|
Башня Мыслителей
Когда падаешь - и долго падаешь - то забываешь о мире вокруг. А он напряженно, а может, равнодушно молчит и ждет.
Только ветер воет в ушах. Что-то еще шумит - кровь или биение сердца - непонятно.
И куда-то пропадает прошлое, будущее, остается лишь бесхвостый обрывок настоящего, самого живого настоящего изо всех обрывков, что были в жизни. Да и жизнь сама туманной кажется по сравнению с этим мигом свистящего полета-падения... так полета или падения?
...Товарищ мой, вечный странник, ветер светлый, прими мою душу как в последний раз... прими и спой мне свою песню...
Подлецы только по ночам нападают... и умные люди... ладно, чего уж греха таить, нет в этом ничего особенного, была бы цель, а ночка найдется.
Сейчас-то он бы не сказал точно, кто напал первым: они на них, или те на этих. Скорее первые на вторых, потому что последних было больше. А может, наоборот? Потому что меньше? Нет, в голове все вперемешку, и кажется, словно вот-вот должен выскочить из ниоткуда кролик с часами в лапке... хотя что - кролик, никакой пользы... Вот если Белый Рыцарь... и еще та орава королевской конницы...
А ветер так и бьет в лицо, резко, насмехаясь будто, визжит в ушах. И грудь в двух местах сразу жестко сдавило, до боли прямо. Бодо как угорь извернулся, почуяв пустоту кругом себя, и только ветер, чернота пахнет мокрой листвой - внизу, а к спине прижалось что-то теплое, и две руки крепко сжимают его, неся сквозь тьму над влажно шуршащим лесом, а справа, на опушке - огни, неясные, мерцающие.
И тогда самый удивительный голос на свете тихо сказал ему, щекоча дыханием ухо: "Пожалуйста, не дергайтесь так, а то я вас не удержу. Вы мне лучше скажите, в какую сторону лететь".
Но в этом дурацком сне Бодо и понятия не имел, куда нужно лететь, поэтому и не ответил.
Ветер толкнул его в бок мягкой лапой, ощутимо снеся летящих в сторону огней-костров, засвистел, зашумел...
Голос прошептал: "Ну, пожалуйста, друг ветер, не надо так, не надо, прошу..." А потом громче: "Приготовьтесь, я буду снижаться". Бодо не успел даже понять смысла сказанного, а воздух двинулся навстречу, пропали огни, и он почувствовал, как его тело то ли падает, то ли катится по невидимому склону... Они описали дугу над шелестом и скрипом, над запахом хвои, мха и березовых сережек... "Подогните ноги, я вас на землю сейчас опущу". Он согнул колени, и тут что-то резко ударило его по ступням, кольцо рук разжалось, и он повалился в мягкую росистую траву, полную светляков. Стало тихо - это ветер смолк, уши будто заложило, но теперь слышно было, как пиликают сверчки и перекликаются ночные твари. Отчего-то ему отчаянно взгрустнулось, будто он что-то очень дорогое потерял. Ткнулся лицом в землю и всхлипнул.
Тотчас же его схватили за плечо, больно дернули, перевернули на спину, и он увидел небо, необыкновенно ясное и звездное в рамке пятен и ломаных линий - чернильной паутины крон деревьев.
И еще в небе оказался бледный лик, сияющий, с темными глазами и узким подбородком. Две черные косы свешивались, щекоча его мягкими хвостиками.
Она спросила: "Вы как, живой? Сейчас я вам лицо умою и перевяжу, а то везде кровь". - "Кровь?" - машинально повторил Бодо, а потом вспомнил, что было сражение, битва и еще что-то белое: то ли кролик, то ли рыцарь... но почему-то не болело ничего, только в голове гудело.
"А что вообще случилось?" - неловко спросил он, и в горле засаднило, будто он заглотил горсть камешков. "Я ранен? Я ничего не чувствую..."
"Неудивительно, - сухо ответила девушка. - Такой молодой, и так напиваться". К его губам ткнулось горлышко фляги, и он благодарно кивнул в темноту. Вода горчила и пахла травами.
"Вы все были пьяными, шли по лесу и громко орали. А потом встретились с другими людьми. Все разбежались кто куда, один ты не смог... ой, извините..." - "Чего?" - "Я вас - на "ты"...
Точно сон, и преглупый к тому же, решил он. Где это видано, а? Но, стараясь не засмеяться, предельно вежливо отозвался: "Что вы, милая дама, не стоит. Разрешите и я к вам на "ты"?" - "Да-да, конечно... ну, а дальше те люди решили вас... тебя захватить с собой, но ты дрался, поэтому они тебя избили и пошли за чем-то в лагерь. Они тоже пьяные были, я не поняла, что им нужно было. Тогда я с дерева спустилась..." - "Так ты сидела на дереве?" - "Ага, я только решила отдохнуть, а тут вы... ну, я просто подумала, что нехорошо, когда все тебя покидают и ты один..."
Все это время она не переставая двигалась, промывала и перевязывала ему глубокие порезы на плече и над лопаткой, прикладывала какую-то траву к разбитым губам и щеке.
"Скажи теперь, куда мне тебя отнести?" Бодо восторженно хмыкнул и сел, опираясь на руки. Кругом все поплыло. "И охота тебе со мной возиться?" - "Я всегда стараюсь всё делать до конца. Ну, не бросать же тебя посреди леса. Тем более на опушке большой лагерь кочевников. Они всего боятся и сразу стреляют, ты даже за помощью не подойдешь". - "Ну, ясно. Я живу... ээ... ты знаешь башню Мыслителей? Старинная, очень высокая башня?.. А вот рядом большой дом и сад..." - "Подожди, башня серая, да? А крыши из бурой черепицы. Посреди леса?" - "Крыши - наверно, - неуверенно ответил он. - А вот посреди леса - точно".
Она кивнула и встала, оглядывая небо и размышляя. "Так, север у нас там, восток, запад... ага, а до этого мы прямо летели... ага... Ну, это недалеко. И еще ветер..."
Девушка посмотрела на него. "Ну что, дальше полетим? Я примерно поняла куда. Сейчас повыше поднимемся и рассмотрим. Только ты встань, пожалуйста, а то я не смогу..."
Поохивая, Бодо поднялся на дрожащие ноги, впервые за это время ощутив боль. Девушка уже парила над верхушками трав, совершенно легко и естественно, задумчиво глядя на него.
"Ты с запада летишь, да?" - успел он спросить до того, как она, скользнув за спину, крепко схватила его и дернула вверх и вперед, так, что на мгновение он перестал дышать. "Да", - шепнула она.
Этой звездной высоты он не забудет никогда. Боль и отупение отступили перед щемящим грудь восторгом, перед колючей свободой, бьющей в лицо, перед неописуемым изумлением... старый, изношенный и знакомый до мелочей мир стал древним, таинственным, иным. Он жил сам в себе, разговаривая несмолкающим прибоем листвы, перемигиваясь небесными и земными огнями сквозь черноту ночи... человек вдруг увидел распластанную в полете сову - совсем рядом - и порадовался ей, как товарищу, мимолетом удивившись - наравне с птицей он теперь...
Боковой ветер все крепчал, снося их назад, к кострам на опушке - после перерыва девушка взяла направление на северо-запад, вглубь леса, но воздушное течение упорно противодействовало им. "Прошу тебя, друг мой",- устало шелестела девушка, но ветер толкал их назад.
А потом их все-таки заметили - те, у костров... Он слышал в отдалении крики, а, скосив глаза, увидел мелькающие искры факелов.
Девушка вскрикнула коротко, и они резко ухнули вниз, так что у него оборвалось сердце. Но руки, обмякшие неожиданно, вновь сжали его грудь - и еще больнее, чем прежде.
Они выровнялись, только теперь летели по-другому. Что-то исчезло: то ли плавность, то ли опьяняющая уверенность.
Они неуклонно снижались, и девушка изо всех сил пыталась не превратить это в падение. Она все шептала, что-то, доносившееся до него обрывками: "сейчас, сейчас... друг ветер, прошу тебя... поляна какая-нибудь... держись,... держись, я приземляюсь..."
Бодо, как тогда, подогнул ноги, но последние метры они уже не летели, а падали, хотя девушка и пыталась рывками затормозить. Земля неотвратимо ринулась к нему, распахивая свои объятия блудному сыну, и, будто наказывая, ударила по ступням, коленям, выставленным вперед ладоням. Потом головокружение закончилось, и он всем телом растянулся на земле. Сверху навалилась девушка, не двигаясь, некоторое время, а затем с явным трудом откатилась в сторону.
"Ты как там?", - тихо позвал Бодо, вставая на четвереньки и тряся головой - ему опять заложило уши. "Ты извини, - слабо отозвалась девушка. - Никудышная спасательница из меня вышла. Но я запомнила направление: тебе сейчас вон туда, и выйдешь на дорогу... ты уж извини, что так получилось". Он сел и повернулся к ней. Девчонка скорчилась на земле, и ее белые руки и лицо прямо-таки светились во тьме. "Что случилось-то?", - спросил он. "В меня стрела попала, больно так... и я не удержалась... подстрелили меня... но мы уж близко были, я башню различала". Он никуда не пошел, только придвинулся ближе и попросил показать рану. Тонкий прут с перьями на конце, торчащий из левого бока девушки, неприятно поразил его. Честно говоря, он даже не знал, что делать. Зато знал, кто может помочь, поэтому заставил ее встать, перекинул ее руку через свое плечо, и они похромали в указанном ею направлении.
"Мне, право, так неловко отнимать у вас... у тебя силы и время", - начала было она, и в ее голосе было неподдельное сожаление. "Да помолчи ты, - с досадой ответил он. - Мы в лесу, а не на балу или где еще так разговаривают". "Извини", - расстроилась она.
Они вышли на изъезженную лесную дорогу, и она снова заговорила: "Ты, пожалуйста, не рассказывай там о том, что я летала". "Почему? Ты не бойся, у нас нет доносчиков или еще кого..." - "Нет-нет, я не боюсь. Просто не говори, ладно?" - "Ладно. Только ты не думай, я твою героическую роль в моем спасении приуменьшать все равно не собираюсь. Серьезно. Если бы не ты..." - Бодо замолчал, опасаясь, что скатится на высокопарный тон и скажет какую-нибудь глупость.
Вскоре они натолкнулись на небольшую вооруженную группу его друзей, отправившихся на его поиски.
Ну уж, конечно, дома досталось ему на орехи - и за то, что они напились, и за то, что он оказался вдруг зачинщиком драки. Он довольно-таки справедливо на это возразил, что несложно быть единственным зачинщиком, если остальные разбежались, хотя и знали, что он еле ногами передвигает. В общем, все легко обошлось, и даже рана девушки была не такой страшной, как ему казалось.
Только поправлялась она медленно, никак сил не набиралась. Тосковала. Бодо понимал, почему: она больше не могла летать.
"Я не знаю. Правда, не знаю. Может, время вышло, а может, потому что я испугалась. Мы ведь падали, потому что мне было страшно".
Он участливо разглядывал ее лицо. "Но ведь ты жива, руки-ноги целы, и это немало". - "Да я не знаю, как это - жить, не летая! Жить, привязанной к земле! Я даже домой теперь никогда не попаду..."
Он пытался неловко утешить ее. "Да ты ведь не виновата, это все я, дурак, полез, куда не нужно, а ты мне только помогала", - похлопал ее по руке. Она отчего-то расстроилась еще больше.
Её звали Тин. Было полное имя, но девушка отказалась его назвать, смущаясь и несколько раз извинившись. Она вообще часто извинялась, за все подряд. Сестрицы его порой начинали играть, пытаясь угадать его: Кристина, Августина, Валентина, тараторили малявки и внимательно смотрели на девушку. Та смеялась и отрицательно качала головой.
Их усадьба была одной из самых больших в округе, клан включал несколько семей, да еще и располагались они в старинных укреплениях. Попади Тин севернее, к клану Под-холмом, то ее бы не приняли: чужаков боялись крепко; и западнее, к Майским, тоже. Эти жили бедно, скудные земли едва кормили многочисленную семью.
А тут все решилось быстро: отец Бодо, посоветовавшись с товарищами, разрешил незнакомке остаться столько, сколько нужно. Они считали, что им нечего боятся. К тому же башня Мыслителей была нейтральной зоной, библиотекой и музеем, куда (с довольно большим риском для жизни) добирались по лесу со всех краев их земли.
Ни один из обитателей общины не сидел сложа руки: дел всегда было много, и в саду, и на террасах огорода, который они разбили вдоль реки, и на пасеке, и в хлеву.
Тин легко влилась в жизнь усадьбы, словно жила тут всегда и просто вернулась из долгого путешествия. Она мало говорила, внимательно слушала и безропотно выполняла все просьбы. Бодо не знал, была ли она такой всегда. Словно тряпичная кукла без каркаса.
Он часто наблюдал за ней - и когда она копалась в маленьком садике, помогая бабулям, и когда она разговаривала со стариками-хранителями музея башни, и когда она просто сидела на перилах террасы, о чем-то думая. Она невольно привлекала его внимание... хотя что там в ней было особенного? Обычная девчонка, молчаливая, серьезная, едва ему по плечо - а он и сам не из высоких; тонкие брови над вечно удивленными серо-зелеными глазами, губы, привыкшие улыбаться и длинные, ниже пояса, черные волосы. От волос пахло травами и солнцем.
Ее движения остались прежними: порывистыми, стремительными, но незаконченными, будто она вечно пыталась оторваться от земли. Пожалуй, ее нельзя было назвать грациозной, но ему она казалась продолжением, или нет, даже воплощением ветра.
Наверно, это было нехорошо, но Бодо хотел, чтобы она никогда не смогла летать снова. Он не представлял более, как тут можно жить без нее.
Сочувственно ерошил ее волосы, а втайне радовался, что она тут, рядом. На земле. Тин говорила: может, когда совсем заживет рана, то... А он кивал, но думал: может, тогда он решится сказать ей: оставайся насовсем. И что пусть... пусть она не поймет, что ей мешает летать.
Кажется, она раньше нечасто держала в руках книги. Ему доставляло невыразимое удовольствие показывать ей свои любимые, и Бодо казалось, что чем больше она увидит интересного, тем вернее останется. Он преувеличивал злодейства бандитских шаек, которые вдоль опушки ходили, карауля караваны и отряды кланов, опасаясь, что Тин вздумает пешком отправиться туда, куда она собиралась изначально.
Попусту. Девушка не боялась ничуть, но и уходить не собиралась.
Она тускнела с каждым днем. Выцветала как старая картинка на солнечном свету.
Однажды она упросила стариков показать ей башню Мыслителей и смотровую площадку. Они согласились - видимо, чувствовали ее настоящий интерес.
В это время он сидел на террасе, выстругивая маленькую лопатку для племянника. Башня была перед ним, и, прищурившись, он мог различить три фигурки, появившиеся на самом верху.
Когда-то башня Мыслителей была дозорной, частью оборонительной системы воистину поразительных размеров. Она вдвое превышала высоту самых больших деревьев; и на самом верху, под крышей, опиравшейся на восемь столбов, была смотровая площадка. Потом, в мирные времена, деревянную крышу заменили черепичной, а пол площадки украсили мозаикой, изображавшей розу ветров.
Старики не водили туда никого, кроме своих собратьев-ученых, но для нее сделали исключение.
Они долго поднимались по бесконечной винтовой лестнице, девушка сосредоточенно молчала, изредка кивая старикам, которые перебивали один другого, рассказывая об особенностях фортификации тех времен и истории возведения башни.
Когда они поднялись наконец, старики сразу прошли к юго-восточному краю, так как оттуда были видны далекие белые стены города.
Девушка остановилась посередине площадки, недалеко от люка. Был теплый солнечный день.
...Товарищ мой, вечный странник, ветер светлый, прими мою душу в последний раз... прими и спой мне свою песню...
Потом Тин побежала. Сделала три полных широких шага, на четвертом оттолкнулась посильнее... и мир открыл ей свои объятья.
Она нарочно разбегалась, не прыгала с края, потому что думала, что страх высоты может помешать ей, остановить.
В тот короткий миг перед тем, как Тин привычно извернулась в воздухе головой вниз как ныряльщик, расставив руки в стороны, она успела увидеть бескрайнее зеленое шумящее море деревьев, разрезанное справа то исчезающей, то вновь появляющейся гладью реки, бурые крыши дома и узкую полосу лужайки вдоль стены.
Старики ахнули одновременно, обернувшись, подбежали к краю, будто пытаясь поймать ее.
Ветер засвистел, завыл в ушах, старый друг, будто приветствуя, время застыло - или наоборот, побежало мимо...
Это неправда, что в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами. Прошлое просто-напросто забывается, будто его никогда не было. Есть только пугающе реальное ощущение мира, когда важно лишь настоящее и можно заглянуть в будущее...
Она падала прямо на деревья, будто бы бесконечно, но одновременно слишком быстро; невольно представив себе свое изломанное тело, нанизанное на ветки, и почти неосознанно отклонилась в сторону... налево, к поляне, и вдруг поняла... поняла! Бурлящий восторг перехватил горло, когда она у самой земли замедлила падение и... полетела вперед, задевая верхушки трав. Солнечный свет ласково щекотал ее лицо, острый густой травяной запах заполнял воздух. Тин стремительно, неудержимо рванулась вверх, к небу и ветру, и ей казалось, что ее сердце летит впереди нее.
Она то кувыркалась, описывая круги и петли, то неслась так, что уши закладывало, то неспешно плыла, и невозможное счастье распирало ее грудь, мешая дышать.
Девушка вернулась на смотровую площадку, чуть не плача от радости, извинилась перед стариками, а потом, будто листок, подхваченный ветром, слетела вниз, к нему.
"Бодо! Смотри, что я могу!" - кричала она и плясала в воздухе перед ним как солнечный зайчик. Бодо облегченно смеялся и говорил, как захолонуло его сердце, когда он увидел, что с башни сорвалась маленькая фигурка.
Тин посерьезнела, опустилась на перила рядом с ним, извинилась.
"Если это было как лекарство, почему ты сразу не попробовала?" Она виновато и смущенно улыбнулась. "Это не лекарство. Это как... выход..." - "То есть, ты могла разбиться?" - "Ага. Я и думала... но ты ведь тоже был там, - она показала пальцем на небо. - Ты ведь можешь понять, что жить без всего этого невозможно. Совсем-совсем невозможно".
Он хотел было сказать, что не понимает, но помолчал, копаясь в себе. И обнаружил то, что, наверно, давно сидело в нем: колючий ветер в онемевшее лицо, звезды и летящая сова. "Да...да...нет, не знаю, - пробормотал он, ероша свои темные волосы. - А как это так получается? Прям родиться нужно таким, чтоб летать? Да?" - "Ну, почти, - уклончиво отозвалась она. - Просто однажды ты почувствуешь свободу - и полетишь. У тебя может получится. Я вижу, что ты способен".
Бодо знал, что она ошибается, что его веры никогда не достанет ни на какие полеты, и даже прыжок с башни скорее превратит его в кровавую кляксу, чем заставит поверить в себя. Он был другой: его тело слишком тяжело для ветра. Но спорить не хотелось: Тин была так счастлива, что щедро дарила миру вокруг все, что могла - слова, обещания, надежды.
Она расширила свои почти безумные глаза - уже успела соскучиться без полета, гибко взметнулась вверх и, протягивая руку, спросила: "Хочешь полетать?"
|