Когда я протянул ладонь для рукопожатия, он демонстративно заложил руки за спину и с отсутствующим выражением стал смотреть куда-то поверх моей головы. Глаза у него были прозрачно-голубые, как два замёрзших плевка. Очень запоминающиеся глаза.
И тогда я его узнал.
Это случилось четыре года назад, в начале февраля. Мы с ребятами, разбившись на две группы, стали прочёсывать лесополосу, вплотную примыкавшую к железнодорожным путям. Холод стоял собачий, я проклинал свою судьбу и сандалил перчаткой кончик носа, чтобы не отморозить. С той стороны, куда ушла вторая группа, вдруг поднялась стрельба, крики. Мы тут же остановились.
- Ага, - глубокомысленно сказал Витёк, - не иначе, окруженцы.
Как раз в те дни завершилось полное окружение противника, и некоторые отчаянные, плюнув на предложение сложить оружие, сбивались по двое, по трое, пытались пробраться к своим. Все они озверели от холода и голода и были готовы на всё. А мы их, значит, вылавливали.
Витёк вынул из подсумка рацию и, настороженно озираясь и понизив голос, забубнил:
- Нестор, что у тебя там? Чего стреляете? Ответь... Нестор, твою мать, какого хера молчишь?
Мы с остальными ребятами между тем рассредоточились. Я укрылся за стволом мощной ели, раскидал берцами снег под ногами, чтобы не промокнуть, поудобнее пристроил автомат.
Эти двое выскочили на меня совершенно неожиданно. Только что никого не было в поле зрения, а в следующую секунду они уже мелькали среди деревьев метрах в ста от меня, причём весь мой левый бок представлял для них отличную мишень. Время для раздумий не оставалось, я инстинктивно метнулся в сторону и дал короткую очередь, целясь повыше, по еловым веткам, потому что это всё-таки могли быть наши, из второй группы.
- Лежать, уроды! - заорал я, хотя мог бы и не орать: они уже и так лежали, копошились под сугробами снега, обвалившегося с веток.
Я выждал секунд тридцать, но они молчали. Перед выходом на задание мы придумали пароль-отзыв (Прага-Париж), чтобы невзначай не перестрелять друг друга, поэтому я ждал условного крика. Нет, молчат, значит, не наши. На всякий случай я чуть высунулся из-за дерева и сам гаркнул:
- Прага!
Щёлкнул выстрел. Пуля глухо ударила в дерево где-то совсем рядом.
Ну, суки, держитесь.
Выброс адреналина в кровь, как всегда, заставил меня соображать в десять раз быстрее, чем обычно. Вон слева лощинка идёт, меня не будет видно, а там уж до них метров тридцать, не больше, и деревья как будто растут пореже, для гранаты самый раз, можно попробовать.
И началась самая увлекательная из охот - охота на человека, вспомнились читанные в детстве строки, когда я скользнул в ложбинку и, пригнувшись, увязая по щиколотки в снегу, устремился вперёд.
Граната легла как и было задумано - метрах в трёх от них. Облако снежного дыма повисло в воздухе, и как только оно осело, я уже стоял рядом, недвусмысленно наведя ствол автомата на лежавших. Впрочем, один из них уже не представлял опасности, осколки посекли ему всё лицо, из пробитого черепа лезли кровяные сгустки, он как бы прикрыл своим телом второго, который уже помаленьку очухивался. Худой, черноволосый, он потряс головой, открыл глаза и уставился прямо на меня. Удивительные были глаза: голубые и прозрачные, как замерзшие льдинки.
И вот снова передо мной были эти глаза, четыре года спустя, за тысячу километров от того места, под ясным и жарким небом Монголии.
- Что же вы не познакомитесь? - спросила Лена. - Это Сергей, а это Вадим.
Я убрал руку, криво усмехнулся и сказал:
- Мы уже знакомы. Правда, Вадим?
Он наконец-то взглянул на меня, ответил коротко:
- Да, встречались.
Я мигом обшарил его взглядом с ног до головы. Что-то топорщилось у него под ветровкой на уровне пояса, мне это крайне не понравилось.
- Ну ла-адно, - озадаченно протянула Лена, - ну, тогда в девять часов вечера встречаемся возле моей палатки. Я ознакомлю группу с основной целью экспедиции и примерным планом.
Когда мы отошли подальше, я по возможности небрежно поинтересовался у Лены:
- А этот... Вадим, откуда он здесь взялся?
- Он приехал с первой машиной. Здесь, у озера Хубсугул, у нас точка рандеву. В качестве профессионального охотника его порекомендовала одна знакомая по лаборатории, потом мы с ним списались по мылу и он согласился на мои условия. Так что, Серёженька, он теперь твой коллега. А что это вы с ним как-то странно изъяснялись?
М-да, коллега... Ну, как ей всё объяснишь? Четыре года назад я знать не знал, что его зовут Вадим. Просто ребята из разведки сообщили мне, что я взял тёпленьким известного снайпера, позывной Филин, а тот двухсотый, что был с ним, оказался его младшим братом. Они, значит, вместе тогда решили из котла выходить. Да, такие вот дела. А я его больше и в глаза не видел. Через неделю меня шваркнуло миномётной болванкой, три месяца в госпитале провалялся, пока эскулапы вшивали мне в затылок титановую пластину, а когда вышел - его уже не было. Обменяли на наших пленных.
- Ладно, не бери в голову, - я махнул рукой, - дела давно минувших дней. Это мы с ним просто шутили.
Она подозрительно глянула на меня, но от расспросов воздержалась.
Вечером у палатки собралась вся группа в полном составе - шесть человек. Лена - седьмая. Как начальница экспедиции, она изо всех сил старалась держать себя солидно, говорила вдумчиво и степенно, а я не мог внутренне не потешаться, так как то и дело вставала у меня перед глазами курносая пацанка с вечно исцарапанными коленями, соседка по двору, потом одноклассница. Старый и верный друг. Видимо, заметив моё ироническое настроение, Лена строго посмотрела на меня и сдвинула брови.
- Прежде всего, позвольте представить вам работника монгольского биологического института господина... то есть товарища... - она украдкой заглянула в раскрытый ноутбук и, запинаясь, выговорила: - Адамсурэна Дагдангийна. Он знает русский язык, поэтому, помимо своих общих биологических интересов, любезно согласился взять на себя роль переводчика.
Сидевший со скрещенными ногами улыбчивый монгол лет двадцати пяти встал и чопорно поклонился на три стороны. Мы ему вежливо похлопали. Лена набралась храбрости и спросила:
- Извините, товарищ, как вас лучше называть: Адамсурэном или Дагдангийном?
Монгол улыбнулся ещё шире.
- Э, Ленуська, зови Адам. Зачем язык ломать? Адам зови.
Лена слегка покраснела и вдруг указала на меня рукой:
- А это водитель второй машины и по совместительству охотник и охранник. Его зовут Сергей.
Я встал и поклонился. Мне тоже похлопали. Как в цирке. Чувствовал я себя полным идиотом. А Лена добавила с некоторым ехидством:
- В случае нападения на экспедицию волков или медведей он, без сомнения, заслонит нас своей широкой грудью. А если внезапно оживут древние ящеры, кладбища которых мы ещё встретим по пути, то Сергей умчит всех на внедорожнике быстрее ветра.
Сзади кто-то хихикнул.
- Медведей? - поразился я. - Неужто в пустыне водятся медведи?
- Поясняю, - важно ответила Лена. - Гоби - высокогорная пустыня, даже отсюда видны отроги Гобийского Алтая. Иногда медведи спускаются с гор в поисках пищи.
- Дохлый верблюд жрут, джейран жрут, всё подряд жрут, - влез монгольский Адам и ободряюще похлопал меня по плечу.
Затем Лена представила двух студентов-практикантов, Мишу и Гришу, младшего препаратора Веронику и, наконец, Вадима. Он тоже оказался водителем-охотником. Ну да, следовало ожидать. Я украдкой глянул на него. Нет, ну что же всё-таки он прячет под ветровкой?
Наконец Лена перешла к самой сути.
- Главная задача экспедиции состоит в том, чтобы изловить олгой-хорхоя, что в переводе означает кишка-червяк, легендарное животное монгольских преданий, способное неведомым способом убивать на расстоянии всё живое. Дело в том, что, по некоторым данным, он вновь объявился в Гоби.
И рассказала она вот что. Прошлым летом сюда, в Гоби, предварительно купив охотничью лицензию на архара (80 000 долларов - нехило!), прибыла группа из трёх американцев плюс проводник. Сама Лена считает любую охоту, тем более на такое редкое животное, как архар, полной дикостью, но законы Монголии это позволяют. Спутниковая связь с группой прервалась на третий день после того, как они углубились в пустыню. Прошло ещё несколько дней - ничего. Тогда было решено организовать спасательную экспедицию, благо родственники этих охотников не поскупились на вознаграждение. Ещё через несколько дней американцев наконец-то разыскали. Всех троих. Абсолютно мертвых. Они лежали буквально в метре друг от друга в странных скорченных позах, на лицах застыло выражение сильнейшей предсмертной агонии. А внутри джипа, на котором они путешествовали, обнаружили едва живого от слабости и обезвоживания проводника, запершегося изнутри на все запоры. Проводник был словно парализован, почти не мог двигать ни руками, ни ногами, и было непонятно - как он вообще сумел залезть в автомобиль. Находясь в полузабытьи, проводник бормотал что-то малопонятное, что-то о чёрной смерти, о бессмысленности жизни. И этот свой бред он то и дело перемежал как бы отчаянными восклицаниями, на удивление разборчивыми: "Великий олгой-хорхой, ты вернулся, никому не будет пощады..." Через несколько часов проводник умер.
Найденные тела доставили в Улан-Батор, там лучшие врачи произвели некропсию, то есть вскрытие, но не обнаружили ничего, что могло бы объяснить внезапную смерть здоровых, полных физических сил мужчин. Единственное, что насторожило медиков - обнаруженная у всех троих гипосфагма, иначе кровоизлияние глазного яблока. Было высказано предположение, что погибшие подверглись воздействию какого-то очень летучего химического реагента. И опять же неувязка: в составе крови никаких следов ядовитых веществ не обнаружено. В общем, дело оказалось настолько тёмным, что этих горе-охотников поскорее запаковали в цинковые ящики и отправили на родину. От греха подальше.
Не знаю, как другие, а лично у меня от этого зловещего рассказа мурашки пошли по коже. И ведь Лена мне раньше про это говорила, но как-то совсем не зацепило в тот раз, прошло мимо сознания. Может быть, свою роль тут сыграла и нынешняя окружающая обстановка: предзакатные сумерки, таинственное стрекотание каких-то букашек в прибрежных тростниках, шелест листьев на ветвях. Даже этот весельчак Адам убрал улыбку с физиономии и удрученно покачивал головой.
- Смотрите! - вдруг вскрикнул над самым ухом то ли Гриша, то ли Миша, практикант.
Все повскакивали с мест и завертели головами, младший препаратор Вероника взвизгнула, Вадим потянулся рукой к поясу. Эге, брат.
А практикант указывал рукой поверх деревьев, на дальние склоны Гобийского Алтая, где во всю мощь разворачивалась незабываемая картина монгольского заката. Горы словно бы плыли в небе, не касаясь подножием земли. Невероятно чистый алый цвет плавно переходил в огненно-жёлтый, сливаясь затем в сине-зелёные полосы. Такие первородные краски я видел, пожалуй, только на картинах Рериха. Величественное зрелище. Но и, надо сказать, жутковатое. Непривычно это северному человеку.
В затылке у меня вдруг отчаянно защекоталось, зачесалось, откуда-то донеслись слабенькие, на пределе слышимости звуки музыки, какие-то шорохи, невнятная человеческая речь. Ощущение не то чтобы неприятное, но странноватое, словно внутри твоей головы завели маленький граммофончик. Такие фокусы стали происходить со мной после операции, причём исключительно в моменты внутреннего волнения или, скажем, напряжения. Я говорил насчёт этого с врачами и услышал в ответ, что, скорее всего, вшитая мне под кожу титановая пластина в определённые моменты превращается как бы в антенну, улавливающую различные радиосигналы. Я даже возгордился собою, шутка ли: человек-радиоприёмник. Кабы ещё пластина принимала сигналы мобильной связи, вообще была б красота, это ж какая экономия семейного бюджета.
Когда все успокоились, Лена снова взяла деловой тон:
- Итак, все, надеюсь, уяснили опасность предстоящего дела. Требуется максимальная осторожность. Это, конечно, в том случае, если история с американцами хотя бы наполовину правдива и олгой-хорхой существует на самом деле. Именно для этого я пригласила в экспедицию двух профессиональных охотников, Вадима и Сергея, которым надлежит в ближайшие три дня научиться пользоваться сеткомётами, чтобы попытаться поймать живьём таинственного червя. Ни в коем случае не приближаться к нему ближе двух метров. Я предполагаю, что олгой-хорхой наподобие некоторых змей выпрыскивает в сторону вероятной угрозы струйки какого-то яда. Состав яда неизвестен, поэтому, как сами понимаете, неизвестно и противоядие. Чтобы увеличить зону поиска, мы разместим в окрестностях лагеря несколько видеоловушек, реагирующих на движение и передающих изображение на мой компьютер. Экспедиция продлится ориентировочно десять суток, с таким расчётом подготовлены запасы питания и бензина. Воду будем брать в ближайшем колодце. Выходим через три дня.
Эти три дня я как проклятый тренировался стрелять из сеткомёта "Штурм", штуковина вроде пистолета, но с этаким раструбом вместо ствола. Вообще-то дело нехитрое, но вот обратно складывать сеть замучаешься. Единственное развлечение случилось за это время - соревнование лучников.
Как раз в те дни отмечался по всей Монголии большой национальный праздник "Наадам", "Три игрища мужей", как перевёл нам Адам. Эти игрища включают в себя борьбу, конные скачки и стрельбу из лука. Лена предложила съездить в ближайший посёлок, тосгон по-ихнему, посмотреть на празднование и слегка расслабиться. Все обрадовались, кроме практикантов, потому что была их очередь дежурить по лагерю. Когда Лена с Вероникой залезали в машину, я не преминул подколоть, дескать, игрища предназначены исключительно для мужей, а для жён предназначен, вероятно, какой-нибудь праздник помыва посуды или полоскания мужниных портков. Лена обозвала меня гендерным чудищем и всю дорогу не разговаривала. Да ладно, шуток не понимает.
Мы приехали в посёлок, когда заканчивалось соревнование по конным скачкам. К моему удивлению, в скачках участвовали и мужчины, и женщины, и даже дети. У меня глаза на лоб полезли, когда какой-то сопляк лет десяти как угорелый примчался верхом на лошади к финишу и выиграл приз. Адам объяснил, что он выиграл в своей детской категории, у мужчин трасса длиннее. Я успокоился.
Потом началось соревнование лучников. Был обозначен стрелковый рубеж, а метрах в семидесяти от него разместили мишени. Мишени не походили на привычные круги с цифрами и молоком, они представляли собой что-то вроде продолговатых клубков из скрученных кожаных ремешков, их ставили на землю в ряд, а стреляющий должен всех их выбить. Стрелы тоже были специальные: с особыми примотанными грузиками вместо острых наконечников. Зрители в праздничных нарядах в основном кучковались возле мишеней и приветствовали каждое удачное попадание странным возгласом "за-за".
Тут Вадим с Адамом подошли к толстому монголу в красно-синем халате, как я понял, распорядителю праздника, и о чём-то переговорили. Через минуту Вадим уже стоял на огневом рубеже и, предварительно откатав рукава на рубашке, осторожно пробовал натяжение тетивы. А ещё через несколько минут все мишени были выбиты Вадимом из линии, только один раз промазал. "За-за, за-за!" - орали зрители. Совсем с ума посходили. Адам сиял, как начищенный чайник.
В детстве, помнится, играя в индейцев, я был одним из первых во дворе по меткости. Отчего бы не тряхнуть стариной? А то много чести ему одному. Короче говоря, когда мне вручили лук, я тоже деловито подёргал тетиву, пожалел, что нельзя сделать пробный выстрел куда-нибудь в сторону, наложил стрелу и тщательно прицелился. Как сказал бы мудрый Винни-Пух, это, наверное, был неправильный лук. Чёрт его знает, как это получилось, но стрела вдруг ушла в сторону, прямо в толпу зрителей, и чуть не выбила глаз какому-то аксакалу. Одновременно я заорал и выронил лук: отпущенная тетива чуть не рассекла мне кожу на запястье. Как сами понимаете, возгласов "за-за" я так и не дождался. Среди зрителей возник возмущенный ропот, послышались возгласы в мой адрес явно ругательного свойства, но тут вовремя подоспел Адам, сказал несколько слов и волнение улеглось. Я старался сохранять каменное выражение лица.
Мы уже собрались уезжать, когда подошёл толстый монгол-распорядитель и пригласил меня и Вадима пройти вместе с ним. Оказывается, нам, как участникам турнира, решили вручить призы. Вадиму достался отличный лук в чехле и десяток стрел, не тех, что использовали на соревновании, а настоящих, боевых, с острейшими жалами. А когда вынесли мой приз, раздался всеобщий гомерический хохот. Это была тряпичная кукла с длинными рыжими патлами и болтающимися туда-сюда руками. Хохотал, тряся обширным брюхом, толстый распорядитель, хохотал Адам, и даже Лена хохотала, схватившись обеими руками за живот. Эх, а ещё друг называется.
Отправление было назначено на завтрашнее утро. Я встал пораньше и, поеживаясь от холода, сбегал к озеру, освежиться. Немного полюбовался рассветом, но, конечно, с картиной заката нельзя было и сравнивать. Над озером стояла прозрачная дымка, поэтому все краски приобрели пастельный, мягкий оттенок. Напоминало не Рериха, а скорее картины Моне. Но всё равно красиво.
А на обратном пути случилось вот что. Я проходил возле дерева неизвестной мне породы, как вдруг буквально в нескольких сантиметрах от моего лица со свистом пронеслась стрела и вонзилась в ствол. Я успел только присесть, прекрасно понимая, что жиденькие кустики меня в случае чего не спасут. А Вадим уже шёл по тропинке прямо ко мне, как всегда невозмутимый, сосредоточенный, на ходу закидывая за спину лук. Остановившись в двух шагах, он спросил, внимательно разглядывая меня:
- Страшно?
Немедленно засвербело в затылке. А, чёрт, как некстати.
- Встречал пострашнее, - ответил я, поднимаясь и отряхивая колени.
Он помолчал, на скулах выступили желваки, потом снова заговорил, как бы через силу:
- Ты ещё не знаешь, что такое по-настоящему страшно. Страшно, это когда на твоих глазах убивают братьев, когда чужеземные подонки приходят на твою землю и начинают наводить там свои порядки...
Я его перебил:
- Слушай, ты уж мне-то эту хрень не впаривай. Чужеземные! Это вы, одурев от крови, пошли крошить в хлам всех, кто не согласен плясать под вашу дуду, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. А как получили по зубам, сразу заверещали: ах, на нас напали чужеземцы.
Лицо Вадима вновь приняло бесстрастное выражение.
- По-моему, это совершенно бессмысленный разговор, - промолвил он, - я жалею, что затеял его. Но я хочу, чтобы ты знал: из этой экспедиции из нас двоих вернётся домой только один.
И он ушёл. Такой же неторопливый и спокойный, как и прежде.
Дорога до места, где погибли американцы, заняла чуть больше суток. В общем, я ожидал худшего, однако доехали без особых приключений, если не считать порезанных корнями саксаула шин, да травмированного практиканта, которого укусил в зад возмущённый тарбаган, когда тот решил справить нужду прямо ему в нору.
Я разместил свою палатку так, чтобы просматривать весь лагерь, в особенности палатку Вадима, затем тщательно вычистил и смазал свою "Сайгу", пострадавшую от вездесущей пыли. На всякий случай. Учитывая последний разговор. Но никакого конкретного продолжения этого разговора пока не наблюдалось. Кстати, Лена своим таинственным женским чутьём уловила суть наших с Вадимом взаимоотношений и никогда не поручала нам одно и то же дело.
А у самой Лены дела обстояли неважно. Во-первых, эти её видеоловушки, нагреваясь на адском Гобийском солнце, включались абсолютно произвольно или не включались вовсе. Ну, тут она нашла выход: к каждой камере примотала скотчем этакий зонтик из фольги. Всё заработало в лучшем виде. Но потом случилась неприятность, против которой Лена была бессильна: началась песчаная буря. Ну, может, и не совсем буря, а так, просто сильный ветер, однако камеры стали совершенно бесполезны. Лена совсем приуныла.
- Уже четыре дня прошло, и всё коту под хвост, - жаловалась она. - Никаких наблюдений.
- Не горюй, Ленуська, - утешал её Адам, - Гоби не угадаешь, сегодня плохо, завтра хорошо.
Лена сердито поджимала губы.
Однажды, оглядевшись по сторонам, она обратилась ко мне с неожиданной просьбой:
- Слушай, Сергей, будь другом, скажи этому Адаму, чтобы больше не называл меня Ленуськой. Могут подумать, что у меня с ним какие-то личные отношения. Неудобно. Я всё-таки руководитель.
- Личные отношения! - в притворном изумлении воскликнул я. - Вот оно что! То-то, я гляжу, он от тебя ни на шаг не отходит, лыбится всё время. И когда ж вы успели?
- Тьфу, болван, я с тобой серьёзно говорю.
- Ладно, ладно, не хнычь, скажу.
Наконец ветер стих, Лена и Вероника поочерёдно дежурили у ноутбука, куда передавались сигналы с камер, но ничего существенного обнаружить пока не удавалось. Так, по мелочи. То ящерица пробежит, то тушканчик прошмыгнёт. Один раз на камеру напала какая-то птица вроде орла, привлечённая, видимо, сверканием фольги. Иногда камеры включались без всякого видимого повода, и тогда я вынужден был тащиться проверять, в чём там дело.
В один из таких ложных вызовов наступила развязка нашего с Вадимом молчаливого противостояния.
Осмотрев камеру и не найдя каких-либо повреждений, я уже собрался возвращаться, как вдруг увидел Вадима, спешащего по моим следам. Так, поспокойнее, сказал я самому себе. Что мы имеем? Сеткомёт типа "Штурм", будь он неладен. Хотя, если подумать, выстреливает сетью метров на десять, так что не стоит списывать его со счёта. Если, конечно, Вадим не начнёт палить в меня издали, а ведь под ветровкой у него что-то имеется.
Но он остановился шагах в пяти от меня и сказал:
- Опусти пукалку, я вынул из неё все пиропатроны.
И полез под ветровку. Я напрягся. Но, к счастью для меня, там оказался не ствол, а боевой нож типа "Рысь". Хороший нож, ничего не скажешь, грозная вещь в умелых руках. Однако я успел заметить, что Вадим довольно долго ковырялся в ножнах, да и держал нож в руке таким образом, что исключались удары снизу и колющие выпады. Значит, это оружие для него непривычно. Что ж, у меня появился шанс.
- Сейчас ты сдохнешь, ублюдок, - ровным голос сообщил Вадим и пошёл на меня. В его беспощадных голубых глазах не было и тени колебания.
Я сделал нырок влево, но неудачно, ноги вязли в проклятом песке. Вадим задел мне предплечье, чепуха, я сделал ещё один нырок и что было сил врезал сеткомётом ему по руке. Нож улетел в пространство. Вот так-то лучше. Не давая ему сгруппироваться, я прыгнул вперёд, повалил его мордой вниз и стал душить. Вадим зарычал, потом захрипел.
Вдруг боковым зрением я заметил рядом с собой какое-то движение. Скосив глаза, я увидел следующее.
Метрах в двух от нас в песке появилась воронка, она стремительно расширялась, углублялась, песок с шуршанием оседал с наклонных стенок. Потом в центре её раскрылась чёрная дыра, откуда неторопливо, сегмент за сегментом, полезло наружу что-то невыразимо отвратительное, блестящее на солнце кроваво-красным хитином, извивающееся. От неожиданности я ослабил хватку, поэтому Вадим тоже имел возможность видеть происходившее.
- Олгой-хорхой! - просипел он.
Я совсем отпустил его и инстинктивно стал отползать прочь. А гигантский червяк (не меньше полутора метров!) уже полностью выбрался из воронки и стал слепо водить по воздуху своим... не знаю, как сказать, рылом, что ли? Он словно принюхивался. Какие-то не то бляшки, не то бородавки сплошь усеивали его переднюю часть. На секунду он замер, а потом вдруг молниеносным движением свернулся в сияющее кровавое кольцо. И закружился, закружился на одном месте, свивая фантастические круги и спирали, производя трением хитиновых пластинок пронзительный, сводящий скулы звук. Мгновенно я почувствовал в затылке нестерпимый зуд, переходящий в жжение, хотел поднять руку и не смог этого сделать. Меня словно бы сковал паралич. Я перевёл взгляд на Вадима и с ужасом увидел, как его прозрачные голубые глаза быстро покрываются сетью кровавых прожилок. Смутные голоса, далёкая музыка раздались у меня в голове.
И тут начало происходить нечто немыслимое.
Окончательно я пришёл в себя только через двое суток. Лена, то и дело судорожно хватая меня за руку, поведала, как меня нашли в паре сотне метров от лагеря, я был, по-видимому, в состоянии глубочайшей истерики, то плакал, то начинал что-то просить, а что именно - непонятно. Еле-еле удалось разжать мне руку, чтобы высвободить бесчувственного Вадима, которого я волоком тащил за собой.
- Так Вадим жив? - с трудом шевеля непослушными губами, спросил я.
- Жив. Он очнулся раньше тебя, уже на следующее утро. Но он не может ничего вспомнить, говорит, отключился в тот момент, когда олгой-хорхой показался из песка. Я биолог, а не врач, но он еле дышал, когда ты притащил его к лагерю. Ты спас ему жизнь. - По щекам Лены вдруг потекли слёзы. - Какой я, к чёрту, руководитель... Чуть двух человек не угробила...
Я как мог успокоил её, рассказал, как червяк крутился на одном месте, как тёрся кольцами друг о друга, словно бы визжал. Как я почувствовал, что моя титановая пластина в затылке буквально жжёт кожу. Лена, утерев слёзы, слушала внимательно, а потом сказала задумчиво:
- Это у него такой способ защиты.
- Не понял, ты про что?
- Про червя. Раньше я считала, что он просто плюётся ядом, а теперь думаю, что он создаёт вокруг себя какое-то мощное электромагнитное поле, чтобы защититься самому и обезопасить от чужаков свою территорию. Древний инстинкт самосохранения.
Да уж, самосохранение, подумал я.
- Да-да, не спорь. Например, электрические скаты и угри способны накапливать в особых клетках своего тела электрический заряд, чтобы отпугивать врагов. А олгой-хорхой, вероятно, способен генерировать электромагнитное поле, которое угнетает высшую нервную деятельность любого существа, попавшего под его воздействие. И звуки, которые он издавал, это тоже неспроста. Я где-то читала, что звуки определённой частоты буквально сводили людей с ума. Или вызывали полное замыкание нервной системы и, как следствие, паралич. Как у Вадима. Тебя, я думаю, спасла титановая пластина. Она послужила чем-то вроде отводящего канала для электромагнитного напряжения.
- По-твоему выходит, что олгой-хорхой устроил с нами эту свистопляску, руководствуясь какими-то там древними инстинктами? Что для него привычное дело, встретив человека, оглушать его, как ты говоришь, электромагнитным полем?
Лена помолчала, затем ответила, тщательно подбирая слова:
- Вероятно, это что-то вроде побочного эффекта. Только представь себе: миллионы лет назад выработался у него этот защитный механизм. У примитивных животных, включая древних ящеров, он вызывал приступы немотивированного страха, они бежали со всех ног прочь от страшного места. А у человека он парадоксальным образом вызывает вспышку подсознательной деятельности, вытаскивает на поверхность все вытесненные страхи и фобии, доводя его до состояния интенсивной депрессии. Это, конечно, только гипотеза, но можешь мне поверить: в основе всего лежит чистая биология.
Эх, Лена, Лена, биологическая душа. Ну как ей объяснить, что дело не в подсознательных фобиях. Вернее, не только в этом. Дело куда страшней. Этого никакими словами не расскажешь.
И я снова мысленно вернулся в пустыню, к Вадиму, неподвижно лежащему с распахнутыми и налившимися кровью глазами. К Великому Олгой-Хорхою, который на моих глазах превратился в огненную спираль, напоминающую Млечный путь, и раскинул надо мною свой сверкающий капюшон.
Звёздный Червь говорил: Я стар, очень стар. Зачем ты потревожил меня, человек?
Я отвечал: я пришёл задавать вопросы.
Звёздный Червь говорил: Это бесполезно. Зачем задавать вопрос, когда боишься услышать ответ? Трусость и неспособность взглянуть правде в глаза владеет тобой. Ты отважен, но не храбр, ты привык смотреть смерти в лицо и одновременно дрожишь, когда кошка пройдёт над твоей могилой. Это ли ты хотел услышать?
Я отвечал: Нет, я хочу знать смысл того, что я делаю, и есть ли вообще в этом смысл? Я желаю только добра, но путь мой - путь жестокости.
Звездный Червь рассмеялся: Глупец! Добро в твоём понимании не совпадает с добром в понимании другого человека, хотя бы того, что распростёрт рядом с тобой. И ты это прекрасно знаешь, только не хочешь признаться себе самому. Вот противоречие. Оно мучит тебя, и, чтобы уничтожить его, ты выбрал костыли разума, придумал себе цель и назвал её - добро. Тем более, что убивать себе подобных за малую мзду - не лучший способ это добро творить.
Я отвечал: Я не наёмник. Я помогаю людям. Иначе нельзя.
Звёздный Червь говорил: Помоги сначала самому себе. Прочитай свою жизнь. И все другие жизни, которые ты мог бы прожить. И смирись с увиденным, ибо твой путь предопределён. Ты всегда будешь один, как, в сущности, одиноки все люди на земле, и никто не протянет тебе руку помощи. Смотри.
Млечный путь вдруг рассыпался отдельными искрами, и я увидел самого себя, лежащим на руках у мамы и орущим во всё горло, затем школа, армия, боевые операции, в которых я принимал участие. На миг я задержался на картине: я лежу в этой самой палатке, Лена тихонько пробирается к выходу, и, зацепившись ногой за рюкзак, вываливается наружу. Потом я вижу себя старым, с обширной плешью на темени, потом вижу могильный камень с полусмытой дождями надписью, который на моих глазах начинает рассыпаться и крошиться. И вот уже на том месте, где он был, растёт буйная зелёная трава.
Потом снова я на руках у мамы, но уже не ору, а сосредоточенно что-то рассматриваю, потом школа, но вместо армии я в институте... Крошащийся памятник, трава...
Снова я на руках у мамы... памятник, трава...
Снова и снова...
Миллион бесцельных и бессмысленных жизней прожил я в одну микросекунду. И не было от этого спасения.
- Хватит! - закричал я.
Звёздный Червь усмехнулся и стал сворачивать искрящийся капюшон. И тогда я наконец увидел его лицо. Ужас накатил на меня мертвенной волной. Это было моё лицо.
Я очнулся. Холодный пот струился по щекам. Я с трудом приподнял веки.
- Бредит, бедняга, - пробормотала Лена и стала пробираться к выходу. Под ноги ей подвернулся рюкзак, она зацепилась за него и вывалилась в проём палатки.
Что же это происходит? Какой-то дьявольской силой Олгой-хорхой перенёс меня в одно из бредовых видений, что показывал в пустыне? Или это были не видения, а самая что ни на есть подлинная реальность?
И такая тоска на меня навалилась, что лежать стало невмоготу.
Кряхтя, я поднялся с расстеленного спальника, цепляясь за растяжки выбрался на свежий воздух. В глазах у меня позеленело, я чувствовал, что вот-вот грохнусь на землю, как вдруг чья-то твердая рука поддержала меня за локоть. Я обернулся.
Это был Вадим. Я некоторое время всматривался ему в глаза, и они сказали мне многое. Соврал он, что ничего не помнит. Он тоже слышал беспощадные речи Олгой-хорхоя. Своего Олгой-хорхоя. И он тоже понял, что есть единственный выход из этой бездны отчаяния, из этого тупика. Червь был прав в одном: костыли разума здесь не в силах помочь. У каждого из нас своя правда и, как некогда говорил Киплинг, вместе им не сойтись. Тут нужно совсем другое.
Рука помощи, или дружбы, или понимания - не так уж мало.