Аннотация: Что-то совершенно мерзкое и психованное.
Сомнамбула (ересь из четырёх частей с прологом и эпилогом)
Links - Rechts - Geradeaus
Du kommst hier nicht mehr aus!
OOMPH
Пролог
Из газеты "Петербургское обозрение" N354 от 27.08.07:
"Сегодня из следственного изолятора Адмиралтейского РУВД Санкт-Петербурга при попытке побега был смертельно ранен заключенный. Подозреваемый по делу об убийстве жены своего брата молодой человек был доставлен в изолятор около недели назад. По словам представителя органов дознания, проводившего допросы подозреваемого, молодой человек активно сотрудничал со следствием, признавал свою вину в содеянном преступлении и не оказывал никакого сопротивления. При аресте, гражданин практически во всём сознался. Как заверил нашего корреспондента сотрудник ВОХР, несколько раз нёсший дежурство за время содержания подозреваемого под стражей, молодой человек "не выказывал никакой склонности к побегу, не вызывал подозрений в саботаже, держался довольно скромно и вообще практически не привлекал внимания охраны". "При попытке побега, данный субъект овладел табельным оружием сотрудника охраны, выстрелил ему в ногу и открыл огонь по подоспевшему подкреплению, которое и смогло его смертельно ранить" - сообщили корреспонденту нашей газеты источники в СИЗО. К моменту появления скорой помощи, горе-беглец уже скончался, а сотруднику охраны изолятора уже была оказана необходимая первая помощь. Остальные участники инцидента не пострадали."
А в это время на другой стороне Невы открыл глаза человек, пролежавший в коме почти неделю. И если записать два этих факта в разряд случайных совпадений, то можно и успокоиться. Но истина этой истории немного глубже, чем можно понять по маленькой заметочке.
Абстрагируемся. Представим себе питерский изолятор. Если присмотреться к "Крестам", хотя речь и не о них, то они чем-то напоминают больницу. Только очень страшную больницу. То ли психушку, то ли институт по изучению страшного, почти мифического заболевания. Чумы, например. Даже церковь в центре этого архитектурного комплекса - скорей из разряда неудачных шуток циничных врачей.
Вид настоящих больниц, вид полумёртвых тел, измученных комой, вид нагромождения медицинской аппаратуры - всё это не вызывает в нас трепета, сострадания, волнения. Мы смотрим за ужином сводки криминальных и медицинских новостей с тем же ленивым безразличием, с тем же циничным спокойствием, с каким барин на веранде разглядывал крепостных за работой. Нам плевать на судьбы, нам плевать на состояния, на причины, на исходы. И это абсолютно правильно. Мы покачаем головой при очередной слезливой новости об очередном происшествии, в котором пострадали люди, но разве мы возьмёмся следить за развитием этого происшествия? Нет. И это совершенно нормально, по-иному мы не устроены, да и не должны быть устроены.
И тем не менее. Давайте представим на минутку одну из тех мрачных палат всех больниц мира, где вообще есть электричество, в которых пребывают самые безнадёжные ребята на планете, те, с кем уже успели попрощаться все желавшие, те, кто уже и врачами-то воспринимается как статуя, как дополнение к кровати, к аппаратам, к вяло-зелёному цвету стен. Представим себе отстойник для коматозных больных. Койка, на которой лежит очередной обречённый персонаж санкт-петербургских будней. И теперь нарушьте сами эту идиллию, увидев как этот "не жилец" открывает глаза.
Хотите знать, как это произошло?
I
-Выруби на хер этот долбаный свет!
А кто сейчас так орал?
Я или Пол Маккартни, который сейчас сидит в купе и поет частушки? Что с тобой случилось, Пол? Всё, что мне нужно было знать раньше - то что ты чертовски талантлив.
А что случилось со мной?
-Я кому сказал свет вырубить?!
Чертовски интересно, а кто его всё-таки включает? Кроме меня и Пола в купе же нет никого!
Час назад Джонни чуть не за шкирку волочил меня к Колдуну, закачивая мне в мозг вязкую сперму своих слов:
-А вот если бы Ленин, стоя на броневике, призывал массы жрать дерьмо, то мировая революция не закончилась бы до сих пор! Понимаешь, до сих самых пор! Ты только прикинь, как он орёт "Товагищи, давайте жгать дегьмо!". Это же самая мощная вещь для толпы пролетариев!
Я мог бы что-то ответить на это, что-то сказать, но не говорил. Я мог бы послать Джонни на хуй, но что бы это изменило? Что бы мне это дало?
Всё, что он толчками вкачивает в мой мозг, всё его мутное белёсое семя, растеклось по коридорам моих извилин, таким кривым и запутанным. По ним ведь можно идти налево, а в итоге оказаться далеко-далеко справа....я знаю, я пробовал. Я уже чувствовал сперму Джонни в своей голове. Настал тот этап, когда она начинала давить на черепную коробку изнутри.
Я хочу, чтоб из реки Мойки вылезла Несси. Реальная Несси, а не это дерьмо!
Здесь и сейчас Пол Маккартни допивает морковный сок и говорит мне:
-Ты не вариант для Катьки, пойми это! Смирись с этим, парень. Ты же реально мог понять это раньше.
Всё, что мне нужно было понять раньше, Пол, - это то, что ты действительно классный мужик!
-Я расхерачу эту грёбаную лампочку, если её никто не выключит прямо сейчас!
Возможно, эту лампочку зажигает Джонни. А может быть, Штирлиц. Но, скорей всего, всё-таки Джонни. Он включает её уже после того, как я начинаю снова врубаться в чудное свойство его спермы, которая блуждает в моей голове: когда мы дойдём до Колдуна, она спустится по только ей известным каналам в моей голове и залепит мне рот изнутри. Я совсем не смогу говорить. Я смогу только смотреть, слушать и думать. Да мне плевать, Колдун и так даст мне всё, что надо! Чёрт, да неужели меня вообще волнует всё это дерьмо?! Неужели мои мозги не заполнялись этим ощущением раньше? Плевать!
Почему я вообще парюсь над всякой хернёй, которая творилась, когда Джонни тащил меня к Колдуну - ведь это было так давно, это почти античность!
Здесь и сейчас Пол Маккартни говорит мне:
-То, что ты устроил в прошлую субботу, было действительно круто!
В прошлую субботу был 1917 год. Я в этом уверен. Да, это было в прошлую субботу.
Давным-давно, в золотую античность, Джонни волочит меня к Колдуну и продолжает перекачивать сперму в мой мозг. Он кончает мне в мозг словами, типа:
-Мы - одно большое языческое племя. Я говорю, что все народы мира - одно племя, просто у нас много богов и в разных наших деревнях люди срывают глотки, чтобы доказать, что тот или иной бог - круче других.
Мне плевать, Джонни! Я бы сказал это ему, что бы это изменило? Что бы мне это дало?
-Мы одно большое языческое племя потому, что создали себе много дополнительных богов. Ну например, кинозвёзд, музыкантов, великих политиков. У нас свой, новый, прокачанный Олимп.
Да мне насрать, Джонни!
В прошлую субботу, в 1917 году я залезаю на броневик и начинаю орать толпе античных богов, - греческих, римских, ацтекских - которые благоговейно собрались у подножия бронепоезда, где-то далеко внизу. Я говорю им "Землю - рабочим!", и толпа богов отвечает мне "УРА!". Я кричу им "Фабрики - крестьянам!", и толпа богов внемлет мне и фанатично орёт "даёшь!". Я собираю в кулак последние остатки красноречия и ору им "Давайте жрать дерьмо!", и это сборище орёт "Шай-бу! Шай-бу!". Боги грёбанных племён, которые не разделили судьбу своих рабов и не сдохли в той золотой античности... Как раз когда я собираюсь порвать в пух и прах толпу чужеродных богов под своими ногами очередным зарядом, на броневике появляется Пол Маккартни в обнимку с Катькой!
Пошли на хуй с моего броневика!
Всё, что мне нужно было понять раньше, Пол, - это то, что ты сука, а не классный мужик!
-Погаси свет, я зарежу тебя, тварь! - говорили матюгальники на моём агит-бронепоезде.
В той далёкой-далёкой античности, пока сперма Джонни ещё целиком в моей голове и я могу шевелить губами, я всё-таки говорю:
-Джон, у тебя новая причёска?
Он не хочет говорить об этом.
А я хочу, чтоб из реки Мойки вылезла реальная Несси, а не хребте у неё стояли двадцать американских десантников.
В античные времена патриций Джонни, волоча меня к Колдуну, имел мой мозг, говоря:
-Мы же оба понимаем, что о тычинках и тем более о пестиках стоит рассказывать тем, кто совершенно не научен выживать. Пройдя школу жизни, ты стопудово перестанешь интересоваться такой хернёй, чувак! Ты будешь думать только о том, где достать оружие посерьёзней твоего, и куда сбыть то фуфловое оружие, что у тебя уже есть.
В прошлую субботу на бронепоезде Пол Маккартни толкает Катьку вниз и она срывается с края броневика в толпу языческих богов, но вместо них там уже прыгает свора натравленных мастиффов с ощеренными слюнявыми пастями и вздыбленной шерстью. Больше я не слышу ни звука до тех самых пор, пока с Полом не спустились в своё купе, и он не сказал мне:
-Мэн, так будет намного лучше нам обоим. И мы оба прекрасно это знаем. Я удивляюсь, как ты сам не предложил мне такой вариант?
Всё, что мне нужно было понять раньше, Пол, - это то, что ты иногда кое-что очень точно подмечаешь!
-Выключи свет, твою мать!
Здесь и сейчас, в нашем купе, свет нельзя зажечь. Так что мне кажется, что это античные боги мстят мне за прошлую субботу.
А в мифической античности, я продолжаю думать о том, что Джонни реально сменил причёску. Теперь она выглядит более экстравагантной, но тем не менее, уже тогда чудо, которое творит с моим голосовым аппаратом сперма Джонни, блуждающая в моей голове, начинает появляться и я уже не могу выдавить из себя ни слова. Но даже если б я захотел говорить, что бы это изменило, что бы это дало мне? Я также знаю, что Джонни отрастил бородку. Теперь он выглядит моложе и загадочнее.
Джон, не молчи, ведь это я не могу с тобой разговаривать, ведь это твоя магическая сперма залепила мне рот. Ты волок меня к Колдуну, там, в давно утерянной античной эпохе, вспомни! Ты волок меня к Колдуну. Я знал, что Колдун даст мне всё, в чём я нуждаюсь, а это не так уж и мало. Это было давным-давно, но ты должен это помнить, Джон. Ведь я же помню.
Вспомни же, дружище, давай! Всего час назад! Проходя мимо церкви, ты ещё говорил мне:
-Первого священника на планете создал сам Господь Бог и потому через него он говорил с нами, тупыми овцами, грешными идиотами. Он говорил с нами, используя рот того самого первого священника. Но вот второго мы уже нарекли сами и с тех самых пор говорить с Богом целесообразней самому.
Я хотел сказать, что ты говоришь слишком много, что ты и так уже залепил мне рот, но ты не унимался, Джон, ты продолжал:
-Со времён написания Евангелий Господь Бог сильно изменился. Он стал циничней и надменней. Он учился у нас, как всякий родитель учится у своего ребёнка. Раньше он любил благодетельных и добропорядочных. История земли привела к тому, что он стал любить сильных, тех, кто не боится поиграть с Ним в Его игры, тех, кто готов перед Ним держать ответ за свои слова и поступки.
Я хотел тогда как-то донести до тебя мысль, что ты можешь ничего больше не говорить, ведь с каждой новой твоей мыслью мои губы всё туже стягиваются.
Здесь и сейчас какая-то сука снова включает свет в нашем купе. Но на этот раз ни я, ни Пол на это не реагируем. Пол говорит мне:
-Мэн, в прошлое воскресенье ты был реально великолепен!
В прошлое воскресенье мы вышли на сцену. Мы - это Джонни, Пол, я и ещё тот парень с короткой стрижкой...нет, это был не тот Джонни, что в доисторические времена таскал меня к Колдуну. И Пол тоже другой - не тот классный парень Пол из Ливерпуля, который едет сейчас со мной в одном купе.
Пол Кук.
Джонни Роттен.
Ну да, мы вышли на сцену в лондонском клубе. А Малкольм опять свалил куда-то с этой жирной сукой. Я всегда ненавидел эту толстожопую тварь!
И да, я был охрененно великолепен. Я играл на флейте и тут... Стоп, блядь, какая флейта! Не, я помню прошлое воскресенье. Ноябрь 75-ого года, Лондон... На чём же я играл?... Да хер с ним, какая разница! Сам Пол Маккартни говорит, что я был великолепен, а значит, я реально великолепен!
Всё, что мне нужно было понять раньше, Пол, - это то, что ты порой чертовски прав!
Я хочу, чтоб из реки Мойки вылезла реальная Несси, а не это дерьмо, и чтоб на спине у неё сидел двадцать американских десантников, а не это стадо ряженых, и чтоб они было обсажены действительно кислотой, а не этими долбанными грибочками, и чтоб Несси голосом Витька провела для америкосов экскурсию по рекам и каналам города, и чтоб они раскрашивали раскраски именно с Буратино, а не с Дюймовочкой! Вот чего я хочу!
И выключи этот сраный свет!
А ещё Джонни тогда как-то странно покраснел. Я имею в виду, когда тащил меня к Колдуну. Когда трахал мои мозги. Он говорил:
-То, что мы привыкли называть менталитетом - всего лишь результат многовековых политических, экономических и социальных процессов, которые влияют на общество. Русский менталитет - вовсе не широта души и наивная вера в батюшку царя, а результат полного дефицита осознанности в этих процессах при упорном сопротивлении необходимости что-то делать.
Даже если б я хоть когда-нибудь понимал, о чём ты говорил мне, Джон, я бы всё равно бы не понимал, к чему ты это делаешь!
А здесь и сейчас, в купе, я думаю о том, куда можно ехать целую неделю на бронированном поезде, в котором даже нет окон. Я знаю, что обычно в поездах они с трудом открываются, но здесь их просто нет. Мне кажется, что уже давно закончился континент, мы с Полом пару дней уже едем по дну океана и уже завтра будем в Сиднее. Пол Маккартни говорит мне:
-Сидней - не конечная точка нашего путешествия, мы движемся гораздо дальше. Но раз уж мы скоро будем в Австралии, вспомни, парень, как круто ты оторвался в понедельник!
Да, в понедельник было очень неслабо! Мы с друзьями очень серьёзно угорели - зажарить и сожрать Кука, капитана Кука, это совсем неслабо! Прошлый понедельник, да, это было в 1779 году, и бедолага Кук неплохо смотрелся, когда его пятки торчали из котла!
Пол продолжает:
-Я особенно долго смеялся над тем моментом, где ты отгрыз полный рот мяса от его ноги.
Всё, что мне нужно было понять раньше, Пол, - это то, что ты умеешь ценить хороший прикол!
Эпический час назад Джонни выглядел действительно странно: из его новой причёски торчали рога, бородка клинышком стала острым отростком кости, будто рога украшали не только голову, но и подбородок моего друга, вдобавок, он как-то совсем раскраснелся. А ещё я спросил бы, если б мог, где он взял эти вилы... Хотя чего я переживаю - это было уже хрен-знает-как-давно!
Здесь и сейчас Пол молчит, но я и без него прекрасно помню, что во вторник, который пришёлся на 12 апреля, я сел в ракету и заорал в подвешенную камеру "Поехали!". Я помню, как меня оглушило, как вокруг всё гремело, как меня вдавило в кресло. Помню, как мои глаза вылезали из орбит, как я орал последними матюгами, как сам их не мог услышать. Я помню, как мне сдавило голову, но сдавило снаружи, это был шлем, а не первые признаки того, что Джон снова начал сношать мой мозг. Но я совсем не помню, как я оказался снова на броневике, но могу допустить, что Пол Маккартни, этот классный парень из Ливерпуля, любезно развернул мой бронепоезд и дождался меня на Луне, откуда мы и двинули к нашей цели, которая, как он мне говорил, дальше Сиднея.
Здесь и сейчас у Пола Маккартни из черепа выпадает глаз и летит на столик в нашем купе. Знаешь, Мак, а тебе ещё повезло, что он пролетел мимо твоего стакана с чаем! Приземляется глаз уже не глазом, а игральной костью, которая, прокатившись по фанере, останавливается и на меня смотрит грань с пятью точками, но расположены они иначе, чем обычно. Они неправильные! Правильно было бы затолкать эту кость обратно в глазницу Пола, а не разглядывать её. Но точки на ней странные. Они лежат будто звездой и один её луч смотрит на меня...мне даже показалось, что я с кем-то тут играю в бутылочку! Да ну вас всех в жопу!
Почему?! Почему всё пропало?! Я пытаюсь посмотреть на Пола, но его здесь нет. Здесь нет даже купе! Нет бронепоезда и этих классных бесед с классным парнем из Ливерпуля...
Всё вокруг меня - сплошь красное. Я стою в абсолютно красном пространстве, которое лишено всего, что может быть значительным или важным. Красная пустота, а в ней ещё одна точно такая же. И в ней нет видимого и невидимого...всё просто красное... Первое время я иду вперёд, пытаясь не упасть, потом некоторое время - надеясь встретить стену или какой-то другой упор, но я знаю, что он тоже будет красным. Потом я ещё немного иду просто так, но когда красная пустота начинает темнеть и словно сужаться - я оборачиваюсь...и всё прекращается.
Точнее говоря, всё начинается заново. Я вижу Джона. Он великолепен. Ещё бы, Джон Леннон не может не быть великолепным! Пусть у него и сильно изменился внешний облик, он всё равно великолепен, потому что иначе не может быть.
Он великолепен, как я в среду, которая была 9-ого мая 1945 года в Берлине, когда я был маленькой немецкой девочкой, когда меня насиловали русские солдаты. Они отмечали свою победу, а я - своё четырнадцатилетие. И я оставался великолепным до самого конца. Они трахали меня сперва сами, а когда у них уже не осталось сил, они решили использовать для этого всё, что попадётся под руку. В меня влезало по три автоматных дула сразу, во мне утопали солдатские фляжки. Все шлюхи Вермахта, как одна, должны были мне обзавидоваться, а ведь мне было всего четырнадцать. И, понимая это, я понимал, насколько я великолепен. Я оставался великолепен и тогда, когда они хотели убить меня, вдоволь наигравшись. Но в этот момент появился Джонни и забрал меня оттуда. Наверное он хотел отвести меня к Колдуну, я не очень помню уже точно.
А здесь и сейчас я обернулся и снова увидел его - великолепного Джона Леннона в новом образе. Я вижу его во всём его величии и великолепии: он огромен, красен, у него огромные рога, которые придают ему внушительности. В одной руке он держит длинные вилы, на другом конце которых я подвешен за воротник. А в другой руке он сжимает что-то овальное, мягкое и уродливое, будто смятое, испещрённое извилистыми и длинными порезами. Он сжимает это в руке, с силой насаживая его на свой полуметровый член. Это мой мозг и он уже весь пропитан спермой, но Джонни уверен, что мне надо ещё, об этом говорит его восхитительно красное лицо, на котором написана ярость и ненависть, наравне с ними усердие и одержимость. Мозг мой уже состоит из полых внутри трубочек и тоннелей, по которым как вода в водопроводе течёт во всех направлениях сперма Джонни. Но он уверен, что её там ещё недостаточно и я не могу с ним спорить.
Я просто вспоминаю, что в прошлый четверг я вышел погулять по своему броневику, и коридор в моем вагоне был магически опасен. В нём ползали змеи, по стенам и потолку пробегали скорпионы и каракурты, но я не боялся. Каждый мой шаг зажигал на полу цветную лампу-плитку, а когда я поднимал ногу, то она гасла... Это веселило меня и я не боялся. Поручни под рукой были словно ватными и я шёл очень аккуратно, стараясь не пошатнуться на пляшущем полу и не сломать поручень, опёршись на него. А когда я понял, что плыву в длинном и узком бассейне, а свет неоновых ламп по краям показался мне очень сильным и я хотел крикнуть, чтоб свет погасили, но за меня это сделал Пол Маккартни, который взял телефон и позвонил начальнику поезда.
В тот далёкий-далёкий час, когда мы с Джоном ещё шли к Колдуну, у него уже рос хвост. И он говорил мне позже, весь в своём невыразимом величии, поднимая на вилах меня выше, и выше, и выше, чтоб потом уронить, но поймать за пару сантиметров до падения, для того, чтоб снова поднять, чтоб потом опять уронить:
-Ты не сможешь жить без меня. Ты не захочешь жить без меня. Ты не проживёшь без меня. Я не позволю тебе прожить без меня больше. Теперь я твои руки и ноги, теперь я твои глаза и твои уши. И я теперь тот газ, который заменит для тебя кислород. Но я же и убью тебя, потому что ты слаб, а я нет.
А ещё Джонни - единственный, кто знает дорогу к Колдуну. А Колдун даст мне всё, что мне нужно. А ещё он спас меня от пьяных советских солдат, когда я был маленькой немецкой девочкой. Но самое главное - он Джон Леннон и я буду ему верить. И я буду его слушаться.
В пятницу, я точно помню, что мы с Полом заехали в Рим, как раз тогда, когда варвары уже начали ломать дома патрициев и уже жгли храм Марса. Мы с Полом решили немного повеселиться и протаранили на бронепоезде Колизей. Такого не ожидали даже варвары. Мы действительно были кумирами этих ребят тогда.
Но всё же я люблю Джона!
Когда мы с Полом снова вернёмся в купе и мы с ним найдём эту долбанную связку ключей от сундуков, которую я по запарке куда-то дел, когда мы достанем все секреты Колдуна, который достаёт мне всё, что мне нужно. Тогда мы с Джонни станем ещё сильней и ещё ближе, тогда я никогда не отойду от него ни на шаг. Тем более, что он теперь совсем замечательно выглядит!
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Здесь и сейчас Джонни упорно трахает мой мозг, но здесь же Пол Маккартни выходит из тамбура и направляется в наше купе. И здесь же набережная реки Мойки, на которой я наконец вижу Несси, вижу американских десантников на её хребте, вижу что они обсажены ЛСД по самую макушку, я слышу голос Вити, который вырывается у Несси из пасти, слышу, что он ведёт для американцев экскурсию по рекам и каналам моего города, я вижу, что америкосы раскрашивают раскраски, и, да, это действительно раскраски с Буратино. Всё как я хотел. И всё это сделал Джон.
Но я также вижу, что во второй руке каждый из них держит маленького ребёнка. Настолько маленького,, что я понимаю, что это выкидыши. Мои, чёрт побери, выкидыши, потому что в среду я был немецкой девочкой в Берлине, а эти же американцы - советскими солдатами.
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Здесь и сейчас нет ни Пола, ни Джона, никого иного. Я стою на коленях на холодном, закапанном кровью кафеле. Я смотрю в неровный треугольный осколок зеркала, на котором сквозь алую пелену крови, текущей с моих ладоней, я могу разглядеть только свои глаза. Но чтобы совсем понять всё - здесь и сейчас я стою на коленях в собственной крови и кончаю в неё, отчего она становится нежно розовой. Я поворачиваю голову и вижу Катьку, которая стоит в дверях. Я уже могу сфокусироваться на ней, но вдруг всё, что ещё недавно было для меня красным, становится чёрным, и я чувствую, что падаю назад. Потом всё пропало.
II
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Я ненавижу Ульянова.
Я живу с этим удолбышем уже почти три года, из них ровно весь последний ненавижу его.
Здесь и сейчас этот урод разбил в ванной зеркало. Если б он всё ещё мог что-то сообразить - запер бы дверь в ванную. А теперь он может только орать, что свет ему не нужен. Но это лишь изредка. В основном - стоит на коленях, бормочет что-то себе под нос и иногда повышает голос.
И иногда орёт, что б я выключила свет.
Я ненавижу Ульянова уже год, но последний месяц совсем не могу выносить его. Я не могу видеть всё это. Этот урод уже не имеет работы, друзей, надежд и интересов. У него нет никого и ничего.
Здесь и сейчас я есть всё, что у него осталось. Если у него что и есть сейчас - то это я, его обречённая жена. Но его это не волнует. И меня от этого тошнит. Самое противное, что последний месяц его уже не отпускает. Вернее я знаю, что он не хочет, чтоб его отпустило. Но я и не настаиваю.
Здесь и сейчас этот мешок костей, мой муж Кирилл Ульянов, стоит на холодном кафельном полу на коленях и качается. Видимо, в такт своим мыслям. Но скорей всего у него уже не осталось мыслей. Вернее, Витя говорит, что их скорей всего нет.
Какой же дурой многие годы назад, в какую-то будто античную эпоху, надо было быть мне, Катрине Хеллер, когда я не смогла понять одну истину - Ульянов был и теперь уже навсегда останется ничтожеством. Я ненавижу Ульянова настолько, что даже не хочу ему помочь. Более того, мне совершенно не интересно думать о дерьме, которое бродит по полым тоннелям его извилин.
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Самое печальное, что я очень давно устала пытаться быть ему примерной женой. И в горе, блядь, и в радости! Когда он стал гнить изнутри я поняла, что никогда в это обещание не верила...но ведь и он мне испортил жизнь.
Здесь и сейчас он изредка орёт на меня, чтоб я погасила свет в ванной, но ни ответа, ни, собственно, темноты он не ждёт и не получает. В промежутках между своими воплями, он снова отключается, качается и бормочет, бормочет и качается.
Я хочу чтоб он сдох. Прямо сейчас.
Но, как ни грустно, он не спешит.
Когда-то, в той самой античности, три чёртовых года назад, мы начали жить вместе, и относительно долгое время были вполне хорошей парой. Помню, как я любила его, вроде бы, помню, как иногда убегала с работы в кафе, где писала рассказы о нём, в которых переносила новоиспечённого мужа в разные эпохи, к разным людям. Больше всего он сам любил два из них: в одном он тусовался в 60-ых в Ливерпуле и даже пересекался в баре с битлами, а в другом - подменял Сида Вишеза на сцене.
Ульянов всегда был большим ребёнком и как же мне, смазливой дурочке из питерской немецкой семьи, сперва это понравилось! Как меня забавляло, что он хотел стать космонавтом чуть ли не до тридцати лет. Он даже пытался представить ощущения Гагарина, который полетел неизвестно куда неизвестно на чём и неизвестно зачем. Многие нашли бы это увлечение моего мужа забавным, но только не я. Я в один момент поняла, что чересчур успешный милый парень Киря Ульянов на деле - кусок дерьма.
-Сука, выруби свет, твою мать!
Когда-то, я почти уже не помню эти времена, мы были вполне счастливой парой.
Час назад этот ублюдок убежал в ванную, а вскоре из неё послышался звон.
Здесь и сейчас Ульянов держит перед собой осколок зеркала, практически прижав его к лицу. Я не представляю, что можно увидеть в него, ведь разбитые и порезанные кулаки Ульянова залили кровью почти весь треугольный кусочек амальгамы. Если он что и видит сейчас, то оно - красное.
И я очень хочу, чтоб он увидел дьявола.
Мы были вполне счастливой парой и, что называется, имели перспективы роста. Я могу вспомнить эти античные времена, когда мой муж, к тому моменту шутки ради уже закончивший курсы философии, водил меня гулять в Летний сад и говорил, что когда у нас будут дети, мы будем вместе катать коляску в этом парке. Пиздобол!
Во время одной из таких вот прогулок он попросил честно ответить на три вопроса и я согласилась из интереса. Мой муж спросил меня существует ли Лох-Несское чудовище на мой взгляд. И я соврала ему, сказав "да". Точно таким же образом я соврала и на остальные вопросы, когда мой муж поинтересовался "съели ли аборигены Джеймса Кука" и "любишь ли ты меня". Просто пришла моя очередь врать.
А год назад Ульянов всё перечеркнул. И теперь я ненавижу его. И теперь я хочу, чтоб он сдох. Но я хочу, чтоб этот ублюдок видел свою смерть, понимал её. Для этого он должен выйти в реальный мир. А для этого, в свою очередь, нужно подождать.
Здесь и сейчас этот высерок смотрит себе в глаза в треугольный осколок зеркала, разбитого им же час назад. Кровь с его кулаков окрашивает весь осколок в алый цвет и стекает на пол крупными вязкими каплями.
В античности, в те времена, когда Ульянов ещё что-то соображал, ничто не предвещало беды. И я до сих пор не знаю, зачем он это сделал, зачем он его убил.
Ульянов работал на весьма хлебной работе, работал всё лучше, получал всё больше, должность его всё росла и я могла позволить себе беременность.
-Я расхуячу эту лампочку, если никто не выключит свет!
Заткнись, идиот, ты даже не сможешь встать на ноги!
То что произошло потом - стало концом античности, будто варвары ворвались в Рим, будто все боги Олимпа были бесцеремонно спущены вниз с горы и обречены на вечные скитания. Античность закончилась тогда, когда у меня случился выкидыш.
Я ненавижу Ульянова с тех пор, как он убил моего ребёнка. Возможно, он узнал что-то лишнее, но это вряд ли. Скорей всего, этот псих просто ненавидел меня всю свою сознательную жизнь.
Всё, что мне нужно было понять раньше, милый, - это то, какая ты сука!
Здесь и сейчас этот кусок дерьма, голый по пояс, обливаясь потом, с тупым усердием уставился в отражение своих глаз. И я ненавижу его настолько, что даже не хочу знать, что он в них видит. Я хочу, чтоб он сдох, как сдох внутри меня мой ребёнок.
На закате солнечных античных времен, на заре долбанного мрачного средневековья, он сперва убил его, а потом даже не захотел мне помогать. Он даже не попытался ничего объяснить или даже наврать. Всё, что он сделал тогда - отправил меня на месяц к маме, мотивируя это тем, что пытается спасти меня от психушки. Я знаю, что этот урод зачищал следы и я ему была в тот момент не нужна.
Я многое теперь знаю от Вити, он помогал мне всегда. Он был добр и внимателен. Пока Ульянов работал, Витя развлекал беременную меня.
Отправив меня к матери, мой сумасшедший муженек заперся дома со всеми известными в природе наркотиками и просидел так весь отпуск. А когда я вернулась - он уже плотно торчал. Вот и вся его помощь, вот и всё его объяснение. В наступившем средневековье, мой муж оказался вовсе не тем благородным рыцарем, о которых в детстве читаешь в книжках.
Здесь и сейчас мой муж, несостоявшийся отец моего несостоявшегося ребёнка вот уже месяц почти не бывает адекватным. Уже месяц он бывает безработным, бессознательным и по пояс голым.
Я ненавижу Ульянова, но раз в пару дней мою его сомнамбулическое тело, просто чтоб он не вонял. Я кормлю его кота, которого он, ещё будучи в сознании, назвал Колдун. Я ненавижу это животное, но понимаю, что оно не виновато в том, что его хозяин - моральный урод. Я бы выкинула Колдуна, но Витя говорит, что жестокое обращение с животными менее оправдано, чем жестокое обращение с людьми, особенно если речь идёт о моём муже, лишившем меня ребёнка.
Когда в средневековье я вернулась домой, Ульянов давно уже не считал меня прекрасной миледи, ради которой можно было бы выигрывать турниры или хотя бы оторвать жопу от дивана и пойти лечиться. Надо отдать ему должное, он какое-то время после отпуска ещё заставлял себя появляться на работе, но окончание этой эпохи уже было вопросом времени.
-Выруби свет! Выруби на хер свет!
Молчи, сопляк! Ты уже навсегда останешься в своём средневековье! И Эпоха Просвещения для тебя уже не наступит!
Здесь и сейчас я вижу всю суть человека, которого когда-то любила. Я вижу его кровь, я вижу его бледное тело с чётко прочерченными венами и выпирающими костями. Я вижу его глаза сквозь кровавые потоки на зеркале. Я вижу и нечто более отвратительное.
В самой мрачной глубине средневековья Ульянова, как и ожидалось, выперли с работы, с его высокооплачиваемой работы, с его престижной работы. От удачливого юноши, коим я полюбила Кирилла, не осталось ровно ничего. И я уже очень сильно ненавидела его. Его увольнение не стало нонсенсом ни для него, ни для меня, ни для его брата - ни для кого. Его начальство было удивленно внезапными изменениями, произошедшими с их лучшим сотрудником, но не более. А моего мужа новость об отставке даже, скорей всего, обрадовала. Хотя, возможно, он уже ничего не понимал на тот момент.
Что касаемо его современного состояния, то здесь и сейчас я вижу как этот урод, глядя в окровавленный осколок зеркала, качается, стоя на коленях на кафеле, и дрочит. И я всё сильнее хочу, чтоб он сдох. Я никогда не старалась понять, что может возбудить это жалкое отродье, не представляю, что такое он там увидел. Единственное, что я усвоила за это время - что его отпустит, когда он кончит.
Здесь и сейчас, я живу с законченным наркоманом, только затем, чтоб продолжать пичкать его препаратами, чем я и занимаюсь с тех самых пор, как, вернувшись от матери, поняла, что он совсем безнадёжен. Так мне сказал Витя. Я и сама это уже понимала. Он шагнул ещё дальше, чем когда он убил моего ребёнка. Он решил сделать меня своей рабой. Рабой сомнамбулы. И я стала бы, если б это помогло его уничтожить. Я пичкаю его наркотой, потому что ненавижу его, потому что он убил моего ребёнка, а значит, я имею право убивать его. Я не хочу, чтоб для него снова наступила реальность, чтоб он вошёл в Эпоху Просвещения.
Когда же ты сдохнешь, любимый?
Всё, что мне нужно было понять раньше, милый, - это то, что ты довольно живучий гадёныш!
И нет, дорогой мой, даже не надейся, я не вырублю "этот долбаный свет"
Здесь и сейчас, стоя на пороге нашей ванной, хотя я уже давно не признаю эту квартиру своей, я вижу как этот урод дрочит в приходе. Я знаю, что когда он станет разбрызгивать свою сперму по кафелю, когда эта сперма смешается с его же кровью, когда ритмичные качания сменит мелкая дрожь оргазма, его отпустит. И я так же точно знаю, что когда его отпустит - он умрёт. А точнее - я ему в этом помогу.
Просто потому, что я ненавижу Ульянова, и это тянется уже весь этот эпически долгий год.
Он дал мне надежду на нормальную семейную жизнь, он дал мне надежду на спокойные будни и радостные выходные, в конце концов, и любовника он мне тоже сам подарил. Но, как позже выяснилось, подарил лишь за тем, чтоб потом отобрать, чтоб разломать, отобрав у меня ребёнка. И за это я решила медленно убить его, сжигая наркотой. Я видела, что он не сможет жить без меня.
Да, милый, когда я вернулась от мамы в ту поганую эпоху я усвоила одно: ты не сможешь жить без меня. Ты не захочешь жить без меня. Я не позволю тебе прожить без меня больше. Теперь я твои руки и ноги, теперь я твои глаза и твои уши. И я теперь тот газ, который заменит для тебя кислород. Но я же и убью тебя, потому что ты слаб, а я нет.
Моя совесть чиста, я не сажала его на наркотики, это он смог сделать без моей помощи. Он сам убежал от жизни, чтобы видеть радужные картинки в своих кислотных трипах, в своих таблеточных снах. Он сделал своё средневековье радостным, оставив меня одну наедине с убитым им моим ребёнком. Пока он разглядывает свои глюки, я вижу эту жизнь такой, какая она есть и за это тоже ненавижу Ульянова.
Здесь и сейчас кусок дерьма, который был когда-то моим мужем, кончает белой жижей на белый кафель, равномерно заляпанный кровью со своих кулаков. Кровь окрашивается в нежно-розовый цвет. Я помню это сочетание цветов и запахов ещё с того дня, когда этот же человек начал портить мне жизнь, лишив меня девственности. Но я точно знаю, что скоро количество крови в этом коктейле жидкостей, выделяемых Ульяновым, станет намного больше и вся смесь снова приобретёт алый цвет. И тогда у меня не станет мужа. И даже того ублюдка, который сейчас брызжет белёсой гадостью на пол, на осколки зеркала, на своё голое по пояс, гнилое изнутри тело.
-Выруби на хер этот долбаный свет!
В самом финале своей жизни, милый, ты должен понять тот факт, что это твои последние слова на этой планете.
Здесь и сейчас Киря Ульянов отрывает глаза от их отражения в осколке зеркала у него в руках и фокусирует их на мне. Я знаю, что если я посмотрю на него, то он останется жив ещё на день, но я уже не хочу щадить его.
Запомни, Кирилл, ты был ничтожеством. Запомни это на всю свою райскую жизнь! Последнее, что ты увидишь - осколок разбитого тобой зеркала.
Здесь и сейчас, этот сгнивший заживо труп, умудряется разрушить мои планы. Сквозь пелену дикой средневековой ярости я вижу, как обмякшее худое тело передо мной валится в гадкую лужу на кафельном полу. Сквозь притупляющий все звуки звон мечей и доспехов, сквозь министрелей и трубадуров, орущих у меня в голове хоровые партии из реквиема, я слышу глухой удар. Это Ульянов теменем ударился об пол. Я вижу, как губы, которыми он меня целовал, полуоткрыты и перепачканы спермой. Залепленный спермой рот моего мужа вызывает во мне приступ агрессии, и я хватаю один из многочисленных осколков зеркала с пола...
III
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Я ненавижу Ульянова.
Сейчас Ульянов - худющий болезнетворный микроб, не способный даже выключить лампочку. Как же легко и непринуждённо получилось отомстить ему. Как же просто испортилась вся жизнь Кири. Я даже не мог такого представить!
Здесь и сейчас меня под руки выводят из его квартиры двое стражей правопорядка, вооруженные АКМ. Во дворе в кареты скорой помощи загружают двух людей, жизнь которых довольно долгое время оставалась в моих руках, зависела от меня. В кареты отправляются два полуживых куска материи, жизнь которых я мог спасти. Два полумёртвых организма, которых, если честно, я даже не подумал спасти. И мне действительно интересно, сколько же выживших людей среди обитателей Кирюшиной квартиры.
Кареты забирают в себя двух сумасшедших, которых я так классно поставил на место.
Всё, что мне нужно было знать раньше, Киря, так это то, что управлять другими - это так интересно.
Менеджерский талант, или как это там называли в твоём универе?
Здесь и сейчас меня заталкивают в козелок на глазах у чёртовой толпы соседей. На глазах у ошарашенных бабулек, обеспеченных сплетнями и новостями на ближайшие недели. На глазах у Господа Бога, который, я знаю, совсем не на моей стороне. Но к этому я уже привык - он с самого моего рождения смотрит куда-то ещё... Да и он, наверное, тоже знает, что мне плевать.
Я ненавижу Ульянова ровно столько, сколько знаю его, и, поверьте мне, это долгий срок. Очень даже долгий.
Когда ты всю жизнь развиваешься в тени успехов своего старшего брата, то автоматически сходишь с намеченного пути. Когда ты видишь, что ты - лишь придаток, побочный продукт жизнедеятельности твоего брата, который систематически хватает с неба очередную, не причитающуюся ему звезду, то практически наверняка, поворачиваешь не в ту сторону, начинаешь искать дополнительные пути.
И я ненавижу Ульянова с тех пор как начал искать для себя эти ответвления.
За последний месяц я только и понял, что Киря - ничтожество, особенно в сравнении со мной. Это было очень приятным ощущением, но это было только начало. Этим я готов был заткнуть всех, кто заявлял обратное, но разве мне этого было достаточно?
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Я искренне надеюсь, что это последние слова в его жизни. И потому, что этот урод так и не скажет ничего более умного, и потому, что он вообще больше ничего не скажет.
Когда для всех Кирилл Николаевич Ульянов был едва ли не античным божеством, когда на него молились в школе, в институте, на предприятии, - для меня он был всего лишь мразью, которая портит мне жизнь. А потом он начал встречаться с этой немочкой, и я уже успел его крепко возненавидеть к тому моменту. Всё потому, что ему фантастически везло и на его фоне я фантастически низко смотрелся. Я был едва ли не комическим персонажем в жизни своего старшего брата, а я очень не хотел им быть.
Здесь и сейчас козелок тронулся и в окне с решёткой замелькали бабульки, замелькали деревья, замелькали дома. Двор оставлял меня, а я - его. Я мог бы махать этим людям, но вот сейчас, в минуты триумфа, мне было, как никогда, важно выглядеть красиво. Махать могут только дебилы, кидаться на решётку - проигравшие, пойманные. А я сейчас - победитель и должен вести себя достойно, почтительно, спокойно. Я же выше всего этого, правильно?
Всю жизнь мне говорили, чтоб я равнялся на Кирю, чтоб догонял его, чтоб следовал его примеру, чтоб стремился, чтоб учился у него. Всю жизнь меня тыкали рожей в дерьмо, которое он для меня насрал. Просто посрал на ходу, не заметил и пошёл дальше, а меня начинали поучать на примере его кучи.
А потом этот гадёныш разрушил все мои последние планы и увёл у меня девушку. Я знаю, что Катрина была не равнодушна ко мне и как раз тогда, когда я это особо остро понял, мой братик начал с ней встречаться. На Катрину дрочил весь наш район, и я уже чувствовал, как скоро буду самым крутым, но мой братик опередил меня, и снова стал объектом всеобщей зависти. В такой ситуации ненависть - что-то само собой разумеющееся.
Мне говорили, чтоб я равнялся на Кирю, но два долгих года я равнялся только на правый или левый фланги, изредка ещё на середину. Мне говорили, чтоб я учился у брата, но два года я учился только драить пол, чистить картошку и стирать портянки. Мама смогла найти способ отмазать старшенького, но на меня уже не хватило желания. Мне говорили, что брат подумывает жениться на Катрине, а я подумывал только о том, что ненавижу его всей душой. Я засыпал на своей койке и молил кого угодно убить его, но мои молитвы так и оставались не услышанными.
Здесь и сейчас я искренне надеюсь, что мой долбаный брат не придёт в себя, не воскреснет и не восстанет. Я надеюсь, что Катрин убила его! А ещё надеюсь, что не воскреснет и не придёт в себя и сама Катя тоже. Тогда мой план будет полностью реализован, я буду знать, что он с блеском удался. Буду знать, что моему брату не навалить для меня очередной кучи.
Да, Кирюха, я всю жизнь завидовал тебе. Ровно столько, сколько ненавидел тебя. Ровно с тех пор как узнал тебя. Я завидовал тебе, но вот теперь твой черёд. Смотри, братишка, я живу, а ты уже нет. Я функционирующий организм, а ты - куча дерьма, пепел истории, груз 200. Ты уже ничто. А я ещё очень много стою.
Всё, что мне нужно было знать в прошлом, так это то, что запах победы отдаёт не порохом, как мне казалось, а кровью и спермой старшего брата.
Я вернулся из армии домой, а ты уже зарабатывал в месяц больше, чем я мог бы заработать за всю жизнь. Я вернулся в Питер, а ты жил с девушкой, на которую я мог бы не рассчитывать никогда. Но есть один нюанс: я тогда вернулся, а вот ты уже вряд ли вернёшься теперь.
Я вернулся и через пару недель у тебя была свадьба. Я не успел отмучиться два года в российской армии, а ты собирался жениться на девушке, которая всё-таки любила меня. Я был в этом уверен и позже смог убедиться, что не зря. И на твоей свадебке, среди толпы подобных тебе, успешных и холёных пидоров с высшим образованием, оказался я. И тогда я начал понимать, как испортить тебе жизнь. Я начал создавать гениальную схему, которую смог реализовать от и до.
Здесь и сейчас я уже смог её реализовать.
Эх, мама-мама, я так надеялся на тебя, так хотел, чтоб ты полюбила меня хотя бы тогда, хотя бы после армии. Я так надеялся на тебя, хотел, чтоб ты обогрела меня, помогла справиться со стрессом или как там это называется... Вместо всех прочих слов ты сказала самые ненужные: "Позвони Кириллу, может, у него есть для тебя работа".
И я ненавижу тебя, грёбаный Кирюша, я ненавидел тебя всегда.
Совсем недавно я стоял на пороге твоей ванной и наблюдал как Катрина, твоя жена, которая даже через год депрессии и наркотической зависимости всё ещё была неимоверно красива, наотмашь бьёт твоё коматозное сомнамбулическое тело осколком зеркала, которое ты сам и разбил. Ирония судьбы, братик, чёртова ирония судьбы. Ты сам всё для себя подготовил, сам всё устроил. Сам подсказал мне, что я могу наблюдать, как мой план реализуется, иметь стабильный секс с девушкой, от которой обалдевал всю молодость и жить в твоей чудесной квартирке с евро ремонтом. Брат мой, тебя убил не я, не наркотики, которые я для тебя открыл и даже не твоя красавица-жена, которая с криками и воплями херачила тебя осколком зеркала. Нет, Кирюша, тебя убила твоя успешность, твоё великолепие, твой всё время растущий статус. Ты был выскочкой и вот ты выскочил очень уж далеко! По факту, твоя любимая жена, пыталась убить тебя осколком разбитого тобой зеркала, после чего я попытался убить её бронзовой шкатулкой, которую ты для неё подарил. Но истина - гораздо глубже. Больше всего в этой истине мне нравится другой факт - я не сделался Каином, я лишь создал гениальную модель, в которой выжить таким успешным ребяткам, как ты, неимоверно сложно.
И кто теперь скажет, что я тупее тебя?
Последнее, что я услышал от мамы, были слова о том, что я безнадёжен. А потом мама скоропостижно скончалась от удара током. Но мы оба с тобой понимаем, братишка, что случайно даже мухи не трахаются! Мама, если ты меня сейчас слышишь, то запомни на всю свою райскую жизнь: у тебя было два сына, пусть и любила ты только одного.
Здесь и сейчас я еду в пропахшем блевотиной козелке Адмиралтейского РУВД. Я, гениальный мистификатор, творец сногсшибательной системы, сижу на лавке, на которой возят бомжей и гопников, блядей и наркоманов, барыг и мелких хулиганов. Разве это транспорт для победителей? Ирония судьбы, чёртова ирония судьбы.
Последнее, что я услышал от мамы - "мой младший сын безнадёжен".
Последнее, что я услышал от тебя - "Выруби на хер этот долбаный свет!".
А всё остальное время я только и слышал, что: "Витя, ты же можешь быть ничуть не хуже своего брата". И вот теперь я гораздо лучше него, потому что он - сомнамбула, он - коматозник, он - психованный наркоман, ничтожество. А я - гений, который всё сумел просчитать.
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Как скажешь, братец, теперь ты навсегда останешься во тьме.
Начать стоит с того, что твоя жена была отличным средством в реализации моей задумки. Это я понял ещё на твоей свадьбе, которую покинул едва ли сразу после её начала. Она и должна была сыграть главную роль в трагедии одного актёра - Кирилла Николаевича Ульянова. Ты был слишком увлечён работой, чтобы замечать очевидные вещи. В тот день, когда ты опять задержался в офисе, твоя жена залетела. Но ты был излишне увлечён своей карьерой, чтобы до этого догадаться. Да-да, мой работящий брат, вскоре после твоей свадьбы я начал методично трахать её. Я твой брат и я должен тебе помогать, а значит иногда подменять тебя в выполнении супружеского долга входит в мои обязанности. Чёртова ирония судьбы, понимаешь, состояла в том, что чем больше ты работал, тем больше её трахал я, а чем меньше ты работал, тем меньше её трахал ты. В обоих случаях ты был в обломе, братан. Катрина была красивой и умной женщиной, но тебе на беду очень быстро раскрыла в себе таланты обычной бляди. А я, твой неудачник-брат, пользовался этой её слабостью. Так я смог отомстить тебе за украденную невесту. Но это было только начало долгого пути. Не без удовольствия сообщаю тебе, что твоя красавица-жена залетела от меня, твоего недоделка-брата. Катрина всегда относилась ко мне довольно хорошо, и мне действительно жаль, что пришлось в итоге убрать и её.
Запомни, Киря, это я и только я подарил тебе счастье надеяться на отцовство. Это я тебе дал ощущение праздника, великодушно отвалил семейной идиллии, заставил крутиться волчком вокруг своей жены. В кои-то веки, ты пожил не ради самого себя. Но, ты сам понимаешь, что я имел полное право забрать у тебя всё это, чтоб отомстить ещё и за то, что моя семейная жизнь твоим старанием была лишена такой прекрасной жены. За то, что она стала именно твоей женой.
Когда-то давно, мой коматозный братик, ты регулярно обыгрывал меня в карты на желание. И мне приходилось унижаться ещё сильнее обычного. В те моменты я не только жил в тени твоих успехов, но и действовал по твоей прихоти. Ты играл с огнём.
Всё, что мне надо было знать тогда, это то, что ты рано или поздно доиграешься.
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Если вы спросите меня, то я лично полагаю, что это лучший вариант для эпитафии моему братику.
Здесь и сейчас я могу спокойненько вспомнить всю чудесную систему, весь свой гениальный план, все этапы его блистательной реализации.
Всё, что мне нужно было знать раньше - это то, что я не безнадёжен!
Хотя мама сказала обратное. И мамы больше нет. Я её любил, я серьёзно, но трудно любить кого-то больше, чем себя, особенно, если тебя больше никто не любит. Менты пытались накопать на меня что-то, но я довольно легко доказал своё алиби, да и потом, несчастные случаи никто не отменял. А потом, когда смог отмазаться от милиции, то без труда смог отвертеться и от тебя, Киря. Я превосходно отыграл роль убитого горем любящего сыночка, просто копируя тебя. Я отыграл это отделение своей пьесы просто божественно, все мне поверили и готовы были аплодировать.
Здесь и сейчас я прекрасно всё помню: и как обрюхатил твою жену, и как она молчала о наших с ней отношениях, и как поздравлял тебя с её беременностью. Помню, как полгода спустя накачал её наркотой до отключки, перенёс в ванну, влил почти полную бутылку шампанского в рот и аккуратно положил в горячую воду. Мне снова удалось сделать видимость несчастного случая. После смерти мамы, я не сомневался, что у меня есть к этому определённые способности. Я был уникально аккуратен: пока твоя жена умирала у меня на глазах, я стирал отпечатки, следы слюны, любого свидетельства своего присутствия. А вот тот самый замок, что закрывается снаружи простым поднятием ручки, ты купил сам, и очень кстати удачно. И ещё я чётко помню, как парой часов позже ты вёз её в больницу, а она теряла кровь, не приходила в сознание, и уже не была будущей матерью.
Просто Катрина была не особо верной женой, и с этого всё началось. А ещё она была порой ненасытной женщиной, а ты - чересчур увлечён своей карьерой. Вот и получается, что ребёночек был мой, а значит, я и мог его убить!
На второй могилке, которая теперь есть у вашей семейки, я предлагаю написать "Катрина Ульянова (Хеллер) - драная немецкая щель!".
Всё, что тебе стоило понять раньше, Киря - это тот факт, что у всех есть свои таланты, и пока ты зарабатываешь деньги, я подстраиваю уже второй несчастный случай подряд. Забавно, правда?
Я подарил тебе счастье ухаживать за беременной женой, но я же имел полное право у тебя его забрать. Я знаю, что так не принято, но полюбуйся на Господа Бога, он дарит нам многое, но очень часто забирает это у нас, потому что мы не можем этим распорядиться. И я вдруг подумал, что я же тоже могу, что я создан по его образу и подобию, а значит, и я могу забирать свои подарки точно так же.
Здесь и сейчас я, человек, который подобен Богу сразу по нескольким пунктам, сижу в грязном козелке, закованный в наручники. И в этой картине есть что-то неправильное.
Равно как было что-то неправильное год назад рядом со мной. Я считал, что меня посадят уже тогда, что мне позвонят уже через пару часов после того, как Катька придёт в себя, и был к этому готов. Я понимал, что отомстил тебе как минимум по двум поводам: за украденную девушку, превращенную тобой в жену, и за то, что этой девушкой была именно Катька, которую ты тогда мог легко потерять. Неправильным может год спустя показаться вот что: очнувшись, Катька явила полную потерю памяти об обстоятельствах трагедии своего выкидыша.
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Очередная фраза, которую мне надо бы запомнить на всю жизнь.
Всё, что ты не смог понять при жизни, братик, это то, что свет тебе никто и не включал.
Я сидел и ждал наряда милиции на съёмной квартире в Купчино, потому, что считал, что спасти меня сможет только смерть Катрины. Но всё случилось гораздо лучше - Катрина помешалась рассудком и во всём голословно обвинила тебя. И на меня снова никто ничего не накопал.
Здесь и сейчас, слушая мотор милицейского "уазика", я надеюсь, что обращаюсь к твоей уже отчалившей в мир иной душе. И я могу для неё и для самого себя всё разложить по полочкам. Заодно вспомнить всё, как оно было, чтоб рассказать ментам. Ведь я должен, выполнив своё дело, позволить им выполнить своё.
Кстати, Ульянов, я тебя ненавижу.
Брат, ты не положил Катю в желтый дом. Ты решил отправить её к маме. В смысле к её маме, потому что к нашей маме её позже отправлю я. Ты полагал, что ей будет легче с семьёй, которая к тому моменту снова перебралась в Гамбург. И раз уж меня не посадили тогда, то я решил, что моя игра ещё не закончена.
Когда ты, Киря, обыгрывал меня в карты в детстве, то действовал довольно умно. Было видно, что ты считаешь карты, что ты продумываешь стратегию на всю раздачу, что ты не допускаешь явных ошибок. Ты, допустим, никогда не отдавал мне козырей ближе к концу игры. Но ставки в этих играх возросли и ты занервничал, брат, ты сильно занервничал. Ты слил мне всех козырей в самом начале игры, а я просто смотрел, будто со стороны, как я выигрываю.
Ты отправил Катьку домой, согласен, довольно благородно, вместо того, чтоб запереть на остаток жизни в дурдоме и жить дальше. А сам решил забыться от этого кошмара , позвонив мне, спросил какие препараты могут тебе помочь. Ты знал, кому звонить, Киря, ты знал, что я помогу тебе практически безвозмездно. Вот тогда я понял одну истину: ты не сможешь жить без меня. Ты не захочешь жить без меня. Ты не проживёшь без меня. Я не позволю тебе прожить без меня больше. Теперь я твои руки и ноги, теперь я твои глаза и твои уши. И я теперь тот газ, который заменит для тебя кислород. Но я же и убью тебя, потому что ты слаб, а я нет.
И ещё я понял, что игра только начинается. Ты попросил немного таблеток, а я уже написал в голове второе отделение трагедии одного придурка, в роли которого был ты.
Милый мой брат, ты кусок дерьма, но я похож на Бога уже потому, что это я создал тебя таким! Начал создавать тогда, год назад, приехав к тебе домой с такой аптекой, что ею можно было накормить до одурения весь адмиралтейский район. Не спрашивай, как мне удалось всё это достать, ради тебя мне это не стоило никакого труда! Ну и ты ответил мне взаимностью, осилив без труда краткий курс молодого торчка за месяц.
И вот тогда я вырубил тебе на хер этот долбаный свет. Мог бы больше не просить об этом никого, не кричать об этом из глубины приходов. Мог зазря не тратить слова, брат. Видишь, я продолжаю о тебе заботиться даже после твоей смерти.
Весь тот свой месячный отпуск ты жрал табы, ел кислоту, нюхал порошки, курил всё, что я помнил из детства, потом снова жрал табы, потом дышал клеем. И всё это почти нон-стопом. Но заметь, братишка, я не решился посадить тебя на иглу. Во-первых, ты бы умер тогда гораздо более вонючим и отвратительным, а во-вторых, никто не хотел запариваться с твоими уколами, ну ты сам понимаешь. Тогда ты очень любезно предоставлял мне средства на всё новые и новые партии наркотиков.
Здесь и сейчас я прекрасно знаю всё, что скажу милиции. Они дали мне достаточно времени на то, чтоб ситуация стала для меня очень удобной: мало того, что я успел обыграть вас обоих, так ещё и написать заранее все слова и фразы для протоколов допросов и прочей милицейской формальности.
Когда около года назад Катрина вернулась от мамы с зачатками депрессии, ты уже плотно сидел на наркоте, а кроме того, её уверенность в твоей причастности к смерти её ребёнка никуда не делась. Подумай сам, мой умный братик, стоило ли мне труда убедить её пичкать тебя наркотой? Кроме того, мне также ничего не стоило и её саму пристрастить к таблеткам. Но не так, как тебя, что ты?! Мне нужен был хоть один человек, который мог бы зарабатывать деньги. Спору нет, ты ходил на свою пахоту, но всё реже, всё медленнее и всё короче твоей работе был век. А я уже понимал, что дальнейшая реализация моих задумок требует средств.
Всё, что тебе нужно было понять при жизни, братик, так это то, что мой мозг тоже был способен воспринимать поступающую в него информацию, анализировать её и превращать в конкретные решения. У тебя в институте это, кажется, называлось менеджментом. Так вот, я освоил эту программу сам, без твоих высших образований и регалий.
И почти весь твой последний год я сидел на твоём диване и смотрел, как телевизор, жизненный кризис двух гниющих сомнамбул, которые ненавидят друг друга, живя в одной квартире. При этом я жалел тебя, братишка, я заставлял твою жену мыть тебя, укладывать в кровать, правда, чем-нибудь "угостив" перед сном. Просто я растягивал удовольствие, мне было рано вас хоронить.
Здесь и сейчас я понимаю, что и сейчас было слишком рано, просто Катрина стала нарушать мои планы, а я уже не хотел мириться с выходками этой истерички. В идеале, мне надо было издеваться над тобой ровно 25 лет, весь тот срок, который ты портил мне жизнь.
Почти весь ваш последний год я смотрел, как ты и твоя жена употребляете препараты, цинично наблюдал и даже делал пометки, как твоя жена накачивает тебя наркотой и, сгорая от нетерпения, ожидает твоей смерти.
Я, неудачник Витя Ульянов, подменил на посту мужа тебя, блистательного некогда Кирилла Ульянова, а ты в свою очередь стал полем экспериментов своей красавицы жены Катрины Ульяновой. Ты, всеобщий любимец, заживо гнил целый год, а в итоге - уехал на карете скорой помощи, кучером в которой нанялась твоя смерть.
Но всё же, стоит признать, Киря, ты до последнего был молодцом. Ты умудрился испортить планы своей измученной жены ничуть не хуже, чем я умудрился испортить её жизнь.
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Как попугай, ей-богу, заладил одно и то же.
Всё что мне нужно было знать, братик, так это то, что ты опять сумеешь поднасрать, хотя уже не мне.
У Катрины я смог развить вполне мотивированное желание убить тебя, но она немотивированно хотела, чтоб ты при этом был в здравом уме, в реальности, чтоб в тебе проснулась хоть капля сознания в момент собственной смерти. И потому она так медлила, тянула, ждала. И потому она столько раз уже откладывала момент моего триумфа, что я уже и сам усомнился в своём плане, в самом себе, в женщинах, в чувствах людей. Могу тебе сказать, что ситуация совсем неутешительная, и, если б в этот раз Катя бы не решила всё закончить или всё бы сорвалось, я бы покончил с собой, разрушил все свои чаяния, признал бы себя уёбищем, но мне повезло.
А тебе нет, брат!
Тебе всё-таки не повезло, хотя ты до последнего в итоге старался. Катя хотела, чтоб ты осознавал момент своей смерти, хотя и понимала, что её ребёнок этого момента не осознавал. А ты взял и отрубился раньше, чем она успела перерезать тебе горло. Это была кульминация спектакля, трагедии одного семейства.
Здесь и сейчас я помню, что эта немецкая истеричка совершенно потеряла башку. То ли ждать больше не могла, то ли всё таки тронулась умом от антидепрессантов и психотропов, но, схватив осколок зеркала, она стала резать им твоё тело. Твоё худющее, уже при жизни коматозное тело.
Она бы разрезала тебя на длинные и тонкие лоскуты, если б не я. Я помог тебе красиво выглядеть в гробу, братишка. Не благодари, я и так знаю, что я великолепен. Помог потому, что, вызвав предварительно милицию и скорую помощь, зашёл в ванную и подумал, что мне надоело слушать вопли ещё пока твоей жены, в скором будущем твоей соседки по кладбищу, этой истеричной наркоманки, этой шлюховатой немецкой домохозяйки. А кроме того, она мне уже тоже была не нужна. Я с ней вдоволь натрахался, я с ней пожил, как с женой, я ей тоже испортил жизнь. Что мне ещё нужно было? Только признания. А его я мог получить только, если возьмусь вдруг спасать своего брата. Так я думал в твоей квартире
Здесь и сейчас я уже думаю поменять стратегию и рассказать им всё, как есть, а начать планирую с убийства мамы.
В общем, я подошёл к твоей жене и огрел её железной шкатулкой, которую ты ей подарил в бытность заботливого мужа. Я избавил тебя от последних мучений, я предоставил тебе возможность выглядеть в гробу весьма презентабельно, не правда ли я самый лучший брат на свете, а, Киря? Ведь мы должны помогать друг другу...
Твоя жена упала с тобой, чуть не в объятья к тебе, в лужу твоей крови, твоей спермы, твоего пота. И знаете, ребята, вы смотрелись весьма романтично, мне даже стало бы вас жалко, если б я посмотрел бы ещё полминуты на вас. Но на самом деле, я могу сказать, что чувствовал триумф, во мне бегало ощущение того, что я сполна отомстил тебе, везучий Кирилл Николаевич!
Я ненавижу Ульянова даже сейчас, когда "вырубил ему этот долбаный свет".
Я вырубил свет и его немецкой женушке, потому что жить с истеричкой, сидящей на антидепрессантах, да ещё и убившей собственного мужа - чрезвычайно опасное предприятие.
Я вырубил свет и себе, потому как здесь и сейчас я подъезжаю на козелке к участку и я точно знаю, что мне оттуда нет дороги. Но свою миссию я выполнил. Никто больше не скажет, что я ничтожество.
И я всё ещё ненавижу Ульянова.
IV
-Выруби на хер этот долбаный свет!
Я не понимаю, кто или что держит у меня в голове эти слова, не знаю, что они означают, кто и в какой ситуации их кричал. Но здесь и сейчас эта фраза как будто что-то может объяснить. Вернее, могла бы, если б было хоть малейшее осознание, к чему она, собственно, была сказана когда-то.
Это всё запутывает мысли и как-то соображается всё труднее.
Одно неопровержимо: я ненавижу Ульянова.
За то, что он всю жизнь был слепым, может даже ослеплённым - заботой матери, успехами в учёбе, карьерным ростом, счастливой семьёй - и не видел очевидных фактов, не замечал бросающихся в глаза подробностей. За то, что в конце этой истории его наебали, а он не смог с этим ничего поделать.
Я ненавижу Ульянова за то, что его подставляли, а он просто разводил руками, ему задавали заранее неправильные азимуты, а он следовал по ним, его посылали - и он шёл. За то, что он не хотел воспринимать всерьёз ужасающие факты действительности.
Стоило б ему раскрыть глаза, снять с себя розовые очки или просто ржавым гвоздём выцарапать на этих очках большими грубыми буквами слово "ХУЙ", чтоб была более правильной картина окружающей действительности, так всё в его жизни стало бы намного лучше. Я его ненавижу, он за всю свою недолгую жизнь научился только добиваться успеха на работе, в учёбе, осваивать новые проекты и инвестиции...но он так и не научился бороться, отбиваться, стремиться, выживать.