Аннотация: История про мальчишку-фантазера, которому семейные неурядицы едва не обрезали крылья. Но все же нет. Фантазерство победило)
Марькина муза
После того, как в школе прошел урок памяти жертв фашизма, за Мариком - уже окончательно - закрепилась кличка Освенцим. Обижаться не на что: прежде успел побывать Фитюлькой, Шкелетом, Дрищом, Дохлопупсом... не все ли едино?
Марику тринадцать, а выглядит от силы лет на десять; сутулый, грудь цыплячья, ноги как спички, зато голова - большущая, лобастая.
"Копия... - вздыхает бабушка и косится на маму со значением: - Такой же будет: башковитый да ледащий".
Мама не отвечает. Она пичкает Марика витаминами и бараньими котлетами и утешается бодрыми заверениями врачей, что он еще подрастет.
Куда больше маму заботит его учеба. Учится Марик не хуже других - но все учителя, как один, твердят, что мог бы лучше, много лучше, что он безбожно ленится... Рекомендованный же знакомыми профессор-психолог прочел маме лекцию о возрастных кризисах и посоветовал пока от Марика отстать.
Да маме особо наседать и некогда: работа, подработки, ипотека висит, и двое детей на шее, и все одна, и крутись, как хочешь...
Марик не в претензии. Он все понимает, он "входит в положение" - хоть это и непросто.
Главная беда его жизни - Лилька.
Лильке четыре и все взрослые кругом наивно считают ее "Котенком" и "Солнышком". У Лильки круглая лукавая мордаха и вечно липкие от сластей ручонки - везде-лезущие и все-ломающие. Лилька рисует на Мариковых учебниках феечек, бросает его цихлидам в аквариум конфеты и регулярно посягает на его - личный! неприкосновенный! - планшет. (Мамин уже доломала.)
Недавно добралась до Мариковых упрятанных аж под самый потолок биониклов - коллекционных! Даже не играла толком: раздербанила и бросила.
Если Марик занимается, непременно припрется с горшком к нему в комнату: сидит, хихикает, да еще и поет - ужасно громко и фальшиво. Впрочем, поет, танцует и хохочет она постоянно. А еще - вредничает, царапается, канючит и не слушается совершенно.
Не сестра, а наказание.
Но Марик "входит в положение". Он забирает Лильку из садика, кормит ужином, включает ей мультики, а то и спать укладывает - потому что у мамы работа, работа, а бабушке ехать через весь город, и у нее тоже - работа, и больные ноги, и больные нервы, и...
А Марику ведь несложно, правда?
Самое ужасное - это когда Лилька подхватывает простуду.
Тогда мама начинает метаться, повторяя: "Только этого не хватало!" Принимаются экстренные меры по лечению - всем подряд. Лилька ревет и отбивается. А мама выглядит такой замученной, жалкой... "Если нет температуры - ведь ерунда?" - оправдывается сама перед собой, снаряжая утром сопливящую Лильку. Закапывает ей что-нибудь в нос и бегом волочет в сад.
Но порой катастрофа все же разражается: Лилька заболевает всерьез. А мама может позволить себе только день или два - а больше никак, ну никак! И она кричит в телефон, ругаясь с бабушкой, взывая и умоляя; следом принимается обзванивать подруг... У мамы пунктик: не доверяет приходящим няням - у кого-то из знакомых был горький опыт.
Однако вскоре Марик благополучно подхватывает тот же вирус, и все сразу упрощается.
Вот и сегодня.
- Нет худа без добра, - говорит мама, удовлетворенно глядя на градусник; но тут же спохватывается: - Ну, отдохнешь немножко от школы, побездельничаешь, да?..
- Угу, - мрачно сипит Марик.
- Суп в холодильнике, в морозилке - котлеты, разогреешь. Да, и не позволяй Коте сильно беситься: у нее кашель.
Мама шмыгает носом, тревожно хмурится. Спешно глотает таблетку, пшикает себе из одного флакона, из другого, сгребает в сумочку лекарства, сигареты, ключи от машины. Допивает кофе, хватает пальто:
- Все, опаздываю! Врача сам вызовешь, ладно?..
- Угу.
- Люблю вас. Не ссорьтесь тут!
Воздушный поцелуй, улетающий стук каблуков.
Марик морщится: болей он в одиночку - вот это было бы счастье! А так...
Школу, одноклассников Марик ненавидит, и это взаимно.
Его и раньше не жаловали, но приставали: дай списать. А теперь он сам "съехал", стал середнячком - и к нему утратили последний интерес. Говорить с таким унылым чудиком не о чем, дразнить неинтересно: отмалчивается, не огрызнется даже, скучная жертва, дохлая - Освенцим и есть.
Марик - добровольная "белая ворона".
Вместо хоккея и айкидо все детство ходил на флейту. Сам так решил.
Никогда не дрался, не тырил в магазинах жвачку, не пробовал курить, не смотрел тайком порнуху, не делал что-либо на спор - принципиально, а вовсе не из-за какого-то там "воспитания".
Он даже биониклами увлекся совсем недавно - когда все остальные к ним охладели.
В классе сменялись волны моды на Роулинг, Емца, Кинга, Лукьяненко, Толкина, Перумова - повальный восторг, обожание, попытки подражать. Марик не поддавался. Взялся было читать старые книжки из домашней библиотеки, еще отцовские: Шекли, Лем, Желязны, Азимов, Стругацкие... Не пошло. Только Брэдбери понравился - какая-то нотка обреченности, очень созвучная...
Но скоро и вовсе читать бросил.
Вообще все. Энциклопедии, которые раньше так и глотал. Биографии всяких первооткрывателей, изобретателей... тайны истории, величайшие преступления, интриги, шпионы, шифры. Сборники задачек - типа, для умненьких деток... По телеку какая-нибудь викторина, взрослые не знают, а он, маленький, возьми да брякни правильный ответ! Все: ох-ах, какой умница, эрудит растет! Дядька, мамин брат, его "киндервундером" звал. Учителя нахваливали. А Марик и рад, сопли пузырями. Тьфу, вспомнить противно...
Кастовые фильмы тоже не для него. Категорически. Тем более популярные сериалы. Был момент слабины - "Игра престолов", которую смакует теперь вся школа, даже на класс-два младше многие видели! Но и ту бросил, не стал смотреть. Отец сказал: "Слушай, не надо, рано тебе", и Марик не стал.
Да, вот так, и что? Каков есть. Не ходит в их дурацкие чаты, не играет в компьютерные игрушки, не ловит покемонов. Скажи он кому из ребят, что, делая уроки, любит слушать "Кинг Кримсон" - те даже не поняли бы, что это за "древняк" такой.
Но делиться своими увлечениями Марик не склонен, да и не с кем...
Он смотрит на постеры над кроватью - с так и не оттершимися до конца следами гадкого розового фломастера.
Росомаха, Железный человек, Спайдермен... Эти - старые, "детские" еще. Навязывали тогда с отцом веревки по всей комнате - типа, паутина, секретное убежище Человека-Паука. В кино вместе ходили...
Халк, V, Морфей... За каждым - целая эпоха. Всю жизнь можно по таким "периодам влюбленности" разделить. Дзюбей, Ди...
Наруто.
В пятницу пацаны на задней парте вовсю его обсуждали.
Марик кривится: фанаты, ха! Только мультик и видели. Да у него, может, в столе оригинальная манга на японском лежит! И раритетное издание, аж 2000-го года! И подборочка такая - закачаешься!.. Да он даже несколько слов по-японски выучил!..
Мульт-сериал - тоже ничего, и смотрен-пересмотрен, ясно дело. Но Марика больше вдохновляют комиксы. О, это страсть непреходящая! На антресолях - по коробкам, по сериям, подписанные - хранятся целые тома. Архивы!
Дядька, мамин брат, все подтрунивает: вот и будешь, мол, как америкосы - они только комиксы и читают.
Что бы понимал... А у Марика и американские комиксы есть. Уникальные, 60-х годов: Тарзан, зомби, мир динозавров. Еще дед покойный отцу привозил. И нарочно переводить отказывался: чтобы сам, со словарем, глядишь, и в английском продвинется... А отец потом Марику подарил, смеялся: "Береги. Они, может, когда больших денег будут стоить".
И Марик бережет: запирает ящик с сокровищами на ключ. Не из-за денег, конечно. Просто там - самое-самое. А еще то, что рисовал сам, давно: Кошки-Ниндзя, Капитан Паленая Борода, мутанты всякие... Глупость, детские подражалки, даже стыдно. Но выбросить жалко, и отец хвалил всегда: "Творческая натура!" Впрочем, Марик давно уже не рисует...
Достать? Глянуть пока тихо?
Но тут из Лилькиной комнаты слышится сонное:
- Ма-а-ам?.. Мам, я хочу молс из вишенок!
- Ага, из шишенок... - Марик скрипит зубами и яростно сморкается. Чертов грипп!
Запирает заветный ящик, прячет подальше ключ.
Первая половина дня проходит терпимо: Лилька лопает печеньки и смотрит своих Смурфиков. Но потом приходит врач, и Лильку сбивает с настроя.
- Я буду тебя лечить! - заявляет она, обматывая братнину ногу куском бинта; тычет в лицо кукольной ложкой: - Тепель пей лекалство!
- Отстань...
У Марика раскалывается голова, его знобит, ему хочется тишины, хочется лечь и спать, спать, спать...
- Ах так? Тогда уколы буду колоть!..
Он не отвечает, не двигается, не открывает глаз. Лилька ползает вокруг, копошится, накрывает его какими-то тряпочками, распевая: "Ты любовь мояяяяя, как я люблю тебяяяя, навсегда, навсегда навсегдаааа" (получается "насида" - любимое Лилькино слово). Потом начинает обмазывать его маминым кремом.
- Зачем? - вяло возмущается Марик.
- Ты обголел на ужасном пожале. Ты плинц и ты меня спасал. Ты весь поголелый, но я все лавно тебя буду любить. Всида!
- Лучше пусть я там и сгорел, - бурчит Марик. Отирается рукавом и переворачивается лицом вниз.
- А сегодня восклисенье? - спрашивает вдруг Лилька.
- Понедельник.
- А завтла восклисенье? А папа завтла плиедет?
- Нет. Через неделю. Если сможет...
- Холосо, - соглашается Лилька и продолжает пение и врачевания.
А у Марика перехватывает горло и сами собой сжимаются кулаки...
Она ничего не помнит. Считает, что так и надо, так и должно быть... Что отец всегда приходил только раз в две недели - через воскресенье. Что мама всегда встречала его сухим: "У вас три часа. И никакого пива при детях".
Не знает, что волосы у мамы на самом деле темно-рыжие... Они были такие красивые, пушистые, длинные; когда Марик смотрел через свет, представлял, будто они из тонюсеньких медных проволочек, и это они сами и светятся...
Но Лилька помнит маму только такой: коротко стриженной, перекрашенной в блондинку. Резкой, стремительной. Маму, которая всегда спешит: коротко смеется, бегло целует, быстро принимает решения...
Лилька не помнит отца веселым, радушным, смелым. Не знает, что он звал маму "Моя Комета", а она его - "Маркарониной". Потому что тоже Марк, и потому что такой худой и длинный... Но отец тогда был сильным, восемнадцать раз мог подтянуться. И Марика тоже вешал на турник, считал: "Три... четыре... Ну же, Макароныч, давай! На рекорд!"
Нет. Она знает его лишь таким: болезненно тощим, с полуседой щетиной, с дергающим щеку тиком и привычкой быстро отводить взгляд.
И уверена, что так и надо...
- Ласскажи сказку.
- Давай лучше еще мультик включу?
- Не хочу. Надоело. Ласскажииии!
- Тебе спать пора вообще-то... - Марик смотрит на часы: полседьмого. Кошмар. Лучше уже и не укладывать.
Лилька - на кухне, вытаскивает кастрюли, сковородки, выставляет на плиту, сажает в них игрушки.
- Это будет кололевская кухня и там зажалили быка для пила.
- Э, не трожь! Нельзя! Газ!
- И еще гусей и лебедей, и все гости объелись и...
- Лилька!
- Я поналоску...
Ничего не слушает, дрянь упрямая! А вентиль на стояке сломан, газ не перекроешь. Мама все обещает вызвать газовщика, но...
- Лилька нельзя! Там... там дракон!
- Да-а?.. И он охланял плинцессу? Ласскажи!
Вот - главная беда. Был бы хоть брат, куда ни шло. А у этой одни сюси-пуси на уме, ей даже Россомаха с постера - "злой мишка". К комиксам, к его тайному миру, Лильку, понятно, и близко нельзя допустить.
А от розовой сладчатины Марика воротит. Хочется прям вот назло, что-нибудь жесткое, лютое.
Раз наплел ей про Бугимэна - утащит, мол, тебя, если будешь еще мои вещи без спросу брать. Отлично напугал: неделю по ночам с рёвом вскакивала... Потом придумала, как тот встретил фею, и та его расколдовала, сделала добрым, и как они друг друга полюбили...
Понятно, короче.
Две не пересекающиеся вселенные. Принципиально.
- Отстань... Да хватит уже... - ворчит Марик.
В другое время просто выгнал бы ее пинком с кухни, и все. Но сегодня неохота ругаться, сопротивляться...
Лильку так и тянет к конфоркам, и Марик сдается:
- В высокой горе, в самой глубокой пещере хранилось величайшее в мире сокровище. И охранял его дракон. Небольшой. Дракончик такой. И звали его Вонюк...
- Хи-хи!
- Да! Потому что от его ужасно-вонючего дыхания самые храбрые рыцари и даже кони под ними мигом падали замертво. И никто не смел войти в пещеру, где он жил...
Марик кое-как рассовывает по местам сковородки и кастрюли, проверяет ручки на плите.
- А дальше?
- А потом нашелся самый отважный смельчак. Он выждал, пока дракон Вонюк крепко заснет, и прокрался в его пещеру. Там жутко воняло, и было темно и не видно, где же сокровище. И тогда смельчак достал огниво, чтобы зажечь факел, чиркнул и - бу-ум! - вся гора взорвалась! Это драконий газ вспыхнул - он же горючий...
- А длакон?
- Взорвался. Все взорвались, и сокровище тоже сгорело, - сворачивает историю Марик. - Но с той поры драконы узнали, как им делать пламя, и каждый стал носить с собой зажигалку. Теперь они могли сжигать целые замки и есть на обед жареных принцесс. Вот так.
Против ожидания Лилька хохочет.
- А как их потом побездали?
- Огнетушителем, конечно. Подлетали на ковре-самолете и пускали струю пены прямо дракону в пасть. А когда он падал на землю, перекрывали у него на попе вентиль, чтобы газ больше не шел, и тогда дракон становился мирным, и на нем можно было ездить, как на слоне.
- И летать!
- Не, - зачем-то возражает Марик. - Без газа они уже не летают, только пешком.
Смотрит на часы: четверть восьмого. Продержаться бы еще часа полтора...
Марик садится на пол. Сил нет совершенно, тело как кисель - наверное, поднялась температура. Ему даже хорошо, и как-то уже пофиг на все, и больше не знобит. Полтора часа - и можно будет завалиться спать...
Он расслабляется и продолжает говорить, говорить. Как-то само собой выходит.
Про волшебного дикобраза Мече-Носца, у которого каждая иголка была как самый острейший меч. (Лилька с почтением возвращает на место вытащенные из ящика ножи.) Про принцессу Морозиллу, которая отвергла сто самых прекрасных принцев-женихов, искавших ее руки, и за это была проклята и обречена вечно делать лед и мороженое для угощения на чужих свадьбах. (Лилька отступает от дверцы морозильника.) Про волшебника, который мечтал сделать пилюли, исполняющие любое желание, но оказалось, что они помогают только от насморка. (Лилька послушно пьет лекарство.) Про кашу, которая сама запрыгивала в рот и очень обижалась, если ее выплевывали... Про страну Чумазиков и Грязнозубых... Про Хранителя Подушек...
Чушь слащавая. Но пусть хоть так...
А ночью ему является Наруто. Кивает с усмешкой: "Э! Думаешь, так ты обуздаешь своего демона?" А как? - хочет спросить Марик. Но глаза Наруто уже наливаются красным, лицо коробится, он начинает превращаться... Но не в девятихвостого демона-лиса, а в того дурацкого дикобраза. Ощетинивается иглами-мечами и убегает, позвякивая...
...Ложка меленько тренькает в стакане. Мама целует в лоб холоднющими губами, шепчет:
- Марька, ну что ж ты, а?.. Вот, выпей, сейчас станет полегче...
Детский сироп, даже разбавленный, тошнотворно сладок, застревает в глотке. Но настоящий ниндзя преодолевает препятствия...
И снова дикобраз-мечник. Хохочет, хохочет - и вдруг взрывается; мечи летят во все стороны. "Каждый должен поразить свою цель. Каждый. Запомни это, гакусэй..."
Опять торопливый поцелуй - но губы уже обычные, теплые:
- Получше? Бедный мой... Так. В холодильнике - плов; если Котя не захочет, есть еще сосиски. И морс вишневый. Только подогрей сперва, да?.. Не вставай, я снаружи на ключ закрою...
Марику вполне хорошо, но голова не соображает, и передвигаться сложно. Где-то вокруг шуршит вполне уже выздоровевшая Лилька, обкладывает Марика игрушками. Ближе к обеду приходит бабушка, начинается бурное врачевание, влажная уборка, готовка. Лилька ходит за ней хвостом и "помогает".
Пользуясь затишьем, Марик пытается сесть за компьютер, что-то почитать, полистать свои "реликвии", но ни на чем не может сосредоточиться... Тут вдруг выясняется, что Лилька уже уложена, а бабушка ушла. Марик вяло слоняется по квартире, не зная, куда себя деть. Бухается на диван, тыкает в пульт, прыгая по каналам, и в итоге так перед телевизором и отрубается.
Ему снится, что он пришел в школу, а его не пускают: рамка на входе верещит, охранник орет, что нам тут таких не надо... Марик поворачивает назад - но идти ему некуда. Он мечется по школьному двору, а сверху в него летят бумажки, огрызки. Из каждого окна каркают, улюлюкают, хохочут... "Ха! Это ты мне будешь рассказывать, что значит быть изгоем? - фыркает рядом Наруто. - Когда все кругом ненавидят, когда ты - чужой..."
Но ты-то совсем другой, хочет возразить Марик. Ты - смелый, отчаянный. Сильный. Даже слишком сильный, поэтому тебя так и боятся. А я...
Я трус, думает он, открывая глаза и глядя в потолок. Никто. Пустое место.
"Забавно, как все повторяется, - сказал тогда отец. - Я тоже в детстве был тихоней, а читать обожал про хулиганов вроде Тома Сойера. А у тебя, значит, Наруто... Полный антагонист. Логично".
В квартире тихо, бубнит телевизор. Марик встает, бредет в комнату сестры. Лильки нет. Заходит в свою... Там, веером по полу - его "реликвии". Посреди всего сидит Лилька с "Кошками-ниндзя" - его первым, корявеньким комиксом. В полном восторге:
- Клутые котики! Я в садик возьму, да?
Марика перекашивает. Глупость. Ну, рисунки, ну наивные, что такого? А все равно: словно его голым застали.
- Нельзя, - рычит Марик, спешно собирая и пихая все обратно в ящик.
Забыл запереть, спрятать ключ? Или эта проныра подсмотрела, где, и нашла?..
- Котиков! Хочу котиков! Отдай, отдай!
Как-то выходит, что он уже рвет эти несколько позорных страничек. Пополам. И еще раз пополам. Давно надо было...
Нытье мигом переходит в дикий захлебывающийся вой:
- Котикиииии!
Через час они сидят за столом на кухне, склонившись лбом ко лбу. Марик рисует быстро. Едва наметив, сразу обводит черной ручкой, вписывает печатными буквами короткие реплики, раскрашивает небрежно, не стараясь. Лилька обмирает, следя за каждым движением. Ёрзает робко, ахает шепотом - сама на себя не похожа.
Ее персональная книжка-с-картинками! Котики забыты, заказчик пожелал комикс про газодышащего дракона...
Четыре разворота с обложкой - меньше чем за час. Марику и смешно и досадно: даже эта кривая почиркушка "на отвяжись" куда лучше его первых опытов...
Дело сделано, Лилька удовлетворена. Но остается странная неудовлетворенность, зуд в пальцах. Не веря себе, Марик спрашивает:
- Хочешь, еще нарисуем?
- Ага! Ула!
Ну, еще бы.
Восемь, девять, одиннадцатый час. Лильке давно пора спать. У Марика ломит затылок и голова горячая, тяжелая. Но остановиться невозможно. Лилька тихонько играет рядом, то и дело подбегает, заглядывает. Ей нравится эта история - хоть и без принцесс.
Жил-был мальчик. Он был сирота и очень несчастный, потому что когда-то, еще младенцем, его заколдовала злая колдунья-лиса. Но он об этом не знал. А в деревне его боялись и не любили, но никто не хотел рассказать ему правду, потому что это была великая тайна. А мальчик на самом деле был очень сильный и смелый и мечтал стать великим героем. Он хотел иметь много-много друзей, но не умел их заводить...
- А как его звали? - зевая, спрашивает Лилька.
- Нарито, - усмехаясь про себя, отвечает Марик.
На следующий день Лильку выписывают, и он блаженствует дома один.
Нехотя листает учебники, нехотя сидит в Нэте. Маетно как-то, неспокойно. Да и чувствует себя паршиво: температура еще держится, нос заложен, горло распухло. Как и положено задохлику, Марик любой ерундой болеет долго и основательно.
В сад за Лилькой тащится буквально "через не могу". Малышня гуляет на площадке. Сразу разражаются воплями:
- Это Лилькин брат! Это он сам нарисовал!
Лилька с гордостью прижимает к груди помятые листки - его вчерашние экспромты. Носила похвастаться.
Завидев, что еще и воспитательница машет ему рукой и желает похвалить, Марик спешно кивает ей, хватает Лильку и удирает: еще чего не хватало!
Дома Лилька ведет себя паинькой. А тут и мама возвращается пораньше: к ней в гости напросилась давняя подруга, сто лет не виделись. Мама и рада, и немного на взводе, рассеянная. Спешно выгружает покупки, наводит порядок, бросается к зеркалу, потом - наряжать и причесывать Лильку. Пристает к Марику с лекарствами и требованиями хоть что-нибудь поесть...
Скоро является подруга - расфуфыренная, преувеличенно радостная. Хватает Лильку: ах, какой ангелочек! Ах, у меня для тебя тут подарочек! Переключается на Марика: ах, одно лицо, ну ты подумай!..
- Здрасьте. Вы извините. Я заразный.
Марик уползает к себе, валится без сил и лежит так долго-долго. А визгливо-радостный голос все просачивается, саднит, достает:
- Прелесть, ну прелесть! Как удачно, что она - в тебя! Да, моя киса? Знаешь, какая твоя мама была красавица? О, она и сейчас, конечно...
Марик просыпается уже ближе к ночи. Страшно хочется пить. Он бредет к кухне, но так и замирает в коридоре, в темноте, перед дверью. Он ненавидит это: подслушивать, таиться. Но войти не может. И уйти тоже.
Противный голос, чуть приглушенный, все разливается:
- ...А какая была пара, а? Весь курс с вас балдел: красота, романтика! Как он тебя звал-то? Звезда моя?
- Комета... - у мамы голос отрывистый, ломкий.
И Марик словно видит, как она стоит сейчас у приоткрытого окна, обхватив себя одной рукой, и курит, курит без конца. Прямая, застывшая. Словно внутри у нее острое лезвие, чуть шевельнешься - и оно резанет по живому...
А дура-тетка будто и не понимает. Или понимает, но думает, что так лучше. Болтает, болтает.
- ...Ну да, кризис. Тогда у многих бизнеса рухнули... И что же, вчистую?.. О, даже так! Ох, черт... И в ай-ти он уже больше не вернулся?.. Ах, фитнес-центр... Тренером, ты серьезно?.. Ну да, он же у нас всегда был спортсмен, помню-помню...
Тетка квохчет. А мама щелкает и щелкает зажигалкой, говорит что-то сухо, едва слышно.
...Он пытался потом пробиться, но... Ну да... Да и раньше еще... Да и не в этом дело. Он же буквально на стенку лез, понимаешь же, каково это: вот так все потерять?.. Смириться не мог. Из-за этого так и... Нет, он пытался. Устраивался лишь бы куда, зарабатывал копейки, терпел, мучился. И все ведь - молча, все в себе, ну и... Да нет, я его не виню. Я и сама хороша, но не до того ведь было: пахала на трех работах, и ипотека эта чертова - до сих пор вот плачу, полтора года еще... Марька как раз в школу пошел, пришлось на пятидневку перевести, чтобы не видел лишний раз, как он тут...
Да кодировался, без толку... Его ж так и жрало это изнутри: нереализованность, амбиции. Гордость, чтоб ее, не хотел у меня на шее сидеть... Ну, вот и влез в ту авантюру... Как окрыленный носился. Пить бросил, и, главное, деньги пошли... И я ведь тоже поверила, понадеялась...
Нет, слава богу, год условно всего... Слушай, Лер, вот честно: я не вникала. Сразу - все. Вот как отрезало, знать ничего не хочу. Иначе бы сдохла просто. Я ж на пятом месяце была, деваться уже некуда. Понадеялась сдуру, оставила - и вот, на тебе... Спасибо, мама тогда помогла, иначе не знаю, как бы...
Нет, нет, нас не коснулось. Он и обещал, сразу: сам все покроет. Знаю, что квартиру родительскую продал - там сталинская высотка, в центре, свекор покойный дипломатом был... Ну, а как?.. В общаге где-то. Работает вахтно, говорит: нормально... Да предлагала я продать эту, разменяться - отказался...
Ну, видится, конечно... Лилька его обожает. А Марька... Ох, не знаю, Лер, вот честно... Иногда думаю, может, лучше было бы им и вовсе не... Марька ведь все понимает, все! И ведь такой же: варит, варит это в себе, слова лишнего не вытянешь... Господи, он ведь даже расти перестал! Третий год одежду одного и того же размера покупаю...
Марик как-то отлипает от стены. Шаркает в ванную, пьет воду прямо из-под крана. Пьет, пьет. И ни о чем не думает. Идет к себе. Ложится.
Скользят по потолку тени, чуть поблескивают в темноте глянцевитые постеры. Голосов с кухни почти не слышно... Тишина. Пустота. И только в голове считает, пощелкивая: ити, ни, сан, си, го, року, сити...
Где-то далеко-далеко, в каменном дворике академии ниндзя. Щелкает скакалка, мышцы работают слаженно, дыхание в такт: ити, ни, сан, си, го...
Боли нет. Только щелчки, счет, предельная сосредоточенность.
Это помогает. Как в прошлом году, когда свалился с брусьев и сломал руку. Все таращились, и смертельно важно было - стерпеть, не разреветься.
Дышать в такт. Считать. Ити, ни, сан, си...
- А что ты лисуешь?
- Не знаю... Закончу - покажу.
Лилька, против обыкновения, отлипает сразу. Даже из комнаты выходит.
Спустя какое-то время Марик зовет ее сам.
- Вот. Слушай. В давние времена жили-были король с королевой. Король был отважен и мудр. Он придумал, как построить волшебную хрустальную башню, которая заставляла все машины в его королевстве работать хорошо и никогда не ломаться. А королева тоже была умной и еще - сказочно красивой. У нее были волшебные медные волосы, которые светились во тьме, как маяк, и указывали заблудившимся путникам дорогу. Король с королевой очень любили друг друга и были счастливы, и все в их королевстве шло хорошо. Но однажды налетел страшный ураган и сломал хрустальную башню. А новой такой же король построить уже не смог...
Лилька слушает, разинув рот. А Марик говорит торопливо, словно боясь, что она его прервет, боясь остановиться...
- ...И тогда королева срезала свои чудесные медные локоны, надела доспехи и вышла на битву - одна против целого полчища врагов. Она разила их копьем и мечом, и с каждым ударом враги содрогались и отступали, пока не бежали с позором. Но когда королева обернулась с надеждой, то увидела, что любимый муж ее так и не смог освободиться от ужасного заклятья, что поразило его. Черное колдовство иссушило сердце, погасило огонь в глазах. Не восстал король, и никаким мечом не рассечь было чар, что его сковали... И королеве ничего не оставалось, как остаться защищать королевство одной.
- А дальше? - выдыхает Лилька потрясенно.
- А дальше я еще не придумал. Это будет продолжение. Следующая книжка, ясно?
Марик отводит взгляд. Кончилось. Рассеялось. Да и что это было? Ну, метафора. Сказка. А если бы он придумал счастливый конец - что-то изменилось бы?..
Но нет, менялось. Ломалось с почти слышимым хрустом, как старая короста, как ставшая тесной оболочка.
Сперва он не захлопнул поспешно тетрадь, где рисовал тайком на уроке. Не показывал специально, просто сдержал привычное пугливое движение. И сосед с задней парты, сунувший нос, - увидел. Крякнул удивленно:
- Фигасе!
Минуту спустя тетрадь пошла по рукам.
- Освенцим, да ты, выходит, нормальный?
- Глянь-ка, а похоже! И Саскэ, и Наруто, и Сакура.
- Да он срисовал откуда-нибудь...
- Чо срисовал, дурак! Я ж видел, как чирикал сидел весь урок!
- Класс!
- Прям художник, блин!
Марика словно кипятком обдавало. Невыносимо хотелось сорваться и бежать, бежать. Он не знал, почему... Терпел. Считал про себя: ити, ни, сан, си...
- Слушь, Освенцим, а ты можешь Сакуру нарисовать... ну, голую?
Ити, ни, сан.
Марик молча взял тетрадь, карандаш. Внутри все дребезжало, как желе, но рука не дрожала. Скользила сама - уверенно, четко. Странная рука... И когда только научилась? Ведь прежде ему голых девок рисовать и в голову не приходило...
- Ого!
- Ну-ка, ну-ка!
- А мне такую же сбацаешь? Только в другой позе... Ну, такой вот...
- Ха-ха-ха!
Марик все же не вытерпел. Вскочил - сгорая, изнемогая. Рванулся вон. В каком-то идиотском порыве ляпнул:
- Сумимасэн...
(Извините...)
Прежде сочли бы за придурь. Но теперь засмеялись скорее одобрительно. Запереглядывались: ну надо ж! А парень-то прям всерьез фанатеет! Круто!
Короста трещала, сползала, и новое, что прорывалось из нее, было уже не сдержать. Марика распрямляло, как сжатую до предела пружину, несло, вело и перло.
Мама уж и не знала, радоваться ей или тащить его к мозгоправам...
Марик рисовал ночи напролет, до красных глаз, до обморока. При этом умудрялся еще кое-как учиться. Но это пока было неважно. Только безумный, жадный порыв, хлещущие через край идеи. Он превратил всех ребят класса в героев комикса и придумывал им тайные миссии, битвы с инопланетянами, комичные сценки. Бред полный, но шло на ура.
Миг его триумфа настал, когда один парень в классе - из вредности ли, из зависти - как-то выхватил у него пару очередных рисунков. Стал крутить перед лицом, дразня. Скомкал, отшвырнул...
И вдруг грянула буря.
Сразу пять или семь ребят бросились на осквернителя. Повалили и принялись лупить, крича:
- Урод! Это же про нас! Про нас, блин, комикс!
Марика пронзило так, что слезы навернулись. Никакая сломанная рука не сравнится... Не в силах ни бежать, ни дышать, ни вообще продолжать существовать, он вдруг завопил дурным ором:
- Ксо яро! Тикусёмо! Дзаккэнаё!!!
В жизни такого себе не позволял...
Но Наруто ведь мог. Запросто. И покрепче выдавал...
За следующие пару лет Марик вырос на тридцать четыре сантиметра, а к концу школы был на голову выше всех в классе. Макаронина. Гены не обманешь.
Поступил в МАрхИ, на градостроительное, и преподавателям еще немало предстояло с ним побиться: и из-за совершенно дикой техники рисунка, и из-за вздорного характера.
Чуда, конечно, не произошло: Марк-старший из праха не восстал. Работал в какой-то котельной, выпивал - но уже поменьше. Иногда и мячик в кольцо выходил покидать, вспомнить молодость, когда играл в институтской сборной центрфорвардом. Успехами сына гордился безмерно. Да и дочурка радовала: увлеклась бальными танцами и порхала бабочкой, маленькой Кометой. И уж на ее выступления Марк-старший всегда являлся трезвым и в приличном костюме. Любовался, забывался. Ловил короткие улыбки своей бывшей - моложавой, деловой, вечно спешащей. И это тоже грело сердце, придавало жизни смысл.
Выходит, и от комиксов польза бывает. Если вдуматься-то.