Он знал, что не доживёт до следующего утра. Знание это пришло ут-ром, невесть откуда, но Всеволод Юрьич привык доверять своим ощущениям - они никогда его не обманывали за все пятьдесят семь лет его жизни. Стало быть пора.
Да, пора. Тридцать шесть лет стоял он у кормила власти в Белой Руси. Раздвинул земли за Волгу и на полночь до самых владений Новгорода Великого. Украсил свой стольный Владимир двумя дивными соборами - Дмитровским и Рождественским, детинец неприступный выстроил, взметнул валы на недосягаемую высоту. И правил не только Залесьем - вослед старшему брату он поднял Владимир над Киевом и остальными русскими землями на такую высоту, о коей Андрей мог только мечтать.
При мысли об Андрее губы великого князя скривила едва заметная усмешка.
Брат всё грезил о полном единовластии. Походами ходил и на Киев, и на Новгород, всё воевал. Бояр примучивал, даже братьев своих родных и то выслал в Царьград вместях с матерью.
Нет, Всеволод не был в обиде на брата за ту давнюю ссылку. Там, в Царьграде у него были великолепные учителя, там он получил такую науку интриги и хитрости, какой отродясь не знал Андрей. Потому и превзошёл ныне младший брат старшего.
Андрей был чересчур прям, по-русски прям. И деять мог только прямо, без вывертов и хитростей, по-русски. С ворогами своими он признавал только силу. Сила на силу! И только так. Потому и погиб.
Великий князь чуть прикрыл глаза вспоминая незабываемое.
Великий князь Михалко Юрьич коршуном глядел с княжьего кресла - только волос чёрных да носа крючком не хватало для полного сходства. Да не было у Михалки чёрных волос, русым был великий князь, да и нос был прям, как у всех русичей. Под тяжёлым княжьим взглядом ёжились бояре, гридни и кмети, неуютно им было в гриднице. Все понимали, что великий князь чего-то хочет от думы, да только не угадать - чего. И только боярин Нежата Путиславич умно поблёскивал глазами да косо поглядывал на жмущихся в угол бояр Кучко-вичей. Все глядели на них с недоумением, а вот Нежата - проницательно. Ему казалось, что он уже всё понял.
Да ещё насмешливо-зловеще поблёскивал из-за княжьего кресла Всеволод. У этого в глазах ничего понять было нельзя - сказалась школа ромейского кознедейства, научила скрывать мысли. Но ни у кого не было сомнений - уж этот-то знает всё, что затеял Михалко.
Наконец в думе пало молчание и великий князь начал говорить, вроде бы и негромко, но так, что слышно было даже в самых дальних углах гридни:
- Вчера некто рёк мне похвалу за то, что я монастырям да церквам зем-ли воротил, Мстиславом да Ярополком отнятые. Моей заслуги в том нет. Земли те брат мой старший, Андрей Юрьич даровал церкви нашей, а я только вернул утраченное. Мне вы осанну поёте, про брата ж забыли моего?
Нежата Путиславич быстро метнул взглядом туда-сюда, словно пыта-ясь угадать волю боярского большинства. Всеволод чуть усмехнулся, Михалко же был невозмутим. Издалека заходит великий князь. Неужто Всеволод ошибся, и речь пойдёт только про почести памяти покойного великого князя? Нет, не про почести хочет Михалко говорить, не столь он глуп. Иначе для чего ему в думе Кучковичи?
Бояре ёжились всё сильнее - мало кто из них про себя добром поминал Андрея Юрьича, чего уж от себя-то таиться. Морщились, вспоминая самовла-стные выходки и казни покойного великого князя. Про покойников дурно не гово-рят, а так-то, чести ради сказать - не больно добрым князем был Андрей для земли владимирской. Однако попробуй, скажи такое нынешнему великому князю - родной брат Андрея. Хоть и не ладили братья меж собой, хоть и изгонял Ан-дрей Всеволода и иных братьев своих, а всё одно - родная кровь.
Наконец, Нежата Путиславич решился первым, стараясь угадать волю великого князя:
- На твоё слово уповаем, княже. Волю твою исполнить готовы, а брат твой за дела свои достоин вечной памяти и хвалы...
Боярин осёкся - взгляд великого князя хищно рыскнул по гриднице, жадно охватил лица бояр, стеснённые и озадаченные.
- Дивлюсь я на вас, бояре. Если правда то, что про брата моего говорят и убит он справедливо, то недостоин он похвалы. А коль достоин да неправо убит, как вы говорите, то почто ж убийцам его не мстите?
Нежата Путиславич от неожиданности взмок, вмиг поняв всю задумку великого князя, а взгляд Всеволода стал откровенно издевательским. Нет, не ошибся он в брате, просто тот себя хитрее иных показал. Ему было надобно согласие думы на расправу с убийцами брата, вот он капкан-то и навострил. А бояре в него недолго думая, самой башкой сунулись.
Молчание в гридне стало неуютным и тягостным, когда Нежата выда-вил через силу, понимая, что сейчас обретает себе немалое количество вра-гов:
- Воистину убит неправо...
Михалко торжествующе выпрямился и хлопнул в ладоши. Хлопок гулко отдался по углам гридницы. Двери отворились, и гридница вмиг заполнилась оружными и окольчуженными кметями.
- Взять! - гулко отдался под потолком великокняжий голос. Четверо с нагими мечами подошли к Кучковичам, кои глядели обречённо-покорно, словно овца на заклании.
Да. Без малого сорок лет прошло, как они смертью покарали убийц своего старшего брата, а доселе помнится всё, словно вчера только это было: и молчаливая смертная покорность Петра Кучковича; и презрительное, сквозь зубы "Цх!" ясского витязя Анфала, что выкрал меч Андрея Боголюбского перед убийством князя; и по-бабьи тонкие причитания с вороватой оглядкой Ефрема Моизича "А зохен вей*, говорила мне мама, не липни к князьям..."; и звериный вопль Улиты Кучковны "Не хочу!". Помнится согласное гудение сотни лучных тетив и столь же согласный певучий звук сотни стрел, одновременно срываемых с тетивы. И дощатый короб, в коем живьём утопили Улиту Кучковну - тож помнится...
Хозяином мало не всех русских земель был Андрей Боголюбский. Сажал князей из рук своих, Киев - мать городов русских! - предал огню и мечу, воям своим на поток отдал, свершив небывалое до сих пор. А после усадил там брата младшего, Глеба, указав всем окрест, что Владимир ныне выше Киева, а Залесская Русь* - выше Росьской земли*. А всего через пять лет боярские мечи оборвали буйную жизнь великого князя, и рухнуло всё возводимое им здание единодержавия. Урок для Всеволода более чем значимый!
Кузьма Ратьшич про обострение болезни великого князя прознал почти сразу же.
Над Владимиром ещё только вставало солнце, когда меченоша вышел на высокое красное крыльцо своего терема. По терем так и тянуло помянуть - "родовой", да только не было никогда у Кузьмы Ратьшича родовых теремов. Великий князь Всеволо Юрьич поднял его из грязи, "из гноища", как сказал бы образованный монах. И предан был Всеволоду Кузьма до зела, ничьей крови не пожалел бы верный пёс для своего хозяина. Кузьма Ратьшич давно уже был гридем, почти что и боярином, не хватало только длинной вереницы предков за спиной. Но Кузьме было плевать - он величался званием меченоши великого князя. И власть имел немалую.
Кузьма, прищурясь, глянул на солнце, послушал крики петухов, потянулся. Утро обещало хорошую соколиную охоту, сокольничий ещё с вечера говорил. Меченоша глубоко вдохнул, радуясь новому дню. И тут же нахмурился - не время вроде для потехи, когда великий князь болен.
С улицы затопотали копыта. Меченоша вздрогнул, приложил ладонь ко лбу, прикрывая глаза от солнца, вгляделся.
- Вестоноша от князя Юрия! - крикнули с улицы, и Кузьма вздрогнул вдругорядь - неужели великий князь...
- От княжича Юрия, - тут же поправился вестоноша, спешиваясь и вбегая в ворота.
- То-то же, - бросил Кузьма холодно. - Чего стряслось?
- Великому князю хуже стало, - почти шёпотом, округлив глаза, ответил кметь. - Говорит, что помирать будет. Юрий Всеволодич тебя срочно во дворец кличет.
- Скажи, буду немедля! - ответил Кузьма и ринул вверх по лестнице.
И причина спешить была!
В покое было чадно. Тускло светили лучины. Нахохлясь сычом, сидел тиун великого князя Гюря, у него то и дело вспухали на челюсти желваки. Насупленно зыркал Лазарь, бывший посол великого князя в Новгороде. Загадочно молчал Иван Родиславич. Быстро ходил из угла в угол Яков, племянник великого князя.
Кузьма Ратьшич тихонько притворил за собой дверь, бросил на всех звериный взгляд:
- Ну?! Не обделались ещё тут?!
Иван Родиславич чуть приподнялся, бросив руку к рукояти меча, ос-корблено раздул ноздри.
- Ты... - рыкнул он свирепо. - Не забывайся!
- Не время сейчас вежеством величаться, - холодно возразил меченоша воеводе. - Все головами вержем, коль Константиновичи одолеют!
- Великий князь ещё не умер, - возразил Гюря, впервой разомкнув губы, и пало тягостное молчание. Всем было неловко глядеть друг на друга - Гюря попал не в бровь, а в глаз.
Их всех - всех! возвысил Всеволод Юрьич! А ныне выходило - смерти его дожидаются верные слуги.
- Великий князь на свете не жилец, - неуступчиво бросил Кузьма Ратьшич, и все потупились ещё больше: так-то уж и вовсе не следовало бы. - Сам так сказал. А коль готовы к тому не будем, да сильны себя не окажем - сожрёт нас чадь нарочитая, бояре родовитые.
- Язык-то попридержал бы, - хмуро бросил Лазарь и покосился на дверь. Кузьма в ответ только повёл плечом:
- Не бойся, Лазарь Станятич, там мои вернейшие люди стоят. Подслушать нас некому. Им коль станет выбирать кого слушать, Все-волода Юрьича альбо меня, они меня послушают.
От такой наглости у многих захватило дух - ведь вернейший из верных Всеволодовых псов! И ведь великий князь и вправду ещё не умер. Вновь пала тишина
- Юрий Всеволодич с нами, - продолжал Кузьма, переведя дыхание. - Княжич умён. Вятшие* старого покона держатся, а по старому-то покону Константину наследовать достоит! По лествице-то княжьей! Так Юрию-то-князю прямая выгода нашу сторону держать. Мы из воли великого князя не выйдем никогда, нам всем без него - смерть!
- Дело говоришь, - через силу кивнул Иван Родиславич, сузив глаза и теребя пальцами конец бороды.
- Вот потому-то надо собрать дружину в терем немедленно! - меченоша развернулся лицом к гридям, опёрся кулаками о столешницу и навис над столом. - Перенять оружной стражей все двери, выставить кметей на гульбища и к воротам. Занять зброярню, чтоб оружием без нашего ведома никто распорядить не мог! К князю никого из вятших не пускать! Церкви под стражу взять, чтоб ни одна сука в колокол ударить не могла.
- Дело говоришь, - повторил Иван. - Так и порешим, бояре?
Гриди в ответ на "бояр" негромко засмеялись - кто ехидно, кто нере-шительно, а кто - мало не обиженно. Давняя мечта - сравняться с боярами. По силе. По власти. По богатству.
Младший брат понял всё правильно. Divide et impera*! И правил всей Русью не столь войской силой, сколь раздорами своих ворогов, кои он умело подогревал. И это был первый источник силы великого князя владимирского.
А второй...
Главной бедой всех русских князей было боярство - сила, кою они черпали от земли, от подневольных, холопов и закупов, от богатства, что стекалось в боярские закрома год от года. Вятшие смотрели гордо и непокорно, княжьей воли над собой не хотели. Им волю дай - как в Новгороде будет, - подумал Всеволод мало не с ненавистью и скрипнул зубами. Новогородцы - вот кто сумел окоротить своих князей!
В Залесье главной опорой бояр были Ростов и Суздаль. Там и всевластие боярское, там и крамола гнёзда свила. А он, великий князь, опёрся на ремесленные города, не на боярские - Владимир, Переяславль-Залесский, Дмитров, Городец, Кострому, Тверь. Здешним ремесленникам и их господе боярское правление - нож острый. И это - второй источник силы великого князя. А то эвон - как убили в Польше Романа-князя, так и развалилась держава его, ныне в каждом городе боярство у власти, ляхов, угров да половцев наводят что ни год, режутся меж собой.
А местные бояре - они почти все княжьи, служилые из гридей да кметей выходцы, и землю из княжьих рук получили, вроде Кузьмы Ратьшича. Эти не предадут, не отбегут никогда, с ростовскими боярами не стакнутся. И это - третий источник силы великого князя.
И сам себе не верил в таких мыслях великий князь, но - хотел верить.
На этих вот трёх китах и вознёс Всеволод Юрьич неложное величие Белой Руси, основанное ещё его отцом Юрием Долгоруким и старшим братом Андреем Боголюбским.
Рязанские князья ходили в его воле, и буйная Рязань смирилась перед силой Владимира, хоть и понадобилось на то аж три войских похода. Вольнолюбивый и строптивый Новгород ощутил на своей вые руку Всеволода с голодной удавкой и склонил голову перед волей великого князя. В Переяславле-Южном послушно сажали князя из дома Всеволода, отдали ключ от степи в его руки. Киевское боярство, устав метаться меж смоленскими Мономашичами и черниговскими Ольго-вичами, кормилось от владимирского князя. Черниговские князья вершили свои дела с оглядкой на Владимир. И даже в далёком Галиче и племянник Владимир Ярославич, а потом и Роман Мстиславич были в полной воле Всеволода Юрьича.
Великий князь шевельнул рукой. Где-то рядом возникло лицо жены, встревоженно-испуганное - витебская княжна так и не смогла до конца привыкнуть к своему могущественному мужу, что был старше неё мало не на сорок лет.
- Чернеца? - торопливо уточнила Васильковна и исчезла после нетерпеливого кивка великого князя.
Домочадцы в тереме притихли - не знают, чего ждать, каких перемен. И только жена всё время около него...
Чернец Данила появился у княжьей постели скоро - видно где-то по-близости был. Поклонился князю и застыл, немо ожидая повеления.
- Ты... книжник, - задумчиво и негромко произнёс Всвеолод Юрьич. - Как там про меня сказано, в той песни про Игорев поход?
Чернец чуть сморщился:
- Язычником писано, княже...
- Плюнь, - коротко усмехнулся великий князь. - Я скоро пред богом предстану, я и отвечу за то. Чти!
Данила мгновение помолчал, потом чуть нараспев произнёс по памяти:
Великый княже Всеволоде!
Не мыслию ти прелетети издалеча
отня стола поблюсти?
Ты бо можешь Волгу вёслами раскропити,
а Дон шеломы выльяти!
Аже бы ты был,
то была бы чага по ногате,
а кощей - по резане.
Ты бо можешь посуху
живыми шереширы стреляти -
удалыми сынами Глебовы.
Чернец умолк. Всеволод несколько мгновений молчал, потом открыл глаза и тихо повторил:
Ты бо можешь Волгу вёслами раскропити,
а Дон шеломы выльяти!
- Как это верно... - добавил он со вздохом и шевельнул рукой, отпуская монаха. И вновь задумался.
Еремей Глебович задержал коня в воротах княжьего двора и настороженно огляделся. Что-то ему не нравилось. Что?
Серое небо над головой... серые стены терема... рыжая грязь под копытами коня... всё - не то.
Боярин несколько мгновений напряжённо думал, но ощущение открытия ушло. Осталось только... да, вот это чувство какого-то странного недовольства. Ерёма толкнул коня каблуками и въехал на княжий двор.
И уже подымаясь на крыльцо, он бросил взгляд на довольную рожу стоящего у двери кметя и вдруг понял!
Стража! Это всё вои младшей дружины! Ни одного кметя из боярских дружин - всё люди Кузьмы Ратьшича да Ивана Родиславича.
Боярин остановился на миг, но ворочать было поздно и безлепо - всё ж таки на последний погляд к великому князю приехал, не к тёще на блины. Он недовольно зыркнул по сторонам, взглядом подозвал к себе стремянного.
- Видел? - шепнул одними губами.
- А то, - ответил тот точно так же тихо.
- Повести про то, что видел, Михайле Борисычу, немедля... Внял?
- Сделаю, господине...
Еремей толкнул дверь, удовлетворённо усмехнулся, слыша за спиной заполошный конский топот, и вошёл в сени. И остановился вновь.
На лестнице стоял, уперев руки в боки, кметь из младшей дружины великого князя, Ярополк, - как всегда, разряженный в пух и прах, в кольчуге поверх своего любимого белошёлкового, шитого золотом, зипуна. Стоял и скучающе разглядывал кончики ногтей. Ерёме как-то враз стало ясно, что мимо Ярополка ему не пройти. То есть, места-то как раз хватит, да только не пропустят его - эвон сколь в сенях кметей Кузьминых.
- Ба... - сказал, меж тем, Ярополк, по-прежнему разглядывая ногти. - Еремей Глебович! Гость дорогой...
Боярин даже задохнулся от глумливого тона кметя, рванул ворот. Отлетела куда-то посторонь дорогая пуговица резного рыбьего зуба, с треском лопнули завязки рубахи. Как?! Великий князь ещё не помер, а эти... шакальё! - уже готовы делить и заправлять всем в его тереме... Выкормыши Всеволодовы... почуяли слабину хозяйскую... Псы.
- Тебя, боярин, Кузьма Ратьшич да Иван Родиславич в гридницу кличут для беседы с глазу на глаз, - договорил, меж тем, Ярополк.
- А пождать они не могут? - холодно усмехнулся Еремей. - Ко князю чать великому на последний погляд иду.
- Дело важное, - в голосе Ярополка явственно лязгнуло железо. И тут же в ответ лязгнуло железо за спиной боярина - аж лопатки свело. А ну как саданут копьём в спину...
Ерёма вскинул глаза на гридя, и тут, в какой-то короткий миг, ясно понял, что к великому князю его не пустят даже и на последний погляд.
Кузьма Ратьшич смотрел сущим волком - лютый взгляд меченоши ходил по гридне, цепляя то одного, то другого из бояр. Воистину, загрызть готов, - подумал неволей Еремей Глебыч, опуская глаза под неистовым напором взгляда Кузьмы.
- Ныне, господа владимирская, достоит нам говорить про духовную великого князя Всеволода Юрьича, - отчётливо выговорил меченоша, и Ерёма вновь осознал, до чего же они все сходны с шакалами. Ему вдруг стало донельзя противно.
- Чего там говорить-то? - глухо спросил Андрей Станиславич, кривя губы в насмешливой улыбке. - Аль не всё ещё ясно с волей князя великого?
Кузьма поперхнулся, обвёл собрание вятших гневным взглядом. Гляди, не подавись от злости, - молча пожелал Еремей Глебыч, довольно сужая глаза. Задорно глянул на Андрея, но тот уже опустил глаза, только изредка исподлобья взглядывая на великокняжьего меченошу.
- А верно говоришь, боярин, - вкрадчиво ответил Кузьма. - Всё нам ясно с волей великого князя. В место его быть сыну его - Юрию Всеволодичу.
- Почто это? - холодно спросил Ерёма, впервой за нынешний день глянув в страстно пылающие глаза Кузьмы. - Уж не по княжьей ли воле?
- Именно, - бросил меченоша. - Аль мало того?
- Кому как, - усмехнулся воевода. - Мне, к примеру, мало. Этак-то, князевым похотеньем одним, чего только и не натворишь...
- А князева воля не закон ли для тебя, воевода? - всё так же вкрадчиво спросил Кузьма Ратьшич.
- Это для тебя, холоп, она закон, - выпрямясь, бросил Андрей Станиславич. - А мне одной княжьей воли мало, мне надо, чтоб она по закону была! А по закону великим князем должно Константину быть, никак иначе.
- Великий князь Всеволод хотел в своё место Константина усадить, - возразил Гюря, кривя губы - ишь, мол, сыскался. - Да тот сам не захотел того...
- Ещё б ему захотеть, - вновь усмехнул Ерёма. - Княжество наполы раскололи, а после - получи стол над половиной.
- Константин в этом деле правее Юрия, - подтвердил Андрей Стани-славич, близоруко щуря глаза. - Великий князь Всеволод всю жизнь положил на то, чтоб всю власть в одних руках совокупить, а теперь сам свою землю наполы делит. Кому любо?
- Юрий, стало, удела недостоин? - недобро сузил глаза Иван Родиславич. - Альбо как?
- Да ведь не в том дело-то! - в сердцах бросил Еремей. - Одно - когда уделом надо обязательно наделить! И вовсе иное - вся ль земля в горсти у великого князя! Мыслю, и Юрий не откажет охапить и Ростов и Владимир в одной волости, нет?!
- Ты-ы! - угрожающе протянул Кузьма, бросая руку к мечу. - Больно горазды вы, вятшие, словеса плести да тень на плетень наводить. Ан не будет по вашему! Волю великого князя не пременим!
Еремей Глебыч угрюмо потупил глаза - сила была не за него.
- Ведайте, бояре, - со сладким бешенством вымолвил меченоша, ути-рая пену в уголках губ. - Душу свою погублю, сам костьми лягу, а никого из вас к власти не пущу. У меня ныне на дворе и в тереме две сотни оружных кметей. Кому рогатину в гузно получить охота - милости прошу...
Что ныне будет с Русью, после него и без него? Мира на меже не было и нет. Да и будет ли когда мир на меже у Руси? А ныне и внутри мира нет, и то при внешнем немирье - самое страшное дело.
Ему теперь надо, чтобы наследники его дело из рук своих не выпустили: хитростью и силой, огнём и словом надо воротить былое единство Руси. А как они вернуть, коль меж ними самими согласия нет? И не он ли, великий князь Всеволод, вверг нож меж сынами своими?
Он паки шевельнулся, и вновь рядом возникла жена.
- Что, Сева?
- К Константину послали? - едва слышно спросил великий князь, вперив в жену требовательный взгляд.
- Вестимо, - ответила она, не отводя глаз. Не врёт. Это хорошо. Стало быть, его воля тут всё ещё значима. Только сколь её осталось, той значимости? Всю жизнь и братья, и он сам боролись с боярской властью, но до конца побороть эту гидру так и смогли. Хотя бы потому, что в борьбе с боярством они опирались на своих послужильцев, а их приходилось награждать землями, порождая новых бояр. Пока власть великого князя над ними сильна, но это пока...
Что-то он не про то... а! Константин!
Сын... своевольный и непокорный. Ради ростовского ль стола он раскоторовал с отцом? Иль ради владимирского княжения целиком, неразрывного? И кто стоит за его спиной, уж не ростовское ль боярство возмечтало вернуть времена Юрьевы? Сила за ними доселе большая, и считаться с ней надо по-прежнему.
И вновь ожила память.
- Ныне, сыны, хочу я вам огласить свою духовную грамоту.
- Не рано ль, батюшка? - Константин свёл брови и великий князь неволей залюбовался старшим сыном. - Тебе ведь ещё и шести десятков лет нет. Иные вон и по восьми десятков живут.
- Рано не рано, а надо, - великий князь властно пресёк возражения. Он заранее старался ещё раз утвердить сыновей в незыблемости своей воли, предвидя возражения. Именно от Константина.
Так и случилось - пря восстала сразу после оглашения первых же слов ду-ховной.
- Старшему моему сыну, Константину, оставляю город Владимир и ве-ликое княжение. Юрию - город Ростов...
- Отче! - возмущённо воскликнул Константин, не дожидаясь, пока отец договорит. - Лепо ль вновь рвать на куски землю? Да и любо мне в Ростове! Дай мне Ростов, а к нему Владимир!
Великий князь на миг онемел, видя такое небрежение отцовым городом да и отцовой волей. Константин что-то понял и вмиг поправился, но от этой поправки стало только хуже.
- Иль, коль уж тебе так угодно, так дай мне Владимир, а к нему - Ростов!
- Ишь, чего! - вскинулся тут же Юрий. - Ты меня вовсе без удела оста-вить хочешь, что ль?!
Всеволод сжал кулаки - на сгибах побелела кожа, а суставы захрустели. На челюсти вспухли желваки.
- Почто ж без удела? - возразил Константин, но тут великий князь взо-рвался:
- Мальчишка! - рявкнул он на старшего сына так, что задребезжали кус-ки слюды в оконных переплётах. - Воли своей не сменю, так и знай!
Константин вскочил и выбежал из хорома, грохнув дверью и мало не вы-неся её внутрь вместе с косяками.
Всеволод тогда думал - ненадолго рассердился сын, остынет и отойдёт. Ан нет. Константин как выбежал из терема, так сразу и в Ростов уехал, оскорбив родителя до зела. А когда послал за ним отец - не воротился. Болезнью отговорился.
Тогда сделал Всеволод такое, чего никто и никогда бы не подумал - порушил ради гнева своего лествичный порядок наследования. Созвал бояр, дворян и духовенство и в присутствии всей земли передал и старшинство, и Владимир, и великий стол Юрию, оставив Константина в Ростове. И епископ Иоанн скрепил тот указ своей подписью и печатью.
Прав ли я был? - мучился великий князь. Может, и не стоило обижать так сына, может, и смирился бы Константин?
Слабость во всём теле нарастала, охватывала ноги и постепенно кра-лась к сердцу.
Да где же Константин?!
- Не приехал? - спросил великий князь в смертной тоске.
- Не приехал, - еле слышно ответила жена.
Всеволод Юрьич прикрыл глаза и закусил губу. Нет, надо помирить сыновей. Может и он не прав... ведь Костя, по сути, стоит на страже единства Залесья. Без единой власти изгибнет земля. А другояко - негоже оставлять сыновей без уделов, отдавать всё старшему брату. Эва, у латинян такой-то порядок (как его там, бишь - майорат?), так сколь шляется по дорогам бродячих рыцарей, у коих едино только достояние - копьё, меч, конь, да умение воевать.
Великий князь вновь открыл глаза - на сей раз, у постели его сидел понурый Юрка, жена куда-то отошла - со стороны слышался её торопливый встревоженный шёпот.
- Что Костя, Юрко? Не едет?
- Невестимо, отче, - торопливо (как-то уж слишком торопливо) отвёл глаза сын. И метнулось на миг (всего на миг!) в его глазах какое-то странное торжество пополам с печалью.
И великий князь вдруг понял. И то понял, отчего задержались гонцы, посланные в Ростов, и то, почто так исподлобья смотрит на всех Ярослав, и то, почто виновато глядит на него его Васильковна, Любаша, Люба...
- Ты... - прохрипел он, всё ещё не веря. - Ты... Юрка...
Сын, наконец, поднял голову и твёрдо глянул ему в глаза. А ты что думал? - ответили глаза сына. - Ты сам меня великим князем по себе назначил, так не бывать миру.
Взгляд Всеволода метнулся по горнице, скользнул по каменно-неотступным лицам гридей, тех, кого он сам сделал чадью нарочитой, по холодным глазам владимирских бояр, коим ростовская господа - главный соперник. И вмиг понял, почто бояре были так согласны с его решением по духовной грамоте. Не быть Ростову вновь стольным градом Залесья, а стало быть, и Константину на великом столе не быть. Не один Юрка того не хочет.
Так вот и утекает власть меж пальцев, - понял вдруг великий князь всей силой предсмертной ясности ума. Он приподнялся на локте, собираясь зыкнуть, как в былые времена, когда его рать могла "Волгу вёслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать", и вдруг понял, что не сможет. А и сможет - так вряд ли кто его послушает и поймёт. Прошли времена, когда гридни стеной стояли за князя, кормясь только от него, и расстреливали бояр из луков на берегу Нерли. Ныне они сами бояре.
Наткнулся на насупленное недовольное лицо Еремея Глебовича, через силу скривил губы в насмешке. Этот из вятшей господы владимирской, больше всех он да Михайла Борисович и спорили с вели-ким князем тогда...
Всеволода охватило старческое бессилие. И вместо властного рыка, он только прошептал:
Великий князь смирился, хоть и понимал, что порождает войну.
Всеволода душило бессилие.
СЛОВАРЬ:
Divide et impera - разделяй и властвуй (лат.).
А зохен вей - еврейское ругательство.
Боготур - богатырь (божий тур).
Вятшие, нарочитая чадь - землевладельчская знать.
Гридень - заслуженный воин в старшей дружине, имеющий право присутствовать на княжьих советах, равный по статусу боярину, ближайший советник и телохранитель вождя, зачастую - глава собственной малой дружины. В военное время назначался воеводой, главой какого-нибудь полка. С XIII вытесняется термином "боярин".
Гридница - помещение для пиров в княжеском терему.
Залесская Русь - современная центральная Россия, междуречье Оки и Волги.
Кметь - профессиональный воин на княжьей или боярской службе, идущий воевать со своим оружием.
Росьская земля - среднее Поднепровье с городами Киев, Чернигов и Переяславль.