Аннотация: роман-памфлет об известных событиях последних лет
Орест был из тех молодых людей, к которым обращено стихотворение великого русского поэта Валерия Брюсова - известного декадента и авантюриста от литературы.
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета.
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее -- область поэта...
К сожалению, молодому человеку не довелось прочесть и строчки из брюсовских "Шедевров" и даже имени поэта он не знал, правда, не по своей вине. В тех краях, среди лесистых гор и зеленых долин, где жил Орест, о русской литературе и ее классиках говорить было не принято. Не только потому, что эти самые классики ногой в родные края Ореста не ступали, но и еще и потому, что с некоторых пор там считалось дурным тоном заводить речь русской литературе и вообще о чем-либо русском. Эта была такая традиция... А почему бы и нет, господа-космополиты? Это вы, в своих кабинетах, приобщаетесь к мировому наследию, цените и любите невесть что, не родное и не свое. Заскорузли в своем западничестве и презрении к отеческим гробам. Стыдитесь! Ведь должно быть место патриотизму, любви к малой родине, отчизне, земле прадедов! Вот оно и нашлось - в густом еловом лесу, где между корней бегают желтые саламандры по голубым небесным покрывалом, изрезанным еловыми иглами... Только там, среди глуши и темноты веков, мог вырасти натуральный человек Руссо, каким и являлся наш новый Эмиль, то бишь Орест Малахатько.
За годы учебы в школе Орест постиг, что вся литература создана для того, чтобы воспевать страдания бедной селянки, ставшей жертвой барских причуд, ее родителей, вынужденных отдать дочь за нелюбимого ею, но богатого парня, нечистого на руку и кривого душою, ее брата, рожденного и выросшего в пшеничном поле и прямо оттуда сосланного на сахарный завод или в пивоварню ради грошовых заработков, которые в конце романа он вынужден отдать барину-совратителю... Замкнутый круг человеческого страдания, бесконечный и безвыходный, напоминающий мистическую змею, кусающую собственный хвост, возможно, и стал причиной чрезмерной созерцательности юноши, погруженности в эмпирей, откуда он никак не желал выходить. Обманчивая земная действительность, на поверку оказавшаяся адом, где тысячи существ, пожираемых собратьями, влачат свои дни, открывала перед бледным юношей совсем иные перспективы. К тому же, день ото дня мрачнела и сама действительность, так что уже отличить мрачную книжную картинку от самой жизни не представлялось возможным. Разве что баре да девки канули в Лету, пивоварни и сахарные заводы остановились, а вместо этого появились "фирмы", где тянули лямку те, кто сбежал из рабовладельческих государственных контор. Последних в родном сельце Ореста было немного - Аграрный университет имени Патриса Лумумбы (бывшее профессионально-техническое училище) да конюшня, принадлежавшая когда-то колхозу. Туда приходили бедные селяне, дабы за бутылку или часть будущего урожая нанять у простаивающего колхоза лошадку да вспахать поле. А в ПТУ, то бишь университет, они отдавали детей сразу после школьного выпускного бала. Многие учились там по нескольку раз. Такие становились потом учителями и продолжали засевать умственную ниву на благодатной сельской пажити.
Орест, однако, учителем не стал, хоть ему удалось постигнуть науки за один присест, то есть за три года учебы в университете. Так получилось потому, что все патриотическое воспитание Ореста требовало иных горизонтов жизни. Для утверждения патриотизма нужна была почва, которую в селе днем с огнем не сыщещь. Умный мальчик изнывал от невысказанной любви к отчизне и хотел вырваться на простор, дабы поведать миру о сладкой муке своей.
- Поеду в город! - говорил он бывало, сидя за обеденным столом. По традиции обедали в молчании, и потому слова Ореста как гром поражали родных. Мать начинала плакать и тихо проклинать город, который казался ей скопищем грехов и бед человеческих.
- Мамо! Мамо! - вздыхал Орест и закручивал подросший за неделю ус. Брал книги и уходил читать о страданиях селянки, утопившейся с горя в реке.
Зимними вечерами, когда мать скручивала тугую колючую нитку из шерсти овец, остриженных летом, она легко заводила песни - грустные, натужные, где переплелись печаль и любовь, словно черная и красная нити на узоре домотканого ковра. Вышивая сорочку Оресту, она рассказывала о тех, кто погиб или скрылся от властей - деде и отце Ореста. Дед, чья пожелтевшая фотография висела у Ореста над кроватью, был мужественным человеком. Боролся с Красной армией до победного, как он надеялся, конца, но враги победили и дед через Венгрию, Австрию, бежал за кордон. Отец боролся с режимом в казематах, потом вернулся оттудова и, крепко поцеловав жену, уехал в Канаду, откуда присылал открытки на католическое Рождество. Где он, жив ли - на это мать не отвечала. Только крестилась на фотографию да читала молитву за упокой, укутавшись в теплый шерстяной плат. А еще была бабка... Та была совсем глухой, но зато хранила старое, потрепанное знамя, на которое тоже крестилась и молилась. Вот так они все сильно любили родину!
Выучившись на журналиста (сельский университет готовил специалистов всех мастей) Орест уехал в город, потому что это было его мечтой. Трудно представить, что стало бы с юношей, не будь у него в жизни мечты: он бы разочаровался в действительности, стал бандитом, ограбил нищую сберкассу, сел бы на скамью подсудимых, а потом в колонию, откуда вышел глубоким стариком тридцати пяти лет без зубов и с наколками на спине! Таковой была судьба некоторых школьных товарищей Ореста. Но звезда, оберегавшая его, приготовила ему другую судьбу.
Столичный дух моментально окутал Ореста еще на перроне, когда городские десятиэтажные небоскребы окружили бледного юношу, словно стены. Дух этот вовсе не очаровал его, не восхитил и не даже не впечатлил. Он услышал новую речь, которая прежде не оскверняла его уха, которой он раньше избегал, потому не знал и не хотел знать. В этом неродном наречии было что-то враждебное, против чего боролся дед и от чего бежал отец, что кололо слух ему - их сыну и внуку. Называть прямо это наречие не хочется, дабы не оскорбить господ-космополитов, которые зачастую и общаются на нем, обсуждая всякие глупости! Назовем его условно - скажем, "монгольское" наречие.
И вот Орест, этот новый Эмиль, эта ожившая выдумка старика Руссо, вдруг вышел из поезда и очутился прямо посреди Монголии, даже не выезжая из собственной страны! Это страшно! Ему захотелось тут же купить обратный билет и умчаться в свою саламандровую глушь, закрыться в доме, сесть на табуретку со знаменем в руках и ждать, пока из памяти сотрутся малейшие звуки этого монгольского кваканья... На беду денег у него не оказалось: мать наскребла только на один билет - все, что осталось от продажи единственной козы. Она ведь думала, что сын на заработки поедет, заработает и приедет назад с новой козой. А он - струсил, захотел повернуть с дороги, опозорить честь героической семьи, сдаться под напором монголов.
"А ну вас всех!" - решил Орест и пошел к темной дыре в земле, откуда слышался шум и скрежет металлических поверхностей, и куда шли все люди. Так в этот вечер он узнал, что такое метро.