Тропинка была едва заметна в густой и высокой бледной траве. Веденея остановилась, устало вздохнула и огляделась. Неподалёку, всего шагах в пяти, торчал гнилой широкий пенёк, - здесь бывали люди. Можно и передохнуть. Раздвигая ногами траву, Веденея устало побрела к пеньку. Под ногами несколько раз глухо хлюпнуло - местность становилась всё более болотистой.
Извечный закон подлости выполнялся и тут, - пенёк оказался прочно обжит здоровенными рыжими муравьями, которые густо сновали по его верхушке. Неприятное соседство. Веденея вздохнула, поднесла к пеньку раскрытую ладонь, поводила туда-сюда и зашептала:
- За морем синим, за морем Хвалынским, посреди Окиан-моря, лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дуб, под тем дубом живут седьмерицею семь старцев, ни скованных, ни связанных. Приходил к ней старец, приводил к ним тьму тем рыжих муриев. Возьмите вы, старцы, по три железных рожна, колите, рубите рыжих муриев на семьдесят семь частей.
Веденея миг передохнула и продолжила, чуть повысив голос:
- За морем синим, за морем Хвалынским, посреди Окиан-моря, лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дом, а в том доме стоят кади железные, а в тех кадях лежат тенёта шёлковые. Вы, старцы, ни скованные, ни связанные, соберите рыжих муриев в кади железные, в тенёта шёлковые от меня, Веденеи Васильковны.
И закончила уже почти в полный голос:
- За морем синим, за морем Хвалынским, посреди Окиан-моря, лежит остров Буян, на том острове Буяне сидит птица Гагана, с железным носом, с медными когтями. Ты, птица Гагана, сядь у дома, где стоят кади железные, а в кадях лежат рыжие мурии в шёлковых тенётах; сиди дружно и крепко, никого не подпускай, всех кусай. Заговариваю я им заговором Веденею Васильковну от рыжих муриев по сей день, по сей час. А будь мой заговор недолог, да крепок. Кто его нарушит, того рыжие мурии съедят. Слово моё крепко!
Растопырила пальцы и резко сжала руку в кулак. Муравьёв как ветром сдуло. Непонятный необоримый страх гнал их в глубину своих нор, где они засели в неподвижности, пережидая, пока уйдёт страшный пришелец. Веденея устало села на пенёк и перевела дух.
Она шла по этой дорожке уже второй день и до сих пор не встретила ни одной развилки или перекрёстка, хотя сама тропка вилюжилась иной раз так, что зло забирало. Веденея иногда начинала подозревать, что заблудилась, и дорога заведёт её куда-нибудь в трясину. Несколько раз досадовала на себя за излишнюю осторожность - ну чего ей было бояться большой и людной дороги? И чего её было верить тем деревенским, что эта лесная тропка выведет её прямиком к Торжку? Подосадовать на себя за упрямство, что мешало ей вернуться на большую дорогу, в голову не приходило - в конце концов, если тропинка и впрямь никуда не ведёт, кто мешает Веденее вернуться, когда тропка пропадёт? Тропинка ведь не раздваивалась и не пересекалась. И не леший её вёл, это-то Веденея умела определять - ведунья всё-таки. Кроме того, её вело не только упрямство - ещё и любопытство. Выведет дорожка к Торжку альбо нет?
Над лесом многоголосо звенело комарьё, серыми облаками носились над травой. Болота близко.
Отдохнув, Веденея упруго встала. Настоящая усталость ещё не пришла, как это бывает, когда она наваливается под вечер неодолимым бременем. Отошла на шаг, остановилась, вспомнив, про муравьёв. Досадливо поморщилась, протянула руку к пеньку, щёлкнула пальцами, снимая заговор, и пошла, не оглядываясь. Муравьи высунутся из нор ещё не скоро, - только когда поймут, что страшная гостья ушла.
Тропинка всё понижалась и понижалась. Скоро под ногами захлюпала вода. Вильнув, тропинка упёрлась в сплетение двух разросшихся кустов бузины. Веденея медленно развела ветки и замерла. За кустами начиналось огромное болото. Ржавая вода, подёрнутая ряской, моховые проплешины, поросшие кривыми деревьями. И тропинка, уходящая по узкой полоске земли вперёд.
Веденея глянула влево, заслышав неясные звуки, - в полутора перестрелах, за буро-зелёной листвой шевелилось что-то непонятное, неясных очертаний. Веденея прищурилась, вглядевшись, и невольно попятилась, едва сдержав крик. Похожее на человека, но корявое до невозможности тело, и ростом - сажени две. Около куста весело резвились в воде несколько больших бурых туш. Приглядевшись, Веденея узнала жаб, только огромных, каждая - со свинью величиной. Существо (иначе не назовёшь) изредка бросало в воду ветку-другую зелени, которую жабы жадно ели.
Журавик? Жаб пасёт, - усмехнулась Веденея про себя. Первая оторопь уже проходила. А чего и бояться-то, не нежить ведь. Она поднесла руку ко рту, сложила её лодочкой, направляя нужные слова в сторону журавика.
- На море-океане, на острове Буяне, стоит бел-горюч камень Алатырь. Под тем камнем сидит красная девица, Заря-Заряница. У самого камня стоят два козла, рыжий да чёрный. Вокруг тех козлов ходит добрый молодец, ищет красну девицу, Зарю-Заряницу. Как он красной девицы не видит, так и ты бы, журавик, меня, Веденеи Васильковны не видел.
Пошарив в калите, она вытащила засушенный стебелёк плакун-травы и бросила под ноги. Плакун-трава от любой нечисти поможет, коль в Иванов день собрана на заре утренней. Заговор с плакун-травой двойную силу имеет. Веденея смело ступила на тропку и пошла через болото. Журавик не шевельнулся. Он её не видел. Вообще-то, Веденея его не боялась, просто лишний раз ни к чему нелюди глаза мозолить. На топляка бы только не напороться, от него никакой заговор не поможет, хоть ты к нему не стебель, а корень плакуна приложи. Нежить, мертвечина ходячая боится только железа, серебра, огня да осины.
Болото скоро осталось позади. Лес поредел, тропка снова поднялась выше. Издалека вдруг послышался колокольный звон, и Веденея, несмотря на усталость, прибавила шаг. Прошла с полверсты. Лес расступился, и она оказалась на опушке, а в каком-то перестреле от неё текла быстрая говорливая речушка. На глинистом угоре стояли рубленые клети изб, скалился острыми палями частокол, а на самом крутояре речного берега стояла деревянная семиглавая церковь. Серебром поблёскивали осиновый лемех и тесовые кровли. Монастырь.
А совсем рядом, у опушки, две молодые монашки глядели на неё, разинув рты и замерев, как соляные столпы. Должно, грибы собирали, а тут её на них и вынесло. Веденея шагнула вперёд, лица монашек одновременно перекосились, и они с визгом ударились в бег. Девушка сначала опешила, потом поняла, словно глянув на себя со стороны - в мужской сряде, перемазанная грязью, покусанная комарами, раскосмаченная - сущая болотная нечисть. Шишига или журавинка.
Посмеиваясь над собой, Веденея зашагала к воротам монастыря, откуда, всполошённые двумя беглянками, уже высыпали монашки. Немного, десятка два. Молча стояли и ждали, глядя на неё во все глаза. Веденея подошла на две сажени и остановилась.
Пожилая, с изрядной проседью инокиня благосклонно кивнула:
- Здравствуй, чадо. Звать-то тебя как, красна девица? - несмотря на облик, она безошибочно угадала в Веденее девушку, а не парня.
- Веденеей люди кличут, - разлепила девушка пересохшие губы. - А в крещении Анной назвали.
- Ишь ты, - глаза игуменьи потемнели. - Тёзка, стало быть.
Она резко глянула на монашек, и тех словно ветром сдуло - разбежались за монастырскую ограду. Должно, по работам разогнала. Пояснила Веденее:
- Меня в миру тоже Анной звали. Анной Тимохиной. Да ты заходи, чадо. Ныне зови меня мать Иринея. Отдохнёшь в нашей обители, вижу ведь, ноги намаяла, через болота шла. У нас при монастыре постоялого двора нет, да ничего - в келью к кому-нибудь из послушниц поставлю. Ночуешь.
Внутри монастырь был небросок, но красив. На склоне холма было вразброс поставлено с десяток изб, от которых бежали тропинки к церкви. Купола медленно плыли в сером осеннем небе среди холодных облаков.
- Дело пытаешь, аль от дела лытаешь? - спросила настоятельница, шагая впереди Веденеи к ближней избе. - Ишь, как в басни заговорила.
- Ох, мать Иринея, и сама я не знаю, - созналась Веденея со вздохом. - Исповедаться бы мне... давно я на исповеди не была.
- На какой это исповеди могла быть пятнадцатилетняя девчонка? - метнула на Веденею удивлённый взгляд мать настоятельница.
Ведунья опустила глаза и смолчала.
- Ладно, чадо, - еле заметно улыбнулась мать Иринея тонкими губами, видно, что-то поняв. - Вечером поговорим, после молитвы. А сейчас - вон, уже баня топится.
В келье было полутемно - затянутое бычьим пузырём окошко пропускало мало света. Веденея устало обронила на лавку плетеный заплечный короб и со стоном потянулась, разминая плечи. Хотела заглянуть в короб, но передумала - успеется ещё. Отыскала взглядом иконы, перекрестилась, поклонилась.
По пути к бане Веденея спросила, словно между делом:
- До Торжка далеко?
- А, - махнула послушница рукой к юго-востоку. - Вёрст семь, не более. Там он, за лесом.
- За малым не дошла, - прошептала Веденея. А не догонят ли её здесь Борисовичи? Ну да авось мать Иринея не выдаст. Улыбнулась послушнице. - Звать-то тебя как?
- Феотиньей назвали в крещении, - без тени смущения ответила девчонка, - они, по сути, с Веденеей были мало не погодки. - А так-то Тинкой кличут.
- А меня зови Вед... - она не закончила - Тинка проворно зажала ей рот ладонью.
- Ты что? - её шёпот обжигал ухо, словно уголь. - Разве ж можно в святой обители своё мирское имя говорить? Грех-то, господи! Здесь только крестильным именем зваться надлежит. А как тебя зовут - я знаю. Тебя Анной звать. А... Нюшей можно?
- Зови, - вздохнула Веденея. Сама она настолько привыкла к своему мирскому имени, что крестильное иной раз и забывала. - Тинка...ты откуда родом-то?
- Да я-то здешняя, - беззаботно ответила Тинка и махнула рукой к западу. - Вон там, за лесом, живу. Старый Бор зовётся. Боярское село.
- Какого боярина? - словно невзначай спросила Веденея, остоявшись на пороге предбанника, хотя об ответе догадывалась.
- Бориса Гудимича, - ответила Тинка, не подозревая, какую бурю она подняла в душе девушки. Ну да, - подумала Веденея грустно, - чьё же ещё село в этих-то краях. Помолчав, она через силу улыбнулась.
- А ты сюда как попала? В монахини готовишься? Постриг будешь принимать?
- Не-а, - сморщив нос, ответила Тинка. - Меня сюда в ученье отдали, пока замуж не сговорят. Я ведь боярская дочь, меня постриг принимать не заставят.
- Б-боярская?..
- Ну да. Борис Гудимич мой отец, а Василий Борисович - брат старейший.
Веденея мало не отшатнулась, но вовремя овладела собой. Улыбнулась и нырнула в низкую дверь бани.
Вечером Веденея, отмытая, накормленная и отдохнувшая, стояла вместе с послушницами на молитве. Размеренно пел клир, горели свечи, голоса людей дрожали в душном воздухе. Веденея, отрешась от окружающего, шептала молитву.
- Отче наш, иже еси на небеси...
В отверстые окна церкви били косые тускнеющие лучи заходящего осеннего солнца, - неяркого и холодного. Веденею с двух сторон подпирали плечи инокинь, но она их не чувствовала.
- Да святится имя твое...
- Да будет воля твоя...
- Да придет царствие твое...
Веденея невольно попадала в такт молитвы двух десятков женщин, хотя и не слышала ни пения клира, на размеренного бормотания молитв.
- Яко на небесах, так и на земле...
- Ныне и присно, и во веки веков...
- Аминь.
После молитвы инокини и послушницы покинули церковь, оставив Веденею наедине с настоятельницей.
- Я слушаю тебя, чадо, - мягко сказал мать Иринея, не отводя глаз от лица Веденеи.
Потом, после исповеди, мать Иринея долго сидела молча, наконец, молвила:
- Да... задала ты мне задачку... путница, - она вздохнула. - И что ты думаешь делать далее?
- Не знаю, - Веденея вздохнула тоже. - Думаю бежать дальше, к юго-востоку. Пенязи у меня ещё есть. Торжок рядом, а за ним и Тверь. Там Василий Борисович меня не достанет.
Мать Иринея молча кивала, слушая её слова.
- Мать Иринея! - Веденея порывисто бросилась перед настоятельницей на колени. - Об одном молю - не выдай, коль за мной явятся! Я ведаю, Борис Гудимич - сосед ваш! И благодетель! И дочь его, Тинка - послушница ваша. Да только нельзя мне к нему в руки! Смерть краше!..
- Ну, ну, - инокиня ласково погладила простоволосую склонённую голову девушки. - Не плачь. И сосед, и благодетель, вестимо. Да только выдать-то - грех великий. Что ж ты, чадо?.. Не бойся. Никого не бойся в обители божьей. Здесь, - она твёрдо указала перстом в ту сторону, где должны были быть ворота монастыря. - Здесь, за сими воротами, кончается власть мирская, ибо царство господне не от мира сего!
Веденея заплакала, невольно отодвигаясь от настоятельницы - настолько грозной и каменной твёрдостью от неё повеяло в тот миг.
- Моя жизнь тоже нескучной была, - задумчиво сказала мать Иринея. - И бурной, и буйной. Я ведь не новогородская, я с Низу, из Можая. Только в миру у меня из всей родни один брат остался двоюродник, да сын его, невесть, и живы ли. На Москве где-то альбо во Владимире.
- А в нашей обители остаться не хочешь, чадо? - вдруг сказала мать Иринея. - Здесь безопасно. А от такой травницы, как ты, и нам, монашкам, польза была бы, и мирянам окрест.
- Постриг принять придётся? - одними губами спросила Веденея.
- Вестимо.
Веденея думала несколько мгновений, потом покачала головой.
- Прости, мать Иринея. Не могу я. Не готова я к такому подвигу. В миру моё место.
Настоятельница смолчала. Кивнула только - ступай, мол.
И почти сразу же снаружи послышались тревожные крики.
- Уж не за тобой ли гости пожаловали? - почти весело спросила мать Иринея и двинулась к выходу из церкви.
Снаружи уже стемнело. Едва настоятельница вышла на паперть, как крики стихли, и стал слышен сильный стук в ворота. Стучали рукоятью плети альбо меча.
Пламя факелов рвалось по ветру, бросая дрожащий свет в вечерний сумрак, и освещало четырёх всадников перед воротами. Трое стояли чуть позади. Один же, чуть впереди, видно старшой, колотил в ворота не рукоятью плети и даже не рукоятью меча, а обухом чекана.
Веденея взобралась на забороло, хотела было выглянуть, но мать Иринея грозно шикнула на неё:
- Не высовывайся! Чего ещё не хватало?!
Веденея спряталась за заборолом, глядя в небольшую щель между палями.
- Ишь ты, - прошептала она, - не погнушался Борис Гудимич умалением боярской чести, аж четверых послал ловить девку беглую, да самого Гнездилу с ними.
Зато Тинка мгновенно безбоязненно высунулась из-за палей и крикнула, в восторге махая всадникам:
- Гнездила!
- Гой еси, боярышня, - склонился в седле колотивший в ворота всадник, но тут на забороле появилась мать Иринея. Метнула грозный взгляд на Тинку, отчего та вмиг осеклась, видно, вспомнив приличия и вежество.
- Кто смеет ломиться в святую обитель, да ещё в такую пору? - холода в голосе настоятельницы хватило бы, чтобы заморозить всё море Нево в июльскую пору. Трое стоявших поодаль невольно съёжились и попытались отъехать подальше. Но Гнездиле - как с гуся вода.
Он недаром ходил у боярина в любимцах - привык к безнаказанности. В чёрной бороде блеснуло два ряда белых зубов - любой конь альбо медведь обзавидовался бы.
- Девка одна у боярина сбежала, из дворовых холопок, ищем вот! Веденеей звать. Не приютилась ли к обители вашей?
- Веденея? - удивилась мать Иринея. - Странное имя для дворовой холопки. Откуда бы?
- То дело боярина Бориса, а не моё и не твоё, мать Иринея, - вкрадчиво сказал старшой, бросив беглый взгляд по верхам заборола, словно отыскивая кого-нибудь. Веденея невольно съёжилась. Тинка открыла было рот, но наткнулась на ледяной запрещающий взгляд настоятельницы и осеклась.
- Так была аль нет? - настойчиво переспросил Гнездила, видно, что-то заподозрив.
- Никакой беглой холопки Веденеи я не знаю, - сурово сказала настоятельница, перекрестилась и поцеловала наперсный крест. Веденея улыбнулась, - а ведь мать Иринея не солгала ни словом. Беглой холопки Веденеи она и впрямь не знает - благо, Веденея не холопка.
- Переночевать бы, мать Иринея, - уже смиреннее сказал Гнездила. - Ночь почти на дворе.
- До Старого Бора всего пять вёрст. Доберётесь. Что про нашу обитель говорить в округе станут, коль я на ночь в неё четверых мужиков пущу?
- Будут говорить, что повезло, - пробурчал себе под нос один из Борисовичей. Но мать Иринея услыхала.
- Как смеешь ты, нечестивец! - взвилась она. - Вот доложу боярину, наслужишься где-нибудь в дальней вотчине - на Терском берегу альбо на Двине!
Мужик невольно попятился, но тут Гнездила поклонился, всё так же не сходя с коня.
- Прости, мать Иринея. Будь здорова ты и сёстры твои.
Всадники медленно развернулись и один за другим растворились в вечернем сумраке. Веденея молча бросилась на колени перед настоятельницей.
- Не плачь, чадо, - вновь погладила её по волосам мать Иринея. - Встань. На колени только перед Господом падать подобает ибо он есть Всеотец. Ступай почивать. Спать будешь у Феотиньи.
Веденея невольно вскинула глаза, встретившись с непонимающим и обиженным взглядом Тинки.
- Я с ей поговорю, - мягко сказала настоятельница. - Она поймёт. Ступай. Уйдёшь утром, на рассвете. Они ещё будут спать.
Светало. Солнце тонуло в густом, словно молоко, тумане, пробиваясь лучами сквозь вершины деревьев. Веденея подошла к воротам, прикоснулась к брусу засова. Остановилась и обернулась.
- Не надумала? - мать Иринея смотрела по-прежнему сурово и строго.
- Нет, матушка, - опустила глаза Веденея. - Прости.
За её спиной инокини отволокли брус и открыли калитку.
- Бог простит, чадо, - мать Иринея прикоснулась ко лбу Веденеи губами, перекрестила её склонённую голову. - Ступай с богом.
Она отступила назад, и тогда к Веденее подошла Тинка, молчаливо сжав губы в тонкую нитку.
- Уходишь?
- Да.
- Не уходи, - в глазах Тинки стыла тоска. - Полюбила я тебя. Брата уговорю, он добрый, он поймёт. Сестрой мне будешь названой. А ему - женой.
- Не могу.
- Знаю, - Тинка кусала губы. Обняла Веденею, шепнула на ухо. - Завидую я тебе. Одна, никого не боишься, впереди целая жизнь. А я...
Ох, Тинка, что в той зависти? - подумала невольно Веденея. - Никому я такой воли не пожелаю, когда никого на свете близких нет.
Тинка постановила несколько мгновений, прижавшись к враз намокшему плечу Веденеи, потом махнула рукой и побежала прочь. Веденея помедлила миг, поклонилась земно настоятельнице и размашисто зашагала прочь, оставляя на росистой траве чётко видимый тёмный след.