Плоские серые днепровские волны с негромким плеском бились о каменистый берег острова. Военег Волчий Хвост открыл глаза и невольно вздрогнул - с реки ещё с вечера наполз густой серый туман - весна шутила шуточки, и сейчас вся одежда была влажной. Воевода утёрся - на ладони осталась вода, усы были сырыми. Туман наплыл непрозрачной пеленой, и в нём уже на два шага ничего нельзя было увидеть. Было токмо слышно, как поскрипывали мачты лодей, как бились волны в борта и береговые камни, да как изредка кашлял стоящий на страже вой.
Волчий Хост невольно заслушался - тишина тянула, обволакивала. Ночная река жила, дышала. Просыпалась от долгой зимы.
Что-то не давало покоя, какое-то смутное ощущение, - тревога словно плавала в воздухе, оседая на душе. Военег Горяич нахмурился, пытаясь ухватить за хвост ускользающую мысль. Его словно разбудил какой-то посторонний звук, словно комар звенел над ухом, мешая спать...
Комар?
Волны плескали?
Плеск!!
Волчий Хвост рывком сел - звякнули друг о друга нагрудные пластины брони. Над водой, да ещё в тумане звуки разносятся далеко и очень хорошо, именно потому варяги обёртывают вёсла и уключины кожей. Над рекой текло еле слышное журчание, плеск и легкий равномерный скрип.
Воевода вскочил. Два-три шага - и он уже на берегу. Волны били о камень прямо у самых ног Волчьего Хвоста, а его намётанный глаз выхватил из тумана смутные тени остроносых челнов, стремительно набегающие на берег. Следом за челнами густым потоком плыли лошади, и над гривой каждой была видна человеческая голова. Плыли всадники. А всего в нескольких шагах от воеводы застыл дозорный вой, изумлённо распахнув глаза и рот, словно ворону собрался поймать - глядел.
Вспарывая туман, глухо взвизгнула стрела, и дозорный опрокинулся. И токмо тут Военег осознал происходящее и крикнул, рванув горло болью и в прыжке уходя от пущенной в лоб стрелы:
- К мечу!
С челнов раздались крики - печенеги, кому ещё здесь быть-то? Небось и сам Куря здесь - этот и с самим Ящером подружится, лишь бы князя Святослава одолеть.
Крик воеводы прокатился по берегу, разбудив воев, вроде бы спящих мёртвым сном. Но низенькие челны уже выскочили носами на берег, и к лодьям волной бросились люди, одетые в шкуры. А следом, отряхивая с себя ручьи воды, ринулись всадники. Печенеги и есть!
Зазвенели сабли, полетели стрелы.
От стрелы Военег всё ж увернулся, а уж как меч оказался в руке - он не помнил. По всему берегу уже кипела кровавая пластовня, и Серебряный засвистел, вспарывая туман в кольцах и восьмёрках.
Уж в чём-чём, а в мечевом бое с Волчьим Хвостом мало кто мог сравниться и в старшей дружине; он, пожалуй, и самого великого князя мог бы кое-чему поучить, даром, что сам из простых воев вышел, а Святослав сызмальства при дружине да с мечом об руку, да на три года старше. Двое печенегов тут же отлетели назад, зажимая длинные рубленые раны, один - на плече, другой - на груди. Воевода усмехнулся и, подняв меч на уровень лица, замшевой перстатицей вытер струящуюся по клинку Серебряного кровь. И, подняв меч обеими руками, вновь напал.
Остров, меж тем, уже весь увяз в бою - то тут, то там слышались крики и звон оружия. И русы, и печенеги били на звук, не видя врага и попадая порой в своего. И вдруг над берегом пронёсся знакомый голос.
Куря! Сам хан здесь! Добро же, собака! Волчий Хвост бросился в сторону - знал, что, заслышав Курю, князь Святослав не удержится и захочет сам столкнуться с ханом. А воевода должен быть рядом с великим князем.
В тумане всё обманчиво. Вот и сейчас - казалось, что Куря кричал где-то поодаль, а оказалось - совсем рядом, в двух шагах. Из тумана вынырнул Орлиный камень - самое высокое на Хортице место. А под тем камнем, сказывали бахари, бездонный омут, а в нём - терем Морского Царя.
Здесь, возле княжьей лодьи, к берегу приткнулось враз пять челнов и на полусотню княжьей ближней дружины наседало около сотни печенегов, да ещё с сотню скакало к месту боя. Бой шёл уже около самой скалы, где при желании вряд ли поместится в полном вооружении манипул ромейских стратиотов.
Князя уже окружали со всех сторон, сабли и мечи сверкали у самого лица, но снова и снова свистел, выписывая длинные кривые его Рарог. Ходили слухи, что меч князя заговорён ведунами. Слухи слухами, но печенеги отлетали от князя, словно горошины от стенки.
Один из степняков замахнулся на князя со спины невиданным оружием - длинным, мало не в полсажени, мечевым клинком на укороченном копейном древке. И дураку ясно, что от такого удара живым вряд ли кто останется. Не тратя времени на окрики - да и видел я, что князь оглянуться и не поспеет, - Волчий Хвост бросился вперёд, выдав свой любимый боевой клич - дикий и кровожадный волчий вой. Серебряный засвистел, разбрасывая степняков, и первой кувыркнулась голова того, с невиданным копьём-мечом. За мной следом в толпу печенегов вломились и мои дружинные витязи. Военег, даже не оглядываясь, знал, что их осталось не более десятка.
Заслышав вой и, видно, заметив на его шеломе вместо еловца серый хвост матёрого волка, печенеги отхлынули в стороны.
- Ашин Военег!
Боялись они его не менее, чем самого Святослава. Его, воеводу Волчьего Хвоста с ними к тому времени уже лет десять как мир не брал.
Отхлынули, да токмо вдругорядь ринулись. Как вода от удара камнем вначале в стороны раздаётся, потом обратно, и захлестнёт с верхом. Так и с воями Волчьего Хвоста - печенеги вмиг толпой затопили подножие Орлиного камня. Ещё бы, двойной соблазн, сразу две головы лютых врагов - кагана Святосляба да Ашина Военега. Да токмо дорого ему те головы дадутся.
Что было потом - Военег не помнил. Мелькали чьи-то перекошенные хари, усы и бороды, хрипел неподалёку голос рыжебородого хана, сдавленно матерились вои, ржали кони.
А потом около скалы их осталось всего двое - Военег Волчий Хвост да князь Святослав Игоревич, а их мечи ткали в воздухе смертельную паутину. И всякий, кто вне паутины - тот жив, а кто коснётся, альбо ворвётся внутрь - тот навь.
А потом опять раздался крик Кури, и степняки вдругорядь отхлынули назад, и воздух тут же наполнился воем стрел. Тяжёлая стрела ударила Волчьего Хвоста в правое плечо, и рука мгновенно ослабла, а другая стрела врезалась в шелом, и в ушах зазвенело, словно сдуру сунул голову в ромейский колокол.
Единство мечевой паутины нарушилось. Князя и воеводу разбросали в разные стороны. Оттеснённый к самой воде Волчий Хвост, отмахивался левой рукой и видел, как князь выкручивал мечом восьмёрки, отходя к камню.
И видел, как бесится от злости и бессилия рыжий Куря, не умея, не будучи в силах взять в полон уже почти в руках находящегося ворога....
И видел, как печенеги раздались вдруг перед князем в стороны, и как хан, широко размахнувшись, метнул тяжёлое копьё, и князь опоздал его отбить...
И видел, как широкий - в полторы ладони! - плоский рожон копья вошёл Святославу под рёбра, прорвав колонтарь, словно полотняную рубаху - вздыбилось по краям раны ломаное железо...
Скулы свело...
И видел, как пошатнулся князь, и из уголка обиженно искривлённого рта, напитывая краснотой усы, протянулась пузырящаяся струйка крови - видно, удар ханского копья просадил Святославу лёгкие...
И видел, как ринулись печенеги, - каждый спешил первым схватить желанную добычу, - и захлестнули всё ещё стоящего князя густой тёмной волной...
И ещё видел, как Святослав, падая, размахнулся и бросил меч в реку, туда, где Орлиный камень обрывался в омут Морского царя, - да не достанется ворогу...
И тут, словно нарочно, разорвался туман, золотом грянуло сквозь облака, брызнув по окоёму, солнце, осветило остров. Ринулись с полуночного конца острова к гибнущему князю уцелевшие гриди, кметы и вои - десятка два.
В глазах Волчьего Хвоста всё поплыло и последнее, что он успел заметить - верстах в двух ниже по течению ходко бегущие к острову русские лодьи.
Волчий Хвост зарычал от дикой досады и бессильного бешенства и... проснулся вдругорядь уже по-настоящему. Стремительно (и к сорока годам ещё не растерял былой сноровки, надеялся и к шестидесяти не растерять, коль приведёт Перун дожить до шестидесяти) сел на широком деревянном ложе и утёр холодный пот, ручьём катящийся по бритой голове.
Жена даже не пошевелилась, и воевода с лёгкой неприязнью покосился в её сторону - за десять лет она успела привыкнуть к тому, что муж порой так вот вскакивает среди ночи, а потом больше не может уснуть. Откинув покрывало Военег Горяич встал и, натянув верхние порты, уселся в стоящее около стола кресло, откинулся к спинке и прикрыл глаза.
На заднем дворе заливисто пропел петух - должно, уже третий, слуг хоть и не слышно в доме, а дворский слышно, уже шевелится. В висках стучало. Двенадцать лет со дня гибели князя Святослава, господина и друга, боевого товарища, двенадцать лет ему снился всё один и тот же сон - последний бой Князя-Барса на острове Хортица. Много с тех пор прошло, довелось и воеводе после того повоевать и с печенегами, и с ляхами, и с булгарами, а токмо наваждение не оставляло - каждую весну в одну и ту же ночь вновь и вновь погибал перед глазами Волчьего Хвоста молодой князь.
Вздохнув, Военег встал и, дойдя до стенного поставца, вытащил узкогорлый расписной греческий кувшин. Упал обратно в кресло, вытащил зубами просмолённую пробку, не глядя, ухватил со стола забытый там с вечера серебряный кубок, наполнил его всклень и выхлебал в несколько глотков, не чувствуя вкуса кипрского нектара...
Их тогда всё же спасли. Лодьи ниже по течению - это были немногочисленные пешцы* Рубача, что стояли ниже по течению. Видно, зачуяв что-то неладное, опытный вояка Рубач повёл своих к Хортице. Печенегов сметали с острова стрелами, и Куря побежал. Да токмо вот спасти... да что там спасти - отыскать-то князя Святослава не удалось. Нашли токмо оружие князя, брошенное печенегами в бегстве. Не было и знаменитого меча Святослава, Рарога. Уже потом до них дошли слухи, что Куря сделал из княжьего черепа пиршественную чашу. О мече же и слухов не было.
Волчий Хвост налил полный кубок - на сей раз язык уже чуял вкус вина, но в голове уже появилась еда заметная тяжесть. Горько усмехнувшись, Военег глянул в узорное веницейское зеркало на стене - да, вид у тебя, воевода Волчий Хвост...
Забава наконец-то проснулась, испуганными со сна глазами глянула на мужа, его нахмуренное лицо, заглянула в мрачные глаза, вмиг выхватила взглядом кувшин с вином, вспомнила, какой сегодня день и мгновенно всё поняла. Поникла головой и горестно спросила:
- Опять?
Ответа она и не ждала, она знала ответ - да, опять. Спросила грустно:
- Чего ты себя зря терзаешь? Ведь двенадцать лет уж минуло, и Святослава не воротишь...
- Молчи, - грубо оборвал жену воевода. - Двенадцать лет - не сто! Святослава не воротишь, верно, да токмо Куря зажился на свете. И не будет мне покоя, доколь до глотки его не доберусь!
Военег смолк и опять налил полный кубок.
Забава хотела что-то сказать, но передумала. Оделась, подошла к окну, подняла раму и распахнула настежь обе створки ставней. В изложню ворвался свежий воздух и вместе с ним - шум просыпающегося весеннего города. Где-то ржали кони, мычали коровы, слышались голоса людей, в саду заливисто заголосили птицы.
Стукнув в дверь и пристойно помедлив несколько мгновений, вошёл дворский. Быстро и незаметно окинул изложню взглядом и, видно, враз всё поняв, ничуть ничему не удивился.
- Утренняя выть готова, боярин. Волишь подавать?
Военег Горяич вздохнул - слов нет, до чего его тяготили все эти обычаи боярской жизни, его, простого воя, собственной храбростью выбившегося сперва в гриди, а потом и в воеводы. Но отвергнуть эти обычаи он уже не мог: не зря говорят - кто имеет власть, тот не имеет воли.
- А подавай, - легко кивнул воевода, вставая и тут же, заметив непроизвольное движение Забавы к кувшину, словно мимоходом прихватил его с собой. В её глазах плеснуло разочарование. Она знала, как пройдёт весь день до вечера. Знала, что он будет весь день пить, не пьянея и мешая фалернское с кипрским и пиво с мёдами. Будет мрачно глядеть в одну точку, а на все её попытки заговорить - отмалчиваться альбо отвечать коротко и сердито. Привыкла.