Очередь возле парного кресельного подъёмника расступилась и все увидели призывные взмахи руки с поднятым указательным пальцем:
- One person! One more person! - отчаянно кричал в толпу молодой, чернявый сотрудник канатной дороги.
На посадочной площадке стоял, оглядываясь, высокий человек в чёрном балахоне до пят. В руках у него был холщовый, туго набитый мешок и палка, вроде посоха. Похоже, никто не решался сесть с ним рядом в одном кресле. Очередная пустая пара сидений сделала круг под направляющим колесом, слегка зависла, сдерживаемая рукой паренька на посадке, и улетела, раскачиваясь над просекой.
- Можно мне? - взмахнув билетом, я заспешил от самого хвоста очереди.
Паренёк обрадованно придержал подъехавшую металлическую конструкцию. Человек в балахоне проворно опустился на дальнее сиденье, а следом плюхнулся и я, укладывая на колени дорожную сумку с видеокамерой. Кресло резко качнулось вперёд, потом назад и плавно ускорилось вверх, вдоль верхушек сосновой просеки. Опытным движением сосед мой опустил сверху, из-за головы, металлическую страховочную раму прямо к животу, и мы оказались плотно пристёгнутыми по бокам и спереди.
- Понятно. Видел, со мной никто не захотел садиться, как с прокажённым?
- Странные люди, - пожал плечами. - Ты ведь из монастыря?
- Димитрий, - протянул ладонь сосед.
- Андрей, - пожал руку.
Лес под ногами закончился, креселка вздрогнула всеми тросами и механизмами, перевалившись через высокую опору на краю обрыва, и понесла дальше, над глубоким ущельем. Сбоку задул пронизывающий хлёсткий ветер и пришлось ладонью прикрыть ухо.
- Ты служишь в монастыре? - повторил я вопрос.
- У нас там никто не служит, все по доброй воле пришли.
- Как пришли?
- Кто как.
- Но это же другая страна! Ты сам-то откуда родом?
- Из Воронежской... - буркнул мой визави, но порыв ветра заглушил продолжение ответа.
Я поднял воротник шведки и прислонил к уху.
- А?
- Из России, из глубинки! - Димитрий снова повернул голову в мою сторону.
- И как же тебя сюда занесло?
- Бог позвал.
- Давно?
- Семь лет уже, - Димитрий потеребил котомку. - Тут велопробег был туристический. Давно, лет двадцать тому. Я с командой здесь по склонам колесил, глазел на достопримечательности, на монахов этих чудных. На привале сел как-то на холме, - солнце уже низко над морем багровело, туман над островами вдалеке стелился, - огляделся вокруг и почувствовал, что это именно то место, где нужно жить, где Бог близко. А потом, много лет спустя, когда он забрал Веронику с Дашкой, понял, что должен вернуться только сюда. Пришёл в монастырь, меня выслушал игумен, принял, и вот уже восьмой год живу здесь, сперва в послушанках, а теперь уже и в монашестве: ищу истину, думаю, вспоминаю, записываю.
"Не зря с ним люди побоялись в креселку садиться, - очень странный тип", - мелькнуло в голове, но произнёс другое:
- А на каком языке вы в монастыре общаетесь?
- На языке Бога все друг друга понимают, - закивал Димитрий, - а в быту, - кто на сербском, кто на русском, кто на немецком, на английском. Я бегло на всех языках говорить могу.
Наше кресло снова потянуло на резкий подъём, перевалило через опору, вздрогнув слева-направо, и за выступом скалы показались угрюмые высокие стены Иштванского мужского монастыря.
- Красиво, но мрачновато! - произнёс я.
- Красота не бывает мрачной, - философски заметил Димитрий.
- А что же с тобой тогда случилось? Кого Бог забрал?
- Двух дочек. Они на остановке школьный автобус ждали утром, а тут девчонка на джипе из клуба ночного загородного возвращалась с парнем. Со встречкой полосу не поделили, в поворот не вписалась, и - бац! - на остановку прямо опрокинуло этот трёхтонный сарай. Бабулю соседскую и мою Дашку - сразу насмерть. А за Веронику ещё неделю врачи в реанимации боролись, но не вышло, так и ушла за сестрой, не приходя в сознание.
- Ужас какой! - мне стало неуютно в этом подвесном кресле над глубоким ущельем. - Соболезную! Кажется, об этом случае в новостях было...
- Да, писали, рассказывали. Спутник той девчонки тоже погиб, а она - хоть бы что! В тюрьму посадили, но мне уже всё равно было, я не настаивал, да и она осознала. По дурости всё случилось. Толку от того, что девка сидит, что и ей жизнь покалечило и счастья не видать уже никогда? Мне её тоже жаль.
- Как же так? Как "жаль"? - мои руки взорвались вверх, чуть не выронив сумку. - Она ваших детей убила, а ты - "жаль"! Это преступники на дорогах! Таких расстреливать надо!
- Знаешь, - спокойно парировал Димитрий, - я где-то читал, что немцы в свои новые машины внедрили такой датчик, который не даёт запуститься движку, если водитель пьян. Вот такими штуками надо обязать всех производителей все машины оснащать, как ремнями безопасности, - в обязательном порядке. Отсекать такие случаи на корню! Автоматически! А сам человек слаб, грешен. Выпил лишнего, или, там, курнул наркоты, - и уже сам себе не принадлежит, уже демон-искуситель в него вселился и дальше командует, провоцирует, подталкивает: давай ещё рюмку, давай ещё курнём, поехали зажигать, лихачить!
- Ну, знаешь! - я был поражён таким всепрощенческим откровением отца, потерявшего в глупой пьяной аварии двух дочерей, и в упор сверлил расширившимися зрачками густую бороду этого странного типа, выступавшую из-под глубокого капюшона, - глаз не было видно, - а мне хотелось заглянуть именно в глаза этому человеку.
- Вот так всевышний и привёл меня сюда, - кивнул монах.
- Сколько им было?
- Дашке- семь, а Нике - двенадцать.
- А жена? Бросил жену? - в моём голосе появились суровые, осуждающие нотки. - Что стало с твоей женой? Может ей сейчас, как никогда, твоя поддержка нужна? Может ещё детей завести? Загладить боль, затушить...
- Ты не знаешь, - перебил меня Димитрий, качая головой. - Ты не знаешь, каково это - потерять детей! Весь мир тогда для меня рухнул. Весь! И стал чужим! Все эти соболезнования, и охи, и ахи. Все эти пошлые пожертвования, все пафосные речи, - всё казалось глупым, бесполезным, фальшивым. Но больше всего меня стала бесить жена! Представляешь? Я вдруг увидел рядом с собой абсолютно чужого человека и понял: нас связывали только общие дети. Ткань нашей семейной жизни была насквозь пронизана только детскими вопросами, проблемами, успехами, радостями: в какую школу пойти, какую форму носить, в какой кружок записаться, какого врача вызвать лечить, какую оценку получила, в кого влюбилась, с кем поссорилась и всё такое, бесконечно трогательное, хлопотное, важное. А потом, - бац! - и ничего этого нет! Ни-че-го! Пустота. А рядом жена, зачем-то живая и здоровая, как немой укор, как напоминание о смерти детей. Меня бесили любые её потуги что-то наладить. "Давай платья девочек отдадим в детский дом, они же почти новые, кому-то пригодятся!". "Не тронь! - говорю. - Даже думать об этом не смей! Ни одной игрушки, ни одного учебника - не смей!".
- Всё, хватит! Не могу больше этого слушать! - на глазах навернулись слёзы, наверное, от ветра, и ухо как-то сразу разболелось, заныло.
"А ведь говорила жена, возьми панамку, в горах может и ветер дуть, и солнце жечь!".
К конечной станции наша двукреселка подкатывала в полной тишине и только скрип натянутых тросов, да глухое урчание двигателя в машинном отделении напоминали о реальности этого воздушного путешествия над бесснежными горнолыжными склонами. Спутник мой таким же ловким движением поднял вверх, за головы, защитную металлическую рамку, и уже через пару секунд мы выскакивали по разные стороны от качнувшейся рамы. Прощались мы с Димитрием сухо.
- Ты с группой на экскурсию пойдёшь или сам по территории бродить будешь?
- Ещё не решил, - отвечал, не поднимая головы, рылся в сумке, нащупывая видеокамеру.
- Ну, тогда удачи, - Димитрий протянул ладонь.
- И тебе не хворать, - моё рукопожатие было нетвёрдым.
- Будет минутка и настроение - заходи. Спросишь южные кельи.
Монах закинул котомку за плечо и бодро зашагал в сторону монастырских стен на северном склоне скалистого холма, а я повернул южнее, к смотровой площадке возле кафе и домика с ярко-красной вывеской "Ski-service". Там формировались экскурсионные группы в монастырь. К одной из таких групп я и примкнул: понравилась молоденькая девушка-экскурсовод.
- Через пару месяцев здесь яблоку негде будет упасть от разноцветных лыжных комбинезонов на фоне белоснежного ковра, - весело начала девушка, - но сегодня пока этот склон наш, и мы с вами посетим самый загадочный и старинный монастырь в округе. Сдайте ваши талоны на экскурсию и идём за мной. Зовут меня Марта. В группе все русскоязычные?
Раздались несколько возгласов на итальянском, немецком.
- Подойдите, я сброшу вам смарт-приложение на телефоны с переводчиком. Кто хочет, может взять в кассе электронный гид и слушать самостоятельно.
Группа зашевелилась, загудела и вскоре медленно потянулась за жёлтым комбинезоном и распущенными русыми волосами Марты по мощённой дорожке вверх, в сторону монастыря. Слушая звонкий голос девушки с обилием исторических дат, войн, разрушений, я постепенно забыл о неприятном разговоре с утренним попутчиком. Высокие стены, арочные своды, башенки в форме шахматной ладьи, отполированные каменные ступени и прочие архитектурные изыски монастыря мне уже не казались мрачным пристанищем староверов, а напротив, повеяли загадочной глубиной эпох, расцветом ремёсел, творчества, духовной культуры. Мы вошли в первое здание, напоминавшее католический собор. В одном из помещений на каменном полу были расставлены старинные резные сундуки и комоды с массивными открытыми крышками. Внутри каждого сундука виднелись сложные механизмы замков и секретных кодовых устройств. Это были тайники для сокровищ монастыря, что-то наподобие современных сейфов. Секреты замков считались самыми надёжными на то время. Все туристы с любопытством ринулись осматривать хитроумные железяки и засовы, а я улучил момент и подошёл к Марте, стоявшей у высокого мозаичного окна из смальты.
- Очень интересно вы рассказываете про всё это, - выпалил дежурную фразу.
- Спасибо, - так же дежурно ответила девушка и принялась что-то искать в сумочке.
- А вы местная или работаете здесь по контракту? Я имею ввиду отсутствие акцента...
- Я работаю в турфирме моего мужа. Вопросов больше нет? - девушка отыскала коробок с какими-то таблетками или конфетками и, широко улыбаясь, заглянула мне в глаза.
- Вообще-то я тоже женат, - буркнул зачем-то и сделал шаг в сторону, как трусливый солдат, ретирующийся с поля боя после первого залпа орудий противника.
- Ну, тогда съешьте "Тик-так", - Марта протянула коробочку к моим рукам.
Я послушно подставил ладонь, принял пару оранжевых эллипсоидов, и тут же закинул их в рот. Более дурацкой ситуации за последние годы своей жизни я вспомнить не мог и отчаянно, с громким хрустом, давил дальними зубами подарки жёлтой феи.
- Переходим в следующий зал, - громко объявила Марта, - там сейчас идёт реставрация потолочной росписи. Реставрацию выполняют венгерские мастера живописи, так как при создании росписи была использована старинная техника мадьярских племён, завоевавших эти земли более двенадцати веков назад.
Нестройный ручеёк туристов потянулся сквозь высокий арочный свод в соседнее помещение под куполом, а я, в числе замыкающих группы, подошёл к крайнему сундуку и зачем-то подёргал бронзовый механизм замка.
- Don"t touch, please! - раздалось откуда-то за моей спиной.
Купольный зал поражал своим величием и великолепием. Отовсюду свисали массивные бронзовые светильники, выступали каменные изваяния, мозаичные окна, лики святых и ещё какие-то неуловимые надписи, знаки, детали. Вдоль одной из стен до самого потолка были выстроены леса для реставраторов. На самом верху, под куполом, лежал на спине человек и что-то чистил скребком на бледном рисунке. Ему помогали двое, управляя ручной лебёдкой, поднимавшей наверх нужные кисти и краски. В самом низу уже знакомый человек в чёрном балахоне составлял на подставке для лебёдки какие-то принадлежности. Группа экскурсантов плотным кольцом обступила жёлтое пятно смазливой жены хозяина турфирмы, а я неспешно подошёл к лесам.
- О! Здоровэньки булы! - вскинул голову Димитрий.
- А чего по-украински? - удивился я.
- Ты ж з Украйыны?
- Да, но у нас в Харькове все общаются на русском. В сёлах можно слышать украинский, вернее - суржик. А так, в основном русский. А ты и украинский знаешь?
- Да, здесь особенно легко учить языки, среди живых носителей, на разговорном, бытовом уровне. Вон, - Димитрий кивнул головой вверх и поднял указательный палец, - Фарош из Будапешта потолок малюет. Так я и с ним научился общаться, хотя венгерский вообще ни на что не похож, как инопланетный язык. Слезай, Фарош! Перекур! Smoke break! - Димитрий махнул рукой человеку под сводами. - Go down, Farosh!
- Кёосёонёом, - крикнул художник, перевернулся набок и принялся неуклюже спускаться по приставной лестнице. - Миндэн рэндбэн ван.
- Видал, какой язык? - блеснул глазами Димитрий и его лицо без капюшона показалось мне теперь открытым и приятным, даже кудрявая седовласая борода его не портила.
- И как это переводится?
- Типа: спасибо, хорошо.
Наша экскурсионная группа дружно двинулась в соседний зал, словно рой пчёл за жёлтыми крыльями матки. Венгр тем временем спустился, вытер тщательно руки холщовой тряпкой, и, разглядывая меня, что-то спросил на своём загадочном языке Димитрия.
- Андрей! - представил меня монах и тут же добавил: - Фарош предлагает выпить травяного чаю с пирогом.
- Если это удобно, - зачем-то согласился я, скорее из вредности, чтобы не плестись в общем стаде зевак за жёлтым знаменем.
Димитрий сделал знак рукой двум другим работникам, те присели на доски, а мы втроём направились к выходу из главного зала. Фарош шёл впереди, мы - следом. Пересекли просторный двор, - в дальнем углу другая группа туристов рассматривала старинную колокольню и охранные башни, - прошли сквозь застеклённую галерею, увитую диким виноградом, и вышли к южному скалистому склону. Тут располагались монашеские кельи, разделённые мшистыми каменными стенами. Я замер на краю обрыва, пораженный величием открывшегося вида: остроконечные шпили мелких скал, вперемешку с разноцветными пологими холмами, спускались бурными волнами, застывшими в камне, прямо к морю, вниз и вдаль, на несколько километров. А там, на бирюзовой, серебристой, кобальтовой глади, словно отколовшиеся кусочки этого камнепада, были разбросаны многочисленные острова, большие и совсем крохотные. Солнечный луч блеснул по поверхности воды, а затем по крыше закрытой кабинки первой очереди канатки, поднимавшейся с самого низу, от дороги, к кресельным подъёмникам. А дальше, в нескольких километрах южнее, вдоль вьющейся ленты дороги можно было разглядеть ровные корпуса моего отеля.
- Завораживает? - услышал голос Димитрия.
- Не то слово.
- Вот и я, как увидел первый раз, так и подумал: стоит руку протянуть и все красоты мира, все чудеса, все божественные тайны - совсем рядом, их можно увидеть и почти прикоснуться.
"Где-то там, на пляже, пьёт сейчас моя Лола холодное пиво с креветками за барной стойкой, а Дениска, как всегда, слушает в наушниках свой рэп, развалившись в шезлонге, - подумал я. - Может они сейчас даже смотрят в мою сторону, на стены монастыря. Что я вообще здесь делаю?".
- Почему я здесь, а не там, на пляже? - вырвалось неожиданно.
- Никогда не спрашивай: почему! Всегда спрашивай: зачем? - так же неожиданно парировал Димитрий.
- Да? - повернулся к нему и заглянул, наконец, прямо в глаза. - Тогда ответь: зачем Бог забрал твоих дочерей?
- Пойдём в келью, - монах опустил голову и сделал пригласительный жест рукой.
Тёмная келья, особенно после яркого света снаружи, казалась забавным вариантом аскетических апартаментов, вроде этнического туризма или экзотических туров на выживание. Возле входа был небольшой стол с ноутбуком, кружками и письменными принадлежностями, два стула, лавка вдоль стены и высокий комод, на котором стояли фотографии, статуэтки, и просто камни. В глубине коморки располагалась кровать, над которой висела книжная полка с несколькими книгами и иконкой с лампадкой.
- Даже компы у вас есть? - присвистнул я от удивления.
- Только у меня и у игумена, - объяснил Димитрий. - Я прошение подавал настоятелю, мне для духовной работы нужно, статьи пишу и мне нужна информация из сети, почта.
- Оказывается и сюда прогресс заглянул, - кивнул я иронично.
- Присаживайся к столу, - Димитрий отодвинул стул.
Фарош на лавке разливал по кружкам парующий чай из большого термоса. Келья наполнилась запахом мяты, ромашки, полыни, шиповника и ещё целого букета высокогорных растений. Присели к столу и на нём появилась неровная глиняная тарелка с красивыми пышными пирожками.
- Постные? - зачем-то спросил я.
- Почему же? С яблоками.
- А вроде про пирог говорили?
- Шагич магаднак! - раздался голос венгра и на столе оказались три кружки с горячим чаем и кусок подозрительного слоёного пирога.
- Угощайтесь, - перевёл Димитрий.
- Ну и язык, - я взял пирожок и кружку. - Откуда он такой?
- А вот это очень интересный вопрос, - загорелся Димитрий. - Я тебе скажу, даже с твоим украинским тоже не всё так просто. И вы, кстати, зря его не цените. Без своего языка, без украинского, Россия проглотит вас.
- Ну, начинается ток-шоу Соловьёва! - психанул я, откусив пирожок. - С какого перепугу? Америку или Австралию что, Англия проглотила? Или там не на английском все разговаривают?
- Не сравнивай, - Дмитрий подвинул мне пирог. - Англия маленькая и за океаном. А Россия - большая и рядом! К тому же сотни лет ваши земли крутились в орбите Российской империи. Вся передовая наука, литература приходили оттуда, с Питера, с Москвы. Это сильное историческое влияние. Причём, на всём постсоветском пространстве. Убери от казахов их язык, или от белорусов, - и не факт, что они уцелеют, как государства!
- Да ну, - возразил я и зачем-то поинтересовался: - а почему ты сам не ешь эти пироги?
- Я буду с братией по расписанию обедать, а между приёмами пищи ничего не ем, только пить дозволено, - ответил монах и тут же вернулся к теме разговора: - Вот у нас тут в послушниках ходит брат Сергий, из твоей Полтавы. Так я у него и проникся красотой вашего языка. Вот месяцы, к примеру: жовтэнь, лыстопад. А? До чего же точно и певуче? Сначала всё жёлтое, это октябрь. Потом листья опадают - ноябрь. А? А вот эти месяцы: лютый - февраль, квитень - апрель, травень - май. Всё так точно подмечено, по природе, не безлико, как во многих других языках: июль или там август.
- По-твоему и английский безлик? Там же тоже: June, July, August?
- Кстати, - зажёгся Димитрий и было видно, как сверкали его глаза даже в полутьме, - по месяцам, это правда, русский чётко увязан с европейскими названиями, а украинский - нет, как и венгерский, особняком. Но есть и обратные примеры, смотри, - карта. По-английски - map, по-украински - мапа. А? Интересно? Или вот, мы говорим: симпатичная девчонка. По-английски будет - fine girl. А по-украински - файна дивчина. Похоже? Каким образом эти английские слова попали в украинский? А ты: суржик, суржик. А вот вообще пример отсюда, с хорватских берегов - ваша кроватка, галстук по-русски. Это слово пришло сначала во Францию при каком-то Людовике. Там воевали в легионах хорватские солдаты и носили такие галстуки, национальные. Людовику они очень понравились, он знатным модником тогда был. Он и ввёл их сначала в свою французскую армию, а потом и при дворе стало модно галстуки носить. А назывались они как производное от названия страны - кро-а-ти-я. Ну, а в украинском появились уже чуть видоизменёнными, как кроватки. А ты: суржик!
Венгр закончил чаепитие и вытирал рот платком, поглядывая на Димитрия.
- Так ты так и не ответил, - сухо спросил я, - зачем Богу было угодно лишить тебя дочерей?
Монах поставил кружку на стол, посмотрел отрешённо куда-то вверх, затем - в угол, на икону, и уже совсем другим тоном медленно начал свой рассказ:
- Человек живёт в суете, не задумываясь, зачем он на этой земле, какова его миссия. В детстве мы ещё иногда думаем над этим, плачем по ночам, осознавая нашу смертность, смертность наших родных, близких. Помню, в младшем возрасте каждый вечер не мог заснуть без слёз. Как же так может быть, думал, что наступит момент и я уже больше никогда не увижу эти стены, эти дома, эти улицы, этих людей, своих родителей? Что с ними со всеми будет, когда меня уже на земле не станет, когда я умру? Разве так может быть, что я уже никогда об этом не узнаю? Они все будут ходить, что-то делать, разговаривать, ходить в школу, на работу, жениться, ругаться, смеяться, спорить, путешествовать, - а я уже ничего этого никогда не увижу? Как это несправедливо, думал тогда я? Зачем же тогда мне подарено это чудо под названием жизнь, если в какой-то момент она просто оборвётся на самом интересном? Зачем же так дразнить? Зачем так издеваться?! И вообще, самое главное, - зачем тогда жить?
- Ну, не ты один такими вопросами мучился, - покривился я. - У Льва Толстого полно текстов с подобными рассуждениями, это всё старо, как мир, и уже не одним поколением пережёвано.
- Да? И ты знаешь ответ? - монах схватил меня за плечо и артистично заглянул в глаза.
- Все знают, - пожал я плечами, - просто жить. Жить - ради самой жизни. Растить детей, работать, гулять, путешествовать. В общем, - получать удовольствие от самой жизни.
- Вот!! - захрипел монах. - Вот тут и закралась главная ошибка! Эти "все" жутко ошибаются! Как и ты! Как и он! - монах ткнул указательным пальцем в испачканный краской комбинезон венгра. - Вы все заблуждаетесь! И я заблуждался до поры, до времени! Вернее, до того дня, когда...
Мелодия битловской "Girl" с моего айфона ворвалась звонким рингтоном в монашескую келью совсем неожиданно, как с другой планеты, с другой цивилизации.
- Алло.
- Жулько, ты там живой? - кричала жена на фоне танцевальной музыки аниматоров. - К обеду тебя ждать?
- Нет, идите сами. Я здесь перекушу. Меня чаем с пирожками угостили. Через пару часов буду.
- Пирожками? Ха-ха! Тебя там в монахи случайно не постригли? Голос какой-то загробный!
- И я тебя тоже люблю.
Димитрий сверлил меня глазами.
- Жулько? Это что, ласковое прозвище? Как для пса?
- Это просто моя фамилия, - отрезал, чеканя слова.
- Не любит тебя жена?
- С чего это?
- Раз по фамилии кличет, - рассудил Димитрий, отхлёбывая чай.
- Ты от своей вообще сбежал! Не тебе судить! - грубил я.
- Да и ты сбежишь, уже вижу.
- Как ты это можешь видеть? По фамилии? Так она и мне самому не нравится! Ещё студентом хотел сменить, - отец не дал! - я перешёл на крик. - А потом женился, сын родился! Документы все уже на фамилию! Свыкся!
- Вот это и есть самое ужасное, когда свыкся.
Монах стал нервно теребить бороду, а потом резко развернулся к венгру и уже к нему обратился:
- Ты, Фарош, иди работать, послушники тебя ждут, а я позже подойду.
Венгр поднялся, взял меня ладонями за руку чуть выше локтя и потряс:
- Figyelj ra!
- Всего хорошего, - ответил я, и уже когда Фарош вышел, уточнил у Димитрия: - это он попрощался?
- Сказал, чтобы ты слушал меня внимательно.
- Ну язык!
- Это да. Знаешь, как по-венгерски студент? - зачем-то спросил вдруг монах и, не дожидаясь моей реакции, ответил: - дьяк.
Я молча дожёвывал пирожок и сёрбал остывший чай.
- Вот и я жил, как все: втянулся, свыкся, крутился как рядовая шестерёнка в каком-то глобальном механизме. Всё куда-то бежал, торопился, суетился, старался всё успеть, - продолжил свою исповедь Димитрий. - Мирская жизнь вся опутана сплошными канатами, обязательствами, проблемами, зачастую просто надуманными проблемами, долгами, условностями. Ты едва встал на ноги, а уже всем должен: стране должен, семье должен, школе должен, начальству, налоговой, банкам, детям, внукам. А потом вдруг - бац! - и ничего не осталось, и ты снова один, и только со своей памятью, со своей совестью разбираешься, то есть с Богом.
- Когда припечёт, все в религию ударяются, - скептически произнёс я. - А разве тут, в монастыре, всё по-другому? Разве тут у тебя нет обязанностей, нет правил, нет начальства? И разве тут ты не останешься тоже один в конце пути?
- Тут всё по-другому. Здесь ты избавлен от суровой необходимости зарабатывать деньги, бороться за существование, лукавить, подхалимничать, изменять, воровать.
- Как же так? Вы ведь берёте деньги за экскурсии? За пирожки эти с чаем, за мёд, за свечи - берёте? Занимаетесь коммерцией? А значит тоже лукавите и сражаетесь за кошелёк клиен...
- Нет! - сердито перебил меня монах. - Это совсем не то! Люди сами приносят! Это пожертвования!
- Пожертвования - это просто так, любую сумму. А когда конкретную цену за булочку с повидлом - это уже торговля, брат Димитрий. И налоговая, я уверен, точно так же из вас кровь пьёт. Кстати, сколько я должен пожертвовать монастырю за пирожок с чаем?
- Не обижай меня, Андрей! - Димитрий резко поднялся, сделал несколько шагов в глубь кельи, к иконкам, и три раза перекрестился.
Затем вернулся к столу, присел, и уже спокойным тоном продолжил:
- В монастыре избавляешься от всего наносного, от всей этой мирской шелухи, и начинаешь видеть, осознавать себя настоящим, таким, каков ты на самом деле, чего ты истинно стоишь. Здесь не нужно притворяться, одевать маску, прятать свою сущность под красивую одежду, под косметику и дорогой одеколон. Часы у меня только для того, чтобы показывать время, а не статус. Человеку на самом деле не нужна дорогая мебель, дорогая машина, изысканная еда, алкоголь, табак. Простой кельи с кроватью и столом вполне хватает для того чтобы отдохнуть и подумать о важном, о вечном. В погоне за благами, должностями, богатством люди сошли с ума. Зачем человеку несколько домов, квартир, машин, яхт? Чтобы сдавать в аренду? Чтобы денег стало ещё больше? Чтобы ещё больше предметов роскоши купить? Домов и квартир ещё больше? Чтобы потом ещё больше сдавать в аренду? И так до бесконечности, пока не наступит момент и ты не поймёшь, что и не жил по-настоящему, по совести, для обретения внутренней гармонии. Вот оно, главное мерило счастья, - внутренняя гармония! Жить в гармонии со свей совестью, понимать, что никого не обидел, не обманул, не ограбил. Тогда и умирать не страшно, а остатки лет, отведённых всевышним, доживать во благе, духовном совершенствовании, созерцании, изучении...
- Это какой-то утопический социализм, - я подлил чаю в обе кружки, - причём, весьма аскетичный и первобытный: тумба да лежак. Как у ранних хиппи: солнце взошло и всем хорошо.
- Не ёрничай, а подумай над моими словами. А главное, оглянись на свою жизнь: чего ты достиг, зачем суетишься, зачем живёшь?
- Да всё известно и так, к чему эти наивные вопросы?
- А ты ответь!
- Для семьи, для сына, для страны в конце концов, как это ни пафосно звучит.
- Для семьи? Это в которой ты просто Жулько? Тебе просто удобно так жить: при жене, при сыне, при работе какой-нибудь жульнической, каким-нибудь топ-менеджером, втюхивающим людям надуманные услуги или никчемные безделушки. И что значит: для сына? Он что, младенец?
- Нет, девятнадцать недавно отметили.
- Лет до пяти ребёнок твой, когда познаёт мир с твоей помощью, когда полностью от тебя зависит, когда смотрит на тебя, как на Бога.
- А потом что, уже не мой? - уголки губ растянулись в усмешке.
- Не твой. Он потом становится сам по себе. И твой авторитет уже тает, а вскоре ты вообще станешь ему конкурентом, будешь мешать, раздражать. Он вырастет и забудет про твои бессонные ночи возле детской кроватки, про твои жертвы времени, сил и средств. И единственное, что он будет искренне от тебя ждать, так это момента, когда ты перепишешь на него все свои активы: машину, гараж, дом, акции...
- В тебе просто кипит злость и зависть, - резюмировал я и перешёл в атаку: - Ты не смог достойно перенести утрату детей и теперь завидуешь любому, у кого они есть. Ты убежал из страны и потому не знаешь, как это - любить родину. Убежал от страдавшей жены и потому не знаешь о любви к семье. Вы все тут бродите в чёрных балахонах, обросли бородами, пасёте коз и собираете траву для заварки, молитесь по расписанию, - это жизнь? Это нормальная человеческая жизнь?
- Да, - спокойно отвечал монах. - Именно это и есть нормальная человеческая жизнь, в полной гармонии со своим телом и духом. Утро я начинаю с общей молитвы, это помогает настроиться на нужный лад, это - как умыться после сна. Потом физическая работа на благо монастыря, потом обед, отдых, и до вечерней молитвы я занимаюсь духовной деятельностью: думаю, пишу статьи, изучаю великих философов и богословов. Гуляю по окрестностям, любуюсь красотой природы, общаюсь с людьми, пою в хоре, да мало ли интересных дел?
- Ага, особенно петь в церковном хоре, - съязвил я.
- Пение не только душу очищает, но и организм, если ты не знаешь. И мы не только церковные песни поём. Вчера, например, разучивали прекрасную балладу британской рок-группы "Uriah Heep", самую известную из их творчества. Там и слова, и музыка наполнены высокой духовностью! Вот послушай, - и Димитрий неожиданно затянул высоким красивым голосом:
"There I was on a July morning
Looking for love
With the strength of a new day dawning
And the beautiful sun
At the sound of the first bird singing
I was leaving for home
With the storm and the night behind me
And a road of my own
With the day came the resolution
I'll be looking for you."
(Это было июльским утром,
я искал любовь,
вдохновлённый восходом нового дня,
и прекрасным солнцем.
И как только запели птицы,
я покинул свой дом.
Через шторм и всю ночь пройду я,
пойду новым путём.
В этот день мне открылось свыше,
Что тебя я найду.)
Не ожидал я такого проникновенного кавера одной из самых любимых песен всех времён и народностей. И где? Здесь, в горах, в монашеской келье? Недоумение и восторг застыли на моём лице, будто в предынсультном параличе. Слова этой знаменитой, сотни раз переслушанной песни открылись вдруг по-новому, наполнились особым смыслом, посланием лично для меня, через десятки лет, через моря и страны, - точно в цель.
- Вот уж не думал, что монахи рок уважают.
- Дело не в роке, - пояснял Димитрий. - Дело в красоте слов и музыки. Человеку обязательно нужно утолять духовный голод: молиться, размышлять о вечном, о главном, или хотя бы слушать музыку, только настоящую музыку, высокую, читать стихи, рисовать. Мы же утоляем физический голод. Как только человек потерял аппетит - он слабеет и умирает. Так и с духовным голодом: если пропала потребность сопереживать, испытывать душевную радость, творить, общаться, любоваться живописью и природой, петь и танцевать, - человек умирает, как человек, умирает. Как животное он ещё может долгие годы существовать. Как корова, например. Пожевать пищу, отложить лепёшку, облизать телёнка, помычать, поспать и снова пожевать. Я недавно беседовал тут с одним мирянином, так он пытался возражать, мол живёт ради детей, будто это и есть высшее предназначение его, как человека. Но это наивное заблуждение! Это всего лишь животный инстинкт продолжения рода. Точно так же и корова, и кошка заботятся о потомстве. Другое дело - духовное воспитание, образование. Это уже духовная пища для ребёнка, тут даже не буду спорить. Но ловушка в том, чтобы считать воспитание детей единственной и самой главной целью жизни! Зачем столько усилий, столько стараний и жертв? Неужели только для того, чтобы твои дети выросли и потом точно так же воспитывали уже своих детей, исключительно для того, чтобы те потом тоже своих детей растили и воспитывали? Чем это принципиально отличается от жизни животных? По большому счёту - ничем! Воспитание детей может быть только сопутствующей миссией, и уж гораздо нужнее самим родителям, чем несмышлёным младенцам. Главная же цель жизни каждого сына божия - познание себя.
Мне почему-то стало душно и тоскливо в этой тёмной норе, захотелось на воздух, на солнце, захотелось к людям, к беззаботному веселью, без самокопаний, без покаяний, без молитв и проповедей. Монах заметил моё замешательство и растерянный вид, предложил пройтись по холмам за территорией монастыря. Две тропинки разбегались по сторонам прямо от входа в его жилище. Мы двинулись в правую сторону, на запад от келий и старинной крепостной стены, и вскоре вышли на просторную лужайку с разнотравьем и одинокой кривой сосной, но главное - с завораживающим обзором во все стороны. Долго ещё разговаривали на разные темы, часто скатываясь к политике, к женщинам, пока Димитрий не ударил в ладоши два раза и произнёс выразительно:
- Благодарю тебя, Андрей, что слушал, что спорил, размышлял. Это великое дело. Буду рад, если хоть чем-то помог тебе призадуматься, оглянуться на свою жизнь и может быть изменить в себе что-то, стать чуть счастливее.
- А ты знаешь, что японцы не крестятся, как мы, а хлопают в ладоши? - и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Ну, а сейчас ступай на станцию подвесной дороги, там в пять последний спуск, не опоздай. С Богом!
- Димитрий, у вас же тут интернет. А Viber на твоём телефоне есть? - для приличия спросил, понимая, что сотру этот контакт уже завтра.
- Да, конечно, давай обменяемся номерами. Буду рад твоему звонку.
Напоследок я поинтересовался:
- Скажи, в России ведь полно монастырей? Знаменитых, крутых. Валаам, или ещё какие-то. Почему ты забрался так далеко, аж за бугор? Разве нельзя было с таким же успехом молиться и размышлять о вечном на родной земле?
- Я уже объяснял тебе, тут нужно спрашивать зачем, а не почему. Вопросом "почему" пусть мучаются ревнивые жёны или пытливые учёные возле микроскопа, в обсерватории. Разумный же мужчина должен задавать себе всегда только один главный вопрос - зачем?
Хорошо, что он отправил меня пораньше на конечную станцию канатки, - столпотворение перед закрытием было кошмарное. Размеренность философской беседы с монахом совсем не вязалась с крикливой суетой возле посадочной площадки, мне казалось, что я спустился с небес в муравейник. Пока кресла плыли над верхушками сосен, я рассматривал серпантин дороги, небольшие пещеры на краю ущелья, цеплявшийся к ним алый кустарник и кружившую в потоке воздуха над ним птицу с большим размахом крыльев. Природа вокруг казалась совсем другой, чем при подъёме. То ли из-за разницы утреннего и вечернего освещений, то ли из-за порывов ветра, - а может, ехал я сюда в очках и где-то потерял их? Руками машинально постучал по карманам куртки и только сейчас вспомнил про видеокамеру, которую даже не достал ни разу в монастыре. Да что там камера? Даже ни одного селфи не сделал! Как и вовсе не был на экскурсии! Сейчас ведь только так, как говорит Дениска: не выложил фотку, значит не был! А может и вправду - всё привиделось?
На территории отеля, возле бассейна, царило карнавальное оживление: громкая танцевальная музыка, разноцветные шары, сотни улыбок и взлетающих рук повсюду, подносы с шампанским, хохот и гомон людей в ярких нарядах. За длинным рядом составленных столов пожилые немцы, положив руки на плечи друг дружки, весело раскачивались в такт песни. Что это? Что за праздник? Глазами я искал своих. Выпил пару бокалов вина и набрал Лолу. Ответом были гудки. Да разве в таком шуме услышишь звонок? Набрал Дениса, - тоже гудки. Решил подняться в номер, за одно спросить на ресепшене: что происходит?
Оказалось - день рождение какой-то вип-гостьи из Германии. Она заказала банкет, музыку, развлечения, и всех постояльцев угощает. Лола такого, конечно же, не пропустит. В номере моих тоже не оказалось. Умылся и в этот момент из комнаты полились знакомые до каждой ноты звуки рингтона "Girl". Я метнулся к столу и схватил айфон.
- Алло! Жулько! Ты где? Уже вернулся? Сколько можно? Давай сюда, к нам! Мы на набережной! Сегодня, оказывается, ДР у Риты Бонн! Знаешь такую? Да неважно! Она выставляется! Сейчас на скутерах с факелами будут гонки! А потом - сумасшедший гала-концерт! Круто? Давай беги! Мы возле пирса! Да, захвати мои электронные сигареты! И подушись как следует, чтобы монастырской вони от тебя никто не услышал...
В сладкий утренний сон вмешались неприятные звуки и тряска за плечо:
- Жулько! Ты всё проспал! Вставай! Это же надо так набраться шаровым пойлом!
- Что? Что случилось? - встрепенулся я, так и не привыкший за десять дней отпуска к совместной постели: дома мы спали на разных кроватях и в разных спальнях.
- Там уже всю первую линию заняли, наверное! - причитала жена. - Беги, брось полотенца хоть на второй ряд! А то будем возле самой барной стойки, как последние лохи, загорать! Сегодня же наш последний день!
- Тем более! Дай хоть в последний день спокойно понежиться в постели! Пусть Дениска разок сбегает! - натянул подушку на голову.
- Он же с нами не загорает! Ты забыл? Да и зачем ребёнка грузить нашими заботами? Пусть поспит хоть здесь. Давай же, вылезай! - жена яростно вступила в бой за мой щит-подушку.
- Лола, - выглянул одним глазом, - почему только мы и русские бегаем каждое утро на пляж и занимаем лежаки? Почему немцы не бегают? Итальянцы. А?
- Потому что они по три раза в год ездят на курорты, а мы один раз за три года! Усёк разницу? Давай, беги уже! - и Лола смачно приложилась отвоёванной подушкой по моей голове.
- Ай! Ухо!
- Какое ухо! - последовал удар по другой стороне.
- Правое! - закричал я и испугался, прикладывая ладонь к ушной раковине: кроме свистящего шума ничего не было слышно.
- Что случилось? - насторожилась Лола.
- Вчера на канатке ухо просквозил, - гулко и раздражённо постучал ладонью по правой стороне головы, - теперь шумит, как в морской ракушке. У нас есть перекись или борный спирт?
- Говорила же, возьми панамку! Правильно, зачем жену слушать? Да не тарабань ты по голове! И так пустая! - Лола наклонилась к тумбочке и стала вываливать из ящичка флакончики с лекарствами.
Жена оказалась права, все шезлонги первой линии побережья были заняты ещё до завтрака: полотенца и шортики, сумочки и панамки гордо пестрели на всех пляжных точках прямо возле кромки лазурной прозрачной воды.
- Ну и делов-то? - отшутился я чуть позже, намазывая масло и клубничный джем на горячий тост во время завтрака. - В последний день можем позволить себе не напрягаться.
- Окей, - скривилась жена. - Но апельсины всё равно не забудь с собой прихватить!
- Лола! Ну сколько можно? У нас уже весь номер в апельсинах! Мы их что, домой повезём?
- А вот представь себе!
- Да ладно? Вот удивятся таможенники в аэропорту!
- Пусть удивляются, - Лола стала незаметно сгружать фрукты в пляжную сумку, - а ты дома попросишь, а я не дам, заставлю в супермаркет бежать.
- Денис! Денис! - обратился я к сыну. - Ты можешь хоть за завтраком наушники из ушей вытаскивать?! Помоги матери вынести сумку.
"А ведь монах в чём-то был прав, - пронеслось в голове. - Сын уже не с нами, - будто с другой планеты приземлился. И теперь все время на связи с портами внеземных цивилизаций".
Мы с Денисом отнесли две сумки ворованных апельсинов в номер, а потом пошли на пляж искать нашу маму. Лола призывно махала рукой прямо с лучшей зоны первой линии. Как ей это удалось?
- Вот, знакомьтесь: это Лена, а это Рифат. Ребята из Ростова. Рифат углём занимается. Мы вчера в баре познакомились, - Лола расплылась в голливудской улыбке, представляя наших эмиссаров и спасителей по оккупации лучших пляжных мест. - Они и нам места заняли. А это моя банда: Андрей и Денис. Сынуля, ну сними же ты эти гаджеты, наконец!
- Мам, я купаться!
- Очень приятно, - кивнул я, присаживаясь рядом с худощавой блондинкой по имени Лена.
- Вы давно здесь? - спросила Лена, доставая из сумочки крем для загара.
"О, только не это! - меня тошнило от эфирных масел и ароматической вони пляжных кремов. - Хотя, если она мне хочет предложить помазать ей спину и плечи, то..."
- Уже десять дней, - с готовностью ответил я.
Лена ловким движением распустила шлейки купальника, сверкнула торчащими сосками, и круто развернулась ко мне спиной.
- Рифатик! - она тронула мужа за плечо. - Намажь мне спинку!