" - спросил однажды уже не error, но другой замечательный классик..."
- Да что же это такое? - в полный голос спросил Бельбасов, приподнимаясь со стула. - Взбесившийся принтер!
Он нервно хихикнул, так как вспомнил, что с некоторых пор этой кличкой стали именовать Государственную Думу, без всякого соображения принимающую любые законы, спущенные сверху.
Некоторое время он бессмысленно таращился то на экран, по которому бежали стройные ряды "...error error error...", то на распечатку с диким текстом, то на принтер, продолжающий недобро щёлкать, потом вдруг по какому-то наитию достал из портфеля папку с рефератом. На титульном ярлычке теперь значилось: "Автор: Error Error Error. Тема: Проблемы error поэтики периода южной ссылки. Материалы к реферату". Уже предвидя, что из этого получится, но до конца не веря в реальность этой бредовой ситуации, Бельбасов подошёл к книжным полкам и наугад извлёк том из собрания сочинений А.С. Пушкина. Раскрыл на середине. "...error error error error error error error error error..." Пролистал несколько страниц. Везде одно и то же. Ему вдруг стало так страшно, как не было никогда в жизни.
И тут вдруг снова ожил принтер, как-то особенно страшно щёлкнул, зажужжал и стал один за другим выплёвывать из себя листочки с одинаковым текстом. Это был какой-то документ. Бельбасов прочитал его дважды, прежде чем смысл прочитанного проник в его сознание.
Выписка из розыскного дела Преображенского приказа.
...имею доложить Вашему Величеству, что алебардщик Семёновского полка Иван Белбасов, из жилецких людей, при розыске в войсковой избе показал:
находясь в изрядном винном одурении зашёл в трактир Берга, где имел ругательства с неизвестным лицом арапского происхождения по виду осьмнадцати лет. Сей арап такоже пребывал в пьянственном состоянии, вёл себя непотребно, строил хари и рожи и попёрдывал языком. По причине душевной обиды алебардщик Белбасов схватил скамью, произвёл арапу удар по голове и убил до смерти. Свои действия он препровождал рёвами и криками велми невразумительными, из коих разобрать можно было токмо: Понаехали. Пришед в себя и узнав от хозяина, что убиенный арап есть царёв крестник Абрам Петров Ганнибал, Иван Белбасов впал в великое смятение, убежал из трактира, но ввечеру был пойман...
И резолюция: "Казнить мерзавца. Петр".
Что за чушь, скользнула вторым планом мысль, если бы Ивана Белбасова казнили, то не было бы ни его потомков, ни даже...
Беспощадный барабанный грохот оглушил Бельбасова. Окружающее исчезло. Он был в полной темноте. Что-то твёрдое и колючее продолжало сжимать его шею. Перед внутренним взором Бельбасова вдруг всплыло лицо Ильи. Там, в ресторане, он что-то сказал Бельбасову, что-то про стрелу...
В следующее мгновение бочку, на которой он стоял, с нечеловеческой силой вышибли из-под ног.