- А потом говорит: я тут подумал немного, нет, ты мне не подходишь! И что я должна была делать?!
Девочка, кажется, была по-настоящему рассержена. Ия сочувственно покивала, чуть сощурилась, осторожно тронула холст рубиновым кончиком кисти. Она не любила править: поправки - это трусость. Но сейчас Ия рисовала именно страх, так что всё было верно. Надо чувствовать то, что рисуешь.
- Ну и, конечно, я тут же ушла! Он-то ждал, что я у него в ногах валяться буду. Ещё чего! У меня таких, как он...
Ия кивнула снова, размышляя, не добавить ли сюда индиго. Она любила контрасты, но рисунок и без того получался слишком насыщенным. Ия уже почти слышала крики. Кажется, женские. Странно - она думала о мужском страхе. Глубинном, немом. Одном из тех, о которых мужчины не знаю сами.
- Сколько можно? Я вот так себе и сказала: хоть какую-то гордость надо иметь?
- Правильно, - сказала Ия и взглянула на небо. Блекло-белое, в тоненьких перистых облачках. Она его нарисовала год назад и совсем не для этого мира, а теперь оно просочилось в Предел. Наверное, уже состарилось. В последнее время её картины старятся быстро.
- Вот и я о том же, - сказала девочка и спрыгнула с камня. Это был очень старый камень. Её любимый. Ия нарисовала его одновременно с холмом и рекой, на простой линованой бумаге, и он нёс на себе неизгладимый след Настоящести. Сейчас Ия уже не могла рисовать Настоящее. Только Временное - и по-своему это было прогрессом, во всяком случае, этим она себя утешала. Тогда, пару миллионов лет назад, с её лёгкой руки всё сущее получалось вечным. Ия гордилась этим, и только когда стала терять способность рисовать Настоящее, поняла, что переменчивость куда как полезнее. Вот, например, страх с её новой картины. Кажется, ещё совсем недавно из него получился бы целый мир. Насыщенный, рубиново-больной. И юная Ия гордилась бы тем, что сумела создать такой мир. А теперь - это всего лишь глубоко запрятанный страх какого-то мужчины, живущего в одном из тысяч подобных миров. Но нынешняя Ия знала, что цена этого страха ничуть не ниже, чем мира, сделанного из страха.
И всё же ей нравилось осознавать, что холм, и река, и камень, и плакучая ива над ним - всё, что она нарисовала Настоящим, останется с ней. А небо всё время меняется. Временное тоже надо уметь создавать. Это даже сложнее.
- Ну ладно, - ворчливо сказал девочка, отряхивая ладошки от налипшего мха. - Пора мне, что ли.
- Забегай, - оживлённо попросила Ия, широким мазком обводя пульсирующую на холсте жилку мужского страха. Малышка-Курьер оказалась невыносимой трещоткой, но она принесла Ие наглость. Целую унцию чистейшей наглости, флакончик с густой аквамариновой тушью. У Ии как раз заканчивалась. К тому же наглость вообще редкий товар, её, как правило, надо заказывать заблаговременно, а Ия никогда не знала, в какую картину ей придётся добавить капельку аквамарина. Аквамарин шокировал. Ия была немного склонна к эпатажу. К непредсказуемости. К Временному. Поэтому флакончик с аквамариновой наглостью, способной превратить в фарс почти любую трагедию, был ей особенно дорог.
Ия на миг оторвалась от картины и бросила взгляд на пока ещё полный пузырёк, радуясь, что не придётся лишний раз выклянчивать внесрочную поставку. Там, Наверху, к поддержанию миров в последнее время стали относиться пренебрежительно. То ли дело создание новых. Но Ия больше не заведовала этой частью мироздания. Её дело - Временное. Как боль, страх или облака.
- И где ты её только раздобыла? - вздохнула Ия с восторгом, и девочка пожала плечиками.
- Там её уж нет, - хмыкнула она и нетерпеливо добавила: - Ну, а как же мой подарок?
- А, да, - вспомнила Ия. Подарок. Курьеры работают на общественных началах, но по традиции им полагаются подарки от заказчиков. За краски надо платить - это правило для всех. У Ии чаще всего просили славу - много у неё скопилось этих розовых шариков. Она их редко использовала - люди в её мирах вполне справлялись сами, добывая славу с помощью переворотов и катаклизмов. На скуку жители миров Ии пожаловаться никак не могли.
- Ну так что же ты хочешь? - спросила Ия.
И девочка сказала:
- Подари мне смерть.
Ия подняла глаза и впервые посмотрела на неё.
Тоненькая. Щупленькая. Как былинка. Оспинки на лице. Глаза разного цвета: желтый и оранжевый. Наверное, совсем уже старая. Только дряхлые старики приходят детьми.
Подул ветер - тонкий и сухой, словно пустынный. Ива тряхнула ветвями, заплакала каплями недавнего дождя.
- Нет, не могу, - сказала Ия и откинула со лба прядь волос тыльной стороной ладони - пальцы у неё были вымазаны в страхе.
- Ну, это уж твоя беда, - пожала плечами девочка.
Ия посмотрела на картину. Жилка стала чётче, выпуклее, пульсировала сильнее, и теперь издавала не только крик, но и запах: резкий, острый запах пота. Кому-то где-то совсем скверно. Хороший набросок получился. Живой.
Почти Настоящий, вдруг поняла Ия и вздрогнула. Не хватает буквально штриха.
- Это же Настоящее, - машинально проговорила она. - Мне нельзя дарить Настоящее. К тому же у меня всего одна банка.
- Знаю, - девочка улыбнулась мягко, сочувственно, вернув Ие её недавнюю улыбку. - Но ты ведь не можешь отказать.
Да, не может. Ещё одно железное правило. Но что за чушь? Никому и в голову не придёт просить у Художника смерть! Каждому полагается только одна баночка, и запасы не пополняются, потому что не истощаются. Серебристую баночку Ии нарисовал Изначальный, тот, кто создал все Настоящие краски. Их не так много осталось. У Ии была ещё зависть, у Даны с соседнего Предела - совесть, а многие не имели ничего, кроме смерти. Девочка-Курьер не могла этого не знать.
- Зачем она тебе? - беспомощно спросила Ия. - Ты не сможешь ею рисовать. Это ведь умеют только Художники.
- А я не рисовать буду.
- Не рисовать?
- Нет.
- А что?
- Я просто её у тебя заберу.
Ия посмотрела на неё.
Это уже была не девочка.
Ия вздохнула, положила кисть на мольберт. Густая капля страха нырнула в изумрудную траву. Ива скрипела, пели птицы, далеко внизу шумела река.
- Ты не Курьер, - сказала Ия.
- Нет.
- Что ты такое?
- Меня нарисовала одна из вас. Неопытная только. Случайно вышло, краска у неё пролилась. И что я должен был делать?
- Довольно, - Ия потянулась к ящику с красками, коснулась серебристой баночки. - Уходи. Тебе нельзя здесь быть.
- Уйду, когда получу свой подарок. Полно, дорогая. Ничего ты мне не сделаешь. Ты у меня в долгу.
- Попроси что-то другое.
- Я хочу смерть.
- Зачем, бога ради?! Зачем она тебе?!
Существо вздохнуло. Потом село на траву.
- Понимаешь, она пролила меня на песок, - словно извиняясь, проговорило оно. - Я не смог войти ни в один из её миров. Долго скитался. У тебя мне понравилось. Симпатично и уютно. Вот только...
- Зачем тебе смерть? - раздельно повторила Ия.
Существо улыбнулось.
- Я её пролью. Как меня пролили. Я теперь умею хорошо проливать.
Когда-то давно Ия нарисовала себе сердце. И очень часто жалела об этом.
- Но ведь тогда... Тогда в моих мирах люди не смогут умирать.
- А что в этом плохого? Разве не это мечта всех человечеств - жизнь без смерти?
- Ты не понимаешь.
- Нет, ты не понимаешь. Давно назрела необходимость в мире, где нет смерти. Там, Наверху, ничего в этом не смыслят. Что ты видишь, кроме своих скорлупок? Оглянись! Куда, по-твоему, деваются те, кто умирают в своих мирах? Они приходят в твои миры!
- Что?..
- Милая, старая Ия! Да уже почитай сорок тысяч лет все Художники воспринимают твои миры как отстойник! И отправляют к тебе своих мертвецов. Если б ты удосужилась время от времени выбираться в люди, давно бы об этом узнала.
- Почему... я?!
- А на что ещё годится Художник, который только Временное рисовать ладен?
Ия стиснула пальцы. Существо снисходительно усмехнулось.
- Слушай, давай начистоту. Слабость можно сделать силой. Твои миры не так плохи. Я всё устрою. Ты даже сможешь вернуть влияние. Разумеется, надо будет внести кое-какие административные изменения... Мне нужна только смерть. Подумай, это даже правильно. Те, кто живут в твоих мирах, и так уже мертвы. А ты вынуждаешь их умирать дважды.
- Чего ты хочешь?
- О господи, - устало вздохнуло существо. - И впрямь ты стареешь. Я хочу обустроить твой мирок...
- Потому что тебя не впустили ни в какой другой? - сказала Ия.
Существо посмотрело на неё оранжевым глазом и улыбнулось жёлтым.
- А хоть бы и так, - беспечно пропело оно. - Что же с того?
Ия кивнула и встала. Она уже знала, кто перед ней. И - вдруг - почувствовала облегчение.
Когда-то давно она нарисовала себе разум, и с тех пор ни разу об этом не пожалела.
- Я знала, что ты придёшь, - спокойно сказала Ия, и рот существа дёрнулся то ли в улыбке, то ли в ужасе.
Ия повернулась к мольберту и посмотрела на страх. Почти Настоящий. Достала из коробки серебристую баночку с прозрачным лаком. Нанесла на картину тонкий слой: невидимый, звенящий, спокойный, тот, которым заканчиваются все картины. Она не спешила и очень старалась. Существо ждало. Потом проговорило:
- Красиво.
Ия закрыла баночку. Посмотрела на картину. Вздохнула.
И сказала:
- Я рада, что тебе нравится. Держи.
Схватила с мольберта кисть, капавшую кровью в изумрудную траву, скользнула по холсту последним мазком. И только тогда поняла, что написала.
Существо вопило так, что Ие пришлось наспех прочертить тишину на первом попавшемся под руку клочке. Смотреть на это тоже было неприятно, и она отвернулась, бережно укладывая в ящик серебристую баночку. У смерти есть одно ограничение - её нельзя накладывать на Настоящие картины, иначе то, что на них изображено, умирает, вместе с тем, в ком должно воплотиться. Это запретили давным-давно, как только поняли, что таким способом Художники могут убивать. А убивать им нельзя. Убивают Там, Наверху.
Ия давно никого не убивала. С тех самых пор, как разучилась рисовать Настоящее. Точнее, думала, что разучилась.
Когда существо получило свой подарок до конца, Ия сложила мольберт и закрыла ящик. Тонкий ветер шелестел в мокрых ветках ивы.
- Эл, он сказал, что я старая, - пожаловалась она.
Камень выпрямился, ободряюще приобнял её за плечи.
- Нашла кого слушать. Ну, готова?
- Да. Летим.
Ия вздохнула и вскинула руки над головой. У неё наконец начинались каникулы.