(Из цикла рассказов "Все это было бы смешно...". Ч.1. В начале жизненного пути.)
Упиться вдруг неведомым, родным...
А. Фет
"Оби-и-дели-и, меня оби-и-дели!"-кричал Малыш и несся по коридору, куда-то вглубь, в темноту, сшибая все на своем пути. Квартира постепенно поглощала его крик, самого Малыша, и теперь только где-то вдалеке было слабо слышно: "Меня оби-и-дели!...".
-Ты зачем телефон сломал-он теперь на полу валяется, весь разбитый? А?!-мама, как огромная статуя с горящими глазами, внезапно возникла перед ним в полутьме маленькой, тесной комнаты.-Кто будет чинить, ты? Как я теперь по нему разговаривать буду, а?!
Малыш увидел в ее правой руке извивающуюся змею папиного ремня.
-Не надо, мамочка, не надо, я больше не буду!-Малыш заверещал, как котенок, захлебнулся слезами.-Не надо, не надо, не бей меня, мамочка, я больше не буду!!
-Каждый день что-нибудь ломаешь, игрушки раскидываешь, каждый день истерика-сколько это можно?!
Змея все больше извивалась, приближалась и, наконец, больно стегнула его по попке и по ногам, обвилась вокруг них и укусила.
Малыш громко заревел и почему-то уставился на клетку с синичкой, которую недавно подарил ему папа на день рождения. Птичка нервничала, посвистывала, часто прыгала с жердочки на пол клетки и обратно, и Малыш впервые всей душой почувствовал, что птичке очень плохо в этой серой, тесной клетке. Он оглянулся и сквозь ручьями бегущие слезы вдруг увидел вокруг себя не стены, а решетку, как в клетке у птички. Стены, потолок-везде была та же серая, некрасивая решетка, она надвигалась на Малыша со всех сторон, и почему-то никого вокруг не было.
-Мама, мамочка, выпусти, выпусти меня из этой клетки, мамочка!
Он чувствовал, как перед ним задыхается синичка, как она мечется, бьется о стальную решетку. И ей очень больно, ее слабому красивому тельцу не пробиться сквозь железные прутья. Нет, это он сам бьется, это он сам задыхается в этой клетке, это ему тяжело и больно.
Малыш собрал все силы, вскарабкался на стул и открыл дверцу клетки. Синичка вылетела и стала весело летать по комнате, посвистывая. А Малыш сел на пол и отчаянно разревелся, но ему стало легче, а решетка пропала.
Вдруг кто-то схватил его за руку и сильно дернул вверх, поставил на ноги: перед ним опять стояла мама-статуя. Все вокруг Малыша тоже вытянулось, как будто тоже встало на ноги.
-Зачем ты это сделал? А кто будет синицу ловить: тебе ведь папа ее на день рождения подарил: сам просил?
-Мама, мамочка, ну выпусти ее совсем, открой окно, выпусти ее на улицу!
Мама опять дернула его за руку:
-Да ты что, с ума сошел, ведь за нее деньги заплачены, и за клетку тоже! Ты канючил, просил синичку тебе купить, а теперь не надо-выбрасывай?
-Мамочка, ей плохо в клетке, выпусти ее!
-Я вот тебе сейчас дам "плохо", избаловался совсем!-тяжелая рука мамы ударила по больной попке.
-Будешь сидеть дома, и никакого телевизора!
Малыш опустил голову, а мама закрыла дверь и стала ловить птицу тряпкой.
До вечера Малыш ходил по дому, не зная, чем заняться. Все валилось из рук, и везде ему мерещилась то тяжелая мамина рука, то извивающаяся змея ремня. В другой комнате, победней, жила бабуля, но заходил он туда редко, потому что с бабулей жил ее муж, учитель-Чужой дядя. Он на Малыша совсем не смотрел, и Малыш перестал интересоваться этим старым дядей.
Вечером пришли гости, папа "врубил" музыку, и все стали топтаться, сгибаться, извиваясь по-змеиному. Сначала Малышу было весело смотреть на них, танцевать самому, подражая им, но тяжелый рок "бил" по голове и в грудь, а это вынести было трудно. Малыш посмотрел на синичку в клетке: она нахохлилась, вздрагивая от каждого "удара".
Громче, тяжелее "бил" рок-дружнее топтались и сгибались взрослые, исступленно делая непристойные движения, а Малыш вдруг увидел, как потолок с висячей люстрой тоже стал дергаться с ними в такт. Кто-то дико завизжал, выплескивая наружу свои чувства, и вдруг стены с висящими картинками, столик с выпивкой и закусками, сами взрослые как-то изломились, разорвались. Подчиняясь тяжелому, бездушному металлическому ритму, их части в адском танце стали мешаться друг с другом. Малыш увидел, что полстолика танцует на двух тоненьких женских ножках, кресло приросло к потолку и бьет в такт людей по головам, а папа ниже пояса одет в мамину юбку, и ноги у него тоже мамины, в узких туфлях белого цвета, которые мама всегда надевала при гостях.
В глазах у Малыша потемнело, и он оглянулся на синичку: она лежала на спинке, ее лапки дергались. Но Малыш уже не в силах был ей помочь: "удары тяжелого металла" повалили его на пол, выбивая остатки мыслей и чувств. Из последних сил он рванулся к двери, но на ней оказалась решетка.
"Выпустите, вы-ыпустите меня из клее-етки-и!"-закричал Малыш и забился о прутья.
Но никто не слышал, не понимал его: сзади все вертелось, стонало, визжало и грохотало. Недолго рвался Малыш: вместе со слезами он уже выплакал и все силы, он уже только задыхался и хрипел. Наконец, кто-то вышел в туалет, и Малыш прополз за ним в приоткрытую дверь.
Здесь, в коридоре, как-то сразу стало тихо и темно. Отголоски дикой музыки разбегались по более темным углам, и Малыш вдруг услышал дивную мелодию. Ее пела скрипка под чуть слышный аккомпанемент оркестра.
И так она взяла за душу, эта скрипка: она плакала слезами Малыша и омывала его душу этими слезами. Все, все поняла она в Малыше, все его обиды и страдания, и жалела, ласкала его, звала в иной мир, в иную жизнь, где он будет свободен, где его поймут и полюбят, оценят каждое его чувство, каждое его слово.
Малыш встал и, как зачарованный, медленно пошел к комнате, откуда звучала эта дивная, но такая близкая и родная музыка. Ее волны мягко стелились перед ним, но вот они поднялись, взяли Малыша за руки и повели за собой.
Протянув руки вперед, Малыш подошел к комнате бабули и увидел через полуоткрытую дверь на экране телевизора танцующих девушку и юношу в белых одеждах.
Он сразу понял их: это было то настоящее, чего так долго жаждал Малыш все свои малые, но долгие годы жизни: юноша и девушка любили другдруга, стремились друг к другу. Малыш очень захотел подойти к ним, это скрипка вела его, подойти и сказать: "Любите меня тоже, ведь скрипка меня любит, а мне так тяжело без любви!". Но из-за двери вдруг появился Чужой дядя с книгой в руке и закрыл перед Малышом дверь.
А скрипка все пела и звала, а Зигфрид и Одетта все танцевали и любили друг друга. И Малыш расплакался, да так горько, с таким отчаянием, что упал на пол. Но недвижима осталась дверь комнаты, и кончилась чарующая мелодия скрипки. А Малыш все лежал и лежал на полу, в бессильном отчаянии закрыв голову руками, лежал около двери той комнаты, где впервые услышал и увидел любовь. Густые тени из углов обступали его, нависали над ним, опускались на него. Тяжело, как маленький старичок, он медленно встал и пошел в свою комнату.
Гости уже разошлись, мама убирала посуду, а папа разложил на журнальном столике толстые пачки денежных купюр и пересчитывал их на калькуляторе. Вид его был совершенно трезв и чрезвычайно серьезен: казалось, не было на свете для него более важного дела, чем это занятие.
Все было как обычно: Малыша простили, и он смотрел телевизор, синичка резвилась в клетке, а комната была по-прежнему тесной и сумрачной, чему способствовала и темно-коричневая обивка большого дивана и высоких кресел.
Но никто не замечал новый взгляд Малыша, новое биение его сердца: везде теперь он слышал чарующую мелодию скрипки: в интонациях разговоров, музыки, даже в скрипе кресла, но особенно в себе-и чувствовал себя увереннее, свободнее. Ее голос теперь всегда был с ним, он любил и понимал Малыша, давал ему радость и надежду, звал за собой.
Но не знал Малыш, что этот голос и проклял его навсегда. Долгие годы, до самой смерти, будет он стремиться за этим голосом в "незнакомый, но родной" мир любви, будет страдать и отчаиваться, наконец, разочаруется во всем, но так и не найдет этот мир на земле.