Саша проснулся от того, что Сунит, положив передние лапы на постель, облизывал ему щеки и нос. Мол, хватит уже спать, пора вставать и умываться. Но Саше пока не хотелось открывать глаз, и он наугад потрепал длинные висячие уши таксы. Потом сладко потянулся, не вставая. Сегодня ему разрешили не пасти хозяйское стадо. Сегодня стадо погнал в лес один Женя.
Ничего, Женя справится! Он на два года старше Саши. А раньше, то есть еще прошлой осенью, Саша вообще один пас в лесу коров и овец. И тоже ничего - справлялся! Один только Сунит помогал. Правда, первое время вместе с Сашей в лес ходил и хозяин, чтобы дать возможность девятилетнему мальчишке освоиться и привыкнуть к местным условиям. Но потом хозяевам все-таки стало беспокойно и за стадо, и за пастушонка. Весной хозяин поехал в соседний городок и привез оттуда Женю. Конечно, Саше стало веселее. А особенно веселее и спокойнее - Сашиной маме. Хотя лес тут был совсем рядом, обжитый, уютный и безопасный: ни партизан, ни немцев в нем, похоже, отродясь не бывало. Но все-таки... Фронт ведь где-то уже близко, не за горами!
Такса снова принялась за умывание Сашиного лица своим длинным мокрым языком. Саша рассмеялся и нехотя сел на койке. В комнате никого кроме Сунита не было. Хозяева с Сашиной мамой ушли делать разные хозяйственные дела. Но на столе у окна для Саши уже стояло молоко, вкусный латышский хлеб с тмином, сливочное масло и что-то на сковородке, прикрытой тарелкой.
Да, это вам не концлагерь! Хозяева что сами едят, то и своим "батракам" дают. Ни какой разницы! Вместе обычно за стол и садятся. Да и что они за "хозяева"!? Сами землю арендуют у богатея-лесничего и живут в одном из его домов. Их всего двое: Жан и его жена Алиса. Не молодые и не старые, лет по сорок им. Но детей у них нет. А потому, может быть, и не чают они души в Саше! Жан хорошо говорит по-русски, Алиса - не знает ни слова. Жан учит Сашу говорить по-латышски, а заодно - похабным стишкам и частушкам. Научит частушке, а потом с Алисой покатывается со смеху, слушая, как Саша старательно выговаривает всякие латышские непристойности. Впрочем, Саша вскоре неплохо освоил латышскую речь и при маме перестал тараторить похабщину, хотя мама, конечно, ничего не понимала.
Умывшись и позавтракав, Саша вышел во двор. И сразу понял, что мама с хозяевами работает в амбаре. Пошел туда.
- А, наш именинник явился! - громко обрадовался Жан. - Ну заходи, мы тебя поздравим!
Прежде всех Сашу, конечно, обняла, расцеловала и наговорила теплых слов мама. А потом уж Жан и Алиса. Хозяевам Саша отвечал на добрые слова по-латышски, и те просто цвели от счастья, слушая его. Но разговаривать долго было некогда, и Жан сказал:
- Ты, Алекс, сходи пока в лес к Евгению. Ему же там без тебя скучно. А к обеду гоните стада домой - вместе обедать будем.
Ну что же, в лес - это с удовольствием! Где именно сейчас стадо, думать было не надо. Об этом за Сашу "думал" Сунит. Он всегда безошибочно определял направление поиска затерявшейся коровы или овцы, а уж найти целое стадо - для него сущие пустяки. Сунит бежал впереди, Саша - за ним следом.
Сначала они помчались вдоль болотистого ручья, что протекал возле дома, потом перебежали по мостику на лесную сторону, пересекли малинник, затем углубились в ельник и, наконец, выбежали на поляну в низине, поросшую сочной травой. И вот оно - стадо!
Стадо небольшое: всего несколько коров и с десяток овец. Справляться с ними было в общем-то не сложно. И время у пастушков в основном проходило за различными играми и разговорами о мирной жизни у себя на родине. Женя был родом из Ленинграда, но из его дальних окраин. Немцы окраины заняли, и мирное население сначала выселили подальше в свой тыл, а потом многих стали угонять на запад. Так Женя с матерью и оказались в Латвии. Они тоже прошли через концлагеря, прежде чем их определили в подневольные работники. Здесь, поблизости, в городке под названием Ауце.
Где конкретно, как или у кого работала Женина мама, Саша особо у него не выспрашивал. Но понял, что с кормежкой там было неважно. Поэтому его маме и захотелось определить сына в сытное крестьянское хозяйство. И ей это удалось. Жан привез Женю вместе с нею, но она сама побыла на хуторе не более получаса, так как за долгое отсутствие опасалась сурового наказания. Правда, потом ей изредка все же удавалось хоть не надолго наведываться к сыну.
Ждал ее Женя и сегодня. Поэтому, поприветствовав, потискав именинника, сразу озабоченно спросил:
- Что, мамка моя не приехала?
- Пока нет, - переводя дыхание, ответил Саша. - Да, может, еще приедет. А меня с мамой Жан после обеда к Наде отпустит.
- Это хорошо! Наш хозяин - мужик правильный, не какой-нибудь шуцман поганый.
- Слышь, Жень! А у Нади-то хозяин - шуцман...
- Да ну? Как же ей у него-то?
- А, ничего! Там хозяйка зато хорошая... А ты чего тут один делал, пока меня не было?
- Слепней гонял да клещей надутых с коровьих боков отрывал.
- Так у тебя ж костра для клещей нет!
- А я их вон на тот валунок - и камнем, камнем, как фрицев поганых!
Лицо Сашино исказилось гримасой отвращения.
- Ой, Женька, это ж противно! Меня сейчас стошнит!
Женя расхохотался.
- Ему противно! Гадов разных всякими способами уничтожать надо! Понял? А то они сами тебя укокошат! Всю кровь высосут, до последней капли! Знаешь, как коровам нравится, когда я у них по бокам шарю?
- А то не знаю! Я сам первый научил тебя, как клещей искать.
- Ну вот и ладно! Давай еще пошарим. Хозяин нам спасибо скажет.
- Хорошо! Только я костерок разожгу.
- Потом надо будет и самих себя обшарить.
- Обшарим! Когда из леса выгонять стадо будем.
И они принялись за работу, которая доставляла им немалое удовольствие. Но надоедали слепни, роем летавшие над стадом. Их не отгонял даже дым от костра. А день стоял жаркий, безветренный. Коровы перестали щипать траву и только всеми силами отмахивались от насекомых, благодарно подставляя бока своим веселым защитникам. Сунит тем временем носился по поляне, отыскивая и энергично раскапывая мышиные норы.
Наконец Женя решительно распорядился:
- Всё, Сашка! Хватит! Гоним стадо домой! Им сейчас в хлеву лучше будет. Да и нам обедать пора.
Коровы охотно пошли в сторону хутора, а овец старательно направлял Сунит. Вдруг из-за кустов на краю поляны им навстречу вышел сам лесничий в полувоенной форме, с охотничьим ружьем на плече и с большим серым охотничьим псом на поводке. Вид у лесничего был недовольный, и он тут же высказал пастушкам свое замечание: не гонять больше стадо на эту поляну, так как трава на ней предназначена не для выпаса скота, а для заготовки сена на зиму. Об этом он несколько надменно, но не зло сказал по-латышски, обращаясь к Саше. Саша всё понял и в ответ пролепетал нечто в том духе, что они не знали о запрете на эту поляну. Женя тем временем молча стоял, не понимая разговора, но тоже надменно поглядывая на хозяина леса. А Сунит, чувствуя некоторую скованность своих друзей, тоже не позволил себе никаких вольностей хотя и со знакомой, но слишком уж большой и строгой собакой.
К хутору они подогнали стадо как раз вовремя: Алиса и Марта (так звали хозяева Марфу Дмитриевну, Сашину маму) уже поджидали коров для дойки. Жан был занят во дворе ремонтом брички.
- Заходите в дом, мальчики! - бодро сказал хозяин, разгибая спину. - Сейчас мы тут управимся и будем кушать!
В доме приятно возбуждающе пахло едой. Среди мясных запахов первых и вторых блюд Саша уловил кисленький аромат пирога с яблоками. И сразу ему вспомнилось милое доброе довоенное время в России, в Верхних Лозах, где мама ко дню его рождения всегда старалась напечь пирогов. Она и здесь, как видно, с разрешения Алисы это сделала, так как сама хозяйка никогда никаких пирогов не пекла. Алиса любила готовить жирные блюда, от которых Сашу нередко подташнивало, а Жан смеялся и говорил:
- Набирай, Алекс, жирок - война еще не кончилась! Кто знает, что и где нам придется есть завтра?
И он часто добавлял латышскую пословицу: Тауки эст - тауки нодзырдас! Так будто бы бедные латыши говорят о богаче: жир ест и жиром запивает...
В комнате, где жили Саша с мамой и Женя, первым возле Сашиной постели "классный подарок" увидел даже не именинник, а его друг.
- Ух ты! Вот это да! Сапоги! Новые! Это ж тебе, Сашка! Глянь!
Саша неуверенно взял в руки один сапог. Да, новенький, маленький, на его ногу. Правда, немного не такой, какие шьют в Верхних Лозах. Снял пастолы. Примерил один сапог. Как раз! Надел второй, прошелся по комнате - не жмут. Хорошо!
Женя вздохнул:
- Эх, мне бы такие!
- А у тебя когда день рождения?
- Седьмого ноября. Нескоро еще... Что, думаешь, Жан и мне закажет?
-А что! И закажет! Он добрый.
- Добрый-то добрый... Да ты ж у него давно. А я что - всего два месяца... Ладно, давай пока в картишки перебросимся.
Именинник в карты всё время проигрывал. Женя над ним необидно посмеивался и по-взрослому подбадривал:
- Ничего, Сашка! Зато тебе в любви везет. Вон как Жан с Алисой с тобой носятся! И мамка не нарадуется. А моя...
Потом вошли хозяева с Марфой Дмитриевной и первым делом попросили Сашу еще раз примерить обновку. И все отметили, что сапоги получились удачными. А Жан успел перехватить промелькнувшую на Женином лице грусть:
- Ничего, Евгений! Подожди немного - тебе тоже закажем!
Женя в ответ благодарно просиял.
Все пообнимали Сашу еще раз, и взрослые стали собирать на стол.
За обедом все ели обстоятельно, сытно, и только Саша нехотя ворочал еду в тарелке: он ждал пирога. И вот Марфа Дмитриевна торжественно внесла пирог в сопровождении Алисы, несшей не менее торжественно поднос с чашками для чая. Чай наливали из большого закопченного чайника, и Саша вспоминал, недовольно поглядывая на него, празднично сверкавший начищенными боками самовар, что всегда в таких случаях украшал стол в его родном доме.
Конечно же, Марфу Дмитриевну все хвалили за пирог, особенно Жан, за что Алиса награждала его ревнивыми взглядами. Но он делал вид, что не замечает этого, и сказал с протяжным вздохом:
- Эх, вот кончится война! Уедет Марта со своими детьми домой! И никогда я больше не поем настоящих русских пирогов!
- Но почему же? - возразила Марта. - Вы к нам в гости на пироги приедете.
-А что, и приедем, если пригласите!
-Конечно пригласим. Чего ж не пригласить хороших людей? - Марфа Дмитриевна тоже вздохнула. - Вот только когда ж эта проклятая война кончится...
- Скоро, Марта! Скоро! - Жан склонился ближе к своим сотрапезникам и понизил голос. - Красная-то Армия уже начала Латвию освобождать. А что наша Латвия? Её, как говорится, комар перелетит. С Ленинграда, Женя, уже давно блокада снята. А вчера я встретил одного доброго человека, и он мне сказал, что слушал по радио сводку Совинформбюро. Так вот, Красная Армия, говорит, позавчера уже Минск освободила! Значит, Марта, ваши родные края тоже уже свободны от фашистов. А что тут от Минска до нас? Как говорится, рукой подать. Но только обо всем об этом вы - никому ни слова! Поняли?
Все, кроме Алисы, которая мало понимала из того, что говорил по-русски муж, согласно закивали головами. Жан перевел ей свои слова на родной язык, и она тоже утвердительно покивала головой. А потом помрачнела, глядя на Женю, сказала что-то Жану, и тот перевел теперь на русский:
- Моя жена сокрушается, как это Женина мама отпустила от себя сына. И не приезжает больше. Не отпускают? Может, и не отпускают... Но фронт приближается... Можно и навсегда разлучиться.
У Жени навернулись слезы.
- Ладно, ладно, Евгений! - Жан обнял его за плечи.- Вот поеду в Ауце - разыщу твою маму. Узнаю, что там и как. Не горюй. - После неловкой паузы хозяин встал. - Ну что, дорогие мои? Делу время - потехе час, как говорят русские! Сейчас я запрягу мою Сивку-Бурку и отвезу Марту с Сашей к Надиной хозяйке.
Марфа Дмитриевна решительно запротестовала:
- Да нет, Жан, не надо нас везти! Тут же близко - сами дойдем! А вы отдыхайте после сытного обеда.
- Ну, ладно! - согласился Жан. - Идите. Я думаю, сходить туда, побыть там и вернуться обратно времени у вас еще хватает.
Надя работала и жила на хуторе, который располагался километрах в двух от хутора Жана. Из кухонного окна его дома была видна прямая, как стрела, просека, отделявшая еловый лес от соснового и указывавшая направление во владения соседа. Пройдя по ней до упора, надо было немного свернуть влево и углубиться по извилистой тропинке в лиственный лес, за которым шли кустарники, спускавшиеся к ручью, а за ручьем на склоне невысокого пригорка уже виднелись постройки большой усадьбы.
После концлагеря семья Журавских не сразу была определена именно в это имение. Его владелец, довольно богатый латышский шуцман, отобрал их у другого землевладельца, более мелкого. Но потом не пожелал держать у себя подневольны х работников целыми семьями, тем более что их у него накопилось с десяток. И он через некоторое время оставил у себя только взрослых и крепких членов этих семей, а малых детей с их матерями "уступил" небогатым хозяевам близлежащих хуторов. Так Марфа Дмитриевна с сыном и оказалась у Жана, а ее дочка была вынуждена оставаться у шуцмана.
К счастью, надменный шуцман сам мало занимался хозяйством, предоставив все текущие заботы о нем своей жене, женщине инициативной и доброй. В отличие от мужа она прекрасно говорила по-русски и всем своим обликом походила не на совладелицу большого хозяйства, а на умудренную опытом сельскую учительницу. Самого же хозяина увлекали разъезды по неким "политическим" делам, возвращаясь из которых напивался и целыми днями валялся в постели. Тогда на хуторе должна была быть полная тишина. Вот почему он и не любил детей, хотя у самого было три дочери в возрасте от двенадцати до трех лет. Но и они, бедняжки, должны были вести себя как можно тише, чтобы не вызывать гнев папаши.
Хозяйка, как и следовало ожидать, встретила гостей радушно и сразу же поздравила обоих с Сашиным днем рождения. Заметив некоторую настороженность в их поведении, сказала:
- Марфа Дмитриевна, вы можете чувствовать себя совершенно свободно: мой Иванд в отъезде. Повёз наших дочек на несколько дней к бабушке, то есть к своей маме. А Надя сейчас в поле, но я за нею уже послала.
Когда прибежала Надя, хозяйка направила их в садовую беседку:
- Вы там пока посидите, а я сейчас к вам приду.
И вошла в дом. Через некоторое время она подошла к беседке, держа перед собой что-то завернутое в полотно. Развернула сверток и торжественно сказала:
- Вот, Саша, мой тебе подарок! Носи на здоровье!
В свертке оказался серый шерстяной свитерок и кусок добротного зеленого сукна.
- Свитер примерь сейчас, а из этого сукна мама тебе потом сошьет брюки, - добавила она и еще раз поцеловала именинника.
Саша немедленно натянул на себя обновку, и она оказалась впору.
- Ой, спасибо вам, Вильгельмина Альфредовна! Огромное спасибо! - дрожащим от слез голосом стала благодарить хозяйку Сашина мама. - Вы так добры к нам! Так добры!
- Надо быть кому-то добрым, - немного смущаясь, ответила ей хозяйка. - Сейчас вокруг так много зла... Но это еще не всё, милые...
- Артур!!! - громко позвала она, повернув голову к дому.
И тотчас на крыльце появился элегантный молодой человек. В руках он держал длинный деревянный штатив, на верхней площадке которого чернела и поблескивала коробка фотоаппарата. Саша замер от восторга: значит, тётя Виля хочет с ними еще и сфотографироваться!
Фотограф молча подошел, учтиво всем поклонился, деловито осмотрелся и установил штатив не в беседке, а напротив глухой стены дома. Фразами обменивался по-латышски только с хозяйкой, но как бы невзначай поглядывая на Надю.
- Ну, милые! Мастер готов! - сказала хозяйка оживленно. - Давайте запечатлим себя на добрую и долгую память. Война скоро кончится, вы вернетесь домой и будете, надеюсь, иногда вспоминать меня, глядя на снимок. Пройдут многие годы, многое изменится в нашей жизни... Но мне бы хотелось, чтобы мои дети и внуки помнили не только обо мне, но и о вас... Все-таки мы ведь не стали врагами...
От таких ее слов мама с дочкой даже немного всхлипнули, направляясь к скамейке возле стены. Рядышком сели Вильгельмина Альфредовна и Марфа Дмитриевна. Саша, конечно же, в своем новом свитере! - устроился между ними. А Надя заняла место за их спинами, слегка опершись о спинку скамейки. Фотограф остался доволен и щелкнул затвором аппарата. Потом он, немного смущаясь, заговорил на ломаном русском с Надей и предложил сфотографировать ее одну среди зелени сада. Надя согласилась.
Саша с интересом следил за действиями фотографа и завидовал ему. Саше самому захотелось иметь фотоаппарат, чтобы наделать много снимков всего, что видел вокруг: и дома, и сада, и двора, и тропинки, что вела к лесу, за которым хутор Жана. И там Саша тоже всё и всех бы перефотографировал. Особенно ему хотелось, чтобы у него был снимок его друга Жени в обнимку с ним самим.
Закончив фотосъемку, фотограф уложил аппарат и штатив в специальный ящик, стоявший в его бричке, опять вежливо раскланялся и уехал. А хозяйка снова усадила гостей и Надю в беседке, чтобы поговорить по душам обо всем, что волновало сейчас всех: об исходе войны, о детях, о мужьях, о послевоенной жизни.
- Вы не бойтесь меня, - говорила Вильгельмина Альфредовна. - Конечно же, вы ждете прихода Красной Армии. Это понятно. Скажу вам по-секрету, я тоже ее жду. Мне-то - ничего! А вот моему Иванду, чувствую, несдобровать... Вот он и мечется теперь, не зная куда ему деваться. Куда нас девать. Хотя и тяжелый он человек, а за семью переживает. Ну да будем надеяться, что всё как-то устроится. И у нас и у вас.
Хозяйка вызывала их на откровенность, но мама с дочкой все же были сдержанными в своих высказываниях. Она горько усмехнулась и продолжила:
- Я понимаю! Полного доверия у вас ко мне нет. И быть не может. Жан с Алисой вам ближе. Но я на вас не обижаюсь. Так распорядилась жизнь. Давайте лучше поговорим о чем-либо отвлеченном. Например, об особенностях латышской и русской кухни. Вы у себя дома тоже варите пиво? Или обходитесь без него?
Женщины как раз сейчас за разговором пили легкое домашнее пиво, заедая его солеными сухариками. А Саша потягивал компот из сухофруктов и тоже грыз сухарики. Но вот он допил компот до дна и шумно вздохнул.
Все засмеялись.
- Ну что, Саша, скучно тебе слушать наши взрослые разговоры? - спросила тетя Виля. - Поди пока погуляй в саду. Можешь полакомиться ягодой с кустов малины.
Саша охотно отправился в сад. Но малины там оказалось мало, и ему быстро надоело выискивать ее в колючем переплетении веток. Яблоки на деревьях тоже не прельщали его, так как знал, что они пока еще не очень вкусные. За садом начиналось поле с еще несжатой пшеницей, и была видна прямая тропинка, ведшая к шоссе, скрытому невысоким пригорком. Оттуда доносился приглушенный рокот автомашин. И Саша решил сходить посмотреть, что там такое движется. Но когда он взбежал на пригорок, то увидел только хвост колонны. В открытых грузовиках плотно друг к другу сидели немецкие солдаты в полном боевом снаряжении. Колонна уходила на восток.
"На фронт едут, - подумал Саша. - К своим на помощь. Да все равно уже наши их побьют. Эх, скорее бы сюда пришли!"
За спиной он услышал чьи-то шаги. Обернулся. К нему подходил высокий тощий господин в городском, но запыленном костюме. На его желтом лице со впалыми глазками и острым носом застыла неприятная сладенькая улыбка. Саша, конечно, сразу узнал его. Это был тот самый "приставучий мужик", что недавно приезжал к Жану по какому-то делу.
- Что, мальчик, думал это уже Красная Армия идет? - спросил он по-русски, но с латышским акцентом. - Нет, это доблестные немецкие войска поехали бить красных! И погонят их до самой Москвы. Так что не жди своих - не дождешься!
У Саши не было ни малейшего желания разговаривать с ним и хотел было сразу сорваться с места. Но "дохляк" успел схватить его за шиворот.
- Нет, мальчик, постой! Ты ведь тогда так и не ответил на мой вопрос. Отвечай теперь.
Да, тогда Саше удалось увернуться от прямого ответа. А дело было так.
Этого господина, мелкого чиновника, занесло на хутор Жана по делам службы. Жан встретил его не очень приветливо. Они долго о чем-то говорили по-латышски, причем в ответах Жана Саша, слыша их из соседней комнаты, чувствовал раздражение. Потом Жан по какой-то причине на некоторое время вышел из дома. И тогда чиновник подозвал к себе Сашу, усадил за стол и стал вкрадчиво задавать разные вопросы. По-русски. Саша нехотя отвечал и поглядывал на дверь, ожидая возвращения Жана. И вдруг "этот зануда" задал вопрос, от которого Саша на миг весь съежился:
- А скажи мне, мальчик, кто тебе больше нравится - Сталин или Гитлер? Кто из них хороший, а кто плохой? А?
По физиономии чиновника ползала тогда, как и сегодня, сладенькая улыбочка. И голосок у него тоже был приторно-сладенький, писклявый. На столе перед Сашей он положил две небольшие фотокарточки. С одной смотрел добродушный Сталин с трубкой в руке, с другой - Гитлер пронизывал Сашу своим недобрым колючим взглядом. Саша чувствовал, что симпатии самого Зануды целиком на стороне Гитлера. И Саше от этого было ужасно обидно. Он весь краснел, потел, ерзал на стуле, старался не смотреть ни на фотокарточки, ни на чиновника. А тот всё повторял и повторял свой коварный вопрос. Но и Саша в ответ только придурковато повторял одно и то же:
- А мне всё равно!
С сильным ударением на "А".
- Нет, мальчик, я тебе не верю. Тебе не все равно. Я знаю. Ты Сталина любишь. А за что? А?
"Во пристал! Как клещ впился! - кричало всё в Сашиной душе. - Если знаешь, то чего спрашиваешь! За что да за что... Шиш я тебе скажу!"
А вслух деланно хихикнул и опять повторил, строя из себя полного дурачка:
- А мне все равно!
Было заметно, что чиновника уже начинают раздражать такие нарочито глуповатые ответы. Он понимал, что мальчик только прикидывается простачком. А Саша то и дело поглядывал на дверь, ожидая спасительного появления Жана. И он наконец появился! Ух, как же обрадовался Саша! И не дожидаясь еще каких-либо слов Зануды, он вскочил и бросился к двери.
Жан видел, в каком состоянии убежал Саша от гостя, но потом ни разу не спросил, в чем там было дело. Саша тоже, естественно, помалкивал. Даже маме ничего не рассказал. И не то, чтобы он чего-то боялся, просто было бы неприятно тогда об этом рассказывать. Особенно маме.
На этот раз Саша тоже не собирался отвечать на вопросы Зануды. И Сашу осенило:
- Ой, что это там!? - крикнул он, взмахнув рукой за спину надоедливого дядьки.
Дядька невольно резко обернулся, выпустив из рук Сашин воротник. А Саша - и был таков!
Он сбежал с пригорка к хутору Вильгельмины так стремительно, будто этот тип гнался за ним. Но тип остался наверху, и только, когда Саша уже внизу оглянулся, погрозил ему не то кулаком, не то пальцем.
- Что он от тебя хотел? - встревоженно спросила мама, наблюдавшая бег сына.
- Да ничего, мам! Дурной какой-то! - отмахнулся Саша.
Но тетя Виля покачала головой:
- Нет, Сашенька! Он не такой уж дурной. Его тут все знают. Он хитрый и злостный. От него действительно надо держаться подальше.
- Ну, мы уже пойдем? - спросила мама хозяйку.
- Да, конечно, идите. Вечереет уже. Надя вас проводит. И помните, Марфа Дмитриевна, что я вам сказала: чуть что - она сразу к вам примчится.
Когда они втроем спускались к мостику через ручей, Саша спросил:
- Мам! А что она сказала "Чуть что"?
- Тетя Виля сказала, сынок, что когда наши подойдут совсем близко, она отпустит Надю к нам. Чтобы нам, не дай Бог, не разлучиться в суматохе.
- А что, скоро уже?
Мама вздохнула:
- Да хоть бы уж скорее!
- А фотокарточки?
- Я думаю, нам их этот парень еще успеет сделать. Правда, дочка?
- Я тоже думаю, что успеет. Он обещал быстро сделать.
Перейдя мостик, они остановились.
- Ну, ладно, мои дорогие, - сказала Надя. - Я уж дальше провожать вас не буду. А вы поспешите: вон, на востоке туча темнеет. Видно, гроза приближается.
- Да, похоже! - согласилась мама. - Жаль только, что пока не военная!
Они расцеловались, и мама с сыном быстро зашагали к лесу. А через полчаса они уже подходили к хутору Жана. Небо плотно заволокло тучами. Вспыхивали молнии, но раскаты грома были пока ленивыми. И дождик едва накрапывал. Он будто ждал, чтобы эти двое путников успели спрятаться под крышу дома. А когда это, наконец, произошло, с неба на землю обрушился мощный густой "водосей", как сказал Саша, весело стряхивая с себя успевшую просыпаться на него мелкую ледяную крупу.
Сунит с визгом суетился вокруг Саши, радуясь возвращению своего друга. Но Жан был молчалив, встречая их в передней. Только и сказал:
- Ну вот и хорошо, что успели! Сейчас ужинать будем.
Марфа Дмитриевна заметила, что он сильно чем-то расстроен.
- Что случилось, Жан? - спросила она. - Мы поздно пришли? Вы нас заждались? Так ужинали бы без нас!
- Да нет, Марта... Дело в другом... Мы тут узнали такое, что кусок в глотку не полезет.
- А что именно? - спросила Марта, бледнея.
- Нет, давайте сначала перекусим, а потом я и расскажу.
Они все пятеро ужинали молча, сосредоточенно. И только допив до дна кружку холодной молочно-крупяной путры, Жан произнес, тяжело вздохнув:
- Фронт приближается - шуцманы звереют...
И спросил после паузы:
- Ты помнишь, Марта, своего первого хозяина Айнера?
- Помню, конечно! Тоже хороший человек. Но мы у него недолго пробыли, всего с недельку. Потом приехал Иванд, поругался с Айнером и забрал нас в свое хозяйство. А что? Что-нибудь с Айнером случилось?
- Случилось, Марта! Но не с ним, а с его братом-коммунистом. Так вот! Недавно шуцманы его поймали и сварили на мыловарне в чане с кипящим жиром... А Айнеру пока только угрожали... Вам бы тоже, видно, не поздоровилось, если бы вы у него остались.
Загорелое лицо Марфы Дмитриевны стало серым. Она чуть не уронила чашку. Саша растерянно переводил глаза с Жана на маму и обратно. Понуро сидели Алиса и Женя. Все молчали, кроме Жана.
Он продолжил чуть подсевшим хрипловатым голосом:
- Вот я тут вам всё рассказываю, а сам себе думаю: а вдруг кто прознает про мой длинный язык? И что тогда? Тоже в котел?
- Да что ты, Жан! - дрожащим голосом заговорила Марфа Дмитриевна.- Разве мы тебя выдадим? Разве мы языкастые? Дети, вы слышали? Чтоб нигде никому - ни звука! Поняли?
- Поняли! - в один голос ответили Саша и Женя.
А за окнами тем временем сверкало, громыхало и напористо шумело.
Все разошлись по своим углам, и каждый по-своему переживал услышанное.
Марфа Дмитриевна, механически перемыв посуду, села на свою постель и обессиленно уронила руки между колен. Она думала о том, какие еще неожиданности поджидают ее с детьми в ближайшие дни, недели, месяцы. И не будут ли они угрожать самой их жизни? Близок уже фронт, но как еще далеко до обретения Свободы!
Женя, не знавший Айнера, хотя и был мрачен, но стойче воспринял весть о чудовищной расправе с его братом. Под Ленинградом он видел жуткие расправы фашистов и собственными глазами. Поэтому, поразмыслив немного, предложил Саше перекинуться в картишки. Саша согласился, но играл совсем плохо, так как всё время у него перед глазами стоял дядя Айнер со связанными за спиной руками в окружении шуцманов перед чаном, в котором уже варился его брат.
Женя вздохнул и сказал:
- Ну, всё, Сашка! Я пошел спать. Ложись и ты.
Их постели были рядом. И легли они одновременно. Но сон долго не приходил к Саше. Зато Женя через несколько минут уже мирно посапывал, лежа на спине.
На дворе стало тихо. Только за стеной отчаянно звенели провода, подведенные со столба к телефонному аппарату, висевшему на стене в гостиной.
"Эх, позвонить бы дяде Айнеру! - думал Саша. - Да как? У него-то и телефона никакого нету. А Жан со своего никогда никому и не звонит. Только отвечает, когда ему звонит лесничий".
Саше вспоминалось сейчас, как интересно было ему у первого хозяина. Айнер поселил их всех троих в большой светлой верхней комнате под крышей. Там у окна стоял письменный стол. А на столе лежали книги на русском языке. Всё больше стихи: Фет, Тютчев, Некрасов. А еще было несколько тетрадей в косую линейку и в клеточку. И цветные карандаши, конечно!
- Вот, Саша, это всё тебе! - сказал дядя Айнер ласково на чистом русском языке. - Читай, пиши, рисуй. Ты ведь всё это умеешь? Так ведь?
Саша утвердительно мотнул головой. Правда, книжки оказались еще дореволюционного издания, и ему сначала было трудновато читать, но он быстро освоился с начертанием и употреблением букв старого русского алфавита. Быстро запоминались и стихи: "Не остывшая от зною, Ночь июльская блистала... И над тусклою землею Небо, полное грозою, Всё в зарницах трепетало..."
Из окна там открывался широкий вид на поля, на соседние хутора, на лес вдали, на заросший пруд возле дома. Саша всё это зарисовывал в тетрадку и раскрашивал. Ему было так хорошо, будто он вернулся в свое безмятежное довоенное детство. Хозяин иногда поднимался к нему, смотрел, чем он занимается, хвалил рисунки, подбадривал и почему-то украдкой вздыхал.
А потом всё выяснилось. Через неделю к Айнеру приехал нахальный красномордый шуцман и предъявил на семью Журавских свои права. Айнер с ним ругался на своем языке. Тот огрызался, потрясая своими бумагами. Позже Журавские узнали, что Айнер не раз потом ездил в Управу хлопотать за них, да вот не вышло... А теперь - вдруг это несчастье...
Когда Саша уснул под тихий шорох вновь пошедшего мелкого дождика, ему сразу стало сниться, как они с Женей с автоматами в руках врываются в мыловарню, расстреливают всех шуцманов и освобождают Айнера вместе с его живым и невредимым братом. Они вместе бегут в лес к партизанам. По дороге забирают с собой Сашину маму и сестру. А потом с партизанским отрядом идут с боями навстречу Красной Армии.