Любовь Отраднева

МЕЧ И ЗЕРКАЛО

феерическая хроника в четырёх книгах

...в самой священной части синтоистских храмов обязательно хранятся зеркало и меч: зеркало символизирует женщину, которая должна всегда быть лишь отражением мужчины, меч - мужчину, самурая.

М. С. Колесников. Таким был Рихард Зорге.

Автор выражает свою огромную благодарность военному консультанту К. А. Алексееву. При написании книги использованы его личные воспоминания (книга 3 - главы 9, 11 части 2, часть 3, эпизод в главе 17 части 4; книга 4 - эпизоды в главе 18 части 2 и в главе 26 части 4) и юмористический рассказ "Мужик с енотом" (книга 4, часть 3).

Пролог. Когда падают звёзды

Засыпал посёлок Сабунчи, что под самой азербайджанской столицей. Тётка Нунэ давно заперла аптеку и зло глядела из окна на чету звёзд, словно хотела их съесть. Инженерские дети в окне напротив показывали ей языки и рожки. Своим видом тётка Нунэ кого угодно напугала бы. Возраст за сорок и типичная фигура каракатицы. Цвет кожи под гнилой банан. Чёрные бакенбарды и замогильный хохот: хухе-хухе-хухе... Но дети Адольфа Зоргфальта только смеялись над аптекаршей.

Никто не знал, откуда она взялась. Однако хоть людям и делалось нехорошо при её виде, по всякой иной части никто в посёлке не мог про неё худого слова сказать. Гадала она всегда верно. А снадобьями торговала только разрешёнными. Причём вроде бы и без надувательства. Ни сов, ни котов не держала и лягушками не питалась. Только в течение нескольких лет глазела на Адольфа, вдовца и одного из самых завидных женихов в Сабунчах, хотя бы и с кучей детей.

Но женился он в конце концов на русской. У сироты Нины Копыловой не было другого выхода. Адольф всегда был добр к ней и к её маленьким братьям и сёстрам. И Нина, как рабочая лошадь, безропотно тащила на себе весь дом. С самого приезда инженера Зоргфальта в Сабунчи над этим домом мерцали две голубые звезды. И почти столько же существовала аптека тётки Нунэ.

Своих детей не посылал Бог Нине. Два года не посылал, а потом и сжалился...

Суета в доме Зоргфальтов началась перед рассветом и не смогла разбудить аптекаршу. Тётка Нунэ видела третий сон, уронив голову на подоконник. Рядом в стакане остывало какое-то странное питьё...

- Мы дадим ему хорошее имя, - говорил Адольф в ответ на усталую улыбку жены. - Рихард. Рихард Львиное Сердце.

- Ика, - пропели звёзды. И упали на крышу дома. Прошли сквозь неё и уселись на ресницах ребёнка. Мигнули и исчезли.

Утром аптекарша яростно выплеснула в окно своё варево, которое долго и упорно готовила из ста сорока семи трав. Трава под окном полегла, пожухла. Кое-где даже словно выжгли её... Питьё должно было достаться Нине перед родами.

Всё это случилось 4 октября 1895 года.

...Через три года семья Зоргфальт вернулась в фатерланд. Чёрное золото, чёрная кровь земли достаточно набила карманы Адольфа "длинными марками". Младший сын инженера, сам называвший себя Икой, унёс в глубинах подсознания горы, ласковый свет Каспия и недобрые нефтяные вышки.

Как только опустел дом напротив, тётка Нунэ продала аптеку. Вышла за пределы посёлка - и растаяла в воздухе.

Книга первая. Между двумя войнами

Часть первая. Рассвет

Глава 1. Цыганочка

- Гадаю на судьбу, на любовь, на дорогу!..

Этот голос, слабеющий, хрипнущий на ветру, почти тонул в базарном шуме, в ругани и насмешках:

- Поди прочь, цыганское отродье!

- Знаем всё ваше племя - воры, жулики, шарлатаны!

- Знаем, на какую любовь гадаешь - на свою любовь к обманам!

И всё-таки голос маленькой цыганки проникал в сердце Антонина, обжигал его... Юноша очень скоро нашёл в толпе тоненькую черноглазую девчурку лет десяти, решительно взял её за руку:

- Гадаешь мне на всё, на что только можешь! И за двойную плату!

И увёл её с базара, не обращая внимания на перекрёстный огонь злобных взглядов.

* * *

- Говорят, они ловят на жалость. Скажут, деньги мои достались табору. Но мне, мама, кажется, что она действительно была одна и беспомощна...

Слушая рассказ сына, пани Альжбета Калинова пыталась продолжать вязание. Но в конце концов махнула рукой на петли, переставшие ей повиноваться.

- Хвалю тебя, Антонек. Только жаль мне, что ваши пути разошлись, быть может, навсегда...

- Мама, знаете, а карты не то говорят! Хоть я картам и не верю...

- Зря, сынок, зря! Если увидишь снова ту девочку - приводи сюда! Пусть и мне погадает!

Странное слово молвила мать Антонина, и спицы снова засверкали в её руках...

* * *

- Садись, девочка, угощайся! Ты, видно, давно не ела досыта!

- Право, пани, вы слишком добры...

- Не слишком. Я хочу, чтобы твои карты открыли мне будущее, а эта услуга стоит больше нескольких пирожков. Ешь, не стесняйся - тогда карты не соврут!

Пани Альжбета не сводила глаз с маленькой цыганки - как она по-мышиному откусывает маленькие кусочки от пирожка. Как увязывает оставшуюся половинку в платок. Как, на удивление аккуратно вытерев этим платком руки, начинает раскладывать на столе видавшую виды колоду...

Что сказали карты, было ли это правдой - не всё ли равно? Пани Альжбета поблагодарила гадалку и сказала:

- Слушай, вот смотрю я на тебя и думаю: ведь ты цыганка не более чем наполовину, разве не так?

- Так, пани, - часто заморгала девочка. - Табор сманил мою маму, только долго она с ними не выжила. Так и не научилась ни воровать, ни обманывать. Бывало, обнимет меня и плачет... И я у них считалась не как все, мама меня под юбкой прятала, когда другие дети ходили попрошайничать. А папа её очень любил и не позволял нас обижать, хоть все ругались, что мы даром хлеб едим. Потом папу убили в драке, а мама умерла, - голос девочки дрогнул, но она не заплакала. - Это совсем недавно было. И погнали нас всех, детей, на базар. А я ж не знаю ничего, не умею, только гадать чуть-чуть... Ну, я и потерялась, а нужна я им такая...

Пани Альжбета порывисто обняла девочку:

- Как звать-то тебя, милая?

- Тося.

- Антонина? Ну, это просто здорово! У меня сын Антонин. А мне всегда хотелось дочку...

В эту минуту вошёл упомянутый молодой человек и остановился в дверях комнаты. Мать и сын переглянулись.

- Да, мы можем это себе позволить, - твёрдо сказала пани Альжбета. - Тося! Ты моя дочка!

- Тося! Ты моя сестра! - студент большими шагами пересёк комнату и неловко подал цыганочке руку. Тося робко взглянула на своего тёзку, не смея верить. Такое даже её картам не снилось. Придя немного в себя, девочка хотела было поцеловать протянутую ей руку Антонина. Но тот отдёрнул её и погрозил Антонине пальцем. А пани Альжбета совсем рассердилась:

- Чтоб этого в моём доме не было! Знай, что у нас здесь нет слуг и господ! И пошли сейчас же в баню!

* * *

Благодаря стараниям приёмной матери Тосю было не узнать. Правда, первое время она дичилась людей, пряталась по углам. А если уж её извлекали оттуда, безмолвно сидела в семейном кругу. Так же безмолвно, хотя, надо сказать, с блеском, выполняла она хозяйственные поручения пани Альжбеты.

Но когда та садилась за пианино - занималась с приходившими ученицами или готовилась к предстоящим занятиям - у Тоси просто дух захватывало от восторга. С заблестевшими глазами она принималась тихонько подпевать, почти не фальшивя. Пани Альжбета это заметила и пригласила девочку в свои ученицы. И в этот день Тося словно заново родилась.

...Шло время. После счастливых дней были нерадостные годы, когда Антонин мыкал горе на фронте, а мать с Тосей ждали его, ждали...

Глава 2. Война

Потом - в Россию с оружием в руках! С самого начала - глухой протест, непонимание - зачем? Если это надо немцам, то как мог свой же офицер хладнокровно пристрелить раненого солдата, "чтоб не задерживал отступления"?

А последний бой? Шквальный артобстрел, весь орудийный расчёт безжизненно лежит на земле, и только Рихард чудом уцелел. Два осколка в плече, один в колене - и всё-таки уполз...

Чёрная рожа с бакенбардами мелькала в дымном небе, скрипя зубами от злости.

* * *

"Красные" сразу замечали Ику. Слова их ложились на душу, как летит птица в своё гнездо. Недаром двоюродный дед Рихарда, Фридрих Зоргфальт, был близким соратником Энгельса. Папаша Ики открещивался от этого родства всю жизнь. Поклонялся Бисмарку и обустраивал своё большое гнездо. И умер в 1911 году, узнав, что два его сына шастают по митингам социал-демократов и анархистов.

Самый старший и самый младший. Вильгельм не вернулся с войны. Рихарда смерть обошла. И после каждого ранения, пока не вывела из строя хромота, он возвращался на фронт. Повторял солдатам: ребята, эта война никому не нужна, кроме тех, кто на ней наживается!

А во время отпусков по ранению он учился в трёх университетах. В двадцать четыре года стал доктором государственно-правовых наук, вскоре вступил и в партию.

Личный друг Эрнста Тельмана, редактор партийной газеты, человек, которому доверяли не только деньги, но и людские судьбы, он и в тюрьме успел посидеть "за политику", и на шахтах скрывался, и работал там наравне с шахтёрами...

* * *

Первый факультет, на который поступал в своей жизни Ика, был медицинский. Но скоро Рихард понял: это не его область. Чтобы спасать людей, надо переустраивать общество.

Не то было с Антонином Калиной. Хлебнул и он не меньше Ики, склоняясь под обстрелом над ранеными. Открывали глаза и ему. Но его держало призвание. И он говорил так:

- Я вас буду лечить, чтобы вы смогли бороться!

...А одной из тех, кто вывел Рихарда на его дорогу, была сестра милосердия в госпитале.

* * *

Многих, очень многих оставила эта война сиротами. Максимка под Москвой, темноглазая Наташа на Волге - о них и таких, как они, позаботилась уже Советская власть. Другой лик Дзержинского согрел таких ребят...

Не то - в небольшом немецком городке. На крыльце приюта нашли однажды маленькую девочку - след от прошедшей через город героической немецкой армии... Назвали одну из многих Эммой.

Но бывает такое и без войны. В 1911 году обогатился девчушкой и один из приютов Токио. Ханако - по-нашему Цветана...

Глава 3. Черноокие выходят замуж

Всё пережила пани Альжбета, всё выдержала - и умерла нежданно-негаданно. Мыла окно и упала, хоть и не на улицу, а в комнату, но очень неудачно. Только и успела сказать перед смертью:

- Дети, не откладывайте свадьбу! Ведь я всё вижу...

Даже то, чего они пока сами не видели...

Тося заняла место покойной свекрови за пианино, Антонин брал плату за лечение только с кого побогаче... Свадьбу, конечно, отложили.

* * *

В те же дни. По ту сторону экватора, на том берегу океана - в Аргентине, в чешской колонии в Чако. Там всегда много было людей, чьи несчастья вынуждали их искать прибежища во всевозможных сектах.

В то время наибольшим влиянием пользовалась секта колотильщиков, ставившая главным условием спасения души стук и грохот над головами неверных.

А лидером этой секты - и фактически диктатором колонии - был в описываемую эпоху некий Индржих Прохазка. Личность весьма и весьма тёмная, хитрюга, каких мало, и непревзойдённый мастер стука и грохота. Именно к Индржиху молодой Павел Гарамунд пришёл за позволением жениться. Не потому, что не так давно осиротел. За делами неверных, таких, как Павел, Индржих следил ещё пристальнее, чем за делами своих верных.

- На ком? - небрежно спросил он у засмущавшегося юноши. - Как её имя?

- Паула Ферейра.

- Что? Местная? Не из колонии? - взгляд сектанта, и без того колючий, стал сверлящим.

Павел набрался храбрости:

- Я люблю её!

- Только не говори мне этого! - Индржих затянул заученные фразы проповеди: - Земная любовь - обман, истинная любовь - только на небесах. Всё что доступно на земле - вера и единая община. И браки между верными по родству душ. О сын мой, ты пребываешь в лоне невежества...

- Только не говорите мне этого! - простонал Павел и ушёл. Надежды не было.

Индржих метал громы и молнии. Такого обращения с ним ещё никто в колонии себе не позволял.

* * *

А в это самое время красавица Паула вела жаркий спор со своим отцом.

Старый сеньор Ферейра и слышать не хотел о её браке с каким-то жалким европейцем-колонистом.

- Мы - американцы! - втолковывал он дочери, явно не желавшей его слушать. - А они - жалкие побирушки на нашей земле!

- Когда-то и про наших предков могли сказать то же самое, - наконец отпарировала Паула. И сама удивилась своей дерзости.

- Что?! - загремел Ферейра. - Вон из моего дома! И можешь выходить за кого угодно, только не будет тебе ни денег, ни моего родительского благословения! Собирай вещички - только ничего ценного не бери, слышишь? - и ступай!

* * *

Вся округа была против Паулы - так же как вся чешская колония была против Павла. Колонисты боялись Индржиха. А те из них, кто не родился здесь, кто бежал ещё из недоброй памяти Австро-Венгрии, упирали как раз на то, что они "свободные европейцы" и стоят куда выше местных жителей.

И никто не заступился за юношу, когда Индржих, прозлившись полдня, свершил показательный суд. Приговор гласил: раз Павел такой упрямый, пусть женится на ком хочет, только убирается из колонии, и денег ему не давать!

...Оба изгнанные, оба нищие, встретились они, без уговора, но вряд ли совсем случайно, у пограничного колодца. Воду из него брали и местные, и чешские колонисты.

Здесь влюблённые когда-то увидели друг друга впервые. Здесь в первый раз отозвались друг другу их похожие имена. Здесь в одну лунную ночь прозвучали вечные слова. И сейчас, в трудную минуту, Павла и Паулу потянуло сюда...

Оба молодые и немножко ненормальные, они приняли самое дикое из возможных решений: ехать в Прагу. В город, которого не видели и не знали - Павел родился уже в Аргентине. Но о городе этом в чешской колонии говорили одно хорошее...

Глава 4. Молнии над Влтавой

Но кое-кому в Праге было не до грома, не до молний...

* * *

В каморке под самой крышей одного из домов на набережной догорала жалкая сальная свечка. Чёрные волосы юной Паулы рассыпались по её плечам, по убогой постели, страдание исказило красивое лицо. Но ни одного стона не вырывалось из её груди, ни одной жалобы не слетало с гордых губ. Несмотря на это, Павел не находил себе места. В сотый раз наклонялся он к Пауле и спрашивал:

- Чем помочь тебе, любимая?

А Паула хотела в сотый раз ответить ему: "Спасибо, мне ничего не надо!" Но вместо этого застонала так, словно была уже при смерти:

- O, Madre de Dios... [О, Матерь Божия... (исп.) - здесь и далее примечания автора.]

Этого Павел уже не вынес и бросился вниз по лестнице к доктору. К тому странному доктору, который единственный во всем доме не отдавал бельё в стирку. Впрочем, те, кто отдавал, не очень-то баловали Паулу платой... И самому ему, Павлу, только чудом досталось в столице отцов место на фабрике сковородок...

...За докторской дверью смолкли звуки рояля, и на звонок выбежала молоденькая жена доктора, смуглая, быстроглазая, явно цыганского происхождения. Увидев встревоженное лицо Павла, она тихо ахнула и спросила участливо:

- Что случилось?

- Роды... - только и выдохнул Павел, указывая наверх.

Цыганка коротко вздохнула, видимо отвечая на собственные мысли, и побежала звать мужа.

* * *

Всё обошлось как нельзя лучше. У Гарамундов родился здоровый сын. Первый его крик совпал с самой яркой вспышкой молнии. И доктор Антонин Калина объявил Паулу совершенно вне опасности.

- Но ни вашей жене, ни вашему сыну нельзя здесь оставаться, - сказал он Павлу, окидывая критическим взглядом комнатушку. В ней вообще-то было чисто, но только это и отличало её от сырого, холодного и тёмного склепа.

- А где же... - начал новоиспечённый отец.

Даже за право на эту сомнительную жилплощадь они с Паулой работали до потери сознания...

Молодой доктор метнул на Павла быстрый взгляд и объявил тоном, не терпящим никаких возражений:

- У меня. В пустой комнате. То есть в пустующей.

- Но... но ведь... мы до конца жизни не расплатимся...

- Бесплатно! И не спорьте - я в конце концов врач с дипломом! Мне лучше знать, что вам полезнее для здоровья! И я, - добавил он совсем другим тоном, - я до конца жизни буду счастлив, потому что помог кому-то по-настоящему!

Антонин вышел из каморки и закричал на всю лестницу:

- Тося! Отопри, милая, мамину комнату!

Глава 5. Чёрное и белое

Паула теперь могла бросить свою каторгу в прачечной и заниматься сыном. Но черноглазый Иржик не давал покоя не только ей. Чем старше он становился, тем хуже относились к нему соседи. По их мнению, он был плохо воспитан и всегда ужасно шумел. А с некоторых пор ещё и заморскими странами начал бредить!

Да, стоило Иржи выйти во двор, как стёкла в последнем этаже начинали дрожать и звенеть от весёлых криков и смеха. Занудливых тёток и бабок не касалось, что ни одна драка во дворе не начиналась по вине Иржи. Что все свои бесчисленные синяки он получал, сражаясь на стороне слабых. Что он делился последним со всеми и кормил бездомных кошек и собак. Что собственные дети и внуки тёток и бабок души не чаяли в своём черноглазом заводиле, первом выдумщике всяких проказ, кроме злых и обидных. Примерные девочки и мальчики, забравшись куда-нибудь на перила, на дерево или просто усевшись на траву, могли хоть до ночи слушать Иржи, когда он на ходу сочинял что-нибудь о путешествии в далёкую страну...

- Нет, - вздыхали бабки и тётки. - Вот в Карловых Варах, на водах, живёт милый мальчик Мирек Зинзелка. Вы, пани, наверняка знаете его матушку - она полгорода обшивает, такая мастерица! И отец - сапожник не из последних. А мальчик - загляденье!

* * *

Столь превозносимый Мирослав появился на свет ровно через полгода, полмесяца, полнедели и полдня после грозы, с которой начинается наш рассказ. Случилось это на второй день рождества, ранним утром, когда нога человеческая ещё ни разу не ступила на свежевыпавший снег.

Доктор дежурил у Зинзелок с вечера, почитая это за честь...

Синь в небе, предрассветная синь и молодой месяц - а на земле белизна... И тихо звенят снежинки: Ми-ро-слав! Хрустальный звон, не медный...

Пан Виктор и пани Мария больше хотели дочку, но разочарование прошло очень быстро. Ведь в доме появилось такое ласковое синеглазое существо... И не всякая девочка сможет так хорошо помогать по хозяйству, как смог подросший Мирек.

Во дворе над ним подсмеивались, называли то панной Мирославой, то рыцарем поварёшки. Но всё-таки дорожили его обществом. Серьёзный и послушный, он никогда не был ни занудой, ни врединой. Шумных игр не любил, но без него не удавалось придумать ничего такого, что не развалилось бы тут же. Да с ним рядом люди просто становились лучше. Его настолько ранила всякая несправедливость, что повторить подобное просто рука не поднималась...

* * *

Алмаз можно резать только алмазом. Для Мирека таким алмазом стали слова "кругосветное путешествие", невзначай где-то услышанные. Уж не принёс ли их ветер из Праги, из того двора, где властвовал черноглазый Иржи?

Того ещё можно понять. Его родители пересекли когда-то океан и могли рассказать о том, что за ним находится.

А почему так увлёкся Мирек? До мелочей продумывал возможное путешествие - но чем старше становился, тем более невыполнимой казалась ему его мечта...

А в завиральных идеях Иржи всё было возможно, как во сне. Но наяву он бы и из Праги не смог уйти...

Им бы встретиться!..

Глава 6. Мокрый снег

- Ну зачем я вышла за него замуж? Всё происки врага рода человеческого! Ушла бы в монастырь, как собиралась... Вон он, за стеной - рукой подать... Хоть бы детей больше не было, помоги мне, Господи, молю тебя... С таким-то отцом что из них вырастет? Господи, дай мне силы воспитать Мари, как меня воспитали! Я тебе её посвящаю, пусть не знает того, что я узнала, позволив бесам взять над собой власть! И если, паче чаяния, будут ещё дети - все тебе, Господи! Помоги мне! Я начинаю свой крестный путь!

* * *

Этьен в это время сидел над стопкой тетрадей, пытаясь проверять контрольную по физике.

Но наука не шла ему в голову.

- Боюсь, я не буду иметь влияния на Мари. Сделаю, конечно, всё возможное, но Валери наверняка не пустит меня в свой мир. Эх, учу чужих детей, а со своей-то дочкой что будет?

Он встал из-за стола и подошёл к детской кроватке. Личико Мари казалось каким-то неясным и расплывчатым, словно отец смотрел на дочку сквозь пелену мокрого снега. Такой снег валил в день её рождения, 13 марта 1922 года - небывалое дело в Авиньоне...

Вошла Валери и встала с другой стороны кроватки. Супруги схлестнулись взглядами через голову Мари, и в памяти обоих пронеслось прошлое.

* * *

Жарким июньским днём они столкнулись в одной из старинных кривых авиньонских улочек, конечно, совершенно случайно.

Валери приехала с севера, чтобы поглядеть на древние соборы, поискать хоть там былую истинную веру. А Этьен только утром принял последний экзамен в своей школе и теперь гулял на свободе.

Они глянули друг на друга и загорелись - как им тогда казалось, навсегда. В одну минуту всё было решено и подписано. Выдрав чистый листочек из чьей-то письменной работы, Этьен разорвал его пополам, и они написали домой по письму, прося благословить на брак. В обоих ответах было одно и то же: конечно, как хотите, но лучше сначала узнайте друг друга как следует.

Увы, узнавать пришлось уже после свадьбы. Первое, что неприятно удивило Этьена - желание Валери венчаться в церкви. Он-то в пылу страсти уступил, но в глубине души решил, что в последний раз даёт волю "всякому мракобесию". А вот это как раз и не удалось. Как только начал угасать огонь, они - атеист и католичка, равные по силе убеждений, увидели, что никогда им не сойтись во взглядах. Это было сильнее их внезапной безумной страсти - нет, не любви. И страсть умерла под ударами ссор. А потом устали и ссориться, стали жить, как чужие. Она - в церковь, он - в школу, и дома каждый в своём углу...

А католическая церковь, как известно, развода не даёт.

* * *

Мать Этьена, мадам Жюстина, жила в Марселе, у самого моря. Жила от праздника до праздника - от одного письма или приезда сына до другого. Впрочем, особо скучать ей не давали. Каждый день к ней приходили люди за советом. Она знала тысячу и одно народное средство от болезней и охотно помогала тем, кому была не по карману официальная медицина. А зачастую и тем, кому она не приносила облегчения. За это доктора недолюбливали мадам Визон и вместе с церковниками шептались о том, что она колдунья. А она и карт гадальных никогда в руки не брала...

И, конечно, большинство людей в округе любили и уважали Жюстину. Только не могло это залечить её раны, нанесённой браком сына.

* * *

Неудачный ребёнок - так можно с полным правом назвать Мари Визон. Уродилась она ни в мать, ни в отца. Некрасивая, нескладная, длинноносая. Глазёнки злые, болотного цвета. Только волосы прекрасные, как у матери. В округе поговаривали: "Не ходи она так часто в церковь, можно было бы подумать, что её подменили злые духи!"

Мари ни с кем не играла - и с ней никто не играл. С ранних лет бродила она около монастыря. Якобы шла на зов благодати, а на самом деле - таскала зелёные яблоки из-за ограды.

Да потом ещё доставалось соседским мальчишкам...

Глава 7. Ветер для огня

Рыжеватая стриженая головка повернулась к подбежавшему молодому человеку, лукавое личико в веснушках озарилось тихой, привычной радостью. Это было под липами, в аккуратном, причёсанном немецком парке, весной 1924 года...

- Привет, Ика, ну выкладывай!

Сегодня Христина не вскочила со скамейки навстречу Рихарду, а только подала ему руку.

Он сел близко-близко к девушке и перешёл на жаркий шёпот:

- Радость моя, знаешь, наверное, о том, что партия почтила меня доверием - поручила охрану советской делегации. Ну вот, поселились они у меня, стал я их, конечно, про Союз расспрашивать, а они и говорят: "А не хотите, товарищ, туда?" У меня и дух захватило: а разве можно? Да, говорят, запросто, о вас товарищ Тельман высокого мнения, Советский Союз для вас открыт хоть насовсем! Да мы с тобой...

- В Россию? - Христина даже плечами передёрнула. - Не поеду!

- В Советскую Россию, партайгеноссе, - в голосе Рихарда вдруг появился металл, впервые за всё время знакомства. Они отодвинулись друг от друга и обменивались непонимающими взглядами. - Вот чудачка, здесь же гораздо опаснее, чем там!

- Не поеду! - снова отрезала Христина и встала. - Никуда с тобой не поеду!

Она исчезла, не дав ему опомниться, и долго ещё просидел Ика на скамейке, пытаясь осмыслить то, что случилось. Они с Христиной так давно вместе работали, такие светлые минутки выкраивали для прогулок и стихов, все ждали их свадьбы со дня на день - и вот...

У Рихарда, конечно, особые причины хотеть в Россию... Но и для любого коммуниста Земли Советский Союз есть духовная Родина - так почему Христина наотрез отказывается?

Да потому только, что ей нужен повод для разрыва...

* * *

И это ещё не всё.

- Мама, мы опять прощаемся... надолго.

Слова привычные чуть ли не со школьных лет - а боль особенная. Ика боялся - не почуяла бы сердцем, куда на этот раз лежит его путь. Там осталась её душа - но она только мать революционера...

Только его приют и крепость. Тёплые руки, потаённые слёзы, всегдашнее напутствие:

- Что ж, береги себя, дитя моё! Моя дверь для тебя не закроется...

Повторится ли это когда-нибудь?

* * *

Да, в величайшую радость - одному. Правда, вернуть свою невесту Ика ещё надеялся, уже из Москвы слал ей письмо за письмом - ответом ему было ледяное молчание. В конце концов он писать бросил, а потом в вихрях разнообразной работы прошла и тоска. И как-то ночью Рихард признался себе: по-видимому, настоящей любви не было и с его стороны. Просто томилось пустое сердце, искало хоть кого-нибудь...

В эту ночь чёрная рожа убралась ни с чем от его изголовья.

...В тот год мир оплакивал Ильича, в тот год повис над Страной Советов вопрос жизни и смерти. Кто возглавит страну? Былые эмигранты, не знающие русского народа, готовые принести его в жертву теориям? Шушера вокруг них, умеющая только болтать и прожигать жизнь? Или сын сапожника из Гори, самоучка Сосо Джугашвили, прошедший пешком многие километры России, когда бежал из тюрем и ссылок?

Глава 8. Младшие сестрёнки

Иржи Гарамунд шёл из школы весёлый - их второй класс только что распустили на каникулы. На радостях он даже пытался насвистывать, но без всякого успеха. А у своей двери, как всегда, поднял немыслимый трезвон.

На звонок вышла Паула и погрозила сыну пальцем:

- Тише, Иржик, тише! У пани Тоси теперь есть дочка!

Чёрные глаза мальчика широко раскрылись:

- Это, выходит, моя сестра?

- Да, всё равно что так! Да ты заходи, третьеклассник мой!

Иржи не вошёл, а прямо-таки влетел в квартиру и чуть не столкнулся с доктором.

- А, это вы шумите, молодой человек? - вопросил тот театрально-грозным шёпотом, но глаза его смеялись. - А ну покажите отметки!

Они оказались очень приличными, разве что, как всегда, хромали поведение и прилежание.

Похвалив Иржи, доктор убежал к себе в спальню. Туда, к Тосе и новорождённой Младе, он пока что никого не пускал - и как врач, и как отец. Они с Тосей так давно мечтали о ребёнке и, по разным причинам, так поздно смогли себе это позволить!

А всё-таки вечером Паула просочилась к подруге, и Иржи с ней. Антонин махнул на них рукой. Только запретил жене разговаривать, а посетителям - подходить слишком близко.

Иржи, как зачарованный, смотрел на мирно спавшее маленькое созданьице. Сбывается... сбывается...

А Антонина и Паула обменивались взглядами поверх ребячьих голов... Пауле теперь предстояло искать работу, но сейчас не хотелось об этом думать...

За окном угасал ласковый солнечный день - последний день весны...

* * *

- Ирка, ты чего, клад нашёл?

- Нет, лучше! У меня родилась сестра!

- Нашёл чему радоваться! Теперь житья не будет от этой малявки!

- Это тебе сейчас житья не будет! Млада очень тихая девочка!

- Ну, значит, растите зануду у себя под крылышком!

Вся кровь бросилась в лицо Иржи, в глазах засверкали молнии. И неизвестно, чем бы это кончилось, не выгляни в окно Паула и не позови сына домой. Она теперь шила и зачастую брала заказы на дом.

...С этого дня между Иржи и его приятелями словно чёрная кошка пробежала. Во дворе скучали, но махнули на бывшего заводилу рукой. А Иржи было некогда скучать. Он готов был хоть круглые сутки сидеть рядом с кроваткой Млады, напевая вместо колыбельных что-то невообразимое про далёкие страны...

Счастье сидеть с Младой выпадало Иржи довольно часто. И можно с уверенностью утверждать, что он был первым человеком, которому она улыбнулась...

* * *

Всевышний не внял мольбам Валери о бесплодии. И ей стоило жизни рождение Жюли. Ничего удивительного, если вспомнить, сколько Валери пролежала за свою жизнь на холодных каменных плитах.

Счастье ещё, что в ту ночь на 3 июля 1928 года, когда на море у Марселя бушевал под звёздами шторм - счастье, что родилась здоровая девочка.

Младе Калиновой был тогда месяц от роду. А Мари шёл уже седьмой год. И после похорон матери она осталась в отцовском доме. Маленькую сестру её взяла на попечение бабушка Жюстина. Отцу и дочери пришлось заключить вооружённое перемирие, чтобы не дать угаснуть семейному очагу. При всех недостатках Мари хозяйка из неё получилась неплохая.

* * *

Первым словом Млады было "Африка". Иржи, конечно, в куклы с сестрёнкой не играл, но на улице был с ней неразлучен. По подсчётам завистников, они объехали весь свет три тысячи раз.

Как будущая хозяйка, Млада никогда не позволяла Иржи колесить по Африке или Америке без обеда, забывать дома тёплые вещи и спать на голой земле. И его не сердила эта забота... В каждой игре он не щадил сил, чтобы вырвать Младу из лап чудовищ и злодеев. А потом объявлял её принцессой. От этой чести Млада всегда со смехом отказывалась. Зато никогда не жаловалась старшим, если игры кончались для неё синяками, царапинами, разорванным платьем... Ни за что не променяла бы Млада игры с Иржи на общество благовоспитанных барышень!

Во дворе эту парочку дразнили "Иржик и Златовласка", хоть Млада и была почти чёрная... Её скорее можно было бы назвать Златоглазкой. Светло-светло-карие глаза её так и сияли изнутри...

* * *

Весело и привольно живётся у бабушки! Море в двух шагах от дома, и Жюли уже плавает как рыба. Если она не на море, значит, помогает бабушке собирать и сушить целебные травы и слушает удивительные истории. А может, они с мадам Жюстиной ушли на рынок, и девочка с важным видом несёт корзиночку с двумя рыбками? Или пытается вязать, спуская петли и высунув язык от усердия?

А если уж не занимается Жюли ничем полезным, то бегает, скачет по кроватям, ходит, как кошка, по заборам - хорошо ещё, с подстраховкой... То строит из стульев корабль, то наряжается принцессой... И всё время поёт.

Не запрещай соседи своим детям водиться с ведьминой внучкой, Жюли стала бы вторым Иржи - заводилой. Но ей неплохо и с бабушкой, с самодельными куклами и зверюшками...

Жюстина гордится внучкой, хоть иногда и ворчит. Насколько Мари некрасива, настолько хорошенькой уродилась Жюли. Только и роднят сестёр пушистые светлые косы... И во время нечастых встреч девочки глядят друг на друга, как дикие кошки. Зато каждый приезд отца - праздник для Жюли.

Говорят, будто она похожа на бабушку в молодости. Так-то оно так, но в кого же у Жюли такие глазищи? Глянешь - вроде зелёные, а присмотришься - серые... Нет, не так всё просто с этой кошкой-русалкой, которая так не любит советов, но обожает во всё соваться. Захочет - придёт, захочет - уйдёт, но всегда готова помочь...

Глава 9. У книжного моря

Ласковым летним вечером Катя Михайлова шла домой с работы. В руке у неё была полная сумка продуктов, а в кармане звенела сдача. Катя шла и на ходу высчитывала, хватит ли этих денег "на какую-нибудь умную книжку". Выходило как-то сомнительно, но девушка всё-таки повернула к книжному развалу.

Народу там не было никого, кроме одного высокого парня. Прежде чем Катины глаза разбежались по книгам, она успела приметить, что брови у него просто крылатые, а ресницы длиннущие, многим девчонкам на зависть. Опущенные, они гасили его взгляд и бросали золотистую тень на склонённое лицо. На минутку эта картина осталась у Кати перед глазами, и девушка улыбнулась про себя сама не зная чему...

Сегодня она не вдруг, но остановилась на одном из уральских романов Мамина-Сибиряка, потянулась полистать - и коснулась руки парня, в ту же секунду сделавшего свой выбор.

Молодые люди подняли друг на друга глаза - он свои узкие и немыслимо голубые, она свои русалочьи, зелёные с каринкой...

Парень безмолвно убрал руку от книги - и это ещё больше тронуло Катю.

- Да ну что вы, - сказала она, - у меня, кажется, всё равно денег не хватит! - она быстро сосчитала свои монетки. - Точно, всего ничего не хватает! Так что берите вы...

- Да у меня тоже... мало, - ответил он. С акцентом, но Кате показалось, что русские слова как-то идут к нему, хоть он и не вдруг с ними справляется. Сразу, неуловимо, стал он таким родным и хорошеньким, что Кате захотелось просто взять и погладить его по щеке. Но вместо этого она перешла на более понятный для него язык, который неплохо знала:

- Шпрехен Зи дойч? Давайте объединим наши капиталы и читать будем по очереди! А лучше вместе, там, знаете, такой язык, что вам, наверное, трудно будет...

- Да, трудно, а про русскую жизнь хочется узнать!

- Ну, тогда с меня половина, с вас половина, завтра выходной - так до встречи вон, у фонтана, в двенадцать нормально?

- Вполне! Ну, раз вы меня так облагодетельствовали, я просто обязан донести вам сумку до дому!

- Вот за это спасибо! Нижний Кисловский, тут недалеко. Идёмте!

* * *

Они расплатились и ушли. Им было так легко-легко, словно они целый век были знакомы, и Катя первая спохватилась:

- Ой, я даже ещё не знаю, как вас зовут!

- Ика. То есть Рихард.

- Очень приятно, Катя. То есть Екатерина Александровна, - и добавила словно про себя: - До чего ж хорошо встретить такую заботу... Вы что на меня так посмотрели?

- Да моя фамилия Зоргфальт - а по-русски Забота, да?

Катя кивнула с улыбкой:

- Заботливость. Здорово! Не позорите фамилию!

- Да я не поэтому... Слушайте, а вы на сцене не играете?

- Уже давно нет, бросила, как схоронили мы товарища одного... Теперь работаю на заводе "Точизмеритель", гайки завинчиваю...

- Вы? Вашими нежными руками? - выпалил он и тут же покраснел.

- А что такого? - весело удивилась Катя. - Там ведь не сила нужна, а аккуратность! И подруги у меня там замечательные... Ой, а вот я хрюшка! - всплеснула она руками. - И не заметила - вы ведь прихрамываете...

- Ничего страшного, - смущённо отмахнулся Ика, - такую старую рану и замечать не стоит! Это же мне наказание за то, что в мировую войну был в немецкой армии, да впридачу добровольцем - рванул на передовую, не кончив школы, ничего ещё не соображал... И долго бы не сообразил, не побывай я в этом аду...

- Постойте, сколько же вам лет в таком случае?

- В октябре будет тридцать четыре.

- Ну знаете! Если бы вы так не говорили про войну, я бы подумала, что вы мне голову морочите! Впрочем, я вот не скрываю, что мне двадцать четыре, а всё равно никто не верит!.. - Катины глаза смеялись из-под ресниц...

Глава 10. Солнечные лучи

Именно по списку этой группы водила сейчас загорелая мальчишеская рука, разыскивая фамилию своего обладателя. Очень скоро парень воскликнул мысленно: "Есть! Вот вы, друг мой сердечный, Осеев Максим Максимович, Тамань, княжна Мери, фаталист!"

Всё ещё улыбаясь, Максим Осеев скользнул взглядом по фамилиям своих одногруппников. Дошёл до упомянутой Ренаты Солнцевой и тут же представил себе этакую кисельную барышню.

"Вот не было печали! Как только экзамены выдержала? Впрочем, таким всегда везёт! А интересно, - подумалось вдруг Максиму, - а куда зачислена, и зачислена ли вообще, та девушка с золотыми косами и кроткими глазами, которую я пару раз видел на экзаменах?"

...Она и вошла в аудиторию в день вручения студбилетов. Вошла тихо, легко, как солнечный луч проникает в окно. Тяжёлые её косы, уложенные вокруг головы, наполнили комнату сиянием.

Девушка улыбнулась всем и каждому. А Максим всё ещё боялся, что она ошиблась дверью...

* * *

Ну, по документам она, может, и Рената, эта темноглазая золотинка. Но для своих одногруппников - Наташа, Наталья, а в мыслях подчас - Наталочка...

Все любили её как сестру. Все старались чем-то помочь ей. Может, Наташе лучше было во врачи пойти или в учителя? Но она знала: стране нужны прежде всего технари. И не собиралась сворачивать с избранного пути. И с первых дней само собой получилось, что главный Наташин проводник - Максим Осеев.

Вот они сидят рядом за партой. Темноволосый Максим с жаром что-то втолковывает Наташе, блестя яркими, зелёными глазами. Девушка поднимает от страницы свои карие бархатные очи, глядит на парня:

- Я вроде поняла... А почему мы в задаче делали наоборот?

- Тьфу, Господи, потому что я лопух и всё перепутал! Наоборот и надо, спасибо, Наташа... Слушай снова!

...У них обоих никого не осталось родных - все погибли в гражданскую. Оба они воспитывались в детдомах, только Максим под Москвой, а Наташа - где-то на волжских берегах. Узнали о таком совпадении случайно, между делом. Ведь Наташа жила в общежитии, а Максим каждый день гонял домой на дачном поезде...

* * *

- Ну правильно! Сегодня ещё только восьмое сентября, а уже заявляют, что математики не будет! Если б ещё черчение отменили - а то самый прекрасный предмет!

Максим Осеев сидел в коридоре на подоконнике и не то злился, не то тосковал. Пара была не последняя, а народ тем не менее шустро куда-то разбежался...

Мимо прошёл кто-то из преподавателей, стряхнул Максима с подоконника и отправил с поручением - кому-то что-то передать.

Пять минут спустя юноша уже возвращался другой дорогой. И, проходя мимо актового зала, остановился перед его дверями. За ними кто-то играл на пианино и пел старинный романс:

Гори, гори, моя звезда,

Звезда любви приветная,

Ты у меня одна заветная -

Другой не будет никогда!

Наташа не заметила, как Максим подошёл и встал у неё за спиной. Да он и сам не заметил этого. Замер, почти не дыша, боясь спугнуть красоту.

Вот Наташа, заканчивая романс на высокой ноте, взяла последний аккорд. Видимо гордясь собой, победно вскинула голову.

Золотой венец её причёски распался. Две тяжёлые косы соскользнули вниз, задев Максима.

Оба разом вскрикнули. Наташа обернулась и, оплетённая своими косами, смущённо посмотрела на Максима.

- Наташа, ты так прекрасно играла и пела! - восхищённо воскликнул тот.

- Спасибо, только ты преувеличиваешь...

- Ничуть. Ты училась где-нибудь?

- Нет. Просто вспомнила, как мама пела когда-то, и подобрала на слух...

- Здорово! Мне бы так! Всегда мечтал играть хорошие песни! Может, поучишь меня?

- Если получится - с удовольствием.

Всё это время Наташа пыталась снова уложить косы вокруг головы, но ничего не получалось. Девушка в конце концов рассердилась:

- Да что же это такое, честное слово?

Максим не знал, что ей сказать. Но у него помимо воли вырвалось:

- Ты не волнуйся, тебе так гораздо больше идёт! Ты такая удивительная сегодня, Наташа!

- С чего бы это? - улыбнулась девушка. - Может, потому, что мне сегодня минуло семнадцать?

* * *

В один из последних красных дней осени Максим, Наташа и их одногруппники надумали вымахнуть за город. После долгого весёлого дня возвращались в Москву в отчаянно набитом поезде, но только смеялись...

Случилось так, что Максима и Наташу оттёрло от их товарищей, загнало в угол, тесно-тесно прижало друг к другу... Они стояли лицом к лицу, близкие, как никогда. В толпе - и всё же одни... И Максим, решившись, сказал Наташе на ухо:

- Мне жаль одного: что меня зовут не Пьером и не Андреем!

Девушка засмущалась, зарделась, шепнула в ответ:

- Меня ведь тоже не Наташей зовут, а Ренатой...

Ободрённый её словами, Максим сказал ещё:

- А струна-то говорит... - но всё же не закончил фразы. Впрочем, он знал, что Наташа помнит:

Я ударю во струну,

Во серебряную,

Ой, Дунай мой, Дунай,

Ой, весёлый Дунай!

А струна-то говорит -

Мне жениться велит...

- Через год... - шепнула Наташа, поднимая на юношу счастливые глаза.

И только тут кто-то из одногруппников позволил себе крикнуть:

- Больше двух говорят вслух!

Было это семнадцатого сентября.

Часть вторая. Жизнь как она есть

Глава 11. Горький цвет

Токио, за окном осень 1929 года.

Ханако Акаи оборвала эту невесёлую импровизацию. В коридоре слышались шаги главврача.

Девушка поправила косынку. Ещё старательнее принялась расставлять карты на полках регистратуры.

- Ну, Хана-тян, ты опять! - главврач поглядел на неё с обидной жалостью. - В восемнадцать лет за упокой! Ты такими песнями мне всех больных уморишь!

- Мисикава-сан, я же не пою в палатах! На меня ещё никто никогда не пожаловался. А если мне всех их жалко, то надо же мне когда-нибудь выплакаться!

- Я на тебя жалуюсь, Ханако. Жалуюсь самому себе. Ты мне портишь фирменный стиль. Я и пришёл тебе сказать, что с сегодняшнего дня ты у меня не работаешь!

* * *

Она всегда была не такой, как все. Ещё давно, в детстве, их, приютских девчат, водили гулять по городу. Кто на что глазел, а Хана-тян запомнился меховой зверь в витрине. Длинный, гибкий, с блестящей коричневой шерстью. Выдра, а может, куница.

И тогда из сердца Ханако вылилась первая импровизация:

Плещет река студёная,

Сосны достали до звёзд,

А я лапкой тянусь - стекло...

Не о кукле она мечтала в детстве. И эти строчки пронесла через всю жизнь.

Окончила при своём приюте курсы медсестёр и шла, пока могла, путём служения...

* * *

У Ханако не было среди сослуживиц близких подруг. Но девчата любили иногда послушать её песни, чтобы всласть нареветься. Потому теперь пошли к ней сочувствовать. И кто-то из них сказал:

- Ты, Хана-тян, не пропадёшь! У тебя такой голос, что тебя с руками оторвут в том же "Золоте Рейна"! О, будь я на твоём месте!..

Но Ханако вовсе не прельщала "блестящая" перспектива играть на струнах сердца ради увеселения пьяной толпы. Девушка долго и безуспешно пыталась найти более благородное занятие. В конце концов она решилась петь на улицах Токио, для таких же простых и несчастных людей, как сама. И нашла в их сердцах горячий отклик, но выражался он в таких мелких монетках, что едва-едва можно было существовать...

В эту-то годину бедствий заприметил её директор ресторана. "Золото Рейна" не может не быть чистым", - говорил этот толстый немец и таланты искал повсюду. Без особого труда получил он согласие Ханако...

Глава 12. Душа "Рэмзи" и сердце Рэмзи

- Вот живу я пятый год в Союзе - в лучшей стране на свете, общаюсь с прекрасными людьми. И пользу своими статьями вроде приношу - а замкнуться в этом не могу, - так говорил он однажды хорошему своему другу, Берзинь по прозвищу Старик, хоть и было ему только под сорок. - Кажется мне, что место моё сейчас - на переднем крае, ведь Советской стране грозят со всех сторон! Да вы об этом лучше меня знаете, Ян Карлович!

- Знаю, Рихард, знаю - но далеко не всё, что хотелось бы, - Берзинь лукаво глянул на Зоргфальта. - Выше голову, Ика! Советская власть - не дураки. И если тебя забрали из опасного немецкого подполья и спрятали под крылом - так для того только, чтобы сберечь тебя для ещё более великих дел!

...И вот - "Рэмзи" значит "Р. З.". Мудрый Старик даже названий зря не даёт - только на Зоргфальте держится эта агентурная сеть. И не в чем ему себя упрекнуть - так почему же сейчас ему не спится?

* * *

Фонтан заснежен, скамейка заснежена, Катина коса под платком...

- Катюша... я ведь к вам прощаться пришёл... Еду в командировку на Дальний Восток.

- Завидую, - только и молвила Катя. Помолчав, прибавила: - Надолго?

- Три года, - мысленный ответ был другим: "Кто знает?"

- Что ж, вернётесь - доспорим! Всё равно не уступлю, хоть вы весь Китай завоюйте!

- Доспорим... Только я же опять русский забуду!

- А я вас снова выучу!

- Да, Катюша, у вас просто дар! Вам за полгода удалось больше, чем всем прочим вместе взятым за пять!

- Ика, Ика, вы мне льстите! Просто я же знаю, что вас слишком рано отобрали у мамы, засорили этой противной неметчиной, но всё осталось там, в глубине... Вы же всегда знали, что родились в России, хоть вас увезли отсюда крошечного...

- Знал. Но ощутил по-настоящему только с вами! Простите... мне пора. Напишу оттуда.

- Что ж, отвечу... До свидания, - Катя чуть дольше задержала руку Рихарда в своей и потихоньку, едва касаясь, погладила ему ладошку...

Снова и снова вспоминал он об этом, и в ответ на прикосновение рождались в нём слова: "Хорошая какая, родная, Катюша, обо всех-то ты заботишься, а кто и когда воздаст тебе за эту заботу? Знала бы ты, как мне хочется тебя пожалеть! И я верю, что когда-нибудь смогу - ведь должны же настать мирные времена, я внесу свой посильный вклад в то, чтобы их приблизить, и тогда..."

Голова у Ики закружилась, мысли начали путаться, и до рассвета снилась ему роскошная каштановая коса венцом вокруг головы, русалочьи глаза и добрая улыбка Кати Михайловой...

Глава 13. Гром среди ясного неба

- Да, плохо дело! Мы большие надежды возлагали на этого парня! Срочно нужен надёжный человек на его место. Да не надёжный, а очень надёжный! Ведь у нас нет ни минуты времени, чтобы его обучать. Вы не знаете кого-нибудь?

- Как же, знаю! Очень подходящий человек. Учится у меня в институте, на четвёртом курсе, и второй год руководит нашим драмкружком. По-немецки говорит как по-русски, а уж играет как! Вот на последнем спектакле, сразу после зимней сессии - откликнулись наши на их приход к власти, и он там играл такого гада, Штирпицем его звали. А у того Штирпица - каменное лицо и каменное сердце! Она, такая хорошая, красивая девушка, на колени перед ним и в слёзы: "Неужели у вас нет сердца?" А он ей: "Нет. Я - машина. Я делаю то, что велят мои господа". А служит он тем, кому наша страна стоит поперёк горла. Во как! Так верите ли, нет ли, а мы в зале уж забыли, где находимся, мы этого Штирпица убить были готовы, мы его...

- Ну хорошо, хорошо, я вас понял. Но это всё на сцене, а в жизни? Надёжный он человек, этот ваш "Штирпиц"?

- Если для других - себя не пожалеет! Правда, помню, курсе на первом подводила его невнимательность - но всё давно повывелось. Чувство долга помогло, да сцена, да жена его, Наташей звать...

- А его-то как зовут?

- Осеев. Максим Осеев.

* * *

Максим корпел в чертёжной над первым в семестре листом. Задача была просто зверская, сам Осеев определял её так: "Ни ответа, ни привета, ни малейшего просвета". А главное - не было рядом Наташи, сидевшей дома с ребёнком. "Счастливица", - с нежностью думал Максим о жене. Мысли его уходили всё дальше и дальше от злосчастного чертежа...

- Осеев, тебя такой-то вызывает на кафедру!

Почему не "Максимка", не "княжна Мери"? Сердце юноши сжалось вдруг от недоброго предчувствия. Не сказав ни слова своему одногруппнику, Осеев пошёл туда, куда его вызывали. Вызывал, кстати, тот самый математик, благодаря отсутствию которого Максим некогда услышал впервые Наташину игру...

* * *

- Здравствуйте.

- Здравствуйте, Осеев. Прежде всего поздравляю с вашей последней ролью. Это было неподражаемо! Уверяю вас - в жизни они приняли бы вас за своего!

- Право...

- Пожалуйста, не спорьте! Лучше слушайте внимательно. Что вы скажете о том, чтобы превзойти самого себя? Чтобы своим искусством послужить Родине? Чтобы на самом деле стать Максом Штирпицем - для них, а для нас - глазами и ушами в их гнусном логове?

Максим не отвечал. У него голова шла кругом: "Как же мне доверяют, как же доверяют! Вот только оправдаю ли я это доверие? Ведь это не на сцене, это далеко-далеко от дома, от семьи, от Родины... И это не один вечер, а долгие-долгие годы... Если сразу не убьют. А, пусть только попробуют! Интересно, как это им удастся, если они никогда не узнают, кто я на самом деле? Я буду играть с огнём и не обожгусь, и освещу Родине всё, что смогу! Да пусть даже сгорю - лишь бы осветить! Вот только как сказать об этом Наталочке?.."

На этом месте математик прервал размышления Максима:

- Поедете туда, Осеев-Штирпиц?

- Поеду! - решительно ответил Максим. На губах у него была мальчишеская улыбка, но глаза глядели серьёзно...

В армию он собирался после института, во всеоружии знаний о пролетарском воздушном флоте. Служба нашла Осеева раньше.

...Когда он наконец получил все инструкции и вышел из института, на улице было уже совсем темно.

* * *

Хозяйка, у которой Осеевы снимали полдома, уехала в город. Наташа уложила младшего Максима - полуторагодовалое существо с её глазами. И не отходила больше от окна.

Мужа она увидела в холодной темноте на очень большом расстоянии от дома. Даже не увидела, а сердцем почувствовала, что он идёт. В одно мгновение поставила на огонь щи и встала на страже у двери.

И ни в чём не упрекнула Максима, когда он вошёл, отряхивая снег. Только сказала тихо:

- Здравствуй, родной!

- Давно ждёшь, Наталочка бедная? - Максим тут же понял, какой глупый вопрос задал, и улыбнулся жене усталой улыбкой.

За столом он не мог поднять глаз от тарелки. Без аппетита хлебал вкуснейшие щи и ругательски ругал себя за трусость.

Ужин прошёл в тягостном молчании. Первой нарушила его Наташа:

- Максимушка, что случилось? Опять чертёж не получается?

- Нет, Наташенька, здесь дело серьёзнее.

Максим решился сказать всё и продолжал почти шёпотом и почти без пауз, словно с горы летел:

- Мне придётся уехать, может быть, очень надолго. Да что я говорю - придётся! Должен ехать - и не ехать не могу! Родина поручает мне важное дело. Чем заслужил такое доверие - не знаю. Разве тем, что играю в драмкружке да по немецкому имею "пятёрку"?

- Что, туда посылают? - чуть побледнев, спросила Наташа.

- Да. С этого дня нет на свете Максима Осеева - есть Макс Штирпиц, негодяй, головорез, раб свастики и раб того, кто владеет свастикой. Для мира, для старого злого мира это так. Для тебя это никогда так не будет! Тебя я буду помнить всегда!.. Я быстро, быстро выведу гадов на чистую воду и вернусь - навсегда, навсегда!

Неизвестно, верил ли сам Максим в то, что говорил. Но не смог он выдержать Наташин взгляд, ставший вдруг прозрачным. Словно она заглянула в будущее и увидела, что новой встрече не быть...

Секунду они глядели в пол. А когда снова встретились глазами, то были уже тверды и готовы на всё.

Глава 14. Катя и Анатолий

Под этим небывалым снегопадом шёл - по недомыслию, без шапки - темноволосый юноша, вчера ещё бывший русским студентом Максимом Осеевым. Снег летел ему прямо в лицо, заставлял всё время моргать... "Хорошенькое начало, нечего сказать! - говорил он себе. - Эх, и где эта улица, где этот дом?"

В Москве ему сказали: "На месте первым делом выйдите на Катюшу - Кэтти Штерн. Она, её муж и вы - одно из важных наших звеньев. Вы, молодые кадры, наша надежда! Скоро на ваши плечи ляжет всё!"

К этой-то Кате и пробирался сейчас Максим. Но, хоть и думал о деле, незнакомой его помощнице почти не оставалось места в мыслях. Там по-прежнему царила Наташа. Последний кроткий взгляд из-за занавески. Флакончик из-под духов, хранящий сладкий запах, чуть похожий на медовый.

"Ты же понимаешь, Наталочка, я тебе писать не смогу, и ты мне тоже - так хоть что-то на память..."

Наташа в своё время ворчала, что Максим притащил ей в подарок "что-то нерусского производства". Но если бы русского - сейчас было бы вообще невозможно...

Максим украдкой сжал в кармане свой амулет, и ему сразу стало легче. Даже снег тут же поутих. Хлопья превратились в маленькие снежинки. И Максим увидел, что стоит прямо перед нужным ему домом.

* * *

На условные звонки вышла совсем молоденькая девчурка. Тоненькая, стройная, очень симпатичная. Стриженая, с пушистыми каштановыми волосами и широко распахнутыми синими глазами. Весёлая, отчаянная, даже немножко дерзкая. Без четырёх дней девятнадцать лет.

Но Максим разглядел на её лице какую-то тень. Лёгкую, чуть заметную, но тем не менее горькую.

- Здравствуйте, Осеев! - сказала молодая женщина чуть слышно, одними губами.

- Штирпиц, - поправил её юноша, сделав театрально-зверское лицо, и небрежно протянул ей руку. - Гутен таг, фрау Кэтти!

- Заходите, вы, наверное, ужасно замёрзли! - по-немецки она говорила безупречно.

- Замёрз как собака и проголодался как волк!

- Сейчас чаю поставлю! Руки у вас как у лягушки, а глаза как у кота! - включилась в игру Кэтти, и они оба рассмеялись.

Пять минут спустя они уже пили чай, обжигаясь и обмениваясь быстрыми, как солнечные зайчики, взглядами.

- Знаете, я о чём подумала? - осушив чашку, сказала Катя по-русски и совсем тихо. - Такие, как мы с вами, попадают сюда только по щучьему велению, по своему хотению!

- Хорошо сказано!

- Спасибо. Но нам пора! Пойдёмте! Только чур, идти по другой стороне улицы, и вообще "я тебя не знаю, ты меня не знаешь". Кстати, а что мы так церемонимся? Будем на "ты"!

- Будем!

...Пройдя по лабиринту глухих переулков, Катя и Максим оказались на самой окраине города, перед огромным, давно заброшенным домом. Его окружали глубокие сугробы, из которых торчали унылые голые прутья. Весной они, наверное, были цветущими кустами...

Молодые люди быстро огляделись по сторонам и юркнули в чёрный провал, зиявший на месте двери. Началось бесконечное блуждание по комнатам и коридорам. То есть Максим блуждал, а Катя шла очень уверенно.

- Старайся запомнить дорогу, - услышал он её шёпот.

Наконец Кэтти тоненько, по-птичьи, свистнула, и они шагнули в последнюю комнату. Там в призрачном свете тонкой свечки ждал их Катин муж Анатолий Родников, в Берлине - Петер Штольте. Максим только и заметил, что его помощник белокур и, похоже, печален. А ведь двадцать два ему всего, двадцать два с половиной...

Родниковы протянули друг другу руки и долго не находили в себе сил их разнять. Осеев старательно смотрел в другую сторону, и сердце у него щемило...

Толя наконец выпустил Катину руку. Протянул свою Максиму и сказал, как его жена, по-русски, только громко, бесстрашно:

- Здравствуй, Осеев!

- Штирпиц.

- Максим, ты неправ. Здесь ты Осеев, и только Осеев. И здесь нет места немецким словам.

- Здесь наше царство, - подтвердила Катя.

- А вы думаете, этот дом вне подозрений? - удивился Максим.

- Думаю, что нет, - начал было Толя. Но Катя перебила его и затараторила:

- Искать нас здесь - всё равно что иголку в стоге сена. Передач мы отсюда почти не ведём. Обойти его весь невозможно - я пробовала, это хуже Критского лабиринта. А ставить на прослушивание - живо вылетят в трубу!

Катя с Максимом поднялись на носки, начертили над головой спираль. Изобразили в лицах, а Катя - даже со свистом, как гестапо вылетает в трубу. И Родников подумал с печальной улыбкой: "Дети, ещё настоящие дети!"

* * *

Толя Родников заканчивал медицинский институт, когда на этого серьёзного и надёжного юношу обратила внимание разведка. Его спешно вызвали, а с ним и молодую жену - только потому, что она была лучшей на своём первом курсе ин-яза. Это случилось буквально на второй день после свадьбы, была радостная весна...

Анатолия приняли в разведшколу без всяких разговоров как с той, так и с другой стороны. Родников знал, на что идёт. И, конечно, меньше всего он хотел впутывать в это свою шальную Катюшу.

Та сама стала проситься. Толя наперебой с представителем разведшколы начал её отговаривать:

- Катя, ты не представляешь, как будет трудно и страшно! Ты просто не выдержишь!

- Катерина, поймите: вас некому будет защитить! Вы с мужем должны будете делать вид, что не знаете друг друга. Ведь в противном случае провались один из вас, другой сразу окажется под сильнейшим подозрением. А вы слишком молоды, чтобы остаться без защиты, и слишком красивы!

- Так это и есть главное моё оружие! Разведчицы и бывают только красивые!

- Ну что ты говоришь, Катюша, опомнись!

- Вы не те фильмы смотрите! У вас в голове сплошная романтика!

- Нет, не сплошная! Я помочь хочу!

- Несерьёзный вы человек, Катюша! Ну ладно, посмотрим, как будете учиться! Приняты условно - и чтобы никому ни слова!

...Родниковы проучились в разведшколе чуть меньше года. Всё это время Толей не могли нахвалиться. И постепенно это отношение распространилось на Катю.

Но всё равно февраль тридцать третьего и известие о том, что учёба кончилась и начинается работа, Катя встретила как первую страницу увлекательного романа...

Они с Толей и Геной Кисельниковым поехали в Германию. Громко сказано - разведчиками. На самом деле они были сменой разведчикам. Шифровали донесения, колдовали с рацией и готовились...

Гену Катя невзлюбила с самого начала и всё время ждала от него какой-нибудь беды. Он и провалился, как дурак, в первую же неделю. Правда, никого не выдал и принял смерть не дрогнув. Катя после этого горько раскаялась...

Глава 15. Боевое крещение

Штольте и Кэтти удалось даже сесть в разных углах предпоследнего вагона. Родниковы очень старались не переглядываться. Молодая женщина в конце концов не выдержала и закрыла глаза, слегка подведённые ради такого дня...

Юная смена советской разведки ехала не просто в контору по найму. Генриху Хрюллеру хоть и было тогда до шефа гестапо как до неба, но, по точным данным, у него имелись крепкие связи с немецкой разведшколой.

* * *

Молодые кадры ценят все. Хрюллер не являлся исключением. Поэтому Штольте без всякого звука устроился в одну из городских больниц.

Чуть сложнее вышло со Штирпицем.

- Герр Хрюллер, - начал он, изобразив открытое лицо, - я мечтаю только об одном: распознавать врагов райха. Смерть им, смерть!

"Обскачет, как пить дать обскачет", - подумал Хрюллер, окидывая колючим взглядом Штирпица, такого молодого и уверенного в себе. Хрюллера просто пугали эти изумрудные глаза.

- Это вы, молодой человек, куда-то не туда обращаетесь! Как я устал от таких вот романтиков! Только со школьной скамьи - а уже женаты!

- Вдовец, - поправил Штирпиц. И эта ненужная ложь тонкой иглой вонзилась в сердце. Плата за то, что нет сил снять кольцо... - Овдовел не так давно. Очень горевал, воспрял только после победы наших на выборах. Бросил институт, примчался из провинции, горю желанием служить райху!

- Ну вот что, молодой человек, - Хрюллер мысленно потирал руки, - сначала вы получите диплом. Так уж и быть, доучивайтесь у нас в Берлине!

Штирпиц долго ругал себя дураком: надо было не чайником прикидываться, а подождать, пока сами предложат... Но вечером его неожиданно вызвала немецкая разведшкола.

* * *

Что до Кэтти, то её судьба была решена в тот самый миг, когда она, лёгкая, румяная с мороза, чуть робеющая, как дебютантка, протянула Хрюллеру свои документы и анкету. Хрюллер смерил её с ног до головы бесцеремонным, оценивающим взглядом и первым делом спросил:

- Замужем?

Выслушав примерно ту же историю, что от Штирпица, Хрюллер подумал: "Везёт мне на вдовцов сегодня!" Осведомился на всякий случай, не знает ли Кэтти некоего Макса Штирпица, бывшего здесь часа два назад.

Кэтти, конечно, сделала невинные голубые глаза и ответила, что никакого Штирпица среди её знакомых нет.

- Ну и прекрасно, - сказал Хрюллер, у которого сразу отлегло от сердца. - А какое у вас образование, фрау Штерн?

- Среднее. Но владею пишущей машинкой, знаю стенографию...

- Ещё раз прекрасно! Знаете что? Хотите быть моим личным секретарём?

И наивная Кэтти кивнула.

* * *

Чуть ли не до тридцати лет Хрюллер (чьё настоящее имя было, кстати, Клаус Фридрих Подлизанцер) торговал на углу сосисками. Делал их его отец, державший Хрюллера в ежовых рукавицах. Сосиски никуда не годились, никто их покупать не хотел. Торговля шла прахом. Подлизанцер-старший нещадно колотил сына.

Когда нацисты подняли свои ядовитые головы, Клаус Фридрих воспрял. В избранность своего народа и свою лично он поверил сразу и безгранично. Рассказывают, будто раз он целый квартал бежал за Мартином Сверманом, размахивая сосиской, брызгая во все стороны кетчупом и вопя как резаный: "Хайль!" Это, может быть, и неправда. Но Подлизанцер, принявший имя Генриха Хрюллера, действительно близко сошёлся со страшным Сверманом и стал его тайным агентом.

...В тот вечер Сверман рассеянно слушал традиционный отчёт, перебирая фотографии сегодняшних соискателей. Два лица привлекли его внимание, две пары светлых глаз глянули в чёрную душу. Бесцеремонно оборвав Хрюллера на полуслове, Сверман потребовал отчёта персонально об этих двоих - Штирпице и Кэтти.

- Ну и болван же вы, Подлизанцер! Такого многообещающего юношу да не пустить в разведшколу! Если его хорошенько обработать - будет чистое золото! Столько пользы принесёт райху! - мысленно Сверман добавил: "И мне лично". - И с этой Штерн шалите - не по себе дерево клоните! Пришлите её ко мне!

- Яволь, - грустно кивнул Хрюллер.

Глава 16. Сюда, только сюда

И всё те же мучительно сладкие мысли кружились в её голове: "Третий год на исходе. Каково-то там моему бедному, моему сладкому, моему ласковому? Он, конечно, не пропадёт, он мне сказывал, что прошёл и не такие испытания... Но неспроста он в тех опасных краях, неспроста его письма отдают мне из рук в руки и тут же просят черкнуть ответ... Не на советской он земле, не для него спокойная жизнь. Понимаю, сама такая. А всё-таки глупое моё сердце болит, - с нежностью думала девушка. - Где-то ты теперь, Ика-Икочка, опять работаешь дни и ночи напролёт, а приласкать тебя некому..."

На этом месте Катины размышления были прерваны осторожным стуком в дверь. Девушка вздрогнула, подлетела к порогу, сначала отворила, а потом уже спросила, как выдохнула:

- Ика, ты?.. Сильно тебя там обижали?

И хотя Рихарда никто и не думал обижать, слова эти пали ему на самое сердце. И ресницы его подняли ветер, чтобы скрыть влажный блеск глаз, и он шагнул к Кате и склонил перед ней голову.

А Катя притянула его к себе, поцеловала в маковку и увела за свою дверь...

* * *

Ика, прямо с вокзала прилетев в Нижний Кисловский в этот ледяной и мрачный февральский вечер, до самого рассвета просидел рядом с Катей на диване, не выпуская её рук. Не позволил ей даже чаю поставить, ибо её присутствие согревало его гораздо лучше. Да она и сама не могла на него наглядеться. Он вернулся настоящим воином, строгим в сознании силы. И не загар, не ставшие волнистыми волосы так изменили лицо. Просто Рихард перешёл рубеж, став Рэмзи, а не только Икой...

И обретя Катю. Та изменилась мало: может, чуть запали щёки да глаза стали больше, глубже...

В этих глазах Ика счастлив был утонуть. Он перезабыл все слова, кроме самых ласковых русских - оттуда, из детства... Катя тихо смеялась, её ответный шёпот касался Икина слуха, полураспустившаяся коса - его щеки, а горячая рука - когда-то раненого колена, мечтая забрать даже ту боль, которая давно прошла. И Ика не смог бы сказать, какое из ощущений нежнее, где кончается одно и начинается другое - это была единая волна блаженства... И если многие на его месте сказали бы: "Ты моя!" - Ика говорил: "Я твой!"

...Может, и не стоило им соединять свои судьбы. Но у Кати с Икой жила в душах солнечная вера: настанут такие дни, когда им уже не надо будет разлучаться!

На другой день они поженились без всякого шума. Катя хоть весточку послала родным в Петрозаводск, а Ика не мог и этого. Зато рано утром он доложился Берзинь, получил от него "добро" на отдых и благословение на брак. И три месяца Рихард с Катей были счастливы, как только можно быть счастливыми в этом мире. Но - только три месяца!..

Если молодую смену приходилось готовить спешно, то со старыми кадрами Ян Карлович затевал дела небывалые...

Глава 17. По кругам ада

Сверман, который вроде как собрался домой, встал вместо этого за спиной секретарши и спросил небрежно:

- Что жуёте, фрау Кэтти?

Её рука дрогнула. Кэтти вдруг всей кожей ощутила, как жжёт её взгляд шефа. Она так и вцепилась в край стола...

Позор или смерть.

За одну страшную секунду Кэтти приняла решение. И когда руки Свермана легли ей на плечи, она сказала еле слышно:

- Грешно нам, герр райхсляйтер!

- Я тебе не райхсляйтер, а просто Мартин. И вообще, если нельзя, но очень хочется, то можно, Кэтти!

- О, дайте мне день сроку, один только день! Ведь я никак не ждала...

- Хорошо, Кэтти. Но помни: или "да", или вылетаешь с работы со всеми вытекающими. Ты слишком много знаешь. И мне будет очень жаль, если придётся это сделать... Ну, до завтра, Кэтти!

- До завтра, - шепнули её пересохшие губы. И, сделав над собой невероятное усилие, молодая женщина добавила: - Мартин.

* * *

Длинная тень Петера Штольте метнулась в полумраке замка Эльсинор. Так окрестил их явку Штирпиц. Его самого не было, ушёл в разведшколу.

Молодой врач протянул было руки, чтобы обнять жену.

Но неожиданно для него и для самой себя Кэтти вдруг простонала:

- Ты меня лучше не трогай - я отравлена. Отравил меня Сверман бесстыдными своими взглядами и речами...

Петер сжал кулаки. В глазах его, обычно ясных и спокойных, зажёгся безумный огонь.

Таким Кэтти никогда ещё его не видела.

- Я убью его! - вскричал Петер. Но тут же прибавил совсем другим тоном: - Убил бы, если бы мог... Хочешь, я тебя домой отправлю?

- Ну вот ещё! Если дома меня расстреляют - это будет только справедливо!

В следующую секунду Кэтти уже рыдала в объятиях Петера:

- Всё равно твоя навеки...

* * *

Прошло два дня. Хрюллер, до которого вечно доходило как до жирафа, наконец высидел дьявольски хитрый план: выдать Кэтти замуж фиктивным браком.

- Ох, странный вы, Подлизанцер! - молвил, выслушав его, Сверман. - Но ваша смелость мне нравится! Хорошо придумано, Хрюллер!

Тот обрадовался было, но тут же получил целый ушат холодной воды за шиворот:

- И нет кандидатуры лучше Штирпица. Он молод, хорош собой, если уж выбирать между ним и мной - все сразу заткнутся насчёт Кэтти. И потом, Макс Штирпиц предан мне безгранично!

Хрюллеру хотелось крикнуть: "Я тоже!" Стукнуться головой об стену, разбить чернильницу...

* * *

- Слушайте, Штирпиц, - как всегда, с порога начал Сверман, - вы имели счастье познакомиться с моим секретарём Кэтти Штерн, и я заметил, как вы на неё смотрите.

Штирпиц так и похолодел весь.

- Я вас не осуждаю, - продолжал Сверман сладким-пресладким голосом. - Вы оба молоды, хороши собой, оба уже пережили потерю любви... Одна только служба Отечеству не может стать счастьем. Вы заслужили и личное блаженство! С Кэтти я переговорил, она согласна. Свадьбу можно играть хоть завтра.

Штирпиц поймал себя на том, что глаза у него стали круглые-круглые, как у совы. Сверман расхохотался и спросил уже обычным своим голосом:

- Ничего комедия, а, Штирпиц? Только помните, что комедия комедией и останется. Ваш брак будет фиктивным, а всё остальное вас не касается. Так надо. Поняли?

Глава 18. Вербы над Влтавой

Увидев Иржи и Младу с добычей, на них накинулись тётки и бабки:

- Ах вы разбойники - губите природу! Мало тебе, Ирка, что сам хулиган - во что ты барышню превратил? В грязную обезьянку! Зачем ты её подбиваешь на каверзы?

- Это я его подбила, - неожиданно твёрдо сказала Млада. И, пользуясь всеобщим замешательством, увела брата домой.

* * *

Удивив и обрадовав мам цветами, ребята спрятались за шкаф, в свой излюбленный тайник. Это Иржи позвал туда Младу, чтобы спросить:

- Зачем ты это сказала, Младушка?

- Как зачем? Чтобы тебя не наказали, Иржик!

Он хотел ответить сестрёнке что-нибудь такое в стиле настоящих знаменитых путешественников: "Жму твою руку, товарищ, но я не стою таких жертв". Но вместо этого Иржи безмолвно, неловко и несмело погладил девочку по голове...

* * *

Наташа Осеева прислушивалась к чему-то в себе. "Окажись ты девочкой! - просила она горячо. - Назову тебя Надеждой!"

Часть третья. Лунный девичник

Глава 19. Холодная звезда

И, кажется, этот день настал! В сентябре 1933 года в изнывавшую от скуки немецкую колонию упала с неба звезда. Звезда сверкающая, всеведущая, холодная и весёлая, всем равно светящая, носящая почему-то фамилию Зоргфальт, хотя правильнее было бы Зоргенфрай - свободный от забот. Ведь всё удаётся этому синеокому красавцу журналисту, одним взмахом ресниц он может весь мир повергнуть к своим ногам... Во всяком случае, фрёйлейн Эмме стоило один раз его увидеть, чтобы сойти с ума. И благословить свою захудалую должность. Ведь у корреспондента Зоргфальта полно дел в посольстве и ему не миновать секретарского стола...

* * *

Считанные люди в Токио знали, что звезда на самом деле красная, и догадывались, каково советскому разведчику Рэмзи быть "любимцем нацистской прессы" и душой общества. Никому, никогда не поведал бы он своей печали. Просто не считал себя вправе, раз стоял во главе организации. Создавал её с нуля, развёртывал в стране, где каждый иностранец по определению считается шпионом. Зоргфальт и его соратники два года вживались в легенду.

Здесь, в Токио, с Рэмзи работали и те, кто был с ним в Шанхае: собрат по перу японец Ходзуми Оцаки, радист Макс Клаузе и жена его Анна, связная. И другие, найденные Берзинь в самых разных концах света: ещё один журналист Бранко Вучелич - в многострадальной Югославии, художник Ётоку Мияки - аж в Америке. Климат родной Японии смертью грозил ему с его чахоткой... Вот люди, которых Рихард действительно любит и уважает - и таких много во всём мире!..

Перед тем, как ехать в Токио, Зоргфальт месяца четыре провёл в Берлине. Не с улицы же являться в посольство! Бывал и в Эльсиноре, и трое ребят-комсомольцев отправляли его сообщения. Настоящих имён этих ребят Рихард не знал. Но навсегда запомнил три пары огромных глаз и тени под ними. Нет, эти трое уже старше, чем был он, Ика, в августе четырнадцатого. Всё равно: такая смена дорогого стоит!

* * *

Но приходится общаться и с теми, кого не меньше. С теми, кто, сознательно или нет, служит злу. На секунду вспомнилась Христина. Он встретил её недавно на берлинской улице под руку с каким-то не-разбери-поймёшь-фюрером. Рожа у него была зверская, а у Христины лицо так и светилось... Рихарда она не узнала.

Другое дело, например, эта маленькая Эмма - не виновата же она, что получила такое дурацкое воспитание, состоящее из романов, кружев и майн либер Августина! Сердечко-то у неё доброе, жаль, что не удастся сделать её сознательной союзницей. Она же, бедная, тем и выстрелит, чем её зарядят, так и пойдёт звонить на весь свет: "А доктор Зоргфальт сказал, что вся правда - в Советском Союзе!" Представляете картину? Нет, такое несчастное существо может помочь лишь само того не зная...

Только Рихард клянётся, что ни одной минуты не будет играть с ней в любовь, как и с кем бы то ни было!

* * *

Хорошо давать такие клятвы, когда совершенно излишне их нарушать! Знай Зоргфальт всю правду про Эльсинор - он был бы в ужасе, но не осудил бы Кэтти. Сам он идёт по другому пути, оправдавшему себя в Шанхае и уже приносящему плоды здесь. Посольские видят Рихарда именно таким, каким он хочет быть в их глазах. Человеком, которого никак не заподозришь в желании втереться в доверие и что-то выведать. Ему это просто ни к чему. Он сам знает столько, что никому и не снилось. Но совсем этим не похваляется. Наоборот, щедро снабжает информацией всех и каждого, кто в ней нуждается. Именно поэтому в ответ все рассказывают Зоргфальту что сами знают...

Слуги Зла не подозревают, что под видом цветущих веток с древа познания Зоргфальт посылает в них, а через них - туда, в Берлин, отравленные стрелы. Информацию, подводящую к таким выводам, которые послужили бы главной цели организации "Рэмзи". Поссорить Германию с Японией. Не дать им выступить единым фронтом против Страны Советов! Такие же стрелы, пущенные рукой Ходзуми Оцаки, разят правительство страны Ямато. Страна-то разведчику родная, а правительство - совсем нет! И яд на стрелах должен быть высшего качества - приготовленным из полуправды...

* * *

Штирпиц по-прежнему запрещал себе писать домой и Наташе не велел передавать ему крылатки. Только от связного узнал, что с ноября тридцать третьего существует на свете Надежда Максимовна Осеева...

Глава 20. Страшный суд

- Конечно, мы будем и впредь настойчиво проводить политику мира и добиваться улучшения отношений с Японией, ибо мы хотим этих отношений. Но не всё здесь зависит от нас. Поэтому мы должны вместе с тем принять все меры к тому, чтобы оградить нашу страну от неожиданностей и быть готовыми к её защите от нападения.

А те, которые попытаются напасть на нашу страну - получат сокрушительный отпор, чтобы впредь не повадно было им совать своё свиное рыло в наш советский огород.

* * *

- К доске пойдёт... Эх, надо бы Гарамунда вызвать, да его сегодня нет!

- Как это нет, когда вот он сидит!

- А почему тогда так тихо? В каком это лесу сдох медведь? Гарамунд, да вы даже не слышите, что говорят про вас! Идите к доске!

Иржи повиновался. Вид у него был такой, словно он шёл на казнь.

- Пишите. Всё, чего я жажду...

Рука Иржи, как во сне, вывела на доске: "Всё, чего я жажду - утопиться во Влтаве". К чести его, без единой ошибки.

- Ну, знаете! Вы, по-моему, нездоровы! Идите домой, к доктору Калине!

Иржи ушёл не прощаясь, по-прежнему ни на кого не глядя.

* * *

Млада ничего не понимала. Вчера вечером её досрочно отправили спать, а сами долго шептались на кухне, и кто-то плакал... Сегодня всем тоже было явно не до Млады, и её отправили гулять. Но какие прогулки без Иржи? Только прячься, чтоб не обидели...

Млада осторожно выглянула из-за дерева и вдруг увидела брата. Стрелой полетела она навстречу:

- Иржик! Ой, ты чего такой?..

Иржи встретил её янтарный взгляд и понял, что солгать ей не сможет.

- Папу моего с фабрики выгнали.

- За что? - Млада была поражена.

- А ни за что. Ему слишком многие завидуют, потому что он идёт в гору... точнее, шёл. Ну и возвели на него какую-то напраслину...

- А директор им поверил?

- Ох, он-то и есть самая большая скотина во всей этой истории! Он ведь скорее удавится, чем прибавит папе лишний геллер. К тому же он знает, что никакими деньгами не отучит папу заступаться за обиженных. В общем, обрадовался удобному случаю...

- А если ему объяснить, что он поступил нехорошо? - Млада поняла далеко не всё. - Если я его очень-очень попрошу?

- Станет он тебя слушать! С такими не то что разговаривать - таких вешать надо! Высоко и коротко, вот!

- Ой...

- Вот порешу его и уеду в Америку, там заработаю...

- Иржик, зачем такие страсти? Я всё-таки пойду и скажу ему...

- Вот свет клином сошёлся! Ну ладно, попробуй! Я с тобой, чтобы не дать в обиду!

* * *

- Пан директор, там вас спрашивает какой-то парень и с ним девчонка-малявка! Что им надо - не говорят...

- Вот ещё на мою голову! Ну ладно, пусть войдут!.. Что вам надо?

- Мы за Павла Гарамунда просить... - начала было девочка.

- Пустой номер, детки! Шли бы вы отсюда подобру-поздорову!

"А я что говорил?" - сказал сестрёнке взгляд Иржи, и брат увёл Младу. Она не плакала, только глядела через плечо на фабриканта огромными, лихорадочно блестевшими глазами. На пороге Иржи украдкой показал директору кулак.

Хлопнула дверь, и фабрикант тут же забыл о незваных гостях.

* * *

Но ночью он вдруг проснулся и долго не мог понять, откуда взялась охватившая его смутная тревога. Внезапно в памяти всплыли два лица. Одно мальчишеское, но до поры повзрослевшее, освещённое мрачным огнём. Другое детское - нет, уже девичье, бесконечно печальное и бесконечно изумлённое.

"Жаль, что я не торгую картинами, - мелькнула у директора фабрики странная мысль. - А то приделать бы этим детям Гарамунда крылья - и готовы два ангела на Страшном суде. "Ты, грешник, и как ты можешь такое творить, я на небесах и понять не могу! Неужели ты не исправишь содеянное?" - вот о чём вопрошает младший ангел. А старший готов уже сам покарать грешника, минуя высшее правосудие...

И подумать только, что такие небесные страсти - всего-то из-за меня! Что я такого сделал ужасного, что вы, гадкие дети, впервые за долгие годы не даёте мне уснуть? Много вас таких в напёрстке танцевало, чем вы-то особенные?

Впрочем, у вас и папаша особенный! Никто никогда так на меня не работал! Может, и стоило пожертвовать энной суммой денег, чтобы его поощрить? Характер у него, конечно, нелёгкий, но как я мог поверить, что он испортил оборудование?"

* * *

Семья Гарамундов встретила невесёлое утро - второе в череде бесконечных безрадостных дней. Иржи бросал школу за месяц до окончания. И вместе с отцом собирался обходить Прагу в поисках работы.

Но им не дали никуда уйти. Пришли от бывшего хозяина и сообщили, что Павла возвращают на работу и даже слегка повышают зарплату. У всех, кто это слышал, глаза стали круглыми, только Млада с тихим торжеством поглядела на Иржи...

Ребята так никогда и не признались. Но с той поры Иржи уже не смел брать Младу под покровительство... Ей было тогда шесть лет.

* * *

Соседки так и не успели подразнить Иржи золотой медалью "милого мальчика Мирека Зинзелки". Когда Мирек окончил школу, Иржи уже год как не было в Праге...

Глава 21. Хозяйка озера

Чтобы всё успеть, вставал Рихард очень рано, а ложился далеко за полночь.

И только тогда, в краткие минуты между явью и сном, позволял себе побыть собой, оставить до завтра текущие дела и полететь мысленно к самым дорогим людям.

Мама всё ещё там, во вражеской столице, Тельман в тюрьме - выручит ли их кто-нибудь и когда-нибудь? "Рэмзийцы", как и сам Зоргфальт, ходят по канату, Старик там, далеко держит руку на пульсе...

А Катя? Как и за неё не волноваться, когда она ждёт его ребёнка, носит под сердцем, может быть, ещё одну Катюшу - русалочку? Первая Катюша видится сейчас Ике именно русалкой - по грудь в воде, с белыми лилиями в косах... Полно, было это или приснилось и сейчас продолжает сниться?..

* * *

Это было - после двух лет в Японии Рихарду удалось навестить Родину, вызвали его на инструктаж... Катя тогда как увидела любимого - так только руками всплеснула:

- Ика, ну так нельзя! Совсем ни на что перевёлся - просто больно смотреть! Ну да всё пройдёт - я уж постараюсь... Первым делом покормлю!

Она сделала не очень решительное движение уйти на кухню, но Ика не отпустил её от себя. И сплелись их руки, и встретились их губы, и удар в удар забились их сердца...

...Этой ночью, первой ночью дома, Ика спал тревожным сном, по телу его время от времени тягучей волной проходила дрожь. Шанхай дался не столь дорого - всё-таки там была стажировка, хоть и небесполезная. Настоящая миссия Рэмзи, настоящая боль его началась в 1933 году.

Мировое Зло, как железные опилки, притягивается к одному центру ненависти. Когда двое из эльсинорских комсомольцев оказались в высоких хоромах у Свермана, они в числе прочих подтверждали: троцкистские организации за границей чем дальше, тем больше превращаются в филиалы вражеских разведок.

Тревожнее и тревожнее становится на белом свете. И пусть Центр назначил срок дальнейшего пребывания Зоргфальта в Японии - три года, цифра эта писана вилами по воде.

Но доколе боль не покинет его сердца - дотоле будет отзываться и в сердце Кати. Она в ту ночь вообще почти не спала - обнимала Ику, старалась успокоить и при этом не разбудить...

* * *

И вышло по её. Три недели лета - три недели счастья... Один сказочный день на лесном озере... Катя с Икой тогда долго плутали по лесным чащобам и вдруг вышли на берег этого потаённого озерка, маленького, ласкового... Катя хлопнула себя по щеке:

- Убить меня мало! Я ж не взяла в чём купаться!

Ика отозвался, глядя не на неё, а на воду:

- Попробуют только тебя тронуть! А вода такая, что я бы в неё кинулся прямо как есть...

- Да ну тебя! - тихо рассмеялась Катя. И они обменялись понимающим взглядом - и оба его не выдержали, опустили глаза... И повернулись друг к другу спиной, и снова взглянули друг на друга только тогда, когда первозданная красота стихии приняла в свои объятия первозданную красоту их обоих.

Вот тогда Ика убедился, что Катя русалка, настоящая русалка и что оба они сейчас в сказке. Ему хотелось всю её, Катюшу, оплести кувшинками - белоснежными звёздами на змеях стеблей. Да она не позволила: жаль губить красоту... Но две, уже сорванные, лилии в мокрые косы приняла... Да, до этого дня Ика с Катей просто не знали друг друга! Зато теперь их смех летел к небесам вместе с тучами брызг, влюблённые ловили друг друга, менялись безумными поцелуями и были счастливы, как первые люди в раю... Одни в целом свете - укрыла их от него высокая трава, когда они снова оказались на берегу...

...Катя положила руку Рихарда себе на живот:

- Ика... Изумительный мой... Мне бы хотелось, чтобы именно сегодня...

- Понимаю, родная моя... Я думаю, у нас непременно будет девчурка.

- Откуда такая уверенность?

- Как откуда? Ты же хозяйка озера!..

* * *

Ика вспоминал это, засыпая, как вся страна Ямато, на полу за бумажными стенами, и лицо его пылало: "Неужели меня что-то ещё может смутить? Ведь каждый день с чистыми глазами говорю ужасные вещи... Да, будь сейчас другие времена - ни за что не избрал бы профессию разведчика!"

А Катя отточенными движениями собирала прибор. Пальцы действовали на автомате, а глядела она словно внутрь себя...

...И с такой же любовью возились с железками, только большими, воплощающими силу, Иржи Гарамунд и Мирек Зинзелка на двух разных заводах своей страны.

Глава 22. Грустная песня в душу запала...

Настоящая-то радость ждёт его там, далеко, дома - вот только почему именно сегодня с таким трудом в неё верится? Может, из-за той грустной, грустной песни, которую поёт для всей компании чудесный голос девушки-японки? В детстве Ика слышал от мамы о птице, вещающей горе...

Рихард заслушался, засмотрелся... А тоненькая Ханако Акаи вся подалась вперёд. Взгляд её был прикован к лицу виновника торжества, и к нему одному летела её песня, выливаясь из самой глубины сердца. За все двадцать четыре года нелёгкой девичьей жизни он был первым, кто взглянул на Ханако не как на красивую игрушку, вплетённую в гирлянду экзотики, но как на человека, который тоже, как все, может страдать...

* * *

Когда смолкла песня, Рихард встал с места и без слов поклонился певице, чего не полагалось ни по какому этикету. Ханако ответила ему настоящей, не заученной, улыбкой. На душе у неё было легко, она знала, что сейчас ей не грозят ни пошлые комплименты, ни откровенные приставания. До сих пор ей удавалось, замкнувшись в гордой холодности, отбивать все атаки. Не находилось охотников возиться с "принцессой Недотрогой", когда можно было без труда отхватить себе какую-нибудь не менее красивую и более сговорчивую... Но неизвестно, на сколько хватило бы Ханако этого везения. И сейчас она возблагодарила небеса за то, что смогла продержаться до этого дня.

В один миг судьба Ханако была решена, как в своё время судьба Эммы. Но если маленькая фрёйлейн влюбилась в общем-то со скуки, в первые попавшиеся прекрасные глаза, то горькая певица чувствовала себя так, словно её выкупили из рабства. Она готова была умереть за своего спасителя, хотя пока не знала даже его имени...

...А Эльсинор - уже первичная партийная организация.

* * *

Стряхнув с себя оцепенение, Рихард снова повёл вечер своим чередом. Как всегда, сам он больше делал вид, что пьёт, зато посольским подливал всё время и вызывал их на откровенность. Слуги Зла веселились от души. Правда, сначала компания чуть не перессорилась. Все мужчины хором просили виновника торжества пригласить к столу так его впечатлившую птицу-певицу, а дамы злились, но недолго. Ханако убежала и больше не показывалась, а Рихард, из своих соображений, не стал её разыскивать.

Глава 23. Верните мне сказку!

Сказать по правде, Эмме было совсем не до работы. С той минуты, как на её глазах Рихард поклонился этой цыганке в кимоно, маленькая фрёйлейн чувствовала себя совсем больной. Поступок красавца доктора она восприняла как измену. Да, он не давал ей никаких клятв. Более того, ни разу не вышел из границ простой вежливости. Зато до вчерашнего вечера не мешал грезить о счастье...

Промучившись этими мыслями целую ночь до рассвета, наутро Эмма всё-таки явилась на работу. Жестокое любопытство влекло её поглядеть, с какими глазами предстанет перед ней неверный...

Разумеется, с такими же, как и всегда. Пьянящими холодным огнём, выражающими готовность как ни в чём не бывало продолжать бесконечную, ни к чему не ведущую игру взглядами и словами... Нет, с неё хватит!

* * *

Зоргфальт мог быть собой доволен: посольские в своих же интересах допустили его почти в святая святых. "Пить надо меньше!" - наставительно думает Рихард по их адресу. С удовольствием ворошит бумаги, перекидывается словами с Эммой... Но хорошего настроения хватает ненадолго. Слишком уж, судя по бумагам, невкусная каша заваривается...

Блуждая мысленно по лабиринтам вражеских козней, Рихард не заметил, как исчезла Эмма. А она караулила его в тёмном коридоре, полная безумной решимости. Ждать пришлось долго, но всё равно Эмме не хватило времени обдумать, что и как она скажет и сделает. Впрочем, это оказалось излишним. Стоило Рихарду выйти наконец в коридор, как неведомая и недобрая сила бросила её к нему навстречу. Заставила повиснуть у него на шее, хоть и был он намного её выше...

...А Кэтти, фрау Штирпиц, готова была спрятаться в свою пишущую машинку, когда слышала шаги Свермана.

* * *

- Рихард, желанный мой... пойми... больше не могу... без тебя... вся твоя... будь сегодня... со мной... до рассвета... - она целовала его куда придётся, а с последним словом впилась в самые уста.

Искушение было сильное, в Ике загорелась вся кровь. И Эмма, у которой ноги подкашивались, могла бы упасть вместе с ним. Но ей перестало хватать воздуха, и она оторвалась от Икиных губ, заскользила к его ногам, обессиленная, в ужасе от содеянного... Только тогда Рихард, вынужденный подхватить маленькую фрёйлейн, смог отстранить её от себя - мягко, но решительно:

- Эмма, прошу вас, выслушайте меня! Я к вам очень хорошо отношусь, я дорожу нашей дружбой - но принять ваших бесценных даров не могу, ибо сердце моё несвободно. Она ждёт меня там, на Родине, не знаю, будем ли мы вместе когда-нибудь, я принёс ей много горя, мало радости и искупить это могу только вечной верностью!.. - сами пришли к нему единственно нужные слова.

- Рихард, вы святой! - молвила Эмма после долгого молчания. - Как я могла... Если бы я знала... Ведь испытала на себе, что такая любовь есть высшее счастье, это дьявол нашептал мне пожелать большего, мне самой так за себя стыдно, сможете ли вы меня простить? Об этом одном я теперь молю вас - верните мне ясную душу, позвольте обожать вас по-прежнему, как вы обожаете её...

- Дитя моё, это я перед вами виноват! Мне жаль будет, если из-за меня даром пройдёт ваша молодость! Желаю вам найти человека по мысли, который, в отличие от меня, сможет ответить вам взаимностью!

- Не верю, что есть такой, но вас хочу предупредить: берегитесь сетей этой жёлтой колдуньи из "Золота Рейна"! Она вас так и приворожит своими песнями, если вы ей позволите продолжать как начала!

- Это вряд ли. Просто та песня была созвучна моим мыслям о ней...

* * *

Эмма верила Рихарду, потому что хотела верить. И, бережно храня его великую тайну, продолжала надеяться. Идеал далеко. А она, Эмма, всегда рядом, и её молчаливое обожание посильнее японских песен...

К Эмме вернулась ясность души, и она была счастлива.

Глава 24. Солнце встаёт на западе

Тщетно толстый немец доказывал этому живому воплощению страны Ямато:

- Ну чего тебе ещё надо? Слава есть, деньги есть - большой и чистой любви захотелось? Можешь успокоиться, никогда твой Рихард Львиное Сердце на тебе не женится - знаешь, сколько у него, с его-то глазищами, таких, как ты?

- Мне это всё равно, - спокойно ответила Ханако. Повернулась и ушла, не попросив даже расчёта.

* * *

Голос её запал Рихарду в душу. И сумел он выкроить время, чтобы прийти в "Золото Рейна" одному. И снова Ханако пела только для него. А потом сидела с ним рядом, по приглашению глазами. И сама не заметила, как рассказала Рихарду всю свою жизнь.

Зоргфальт слушал не перебивая эту первую в жизни Ханако исповедь, и сердце у него щемило. А когда она замолчала, он только и сказал:

- Уходить вам надо. И всерьёз учиться петь. Я помогу...

* * *

- Удивительно на вас глядеть, Ханако. Видно, что отдохнули - а глаза всё равно грустные...

- Чувствую свою бесполезность, Ика-сан. Благодарить вас нечем...

- Как? А песни?

- Песни мои - сплошные слёзы, я других не знаю. Видно, нет на этом свете счастья...

Рихард испытующе взглянул на неё:

- А если я вам скажу, что есть? Что есть такая страна, где честному труженику не приходится выбирать между нищетой и позором?

- Я вам верю, Ика-сан. Только скажите, как она называется!

- Народ Ямато зовёт её Сорен. И всякое рассказывают про неё, но вы не слушайте.

Ханако молча кивнула, не сводя с него зачарованных глаз.

...Выслушав длинный, длинный рассказ, она только и спросила:

- Ика-сан, отчего же вы здесь, а не там?

- Так я служу Родине. Тем, кто угнетает свой народ, мало крови и слёз таких, как вы, Ханако. Они точат зубы на нас, свободных. А мы должны же знать наперёд их планы...

Помолчав, Ханако промолвила очень тихо, но твёрдо:

- Я никому не скажу.

- Я знаю, хорошая вы моя, Ханако Акаи - красного цветка дитя! Вы не только не повредите, но можете даже помочь.

- Я? Каким образом?

- Просто посторожить на улице, когда я попрошу.

- И петь, чтобы отвлечь!

- Умница! Так что не берите ничего в голову - вы отныне мой штатный сотрудник. А когда минует опасность, вы увидите Сорен вместе со мной.

- А потом вернусь и всем расскажу!

- Да, к тому времени за это, может быть, уже не будут убивать на месте... И тогда я вам это разрешу. А пока... - Ика помолчал, чувствуя, как щёки заливает краска. - Есть ещё одно, Ханако. Про нас с вами думают - ну, сами знаете... Но пусть лучше думают всякие пакости, чем заподозрят вас в причастности к Делу.

Пальцы девушки в его руке были холодными, и кивнула она без кровинки в лице. Но даже в этот миг Икины глаза не открылись...

...Был Третий Интернационал, в который он не мог привести птицу-певицу. Был и Четвёртый, троцкистский, и с него не сводил глаз Эльсинор...

* * *

Слухам о Рихарде и принцессе Недотроге не верила только Эмма. Да Катя, увидев их вместе во время нечастых, но долгих встреч, поглядела бы с нежностью и болью... Тёмные глаза Ханако незримо пили Икину печаль. Путь его лежал перед птицей-певицей будто на ладони, видела она как живую и Катю. И не желала ей зла.

Глава 25. Дитя и зверь

В те апрельские дни он особенно ждал вестей из дома. И его тревоги и надежды делила с ним Ханако.

- Зайдите перед Шанхаем, - просила она, - если, конечно, сможете. У меня кое-что будет для вас, вернее, для маленького.

Подарок она приготовила просто царский. Того самого зверя: "А я лапкой тянусь - стекло..." Или, по крайней мере, такого же. Своими руками она вышила ленточку ему на шею - пожелания, сердечки... Правда, уронила на рукоделие пару слезинок и имя "Ика" не переставала шептать...

* * *

Уже закончив эту работу, Ханако прождала Рихарда не день и не два, ничуть, впрочем, не волнуясь. Но пришёл такой вечер, когда в ней ниоткуда возникла уверенность: нечего ждать, надо самой идти к нему...

Птица-певица скользнула в ночь, так и не выпустив из рук зверюшку. Прошла много запутанных улиц. Невидимкой проскользнула вдоль глинобитной стены, отделявшей дом Зоргфальта от полицейского участка. Поднялась на террасу - и увидела, что Ика сидит за рабочим столом, бессильно уронив голову на руки.

Бросив зверюшку, Ханако тенью метнулась в полуоткрытую дверь. На ходу одним рывком выдернула из причёски все длиннущие шпильки, которыми и поранить можно. И склонила голову ему на плечо, всего Ику накрыв волной своих чёрных волос, и обняла одной рукой...

И его как обожгло: "Дочка... Богоданная..." - хоть он в Бога и не верил, а вспомнилось самое то слово, слышанное где-то вечность тому назад... Ибо Ика уже успел побывать в Шанхае. И там узнал страшное.

В далёкой Москве Катя родила мёртвого ребёнка. Хоть сама она, слава Богу, будет жить! Просто глупо всё получилось: задумалась, споткнулась... А ведь считанные дни оставались до разрешения, скорее всего, благополучного... Ике неотступно думалось: это потому, что не было его рядом. Он успел сто раз припомнить, как сказал тогда Эмме: "Я принёс ей много горя, мало радости и искупить это могу только вечной верностью!.." Тогда-то в душе его были лишь светлые надежды, и он сам удивился, что так сказалось. Может, Ханако навеяла своими грустными песнями? Но сейчас она и спасла! Дочка... Богоданная...

...Наташа Осеева уже двоих растила без отца. Надюшка была - вылитый Максим...

* * *

В этот страшный вечер Рихард и птица-певица, не сговариваясь, перешли по-товарищески на "ты". И до рассвета просидела она подле него, утешая не словами, но взглядом и касанием рук...

Ушла она чуть раньше Ики и провожать себя запретила: ей хотелось незаметно унести зверюшку...

Только дома птица-певица позволила себе выплакаться, упав ничком на постель и уткнувшись в мягкую шкурку зверя...

Она бы плакала ещё горше, если бы могла знать: несчастье с Катей случилось в тот самый день, в тот самый час, когда её, Ханако, слезинки, пролитые о себе, упали на ленточку... Птица-певица была не из тех, кто считает такие совпадения случайными. Она бы твёрдо уверовала в то, что вещает горе и приносит несчастье, как ни старается забывать о себе и жить на благо другим...

Но было и ещё одно. Перед тем, как упасть, Катя увидела прямо перед собой чёрную рожу с бакенбардами.

* * *

Сталин на Пленуме ЦК ВКП(б), февраль-март 1937 года:

- Даже однотипные буржуазные государства ведут друг против друга шпионско-диверсионную и подрывную работу. Почему капиталистические, тем более фашистские страны должны щадить СССР, пролетарское государство? Не вернее ли будет предположить, что против СССР они будут вести такую работу в два и в три раза больше? Именно поэтому мы должны покончить с политической беспечностью.

Троцкизм после 1930 года из политического течения в рабочем движении превратился в прямую агентуру империалистических разведок. Четвёртый (троцкистский) Интернационал стал филиалом фашистской разведки. Выступая в Париже 26 января 1937 года, Черчилль открыто заявил: ему из достоверных источников известно, что деятельность троцкистов финансируется германскими фашистами.

Чем сильнее мы становимся, тем больше объединяются против нас.

Часть четвёртая. Проверка на прочность

Глава 26. Неизбежное

Юноша рывком захлопнул тетрадь и обвёл взглядом будущих однокурсников. Скучные люди, либо зубрилы, либо будущие карьеристы. Попадались девицы, некрасивые, прилизанные, без малейшей надежды что-нибудь когда-нибудь кому-нибудь продать и тем более выйти замуж. Ну и тощища!

* * *

Нет, не всё ещё потеряно! Молнии, что восемнадцать лет назад поселились в чёрных глазах, осветили в углу, на самом краешке банкетки, интересного человека. Белокурый юноша с книгой в руке. Лицо серьёзное, отрешённое от мира, глаз не видно - опущены на страницу... Экономическую географию так не читают!

Парень легко спрыгнул с подоконника, подошёл к ровеснику:

- Тоже мечтаешь о дальних странах?

Белокурый заставил себя поднять глаза. Бездонные, как само небо, а душу в них видно до самого дна...

Молнии поубавили сверкания:

- Извини, что помешал тебе...

- Ничего. Какой смысл перечитывать в восьмой раз то, что никогда не сбудется?

- Вот это ты зря! Всё сбудется, надо только верить!

- Хотелось бы, да не верится!

- Зря. А что ты читаешь?

- "Семь лет в Южной Африке".

- Отличная книга! Я её тоже читал раз двадцать. Нам с тобой по пути! Будем знакомы: Иржи.

- Очень приятно, Мирослав.

"Мирек", - мысленно поправил нового знакомого Иржи.

Вслух он сказал:

- Рад познакомиться. Тебе сколько лет?

- В декабре будет восемнадцать.

- Мне в июне стукнуло. Тоже после школы работал?

- Да, три года на механическом заводе.

- А я - целых четыре! Трудно было?

- Как тебе сказать... Во всяком случае, интересно.

- Мне тоже нравилось, хоть я тысячу раз всё проклинал, когда не ладилось... Эх, и чего нас сюда занесло?..

- Мне родители сказали: мол, твои железки неперспективные, иди, Мирек, в торговлю... От армии всё равно никуда не денешься, но раз уж столько лет зарабатывал на высшее образование...

- И ты послушался? - возмутился Иржи.

- А что мне оставалось делать? Они ведь правы... - глаза у Мирека стали вдруг несчастные-несчастные.

- Извини. Нам обоим не повезло. Я-то сдавал в политех, но одного балла не добрал. Такое было состояние - хоть в воду головой... Сказал себе - в армии тосковать не дадут. Но мои и слушать не хотели. Как начали: не упускай такой случай, поступи, Ирка, абы куда...

- И ты послушался? - с печальной, но ласковой улыбкой передразнил Мирек.

- А что мне оставалось делать? - отпарировал Иржи. И они оба рассмеялись. - Ничего, всё к лучшему, могли бы и не встретиться... Ты ведь, по-моему, не пражанин?

- Да, я из Карловых Вар.

- С горячих источников? Здорово!

Про себя Иржи подумал: "Конечно, это не тот "милый мальчик Мирек Зинзелка", которого столько лет тыкали мне в нос. Мало там Миреков, что ли?"

- Да, я люблю свой город. А ты, Иржи, местный, наверное?

- Угадал! Я в Стобашенной родился, в Стобашенной, видно, и умру...

- По-моему, ты никогда не умрёшь - тебе для этого слишком весело!

- Спасибо, только давай не умирать вместе!

... - Гарамунд, вас в третий раз вызывают!

- Ну вот, просили их! Ладно, Мирек, я сейчас получу свою пятёрку и приду!

- Мне бы твою веру! - вздохнул новый друг Иржи. - Ни пуха, ни пера!

- К нему самому! С копытами и рогами!

* * *

Через десять минут Иржи вышел из аудитории с сияющим лицом и показал Миреку раскрытую ладонь.

- Ты уходишь? - сразу погрустнел тот, даже забыл поздравить.

- Нет, тебя подожду!

- Спасибо, только долго ждать придётся! Моя фамилия Зинзелка, я там, наверное, в списке последний...

- А мне спешить некуда! - Иржи на секунду отвернулся, чтобы скрыть свои округлившиеся глаза.

Разговор возобновился, прервавшись только для того, чтобы и Мирек получил свою пятёрку. Приняты оба!

* * *

- Жюльетта моя маленькая, поди хоть побегай! Что сидишь, как заколдованная?

- Ничего не хочу, папа. Больше всего не хочу быть бесполезной. А Мари не хочет, чтобы я ей помогала...

- Перебьёшься! - крикнула с кухни старшая сестра. И зло загремела посудой.

...Жюли было десять лет, когда умерла бабушка. Домик у моря продали, девочку забрали в Авиньон.

Прощай, море! Прощай, детство!

* * *

- Опять болтаете? Да, вот вы двое, на третьей парте! За дверь!

Иржи и Мирек покорно поднимаются и уходят. Они давно к этому привыкли. Все задачи они, как всегда, уже решили. Иржи объяснил решение Миреку, а тот нашёл у друга не одну ошибку в расчётах...

Так что можно вернуться к тому, от чего замирает сердце и блестят глаза - к маршруту будущей кругосветки... Можно и за дверь выйти, пойти в актовый зал под предлогом его уборки. Иржи - попрыгать на швабре, а потом помочь Миреку действительно навести порядок. Надо же быть честными! И потом, не расстелешь ведь на грязном полу великое сокровище - карту мира!

...Так вот и шли учебные дни. Учиться Иржи и Миреку было легко - именно вдвоём, в союзе, но неинтересно, только математика и нравилась. Опять их дразнили "Иржик и Златовласка" - просто злились, что их не посвящают в таинственные планы...

А планы между тем обрели стержень. Почему бы не поехать вокруг света на лучшей машине чехословацкого производства? Показать миру, чего мы стоим, а своей стране поведать о мире...

Конечно, друзья понимали, что сейчас их план вряд ли осуществим. Кто им даст машину, если они не станут унижаться, нанимаясь в рекламные агенты к шушере вроде той, на которую они сами гнули спину. Нет, у них обоих ещё не мелькала ясная мысль: "Сначала всё должно стать нашим, народным..." Но они это чувствовали, пока очень смутно, и верили - всё сбудется! И пролегал по старой карте заветный маршрут...

А меж тем страна уже была принесена в жертву чудовищу... Мюнхен, 1938.

Глава 27. Подполье

Вдруг к костру подошёл часовой, а с ним ещё трое.

Один казался родным братом сидевших у огня. Двое были совсем молоды, смущены и заинтересованы.

- Своих привёл, своих!

- Товарищ Яромир, ты бежал? - спросило сразу несколько голосов.

- Как видите. Мне не впервой. И ещё вот ребят привёл. Вместе замышляли побег - наши будут. Знакомьтесь - Иржи, Мирек.

...17 ноября 1939 года все высшие учебные заведения в Чехословакии были закрыты. Оба друга вместе с многими другими пытались протестовать и были арестованы. Старый коммунист Яромир нашёл с ними общий язык с одного взгляда.

Отряд существовал с первых дней оккупации. Весь цвет народа, что был на свободе - но не так уж это много... Освободить страну отряд не мог - делом его была только месть. Зато уж они не попадались...

...В 1940 году был ликвидирован СС штандартенфюрер Троцкий.

* * *

А в дни "странной войны" погиб Этьен Визон.

Как перенесла это Жюли - ну, лучше не спрашивайте! А Мари, не очень искренними слезами проводив отца на кладбище, тут же взялась за сестру. Напомнила ей, что мать посвятила их обеих Богу. Читала длиннейшие проповеди о том, как смерть карает безбожников. Как нужно усердно молиться, чтобы Господь наказал твоих врагов. Как надо презирать мирские радости и помышлять лишь о небесном...

Так вещала Мари Визон - а сама не спешила вступить в монастырь...

Жюли слушала и не спорила. Сначала была слишком убита горем, потом пришла к выводу, что спорить абсолютно бесполезно. Для виду она соглашалась, заставляя Мари цвести - а в душе оставалась при своём. Втайне от сестры читала отцовские книги и тем надёжнее берегла свою внутреннюю свободу. Конечно, не только от католической церкви, но и от профашистского режима. Самой заветной мечтой Жюли было стать подпольщицей не только в мыслях... Но хоть бы выучиться сначала, набраться сил и знаний, сберечь чистое и горячее сердце!

* * *

- Товарищ Яромир, а как вы объясните историю с моим отцом и фабрикантом сковородок? Я тогда тоже доказывал сестрёнке, что у этих людей нет человеческих чувств...

- Знаешь, Иржи, не из милосердия он это сделал. Только для собственной выгоды. Есть такая штука - рабочая аристократия. Твой отец ведь квалифицированный? Ну вот и выгоднее его подкупить, чем прогонять. Просто ваш фабрикант оказался чуть дальновиднее, сумел пересмотреть своё принятое сгоряча решение.

- Что, он бы это сделал и без нас?

- Думаю, что не вы, так другой повод... И не в обиду будь сказано, хоть отец твой и спорил с начальством - я бы на его месте палкой погнал тебя служить. К Миреку это тоже относится. Ну да ладно, вы уже на службе!

* * *

- Иржи, не прячь глаза в огонь! Неужели тебе ещё может быть нужна другая земля, кроме нашей?

- Когда мы будем свободны, весь мир узнает, чего мы стоим!

- А может, они раньше освободятся?

- Товарищ Яромир, не надо его дразнить! - Мирек не заметил горечи в последних словах наставника. Помешал варево в котле, подбросил сучьев. Обошёл костёр, сел рядом с Иржи. - Он, может быть, только этим и держится!

- А ты?

- Я не могу об этом думать. У нас консервы кончаются!

- Вот ты выучишь восемь языков, ручаюсь! И машину не впечатаешь в столб. И уж, во всяком случае, нынче ночью пойдёшь к добрым людям в деревню. Дорогу знаешь.

- Есть! - Мирек глядел на командира без улыбки. А другу украдкой подал руку.

- А что делать мне? - со смешанным чувством спросил Иржи.

- Слушать одним ухом меня, другим - тёмный лес. У тебя реакция мгновенная, этого не отнимешь. А языков я сам знаю, грешным делом, пять. И ни одного забыть не хочу.

Глава 28. С нашим атаманом любо голову сложить!

- Сомневаются. Требуют подтверждения.

- Вот ползучки! Ёжику ведь ясно, ей-богу!

- Тихо, Макс, не волнуйся, у тебя больное сердце. Ползучки у нас в Берлине, а Москва в своём праве. В мае тоже было ёжику ясно, так фашисты опять всё переиграли. Могут и в этот раз не напасть...

- А если нападут?

- Что ж... Знаешь, я всё-таки не думаю, что наши совсем не готовятся. А мы будем работать как работали. Есть ведь ещё Япония...

...Берлинская сеть, включая Эльсинор, тоже сообщала всё время разное.

* * *

Разговор "рэмзийцев" происходил в Токио 14 июня 1941 года.

В тот же день в Москве Сталин говорил на совещании:

- В последнее время на нас обрушивается прямо-таки лавина сообщений о том, что Германия нападёт на Советский Союз 22 июня. Об этом говорят немецкие перебежчики, об этом их посол проговаривается нашему. И об этом же сообщает из Токио некто Зоргфальт, который, по данным нашей контрразведки, является двойным агентом. Создаётся впечатление, что Гитлер очень хочет, чтобы мы об этом знали.

Нас явно хотят заставить придвинуть наши вооружённые силы к слабоукреплённым границам. В то же время, если мы объявим мобилизацию, Германия не прочь будет свалить вину за развязывание войны на Советский Союз. Навязать нам войну, когда ещё далеко не закончено перевооружение советских вооружённых сил.

Судя по всему, правильным будет не продвижение наших основных войск к новым границам, как этого требуют Тимошенко и Жуков, а организация глубоко эшелонированной обороны. Рассредоточение советских войск на территории до 4,5 тысячи километров по фронту и свыше 400 километров в глубину. Только в этом случае, если Германия всё же решится напасть на нас, можно будет, проведя всеобщую мобилизацию, превратить страну в единый военный лагерь, сорвать блицкриг и выиграть войну.

...Три дня спустя правильность принятого Сталиным решения подтвердилась данными разведки. Полковнику Лагутину, давно сумевшему занять место в ближайшем окружении Гитлера, удалось полностью ознакомиться с планом "Барбаросса". И, не рискуя передавать столь важную информацию с курьером, Лагутин сам примчался в Союз и доложил то, что узнал, лично Сталину.

В самом деле, основной расчёт Берлина был на то, что, получив достоверные данные о сосредоточении германских войск на границе Советского Союза, Советское правительство, не объявляя всеобщей мобилизации, сосредоточит основные вооружённые силы вдоль новых, фактически ещё не укреплённых границ. После этого гитлеровцы, без объявления войны, собирались осуществить внезапное нападение и тремя группами армий - Север, Центр и Юг, тремя танковыми клиньями под прикрытием фашистской авиации прорвать фронт. Удержать его было бы невозможно. Более чем трёхкратное превосходство в количестве танков и самолётов. Германская армия вооружена новейшей военной техникой. Основные вооружённые силы фашистской Германии на практике обучены новым приёмам ведения войны. Имеют двухлетний опыт ведения современных боевых операций. Да к тому же превосходят советские вооружённые силы в количественном отношении.

Так что, прорвав фронт, гитлеровские войска окружили бы части Красной Армии, образовали огромный котёл, в котором бы их и добили. Таким образом, было бы одним ударом покончено с регулярной Красной Армией, уничтожен её костяк. И Советскому правительству было бы даже некуда призывать своих резервистов, оставшихся без кадрового командного состава. Война была бы выиграна в несколько недель, в крайнем случае в несколько месяцев.

* * *

Лагутину незамедлительно присвоили звание генерал-лейтенанта и дважды Героя Советского Союза. К сожалению, ничего не могу сказать о его дальнейшей судьбе. Не знаю и того, через Эльсинор или помимо попал он в самую сердцевину вражеского логова. Берлинская сеть - это живое дерево. Ветка отсохнет, ветка расцветёт...

А полковник Зоргфальт? Конечно, двойным агентом он никогда не был, но кто мог это подтвердить?

Шесть лет Рэмзи не был на Родине. Хотя, согласно указаниям, полученным во время последнего инструктажа, он мог покинуть Японию ещё в 1938-м, он остался. События назревали всё более значительные, всё более страшные. И обезглавить организацию, оставить товарищей наедине с грядущими бурями, да и бросить в море ключи от тайн посольства не было никакой возможности и никакого права. Вот и продолжалась война против войны, тоска, разлука, случались и ошибки, но никогда - предательство...

За эти годы Зоргфальт и Оцаки поднялись до немыслимых высот. Первый был теперь правой рукой германского посла, второй - негласным советником премьер-министра. Ну и как это должно было выглядеть в глазах нашей контрразведки?

А в 1938-м не стало Берзинь. Расстреляли его, впрочем, за конкретную вину: был Главным военным советником в испанскую войну и не справился. Сам знал, что заслужил свою участь, и перед смертью кричал:

- Да здравствует Сталин!

Это так. Но поручиться за Рэмзи, как ручался преемник Старика Лавров за Лагутина, было уже некому...

Был ли под подозрением Эльсинор? И да и нет. В частности, благодаря им у нас в войну не оказалось "пятой колонны". Обрублены были троцкистские щупальца, протянувшиеся из-за бугра...

* * *

А организация "Рэмзи" жила.

Остальные, кроме Зоргфальта и Оцаки, хоть и не имели возможности напрямую влиять на политику, но могли жить спокойно (не боясь вызвать подозрений) и плодотворно работать. Организация, морально никогда не нуждавшаяся в деньгах из Центра, теперь не зависела от них и материально - перешла на самообеспечение. Своими талантами все "рэмзийцы" зарабатывали неплохо. Достаточно сказать, что Ханако Акаи, пройдя серьёзную певческую школу, теперь блистала на настоящей, не ресторанной, сцене.

Организация жила, работала - а тучи над ней сгущались...

Глава 29. Факел не должен погаснуть

* * *

Шёл октябрь 1941 года. Откуда грозила опасность? Да просто-напросто в последние шестнадцать месяцев "Рэмзи" было не до соблюдения конспирации. Во что бы то ни стало и как можно скорее нужно было разузнать, кто, когда и как собирается напасть на их духовную Родину.

Зоргфальт и его товарищи сделали для этого всё, что могли - больше, чем было в человеческих силах. И ещё надеялись, что успеют, поодиночке и под благовидными предлогами, исчезнуть отсюда. Из страны, где им теперь нечего делать: по их данным, Япония на Советский Союз не нападёт.

Но они уже пожертвовали собой в эти последние месяцы - непрестанное горение на работе не могло пройти даром. Значительная часть радиограмм была перехвачена, все члены организации вычислены. И в сжимающемся кольце силы оставили её руководителя Рихарда Зоргфальта - слёг он в самый неподходящий момент, и все планы бегства провалились. Кого не успел предупредить о том, что время настало, кого, как Ханако, просто не сумел отослать от себя...

Не один день, не одну ночь просидела птица-певица подле Рихарда - рука на лбу и рука на сердце. А чёрная рожа кружила под потолком...

Призывая на помощь давний опыт медсестры и дар утешения, Ханако победила наконец тяжёлое забытьё и слабость... Рэмзи снова мог стать во главе организации - но организации обречённой. А впрочем, не жаль ей погибать - она выполнила свой долг до конца. Жаль людей, товарищей, и за Зоргфальтом как за их руководителем осталось последнее - спасти их от смерти. Собственная участь ему наперёд известна и не страшна - только бы удалось...

...Эльсинор устоял. На их плечи легла новая задача: следить, не сговорятся ли фашисты за нашей спиной с союзничками...

* * *

- Никто из нас не минует их рук, Ханако. И если меня убьют...

- О небо, нет! Я пойду к императору, буду молить за тебя, я ничего не пожалею - ни богатства, ни чести, ни жизни, ведь я всем обязана тебе!

- Хана-тян, горькая моя, пойми - мы ведь живём не в средневековом романе! И меня ты не спасёшь, и сама погибнешь.

- А мне без тебя незачем жить! Дай мне умереть если не вместо тебя, то хотя бы вместе с тобой!

- Опомнись, девочка, что ты говоришь? Не ждал я, что ты пойдёшь по пути слабых - ведь умереть проще всего! Настоящий подвиг в том, чтобы остаться жить! Наш факел не должен погаснуть - я отдаю его тебе, слышишь?

Но она только глядела на него, молитвенно сложив руки - глядела глазами страшными, как безлунная ночь...

- Ханако Акаи! Что для тебя важнее в конце концов - Дело или моя особа?

- Сначала ты, а потом всё остальное! Потому что без тебя не было бы в моей жизни ни одной светлой минуты, потому что я люблю тебя, Ика, единственный мой, да простят мне небеса и ты прости мне, что я не смогла сберечь этой тайны до конца своих дней...

Она больше не могла говорить. Её душили слёзы, она пала Рихарду в ноги, обняла ему колени, уткнулась в них лицом...

Ика, потрясённый, долго слова не мог вымолвить - только гладил её блестящие волосы. Потом наконец поднял её, покорную, усадил рядом:

- Я виноват перед тобой...

- Ты всё равно не смог бы сделать для меня больше, чем сделал! - она говорила уже со всегдашним своим грустным спокойствием. - Ты не предаёшь. И я не предам. И если тебе так будет лучше, я останусь жить - послужу Делу, послужу Сорен ради тебя, всё сделаю как ты скажешь!..

Глава 30. По ту сторону решётки

Да, долгие годы он обманывал всех и её тоже. Но человек с такими глазами не может быть злодеем, даже если стоит по другую сторону баррикады. Он чему-то - и кому-то - слишком предан, таких нельзя судить.

Был бы он законченным негодяем - клялся бы ей, Эмме, в любви, швырнул бы её в бездну позора, который зовётся грешным счастьем...

* * *

Окружение Штирпица ходило с кислыми лицами. Советский разведчик среди них не выделялся, и сейчас ему это было нетрудно. Ему, да и Кэтти с Петером, вспоминались сейчас две мимолётные встречи с товарищем Рэмзи - в тридцать третьем и тридцать пятом.

Высокий человек с упавшей на лоб тёмной прядью сидел рядом с ними, ребятами, на ступеньках Эльсинора, и голубые глаза грустно улыбались... Вот как его звали на самом деле, того, в ком погиб пионервожатый - Рихард Зоргфальт.

* * *

Посольские разбегались, как тараканы, боясь возмездия за дружбу с советским разведчиком.

Маленькую фрёйлейн звала с собой жена посла, обещала приют - не очень, впрочем, искренне: Эмму она всегда терпеть не могла как потенциальную соперницу. Маленькая фрёйлейн платила ей тем же и вместо ответа на приглашение в сердцах сказала:

- Поучились бы у доктора Зоргфальта притворяться, вы, старая, толстая коровища!

И, разумеется, никуда из Токио не поехала. И почему-то чувствовала: ей не придётся раскаяться в том, что сама сожгла свои корабли. Ну и пусть её возьмут под стражу - она сумеет с блеском доказать свою невиновность, одна за всё германское посольство!

* * *

Полтора месяца две тёмных силы и одна светлая вели в душе Эммы жестокую борьбу с переменным успехом. И надо же было такому случиться, чтобы в тот день и час, когда правосудие в своём стремлении покарать всех сообщников Рэмзи добралось и до маленькой фрёйлейн, та в очередной раз решилась свидетельствовать против Зоргфальта!

Из её показаний выяснилось, что Рихард Зоргфальт "страшный человек", "роковой мужчина" и, по-видимому, "посланец дьявола". Что она, Эмма, была "отравлена его поцелуями" и что всех вокруг "опоил он лучами своих глаз". Правда, следствию это мало что давало, а по существу дела маленькая фрёйлейн ничего не знала. Все известные ей лица, которые могли бы проходить по делу Зоргфальта, исчезли, и она могла только путаться в домыслах. Было решено отпустить эту безобидную сумасшедшую, принимая во внимание её молодость, искреннее раскаяние и желание помочь следствию. Но всё-таки сначала стоило подвергнуть её "проверке чувств".

- Хотите увидеть Зоргфальта?

- Ой, хочу, хочу! Уж я ему выскажу всё, что о нём думаю! Как я его прежде любила, а теперь ненавижу!

* * *

Но за высокой решёткой, разделявшей пополам камеру свиданий, она увидела совсем не того сверкающего Рихарда, которого она знала столько лет, но человека из другого мира. Человека страшного в своём спокойствии, которого не могли сломить никакие пытки.

И Эмма рванулась с порога к решётке, и вцепилась в неё обеими руками, словно желая сломать, и простонала таким голосом, который мог бы разжалобить камни:

- Жизнь моя, солнце моё, божество, возьми меня к себе!

Никто никогда не узнает, что мог бы ответить ей Зоргфальт. Она - нечаянно или нарочно - ударилась о решётку головой и потеряла сознание.

Её унесли, и никто даже не успел увидеть боли в глазах разведчика...

Глава 31. Чёртова святая

- Было ли вам известно, что Рихард Зоргфальт является шпионом иностранной державы и врагом нашей с вами страны?

- Я всегда знала только то, что он не может служить Злу.

- Вы и теперь продолжаете так думать?

- Никогда не перестану.

- Вы сочувствуете коммунистическим идеям?

- Для меня нет идей, я живу сердцем.

- Вы были любовницей Зоргфальта?

- Он был для меня всем на свете. Был и остался.

- Владеет ли он японским языком?

- Нет. Потому что я владею немецким.

- Знаете ли вы кого-нибудь из его сообщников?

- Никого.

- Считаете ли себя виновной?

- Нет. Петь песни на улице и ходить за больными никому не заказано.

- Считаете ли виновным Зоргфальта?

- Не могу при всём желании.

И так до бесконечности. Тем, кто вёл допрос, хотелось убить эту чертовку - но не было формального повода.

Устраивали и ей "проверку чувств" - препроводили из полицейского участка в тюрьму Сугамо, на свидание с Рихардом якобы без свидетелей. Но оба знали, что за ними следят не меньше чем в восемь глаз и что им придётся играть комедию...

* * *

- Родной мой, что они с тобой сделали? - она так и льнула к его истерзанным рукам, так и покрывала их сплошь поцелуями, и Ика чувствовал, как уходит боль...

- Хоть с тобой пока ничего, утешение моё, и то хорошо! Ты обо мне не плачь, я этого не стою, ты невинна и будешь ещё счастлива. А я - мне не страшно будет умереть теперь, когда повидал тебя, свет очей моих! Живи и знай: для меня ты сделала всё, что могла!

Осторожно, насколько это можно скованными руками, Ика взял лицо Ханако в ладони, повернул к себе - и уста их слились надолго.

Птице-певице казалось, что она умирает и рождается вновь. А Ика только просил мысленно прощения у обеих - у Кати и у Ханако...

- Ваше время истекло.

Всё-таки они вздрогнули, отпрянули друг от друга.

- Прощай, Хана-тян, может, лучше бы нам было никогда не знать друг друга!

- Нет. Нет. Нет, - она так замотала головой, что причёска рассыпалась и блестящие волосы достали чуть не до полу, окутали её всю как плащом... - Весь свет моей жизни - это ты! Не прощай, а до свидания - там, высоко...

И когда её уводили, долго ещё раздавался под гулкими сводами её голос:

- До свидания!..

* * *

Комедия получилась достаточно убедительная, и Рэмзи мог надеяться, что всё пойдёт как он задумал.

Спасая своих соратников, он, Зоргфальт, всё возьмёт на себя. Будет доказывать, что они ничего не делали, погрязали в легенде, вместо ценной информации гнали ему всё подряд... А что касается Ханако, то в силе давняя заповедь: "Пусть лучше про нас с вами думают всякие пакости, чем заподозрят вас в причастности к Делу".

"И всё-таки зачем они все такие честные, такие хорошие? - с болью спрашивал себя Рэмзи, жадно ловя каждый звук за стеной. - За одну преданность, конечно, не казнят, но... Вот оборвался голос Хана-тян... Что они там делают с бедной девочкой? Рвут на ней одежды, ломают в гнусных объятиях её хрупкое тело, багрят её невинной кровью каменные плиты, давно сытые кровавой трапезой?.." - Ика быстро закусил губу. Если уж от Хана-тян они не добиваются ни единого звука...

* * *

Стражник велел Ханако заткнуться, но она не послушалась. Тогда он припёр её к стенке с явным намерением дать волю своим грязным лапам. Она не сопротивлялась, она была холодна, как каменные плиты, к которым её прижали, ибо душа её была далеко. Но чёрные блестящие змеи её волос оплели жадные руки стражника и не допустили их коснуться не то что тела Ханако, но даже одежды.

Со страшным проклятием стражник рванулся из бесовской паутины - в руке его осталась порядочная прядь волос. И чинно-благородно довёл девушку до её камеры, где она пробыла до следующего дня.

Глава 32. Паучихи в банке

Но вглядевшись в это лицо пристальнее, маленькая фрёйлейн разом всё вспомнила, всё поняла и вскрикнула дико:

- Не смей меня трогать! Ты моя змея, моя разлучница, это из-за тебя Рихард в тюрьме!

- Я была бы счастлива, если бы могла всё взять на себя! - только и сказала Ханако в ответ, убирая руки от Эммы и сплетая их пальцами, стискивая до боли...

- Что, сладко тебя целовали?

- Стоит ли теперь и вспоминать об этом? Ика-сан достанется только небу. А мы с тобой - просто сёстры по несчастью...

* * *

Ичидзима, начальник тюрьмы Сугамо, думал, что для женщины находиться день и ночь рядом с соперницей - страшнее любых лишений и пыток. Даже запер девушек не в камере, а у себя дома. И - со всего размаху сел в калошу.

Очень скоро вся злость маленькой фрёйлейн обернулась жалобным плачем о своей незадавшейся жизни. А злейший враг оказался настоящей старшей сестрой, которая как сказку, как песню перелила в душу Эммы всё, что знала о сказочной стране Сорен. Страна эта, как представлялось Ханако, находится на небесах и потихоньку нисходит на Землю, и Рихард не умрёт, что бы с ним ни делали... И всей душой Эмма поверила в сказку, и теперь нипочём ей была тюрьма... Маленькая фрёйлейн дерзила тюремщикам и умоляла Ханако научить её своим песням про страну Сорен, чтобы распевать "всем чертям назло". Но птица-певица, памятуя наказ Рихарда выжить, отговаривала подругу от подобных выходок...

И Ичидзима не мог без бешенства смотреть на окно подруг-соперниц. Диких коммунистов начальник тюрьмы повидал на своём веку немало. Но эти две пигалицы... Поздно разводить их по камерам, уравнивать в лишениях с прочими подследственными и подвергать пыткам. Он, Ичидзима, сам напоил их живой водой...

* * *

Церковь, конечно, призвала Мари Визон ухаживать за ранеными. Но дело это у неё не шло. Её присутствие не только не способствовало выздоровлению, но даже наоборот. В итоге девушку перевели на госпитальную кухню. Но в те дни, когда Мари ещё общалась с ранеными, она пару раз приводила с собой сестру. И та потом не прекратила этого знакомства. Жюли любили в госпитале и порассказали ей там кое о чём...

В четырнадцать лет Жюли Визон стала участницей Сопротивления. А Мари в двадцать ни о чём не подозревала. Не догадывалась, чья рука пишет на стенах горячие слова и разбрасывает листовки...

Глава 33. Чёрные крылья

В целом свете она одна знала его настоящего. И поначалу ей всякий раз грезилось, как в давно минувшие дни он легко подхватывал её на руки. Как трепетными пальцами заплетал ей косы. Как всё пытался хоть чем-нибудь помочь ей по хозяйству... И как они мечтали навсегда заблудиться вдвоём в нестрашном подмосковном лесу - и стыдились друг перед другом этих мыслей...

Никогда она не осуждала его за то, что покидал её так часто и так надолго. Даже в те чёрные дни после смерти ребёнка, за которую она готова была осудить скорее себя. И ни разу не приходила Кате в голову кощунственная мысль: а вдруг Рихард просто отводит ей глаза, потому что больше не хочет её, Катю, видеть?

Было Кате тяжело, но сердце болело не столько за себя, сколько за любимого. Она слишком ясно читала в его письмах между строк, когда их ещё получала. И потом бессонными ночами обнимала его, Икину, подушку и, задыхаясь от неисходной нежности, шептала в слезах что-то уж вовсе невообразимое:

- Икочка, шелковиночка, рыбонька моя хрустальная, радость моя! Ничего мне не надо - только отдайте Ику, отпустите, отстаньте от него, вы, косоглазые...

* * *

Наташа Осеева вообще не знала ни минуты покоя. По дому и с детьми помогала ей хозяйка, у которой они жили - бабушка Варвара. В институте тоже не было отбою от помощников. Но тут уж Наташа справлялась исключительно собственными силами.

Весточки от Максима и Максиму по-прежнему передавались только на словах. За все эти годы они ни разу так и не увиделись.

Окончив институт, Наташа пошла на оборонный завод. Работала там за двоих. В войну завод эвакуировали на Урал. Наташа рассталась со своей осколочной семьёй. Но не давала воли тоске...

* * *

На Катю "находило" тоже только в мирные дни. Да и тогда она быстро брала себя в руки. А война оставила её любви одни лишь сны. И в них воспоминания о недолгом счастье скоро сменялись видениями этой страшной Японии, какой она представлялась Кате. Теперь, при полной неизвестности, воображение рисовало ей картины совсем уж страшные... С рассветом они таяли - пока шли самые трудные военные дни.

Но когда наши переломили войну в пользу Родины - Кате вдруг стало ясно: будет мир на Земле, восстанет страна из пепла - только Рихарда не будет никогда!

Поглощённая своей навязчивой идеей, она ходила как в тумане. Работала совершенно механически. И в конце концов пала жертвой несчастного случая. Опрокинула на себя полную кастрюлю кипятку. Чёрная рожа выплеснулась вместе с водой и злорадно летала под потолком. Только и порадовалась Катя перед смертью, что стряслось это не на работе, а дома и никому, кроме неё, не причинило вреда...

Кате Михайловой не было и сорока, когда она взошла на костёр. Оплакивали её всем миром - один Ика так и не узнал о трагедии 4 августа 1943 года...

* * *

Его, как и всех "рэмзийцев", тронула чёрным крылом другая трагедия, случившаяся двумя днями раньше там, в Японии. Замучили-таки палачи их товарища Ётоку Мияки, умер он во время суда.

А ещё через пару месяцев токийский районный суд вынес приговор оставшимся в живых. Рихарду Зоргфальту и Ходзуми Оцаки - смертная казнь через повешение. Бранко Вучеличу и Максу Клаузе - пожизненное заключение. Анне Клаузе - три года тюрьмы. Ханако Акаи и Эмме Гааз - три условно. Рэмзи удалось спасти почти всех...

В ожидании казни обоим приговорённым предстояло прожить ещё год с лишним. И жили они все эти дни только надеждой на Победу, только вестями с воли, ловя обострённым слухом сообщения по радио... Часто слышали и другое: как под самой тюремной стеной два девичьих голоса поют про лучший мир, где все будут счастливы...

Глава 34. Поколение

Но и тогда, когда девушки пели под бетонной стеной для приговорённого Рихарда, и потом они сплошь и рядом находили сочувствие в самых простых и совершенно незнакомых людях. Те как могли помогали подругам не умереть с голоду, хотя тогда трудно приходилось всей стране Ямато. Сошлись подруги в конце концов и с "красными", научились чутьём их угадывать в толпе...

* * *

Рихард и сердился, и радовался: "Хоть с умом поют, без политики. Будем надеяться, девчат всё-таки не арестуют опять. Будем надеяться и на то, что пожизненное заключение наших товарищей кончится, когда разгромят Японию.

Вряд ли это случится настолько скоро, чтобы и нас с Ходзуми не успели порешить..."

* * *

Эльсинор держался. Считал дни до Победы и не думал ни о чём другом.

Штирпиц за эти годы в самом деле отследил несколько попыток немцев сговориться с ЦРУ. Стал СС штандартенфюрером и полковником советской разведки. Это в тридцать-то с небольшим! Правда, выглядел он много старше. Глаза его померкли и больше не метали дерзких зелёных лучей. Но всё равно бесили Хрюллера, хоть тот и пролез в шефы гестапо.

Штольте как был, так и остался скромнее всех. С незаживающей раной в душе по-прежнему тащил на себе всю чёрную работу - шифровку и радиопередачи. Но и кое-какая информация от него поступала: у него лечились некоторые сильные мира сего...

А Кэтти? О, Сверман поверял ей все свои тайны, хоть и был убеждён, что она ничего не понимает в большой политике. Ему просто нужно было изливать кому-то душу. А Кэтти, как кошка, обладала способностью начисто снимать стресс...

Одно огорчало Свермана: от постылой жены у него есть дети, а от Кэтти - нет. Периодически он гонял её по врачам, а она только Бога благодарила за неспособность этих врачей помочь...

Но летом сорок четвёртого Кэтти вдруг объявила Сверману, что доктор Штольте её вылечил.

* * *

В тот жаркий июльский день Кэтти и Петер оказались в Эльсиноре вдвоём. Это даже случайностью не было: оба знали, что Штирпиц с новостями придёт только вечером. Рация могла молчать целый день. Их день, украденный у судьбы. И они пришли в Эльсинор не сговариваясь...

А расплата будет страшной.

* * *

С немцами союзнички так и не договорились. Не хотели делить с Германией мировое господство... И радовались, глядя, как мы и немцы убивали друг друга... Но в 1944 году Черчилль пришёл к таким выводам:

- Во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой. Во-вторых, надо немедленно создать новый фронт против её стремительного продвижения. В-третьих, этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на Восток...

* * *

Поздним осенним утром, в самую омерзительную погоду, какую только можно вообразить, две девушки, больше похожие на статуи, стояли под бетонной стеной тюрьмы Сугамо и к чему-то прислушивались.

- Всё, - вдруг молвила черноволосая, вздрогнув, словно что её кольнуло в сердце.

У белокурой разом брызнули слёзы:

- Не петь нам больше здесь, под стеной! Только и было радости за этот год...

Черноволосая взглянула на подругу сухими, горячими глазами, обняла её за плечи:

- Не плачь, сестра моя! В стране Сорен сегодня праздник, и вдвойне праздник на небесах! Вот увидишь, будем и мы на этом празднике...

...7 ноября 1944 года в 10.20 Рихард Зоргфальт шагнул в легенду. Часом раньше казнили Ходзуми Оцаки.

Часть пятая. Бессмертие

Глава 35. Мини-Армагеддон

* * *

Посланцем Света была начинающая валькирия. Дерзкий стрекозёнок с косичками в разные стороны, как у Пеппи Длинныйчулок, в затрапезной какой-то кофточке, натянутой чуть не до колен поверх рейтуз. Юбку она не надела - сначала было незачем, а потом некогда.

Утром валькирия и её подруги, все те, кого по молодости не пустили на фронт, спешно заканчивали предпраздничную уборку. Вследствие острой нехватки рабочих рук её никак невозможно было завершить накануне.

Но с этой срочной работы валькирию в столь же экстренном порядке сняли и отправили с первым в её жизни, не совсем боевым, но всё же заданием. Может, поэтому оружия при девчоночке не было, если не считать сумки через плечо, утыканной снаружи ежиными иголками.

* * *

Валькирия спорила с чёртом, старым и донельзя мизерным. В седом паричке, с сизым носом в прожилках, с грязными глазами и лиловыми лапками в овальных башмачонках. Да впридачу в красной рубашке, жёлтом галстуке и штанах, шитых не на него, а на арбуз.

Чёрт был ниже валькирии на голову, зато его самомнение возносилось выше Вавилонской башни.

Первое, что он сказал, увидев стрекозёнка, было:

- Ого! Это что ещё за хипповая козявка? И как же это нас зовут? - голос у него был как у толстой старухи.

- Анфиса, - мрачно ответила валькирия, хотя на самом деле звали её Эльса.

- Очень приятно! А меня - Пика Злой, - обычно его называли "Пика Злая".

- Очень неприятно! И нечего корчить из себя доброго дедушку! Я пришла, чтобы сказать: руки прочь от героя и красного мученика Зоргфальта Рихарда!

- От безбожника и соглядатая? Нечего и спорить, красотулечка, он наш!

- Потому что знает слишком много ваших грязных тайн! Потому что всю жизнь боролся против форпостов ада на Земле!

- Ой, какие мы активисты! Давай о чём-нибудь более приятном, - наглым взглядом Пика впивался в Эльсино лицо и фигуру. - Ну, скажем, что ты делаешь сегодня вечером, мышка?

- От крыски слышу! Показываю товарищу Зоргфальту наш Красный рай! - дерзила Эльса, а сама глаз не сводила с застывшего в гордом спокойствии лица разведчика.

- Однако у тебя характер, Анфисочка! Вижу я, придётся мне показать своё могущество в действии!

- Валяй, - спокойно ответила Эльса.

* * *

Пика отцепил от пояса какой-то идиотский трезубец и попытался ткнуть им в сердце Рэмзи.

Не тут-то было! Сантиметрах в пяти от цели трезубец разлетелся на мелкие кусочки. Эльса не удержалась и показала Пике язык.

- Я тебе не педиатр, - огрызнулся чёрт. - И у меня в запасе есть кое-что посильнее грубой силы. Вот, например, - с этими словами он вытащил из одного кармана своих немереных штанов большую бутылку с кривой надписью "TABURETOVKA", а из другого - гранёный стакан. Наполнив его до краёв мерзостной жидкостью из бутылки, Пика поднёс стакан к носу и, закатив глаза, промурлыкал: - Ну, я тащусь! Эй, а ты, дикий большевик, что, совсем ничего не соображаешь? Чего это твоя душа не летит, как муха на мёд? Ну хоть ты, Анфисочка...

- Ты что, упал? - возмутилась валькирия. - Я же комсомолка!

- Ещё одна! - взвыл чёрт, с тоской опрокинул стакан себе в глотку и вытащил из штанов жестянку с монетками. Выразительно позвенев всеобщим эквивалентом и не добившись никакого результата, Пика совсем повесил нос. Были ещё в чёртовом запасе карточки всяких продажных красоток. Но Пика вынужден был сознаться, что после Анфисы он и сам на них смотреть не захочет.

- Ага! - зло сказала Эльса. - Советские разведчики не продаются!

- А может, у него и души-то вовсе нет? - уцепился за последнюю надежду чёрт, уже трепетавший при мысли о грядущем разговоре на адовом ковре.

Валькирия не удостоила его ответом. Ей было недосуг - она испытывала своё средство. Склонившись над Рихардом и положив обе руки ему на сердце, Эльса поцеловала разведчика в лоб. Но не в то место, где полагается гореть звезде, а выше, осторожно отведя губами непослушную каштановую прядку.

* * *

И в тот же миг ощутила под ладонями что-то тёплое и щекотное - словно притихшего мышонка.

- Хи-итрая! - обиженно протянул Пика. - Если бы меня так поцеловали, я бы вообще из штанов выпрыгнул! А если бы в губки...

Но Эльса уже перестала его замечать. Всё её внимание было поглощено душой отважного разведчика. Душа была такая же точно, как и тело Рихарда, только раз в двадцать меньше и почему-то в белых одеждах.

- Ришинька, светлый мой, - чуть слышно шепнула Эльса, нечаянно назвав Рэмзи пушистым, шелковистым именем, каким не звал его никто и никогда. И тут же прикусила язык. Покопалась в колючей сумочке, нашла чистый платочек. Завернула в него душу, как маленькие девочки заворачивают своих пупсиков, и спрятала на груди. Она могла всю дорогу домой прижимать Рихарда к сердцу - крылья у неё никак не зависели от рук.

- В таком случае я пошёл домой, - совсем разобиделся Пика. - Целуйтесь сколько хотите, не заплачу!

Глава 36. Живые и мёртвые

Конечно, это не тихий берлинский пригород. И сам он, Рихард - не школьник, а советский разведчик, прошедший весь ад и принявший смерть от врагов Родины.

Но если он умер - как он мог попасть сюда? И как называется это диковинное место, где тебя кладут на длинную, струящуюся по земле шелковистую траву всех цветов радуги и такой же травой укрывают, оплетают всего тебя, не стеснённого больше никакими покровами?..

Тут в довершение всего над Рихардом склонился светозарный ангел в повязке с красным крестом. А секунду спустя - сразу четыре родных лица: товарищ Тельман, и товарищ Берзинь, и двое из лучших сынов Японии - Мияки и Оцаки. Все они были такие же, как всегда, только как-то светлее, радостнее... И все заговорили разом, но в конце концов Рихарду всё-таки стало ясно, что все они действительно умерли и теперь находятся в Красном раю.

- Когда-нибудь и на нашей Земле будет ничуть не хуже и даже лучше, чем здесь, на небе, - убеждённо сказал Эрнст Тельман. - Может, для этого и мы с вами пригодимся, товарищи?

* * *

Рихард, во всём новом и в венке из алых цветов, лежал на животе на краю волшебной фиолетовой скалы и глядел вниз, на Землю. Отсюда было видно всё что захочешь, и притом с любой степенью приближения.

- Да... Мама плачет во сне - не знает, но чувствует... Товарищи мои бесценные: Бранко, Макс, Анна - сидят в тюрьме, может, доживут до Победы... А девчата? Да тоже, бедные, убиваются - их бы сюда, не меня... Нет, вы мне одно скажите - где Катюша, где моя родная?.. На Земле её нет... Здесь тоже нет - иначе давно были бы вместе...

* * *

Белокрылая хранительница встряхнула хрустальный шар - волшебную Книгу памяти, и на лицо ангела легла тень:

- Сожалею, но ничем вас обрадовать не могу. Ваша супруга скончалась хоть и от несчастного случая, но вызван он был смертным грехом уныния - то же самоубийство, понимаете? В ад за это, конечно, попасть нельзя, но придётся ей теперь пожить в каком-нибудь другом обитаемом мире. Или в нескольких - всё зависит от неё...

- И она там родится заново? И всё забудет? И, может быть, воплотится в животное, растение?

- Нет, останется собою. Просто очнётся на другой планете, как вы очнулись здесь...

- А назвать планету?..

- Ох, вечности не хватит найти! Знаете, сколько во Вселенной обитаемых миров? Но только не отчаивайтесь! Я уверена, что Екатерина Александровна заслужит рай, а её рай - здесь! На Земле возникла её душа вместе с другими душами, вместе с жизнью. И, пройдя бесконечную цепь перевоплощений, обрела наконец человеческий образ. И в нём пребудет вечно!

- Хорошо. А ещё у меня был ребёнок, который умер не родившись. Но душа у него, кажется, всё-таки была. Перед тем, как очнуться здесь, я её видел - свою девочку в новом воплощении, видимо, на чужой какой-то планете. Можно мне к ней?

- Вообще-то не положено. Но вы сходите к "всесоюзному старосте", к Калинину, скажите, что берётесь найти свою дочь. Если он этот вопрос не решит - ну, тогда к Ильичу...

Глава 37. Черти полосатые

Говорят, будто праздник Первое мая - не что иное, как явление Бафомета. На самом деле было так. В 1886 году, явившись в очередной раз, Бафомет расстрелял демонстрацию в Чикаго. Но это к слову.

* * *

Пику не заметили. Враг рода человеческого распекал другую нечисть. "Женщина с бакенбардами" являлась постоянной мишенью для насмешек Владыки.

...Тогда не были ещё знакомы русская Нина и немец Адольф. А преисподняя уже дала "добро" выползти на бедную планету некоему существу. Зародилось оно само собой где-то глубоко под землёй, из не добытой ещё нефти. Толстое, чёрное и мохнатое. Но сразу поняло, что оно - не оно, а она. Колдунья небольшой силы, но великой злости, по прозванию Оладья, гадость эта... Нежить вылезла на поверхность, что нефтяным фонтаном не ознаменовалось. Украла на базаре сколько-то пёстрой восточной ткани. И, завернувшись в неё, смогла превратиться в человеческое существо.

* * *

- Раскрасавица, ты не оправдываешь затрат на тебя. Ты кто? Персональный демон Рихарда Зоргфальта. Мы тебя зачем из нефти сделали?

- Да, хоть бы сделали ещё как следует! А то всё не в ту степь! Скажем, документы из воздуха я себе изготовлю, а телесную красоту - никогда. После этого вы ещё хотели, чтобы я охмурила Зоргфальтова отца и не дала ему жениться на этой русской скромнице.

- Ну ладно бы. Но поразила ты её бесплодием - так всего на пару лет и хватило. С колдовским питьём перед тем, как родиться Рэмзи - опоздала. На войне его не ухлопала. С венцом безбрачия - настрогала разных осложнений, но в итоге всё равно ничего не вышло. Ладно, ребёнка ты их, допустим, лишила. Но какого ангела ты упустила его душу в новую жизнь?

- Я её поймала зубами за хвостик и отгрызла, ваша мерзейшая тёмность.

- И этим шестой год похваляешься! Как будто сдохнет она без этого хвостика! Новый вырастет, ещё лучше! Едем дальше. Катю Михайлову ты до ада не довела. То, что было, было бы и без тебя. Так же как и болезнь Зоргфальта, не давшая им всем сбежать. Ощущение такое, что ты - пустое место. Потому я и послал хитрого Пику отбивать Рихардову душу у верхних! Ему бы надо уже быть здесь... О, да вот он! И вид у него, однако, как с картины "Опять двойка"! Что, и ты ни с чем?! Вон из ада, родишься простым смертным! Ненавижу верхних! Особенно тех, которые официально под красным знаменем! У нас с ними до сих пор нет дипломатических отношений. Но самое отвратное - что на самом деле они все "красные" и всегда такие были!

Это Бафомет говорил уже в пустоту. Его "вон!" вынесло из зала Пику. А Оладья не стала дожидаться, пока её тоже опозорят образом человека. Ушла в свободный полёт.

Глава 38. Бедные, бедные ангелы! Валькирии, впрочем, тоже

Чего ей стоило не показываться здесь, под стеной, весь вчерашний день - знает один Бог. Ей помогло то, что надо было присутствовать на праздничных мероприятиях и что ангелы категорически заявили: продержим Зоргфальта в лазарете не меньше суток! Господи, какую канитель они вечно разводят, эти ангелы!

Эльса не знала, что опоздала. Валькирии намного послушнее душ, потому что более дисциплинированны - это вам любой ангел скажет. Мало того, что ради праздничка небесным сёстрам милосердия пришлось повздорить с Ходзуми Оцаки. Ему непременно хотелось повидать своего руководителя и друга, хотя самому ещё никто не разрешал вставать. Так потом Ходзуми и Рихард настояли на своей досрочной выписке вечером седьмого ноября. А после этого оба, по очереди, побывали на фиолетовой скале.

* * *

Ничего этого Эльса, естественно, не знала. Но тем не менее под стеной она долго не выдержала и решила лучше слетать к Берзинь.

Ян Карлович седьмой год был Эльсиным шефом. Командовал Младшим крылом РЛК - Райской Летучей Комиссии. И занимал пост Наркомпогоды по совместительству.

Старика обожали и ребята, и девчата, составлявшие большинство Младшего крыла. Ян Карлович был "свой в доску" - и только одного никак не хотел разрешить: участия Младшего крыла в настоящих сражениях.

Для каких великих дел берёг Берзинь свою огневую молодёжь - знал только он сам. Факт тот, что за всю историю Младшего крыла Эльса была первой, кого Старик отправил на Землю с заданием.

Она, валькирия как все, не знала, за что это счастье выпало именно ей. Но помнила, как шеф сказал серьёзно:

- Эльса, это важно не только для Красного рая, но и для меня лично, - и, как равной, пожал ей руку.

* * *

Ян Карлович нашёл Эльсу раньше, чем она его. Глаза у него блестели от новых диковинных замыслов.

- А, стрекозка, тебя-то мне и надо! Пять минут на сборы, и мы с тобой летим на фронт.

- Не узнаю вас, Ян Карлович.

- А ты не думай, что я тебя заставлю помогать в битве. Ты просто поглядишь близко, как дела в Неуловимом отряде. А потом посидишь с одной девочкой, покажешь ей во сне, что они всё ещё живы. Сама понимаешь, нет свободных ангелов. Да и нервы у них не те, чтобы показать с натуры. А не с натуры - что за резон?

Глава 39. Неуловимый отряд

- Гордые обе эти черномазые! Кормить нас кормят, а глядят словно сквозь нас!

- Ну, недаром у кого-то из них сын в Неуловимом отряде! В этой стране нам особо не перечат. Но уж кто перечит - так за всех!

- Да, я боюсь трогать девчонку. Узнают Неуловимые - не жить.

- Да и что за девчонка? Кости одни да глаза...

...Берзинь подтолкнул Эльсу к кухонному окну:

- Здесь. Утром будь у меня.

Валькирия опустилась на пол у изголовья Млады. Положила невесомую руку ей на лоб.

И Млада увидела. Отряд делил скудную трапезу. Лес надёжно скрывал их убежище. Кое-кого они, увы, не досчитывались - в том числе и Яромира.

Мирек лежал белокурой головой на коленях у Иржи, тот поил его водой. Старшие товарищи спрашивали о подробностях вылазки. Но Мирек от слабости говорить не мог. А Иржи то ли скромничал, то ли слишком был поглощён чтением в глазах друга...

Эльса показала Младе крупным планом два лица. Иржи - чеканный профиль и горячие глаза. Мирек - побледневшие щёки, пушистые ресницы и слабая, но спокойная улыбка. Камера в руке валькирии прошлась по суровым лицам партизан. Нет уж, от самой вылазки она Младу уволит.

* * *

В ту ночь Иржи и Мирек были на деле вдвоём. Каратели выслеживали отряд, который находился совсем в другом месте. А два бывших студента Высшей торговой выслеживали главного карателя. Что было намного проще.

Чья пуля его уложила - сказать трудно. Ответные выстрелы задели Мирека, но не Иржи. Они убегали потом, петляя между деревьями, и их укрывала темнота. Между ними и карателями была река. И Мирек упал только оказавшись на безопасном расстоянии. И Иржи дотащил его до убежища...

* * *

Млада проснулась в слезах, но долго лежала улыбаясь.

- Иржик... - шепнула она в подушку. Обе мамы зашевелились во сне, но не проснулись.

Эльса провела ладошкой по девичьим глазам. "Ты что думаешь - я такая великая волшебница? Да я всего на год старше тебя! И у меня самой такие же проблемы - повидать бы его..."

* * *

А Жюли Визон принимали в этот день в партию. Девчонке было только шестнадцать, но - по обстоятельствам военного времени... Так она сама говорила, не желая признавать за собой особых заслуг.

Глава 40. Эльса выпускает коготки

Райское начальство присудило Старика к половинному наказанию: с ноября по май оставлять дела на зама и жить в стране, где ему так не повезло на посту Главного военного советника. Бывало, что Берзинь брал с собой в Испанию тех, кто с мая по ноябрь хуже всех себя вёл. И находились в Младшем крыле РЛК такие, которые нарочно вели себя плохо...

* * *

Эльса стукнула шефу в окошко:

- Докладываю. Девочка Млада больше не плачет. Я могу быть свободна?

- А, стрекозка, здравствуй! За Младу спасибо, а свободна ты быть не можешь. Когда я тебя звал в Неуловимый отряд, я, по-моему, не дал тебе о чём-то меня спросить.

Эльса вздрогнула. Но выпалила единым духом:

- Да мне бы про товарища Зоргфальта что-нибудь узнать...

- Эх, Эльсочка, Эльсочка! Сейчас узнаешь, да не всему обрадуешься! Эх, для тебя-то он товарищ Зоргфальт, а для меня - просто Ика, которому я бы сейчас с удовольствием надрал уши! Ну что ты на меня смотришь, как на богохульника - вот полюбуйся лучше на первоисточник!

С этими словами Берзинь протянул Эльсе письмо, которое читал.

Валькирия спланировала в кабинет, присела на подлокотник шефова кресла, дрогнувшей рукой взяла крылатку. И, с трудом разбирая мелкий хвостатый почерк, прочла следующее:

"Любимые товарищи и начальники!

Спасибо за приют и сердечное отношение, но я не считаю себя вправе оставаться в Красном раю: если уж была грешной кончина жены моей Кати, то грех этот - на мне.

А поскольку ваши делают из меня героя и ни за что не станут наказывать, я ухожу самовольно на Землю. Надеюсь, что там от меня будет польза.

Има ва тоте (что должно быть - пусть совершится), как говорят японцы. Я вас всех люблю и надеюсь ещё свидеться.

Рот Фронт!

Ваш Ика.

P. S. А венок мой отдайте, пожалуйста, с большой моей благодарностью комсомолке Эльсе, Ян Карлович знает".

- А? Каково? - спросил Старик, когда Эльса всё прочла. - Мало того, что он отпросился к дочери на другую планету. Его отпустили по-хорошему, но с кучей оговорок и на строго определённый срок. Не знаю, сколько времени прошло на той планете - в Красном раю он отсутствовал, ну, часов двенадцать. Только вернулся - и на тебе! Ни в чём он не виноват, а просто на месте не сидится! Пользу он принесёт! Да он там незрим будет ни для кого, всё будет знать и ничего не сможет изменить! Ну как я в Испании. Если бы ты знала, Эльса, какая это мука!

- А по-моему, - упрямо сказала валькирия, глядя не на шефа, а на пламенный венок, лежавший перед ним на столе, - по-моему, это лучше, чем прохлаждаться на травке, когда где-то страдают люди! По-моему, он правильно сделал! Для него остаться здесь - это было бы всё равно что целовать руки палачам. Я ведь видела, какой он гордый! И преданный! И...

- Ты чего развоевалась? - Берзинь погрозил ей пальцем. - Смотри у меня! Ему сорок девять лет, а тебе семнадцать! А если он ведёт себя как мальчишка - так от этого не лучше, а только хуже!

- Он себя ведёт как считает нужным! А мой возраст тут ни при чём!

- Твой возраст при том, что я за тебя отвечаю!

- Это перед кем это? Перед Главным Пламенным Инкубатором, что ли?

Берзинь смотрел на валькирию с возрастающим тягостным удивлением:

- Эльса! Ты у меня загремишь в Испанию!

- Ну и прекрасно, давно пора!.. Слушайте, Ян Карлович, у меня такая мысль: а если я буду на Земле - я увижу товарища Зоргфальта или нет?

- Да, для тебя он был бы зрим. Но пока ты служишь под моим началом - я не допущу, чтобы ты с ним встречалась!

- Вам что, его не жалко?

- Мне тебя жалко, наказание ты моё! Измучишь ты и его, и себя, и меня заодно!

- Вы меня извините за вопрос: а вам спокойнее, когда ваши подчинённые напрочь вынесены за скобки? Это что, коллектив, которым можно гордиться? Да над Младшим крылом даже ангелы смеются! Они хоть дело делают, а мы? Вы нам даже тучи гонять не позволяете, всё сами! А небось как хоть одна из ваших полезное дело сделала - вам сразу приятно стало, вон вы и перед товарищем Зоргфальтом мною похвастались! Себя же обкрадываете, не только нас! И эта ваша Испания - она должна быть наградой, а не наказанием! А то где нам взять трудности, чтобы они ковали наш характер?

- Эльсинька! Ты же вот выковалась такая хорошая, ты с блеском выполнила два моих задания... Тебе этого мало?

- Мало, хотя это были лучшие дни в моей жизни. Хочу, чтобы все мои дни были такими! Хочу гореть на алтаре идеи - гореть и не сгорать!

- Для того, чтобы начать гореть, надо сначала пойти к этому алтарю, так ли, Эльса? И я даже знаю, с кем.

Валькирия так и взвилась, возмущённая, крылья её подняли бурю:

- Что-о?! Не будь вы мой начальник - дала бы вам пощёчину! - она разрыдалась, закрыв лицо руками. Берзинь схватился за голову:

- Эльсинька, ну прости ты меня, старого дурака, хоть я и заслуживаю твоего удара! Знаешь, что я тебе скажу? Я сейчас убедился, что ты доросла до собственного пути. Вперёд, Дерзкий Ум и Чистое Сердце, я тобой ещё погоржусь! Да, чуть не забыл, а ведь для этого тебя ждал: венок держи, носи по праву, ты его давно глазами ешь... Ох, тут с вами собственное имя забудешь!

Глава 41. Между мирами

Звёздной ночью он прыгнул в окошко, оставив на подоконнике крылатку и венок.

Пробежал босиком по траве, сплошь покрывавшей в Красном раю всё свободное пространство. Кинулся с фиолетовой скалы и алой кометой упал на Землю.

А после всего этого уже успел побывать и на фронте, и у мамы, и на малой Родине в Сабунчах, куда в земной жизни так и не добрался, и у всех своих друзей. Ведь теперь он умел мгновенно переноситься с места на место, проходить сквозь стены, понимать любой язык, читать самые тайные мысли...

Но мало ему было в этом радости: в обмен на сверхъестественные способности он был лишён самого простого человеческого общения. Люди проходили сквозь него, как сквозь воздух, и никто, даже самые близкие, не властен был помочь ему в его одиночестве...

* * *

Никогда не забыть ему, как он сидел на полу у ног своей старушки матери, положив голову ей на колени, чувствуя себя снова маленьким, и шептал:

- Мамочка, не плачь, у меня всё хорошо там, по ту сторону смерти...

Эту ложь во спасение Нина Семёновна воспринимала прямо сердцем, помимо сознания. И боль её утихала - она не знала, почему...

* * *

Светлые минуты... Только не дано Рихарду тихого приюта - слишком много надо узнать, слишком многим помочь.

Может, и удастся внушить живым какие-нибудь правильные мысли, поделиться своими страшными знаниями, предупредить о грядущих опасностях...

Будет день - будет и битва!

А пока Ика сидит на крылечке один на свете, не принадлежа никакому миру. Его, большого, сильного, не знающего страха советского разведчика и агента Красного рая, сейчас можно было бы покорить и взять в плен одним движением руки - стоило только погладить его по растрёпанным кудрям...

Глава 42. Полёт валькирии с крыши на чердак

Эльса никогда раньше не видела свою самую главную начальницу и здорово робела. Но оказалось, что с Марией так же легко, как с Берзинь, а может, и ещё легче. Валькирия единым духом исповедалась во всём, а Мария прочла между строк ещё больше.

Обняв за плечи этот живой огонёк, она сказала негромко:

- Я понимаю - ты больше не можешь здесь оставаться. А значит, ты сумеешь пройти все ступени искуса. Мне остаётся только рассказать тебе, что тебя ждёт. Раз ты тяготишься своим бессмертием и хочешь уйти на Землю - тебе придётся начинать с нуля.

- С простейшего существа без ядра и без ветрил, - кивнула Эльса, не заметив, какую глупость сморозила.

- Ах ты, милочка! Ну да, тебе придётся пройти снова по всей цепочке перевоплощений, прежде чем ты дослужишься не то что до небесной девы, а хотя бы до человека.

- Почему "хотя бы"? - обиделась Эльса. - По мне, так люди живут лучше нас. От нас до неживой природы только шаг, мы ведь просто одухотворённые стихии!

- Вот именно одухотворённые! Но ты права, а мне, честно говоря, просто хотелось тебя испытать. Знай: в таких, как ты, могут воплотиться только лучшие из животных, удостоенные неба - им дозволено перескочить через человеческий образ и в новом качестве обрести бессмертие.

- Только проку-то от него чуть, когда оно - чистый лист, а не следующий шаг, когда ты оторвана от живых и не знаешь, чем им помочь! Пока вырастешь, наберёшься опыта... Нет, то ли дело вы или товарищ Берзинь - вы не потеряли себя!

- Эльса, повторю за твоим шефом: наше бессмертие тоже бывает мукой! Лучше всего не стоять над миром, а жить в миру, искать свой путь - может быть, ощупью, но творя при этом и себя, и мир! Вот ради чего стоит быть человеком! И если ты ещё никогда им не была - так это, как ваши говорят, просто не по-большевистски! Ты, конечно, не выбирала себе следующих жизней...

- Но я должна исправить эту чужую ошибку! Если я правильно поняла, моя цель - на верхней ступеньке лестницы превращений снова найти себя, настоящую.

- Да, родная. Твой Рихард, - Мария заметила: Эльса вся вздрогнула, но почему-то не возразила, - твой Рихард себя уже нашёл. А это значит, что там, на Земле, когда-нибудь ты встретишь его таким, каким запомнила. И хотя ты будешь смертной, сердце подскажет тебе, что он рядом...

* * *

Эльса прощалась только с шефом - боялась разболтать подругам про всё то великое, что должно было вскоре над ней свершиться.

Прощание вышло сердечное, хотя и без лишних слов. Берзинь просто назвал стрекозёнка "моя родная, моя хорошая", что с ним редко бывало, а все свои пожелания вложил в рукопожатие. А напоследок попросил у Эльсы на память один цветок из венка.

...С этого дня не стало на Земле ни одного жаркого дела, в котором не отличилось бы Огневое крыло Яна Карловича Берзинь.

* * *

- Ну, здравствуй снова, Комсомолка и Красавица, - так приветствовала Эльсу в условленном месте дева Мария. - Пошли!

Валькирия подала ей руку. И целую вечность, как показалось Эльсе, летели они куда-то, не касаясь ногами шелковистых семицветных трав...

Наконец они добрались до какого-то места, полутёмного и душистого, окружённого стеной вверх растущих трав, похожего на джунгли, нарисованные ребёнком.

- Здесь нас никто не найдёт, - сказала Мария. - Ты готова, Эльса?

Валькирия только молча кивнула. И тогда добрыми руками Мария всю её раздела, распустила ей волосы и с головы до ног оплела Эльсу цветами из Рэмзиева венка. Потом уложила Эльсу на травы и велела:

- Закрой глаза и молись. Или просто думай о самом-самом для тебя главном.

Эльса попыталась повиноваться, но думать она уже ни о чём не могла. В ушах у неё звенело, она словно растворяться начала в этом звоне - а мысленному взору всё представлялись длинные ресницы Ришиньки... Последнее, что подумала Эльса, ещё будучи валькирией, было: "Интересно, какие у него глаза? Ика ва тоте!.."

"Ика, свершись!" - примерно так можно это перевести...

Часть шестая. Слёзы и свет

Глава 43. Медвежья услуга кошки

- Ну как же, Толя! Он же инсценирует самоубийство! Красивый уход из жизни перед лицом грядущего разгрома. А мы все трое уходим вместе с ним...

- Не трое, а четверо! О ребёнке он, видимо, совсем не думает. Да и ты тоже, а ведь остались считанные дни... Как бы это не обернулось настоящим самоубийством!

- Не обернётся! А без меня там нельзя!

- Кать, там и нас с Максом хватит, чтобы за ним проследить! А ты куда ему такая?

- А у кого он будет на плече рыдать?

- Говорят тебе, сиди дома! Мы за тобой придём с гулянки!

- Скажи это Сверману. И до завтра, миленький! - упрямая Кэтти исчезла в тёмном коридоре.

* * *

У входа в парк на скамейке сидел белокурый разведчик, потерявший право именовать себя так. Взор его был затуманен, а в руке он держал длинную иглу.

Сверман всё не шёл. Зато прибежала серая кошка. Бесцеремонно вспрыгнула к Петеру на колени. Устроилась с полным комфортом.

Свободная рука Петера бессознательно погрузилась в мягкую шерсть.

- Катюша, Катюша, милая, всё прошло! - твердил он и не заметил, как Сверман с охраной подошёл вплотную.

Жестокие руки легли на плечи Петеру. Не глядя, он ткнул иглой в пространство.

И получил пулю в упор. Кошка совершила тигриный прыжок и вцепилась когтями в щёку Свермана. В эту минуту к ограде подошли Штирпиц и Кэтти.

Катя рванулась вперёд. Не упасть на труп любимого мужа, а оказать первую помощь треклятому Мартину. Но сделав шаг, Кэтти упала на руки Штирпицу. Тот отнёс её в машину и, сам близкий к обмороку, отвёз в роддом.

* * *

Несколько часов Штирпиц простоял во дворе. Каждую секунду он ждал непоправимого, тревоги...

Но, как он потом узнал, Кэтти прокусила губу, но не издала ни звука. И девочка родилась здоровая.

Приняв поздравления с дочкой, Штирпиц смог позаботиться и о мёртвых.

Немцы зарыли Петера, как собаку, на пустыре. Но Сверман разрешил Штирпицу "развеять по ветру прах русского шпиона". И под покровом ночи Анатолий Родников обрёл последний приют в запущенном саду вокруг Эльсинора.

Кроме Штирпица, на похоронах был только Зоргфальт. Простился с мёртвым, незримо коснулся живого.

В январе он, Рихард, хоронил Бранко Вучелича. Доконала его тюрьма на острове Хоккайдо.

Но бесстрашному югославу был прямой путь в рай. А что будет с Толей? Если честно, Рэмзи знал и это. Только рассказать не мог...

Но слёзы Штирпица высохли. Он вошёл в пустой дом. Свечка... шифр... рация... работа!

* * *

Несколько дней спустя.

- Пятая палата, Штирпиц Катрин, как состояние? Всё в порядке? Спасибо, всего вам доброго.

- Штирпиц, кому вы всё названиваете в рабочее время? - это Хрюллера нелёгкая принесла.

- Хайль Гитлер! В роддом. Страшно плохая связь...

- А-а, ну-ну. Как там дела?

- Вполне нормально, группенфюрер, грех жаловаться.

- Как дочку назовёте?

- Виктория.

- Победа? Ну, или вы смеётесь, или сошли с ума.

- Надежда умирает последней, - Штирпиц невесело улыбнулся про себя.

* * *

- Всё с ней нормально, райхсляйтер.

- Да когда ж её выпишут? Как она смеет? Как она смеет, Подлизанцер?

Толстые пальцы Свермана мелко дрожали, и лицо у него было серое.

- Бросали бы вы весь этот обоз, партайгеноссе! Кто предаст, кто подведёт... Это только Штирпиц, как дурак, волнуется...

- Цыц! До моего обоза вам семь лет гусиным шагом, в том числе и до Штирпица!

Глава 44. В церкви

Потом, дома, пока девочка спала, а Штирпиц не ушёл в Эльсинор, Кэтти сквозь слёзы делилась с боевым другом воспоминаниями о весне своей жизни.

Как Толя впервые увидел её, семнадцатилетнюю, идущую по бетонному забору. И очень испугался, что она упадёт. А она только смеялась, и в конце концов он был вынужден её подхватить... Как потом у себя на Родине, под Рязанью, Катя бегала босиком по мокрой траве. Толя пытался её образумить: "Я же тебе как будущий врач говорю..." А она не слушала и кричала: "Ничего не надо говорить, радоваться надо!" И, заражаясь её безумием, студент мединститута присоединялся к невесте...

- Никогда я его не слушала, - всхлипывала Кэтти, - а он меня, дуру, слишком любил!

- Катя... - Штирпиц гладил её по голове, как маленькую, и не знал, что ей сказать...

* * *

Как только стемнело, Штирпиц ушёл в Эльсинор. Принял долгожданный ответ из Центра. Заторопился домой. Но на выходе с явки столкнулся с Кэтти, державшей на руках Вику. И даже не сразу узнал свою давнюю помощницу.

- Ты что это платочком повязалась? - вот всё, что он нашёлся сказать.

- В церковь собралась...

...В Эльсиноре уже много лет слышалось церковное пение, но разведчикам было не до него. И вот теперь... Ни Штирпиц, ни Кэтти не почувствовали на лбу ладоней Рэмзи.

- Ладно, пошли. У Толи были?

Кэтти благодарно кивнула.

* * *

Вот она, подпольная церковь! Одна из самых маленьких и жалких комнат во всём Эльсиноре. Три с половиной свечки, облезлая икона, в хоре два скелета да поп - вылитый кощей...

Кэтти шагнула вперёд, поклонилась. Креститься всё-таки не стала - вряд ли только из-за занятых рук. Штирпиц остался стоять на пороге, странным взглядом обводя всё это средневековье. Толоконный лоб сразу же подскочил к бедной вдове:

- Мир тебе, дочь моя! У тебя, я вижу, большое горе. Прииди, Господь тебя утешит!

Глаза у него были сладкие-сладкие, как сливы в сиропе.

- Мир вам... - нерешительно начала Кэтти. - Можно поставить свечку за упокой?

- Сколько угодно, дочь моя, - обрадовался поп. - Я и помолюсь за упокой души... чьей?

- Моего мужа.

- Крещёный он?

- Наверное...

- Так за упокой раба Божия...

- Анатолия.

- Минуло уж девять дней?

- Сегодня семь.

- Своей он смертью умер?

- Нет... От фашистской пули. Его убили за то, что он был русский. За то, что ненавидел их и боролся с ними.

- Видишь, что бывает с теми, кто не возлюбит врага своего? Смирение, дочь моя! За него на том свете воздастся сторицей!

Штирпиц сделал над собой громадное усилие, чтобы не съездить попу по физиономии.

Кэтти тоже разозлилась, но, вся уже в слезах, смолчала. Поп подал ей свечку. Хотел подержать Вику, пока мать будет эту свечку ставить. Но как только его руки коснулись девочки, она проснулась и заплакала.

Кэтти стала укачивать Вику, но безуспешно. Одной рукой крепко прижав девочку к себе, другой она зажгла свечку - как положено, от свечки. Прилепила в указанное место. И вся ушла в созерцание маленького, но яркого язычка пламени. Вика утихла. Поп плёл что-то про загробную жизнь - Кэтти не слушала...

Вдруг поп заметил Штирпица, метавшего яростные взгляды на Кэтти.

- Мир тебе, сын мой, что не войдёшь в дом Божий?

- Их ферштейннихт, - инстинктивно защитился Штирпиц.

Поп тронул Кэтти за плечо и кивнул в сторону порога:

- Кем он вам приходится?

- Никем, я с ним даже незнакома. Спасибо вам, до свидания!

Она поймала взгляд товарища и ушла, оставив в уплату за свечку довольно крупную сумму. Сдачу ей, конечно, не вернули.

* * *

- Фу, как всё это глупо и противно! И зачем я только пошла? Я сама не знаю, Максим, что со мной. Вся правда-то в свечке, в огонёчке... Вот так-то и мы все... Извини меня, дуру...

- Ничего, ничего, Катя, ты умница. Я всё боялся, что ты скажешь что-нибудь лишнее. Но последнее испытание выдержано с честью!

- Как последнее?

- Да я тебя никак не соберусь обрадовать: Центр отозвал тебя домой. Сейчас мы едем, только черкнём начальству, что мы на фронт собрались. Перебежчиков искать и вообще переживаем... Ты переходишь на нашу сторону, по аварийному плану, а я возвращаюсь и первый бью тревогу. Вы с Викой тогда будете уже далеко...

- А ты? И рацию... и всё сам? Нет, я тебя не брошу!

- Катя, приказ есть приказ. Раз Центр говорит - значит, уверен во мне. А ты на пределе - не лги мне и себе. И потом, без тебя Сверман не удерёт от расплаты. И подумай, в конце концов, о Вике!

Словно услышав своё имя, девочка открыла глаза, уже сейчас похожие на отцовские, и заплакала.

- Бедненькая ты девочка, замучила я тебя, ты у меня голодненькая...

Отвернувшись от Штирпица, Кэтти расстегнула платье и приложила ребёнка к груди.

- Кать, садись! Только не на камни - ведь холодно, садись на колени!

Кэтти повиновалась. И Штирпиц долго просидел, не смея шелохнуться...

* * *

Фронт грохотал, не смолкая ни на минуту. Наши неуклонно теснили немцев, подходили всё ближе к их сердцу - Берлину...

Штирпиц остановил свою верную машину за кустом. Торопливо, но крепко пожал руку Кэтти. Потрепал по щёчке Вику:

- Счастья вам, милые, мирного неба над головой и родной земли под ногами! До свидания!

- До свидания! - Кэтти выбралась из машины. Крепко прижала к сердцу дочь и бросилась под огонь...

Её даже не задело. Может быть, её прикрыл Рэмзи... Катя - больше не Кэтти! - встала среди своих и, сияя, крикнула:

- Гитлер и Сверман капут! Ура!

Но, тут же посерьёзнев, склонилась над раненым...

Штирпиц закусил губу, рискуя заработать такой же шрам, как у Родниковой. Потерял её из виду в дыму и огне. Повернул "хорьх" и поехал назад в Берлин...

Глава 45. Последняя схватка

* * *

- Штирпиц, вы знали, что ваша жена работала на русских?

- Конечно, нет, группенфюрер. Если бы знал - обязательно бы вам рассказал. Слишком поздно узнал - и то хотел бить здесь тревогу. Да вы узнали раньше меня.

- Значит, вы не от меня узнали?

- Нет, на фронте. Я только что оттуда. Мы там были с ней, и она перебежала к русским. Я в неё стрелял, но промахнулся.

- А до этого она ничем не выдала своего намерения?

- Нет, изображала самые верноподданнические чувства. Когда узнала, что я еду на фронт, стала со мной проситься. Я её даже не отговорил ребёнка брать. А перед отъездом она меня затащила в церковь. Хочу, говорит, поглядеть, какой дурью эти русские маются. Она о чём-то толковала с церковниками - с вашими людьми, как я теперь понял. Вытворяла что-то со свечами. Потом мы ушли, и она долго ругала русских дураками.

- А о чём она говорила в церкви?

- Я не понял ни слова. Я не знаю по-русски.

- А вас не поразило, что она знает?

- Она учила русский у меня на глазах. Хочу, говорила, знать язык врага.

- А вы почему не учили?

- Некогда было, группенфюрер!

- Ну-ну. Значит, она двенадцать лет водила вас за нос, а вы ушами хлопали?

- Выходит, что так.

- А вас ещё считают классным разведчиком! Ведь не могла же она ничем себя не выдать!

- Любовь слепа, группенфюрер.

- Эх, вы! - Хрюллер надолго замолчал и неожиданно закончил: - Ладно, идите спать! И чтобы я вас больше не видел!

* * *

Митрополит Ювеналий с певчими прибежали к Хрюллеру сразу по уходе Кэтти и Штирпица. Но час был поздний, и группенфюрер не ждал от своей былой надежды и опоры ничего, кроме назойливых просьб о деньгах. Всю ночь простояли церковники у него под дверью. И только на рассвете Хрюллер соблаговолил выслушать первое за столько лет ценное сообщение...

А выслушав, немедленно и тихо отправил подпольный причт на тот свет, при этом ясно сознавая, что сам кругом во всём виноват.

* * *

Ни Хрюллер, ни Штирпиц так и не рассказали Сверману всей правды о Кэтти. А Хрюллер не стал рассказывать и о Штирпице...

- Жалко, - только и сказал Сверман, когда ему доложили, что жизнь Кэтти оборвана на фронте шальной пулей. Но целых девять дней даже не вспоминал о побеге...

Глава 46. Заря

Давно забытые зелёные лучи брызнули из-под чёрных ресниц, ослепили Хрюллера, и так кипевшего от злости.

- Передайте райхсляйтеру, что я, конечно, ценный человек, да не про его честь! Рот Фронт!

Штирпиц рванул с рукава свастику. Сиганул в окно и стрелой полетел навстречу своим.

Хрюллер застыл с разинутым ртом. И только через пять минут погнался за шпионом. Сверман увидел это в окно и заорал:

- Вы что, спятили, Подлизанцер?

- Это не я, это Штирпиц русский шпион!

- Рот Фронт! - пуля Осеева отплатила Сверману за Родникова. Последним словом райхсляйтера было "Кэтти".

Хрюллер никак не мог ни догнать Штирпица, ни застрелить. Руки Хрюллера дрожали, ноги подкашивались... Может быть, Рэмзи непрерывно щёлкал его по носу. А Штирпиц летел легко, как корабль при попутном ветре...

Вот он встретил наших на подступах к вражескому сердцу. Смело встал в ряды своих, пошёл с ними туда, откуда только что примчался...

- Ура! Рот Фронт! Свои, родные! Советский Союз и Наташа!

Всё, что было выстрадано в Берлине за долгие годы - ради этой минуты! И неважно, что подумают свои и чужие. И неважно, что смерть близка как никогда... Штирпиц встретил зарю, увидел краешек солнца в предрассветной мгле. И снова погрузился во тьму. Потерял сознание, тяжело раненный пулей Хрюллера. С десятой попытки группенфюрер попал-таки в своего давнего врага. Но Хрюллеру не пришлось порадоваться. В тот же миг он был убит наповал.

* * *

С пятого по девятое мая советские войска вместе с народом бились за Прагу. Неуловимый отряд наконец оказался в городе. Сразу после Победы Иржи позвонил в свою дверь условными звонками. Открыла ему мать. Но навстречу метнулась девичья тень. Большеглазая, худенькая, похожая на совёнка. Одной рукой Иржи поднял её на воздух. А другой обнял за плечи Мирека...

Вскоре вернулись и их отцы.

* * *

Полковник Осеев - уже не Штирпиц - и в беспамятстве твердил всё то же: "Рот Фронт! Советский Союз и Наташа!" Наши не знали, что и думать. Форма вражеская, а слова родные... Решили лечить, а обо всём происшедшем сообщить на всякий случай в Москву.

И когда Максим очнулся на больничной койке, то встретил не только тревожный взгляд медсестры, но и взор связного Центра. Этого связного Осеев знал чуть не с довоенных времён. И прочёл в его глазах: "Поправляйтесь скорее, Штирпиц, плохо нам без вас!"

- О, дайте мне умереть на Родине! - слабым голосом взмолился Максим, хотя ему было строго запрещено разговаривать. Последние отблески зелёных лучей погасли в его усталых глазах.

- Типун вам на язык! - возмутился связной. - Вам ещё жить да жить - Родине служить!

"Ты коммунист или зачем?" - сказал себе Осеев. И, оправившись от раны, уехал работать в Японию. Не сегодня-завтра наши должны были напасть на неё во исполнение союзнических обязательств.

Союзнички сознавали своё бессилие против нас. Более того, униженно просили о помощи, соглашаясь на любые наши условия...

...Иржи Гарамунд и Мирек Зинзелка поступили в политехнический институт.

Глава 47. Кто умер, кто жив?

* * *

Отсвет знамени Победы в глазах, осколок Хиросимы в сердце. Рихард Зоргфальт - на собственных похоронах. Всё время подле двух горьких девушек, уже уставших плакать, неразлучных в своём горе.

У Ханако распущены волосы, она похожа на ёлочку, так увешанную дождём, что почти не видно веток - только дождь-то чёрный... Эмма - без тени косметики, белокурые волосы заплетены в две толстые детские косички. В чёрном она кажется стройнее, выше и напоминает свечу - сколько ей гореть?..

Обе чисты и строги, обе - уже нездешние и потому открыты вестям с того света...

Рихард так и не стал врачом. А всё-таки врачевать людские души осталось второй натурой Зоргфальта - Заботы!

Ика парит над девушками, гладит им волосы и лица, окутывает их обеих тёплой пеленой своего присутствия.

И они видят всю страшную церемонию словно сквозь туман. Воздух вокруг них кажется им шелковистым, разом и есть они, и нет их. Они знают: это они обе умерли, а Зоргфальт - живее, чем когда-либо.

У них обеих накипают в душе иные, светлые слёзы. Ханако перельёт их, конечно, в песню, а Эмма может только пламенно шептать:

- Никогда, никогда, никогда не выйду замуж! - она уже лет пять это говорит.

"Вот это уже лишнее", - с горечью думает Рихард, провожая обеих девушек до их крошечного монастыря. Чужая боль... Ещё две жизни на совести...

Глава 48. Мост через пропасть

...У своей двери Осеев вдруг замер, не решаясь постучать. На него нахлынуло странное чувство. Что-то в доме было не так...

Отмахнувшись от наваждения, Максим постучался в свою счастливую юность.

* * *

Дверь приоткрылась. Выглянули два не по годам серьёзных детских лица. Несколько минут ребята молча глядели на Осеева. Максимка - бархатными Наташиными глазами. Надя - отцовскими зелёными, только без задорных искорок.

А Осеев переводил взгляд с сына на дочь. И не находил слов, как ученик у доски, который всё понимает, а сказать не может.

Первой опомнилась Надя:

- Здравствуйте... А кого вам нужно?

- Здравствуйте, дети... Осееву, Ренату Алексеевну...

- О-ой... - брат и сестра переглянулись, готовые заплакать. - Сегодня сорок дней, как мамы нет в живых...

Осеев едва устоял на ногах, ухватился за дверь:

- Да как... как могло это статься?..

* * *

Победу семья Осеевых встречала снова вместе - но без Максима. Наташа знала, что он в госпитале и потом едет работать в Японию. Наташе не привыкать было ждать...

И вдруг в начале августа прилетело письмо. От него, от желанного... По обычной почте и со странным обратным адресом. Наташа прижала его к сердцу - и упала замертво...

Домашние вскрывать письмо не стали. На Наташиной груди ушло оно под землю. Отписали по адресу - но ответ, видимо, пропал...

* * *

Дети поверили сердцем, что незваный гость и есть их отец. Полковник Максим Максимович Осеев, который давным-давно уехал в далёкие края и сражался там с фашистскими гадами...

Солнце клонилось к закату. А Штирпиц всё ещё сидел на родном крыльце, обняв Максимку и Надю за плечи.

Насилу дозвалась их добрая старушка и после безуспешных попыток накормить ужином отправила спать.

* * *

Под покровом ночи, наедине с собой, Штирпиц впервые за долгие годы дал волю слезам, рыданиям... Сам во всём виноват, сам!

Вдруг сквозь закрытые веки он почувствовал, что в комнате стало светлее. Тени от цветов на окне паутиной легли на его лицо.

И в тишине раздался голос:

- Слышишь, Максим, молю тебя: не горюй обо мне слишком сильно! Не смей из-за меня лишать себя жизни! Жизнь твоя принадлежит Отчизне! Ты ещё сослужишь ей службу! И у нас с тобой растут прекрасные дети! Неужели ты покинешь их на немощную старушку? Смысл твоей жизни - не только я. Я одного хочу - чтобы ты был счастлив. Мне не нужно такого страшного доказательства любви, как твоя смерть. Живи, Максим, живи! А я буду помнить тебя всегда... всегда... всегда...

Голос замирал вдали и наконец совсем смолк. Осеев поднял голову и увидел на лунном диске тающее лицо жены. Юное, печальное, совсем такое, как в далёкий день прощания...

- Будь по-твоему, Наташа!

Глава 49. Письмо

Тихо... никого. Только на подоконнике белеет сложенное треугольником письмо. Надя ясно увидела написанные ученическим почерком слова: "Полковнику Осееву М. М. от учеников школы ?814 г. Москвы планеты Найды".

- Ой, мамочка! - пискнула девочка, жмурясь от неизведанного ещё сладкого ужаса. Дрожащей рукой она открыла окно и взяла крылатку.

- Надюшка, ты чего? - сонным голосом спросил брат.

- Да тут, представляешь, папе пишут эти... внеземные цивилизации!

- Надь, ну как ты можешь шутить в такое время?

- Ничего я не выдумала, Максим, можешь сам посмотреть! - она протянула Максимке письмо.

- Да, дела, - задумчиво сказал мальчик. - Жалко, что мама не видит! Она больше всех верила, что мы скоро выйдем в космос! Пошли, отдадим письмо папе!

* * *

"Глубокоуважаемый Максим Максимович!

Мы видели про Вас кино. Мы очень Вас любим и хотим быть на Вас похожими. И ещё мы хотели бы пригласить Вас к нам на Найду, если Вам не очень тяжело снова покинуть Родину. Приезжайте, пожалуйста, всей семьёй. Мы надеемся, что Вам у нас понравится.

Наша Найда очень похожа на Землю. Только у нас разумны абсолютно все живые существа. Поэтому, естественно, мясо мы едим только синтетическое. А наши растения кормят нас обычными, неразумными плодами. А разумные - это их дети. И вообще у нас, с точки зрения землян, постоянно происходят всякие чудеса.

А с землянами наша планета дружит давно. От вас к нам попадают очень часто - после смерти на Земле и когда шалит космическое излучение. Поэтому мы хорошо знаем ваши книги, фильмы и песни. И с какого-то момента мы начали посылать к вам корабли с письмами, заводить дружбу с теми, кто нам нравится.

У нас тоже есть Москва. Столица Московского княжества. А в последние шесть лет - столица республики Московия в составе республики Новая Выдумляндия со свободным правом выхода.

У нас совсем недавно произошла народная революция, потому что пришёл сын Божий. Он научил нас, что не надо терпеть тиранов. Что надо самим решать свою судьбу. И ещё, что обязательно надо учиться, познавать мир и ставить силы природы к себе на службу. А то у нас наука развивалась только на другом континенте, но не везде при народной власти. А наш материк задержали на старте чудеса - да потом и иссякли. Но планета наша всё-таки непростая, потому что школы появились везде очень быстро. Взрослых обучили с помощью скоростных программ. А мы вот учимся в настоящей школе...

Наша Московия очень хочет объединиться с другими русскими землями. Когда-то наши предки пробились через половецкую степь и основали общину на территории Новой Выдумляндии. Нам бы доконать с двух сторон половцев. Но по ту сторону князья никак не сговорятся между собой...

Извините, Максим Максимович, за то, что мы Вам всё это рассказываем. Просто теперь Вы немножко представляете, куда мы Вас приглашаем. А мы очень просим всей школой и очень ждём! Если удостоите нас, то приходите ночью на ближайшую к Вам лесную поляну. Там Вас будет ждать разумный космический корабль. Он маленький и милый и надёжен, как слово чести. Он доставит Вас к нам.

Всего Вам самого хорошего и никаких больше печалей!

Ждём, надеемся!

18 мая 1996 года от основания Рима".

Дальше шло многое множество подписей. Имена были написаны очень быстро и очень мелко. И среди десятков мальчишеских бросилось в глаза только одно девичье: Аграфена Рябинина.

...Осеев приглашение принял. С ним летели дети. А баба Варя оставалась.

- Стара уж я, чтобы по небу летать, - объясняла она приёмным внукам. - Возвращайтесь, милые, скорее! Для вас всегда здесь готов и стол, и дом!

* * *

На поляне Осеевы увидели что-то похожее на железный жёлудь. Это и был корабль. Он сердечно приветствовал своих пассажиров и между прочим заметил:

- Вы, Максим Максимович, лучше, чем в фильме. В сто раз!

Штирпиц не успел ничего на это ответить. Он увидел в иллюминаторе лицо Кати Родниковой.

- Меня тоже пригласили, - сообщила она, тут же высовываясь из люка. Как всегда, с Викой на руках. - Знаешь, Максим, я почему-то очень многого жду от этого полёта...

- Катя... Катя, вот мы с тобой и сравнялись. Оба вдовцы теперь...

Книга вторая. Мир на вулкане

Часть первая. Дорога домой

Глава 1. 22 апреля 1947 года

Пани Паула качает головой:

- Иржик, Иржик! Мы всю войну только и гадали, жив ли ты ещё... И всего два года ты побыл с нами... Только потому и отпускаю, что с Миреком! Простите, пани Мария, - поворачивается она к его матери.

А Млада украшает собой букет, который держит в руках.

- Уезжаешь, Иржик, в настоящую Африку, а меня с собой не берёшь? - нежно упрекает она брата.

Ей уже почти девятнадцать лет. Она учится на втором курсе того же политеха, который окончили Иржи и Мирек. И сегодня - неслыханно! - прогуляла занятия...

- Я бы взял тебя, Младушка... Ну ничего. Вот проедем мы всю Африку да обе Америки - и я вернусь за тобой! Ты к тому времени будешь учёная, не так, как я - ускоренным курсом! Напишем мы с Миреком книгу - и снова в путь. А ты с нами - если муж отпустит, конечно. Есть ведь другие полсвета - твои полсвета, Младушка! Ну, а пока будь умницей и пиши почаще!

- И ты тоже, Иржик!

- При первой возможности! Ну, до свидания, сестрёнка!

Иржи хотел расцеловать Младу в обе щеки. Но как-то промахнулся, и поцелуй пришёлся девушке в губы. Они оба смутились и рассмеялись. А синие глаза Мирека смотрели в другую сторону...

В Прагу давно пришла весна. Снова во Влтаву падали золотые мышки с верб. Многое в мире изменилось неузнаваемо. Выросли Иржи и Млада. А вербы над Влтавой всё те же...

* * *

Шуму было на весь мир. Одна семья в Крыму даже дочку назвала Мирославой. Девочка родилась на другой день после старта "татры".

...А в Токио на афишах снова появилось имя Ханако Акаи.

Глава 2. Окно в мир

- Она как в тюрьме!

- Кто?

- Девушка вон там, в окне!

Иржи метнул молнию взгляда в ту сторону.

Точно - русалочья печаль... Глядит украдкой из-за занавески на "татру". А ведь когда-то, наверное, умела смеяться, да как!

- Ничего, Мирка, будет и на её улице праздник... и на твоей! - Иржи отвёл глаза. Успел только заметить за спиной девушки чьё-то противное лицо. Дуэнья... тюремщица.

Мирек не сводил глаз с девушки, пока мог её видеть.

Правда, это было недолго. Дуэнья глядела-глядела да и опустила занавеску.

Но в памяти Мирека навсегда запечатлелись эти тонкие и чёткие, но не резкие черты, длинные пушистые волосы с платиновым отливом и волшебные глаза. И чем-то смутно знакомым веяло от этого лица...

Уже потом, в Марселе, Иржи и Мирек вспомнили. Эту девушку они видели мельком там же, в Авиньоне. В колоннах первомайской демонстрации. За пару часов до новой встречи. Если только им не показалось...

* * *

С раннего утра до позднего вечера Мари не бывало дома. С тех пор, как кончилась война, старшая сестра Визон следила за порядком в приходской церкви, вела там хозяйственные дела.

Жюли сутки через двое дежурила в госпитале - теперь просто больнице. А в остальное время спокойно могла не только читать всё, что хотела, но и посещать тайные "красные" сходки. И продолжать, как в войну, агитацию, сама оставаясь в тени...

...Шум демонстрации страшно мешал церковной службе. Мари терпела долго, но за пять минут до конца шествия сбежала домой с головной болью. Дома ждало утешение - сестра с полным сочувствия взглядом...

* * *

Вечером Мари рассеянно шуршала свежей газетой. И вдруг вскрикнула, словно укололась иголкой.

Жюли, сидевшая рядом, украдкой скосила глаза на страницу - и тоже чуть не вскрикнула.

Это были они и их серебряная машина! Даже на не особенно удачной фотографии были схвачены их взгляды. Один быстрый и всепроникающий, другой долгий и ясный...

Загляделись обе будущие Христовы невесты - старшая в чёрные глаза, младшая в синие. И не вдруг прочли имена и маршрут кругосветных путешественников. А прочтя, улыбнулись каждая про себя... И, не глядя друг на друга, разошлись по комнатам.

...На следующее утро Мари вскочила гораздо раньше обычного. Вихрем ворвалась в комнату сестры и заорала ей в ухо:

- Жюли, услышь благую весть! Господь ниспослал мне вещий сон и призывает меня на служение!

Вообще-то Жюли была жуткая соня. Но теперь она тут же открыла глаза и села в постели. За версту было видно, что она всю ночь не спала. Мари, впрочем, выглядела не лучше. И младшей сестре очень захотелось съехидничать: "С чем тебя и поздравляю! Знаю я, кто тебя призвал и куда!" Но вместо этого Жюли воскликнула:

- О, как замечательно! И чего же от тебя требует Всевышний?

- Взять монастырскую машину-развалюшку и с распятием на крыше, вознося хвалу Господу, пересечь Нубийскую пустыню. А потом, если это удастся, можно будет постричься!

- Ого! - чёрные ресницы Жюли скрыли лукавый блеск в глазах. - О тебе услышит весь мир!

- О тебе тоже, кстати. Не могу же я тебя здесь бросить, как-никак отвечаю за тебя!

- Спасибо, я не смела и надеяться разделить это сладкое бремя... - Жюли едва удерживалась, чтобы не фыркнуть.

- Я так и думала, что ты обрадуешься. Сегодня же я начинаю хлопотать о визах и прочем. А ты пока сиди дома и жди моих распоряжений!

* * *

- Вы, Жюли, хорошо сделаете, если уедете. Вас не сегодня-завтра могут арестовать. Вы слишком неосторожны, не в обиду будь сказано.

- Я не обижаюсь на правду, - тихо сказала девушка, опуская глаза. - Вчера я вела себя непростительно и только чудом не попалась. На пять минут опередила сестру...

- Ладно, ладно, рад, что вы всё поняли. Далеко вас сестрица тащит?

- Сначала в Нубийскую пустыню. А оттуда - может, домой, а может - вокруг всего света в Чехословакию...

- Да, путь неблизкий. Знаете что? Не думайте, что вас выгоняют. Вы и за границей будете нам полезны. Сможете писать в нашу газету о положении трудящихся в тех странах, куда попадёте?

- Попробую... Очень постараюсь.

- Желаю успеха! И чур - до отъезда тихо!

* * *

План Мари был встречен горячим одобрением духовенства вплоть до Ватикана. Сёстрам ассигновали денег, довольно быстро выправили все бумаги... Но вместо того, чтобы уехать в июле, Мари промедлила с отъездом до конца октября. В этих числах должна была добраться до Нубийской пустыни "татра".

Как выдержала Жюли эти полгода? Можно только догадываться, что на заре ей сияли ласковые синие глаза...

Наконец настал день отъезда. Старенькую машинку с распятием на крыше провожали все верные католики Авиньона. Строгие, мрачные лица - ни улыбки, ни цветка...

Глава 3. Встреча на краю бездны

Иржи и Мирек медлили у края бездны, напряжённо вглядывались в слепящую даль... Вдруг Иржи воскликнул, указывая вперёд:

- Смотри-ка, Мирка, не одни мы с тобой такие рыжие! Вон ещё какие-то застряли!

- Вижу, - отозвался Мирек, - ну и развалюшка у них! Пошли выручать!

- Пошли, только они ещё и фанатики - видишь распятие на крыше?

Иржи тихонько тронул "татру". Началась упорная борьба с песком и камнями, и разговор прекратился.

Наконец "татра" поравнялась с католической машиной. Оттуда не семафорили, не звали на помощь. В одно окно глядела длинноносая девица в возрасте, видимо, очень старавшаяся скрыть волнение, изобразить гордость и независимость.

А из другого окна, с заднего сиденья, смотрела девушка, что уже полгода царила в душе Мирека! Сейчас её чудесные волосы были подобраны под косынку, и от этого она больше не казалась видением, стала милее и ближе...

Как только девушка заметила Мирека, а он её, они уже не сводили глаз друг с друга, не в силах вымолвить хоть слово...

Единственным из четверых, кто остался спокойным, был Иржи. Он приветствовал девушек на их родном языке и спросил:

- Вы позволите таким великим грешникам, как мы, оказать вам помощь?

- Господь поможет нам, - на мгновение длинноносая возвела очи горе. Но тут же так и впилась взглядом в искрящиеся лукавством глаза Иржи и в его ослепительную улыбку...

- Конечно, поможет, но не лично же! Не обессудьте, что не нашлось орудия провидения, более достойного, чем мы! И готовьтесь - сейчас попробуем вас вытащить!

Мирек и Жюли потихоньку пересмеивались одними глазами... А Мари злили слова Иржи, но она подчинялась этому безбожнику и даже не спорила с ним. Всё - и люди, и машины, и, пожалуй, сама пустыня - слушалось его звонких команд, и скоро развалюшка оказалась на свободе...

"Татрочка" взяла её на буксир. До первого привала никто не вымолвил ни слова - тяжёлым был их путь... Привал сделали очень скоро. Жадно пили воду - есть не хотелось абсолютно. Потом только стали знакомиться.

Несмотря на жару, Мари разразилась предлинной проповедью, не имевшей никакого успеха. Иржи без всяких усилий, почти автоматически, пересмеивал каждую её фразу. Жюли могла бы подписаться под каждым его словом, но пока молчала, покусывая губы от сдерживаемого смеха. Мирек вообще сидел с отсутствующим видом и думал: "Оскорблять чувства верующих я не буду, но пусть она не думает, что уловит мою душу! И сестра-то её - наша, наша!"

...Больше Мари таких попыток не повторяла. На всех последующих привалах она угрюмо молчала, следя злым взглядом за тем, как её сестра смеётся и болтает с этими безбожниками...

"Ладно, ладно, - думала Мари, - сейчас тебя не трону - жарко! А дома ты ещё наплачешься! Будешь выбирать между тюрьмой и монастырём!"

* * *

- Не спится тебе? Понимаю, Мирек, всё понимаю. Панна Юленька редкая девушка и достойный товарищ, грех её не полюбить...

- Да... Только я никогда не решусь ей признаться...

- Да зачем слова? Всё скажут глаза твои - глаза и сердце... Не вешай нос, Мирка - в твоей жизни начинается самое прекрасное...

- Не горюй и ты, Иржи! Где-то на путях-дорогах ждёт тебя твоя Златовласка - настоящая, кроме дразнилок...

...Часто, очень часто случалось, что руки Жюли и Мирека, раз встретившись, уже до конца привала не могли расстаться. И в такие минуты им казалось, что они не в знойной пустыне, а в цветущем весеннем саду...

А Мари не знала, куда деваться от жары и одиночества - даже молиться ей было жарко. Правда, Иржи почти с первого дня перестал участвовать в разговорах, но на Мари всё равно не обращал внимания.

Предпочитал уходить с головой во внутренности обеих машин, даже когда там было всё в полном порядке...

* * *

- Я просто понять не могу, что ты нашла в этом белобрысом! Его же днём с огнём не видать, бегает он, как мышь, под ногами и отражает чей-то свет!

- А ты бы предпочла мышь, которая летает над головой и стукает по ней своими суждениями, как мячиком на резинке?

- Мне вообще не нужны мыши, дерзкая девчонка! Ты нарисовала свой портрет, а я хочу воспарить к небу...

- И поймать горного орла, которому нет до тебя дела?

- Какой он орёл? Громовая стрела давно перебила ему крылья за его богохульные речи, он влачится теперь во прахе...

- Незаметно. Вряд ли во прахе так весело.

- Вот и нет! Нечестивое веселье - удел отвергнутых небом. И мне больно видеть, как тебя тащат в это болото...

- Это потому, что тебя не позвали!

- Я выше мира...

- Это я уже слышала. Зелен виноград, сестрица!

С этими словами Жюли вытянулась на заднем сиденье и преспокойно заснула.

Глава 4. Перед разлукой

Иржи постучал по крыше монастырской машины - и дунул на обожжённые пальцы.

- Самоубийцы! В который раз говорю: на песке надо спать, на песке! Ладно. Приходите за водой для жалости достойного мотора!

- Кому воздушное охлаждение, а кому вера Христова! - огрызнулась из машины Мари.

Жюли уже была снаружи, причёсывалась перед зеркалом заднего вида. Помахала расчёской экипажу "татры"...

...С развалюшкой был, конечно, букет проблем. Колонну она задерживала постоянно. Но совсем из строя не выходила - держалась, действительно, на голом энтузиазме. "Татра", сама выбиваясь из сил, тащила её за собой.

И колонна продвигалась вперёд как могла. Люди и машины действовали слаженно, как одна команда. И надо отдать должное девушкам - что бы там ни было на привалах, в пути они обе держались достойно и ни в чём не уступали мужчинам.

* * *

В этот день они потеряли дорогу.

Скитались с плачевными остатками воды. Мари непрерывно шептала молитвы. Жюли только глядела не отрываясь на идущую впереди "татру". Иржи ругался длинно-длинно, но беззвучно, одними губами. Стеснялся не столько сестёр, которые всё равно бы не поняли, сколько Мирека. Тот глядел только на стрелку компаса. Приблизительная карта была бесполезна... В сумерках все рухнули на песок, уже не надеясь и не отчаиваясь.

И вдруг Жюли подняла голову.

- Слышите? Собаки лают! Там, в той стороне...

- Чудится вам, панна Юлия!

- Неужели ничего не слышите? А это что?

Тишину прорезал свист. Ближе, ближе стук колёс - и снова смолкает...

Все вскочили.

Мари несколько раз перекрестилась. Мирек и Жюли впервые обнялись, и все сочли, что так и надо. Иржи стал кричать на всю пустыню:

- Железная дорога совсем близко! Завтра утром будем на станции! На последней станции, слышите? А там уж что останется до Хартума...

Не Рэмзи ли направил их? Сразу повеселев, они по-братски разделили последнюю воду.

- А сейчас всем спать! - скомандовал Иржи.

И в этот миг исчезло их единство. Мари утащила сестру в машину. Иржи и Мирек легли рядом с "татрой".

Сил не было ни у кого никаких. Никто из них просто не чувствовал своего тела. Но сознание не хотело гаснуть...

* * *

- Хочешь, я тебе помогу украсть панну Юленьку?

- Ну что ты, Иржи!

- Ты что, собрался честно просить её руки? Так тебе её и отдали! Эта святоша скорее в песок закопает панну Юленьку...

Мирек не ответил и закрыл глаза, словно не хотел больше ничего видеть и слышать...

* * *

- Жюли, сделай раз в жизни благое дело - пришли мне Жоржа Гарамона! Соври ему что-нибудь - ну, там, что у нас поломка в моторе...

- Я тебе не служанка, - ответила Жюли, не поворачивая головы. - И не благое это дело.

Мари тут же резко переменила тактику:

- Ну Жюльетта, кисочка, кошечка, ну очень тебя прошу! Я тебе за это что хочешь... Снимаю с тебя обет, можешь выходить за своего Зинзеля - я благословляю! Да если хотите - живите без венчания, я слова не скажу...

- А я с тобой вообще не разговариваю, - отрезала Жюли. И тут же поняла, что больше здесь оставаться не может.

И ушла туда, где сверкала в лунных лучах "татрочка".

Ушла, не обращая никакого внимания на что-то кричавшую Мари и шепча, как молитву, слова своей самой любимой песни: "Que sera sera..." [Что будет, то будет... (франц.).]

Всего двадцать шагов отделяло машины друг от друга. Но Жюли показалось, что прошла вечность, прежде чем она дотронулась до серебряного бока "татры" и робко выглянула поверх чехословацкого флажка у неё на носу.

Экипаж, казалось, спал.

Жюли задумалась, как позвать. "Месье Зинзелка" - слишком холодно, а "Мирек" - не хватит духу...

В конце концов девушка нашла нейтральный вариант:

- Вы не спите?

Оба друга вздрогнули. Приподнялись на локтях и уставились на неё. Мирек - как на видение, Иржи - как на привидение. Но в привидения он не верил и отозвался первым:

- Как видите, не спим. А вы почто бродите? - хотя, видимо, отлично знал ответ.

Жюли переплела пальцы, до боли сжала руки и шепнула:

- Не могу я дальше ехать!

- Перебой в моторе? - Иржи лукаво блеснул на неё глазами. - Ну, дочь Евы, пойду посмотрю, что там такое! Не жди меня скоро, Мирек! - с этими словами Иржи поднялся и ушёл куда глаза глядят - в противоположную сторону от машин...

Глава 5. Ночь нежнее шёлка, ночь чернее угля

- Мирек... Или я уеду отсюда вместе с тобой, или вообще не уеду!

- Со мной... Мне с моей дороги не свернуть, у меня миссия. Но пусть "татра" переедет меня, если я поведу этой дорогой тебя! Юленька, пойми - этот путь не розами усыпан...

- Значит, усыплем! Мне с тобой ничего не страшно! Радость и горе - всё пополам! Я постараюсь быть полезной экспедиции! И у меня тоже есть миссия - я обещала писать в рабочую газету о том, как здесь люди живут и трудятся...

- Мы тебе разве не рассказывали, как чуть не погибли в самом начале пути?

* * *

В Ливии "татре" была подстроена катастрофа. Испортили тормоза. Если бы Иржи в последний момент не свернул на бетонную стойку (не Рэмзи ли толкнул его под руку?), они со всего размаху врезались бы в железный шлагбаум - как раз на уровне голов.

А так - машина всмятку, сами отделались царапинами. "Татру" починить было возможно, но слишком долго. И друзья продолжили путь на другой такой же, на счастье случившейся в Александрии...

* * *

- Слышала я эту страшную историю! А дома меня посадят с тем же успехом!

- Юля... Юля, ну что мне с тобой делать?

- Взять с собой! Я сделаю всё, чтобы ты об этом не пожалел!

- А ты не станешь жалеть?

- Я? О Мирек!..

Она склонилась над ним, близко глянула в глаза... Сколько длился их первый поцелуй? Одну секунду или целую вечность? Они не знали. Они хотели только одного - чтобы так было всегда...

- О Юленька, ты целый мир мне открываешь!

- И ты мне тоже... Да, навеки наш мир! Веди меня туда!

- Не теперь. Сначала мы приедем в Злату Прагу, под свободное небо, к моим родителям...

- Правильно! Теперь мы оба на задании и должны заслужить право на счастье... Ну наконец-таки, дождалась я этого дня! - Жюли сняла с шеи шнурок с крестом. - Три года в партии, а всё приходилось притворяться! Закопаю сейчас в песок!

- Погоди, дай-ка его мне!

- Тебе на что?

- Подержать. Ты же его носила с рождения...

- Чудо морское! Держи лучше за руки! - она подала ему одну. Другой погребла в песке крест. - А с этим покончено навсегда!

- Не руби сплеча! Даже Иржи говорит: "Если не дрогну в путешествии - стану коммунистом сразу по возвращении на Родину!" Это не он за мной повторяет, а я за ним! И Млада Калинова тоже.

- Ладно, давай-ка лучше спать!

- Давай, давно пора! Покричать Иржи, чтобы шёл сюда?

- Да спит он уже, как убитый! Ты думаешь, легко командовать таким бродячим цирком, как наш?

Рэмзи скрылся за диском луны. Ничего изменить нельзя...

* * *

- Жорж, идите сюда! У нас поломка!

"Накликали мы с Юлей!" - была первая мысль Иржи. Но оставить в беде даже такого неприятного попутчика, как Мари, он не мог.

Подошёл к развалюшке - и отпрянул, поняв, что поломка не в моторе, а у Мари в голове. Она раскинулась на песке поближе к хвосту машины - не хотела, чтобы распятый Спаситель глядел на неё с креста.

Мари явно считала себя неотразимой, но на деле вид у неё был смешной и жалкий. Она пыталась призывно улыбаться, бросать на Иржи томные взгляды, придать хоть какую-то грацию своей нескладной фигуре - тщетно. Иржи не знал, смеяться ему или злиться.

- Да вы что... - только и смог он сказать.

- Я столько лет ждала... - зашептала она. - О Жорж, как я жажду испить до дна сладко-горькую чашу земной любви! Вот почему я ещё в миру, хотя давно могла бы постричься. Ну, там, правда, ещё война была... - добавила она небрежно.

- Знаете что? Таким, как вы, не в монастыре место, а... - взглядом Иржи закончил фразу и хотел уходить.

Видно, Мари нечего было ему возразить.

Не говоря ни слова, она перешла к решительным действиям. Руки её, как две змеи, обвились вокруг шеи Иржи. Вот они, близко - её недобрые глаза и губы... Теперь Мари уже нельзя было назвать ни смешной, ни жалкой. Со стороны могло показаться, что, целуя, она, как вампир, пьёт кровь Иржи. А с ней - всё лучшее, что есть в его душе, вливая взамен чёрный яд...

В ушах у Иржи звенело, куда-то пропали все мысли. Только одна бессмысленная фраза вертелась в идущей кругом голове: "По весне утки разбиваются на пары..." Не соображая, что делает, он привлёк Мари к себе...

Чёрная тень креста метнулась между ними, но не смогла оторвать их друг от друга.

Глава 6. Утро

Костлявые, ледяные пальцы Мари легонько коснулись его плеча. Она надеялась разбудить его своей могильной лаской.

Но Иржи резким движением стряхнул её руку с плеча и пробормотал, не просыпаясь:

- Руки прочь от Златой Праги! Руки прочь!

Видно, снились ему в этот час жуткие годы оккупации...

Мари не поняла слов, но ей всё стало ясно. Они чужие - гораздо более чужие, чем были ещё вчера вечером. И никогда больше не сможет она навязать ему свою волю. А уж у него на поводу и подавно не пойдёт! Пока райские яблоки не набили оскомину - надо уходить в монастырь, спасать душу...

Так уговаривала себя Мари - а слёзы капали и капали на песок, смывая кустарную туземную косметику.

* * *

Иржи открыл затуманенные глаза и сначала не мог понять, где он и что с ним. Но краем глаза увидел Мари и разом вспомнил всё. Да как могло это статься, как он допустил это безумие, это беззаконие, в котором даже не было для него ни крупицы радости?

Прочь отсюда, прочь без оглядки, забыть, забыть!..

Мари не удерживала Иржи, только вслед ему летел её шёпот:

- Прощай, будь проклят и благословен, благословен и проклят!

Иржи даже не оглянулся. В висках у него стучало, как молоток по крышке гроба, одно слово: "Проклят! Проклят!" После этой ночи он не имеет права не то что на любовь, а даже просто на ласковый девичий взгляд...

Один такой взгляд тут же вспомнился некстати, опалил душу. "Какие глаза! Мёд, янтарь, весь свет и всё тепло солнца... Младушка... Но нет. Нет. Нет. Считай, зайчонок мой солнечный, что меня никогда и на свете не было..."

Конечно, на этот раз Млада Калинова не могла послушаться названого брата. И солнце, её небесный покровитель, свершило её волю. Косой луч отразился от зеркала "татры" и ударил в глаза Иржи.

Тот зажмурился крепко, до боли - перед глазами поплыли разноцветные пятна. В их причудливых очертаниях ему виделось что-то дорогое... Родное... Святое... И как он смел думать, что у него ничего не осталось в жизни? Где-то, пусть далеко, есть его Родина, его золотая столица сердца... А впереди - долгий путь во славу родной страны.

Иржи открыл глаза и почти весело кивнул солнцу - или Младе? В его руках большое дело. Он отвечает и за этих детей, которые мирно спят по разные стороны песчаного ложа, покинутого им, Иржи, по ту сторону ночи. Только руки Жюли и Мирека бессознательно встретились у него в изголовье, и на лицах была чистая радость...

Иржи опустился на песок - но не на то место, которое для него берегли, а с другой стороны от Мирека.

...Солнце поднималось всё выше и потихоньку начинало припекать. Мирек и Жюли открыли глаза, улыбнулись друг другу. Но увидели Иржи, и радости как не бывало...

Они его не расспрашивали, не старались утешить - отводили глаза со смутным чувством вины... А он пытался казаться весёлым:

- Это что за самопохищение из сераля? Я не осуждаю, сам хотел красть вас, панна Юлия, для Мирека, только он мне не велел. Ну, Бог троицу любит, со вступлением вас в наше скитальческое братство! Пойдёмте за вашими вещами?..

...Жалкая, зарёванная Мари зашипела в самое ухо сестры:

- Креста на тебе нет, сестра моя! И не жаль тебе чистоты своей?

Жюли чуть не упала от такой наглости:

- Уж чья бы корова!.. Креста на мне действительно нет, но я в Праге замуж пойду, а до тех пор... Ой, да что тебе толковать!

Это были последние слова, сказанные ею сестре. Жюли отвернулась от Мари и принялась укладывать свои нехитрые вещички. Всё это время она пыталась встать так, чтобы Иржи и Мари не видели друг друга... Иржи очень быстро перехватил у Мирека Юлину спортивную сумку и унёс в "татру". А Жюли нашла все свои важные бумаги, помахала ими жениху:

- Я всё предусмотрела! Зелёная улица - до Праги! Ведь Коминтерна нет только формально...

- Знаете, - сказал ей Иржи, улыбаясь уже по-старому, - с вас надо было делать статую Свободы!

- Ну вот ещё! - фыркнула Жюли, по-деревенски зажав рот рукой. - Спасибо, конечно, только не надо мне такого счастья...

...Экипаж "татры" играючи помог Мари на развалюшке преодолеть последние километры пустыни.

Но в столице Судана Хартуме обе машины разъехались навсегда.

* * *

В городе Иржи ждало письмо от Млады. Как всегда, наивное, бесхитростное, полное неосознанной нежности.

В том же конверте Иржи нашёл фотографию названой сестрёнки и был приятно поражён. Млада рассталась со своими тоненькими детскими косичками. Теперь у неё была гладкая причёска и две длинные шпильки за ушами, а под ушами волосы завивались блестящими кольцами. От этого лицо стало взрослее, серьёзнее...

Иржи просто не узнавал своей Младушки. Он привык считать её ребёнком, маленькой, хоть и очень могущественной феей. Но помилуйте, ведь она совсем взрослая, она на целый месяц старше панны Юленьки!

Иржи вздохнул глубоко и спрятал фотографию на груди. Сил его больше не было бороться с тем, что проснулось в сердце тем памятным утром. Да и надо ли?

Теперь он чувствовал, что призрак Мари выпустил его из объятий и уплывает в небытие...

А Млада его дождётся! Хоть он и не станет поверять бумаге своё признание...

...Вечером того же дня Мари уже сидела у себя дома, грызла чёрные сухарики с солью и думала: "Жорж или Жоржетта - пусть будет ребёнок красив, как отец, и благочестив, как мать!"

* * *

Пан Виктор Зинзелка долго изучал фотографии, вложенные в письмо из Хартума.

- По-моему, девочка подходящая, - сказал он наконец. - Если она в самом деле с ним сюда доедет, я этому не удивлюсь.

- Да, - вздохнула пани Мария, - а что про них будут говорить?

- А, брось ты, Марженка! К чистому не пристанет!

Глава 7. Листая путевой дневник

- Здравый смысл, перебитый наукой. Крути, как я говорю - до отказа! Да нет, всё, всё, ставь в полосу, что ты её по кругу гоняешь?

- А она слишком хорошо меня слушается! Её, видимо, заранее надо направлять, чтоб остановилась там, где я хочу!

- Именно так! Юлька, ты делаешь успехи... Ладно, Мирек, получай обратно свою ясную панночку! Если нам ещё попадётся когда-нибудь приличная дорога, я Юлю дальше поучу...

Загорелая девчонка с исцарапанными руками, в шортах вместо длинной юбки, но всё в той же косынке, выбралась из "татры" и, счастливая, прижалась к Миреку:

- По-моему, лучше машины может быть только лошадь! Но Иржи я не советую когда-нибудь что-нибудь преподавать!

На лицо Мирека легла еле заметная тень. Он легонько потянул Жюли за рукав, а на Иржи бросил укоризненный взгляд:

- Ну ладно вам...

* * *

А когда "татра" застряла посреди размытой дороги в Кении и Иржи - единственного из троих - подкосила малярия, Жюли с Миреком разделили уход за ним. Мирек наконец-то отдавал долг за свою рану в Неуловимом отряде. А Жюли вспоминала госпиталь. Прохладная её рука лежала компрессом на лбу Иржи, и он твердил в забытьи имя Млады...

А на руке сверкало колечко с цветной стекляшкой - залог любви и символ братства со всеми народами. Такие колечки экипаж "татры" во множестве раздаривал местным жителям...

И ещё был случай. Там же, в Кении, в национальном парке за Иржи ни с того ни с сего погнался бегемот. Мирек тогда потерял от испуга дар речи. Зато Жюли взвизгнула так, что бедный бегемот на всём скаку развернулся на сто восемьдесят градусов и плюхнулся в озеро.

Придя немного в себя, Иржи крепко, по-товарищески пожал руку девушке. Ему очень хотелось спросить, был ли слышен её визг в Кейптауне, но не стал он этого делать...

* * *

Услышав же о восхождении на Килиманджаро, Жюли не захотела отставать от мужчин.

- Да пойми ты, - горячась, доказывал ей Иржи, - мужчины должны искать приключений, хотя бы на свою голову. А женщины - ждать их и следить за вещами!

Жюли просто не нашла слов от возмущения. И даже Мирек возразил:

- Нет, Ирка, знаешь, я за женское равноправие! Вещи нам и "татрочка" убережёт!

Между прочим, до вершины Жюли добралась первой. И так всегда: уставала, конечно, больше мужчин, но почти всё время пела. И писала на коленке репортажи за нахальной подписью "Жюль Санд". И по-чешски выучилась очень быстро...

Когда они делили провиант, каждый раз повторялось одно и то же:

- Юля, ты девушка, тебе полагается добавка!

- Я коммунист, мне полагается не больше партмаксимума!

В результате всё делилось поровну. И Мирек находил втору к серебряному девичьему голосу. Негромкую, но чистую и верную. Слушая их, Иржи даже не чувствовал себя "третьим лишним". Его мысли были о самом лучшем, и он жалел, что репортажи в Прагу нельзя писать стихами... Потом запевал сам - до первого препятствия на пути.

...А "татра" везла их по горам, по долам, творя чудеса на опасных дорогах. Случалось, конечно, всякое, но ни одна ситуация не оказалась безвыходной.

Ещё в Алжире один фашиствующий итальянец спрашивал с круглыми глазами:

- Это что, серьёзно новая чехословацкая машина? Но ведь такую вещь нельзя сделать на заводе после того, как его национализировали!

* * *

Когда ночь разделяла два тяжёлых дня пути, экипаж устраивался в "татре" или рядом с ней.

Мирек намечал план на день. Жюли и Иржи сонно делились впечатлениями дня минувшего. Потом Иржи вдруг замечал, что говорит один и никто ему не отвечает. Эти двое лежали лицом друг к другу. Видимо, целовались в темноте...

- Завтра встанем пораньше - и сразу в путь! Спокойной ночи, ребята!

Иржи отворачивался от них и приказывал себе заснуть. Если они ночевали на воздухе, Иржи протягивал руку и гладил "татрочку". Где-то между фарой и флагом, словно кошку за ухом чесал... Если спали в машине, он просто касался прохладного стекла.

- Спокойной ночи, Иржик! - совесть Мирека возвращала его с небес на землю. - Дай руку...

- Спокойной ночи, командир! - Жюли из последних сил переходила на чешский.

Потом, когда тёплая волна уносила Иржи в царство сновидений, Мирек и Жюли шептали безумные слова, совсем переставая понимать друг друга... Пока не смаривало и их.

* * *

В монастырях умеют хоронить концы. Весь благочестивый Авиньон считает сестру Марту самой безгрешной из христовых невест. Она пронесла горящий светильник веры через ужасную пустыню и вернулась в родной город, под сень монастыря. Она громит безбожников всюду и везде, она всю себя отдаёт делам веры...

Чаще всего её видят в подшефном приюте. Она возится с самыми маленькими детишками, чтобы с первых дней они находились под благотворным влиянием...

Глава 8. Душистая крепость

Шутил ли с ним Берзинь или пугал громовыми стрелами - неизвестно. Но в какой-то момент Ика почувствовал себя легче воздуха, стал носиться босиком по мокрой траве, смеясь до слёз, и в конце концов без сил упал навзничь.

О, вот это настоящая жизнь!..

Одно только было во всём этом не совсем настоящее: не было смысла принимать на себя удар стихии, некого было защитить, заслонить собой...

И поэтому когда дождь перестал, то настроение у Ики сразу испортилось. Стало мокро, холодно и ужасно одиноко.

* * *

Ика встал, встряхнулся и шёл куда глаза глядят, пока не упёрся в живую изгородь вокруг дачного посёлка.

Мокрые ветки сами собой раздвинулись, пропуская разведчика, и он оказался в середине круглого сиреневого куста. И странное дело: сюда, в этот душистый полумрак, не проникла ни одна дождевая капля.

- Ты что, сирень, тоже из Красного рая? - удивился Ика, чувствуя, что сразу начал согреваться.

Куст не мог ответить словами, но потянулся к нему каждым листиком, каждым цветочком, целуя куда придётся...

Ика зарылся лицом в душистые гроздья, ему было намного лучше, чем в семицветных травах райского лазарета. Не скоро смог он сказать:

- Спасибо, родная, я тебя никогда не забуду, а теперь мне пора к ним, к людям!

Сирень выпустила Рихарда, осыпав на прощание счастливыми пятилистниками, сколько их у неё нашлось.

Наконец-то, на шестой год превращений, Эльса увидела Икины глаза!

...А фрёйлейн Эмма Гааз получила место в посольстве ГДР.

Глава 9. Охота на ведьм

- Ирка, как думаешь, знает Юленька подпольный код?

- Обязана знать. Попробуй, простучи её имя!

В ответ Жюли стучала только одно слово: "Люблю. Люблю. Люблю".

Их всё-таки вынуждены были отпустить. Говорят, что чехословацкому консулу понадобилось только стукнуть кулаком по столу. Это, конечно, преувеличение - как-никак восемь дней в тюрьме... Но хочется верить в "руку Москвы", когда думаешь, почему Жюли не выслали во Францию...

* * *

В Никарагуа Иржи поранил руку, а к врачу обратился сдуру только в Мексике. И выяснилось, что теперь не миновать ему операции. А денег на неё у экспедиции не было. Наскребли зато на авиабилет до Праги. И на целых три месяца раньше остальных Иржи вернулся на Родину - в страну бесплатной медицины, в заботливые руки доктора Антонина Калины и его дочери.

Она, Млада, была первым человеком, встретившим Иржи на родной земле. Они так и метнулись друг к другу, и если бы не больная рука, Иржи крепко обнял бы Младу. Но вместо того она ласково взяла его под локоть, прогоняя боль, и подвела к родителям. Не говоря ни слова, влюблённые склонили перед ними головы, прося благословения.

Родители обменялись счастливыми взглядами. Но доктор Калина сказал театрально-зверским голосом:

- Ну вот что, молодой человек, сначала извольте вылечиться, а потом уже смейте поднимать глаза на мою дочь!

- Слушаю и повинуюсь, - ответил Иржи. - Всё равно мы собирались ждать, пока Мирек и Юля вернутся. Хотелось бы в один день...

* * *

Ждать пришлось долго. Друзья Иржи никак не могли выбраться из Мексики. Наконец одно французское судно согласилось взять их на борт. Жюли очень радовалась, что поедет в новую жизнь через Родину... Но в Гавре их встретили далеко не цветами.

- Месье Зинзелка, вы обязаны сойти здесь и, согласно вашей визе, в двадцать четыре часа покинуть территорию Франции, в противном случае мы будем вынуждены вас задержать. Да, и проститесь со своей любовницей. Её-то мы арестуем сразу. Вы, мадемуазель, конечно, отлично знаете, за что.

- А вы знайте, что ничего вы этим не добьётесь! Куда бы вы меня ни заточили, голоса правды вам не заглушить! Хоть убейте меня...

Мирек сжал её руку, призывая к спокойствию:

- Вовсе ни к чему такие страсти. Если я покину вашу страну вместе с мадемуазель Визон, что и собирался сделать с самого начала, и вы никогда больше её не увидите - вас это устроит?

Вряд ли это устраивало французскую полицию. И неизвестно, чем бы всё это кончилось, не вступись пресс-атташе чехословацкого посольства. Он вручил Жюли паспорт своей страны и устроил их с Миреком на судно, идущее в Польшу.

- Ну чёрт с вами, раз вам предоставляют политическое убежище - заменяем вам арест изгнанием!

Жюли ловко запустила в полицейского французским паспортом:

- Adieu, ma belle France!1 [Прощай, моя прекрасная Франция! (франц.)] За то, что они с тобой сделали, они ещё ответят!

Уходила она с пристани гордая, как королева.

Но стоило им с Миреком остаться наедине, как девушка разрыдалась безутешно:

- Сволочи! Даже могилы не дали навестить... Больно мне, больно за мою страну!..

И Мирек не знал, что сказать ей...

* * *

Торжественный въезд в Прагу состоялся на тысячу двести девяностый день после старта. Друзья Иржи добрались до страны грёз на чужих колёсах. "Татрочку" долго не могли выгрузить с корабля и наконец отправили поездом, вдогонку Миреку и Жюли.

На вокзале оба поезда встречали только Млада и Иржи. И потом командир гнал машину со скоростью, близкой к недозволенной, чувствуя, что вот теперь в самом деле возвращается домой...

Часть вторая. Иные миры

Глава 10. Катя во славе

Как и тогда, во дни разлуки на Земле, Кате некогда тосковать - она вся в работе. А в свободные минутки на директорском подоконнике сидят стайками девчата, как синички на проводах, и щебечут. Они бегают ко "всеобщей матушке пани Кэтти" не столько с производственными проблемами, сколько с личными. А Катя жить без них не может - они теперь её семья...

Как-то в задушевную минутку кто-то из синичек спросил обожаемую начальницу:

- Пани Кэтти, что ж вы замуж не выйдете? Вам бы жить да жить...

- Ох, милочка, дочек у меня и так что в поле цветов! А замуж женщины моего народа выходят один раз! Моего единственного война отняла...

* * *

На тридцать седьмом году работы прибор, могущий измерять решительно всё, был наконец закончен. И Катя по-прежнему была у руля института.

В своё время её усиленно отправляли на пенсию, но она осталась на посту. Не потому даже, что некому было её заменить, а потому, что знала: только работа спасёт её. Нужно было положить все силы души на поиск универсального решения. Луча, который считывал бы какую угодно информацию о любом объекте, подвергаемом его воздействию...

И совсем недавно Катя нашла слово. Нашла нечаянно: просто как-то после целого дня бесполезных изысканий отправила всех по домам, обесточила лабораторию... А сама медлила уйти, словно здесь был её дом - её крепость... Но вместе с темнотой тоска пробралась и сюда, и помимо воли Катя шепнула мраку свою тайну.

И в тот же миг из выключенного генератора сам собой вырвался небывалый голубой луч, заметался по лаборатории, а по экрану прибора пошли бесконечные столбцы цифр... Оправившись от изумления, Катя быстро освоила управление лучом. Он слушался простого движения руки, а исчезал и появлялся по паролю, произнесённому вслух или мысленно.

Катя позвонила заму, успевшему доехать домой, и выпалила:

- Я нашла луч!

- Ш-ш, ни слова больше! Тайну нашего прибора должен знать только один человек! Вы имеете право открыть её только перед смертью и только тому, кому доверяете больше, чем себе! Предупреждаю, что я на себя такой ответственности не приму!

Катя согласилась с замом. Контора у них была полувоенная и изрядно засекреченная. А вся тайна заключалась в пароле, который срабатывал и без огласки и который она рада была навечно схоронить в сердце...

* * *

Назавтра состоялись испытания и прошли более чем успешно, но у Кати не было никаких сил праздновать победу. Только теперь она поняла, как страшно устала за все эти годы. И вечером, позвав к себе доверенную синичку, сказала ей на ухо:

- Дочка, меня скоро не станет. Тебе одной могу я доверить волшебное слово, без которого не работает наш прибор. Космический пароль - Ика!..

Это были последние слова Екатерины Михайловой.

Глава 11. Груня Рябинина

Груне Рябининой стукнуло сегодня семнадцать. Брови вразлёт и мысли вразлёт. Зелёные глазищи, чуть курносый нос. Губы алые, улыбчивые. Руки гибкие, как две змеи. Не очень высокая, но стройная, лёгкая, длинноногая... И весёлая.

За стеной бубнил телевизор. Мама ждала прогноза погоды. А вместо этого зазвучало вдруг: "Не думай о секундах свысока..."

Груня так вся и замерла, подняв голову от книги. Такого она ещё не слышала.

Песня оборвалась в самой середине, на высокой ноте и лучших словах: "Мгновенья раздают: кому позор, кому бесславье... А кому - бессмертие!"

И Груня, ещё не соображая, на каком свете находится, услышала:

- Со следующей недели смотрите на нашем канале сериал о советском разведчике Максиме Осееве (Штирпице) - "Семнадцать мгновений со щитом".

Груня обернулась и встретилась взглядом с Рихардом Зоргфальтом.

- Я лично буду смотреть, - сказала она шёпотом. - Я уже потому за Осеева горой, что вы, Рихард, и он служили одному делу. Кстати, вы его случайно не знаете?

"Знаю, - сказали светлые глаза Рэмзи. - Знаю и ценю".

* * *

Отца своего Груня не помнила. Он погиб в половецкой степи за полгода до её рождения. Елена Николаевна и её дочь до сих пор считали, что он пал смертью храбрых в честном бою.

На самом деле Стенька ушёл в рать, когда прискучила ему Алёна. Да, была она в своей деревне Щербинка настоящей Еленой Прекрасной. И не были они венчаны...

На войне Стенька пытался продать московского князя половецкому хану. Но был разоблачён и предан позорной казни. Все, кто вернулся из того похода, хранили о судьбе Стеньки мёртвое молчание. Щадили его старушку мать...

После Стенькиной гибели единственным светом в окошке для Алёны остался ребёнок. Да у неё, кроме старшей сестры, никого и не было. Агафья, строгая, почти монашенка, любила Алёну, но не уберегла. И не смогла помешать сестре воспитать свою Грунюшку самой...

Их травила вся округа, пока не пришла революция. Груне было тогда одиннадцать лет. Чудеса помогли науке очистить людские души. В новой жизни всем нашлось место.

Тётка Агафья устроилась аж в самую центральную газету Московии - "Славянская правда". Со временем стала загранкорреспондентом. Ни с того ни с сего сменила имя на Аглаю. Похвалялась свободой, ходила в "импортасе" - и с пустыми глазами.

Алёна тоже так и не вышла замуж. Работала в той же газете корректором. Работала прекрасно, и никому не было дела до её прошлого. Тем более что семья теперь жила в высотном доме в Текстильщиках. Родная деревня стала дачным посёлком газеты...

* * *

Груня не скоро научилась дружить со сверстниками. Всё с мамой и с мамой... С ней и попала в круиз на подаренном Землёй теплоходе "Рихард Зоргфальт". Списывала его Земля на лом, а Найда сказала: "Наш будет!"

...Никогда не забыть Груне той минуты, когда она, собираясь подняться на верхнюю палубу, в первый раз глянула в голубые глаза Рэмзи. Портрет его в тяжёлой раме висел между двумя лестницами.

Ух! - куда-то упало сердце...

- Как смотрит-то, словно насквозь видит! - шепнула Груня матери.

Вечером девушка вызвалась сходить вниз за кипятком. Но прилипла с ним к стенду в пролёте. И даже прочитав скупую справку о Зоргфальте, долго не могла уйти. Стояла и глядела на портрет... Вода успела остыть. А Груня - выпить её на нервной почве, сама того не заметив. От этого она пришла немного в себя. Вздохнула полной грудью и шепнула:

- Хоть они вас и казнили, вы будете жить вечно! Извините, что мешаюсь, просто я вами восхищена. Ухожу - не буду мозолить вам глаза.

Она пошла за новой порцией кипятку. И всё время чувствовала, что Рэмзи смотрит ей вслед...

...Осенью было столетие Зоргфальта. И на теплоходе его имени - День Корабля. Груня, конечно, была там в первых и главных. Получила самый большой приз - книгу о советском разведчике. Прочла её в один вечер, не отрываясь. Была под таким впечатлением, что ночь не спала...

Часов в пять утра Груня засветила лампу. Открыла книгу в самом начале. Снова глянула Рэмзи в глаза.

- Вы живы вечно, Рихард, никто меня не убедит, что это не так! И вы, может быть, помните: лето, река и я с кружкой... Хотя кто вы и кто я, чтобы вам меня помнить? А зато как мне вас не хватало, если бы вы знали! Прошу вас - позвольте мне на вас равняться, научите меня жить!

Ответом на её горячий шёпот был взгляд, разом пронзающий и согревающий, как рассветный луч.

Груня помедлила минутку. Потом решительно и аккуратно вырвала страничку с портретом. Приклеила к конфетной коробке. Поставила её на пианино, между песенниками. И щедро поделилась с Рихардом цветами...

С той поры появились у Груни подруги в своём и параллельных классах.

А через полгода она впервые услышала о Штирпице...

* * *

Мать и дочь Рябинины спешили домой из редакции. Они уже опаздывали - из всех окон летело "Я прошу, хоть ненадолго..." Ещё одна песня, хватающая за душу...

А в рябининской квартире ещё с порога было слышно, как орёт и рыдает очередная сериальная дура. Значит, неожиданно, как всегда, вернулась из-за границы тётка Аглая.

В республике Московия действовало постановление: "Если найдутся идиоты, желающие смотреть зарубежные сериалы - ради Бога, пусть подключаются за тройную плату к особому каналу!" Тётка Аглая не стеснялась признать себя идиоткой. И, когда бывала дома, не отходила от телевизора. Алёна и Груня ей не мешали, чтобы ими не занялась...

* * *

Уже месяц московская ребятня играла в Штирпица дома, во дворах и даже на уроках. От первоначального сюжета не осталось практически ничего...

В один майский вечер Груня и Линда из параллельного класса (вообще-то звали её Лидой) зашли за третьей подругой. Но той не оказалось дома. Жила она на последнем этаже. И девушки не устояли перед соблазном залезть на крышу.

С башни-двенадцатиэтажки было видно пол-Москвы. Подруги сидели рядом с антенной, под ветром, и шептались, шептались...

Здесь, между небом и землёй, Линда решила открыть Груне главную тайну сердца. Она давно была влюблена в одноклассника Мишку.

Влюблена, похоже, не без взаимности. Но им было очень нелегко находить общий язык... Ему - трудно поверить, что не всё для неё игра. А Линде - не позволяет гордость сделать первый шаг...

- Вот вчера опять поссорились, - жаловалась Линда подруге. - Столько лишнего наговорили - даже вспоминать не хочется. Никогда он меня не поймёт...

- Если любит - поймёт, - сказала Груня тоном глубокого убеждения. - Глядите друг другу в глаза - в глазах вся правда...

- Ой, Рябинка, это только разведчики читают в сердцах! А наши-то мальчишки... Куда им даже до того Штирпица, в которого мы с тобой играем! Мишка мой - совсем обыкновенный. Я не уверена, что он помнил бы меня двенадцать лет, как Штирпиц - свою жену. Но я Мишку люблю таким, как он есть... Ой, Груня, что с тобой? На тебе лица нет!

Рябинка не отвечала.

После слова "жена" она ничего уже не слышала. Долго пряталась Груня от этой правды...

- Ничего, ничего, Линда, - наконец отозвалась она встревоженной подруге. - Глянула вниз - голова и закружилась... Пойдём отсюда, а то уже поздно...

* * *

Было и в самом деле восемь вечера. А Груню отпустили до пяти. Это она осознала только перед своей дверью, увидев мамины тревожные глаза.

Алёна ни о чём её не спросила, ни в чём не упрекнула. Только сказала со вздохом облегчения:

- Наконец-то, Грушенька, обед давно остыл...

Груня всё-таки выпалила извинение:

- Мамочка извини пожалуйста мы с Линдой заболтались совсем на часы не глядели больше так не буду ты пожалуйста не думай что я где-то с парнями гуляю...

- Какие там у тебя парни? - искренне удивилась Алёна. - Штирпиц твой парень...

И ушла доделывать срочную работу.

* * *

Рихард Зоргфальт вскинул крылатую бровь. Рябинка залегла спать в половине десятого вечера! Равнодушно, в пространство, пожелала "спокойной ночи". Отвернулась к стене, накрылась с головой. Да ещё и плачет, кажется...

Только выплакав все свои слёзы, Груня подчинилась устремлённому на неё взгляду. Поднялась, словно притянутая магнитом. Облокотилась на пианино. Раскрыла этому взгляду свои яркие глаза...

- Рихард, вот вы всё знаете! Скажите мне, почему все девчонки как девчонки, одна я такая дура на свете? У меня нет своей жизни, я живу в придуманном мире и не могу уйти в реальный... Вы меня, ради Бога, простите, что я на вас вешаю всех кошек, что скребут у меня на душе, как будто вы телефон доверия на окладе. Но куда мне деться? Не в церковь же! Мама у меня очень хорошая. Но она явно хочет, чтобы я подольше не росла. Не знала взаправдашней любви. Ей самой так мало досталось в жизни счастья! Она теперь думает - лучше бы его и вовсе не было, чем найти и потерять... Я сама очень не хотела расти. А теперь больше не могу! И не могу, как Линда, влюбиться в обыкновенного парня... Бедной Линде самой не везёт, а она так хочет моего счастья! Всё пытается с кем-то меня познакомить. А я через пять минут ни лиц, ни имён не помню! Все они, мальчишки, для меня одинаковы! Говорят про нас, девчат, гадости. А как списать надо - так и принцессы мы, и красавицы! Халявщики они все! Да если завтра война - что, они пойдут и лягут костьми за Родину? Нет, попрячутся за нас, девчонок. И ещё спрашивать будут: "Грушенька, в какую сторону мне гранату кидать?" Нет, вы меня, Рихард, не слушайте, это я всё со злости говорю. Есть, наверное, много хороших ребят. Только у меня перед глазами он один, Максим Осеев - Штирпиц! И никто другой мне не нужен! А у него жена такая хорошая, удивительная и верная... Кто ещё на свете достоин его, тем более такая дура, как я? Рихард, чего я вообще достойна? Ни в одной из угнетённых стран, что остались ещё на карте мира, не сгодилась бы я ни на подпольную борьбу, ни на открытую. Нет ни сил, ни терпения. И живи я в ваше время, и будь я связной Осеева, я бы ему только мешала. И привела бы в руки гестапо. А потом молила бы, чтобы мне дали умереть вместо него. Но меня лишили бы и этого... А я бы лучше умерла, чем стоять в стороне от борьбы! А какую пользу я могу принести? Видите, Рихард, я как летучая мышь! И для Осеева я - ничто, и без Осеева я - ничто! И как мне жить - не знаю... И вы, конечно, вправе казнить меня презрением!

Нет, не презрение было в соколиных очах: "Ох, ты! В твои годы о любви ещё рано думать, а о смерти - вообще нет никакого права. Но себя ты недооцениваешь, вот увидишь! Жаль всё-таки, что ты не можешь быть вместе со Штирпицем. Когда я его видел в последний раз, возвращаясь с Родины через Берлин - было этому парню двадцать три... Почему мне кажется, что сейчас у него нет никого на свете? Потому ли, что вы бы смотрелись вместе? Не плачь, Рябинушка, я верю в твоё счастье, спи..."

Даже не слыша этих слов, Рябинка поняла сердцем: Штирпиц один и в тоске... И на другой день бросила клич на всю школу. И ровно триста подписей легли на бумагу...

Глава 12. Триста без одного

Но Груня Рябинина сидела дома под замком.

- Нечего тебе, - злорадствовала Аглая, - хватит с тебя и того шпиона, с которым ты всё в гляделки играешь! Сиди и чисти картошку! Нечего грезить о том, как приедет за тобой Штирпиц на чёрном "хорьхе" и повезёт тебя через три границы, и вы заснёте на двадцать минут...

Груне очень хотелось крикнуть: "Да заткнись ты!" Но вместо этого она гордо отвернулась и несколько раз шепнула магическое имя Зоргфальта. И ушла к себе с полной кастрюлей горячей картошки.

- Вот мы с вами, Рихард, и в Бастилии. А мама не знает. И зачем только она уехала на малую Родину? Я тоже скучаю. Но ведь ясно уже давно: у нас кроме вишен и цветов ничего не растёт! А бедная мама - всю душу в эти огурцы... Теперь переселилась на весь сезон, благо на работу что оттуда, что отсюда одинаково... Раньше хоть меня брала, а тут эти выпускные экзамены! Маме жаловаться не буду, но мне больно, Рихард! Там, в нашей школе, сейчас поют "Секунды", Осеев говорит с ребятами, лицо его светлеет... А я здесь жгу пальцы этой картошкой... Кабы не четвёртый этаж - я бы в окно и к нему! А впрочем, какое моё право? Я его сюда привела - этим и буду довольна. А его царица - память... Принимаю свой затвор! Выйду из него, если, не дай Бог, грянет гром над Родиной!

Груня обтёрла лезвие ножа и на секунду приложилась губами к холодной стали.

* * *

Двадцать пятого мая Штирпиц получил приглашение на "Последний звонок" в 814-ю школу. Это значило, что там не будет Груни. Её классная, правда, звонила тётке и пыталась её урезонить:

- Аглая Николаевна, мы без Груши пропадём! Это же золотой голос нашего хора!

- Не пущу я её! - отрезала тётка. - Или моя племянница - или ваш дурацкий Штырьпиц!

Она так и сказала: Штырьпиц. И грохнула трубку. Да ещё и телефон вырубила.

...После директора и классных слово было предоставлено почётному гостю праздника. Штирпиц вышел к микрофону и, сильно волнуясь, начал:

- Дорогие ребята! Уважаемые учителя и родители! Прежде всего от души благодарю всех вас за то, что позволили мне присутствовать здесь в такой важный для наших выпускников день. Ведь школа - это храм науки, где нет места посторонним... Дорогие выпускники! Сегодня вы покидаете этот храм и вступаете на путь испытаний, ведущий во взрослую жизнь. Рад вас сегодня напутствовать. Ни пуха вам, ни пера на экзаменах. Не забывайте светлую эпоху, с которой сегодня прощаетесь. Сейчас вы, может, её не цените. Но в грядущем эти воспоминания сослужат вам добрую службу! Счастья вам, мира вашей чудесной планете! И если вдруг вам придётся покинуть Родину - не теряйте с ней связи. Храните её в сердце! - с этими словами Осеев чуть поклонился залу. Где-то там, в толпе, затерялись и его ребята... Шагнул со сцены навстречу волне аплодисментов и криков "ура". И девчурка-первоклассница подбежала к разведчику и приколола ему на грудь такой же колокольчик с ленточкой, как у всех выпускников.

Штирпиц расцеловал девочку в обе щеки. Поблагодарил за честь. Вернулся на место. И, полузакрыв глаза, весь превратившись во внимание, стал слушать хор выпускников. Пели отлично. Но Осееву всё казалось: не хватает в хоре одного голоса. Самого высокого и чистого, на который могли бы равняться остальные...

А потом, уже перед концом праздника, Штирпиц подошёл к стенгазетам. Лица выпускников улыбались там вместо других лиц на картинах и фотографиях. И много было не очень складных, но метких стихов.

Осеев узнал в причудливых образах абсолютно всех своих знакомых. Только одну девушку он никак не мог найти в звенящей колокольчиками стае, готовой выпорхнуть из храма знаний...

На листе стенгазеты незнакомка была зелёной ящеркой за такой подписью:

Медной горы хозяйкой

В школе зовут меня,

Но только я не злая

И людям я родня!

ГРУНЯ РЯБИНИНА

Единственная из трёхсот. Отливающая медью коса... Изумрудные глаза...

Максим точно знает, что никогда не видел этой девушки. А словно веет чем-то знакомым от её весёлого лица...

Глава 13. Вести с того света

На встречах найдинцы обычно видели только Осеева и его ребят, сразу светлеющих в толпе. Никто и никогда не говорил с ними о прошлом. И Штирпиц так и не узнал, насколько киноповесть о нём соответствовала истине.

...В тот день осколки двух семей собрались все вместе и без посторонних. Тихо шли по набережной, что под Крылатским мостом. Вода там - воробью по колено, и Максимка с Надей шлёпали по ней босиком. Девочка на ходу плела венки. Перемежала маленькие солнца одуванчиков серебристыми веточками полыни. Щедро оделяла всех.

Катя взяла у Нади горький венок. Своей рукой пустила по воде. И внутри венка увидела, как в раме, ясное и печальное лицо. Лицо Анатолия Родникова.

Катя ничуть не удивилась. Опустилась на колени, склонилась над водой. Коснулась губами губ любимого мужа.

И Толя поднялся из воды. Живой, невредимый, даже ничуть не промокший. Венок оказался на его светлых кудрях, а Катя - в Толиных объятиях.

* * *

Доктор Родников попал на Найду сразу же после своей гибели на Земле. Жил на планете чудес уже около месяца. Работал в больнице там же, в Кунцеве.

О прилёте на Найду Кати Толя, конечно, знал. Но не заявлял о себе, не смел искать с ней встреч. А на зов не явиться не смог...

* * *

Осеев достаточно наслушался на Найде про тот свет. Знал доподлинно, что его Наташа в раю. Что нет у неё грехов, которые следует искупать второй жизнью. И всё-таки Максим попробовал повторить Катины действия.

Лицо Наташи только мелькнуло в жёлто-зелёной раме и пропало. Венок пошёл ко дну. Осеев закрыл лицо руками и не видел, как венок снова всплыл. Как глянуло из него другое лицо...

Друзья обступили Штирпица, и тёплая волна сочувствия накрыла его с головой...

* * *

Дня через два Груня с тёткой пошли на Коломенскую ярмарку. Аглая вся ушла в созерцание дешёвых тряпок. А Рябинка тем временем убежала на причал Южного Речного Вокзала. Сегодня возвращался из рейса теплоход "Рихард Зоргфальт".

Груня замахала рукой кораблю судьбы. И, словно в ответ, волна, взрезанная его носом, принесла к Груниным ногам венок. Горький и солнечный, свежий, будто только что сплетённый. Груня не раздумывая выловила венок и надела. И словно чьи-то ласковые руки погладили её по голове...

- Максим, - шепнула Рябинка. И кровь жарко прилила к щекам...

Глава 14. А в общем, надо просто помнить долг...

Вишни в цвету - всё белым-бело... Максим идёт между деревьями. Он знает: это их сад в Грайвороново. С минуты на минуту ждёт, что выбежит ему навстречу Наташа... Но её нет.

А белизну вишен вдруг прорезают зелёные лучи. Наполняют всё пространство изумрудным сиянием. Максиму вдруг становится весело. Он бежит на чей-то зов, простирая руки. И вдруг поднимается в воздух. И чья-то лёгкая рука ложится ему на плечо. Он знает, что это не Наташа. А стряхнуть эту руку не может. Хочет он повернуть голову, чтобы увидеть хозяйку руки...

Но тут просыпается от телефонного звонка над ухом.

...Ещё в первый день на Найде, на правительственном обеде, Штирпиц заявил официальным лицам Московии:

- Надеюсь, что на вашей чудесной планете люди моей профессии не нужны. Но если что - зовите меня в любое время дня и ночи!

Катя тоже обещала глазами. Но никто не считал её связанной этим обещанием...

* * *

Ничего ещё не соображая, Максим зарылся лицом в подушку:

- М-м-м... Отстаньте вы все от меня! В кои веки свет увидел...

Но уже при следующем звонке Штирпиц вскочил как встрёпанный.

- Полковник Осеев у аппарата.

- С вами говорят из УВД Московии. ЧП, загадочное исчезновение. Подробности на месте.

- Еду. Ждите!

Осеев наскоро оделся. Черкнул записку детям: "Не волнуйтесь за меня. Буду, когда буду".

Без крошки во рту зашагал по спящему городу к метро. И впервые пожалел, что верный его "хорьх" остался в Берлине...

* * *

Двадцать пятого июня Москва веселилась на выпускных вечерах. Дачный посёлок газеты "Славянская правда" тоже жил своей жизнью. На пруды в Суханово ушли купаться около сотни людей. Но никто из них не вернулся назад.

К вечеру те, кто оставался в посёлке, решили отправляться на поиски. И увидели: сразу за калиткой, ведущей в лес, всё мертво и тихо. Не поют птицы, не видно ни одной букашки, даже листва на разумных деревьях не шевелится. Стоят стволы, как в очарованном сне, ничего сказать не могут...

Это настолько насторожило обитателей посёлка, что они незамедлительно сообщили прямо в УВД Московии.

Там первым делом распорядились установить посты вокруг лесной дороги, чтобы никто случайно не зашёл в опасное место. Затем сотрудники милиции устроили на маршруте несколько засад. А двое из них, в "гражданке" и с видом гуляющих, взяли на себя роль приманки.

Весь путь они проделали благополучно. Вышли из лесу на просёлочную дорогу к пруду. Увидели там кафе-мороженое с вывеской: "Добро пожаловать! Мы только открылись!" Зашли в кафе - и больше не вышли.

Те, кто затаился в ближайшей засаде, утверждали: у них шумело в голове, непреодолимо тянуло зайти следом. Злые чары ощущались в воздухе, как электричество перед грозой.

Идти против них с обычным оружием было бессмысленно и опасно. И сверху поступил сигнал возвращаться.

Может быть, проще всего было бы раздолбать колдовское логово из танков или разбомбить с воздуха. Но неизвестно, что имелось в запасе у тёмных сил. И к тому же, пока был хотя бы ничтожный шанс спасти людей - его надо было использовать.

* * *

В тот час, когда Штирпиц получал на Петровке инструкции, Аглая Рябинина только пришла домой. Всю ночь она пыталась что-то разнюхать о судьбе сотрудников "Славянки", в том числе своей сестры Алёны.

Груня кинулась тётке навстречу:

- Что слышно?

- Они мне отказались отвечать. Снова и снова повторяли: чтобы ничьей ноги в опасной зоне, там чёрная магия... Ощущение такое, что они растеряны и подавлены.

- Тоже мне ещё! Вот если бы Шти...

- Шти на плите, - резко оборвала её Аглая. - Только они холодные!

И ушла смотреть сериал, пытаясь заглушить тревогу и скорбь по непутёвой, но всё же любимой сестре.

А Груня села поближе к Зоргфальту и открыла военный совет:

- Ну, знаете что, Рихард? Я поехала в Суханово!

Рэмзи пронзил её взглядом: "Что ты сможешь сделать там, где сильные бессильны?"

- А понятия не имею, - ответила на этот взгляд Груня. - Знаю одно: тёмные силы боятся не оружия, а добра и правды! Как приду да как гляну - они все и попередохнут! А если что - я ещё святой водички добавлю! Хорошо, мы с Линдой ещё до всего много её набрали в Крылатском...

Груня схватила давно приготовленную пляжную сумку. Сунула туда бутылку со святой водой. Написала записку Аглае:

"Тётушка-трулялётушка!

Не ищи меня, это бесполезно. Я скоро вернусь, и даже ты этому обрадуешься. Буду не позже подачи документов в институт, т. е. 04.07.96. А выпускные у меня уже засчитаны за вступительные, так что дома делать нечего.

Гибрид мичуринский (груша + рябина)".

Эту записку Груня приколола кнопкой к своей двери и хотела уходить. Но всё-таки ещё раз заглянула в комнату.

Торопливо положила поклон перед иконой. Прямо и ясно, без улыбки, взглянула в глаза Рихарду.

- Подаждь мне силу и крепость...

В ужасе от того, что сказала Зоргфальту "ты", Груня крепко прикусила губу. И ушла. Как была, в стареньком, отчаянно коротком домашнем платьице. В резиновых шлёпанцах и невянущем венке на небрежно подколотых наверх волосах...

Почему отпустил её Рэмзи?

Глава 15. Одной дорогою пройти...

...На полпути, у скамейки Великий Привал, между деревьями мелькнуло вдруг что-то рыжее, белое и золотое... Птицу ли, белку ли сковал очарованный сон?

Нет, человека, тоненькую девчурку в коротком платьице и венке! И не спала она - лишилась чувств в неравной борьбе. Девушку крепко держало в цепких ветках-щупальцах единственное не спящее дерево. Одно из тех проклятых хищных деревьев, что всегда вырастают в поле действия злых чар. Гнусное дерево медленно, но верно подтягивало свою жертву к страшной пасти - дуплу.

Приди Штирпиц минутой позже - всё было бы кончено. А сейчас он одной рукой потянул девушку к себе, а другой со всей силой рубанул по державшим её хищным ветвям.

Дерево разжало щупальца. А когда опомнилось, Штирпиц уже унёс девушку на безопасное расстояние. Бережно уложил на скамейку и стал приводить в чувство.

...Девушка открыла изумрудные глаза и спросила:

- Ой, меня ещё не съели?

- Пока я жив, этому не бывать! - ответил Штирпиц, хоть и терпеть не мог хвастаться. - Нет-нет, не надо меня благодарить. Лежите и не разговаривайте - вы ещё слишком слабы. Вот отойдёте немножко - тогда скажете, в какую сторону вас вывести из леса. Вы ведь, наверное, заплутались?

Штирпиц говорил, а сам всё пытался вспомнить, где он её видел.

- Я заплуталась? Да я здесь родилась! И знаю этот лес как таблицу умножения! Правда, раньше здесь не было таких - брр! - деревьев... Ой, если бы не вы... - она сжала его руку своими обеими. Жар её маленьких рук дошёл до самого сердца Осеева...

- Вот поэтому я вас и провожу!

- Спасибо, мне так и так с вами по пути! Вот дойдём до поляны - наберу вам в благодарность полную корзину земляники! Или вы вишни больше любите?

Она смотрела на него тем пристальным взглядом, который так тревожит разведчиков. И её до сих пор бледные щёки разгорались всё ярче...

- А вы откуда знаете? - почему-то Штирпиц спросил именно об этом.

- Да вы о них и в Берлине думали... Прямо у реки, в маленьком саду... Вы ведь Штирпиц... то есть, простите, Максим Максимович Осеев, правильно? А значит, вы идёте туда же, куда и я.

- А вам-то кто дал это задание, любезная Аграфена Рябинина?

- Сама себе. У меня там мама пропала! А если не мы - то кто? Ведь я не знала, что это дело поручено вам. Теперь я спокойна. Рихард Зоргфальт был совершенно прав: одна я ничего не сделаю. Но теперь я уже не одна, а стану вашей правой рукой...

- Этого, Грушенька, я вам не могу позволить. У меня нет никакого права рисковать вашей молодой жизнью. Да и у вас такого права тоже нет. А вы прилетели сюда очертя голову, обошли кордон...

- Ну, - перебила Груня, - это-то совсем легко! Они ведь не на силу рассчитывают, а на нашу сознательность! Калитку стерегут, а через поле дорога - иди не хочу!

- Ну хорошо, хорошо... точнее, ровным счётом ничего хорошего. Вы едва не погибли - а ведь вас предупреждали, да не кто-нибудь! Насколько я знаю товарища Зоргфальта - его воле противостоять невозможно!

- Так он-то знал, наверное, что вы здесь! Рихард Зоргфальт верит в нас обоих. А вот вы, похоже, думаете, мол, куда рак с копытом, туда и конь с клешнёй...

Она осеклась, поняв, что сморозила глупость. И оба они рассмеялись. Тут Груня впервые увидела, что глаза у Штирпица совсем не карие. Живут в них зелёные лучи...

Лёд был сломан, участие Груни в операции "Ученик колдуна" решено.

Обсудив, каким будет это участие, Штирпиц и Рябинка какое-то время шли молча.

Но вдруг переглянулись и, не сговариваясь, запели:

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут...

Сначала пели совсем тихо, словно тёмные силы таились за деревьями. Но с каждой нотой, с каждым словом голоса их крепли, сливаясь. И казалось, что весь мёртвый лес отзывается им...

- Теперь и умереть не страшно! - горячо сказала Рябинка, когда отзвучало последнее слово. Штирпиц сжал её руку, и во взгляде его была гордость и грусть. Помолчав, он решился спросить:

- Слушайте, Груня... кем вы приходитесь Рэмзи?

- Никем... Духовной дочерью, если хотите. А что?

- Да мне казалось... вы с ним в родстве, и даже в довольно близком. Как глянете всерьёз - точно он, Рэмзи... И разлёт бровей у вас рихардовский - вверх и немножко вкось...

- Это благоприобретённое. Я же на него смотрю в среднем два часа в день вот уже полгода! Он у меня вместо иконы и всегда в цветах...

- Ой, можно понятнее? - взмолился Штирпиц. И Рябинка стала ему рассказывать. А потом он ей...

Глава 16. Штирпиц начинает действовать

Первую разведку Штирпиц и Груня производили вдвоём. Замерли под маленьким окошком адской кухни. За прилавком сейчас никого не было. А вот в подсобке что-то булькало в огромном котле. Колдун, похожий на Кощея Бессмертного, мешал зелье длинной деревянной палкой. Вокруг неё обвилась змея. Плоская её голова не доставала до варева всего на два пальца. И зелёный яд сочился из её пасти в котёл.

Колдун мешал как заведённый. А змея вдруг сплюнула и сказала:

- Шабаш, хозяин, дай отдохнуть!

- В третий раз за час! Распоясалась ты, негодяйка, вот макну в котёл!

- Макай, а я всё равно скажу, что ты, Самокрыс, очень плохой колдун! Другой давно наколдовал бы себе золотые горы и жил бы припеваючи! А ты в поте лица своего добываешь шиш!

- Сколько раз повторять: наколдованное богатство не стоит ломаного гроша! Оно через пять минут тает, как подпись Фантомаса! Настоящие деньги надо получать с настоящих людей!

- Ну и где твои настоящие люди? За один день это место стало проклятым. Обязательно, что ли, отправлять на тот свет тех, чьи денежки кладёшь в карман? Мог бы прекрасно заработать на самом обычном, не колдовском мороженом!

- Детка, где ты видела уважающего себя злого колдуна, который бы услаждал и прохлаждал хороших людей? Моя святая обязанность - губить их! Сколько лет я потратил, пока нашёл смертельный состав! А ты так ленишься его обогатить! Он убил первых посетителей моего кафе, и они рассыпались порошком того же состава! И никто не заметил, как рассыпались другие... Все вы у меня здесь, - колдун Самокрыс похлопал по котлу, - вы сами стали друг для друга ядом, а для меня - прибылью...

- Старый Мазай разболтался в сарае, - оборвала его змея. - Это всё я давно знаю и констатирую: начал ты дело за здравие, а свёл за упокой. И дай ты мне отдохнуть и перелинять спокойно!

- Так, ты ещё и линять! Три дня будешь валяться в полудохлом состоянии?! А кто мне поможет поддерживать в заведении должный порядок? Кто меня музыкой усладит? Ох, первому встречному, если ему медведь на ухо не наступил и в башке нет лишних предрассудков - обещаю ему половину своего грядущего богатства! Видишь, дура, до чего ты меня довела? - он стряхнул змею с палки и пнул ногой. Несчастная улетела под шкаф.

А Штирпиц под окном крепко сжал руку помощницы. Жестом отослал её назад в ложбину.

Решительно постучал в окно.

- Ловлю вас на слове, темнейший Самокрыс! - сказал он выглянувшему колдуну. - Считайте, что вызвали меня своим колдовством!

- Вау! - возопил Самокрыс. - А ты не с Петровки? Или, чего доброго, с Лубянки?

- За кого вы меня принимаете? - обиделся Штирпиц. - Я, если хотите знать, эсэсовец со стажем!

- Ого! Ну, хайль Гитлер, что ли? - обрадовался колдун.

- Зиг хайль Самокрыс! Буду вам служить, низшую расу губить и песни распевать! Характер у меня нордический, отважный, а слух абсолютный!

- Ну, добренько, - совсем рассиялся колдун. - Заходи, штрассенбанфюрер!

Штирпица разбирал смех. "Штрассенбанфюрер" - это не воинское звание, а всего-навсего водитель трамвая...

* * *

Груня тенью бродила по поляне. Собирала землянику, утоляла ею голод. Но лучшие ягоды берегла всё-таки для Штирпица. Ветер доносил его голос:

Белой акации гроздья душистые

Невозвратимы, как юность моя!.. -

и умилённые рыдания колдуна.

Только под покровом ночи Штирпиц пришёл к Груне на военный совет. Девушка встретила его весёлая, спокойная. И пока он жадно ел землянику, поделилась радостью:

- Знаете, Максим Максимович, мы тут посоветовались, и Рихард Зоргфальт кое-что придумал!

Глава 17. В самую глухую полночь

Рука Штирпица блуждала по струнам, извлекая жалобные, замирающие звуки. А взгляд был прикован к котлу, из которого улетали последние капли жидкости. Оставался мертвенно-зеленоватый порошок. Скоро его пересыплют в банку. А завтра, как только отоспится Самокрыс, с этой заветной банкой колдовская троица тронется в путь. Растворит за собой кафе, чтобы потом возвести его на новом месте. В краю непуганых людей...

Так грезится колдуну. Будет иначе. Под покровом ночи Штирпиц передаст банку Груне. Та отвезёт её на Петровку. И там попробуют воскресить жертвы Самокрыса.

А утром Штирпиц свалит исчезновение банки на неведомые силы. Примет выговор за нерадивость. И поведёт колдуна, лишённого оружия, прочь из леса - начинать всё с нуля в другом месте. Поведёт якобы мимо постов. А на самом деле первому же посту и сдаст. Груня верила, что её святая вода лишит колдуна возможности защищаться своим искусством. А Штирпиц знал почти наверняка, что за душой у его хозяина ничего кроме порошка и нет...

...Голос колдуна оборвал размышления разведчика:

- Штрассенбанфюрер, ты заснул чи как? Чего бренчишь без толку? Я тебя просил спеть...

- Яволь! - Штирпиц привычной рукой взял сладкий аккорд и начал что Бог на душу положил:

Тебя встретил я, мою милую,

И не надо мне воли прежних дней!

Сердце ожило с новой силою,

Для тебя оно бьётся вновь сильней...

Пел он хорошо, как никогда. И сердце его рвалось туда, в лес...

Да, Наташу он потерял навсегда. Даже последнюю память - обручальное кольцо - сорвало с руки гнусное дерево, когда он спасал Груню...

По незыблемым законам сказки, герою выпадает на долю не одно испытание. И третий круг обычно бывает последним. Только понимать это можно по-разному...

* * *

Рябинка плескалась в пруду, чтобы ненароком не проспать глухой ночной час.

Обдумывала поправки к плану. Пыталась выйти на связь с Центром. Получить у Зоргфальта "добро" на задуманное. Но ей даже не удавалось вызвать в памяти его лицо. Всё застил Штирпиц - чёрные ресницы, изумрудные глаза!

А вот и он! В мёртвом лесу звуки намного слышнее - или Груня сердцем слышит шаги Осеева? Она выскочила из воды и побежала ему навстречу. Как была, в мокром купальнике, на ходу подвязывая косынкой волосы, чтобы с них не так текло.

- Вы чего это?.. - вырвалось у Штирпица.

- Да в церковь собралась, - улыбнулась Груня. - Главное ведь - покрытая голова...

Штирпиц засмеялся было. Но что-то вспомнил и помрачнел.

- Ладно бы покрытая! Но она же у вас мокрая! Куда вы с такой поедете?

"Это мой шанс!" - мысленно воскликнула Груня и затараторила:

- Никуда. Поезжайте вы, а я останусь на посту! Потому что Самокрыс никогда вам не простит! Он вам слишком верил. Он казнит вас без жалости и слушать не станет никаких ваших слов! Не суйтесь больше ему на глаза, бегите в Москву! А уж с Самокрысом я сама разберусь! Он мне ничего не сделает - не посмеет! Подступиться даже не сможет! Как в любой сказке, сгинет от одного моего открытого взгляда да от святой водички! А вы бегите, бегите, спасайте людей! Меня на Петровке не знают. Или, наоборот, даже слишком знают. Тётка небось всех собак с милицией на ноги подняла! Запрут меня дома - и ничего я не сделаю! Я нужна здесь и теперь!

Вот и попробуй поспорь! Каждый довод в отдельности никуда не годится, а когда всё это разом на тебя обрушится...

Штирпиц перестал слушать Грунину болтовню. Принялся высчитывать в уме. В его распоряжении семь часов. Расписание электричек он примерно знает. Получалось, что он прекрасно успеет. Снимет Груню с поста. Заморочит Самокрыса. И всё пойдёт по плану номер один.

- Ладно, будь по-вашему, - махнул рукой Штирпиц. Но всё-таки ещё не ушёл. Поглядел на неё, словно в первый раз видел. Выдохнул странные слова: - Груня, безумная и святая, целую руки твои на прощание, если дозволишь...

- Мало просишь... - раздалось чуть слышно в ответ.

Рябинка вся подалась вперёд. Положила лёгкие, горячие, трепещущие руки Максиму на плечи. Полыхнула ему в лицо изумрудным огнём своих глаз... Губы её полуоткрылись. Она ждала и звала...

- Что ж ты со мной делаешь? - Максим говорил это, а руки его уже обнимали тонкую Грунину талию...

Высоко в небе тенью парила над ними Наташа. С грустной улыбкой, но от всего сердца желала счастья...

Она из рая не уйдёт. Она давно ангел, сестра милосердия.

Не вдруг, с болью сердечной, но оторвался Осеев от губ Рябинки и ушёл во тьму... Потеряв его из виду, Груня прокралась в колдовское логово. Переоделась наконец в сухое. Улеглась на сено, служившее постелью её любимому. И сладко заснула.

Глава 18. Сильнее злобных чар

Пытаясь заглушить тревогу, Штирпиц начал вполголоса:

Не сразу всё устроилось,

Москва не сразу строилась...

Но вместо "Александра, Александра" у него упрямо получалось "Аграфена, Аграфена"...

На станции четырёхчасовая электричка ехиднейшим образом показала ему хвост. Доцеловался! Следующая придёт только через час. Слава Богу, что ещё работает телефон.

Штирпиц быстро набрал заветный номер. Один... два гудка... Отчаялись? Ушли спать? Нет, кто-то ещё дежурит! Монетка нырнула в автомат, и Штирпиц сказал пароль:

- Место встречи изменить нельзя!

На том конце провода, видимо, страшно обрадовались и вместо отзыва стали вопить:

- Максим Максимович, вы? Наконец-то! Какие новости?

- Докладываю: у меня в руках все потерпевшие в порошкообразном состоянии. В шесть часов буду на Курском, у пригородных касс. Пришлите человека. Передам жертвы. Вернусь в Суханово. Воскрешайте. Вопросы есть?

- В подкреплении нуждаетесь?

- Нет.

- Принято. У меня всё.

- Конец связи.

- До свидания, Максим Максимович!

...Свистят они, как пули у виска! Как бы пригодились Штирпицу потерянные нежные минуты! Пока ходил по вокзалу, опять упустил электричку...

Как он летел через лес, не разбирая дороги, не обращая внимания на страшенный дождь и непролазную грязь! Мгновения уже не просто свистели, а ранили навылет...

* * *

А в это время в подсобке кафе шла отчаянная борьба.

Груня отбивала все атаки Самокрыса, поливая его святой водой из бутылки. Он, поминутно отплёвываясь, ещё пытался задавать вопросы:

- Где моя банка, скверная девчонка?

- Где надо, тебе знать не надо!

- А где... тьфу! - твой сообщник, штрассенбан... тьфу, тьфу! - фюрер?

- Я ему не сторож! Я сама по себе!

- Да кто ж ты такая, чтоб тебе?!

- Я - народное мщение! Я - небесный огонь! Я - карающая десница Рихарда Зоргфальта! - Рябинка мало заботилась о том, имеют ли какой-нибудь смысл её слова.

- Ладно, ладно - тьфу! - сейчас с тобой разделаюсь, тогда и до твоего - тьфу! - Рихарда доберусь!

- Руки коротки! - ответила Груня.

Но она ошиблась, по крайней мере в отношении себя. Ибо вода кончилась.

Самокрыс смог подскочить к девушке и схватить её железными лапами. Да, полтора литра святой воды лишили его колдовской силы. Но обычная физическая осталась при нём.

Рябинка не могла даже пошевельнуться в его руках. Но всё же нашла в себе силы улыбнуться врагу. Так улыбался в последний час Рэмзи...

Скрипя зубами от злости, колдун зашипел Груне в лицо:

- Чего лыбишься, сказывай, где твой шеф Рихард?

Рябинка ответила чистую правду:

- На пианино, на конфетной коробке!

Самокрыс, наверное, придушил бы пленницу.

Но вдруг услышал, как гром среди ясного неба, голос своего штрассенбанфюрера:

- Отпусти её немедленно! Она ни в чём не виновата. Я взял банку - меня и казни. Но знай, что все твои жертвы скоро воскреснут и силе твоей конец!

- Нет, я виновата! - запротестовала Груня. - Штрассенбанфюрер - слепое орудие в моих руках! Прости его глупость, казни меня!

- Вау! - завопил Самокрыс. - Ну кому мне верить, чёрт побери?! Обоих, что ли, порешить? Нет, тебя, девчонка, я, пожалуй, отпущу. Но не за здорово живёшь. Ценою ночи жизнь свою...

В отчаянии, удесятерившем силы, Груня вырвалась из рук Самокрыса и с криком:

- Никогда! Я принадлежу единственному человеку на свете! - бросилась под защиту Максима.

Тот раскрыл ей объятия, крича:

- Как ты смеешь, ты следы ног её целовать недостоин!

- Жуть до чего благородно! - издевался Самокрыс. - Значит, обоим помирать!

Но, говоря это, он чувствовал, что даже не может подступиться к ним. Они словно окаменели в объятиях друг друга. Эта непостижимая сила - любовь - отбрасывала колдуна назад.

И в конце концов вынудила навсегда растаять в воздухе. Вместе со змеёй и всем своим преступным заведением.

В тот же миг дождь перестал. Выглянуло солнце. Лес засиял алмазами, возвращаясь к жизни...

- Ура, наша взяла! - закричали Штирпиц и Рябинка. И радостным хором откликнулись им птицы, звери, деревья...

Глава 19. Благословение

Максим готов был поклясться, что ему снова семнадцать лет. Да они с Рябинкой и вправду родились в один день...

...Поста у калитки уже не было. И весь посёлок словно вымер.

- Ясно как дважды два! - сияла Груня. - Все в Москве, на торжественном воскрешении!

- Пойдём и мы?

- Погоди, зайдём к нам на участок! Мы же не ели со вчерашнего вечера!

Ключей от дома у Груни при себе не было. Зато было полно зелёных яблок. Крепких, поначалу очень кислых, а потом приятных-приятных...

Похрустывая примерно пятым, Штирпиц говорил мечтательно:

- Да, было время, когда нам в Эльсиноре хватало одного яблока на троих... Когда мы могли играть в снежки чуть ли не напротив рейхстага... И это время теперь возвращается! О, весна моя, Грунюшка!..

Девушка молча прижалась к нему.

И неизвестно, сколько бы они просидели так на крылечке, если бы их не звала Москва...

* * *

На обратном пути с Покровского вещевого рынка тётку Аглаю ждало сильнейшее потрясение.

Войдя в вагон электрички, она увидела Груню, да в каком обществе! Отливающая медью головка племянницы покоилась на плече того проклятого... Им обоим так сладко дремалось...

Аглая подскочила к счастливой парочке:

- А, так вот ты где, Агриппина Степановна! Проявилась на матушкины девятины! Ишь, цветами разубралась, чтобы все видели наш позор! Не стыдно тебе с твоим шпион-царевичем?

Груня сразу вскинулась:

- Максим Осеев - не шпион, а прекраснейший на свете разведчик!

Возмутился и Штирпиц:

- Аграфена Рябинина никого не позорит, она чиста как хрусталь!

- Врите больше! Коли чиста - так зачем из дому удирала?

На них уже оборачивались.

- Мы были на задании, - твёрдо сказала Рябинка.

- У соседки под забором?

Тут за Максима с Груней разом вступился весь вагон:

- Гражданка, вы откуда свалились?

- Сегодня торжественное воскрешение! Буквально через час!

- Осеев ночью привёз все жертвы!

- Аглая, что с нашей центральной газетой? Почему она не в курсе?

- Мёртвый лес ожил на наших глазах!

- Мы сегодня не выходим, - рядилась в оскорблённую гордость Аглая. - Мы бы вечером позвали посёлок на девятины...

Сотрудники "Славянки" смеялись над ней:

- А ты сразу на рынок - за новым нарядом?

- Вот тебе и не дозвонились!

- Да на тебе городскую газету! Вот он - полковник Осеев!

- Ну, - с сердцем сказала Аглая после неловкого молчания, - хоть ты, Максимыч, и очень скверно себя вёл с Груней вместе - за мою непутёвую сестричку, а её матушку придётся простить. Если она благословит - я не скажу супротивного слова. Леший с вами, крутите дальше. А там и венцом прикроем, если за полтора года друг другу не прискучите...

Но никто её уже не слушал.

* * *

У памятника Высоцкому собралась толпа. Начальник УВД Московии хотел, чтобы воскрешённые стояли по одну сторону, а их родные - по другую и все слушали его речь. Но в первые же минуты ряды смешались, и начальник говорил в пустоту. Мать и дочь Рябинины обнимали друг друга, смеясь и плача. Потом вдруг Алёна чуть отстранила от себя Груню, вгляделась в неё:

- Дочь моя, тебя настигла любовь...

Рябинка только молча и весело кивнула. Тётка хотела было что-то сказать, но её опередил Штирпиц. Подошёл поближе, склонился перед Алёной:

- Елена Николаевна, поздравляю вас с возвращением в лучший мир и прошу руки вашей дочери. Без Аграфены Степановны мне не удалось бы выполнить свою миссию и спасти всех вас. Без Аграфены Степановны я теперь не проживу и дня.

- А я-то, а я-то! - вмешалась Груня. - Мамочка, ведь ты сама сказала когда-то, что моя судьба - это Штирпиц, то есть Максим Осеев! Вот мы и нашли друг друга...

С печальной улыбкой Алёна соединила их руки:

- Благодарю за честь, Максим Максимович! Я с лёгким сердцем отдам вам Груню, как только минет ей восемнадцать с половиной. Сейчас кончится вся эта церемония - и идёмте к нам праздновать обручение...

Но церемония не спешила кончаться. Наградили милиционеров, отдавших жизнь, чтобы их соратники смогли вычислить "точку зла". И уже по крайней мере десять минут все во главе с начальником УВД выкликали имя Штирпица. Наконец нашли его в толпе и обступили.

- Максим Максимович, - укорил начальник, - вы даже не слышали, что награждены орденом Славы?

- Польщён, - отозвался Штирпиц, - только, во-первых, я не заслуживаю. А во-вторых - вот моя высшая награда!

С этими словами он подхватил на руки Груню и крепко прижал к сердцу.

Так они и попали во все газеты. Отчаянно помолодевший, взъерошенный Максим. В закатанных до колен штанах. В венке из не поддающихся определению, наполовину увядших цветов. А на руках у него Груня в стареньком платьице, ещё мокром от дождя. И в глазах обоих - зелёные лучи...

* * *

- Рихард, здравствуйте и поздравьте нас! Мы вернулись с победой! И через год с четвертью поженимся - если с нами пребудет ваше благословение!

Груня выпалила это единым духом. Опустилась перед Зоргфальтом на колени. Потянула за руку Штирпица. Но Осеев остался стоять, не сводя глаз с Рэмзи. Оба разведчика обменялись долгим взглядом, в котором была целая повесть...

Лицо Осеева посерьёзнело. Он поднял Груню с колен и сказал ей глухим голосом:

- Слушай, Рябинушка, мы с тобой с прошлой ночи оба не в себе. А ведь надо десять раз подумать, прежде чем связать судьбу с человеком моей профессии. Тебе, быть может, придётся ждать меня долгие годы...

- Не придётся, - горячо возразила Груня. - Я буду рядом с тобой, всегда рядом!

- Это такого зайчонка тащить за собой в такую пучину? - воззвал Штирпиц к небесам.

И прочёл в светлых глазах Зоргфальта: "Смело бери её куда угодно!"

Часть третья. Лучи

Глава 20. Чудеса в решете

- Я не панна, я товарищ. Из нас четверых, между прочим, я одна партийная!

- Ну, мы-то вступаем на днях. А машины, к сожалению, в партию не принимают. Но всё равно, разве было бы что-нибудь без "татрочки"? Если нас сейчас слышат работники завода в Копрживницах, то благодарю их от имени всех нас!

Всю передачу Миреку слова не давали сказать, но подытожил её он. И когда экипаж "татры" выступал в одной из пражских школ, лучше всех смог рассказать ребятам, "как у них там в Африке", тоже он, Мирек...

* * *

- Пани Ирена, у меня пропал словарь!

Бездетная вдова товарища Яромира, приютившая Юлю (в Праге уже не Жюли) до её свадьбы, посмотрела на девушку взглядом приёмной матери:

- Обидно! В институт готовиться без него тяжело! И ведь ты всегда кладёшь на видное место...

- Да. А самое обидное, что именно сегодня! Мы с таким трудом выкроили этот день, чтобы побыть всем вместе... О, вот и наши идут!

Юля бросилась открывать - но застыла на месте в трёх шагах от порога. А Ирена чуть не упала со стула. Ибо в тишине раздался вдруг чей-то противный хриплый голос:

- Кто сюда явился?

- Мы... - пискнула из-за двери Млада. - Пани Ирена, где же это вы так простудились?

- Какая там пани Ирена? - рассердился голос. - Я вам не кто-нибудь, а посланец православной церкви, митрополит Ювеналий! В нашу веру была крещена ваша страна, а вы стали еретиками и теперь целуете безбожное красное знамя! Спешите вернуться к нам!

- Где-то я уже слышала эту историю! - спокойно сказала Юля и подняла крышку обувной коробки, из которой, казалось, исходил голос. Митрополит, низенький и противный, выглядывал из сапога и сверкал злыми глазами.

- Как вы сюда попали? - вопросила подошедшая Ирена.

- Вера горами движет! На колени, нечестивые жёны!

- Не смей их оскорблять! - воскликнул за дверью Мирек. Но женщины вовсе не оскорбились. Юлька смеялась, прикрывшись ладошкой, а Ирена дала попу отповедь:

- Если вы такой православный, так что вы делаете в Праге? Настоящие православные священники всю войну были с русским народом, и никто им этого не запрещал - мне сами русские рассказывали. А вы, видать, эмигрант, да из тех, кого даже война ничему не научила. Не удивлюсь, если вы помогали фашистам. От возмездия вас спасает только то, что вы паранормальный!

Возразить по существу Ювеналию, видно, было нечего. Перед глазами его стояла советская разведчица с ребёнком на руках... Добрых пять минут он сыпал проклятиями, поминая геенну огненную, но никого не устрашил.

Когда у него кончился запас ругательств, из-за двери раздался голос Иржи:

- Всё сказал, дурак в сиропе? Запей водичкой, а то засахаришься!

Этого Ювеналий уже не вынес.

На глазах у изумлённых женщин он распался на ионы, величиной с лесной орех и весьма отрицательно заряженные. Они по одному подлетели к замочной скважине и легко в неё просочились.

И только когда все ионы улетели, Юля опомнилась и впустила друзей.

- Что это было? - спросила Млада. - Летело, как мыльные пузыри, но не лопалось...

- Останки микрополипа, - экспромтом выдала Юля.

- Как это он сюда попал? - размышляла Ирена. - Не верю я в чудеса, а тут за пять минут такого насмотрелась...

- Чудо - это то, что пока не имеет научного объяснения, - бодро сказал Иржи. - Мы лишим фанатиков их оружия, когда узнаем, в чём его секрет!

- Да в том, - отозвался Мирек, - что оно теряет всю силу, когда его не боятся и смеются над ним!

* * *

Будильник прозвенел уже десять минут назад, а Иржи всё ещё лежал под одеялом. Сила воли, видимо, распалась на ионы, как микрополип Ювенашка. За окном было темно и холодно, и Иржи просил поблажек у своей совести: "Ну, ещё минуточку... Ещё секундочку..."

И тут (это в восьмом-то часу!) какая-то свинья позвонила в дверь. Пришлось-таки Иржи встать и спросить неласково:

- Кто там?

- Я, смиренный Ювеналий! И я хочу вернуть словарь и положить к ногам твоим сокровище. А потом уйти откуда пришёл.

- Похвально, похвально! - Иржи открыл дверь и принял из рук микрополипа, с грехом пополам собравшегося из ионов, потрёпанную толстую книгу. - Зачем же ты крал-то его?

- Хотел помешать католическому эмиссару из Франции...

- Ой, чудик ты, Ювенашка! Это Юлька-то - католический эмиссар?

- Ну грешен, ну виноват, ну проехали! Сокровище-то будешь смотреть?

- Небось мощи какие-нибудь?

- Что ты! Барабашки - домовые высшего класса, выполняют любую работу по дому, питаются пылью, будут служить тебе верой и правдой!

- Так, да? Где ж ты взял их?

- Все мы родом из катакомб!

С этими словами микрополип вытащил из-за пазухи мешок и вытряхнул из него к ногам Иржи десятка полтора разноцветных меховых существ, каждое величиной с плюшевого мишку. Существа, ничуть, видимо, не пострадавшие при падении, тут же встали на ноги и поклонились своему новому повелителю.

- А миленькие! - улыбнулся Иржи. - Ну вот что, маленький народ: помыкать вами я не собираюсь. Вы совершенно свободны, но если хотите - можете иногда помогать мне по хозяйству!

- Хотим, хотим! - запищали барабашки. Было их тринадцать: шесть из рода лешеков, шесть из рода яцеков и предводитель по прозванию Агафангел.

Иржи откомандировал трёх лешеков и трёх яцеков в будущую семью Зинзелок. Агафангел остался при второй половине своего народа, у Гарамундов. И стал проводником Иржи в мире чудес, куда не всем дано проникнуть...

Глава 21. Двойная свадьба

- Мирка, что лучше - ехать по Нубийской пустыне или "позавчера сдавать" изделие?

- Даже и не знаю... На работе ты с Младой, а Юли моей нет. Но будет, я в неё верю! Поступит и закончит! А самое лучшее то, - Мирек понизил голос, - что завод наш хоть и подземный, но у всех нас - только третья форма допуска, выездная то есть, слышишь, "татрочка"? Мы не знаем всех тайн подземелья, мы только тебя совершенствуем, хотя куда уж дальше?

- Ну, нет предела совершенству! - Иржи сказал это, а рука его погладила серебряный бок машины. - Ни на кого тебя не променяем, тебе ещё рано в музей! Дай-ка, Мирек, ленточку...

Никогда вокруг "татры" не было такой радостной возни.

Машину надраивали до блеска. Прилаживали три шёлковые ленты на капот. Поправляли боевые награды - значки зарубежных автоклубов. И каждое прикосновение дышало лаской и благодарностью, пусть друзья и секретничали через голову "татры"...

- Мне, Ирка, одно не нравится - живём на разных концах города...

- Издержки системы, - Иржи перехватил взгляд друга и перешёл на шёпот. - У каждого из нас свой вход в подземелье. Вы что официально на филиале делаете? Мясорубки? Ну, куда ни шло. А я как папа - сковородками занимаюсь, Младушка - ложками-вилками...

- Юленьке, видимо, скрепочки достанутся! Мудрость этой системы в том, что наверху, на входах, масса народу, не имеющего ни о чём понятия. Они в самом деле занимаются всякой мелочью.

- И хорошо получается! Чест праце1 [Слава труду (чешск.)] и тихо!

* * *

- Юля, тебе не страшно?

- Что ты, наоборот! Знаешь, скажу тебе по секрету: для меня самым тяжёлым испытанием за всё путешествие было, когда Иржи улетел к тебе и мы остались вдвоём в этой самой Мексике...

Млада в смущении опустила глаза и принялась ещё усерднее тасовать мамину цыганскую колоду.

- Ну, снимай! Левой рукой на сердце.

В глазах Юли была насмешка и любопытство. Она сняла часть карт. Вместе с подругой разложила их на полу:

- Рассказывай, цыганская дочь!

- Так... Год... два... десять... двадцать мы все четверо будем совершенно счастливы. По двое детей обе нарожаем! Так, а это что? Ссоры... Яд, вода, падение с высоты...

- Ну, не хватает только рокового кинжала или девяти граммов! Или петли...

- Да, и это ещё не конец! Самое интересное, что моя мама говорит: эта вот комбинация, завершающая то есть, никогда не выходит. Её внесли в колоду только для числа. "Вечные странствия в звёздах" - вот что она означает.

- Однако расстарались нам на радость! - Юля со смехом смешала карты. - Чушь и чепуха!

- Чушь и чепуха! - согласилась Млада. Уже через минуту, заболтавшись, они начисто забыли странные предсказания...

* * *

Нарушая каноны, "татра" шла во главе кортежа. Ставя на обычаях окончательный крест, экипаж разместился, как в путешествии: Иржи за рулём, Мирек рядом, обе девушки на заднем сидении... Покинув пьедестал, от любопытных взглядов "татрочка" так и не избавилась. Провожало её полгорода...

Пировали у Ирены, чтобы наполнить её одинокое жилище праздничным шумом и суетой. Впрочем, у экипажа "татры" особого аппетита не было. И довольно скоро Иржи предложил открыть танцы при свечах. Млада сразу обрадовалась. А вот Юля с Миреком смутились.

- Да не умею я, - жалобно сказала молодая пани Зинзелкова, - меня вместо танцев учили поклоны класть...

- А меня, - отозвался Мирек, - меня танцевать ещё в школе учили долго и упорно, но я, видно, неспособный...

- Да бросьте вы! - возмутился Иржи. - Чего там уметь-то - два притопа, три прихлопа...

- Сейчас такой прихлоп получишь! - вскинулась Юлька.

- Ладно... если проспорю. Спорим, что я знаю одну песню, под которую ты не сможешь не танцевать!

- Ну, попробуй!

Иржи порылся в музыкальных записях, оставшихся от фестиваля 1947 года, и нашёл Юлину любимую - "Que sera sera..."

И конечно, Жюли не устояла перед наплывом воспоминаний о жаркой пустыне. Сразу попала она в ритм, какая-то неведомая сила сама подсказывала ей движения... Через полминуты ей удалось закружить Мирека, и все на них засмотрелись.

- Ну вот, а говорите - не умеете! - крикнул им Иржи, проплывая мимо вместе с Младой. - Верно говорят: риск - благородное дело!

Когда песня кончилась, Юля попросила:

- А теперь что-нибудь чешское! Я принадлежу своей стране, но я и ваша...

- Наша... Моя... - Мирек увёл её в тень и обнял, пока ещё не очень решительно. Юля склонилась ему на плечо, радостно покоряясь пробуждавшейся силе. И так они стояли в тени и смотрели, как кружатся родители под добрую и наивную песню "Скоро будет шесть"... Иржи с Младой блестели глазами из другого угла. Ирена стояла у окна и вздыхала о былом счастье... Потом, уже перед отходом ко сну, она, смахнув слезу, шепнула Юльке и Младе:

- Запомните, девочки, каждое мгновение! Такое больше не повторится!

Глава 22. Магия слов

- Да пусть индюк ходит в кофте, только не в моей! А мне, спасибо, Мирек, и так отлично...

И так каждый день по всем поводам. Мирек как-то нечаянно вдумался в это над чертёжной доской.

И его мысленному взору предстала апокалиптическая картина: индюк в кофте мрачно сидит над полной тарелкой супа.

При первом удобном случае Мирек спросил жену:

- Тебе не жаль бедную птицу?

- Вообще-то жаль, - смутилась Юля. - Она же маленькая!

Они сидели в это время на кухне и в четыре руки выбирали рис.

И тут на полу вдруг появился индюк, иссиня-чёрный, большой и важный.

- Спасибо вам! - сказал он со своим индюшачьим акцентом. - Хоть кто-то не велит думать, а то скоро голова лопнет! Меня давно пора в Академию Наук! Или в спирт и в кунсткамеру. Наконец-то порвана цепь слов! Ура вам!

- Угощайся, академик! - улыбнулась ему Юля и сыпанула на пол крупы.

- Трифон Трофимыч, к вашим услугам, - сказал тот, принимаясь клевать.

...С первого дня индюк Трифон стал небесполезным членом семьи. Перестать думать он так и не смог и всё время генерировал идеи. Некоторые из них были, правда, завиральные, но остальные - вполне конструктивные. Вдвоём с Миреком индюк внёс ряд усовершенствований в мясорубки. А Юле помог подтянуться по геометрии, которую та не понимала и не любила.

* * *

Иржи между делом придумал новую сказку: "Красавище и Чудовица". И они с Младой принялись вдохновенно сочинять, как злая Чудовица вредила милому меховому Красавищу. Очень здорово звучала эта история под еловыми лапами и блестящими шариками... Млада увлеклась не на шутку, как в детстве, и чуть не со слезами спрашивала:

- Ну как так можно? Оно хорошенькое, с лапками...

- Ничего, Младушка, мы его украдём!

- Уже не надо, - сказал вдруг голос из-под ёлки. - Спасибо вам, вы разрушили чары, и я смогло убежать!

Красавище вышло на свет. Ростом оно было Младе по пояс, коричневое, мохнатое, с белыми мягкими лапами и висячими ушами. Правда, в данный момент уши были связаны узлом над головой.

Гарамунды поняли, что это дело рук злобной Чудовицы. Млада кинулась к Красавищу, развязала ему уши и ласково их пригладила. Иржи пожал белую лапу:

- Будь как дома!

И стало так. Красавище очень полюбило домовничать, пока Гарамунды были на работе. При нём не так шалили барабашки, особенно Агафангел. При Красавище, как при самой хозяйке, ничто не смело пригореть или не прожариться. А ещё Красавище стригло собственную шерсть и пряло её. И Млада связала себе и мужу по свитеру. И на работе все тётки попадали и едва смогли спросить:

- Где ж вы, пани Млада, такую шерсть достаёте?

- Это Иржи привёз из Квазиленда, - важно ответила молодая женщина, зная, что они не сильны в географии.

- Ой, пани Млада, пани Млада! Какая же вы счастливая, что вышли замуж за Иржи Гарамунда!

На это Млада только улыбнулась и пошла работать. И когда она спускалась под землю, каждая ступенька пела у неё под ногами: "Конечно, да! Конечно, да!"

* * *

Раз компания собралась кататься с гор, а всё ни с того ни с сего развезло. А потом замёрзло, и получилась отвратительная смесь бассейна с катком.

Предводитель барабашек Агафангел смотрел-смотрел в окно на это безобразие и вдруг запел:

То не чёрная туча наплюшилась...

Туча!

Это едет собака - крымский хан...

Собака!

- Это его рук дело! - добавил Агафангел в прозе.

- А, так, да? - сверкнул глазами Иржи. - Далеко он не уедет!

Он тут же настрочил хану-чепухану сердитое письмо, которое кончалось чуть ли не вызовом на дуэль.

И попросил Агафангела, если ему, конечно, не страшно, доставить послание по адресу.

- Барабашки ничего не боятся. И хоть моё имя означает "добрый вестник", я твой вызов отнесу!

- Мы этому чепухану не нанимались благие вести развозить! - сказал Иржи с недоброй улыбкой. - Надеюсь, ты оправдаешь своё имя, когда сообщишь мне, что он готов со мною драться!

...Агафангел вернулся часа через полтора и не принёс никакого определённого ответа.

- Он сказал, что подумает, - коротко бросил предводитель барабашек.

- Значит, трусит! - заключил Иржи. - Ладно, пусть дрожит, может, из его тучи от этого снег пойдёт...

Снег пока идти не спешил, и друзья, махнув рукой на сорвавшееся катание, устроили весёлый вечер на квартире. Болтали, смеялись, Юля вдруг вспомнила:

- Знаете, вот в арабском языке просто имя "Зейд" - это одни загогулины, а в звательном падеже - уже другие!

- Эй, ты, Зейд! - радовались все.

- Я Зейд, - раздался вдруг чей-то голос. И посреди комнаты возник, словно из-под земли, юноша-невольник - ожившая иллюстрация к "Тысяча и одной ночи". - Великий хан послал меня сказать нечестивому Гарамуну, что считает для себя позором с ним драться и будет продолжать портить погоду как ему вздумается!

- Да он просто боится, твой хан, только и остаётся ему, что ругаться!

- О, не говори так, враг господина моего! Наш хан почти равен величием Сулейману ибн Дауду - мир с ними обоими! Он тремя страшными словами покорил наше племя прибамбасных бедуинов, призвав на нас грозу...

- Эх вы, средневековье! - Иржи смерил Зейда полусочувственным, полупрезрительным взглядом. - Всем племенем боитесь какого-то старого дурака! Ведь молодые, сильные... Да просто откажитесь вы на него работать! Он так удивится, что все его заклинания застрянут у него в горле!

- Свободу трудящимся братского Востока! - закричали все. Зейд стоял и глядел на них, как на богоотступников. Но в глазах у него разгоралось что-то жаркое и хорошее, доселе неведомое...

...И было вместо дуэли восстание, точнее - гражданское неповиновение. И были у хана квадратные глаза, и ни одна из его молний не попала в цель.

И прибамбасные бедуины в одночасье снялись и ушли в свою родную пустыню Текла-Фёкла. И родная дочь хана Айша, его единственная отрада, скинула чадру и заявила, что поступает в первый класс.

И хан примчался к Гарамундам, долго выражался по-татарски и грозил разными стихийными бедствиями.

Но кончилось всё это сплошным пшиком.

Иржи запустил в чепухана пакетиком с карамельками:

- На тебе выкуп за всё - про всё и проваливай!

Хан поймал пакетик зубами и со злости порвал. Конфеты оказались у него во рту и так ему понравились, что он тут же подобрел.

- Ну, я с вами дружу! - сказал он. И в доказательство тут же устроил театральный снегопад.

...Огневое крыло Яна Карловича Берзинь не один год воевало с "басмаческой бандой". Но, видимо, никому из Красного рая не удалось доселе близко пообщаться с порабощённым племенем...

Глава 23. Дети ханские и сектантские

Но во время студенческих каникул к Ирене приехала погостить Марушка, её дальняя родственница, тихая и ласковая девушка с золотой косой и синими глазами. Училась она в педагогическом и взялась участвовать в ликбезе.

Вскоре была свадьба. Играть её пришлось на ханской туче, потому что для простых смертных жених был невидим. Айша радовалась больше всех. А потом просила Младу погадать на картах на её, Айши, будущего мужа.

- Карты всегда врут, - отмахнулась Млада. - Я тебе так скажу, что у тебя всё будет хорошо!

* * *

Примерно в это время этажом выше Зинзелок кто-то принялся стучать и грохать. Родители Иржи, узнав об этом, сразу заподозрили, что это дело рук кого-то из секты колотильщиков.

Вскоре выяснилось, что виновник шума - ни больше ни меньше сам Индржих Прохазка. Он приехал в Прагу с сыном, устроил его на фабрику мясорубок и таким образом получил квартиру в заводском доме.

Доканывать Иржи сектант, видимо, не рискнул. Но и с Миреком, и с Юлей у него тоже ничего не вышло. Возраст уж не тот и силы не те, чтобы снести эту вечную музыку внизу...

А сына Индржиха звали Иоахим, или Хайнц. Как-то Айша столкнулась с этим рыжеватым грустноглазым парнем на лестнице по дороге к Зинзелкам. И он не прошёл сквозь неё, как сквозь воздух. И полтора часа ханская дочь и сын сектанта простояли на лестничной клетке, говоря обо всём подряд...

...Мамы, доброй и ласковой, но трепетавшей перед отцом, Хайнц лишился ещё в раннем детстве. Вогнав в гроб самую кроткую и безответную овечку своего колотильного стада, Индржих взялся за сына. Но сладить с Хайнцем было не так-то легко. Даже если отцовские удары сыпались градом не на дрова и кастрюли, а на Хайнца, тот оставался при своём мнении и при первой возможности удирал из дому. И с какой радостью встречал он в сорок восьмом "татрочку" - посланца далёкой, незнаемой Родины!

* * *

- Представляешь, - рассказывала Айша Юле, - этот, который колотит, он всё приговаривает: "Эх ты, Хайнц, мне бы лучше в сыновья Крысека Неедлого вместо тебя..." Что это за Крысек за такой? Может, найти его да и уладить дело полюбовно?

- Ты не знаешь Крысека Неедлого? - рассмеялась Юля. - О, да он - притча во языцех у всех чехов, живущих в Латинской Америке! Это был такой парень Красослав, который пил очень много кофе. Пропил всё, что имел, и до того испортился, что все стали его звать Крысославом, а сокращённо - Крысеком. Он по всему континенту побирался: "Добрая пани, дайте хоть одно кофейное зёрнышко!" А все его гнали, и не было покоя его грешной душе... Но ты права, Айша: Индржих с Крысеком - два сапога пара! Эй, барабашки, возьмётесь Крысека разыскать?

...Разыскали в шесть секунд, отправили к Индржиху. Тот жутко обрадовался, и Крысек тоже. Они велели Хайнцу убираться на все четыре стороны, а сами долго колотили в кастрюли и хлестали кофе. У подъезда Хайнца встретила Айша и указала ему единственно верную сторону из четырёх - ту, где жила Ирена. Теперь у неё были дети, а вскоре могли появиться и внуки. А Марушка ушла в тот мир, к прибамбасным бедуинам. И в день её свадьбы наш мир навсегда забыл о ней, словно её и вовсе не было... Невидимкой летала она на лекции, получала знания, не получая отметок. И продолжала благородное дело - выводить из мрака невежества целый народ, в том числе и любимого мужа.

Глава 24. Третье марта

Он воззрился на неё примерно таким взглядом, как тогда, в Нубийской пустыне:

- Юленька, прячься скорее под одеяло, у меня тут холодно...

- С тобой рядом не может быть холодно! Я уже здорова, и весна идёт, разве ты не слышишь?

Она ласково отстранила Мирека от плиты. Быстро помешала варево и не глядя сыпанула в кастрюлю единственно нужной приправы. Три месяца его же, Мирековой, школы давали себя знать.

- Слышу и вижу, - молвил Мирек, играя платиновыми прядями полурасплетшейся Юлиной косы. - Пришла весна в твоём облике... Так ты, значит, совсем хорошо себя чувствуешь?

- Более чем прекрасно!

- Тогда тебе разрешается выйти на двадцать минут на улицу.

- Ой, как я рада! Давай всех наших соберём, всех избранных, и вместе выйдем весне навстречу!

* * *

- Ого! Прошло не двадцать минут, а в десять раз больше! Болящим - срочно домой!

- Ты чего распоряжаешься? - возмутилась Юлька. - Тоже мне король Иржи Подебрад!

- А что, - закричали чудесные существа, - для нашего мира он в самом деле король!

Иржи стал хохотать:

- Вот придумали! Я душой против монархии!

- В вашем мире это совершенно справедливо. А в нашем молились бы на такого короля, который одной улыбкой побеждает зло!

Чудесные существа говорили совершенно искренне. А обыкновенные со смехом поддерживали эту чудную идею...

Когда вся компания поднялась к Зинзелкам и немножко отогрелась чаем, Юля нашла Иржи корону, бывшую вообще-то зажимом для волос. Млада вынула обе шпильки из блестящих колец причёски, и её прекрасные руки короновали Иржи. Мирек разошёлся до того, что встал на одно колено и поцеловал новоиспечённому королю руку на верность. Иржи слабо протестовал, но трудно сказать, что сияло ярче - серебристая корона или его чёрные глаза. Или фары "татрочки", вдруг загоревшиеся в сумерках под окном. Иржи выглянул на улицу, забыв, что у него на голове корона:

- Кто там "татру" трогает? Эй, это что за чудеса в решете?

Все подбежали к окнам и увидели, как "татрочка" сама собой тронулась с места и, постепенно уменьшаясь, поехала вверх по стене. Когда она добралась до зинзелковского окна, то была уже не больше лесного ореха. Да ещё пищала совсем ошалевшему Иржи:

- Твоему величеству ура!

- Как... как тебя угораздило? - еле выговорил новоиспечённый король.

- А сама не знаю! У вас всегда так весело - а сегодня особенно!

- "Татрочка" ты наша маленькая! - Иржи подставил ей ладонь, и верная машина, счастливая, спряталась в его сильной, всё ещё загорелой руке. - Жаль, что ты не могла раньше так уменьшаться - сколько крови испортили нам эти стоянки... Ну да ладно, впереди ещё полсвета - знай, что только с тобой!

- Хоть до другой планеты повезу! Как хорошо, что вы не оставили меня торчать у автоклуба, друзья мои!

"Татрочка" двадцать раз перешла из рук в руки. Все её ласкали, все наперебой приглашали к себе. Она обещала, что никого не обидит. В глазах непосвящённых она будет чинно стоять под окнами то у Гарамундов, то у Зинзелок. А на самом деле станет крошечным домашним животным. Перейдёт с бензина на обычную воду из-под крана. Будет наблюдать из чьего-нибудь кармана попытки её, "татру", усовершенствовать. Будет давать ценные советы и помогать писать книгу...

Глава 25. Два Подебрада

Зинзелки не без труда вспомнили, что как-то, будучи в гостях у родителей Млады, стали распространяться насчёт того, что Иржи Подебрад Полуторный (Гарамунд) значительно превосходит своего исторического тёзку. Сама Млада тогда только кивала и улыбалась - слов у неё просто не было. А в той квартире до сих пор висел портрет "гуситского короля"...

У Мирека всё это вызвало только удивление, а у Юли - дикий смех. Разумеется, никуда Зинзелки идти не собирались.

- Правильно! - сказал Иржи, когда обо всём этом узнал. - Ни о чём не беспокойтесь, с королём я сам разберусь, как Подебрад с Подебрадом!

Он тут же сел и написал своему венценосному тёзке длинное письмо.

В нём Иржи доказывал, что такому доброму королю, каким ещё вспоминает народ Иржи Подебрада, негоже цепляться к словам. Юлька с Миреком, конечно, неправы - преувеличивают по дружбе. Он, Иржи Гарамунд, только пытается равняться на своего великого тёзку...

Пока Иржи сочинял это письмо, он на нервной почве схомячил полкоробки конфет. Их, вообще-то, подарили на работе Младе. Но Иржи это простили.

Было дьявольски трудно идти по лезвию бритвы между самоуничижением и дерзостью...

* * *

Иржино письмо, доставленное по адресу индюком Трифоном, вызвало у короля Подебрада весьма неоднозначное чувство. И наказать этого парня жалко, и простить не позволяет гордость...

Подумав, Подебрад решил самолично прийти к Гарамундам. Известил об этом того, кто называл себя его смиренным учеником. И вечером девятого марта шагнул из рамы и ступил на заново родившиеся пражские улицы.

...Иржи ничуть не испугала перспектива принимать у себя короля. Немедленно по получении письма Подебрад Полуторный развил бешеную деятельность. Прибрал всю свою "кучу малу", в которой перемешались нужные бумаги с ненужными. Попросил Младу испечь пирогов и сам стал ей помогать. Правда, тесто он месил с такой яростью, что брызги летели по всей кухне... Когда пироги уже были в духовке, Иржи присел на табуретку. Млада встала рядом и наконец позволила себе устремить на мужа тревожный взгляд:

- Иржик, мне страшно за тебя! Ты играешь с огнём, ты опять смеёшься в лицо тёмным силам...

- Вот именно опять! Разве это хоть раз кончилось плохо? Полно, Младушка, нам ли бояться какого-то замшелого короля? Разве он - самый плохой человек на свете? Мы прошли голод, войну, подполье, тюрьмы, провокации - а теперь попали в сказку! Смех! Не бойся, Младушка, ничего не бойся! Пока мы с тобой вместе - никто не сможет причинить нам зло! Твоя любовь хранит меня всегда и везде!

Иржи порывисто схватил жену за руки, притянул к себе на колени... Млада слабо сопротивлялась:

- Ну что ты делаешь? Пироги сгорят!

- Да гори всё синим пламенем! Один раз живём!

На несколько минут Млада позволила себе потерять голову в его объятиях. Но потом решительно высвободилась, выключила газ и, всё ещё с горящими щеками, пошла открывать его величеству. Иржи, впрочем, её опередил. Кто дал этому допотопному монарху право лицезреть Младушку? Пришёл и всё испортил - без него так хорошо было!

Впрочем, оказалось, что и с ним неплохо. Пироги сразу настроили короля Подебрада на благодушный лад. Понравилось ему и то, как чинно вели себя Иржи и Млада - глаза в тарелку и ни одного дерзкого слова... Его величество милостиво расспрашивал о нынешних успехах своей страны. И Гарамунды, постепенно одушевляясь, ему рассказывали. Иржино дурное настроение как рукой сняло, тихая Млада хвастала Родиной без умолку... Подебрад, конечно, не всё понял, но остался доволен. Правда, свободу и международное признание Чехословакии он целиком и полностью отнёс на счёт Иржи и его ближайшего окружения.

- Вот что, сын мой, - сказал напоследок его величество, - ты принял Чехию в руинах, а оставишь её во славе, превосходящей славу моего времени! Да пребудет с тобой и всеми твоими моё благословение!

Иржи склонил голову перед венценосным тёзкой и захохотал лишь тогда, когда король отошёл на безопасное расстояние.

Глава 26. Праздник равноденствия

План был дерзкий, но эксперименты и расчёты показали, что близко к весеннему равноденствию стоит рискнуть.

* * *

В ночи, сравнявшейся с днём, восемь рук - каждая пара сложена лодочкой - сошлись странным крестом, в центре которого была зажжённая свеча. На потолке медленно проступила паутина биолучей. А прямо над пламенем - поле друзей в виде древнего знака "инь и ян" - единство и борьба противоположностей. Только не в чёрно-белом варианте, а в красно-зелёном. Все чёрные, вредные лучи упирались в знак и тут же отскакивали. Значит, начинает действовать!

Друзья собрали всю свою волю. Цвета круглого знака несколько раз перешли друг в друга. Сам знак потихоньку расширялся. Но самую малость не хватало сил для того, чтобы вытеснить чёрные лучи за пределы комнаты, бывшей сейчас проекцией всего светлого мира...

Вдруг прикатила "татрочка". Зажгла три своих фары и, как мышка в сказке о репке, решила исход борьбы.

Поле "Нету их!" вырвалось на простор, окружило планету, а чёрные лучи остались снаружи.

Рэмзи гладил поле ладонями.

* * *

Ставя свои опыты в полной тайне и на строго научной основе, Иржи и компания даже не подозревали, что совсем недалеко от их столицы, в старом замке, ставшем музеем, собирается ещё с довоенных времён отделение "АКСО" - "Ассоциации Колдунов Социалистической Ориентации". Эта организация - подпольная в квадрате. От простых смертных - "муглов" - они таят сверхъестественные способности, как повелось испокон веков. От собратьев по волшебному искусству - многим приходится скрывать свои левые убеждения.

На далёком севере находится один из центров волшебного образования - мрачная школа "Унгенисбар" [Несъедобный (нем.)]. Туда с незапамятных времён набирали детей, отмеченных печатью волшебства, со всей Германии и тех славянских земель, чьи народы успели стать "Западом второго сорта". И во тьме веков теряются дни, когда в "Унгенисбаре" начали обучать чёрной магии.

Сколько бы ни создавали смертные волшебники собственный мир на базе лучей, сколько бы ни прятали там своих школ и лабораторий, фабрик и магазинов - жить им приходится среди муглов. И от политики не уйдёшь. Конечно, выпускники чёрной школы в большинстве своём поддерживали Гитлера. Но находились такие, чаще всего муглорождённые, к кому не приставало зло. Они находили друг друга в Коминтерне и Сопротивлении. Только не ощущали волшебной поддержки из Москвы...

Ни на Руси, ни в России, ни в СССР никогда не было параллельных структур общества, создаваемых волшебной силой. Среди колдунов Запада устоялось мнение: они там, эти русские, обделены сверхъестественными способностями. Но шепчутся и о другом: каждый русский - волшебник, сам того не осознавая. Ему не надо по семи лет зубрить заклинания. В трудную минуту он может совершить такое, что не под силу дипломированному колдуну.

Так считает АКСО, скрывая от советских товарищей всю правду о себе. После войны в странах "народной демократии" удаётся создать альтернативу "Унгенисбару", сильно полинявшему, но ещё крадущему детей. Волшебную школу на базе АКСО. Только не спрячешь её в глухом лесу. Это не Англия, где естественно, что ребёнок уезжает учиться Бог знает куда и живёт в школе. Заведение АКСО - скорее сеть кружков, таящихся в каждом городе за созданной энтузиастами тонкой гранью пятого измерения.

Москва об этом ничего не знает. Знает только Красный рай. И теперь чехословацкое отделение АКСО смотрит на небо, пытается понять феномен "Нету их!"

- В детстве за ними ничего не замечалось, иначе фашистская лавочка положила бы на них глаз. Они, экипаж "татры", просто жили, боролись, учились - и вдруг оказалось, что им дано видеть. Откуда это к ним пришло?

- Вместе с сознательностью, как вы не понимаете? Знаете, сколько таких случаев в России после семнадцатого?

Случаев было полно и до семнадцатого. Но какой же зарубежный коминтерновец это признает?

- Свяжемся с ними через существа из лучей?

- Давайте погодим. Не верю я мугловой науке! А вот когда у них будут дети - я думаю, их стоит принять в нашу школу!

Часть четвёртая. Солнечное колесо

Глава 27. Перекружили!

Каково же было её удивление, когда на неё вдруг уставились чьи-то глаза. Зеленовато-карие, печальные, усталые, но ещё нашедшие в себе силы широко раскрыться.

Обладателю глаз "татрочка" дала бы лет пятьдесят. Он внушил ей жалость и вместе с тем невольное уважение...

- Здравствуйте, - сказала машина. - Чем я могу вам помочь?

- Вы ещё и говорить умеете? Здравствуйте, и скажите, пожалуйста, что это за город?

- Прага, - замигала фарами "татрочка".

- Я догадывался, но не поверил своим глазам. Значит, я в Чехословакии?

- В Чехословацкой Социалистической Республике, - с достоинством поправила машина.

- А есть такая? - незнакомец впервые улыбнулся по-детски изумлённой улыбкой.

- Да, и уже довольно давно. Правда, формально мы так не называемся, но по сути так.

- Да который теперь год?

- Пятьдесят первый... Да вы откуда свалились?

- Я не свалился, а по окончании войны ехал из Японии домой, в Союз. Шагнул на корабль - и в тот же миг оказался здесь, в стране без единого моря, да ещё на шесть лет вперёд... Ну скажите, разве такое бывает?

- Бывает ещё и не такое! Это всё биополя шалят! У меня хозяева - специалисты по биополям, они помогут вам вернуться домой. Сейчас я их предупрежу, и заходите. Четвёртый этаж, девятнадцатая квартира. Только как мне вас представить?

- Полковник Осеев, Максим Максимович, - ответил незнакомец и прибавил неожиданно для самого себя: - Тамань, княжна Мери, фаталист... - в глазах его вспыхнули вдруг озорные изумрудные огоньки. И "татрочка" увидела, что лет ему совсем не пятьдесят, а намного меньше.

* * *

Экипаж "татры" радушно принял жертву биополей и незамедлительно приступил к анализу ситуации. Иржи зажёг свечу и попросил Осеева держать ладонь ребром справа от пламени. Свою руку он поставил слева и стал тихонько поворачивать, видимо ища нужный угол. "Ну что за средневековье?" - думал Осеев. А у самого сердце так и замирало от сладкого ужаса, как в первые дни в Эльсиноре. И глаза Максима становились всё зеленее, всё ярче...

Меж тем Иржи добился своего. На потолке вдруг вспыхнула разными цветами немыслимо запутанная кривая. Иржи читал её, как на работе читал чертежи. Распутывал, как собака - заячий след...

- Перекружили вас, Максим Максимович, - наконец объявил он. - Знаете, как в игре: закрываешь глаза, тебя берут за плечи и вертят вокруг своей оси. А потом говорят: "Найди свой дом!" Только биополя не спрашивают согласия человека, когда хотят с ним поиграть... Ну ничего, через три дня мы сможем перекружить вас обратно. А пока поживите у нас, если удостоите. Вы ведь необыкновенный человек! Иначе не увидели бы нашу "татрочку"...

- Я что...

- Ладно, ладно, не прибедняйтесь! Жалко, что вы не сможете быть у нас на празднике двадцать второго - сегодня ведь только семнадцатое...

- Семнадцатое апреля? Ого, так сегодня моё рождение! Стукнуло мне де-юре тридцать девять, а де-факто тридцать три!

Почему-то эта мысль его веселила.

Глава 28. Разведка воем

Узнав от обитателей чудесного мира о противной стране под названием Шамбала, экипаж "татры" в шесть секунд спровадил туда Индржиха с Крысеком. Иржи с Младой обещали Индржиху поддерживать порядок в его берлоге, стирать пыль с гробов, которые он сколачивал. И таким образом поселились этажом выше Мирека и Юли. 22 апреля - дата не личная, готовиться придётся основательно...

* * *

Нигде никаких следов неведомых злоумышленников. В недоумении даже домашние барабашки.

Только Осеев обострённым слухом разведчика услышал вдруг какое-то шуршание в самом верхнем гробу. Потом увидел: из-под неплотно прикрытой крышки исходит какое-то сияние. Такое видно, если смотреть на солнце сквозь аметистовую чашу...

Более того: сияние состояло из множества маленьких и одинаковеньких существ. Они выглядели как гранёные шарики с вредными улыбочками.

- О! Вот они, вредители! - Максим обличающим жестом указал в сторону сияния. Его друзья далеко не сразу разглядели диковинные существа.

- Ну, у вас, Максим, глаз-алмаз! А вы там, фиолетовые, кто такие? - грозно спросил Иржи.

Гранёные никак не среагировали.

- Отвечайте именем короля Подебрада! - Иржи, начиная злиться, попробовал поймать гранёных. Но его руки прошли сквозь них, как сквозь воздух. Гранёные противно захихикали и все как один высунули крошечные язычки.

- Ну, это уже верх наглости! - звонко возмутилась Юля.

- Да они не от мира сего, - рассудительно сказала Млада, - и человеческого языка не понимают!

- Ничего, мы найдём к ним ключ! - пискнула "татрочка". - Пусть Максим встанет в магический круг и скажет что-нибудь эдакое... Он же их углядел!

- Ну, если мне дадут магический круг... - только и сказал Осеев.

Мирек тут же сбегал вниз и принёс серебристый обруч. Юля любила делать с ним гимнастику...

...Пять минут спустя Максим уже метал из центра круга яростные взгляды на гранёных. Его чуть-чуть знобило - вряд ли от того, что он стоял босиком на холодном полу. Просто он не верил в нечистую силу. Но, однако, вот она, на расстоянии вытянутой руки! И заметно обеспокоена манипуляциями с обручем. Сияние гранёных померкло, они запищали и попытались спрятаться в гроб.

Максим сделал зверское лицо. Попытался изобразить руками какие-то магические жесты. И начал примерно таким голосом, каким Буратино говорил своё коронное: "Открой тайну, несчастный!"

- Вы, презренные и фиолетовые, отвечайте, кто вы такие и зачем вредите моим друзьям?

- А ты-то кто? - в последний раз попытались обнаглеть гранёные. А самих уже так и била дрожь...

- Я? Аз есмь альфа и омега, первый и последний, задний и передний и вообще очень большое начальство! - Максим едва удерживался, чтобы не фыркнуть. - А вы не увиливайте от ответа! Извольте отвечать, кто вас сюда послал?

- Великое правительство присно совершенной Шамбалы...

- Очень мило с его стороны! И почему же оно унижается до таких мелких пакостей?

* * *

Хоть и явился Индржих Прохазка в Шамбалу незваным, но сразу пришёлся ко двору. Получил аудиенцию у самого главы правительства, в большом мире обычно непочтительно именуемого Главным Рерихнутым. И отплатил экипажу "татры" совершенно по-крокодильски.

Правительству Шамбалы отнюдь не понравились сообщённые Индржихом сведения об Иржи и его компании. Об их борьбе с разной нечистью. О книге про все страны, которую компания пишет...

Это угрожало перевернуть Шамбалу. Страна жила по однажды установленному закону. Важен, мол, не мир и его строение, а только облегчение людских страданий. Но для этого почему-то только и можно непрерывно себя совершенствовать, стремясь к нирване.

Не смей ничего желать. Довольствуйся рисинкой в день. И работай на любимое правительство. Оно открыло тебе глаза и ведёт к свету. Оно лучше знает, как распорядиться благами жизни.

А распорядившись, погладит себя по животу и вместо десерта примется толковать и перетолковывать туманные изречения священных книг...

...Перед тем, как объявиться в Праге, гранёные довольно долго пребывали в нирване. Абсолютно не различали добро и зло. Поэтому рерихнутым ничего не стоило стронуть гранёных с неустойчивого равновесия и отправить деморализовать противника. Но с противником ничего подобного не произошло. А перехваченные агенты по доброй воле перешли на его сторону.

* * *

А что дальше? Осеев прямо заявил друзьям:

- Если наши новые союзники научат меня своему языку и порядкам, я сумею проникнуть в стан врага и узнать все его планы.

- Это опасно! - запищали гранёные.

- Ну и пусть! Должен же я отблагодарить друзей!

- А справитесь вы? - Иржи с сомнением поглядел на Максима. - Я бы на вашем месте не смог - в первый же день умер бы со смеху...

- Ох, ваше счастье... - глаза Осеева померкли. Он осекся и долго молчал, словно медля поднести факел к оставшемуся позади мосту. Наконец вздохнул полной грудью и сказал: - Знайте же, что все годы существования третьего райха я жил и работал в Берлине под именем Макса Штирпица! Я полковник советской разведки. А там был СС штандартенфюрером...

Друзья переглянулись, поражённые. Гранёные мало что поняли, но тоже притихли и замолчали.

- Ну, тогда вам и книги в руки! - тихо молвил Мирек после долгого молчания. - Действуйте по своему усмотрению и рассчитывайте на нашу помощь!

Глава 29. Путь в Шамбалу

Разведчик лежал, подложив под голову чемодан с рацией. После Победы её в целости и сохранности нашли в Эльсиноре. Послужила она Штирпицу и в Японии. А до дому не доехала - пригодилась раньше. В далёкой Праге Иржи благословлял свою радиолюбительскую лицензию. Годовщину им в этот раз не отмечать...

Штирпиц прижался щекой к рации. Третий круг - последний круг, так по всем сказочным законам. Но круг второй не отложить на потом!

* * *

"Вот мы и на месте, - подумал Штирпиц, выйдя из самолёта и глядя на великолепные, в небо уходящие горы. - Ну, почти на месте. Осталось всего-то-навсего подняться на одну из этих маленьких и милых вершинок и найти тайную тропинку в Шамбалу..."

Он помахал рукой улетавшей стальной птице. Оправил свой разноцветно сверкающий индийский наряд. Подставил лицо чужому пьянящему ветру...

...Горная тропинка уходила вверх под углом градусов сорок пять к горизонту. Дышать было трудно. Но это не помешало Штирпицу опознать нужных людей в тех двоих, что догнали его на одном из привалов. Поклонившись им по всем шамбальским правилам, Штирпиц осведомился на всякий случай:

- Рериха уважаете?

- О-о!.. - застонали паломники, готовые пасть ниц и пропахать носом до самого подножия горы. - Это величайший наш гуру! И мы идём в его страну!

Они стали похожи на ос в варенье. Штирпиц тем не менее изобразил просветление и объявил:

- О, так мне с вами по пути! Разделите со мной скромные дары земли, и пойдём в присно совершенную Шамбалу!

Это было на четвёртый день его блужданий.

* * *

Пришли! Глубочайшая расселина между двумя камнями причудливой формы. Один похож на удручённого крокодила, другой на ежа с лапками.

Всё это - почти на вершине горы, уже под шестьдесят градусов к горизонту. Из щели брызжет странный мутный свет, словно глядишь на солнце сквозь разведённое водой молоко.

Паломники, все трое, проныли священное слово "Ом" и полезли в чёрный провал.

- С этой минуты я даю обет молчания, - заявил Штирпиц, прежде чем спрыгнуть внутрь горы.

- Мы тоже, мы тоже! - тут же примазались его попутчики. И, как медузы, плюхнулись на шамбальскую землю рядом с легко спружинившим Штирпицем.

Так вот ты какая, Шамбала! Молочный туман рассеивался. Стали видны покосившиеся пальмы - видать, тоже рерихнутые. Рисовые поля, хижины и местный рейхстаг... Правительство пыталось подделать свою резиденцию под обитель самых что ни на есть аскетов. Но изо всех щелей так и пёрли алмазы...

Глава 30. Я глух и нем

Штирпиц ступал словно по облакам - пока всё шло по его.

...Внутреннее убранство шамбальского рейхстага поражало безвкусной роскошью. Посреди тронного зала был фонтан, из которого вместо воды били струёй отборные жемчужины. А над фонтаном, на спине какого-то каменного страхолюдища с плоским носом и кожистыми крыльями, восседал Главный Рерихнутый. Рожа его тоже просила кирпича. Зато весь он сверкал, как новогодняя ёлка. Прочие рерихнутые сидели сообразно своему достоинству на ступенчатых лапах страхолюдища. И Индржих был среди них не последним.

За спиной у каждого рерихнутого стоял глухонемой страж. Только место за спиной Главного пустовало. И туда был водворён Штирпиц.

* * *

Прошло несколько часов. Всё это время рерихнутые орали нудные песни. Жевали липкие сладости. Сплетничали и пулялись жемчужинами из фонтана. А стража стояла как приклеенная и механическими движениями обмахивала господ опахалами.

Наконец прилетели гранёные. Чуть заметно перемигнулись с Максимом. В полном соответствии с инструкцией доложили, что солят экипажу "татры" изо всех сил, но безрезультатно.

- Солите крепче! - наказал Главный и для разминки сказал проповедь. Туманная чушь её фраз вызвала у Штирпица горестное удивление теми, на кого это действует. И одновременно истерический смех. "Ну, я такое могу сочинять километрами", - сказал себе Осеев.

И эта мысль была началом конца Шамбалы.

...Вечером, после роскошного ужина, из которого страже не перепало ни крошки, в зал вошли девушки-рабыни. Начались танцы со змеями, лягушками, пауками.

В центре круга была танцовщица в белоснежных одеждах, почти без украшений. Строгое лицо её поражало внутренней силой. Ни одного неверного движения. Послушная змея так и струилась вокруг всей прекрасной фигуры, как лента в художественной гимнастике.

Кто она, эта женщина? Ведь не местная, из Европы! Где он, Осеев, видел эти глаза, когда-то синие, а теперь словно подёрнутые серовато-голубой льдистой корочкой?

Взгляд на миг остановился на Штирпице. Лёд чуть подтаял. И разведчик, поражённый, обрадованный, едва не закричал: "Какие люди без охраны!"

Ибо то была Катя Родникова.

* * *

Только глубокой ночью, после весьма скудного ужина, Штирпиц остался наедине с собой и с рацией. Как телохранитель Главного, он имел право на три рисинки вместо одной и отдельную каморку за самой спиной страхолюдища. Рация не настраивалась. Каша была в голове...

Штирпиц закрыл глаза. Принялся считать до десяти, пытаясь успокоиться. На счёте "семь" что-то гладкое и прохладное коснулось его руки. Штирпиц вздрогнул. К нему подползала Катина змея - ужасная, огромная кобра. А сама Катя одной рукой держала её за хвост, а другой прижимала к сердцу Вику.

- Полковник Осеев, привет! - сказала Катя своим прежним конспиративным шёпотом. - Ты мою Драупади не бойся! Она добрая на самом деле. Она-то меня к тебе и вывела.

- Катюша, здравствуй! Вот уж не чаял... Как ты сюда попала?

- Сама не знаю... Поехала с фронта домой - если бы не Вика, я бы в госпитале осталась. Шагнула в поезд, раз - и здесь! А они меня под белы руки и к себе во дворец. Приставали, конечно, насилу я у них выпросила траурный год... Ох, Толя, Толя...

После долгого молчания Штирпиц решился на новый вопрос:

- И давно ты здесь?

- Сегодня неделя.

- А пляшешь, как будто здесь родилась!

- Это потому, что мы сразу подружились с Драупади. Вот некоторые боятся змей, а ты посмотри - ну какая она миленькая... Да, я-то в плену, а ты, я смотрю, на задании? - она кивнула на рацию. - Я сразу говорю: рассчитывай на меня как прежде!

* * *

Шли дни. Частенько являлись гранёные всё с тем же отчётом. Наконец рерихнутым это надоело. Закидав гранёных жемчужинами из фонтана и с позором выгнав, они устроили экстренное совещание.

Но за пять минут до его начала Сяу-Сяу-Вои, телохранитель Главного, повёл себя очень странно. Без всякого приказания спустился со спины страхолюдища. Достал из-за пазухи кусок угля. И принялся писать на белоснежной стене рейхстага немыслимо туманные фразы. Причём проделывал он всё это словно во сне, явно руководимый внешней силой.

Рерихнутые уставились на него разинув рты. Значит, в самом деле есть та сила, верой в которую они поработили Шамбалу? И она действительно говорит через самых жалких, обиженных природой представителей "этого народа"?

Конечно, рерихнутые вообразили, что сила эта - за них и с ними. И попытались извлечь из пророчества ценные указания по борьбе с пражской компашкой.

Споры продолжались двое суток. Некоторые выводили из странных слов, что экипаж "татры" надо закидать подушками. Другие - что надо насыпать врагам соли на хвост. Было и ещё много всяких предположений, дело чуть не дошло до драки.

А как только рерихнутые приблизились к какому-то определённому решению, Кэтти грянулась оземь и начала выкликать. И всё началось сначала...

В Праге просто лежали, слушая по рации отчёты об этом деле. Улыбался и Рэмзи в вышине...

Глава 31. Костёр

- Мы подняли восстание! Мы всем рассказали, как рерихнутые наживаются на одной рисинке на нос! На рассвете народ будет здесь!

- Вооружённый? - спросила Катя.

- Безоружный. Но вся страна от мала до велика!

- Инициатива наказуема, - погрозил пальцем Штирпиц, но глаза его улыбались. - А их победа не будет стоить ни капли крови!

...Перед зарёй самозваные пророки сложили у входа в рейхстаг огромный костёр и зажгли. Запах дыма и зарево разбудили рерихнутых. И они побежали за разъяснениями.

- Всё очень просто, - деловым тоном сказала Кэтти. - Вам нужно пройти очищение этим священным огнём. И всё тогда ваше!

И рерихнутые, не рассуждая, шагнули в огонь. Штирпиц и Кэтти в последнюю минуту удержали ни в чём не повинных стражников и танцовщиц от того, чтобы последовать за господами.

* * *

...И свобода вас встретит радостно у входа... В странном, сказочном виде, похожем на детскую мечту каждого шамбальца. Сиреневое облако гранёных. Весёлый загорелый праведник в многоцветных одеждах. Добрая нездешняя мадонна с дочкой и змеёй...

- Входите, братья! Всё теперь ваше!

Вместо расправы с рерихнутыми получился пир горой. К народу возвращалось отнятое. Шамбала, как феникс, восставала из пепла догоревшего большого костра.

Бывшие подданные рерихнутых готовы были целовать крест... то есть, пардон, чакру - солнечное колесо на верность своим освободителям. Но Катя и Максим уклонились от этой чести. Только просидели до новой зари у опять зажжённого костра. Рассказали что могли о том, как далеко на севере люди сами строят своё счастье... А на рассвете стали прощаться.

Штирпиц хотел вести Катю, Вику и Драупади той же дорогой, какой сам пришёл сюда. Но то ли жар от костра, то ли гранёные, то ли голоса освобождённой Шамбалы подкинули их вверх. И они испытали наяву сладкое чувство полёта во сне...

Кобра обняла Катю хвостом за талию, а голову с капюшоном утвердила на плечах Максима. И он полетел, как поплыл. Легко потянул за собой остальных. И даже Вику не пугал полёт. Она спокойно сидела у матери на руках и глядела в небо огромными серыми глазами...

Глава 32. Последние страхи

Иржи привычным жестом сделал кривую видимой.

- Смотри. Луч, что перекружил тебя, касается наших времён несколько раз. Он только постепенно возвращается в нормальное положение. Каждый следующий мост между временами - всё дальше от предыдущего, всё менее прочен. Ближайший будет доступен через три недели...

* * *

Вечером Максим писал письмо Наташе. Первое за все эти годы. По сей день не мог он зримо представить себе Надежду Максимовну... А сыну-то пятнадцатый год... И вот теперь пятый двойной листок заполнял Максим мелким почерком. Писал обо всём подряд. На ответ надеялся, давал инструкции, как его перекружить...

Это письмо так и не было вскрыто.

* * *

Ночь... Засыпают, обнявшись, Юля и Мирек. Иржи склоняет буйну голову на плечо Младе...

Только Катя и Максим не могут уснуть. Его мысли - в будущем, её - в прошлом и здесь, рядом с Викой.

Девочка спокойно спит. Но иногда вздрагивает во сне, словно слышит эхо канонады... И Катя тогда крепче прижимает к себе дочь.

Вот снова что-то напугало Вику. Но не её одну. Взвилась змея Драупади, лежавшая в ногах у хозяйки. Катя открыла глаза - и не смогла даже крикнуть.

От стены отделилась белая круглая фигура. На месте сердца - кровоточащая рана. На лице - противная улыбочка.

- Сегодня моё рождение! И ты вспоминала меня! Но будь ты в самом деле мертва, ты бы так не испугалась! Признавайся, куда же ты ушла от меня, Кэтти?

- К своим, будь ты проклят!

- Да ты что, девочка, хочешь сказать, что работала на русских?

- Все двенадцать лет! И, если хочешь знать, Вика тебе не дочь! Ты убийца её отца - того, кто лечил тебя, того, кого ты звал Петером Штольте!

Руки Свермана, на волосок не достав до Кати, повисли как плети. Он глухо застонал и растаял в воздухе. Исчез, чтобы больше не вернуться.

* * *

Друзья прощались без лишних слов, почти без улыбок. Но всё-таки не хотели верить, что больше не увидятся...

Das waren Tage der Brigade Elf

Und ihre Freiheitsfahne!

"Brigada Internacional"

Ist unser Ehrenname!

[Это были дни Одиннадцатой бригады и её знамени свободы! "Интернациональная бригада" - наше почётное имя! (нем. и исп.)]

Так поётся в песне певца-антифашиста Эрнста Буша. Друзья пели её напоследок. Исчислив все подвиги бригады в Испании и Италии, клялись вместе с ней освободить Германию. И последний припев звучал по-новому:

Das werden Tage der Brigade Elf

Und ihre Freiheitsfahne!

"Brigada Internacional"

Bliebt stehts ein Ehrenname!

[Это будут дни Одиннадцатой бригады и её знамени свободы! "Интернациональная бригада" навсегда останется почётным именем! (нем. и исп.)]

...До "отъезда" разведчиков оставалось несколько минут. А Максим всё не мог спустить с ладони на пол "татрочку". Да и ей было нелегко...

- Слушай, маленькая, - обратилась Юля к волшебной машине, - хочешь проводить друзей до дому? Ты лёгкая, ты проскочишь домой по следующему мосту!

- Конечно, проскочу! Конечно, провожу! Ведь люди стартуют в неизвестность!

- Почему в неизвестность? - возразила Катя. - Люди едут на Родину прежде всего! Но ты, "татрочка", конечно, будешь у нас в Союзе желанной гостьей! Жаль, что вы все не можете у нас погостить...

Максим, присоединяясь, кивнул, но как-то неуверенно.

Катина семья у неё на руках. А он так и не получил ответа из дому... Это ничего, конечно, не доказывает. Но почему Наташин флакончик, все эти годы хранивший аромат её души, после возвращения из Шамбалы утратил свои чудесные свойства?

...Иржи крепко взял Максима за плечи и повернул вокруг оси шесть раз - против часовой стрелки. Юля проделала то же с Катей. Разведчикам оставалось сделать один-единственный шаг, чтобы очутиться на Родине...

* * *

На Казанском вокзале боевые друзья расстались. Катя с Викой и коброй остались ждать поезда на Рязань. А Максим в три прыжка добрался до Каланчёвки и поехал на дачном домой. "Татра" сидела у него в кармане.

И когда ночью Штирпица душили слёзы, это она, "татрочка", въехала на подоконник и включила фары. Всю свою душу она вложила в свет. А слов не пришлось придумывать - сами прилетели откуда-то сверху...

"Я одного хочу - чтобы ты был счастлив. Мне не нужно такого страшного доказательства любви, как твоя смерть. Живи, Максим, живи! А я буду помнить тебя всегда... всегда... всегда..."

Волшебная машина никогда не признается, какова её роль во всей этой истории. "Татрочка" убеждена, может быть, не без основания: она послужила только передаточным звеном...

Глава 33. Нечисть на марше

Но от себя не убежишь. Сырьё для синтеза - микояновскую колбасу какие-то "честные" люди слопали по дороге в Египет. И потихоньку заменили грязными тряпками. Этого никто так и не обнаружил, поскольку колдовали вокруг наглухо закрытой бочки. Ну и вылезла из неё такая же Оладья, какую знали дореволюционные Сабунчи...

* * *

- Ну, ребята, как вам Груня?

Максимка Осеев помолчал и сказал серьёзно:

- Хорошая! На Надюшку похожа.

- Я не рыжая, - сестра откинула за спину тяжёлую тёмную косу. - Но она - свой парень! И пороху понюхала!

Баба Варя, которую Максим привёз-таки на Найду, сначала охала и качала головой. А потом привыкла...

Осеева страшно тянуло к специальности, избранной ещё в юности. Но скоростные программы обучения ему претили. Он поступил на вечерний в Грунин институт, почти на её специальность.

А для заработка набрал переводов с немецкого.

Трудно сказать, какая недобитая контра подсунула ему одну из книг. Все болезни, утверждал её автор, вызваны твоим духовным состоянием. Насморк ли у тебя или перелом - всё, мол, сводится к тому, что ты не веришь себе. Как подытожила Груня: "Люби себя, чихай на всех - и ничего у тебя не заболит!"

С каждой страницы веяло Шамбалой. А когда автор обмолвился про реинкарнации и кармические долги, Штирпиц сказал невесте:

- Это вопиёт. Если этот Курт Теппервау прослышит про гибель Шамбалы, он может приложить руки к её восстановлению. Мой долг - не допустить этого.

- Наш долг, - поправила Рябинка.

* * *

Ясный августовский вечер опустился на Мюнхен. Курт Теппервау, противный, с лицом кирпичного цвета, куцей седой бородёнкой и грязными глазами, вышел на звонок.

За дверями стояли двое. Мужчина и девушка, оба в причудливых нарядах, живо напомнивших Теппервау его детство в далёкой Шамбале. Его папаша-немец забрёл туда с экспедицией. И был украден дочкой одного из рерихнутых. А лет через семь, отъевшись за народный счёт, отплатил жене ответным похищением. Прихватил и маленького Курта. И навсегда обосновался в фатерланде.

...Психический психолог отвесил разведчикам церемонный поклон:

- Приветствую вас, о присно совершенные! Как дела в краю великого Рериха?

Штирпиц ответил с таким же поклоном:

- Вынужден огорчить тебя, о светильник разума! Шамбала погибла в пламени, зажжённом одним нечестивым обманщиком! Только мы и спаслись!

- О горе мне! - застонал Курт и вцепился в бородёнку. - Что же делать?

- Тебе виднее, о слон мудрости, - ответила Груня, пряча улыбку в глазах.

* * *

Рябинка вынула из "ундервуда" свежеотпечатанный лист. Передала Штирпицу. Тот положил лист в стопку, уже до половины закрывшую окно. От малейшего толчка эта стопка могла обрушиться. Но не на Штирпица, а на Курта. Тот ходил взад-вперёд в опасной близости от собственного гениального труда. И вдохновенно диктовал Груне очередную страницу.

Приняв инициативу возрождения, Теппервау не нашёл ничего лучше, чем составить реестр сгоревшего. Сплести его из лапши, щедро цепляемой разведчиками на его кирпичные уши. И припаять к каждой мелочи "духовное соответствие" с витиеватыми выводами.

Груня и Максим ждали только того часа, когда Куртов бред достигнет критической массы и погребёт под собой создателя.

И когда это наконец случилось, сам же Штирпиц нёс гроб Теппервау, склеенный из шамбальского реестра. А Груня шла сзади, причитая по обычаям страны Рериха...

...Книга Курта вышла на Найде с такими издевательскими комментариями, что её воздействие оказалось прямо противоположно авторским замыслам.

Глава 34. Вербовщики

- Штирпиц?

- Осеев, - спокойно ответил тот. Взял протянутую записку. Передал любопытной Рябинке этот очередной плод остроумия поклонников... Но записка гласила:

""Интер-Финтер-Жаба" приказывает вам, М. Штирпиц, явиться сегодня в 19.00 по адресу: чёрный собор в Сокольниках, колокольня. При себе иметь удостоверение агента и клеящий карандаш. Никакие "уважительные" причины (вплоть до смерти) в случае неявки или опоздания к рассмотрению не принимаются. Форма одежды - парадная. Стучать 3,5 раза".

Груня прочла и возмутилась:

- Как они смеют тебе приказывать, шпионы противные? До чего дошло - вербуют прямо в метро! За кого они тебя считают?

* * *

Островерхая колокольня зловещим силуэтом вырисовывалась на фоне багровеющего неба. Штирпиц и Груня остановились у входа.

- Жди меня здесь, Рябинушка! Если я буду там умирать со смеху - прибегай меня выручать!

Максим с сожалением выпустил руку Груни. Переступил порог храма. Креститься не стал, за что на него тут же напустился причётник с длинной нечёсаной бородой.

- Да я не молиться, - успокоил его Штирпиц, - я на явку иду!

Причётник изменился в одно мгновение. Склонился до земли, подмёл бородой пол. Пропел:

- Ласкаво просимо, свет-Максим! Я провожу...

...На колокольне, обсев место звонаря, устроилась чёртова дюжина жаб разного размера. Максима они встретили неласково:

- А, явился? А где удостоверение?

- Нет его у меня, любезнейшие! И вообще таких удостоверений не бывает!

Жабы сразу сбавили тон:

- Ну то-то же! Другие себе фальшивые малюют! А вы, Максим Максимович, по крайней мере пока, не хуже, чем в кино показано! Но к делу. В стратегическом институте учитесь? Значит, остальное должны сами понять. Скоро мы вас призовём и скажем, как конкретно потрудиться во славу болот! А карандашом приклейте бороду причётника к порогу! Приятно было познакомиться!

- Спасибо, мне также! Со шныряльным приветом, счастливо оставаться!

...Причётник поглядел на Штирпица с опаской:

- Будешь бороду приклеивать? Не надо, свет-Максим, пощади старика! А я тебе за это скажу, что все, кто приклеивал - посейчас в подвале сидят!

- Спасибо, товарищ поп! До скорого!

* * *

Недели через полторы Штирпиц получил письмо от жаб. Они сообщали, что впадают в зимнюю спячку. А все дела, в том числе шифрованный устав, передают до весны ему, своему новому агенту. Сами они никаких сведений ещё не нашныряли по невозможности добраться до источников информации...

- Не верю я им, - сказал Максим Рябинке. - Ещё чересчур тепло. До настоящих морозов не мешает создать видимость деятельности.

И бородатый причётник регулярно принимал шифрованные донесения. Наукообразный бред не хуже шамбальских пророчеств. И личные дела якобы завербованных. Груни, Кати, Толи. Осеевских ребят. Даже самого Рэмзи. Даже Вики, из которой Максим обещал вырастить о-го-го какого агента...

Глава 35. Суд при свечах

- Пора!

В субботу, после занятий, они поехали в Сокольники. По какому-то наитию, по едва заметным следам нашли убежище жаб. Вся чёртова дюжина сладко спала у самого берега пруда...

Рябинка поглядела на холодных, твёрдых амфибий. Перевела взгляд на своего наречённого:

- Слушай, Максимушка, если ты придёшь на Лубянку с полным мешком мороженых жаб и скажешь, что раскрыл шпионскую организацию, там явно неправильно поймут. Даже на Найде. Даже тебя.

- Да, пожалуй, заинька. Надо нам с ними самим разобраться! Вот приедут наши друзья из Праги - устроим показательный суд!

...Летом они уже гостили в Праге. А теперь вот Иржи и компания выкроили время для ответного визита. "Татрочка" готовила Штирпицу сюрприз. Всеми правдами и неправдами она пробралась по биолучам в Берлин. Разыскала там Максимова друга - чёрный "хорьх". Пламенный мотор подсказывал "татрочке": это не простая машина, а такая же, как она сама...

* * *

Как только стемнело, Грунина девичья спаленка превратилась в зал суда. На пианино Рябинка поставила две свечи, но так, чтобы жар не смел идти прямо на Рихарда. Трое судей - Юля, Мирек и Млада - кое-как устроились на кровати. Может, и к лучшему, что не смогли прийти Родниковы.

На столе в тазу с тёплой водой плескались мрачные, едва пришедшие в себя жабы. От защиты они отказались, хотя сердобольная Млада была не прочь:

- Мы же не фашисты какие, чтобы не дать адвоката!

За тем же столом сидел секретарь суда Иржи Гарамунд. Постукивал себя карандашом по носу, готовясь на ура описать всю эту историю... Обвинитель Штирпиц и его главный свидетель Груня сидели на полу. Кресло предоставили зрителям - Алёне и детям Осеева. Максимка с Надей устроились на подлокотниках. А обе волшебные машины весело катались по полу, мешая свет фар с сиянием свечей...

* * *

Из протокола заседания суда.

"...Принимая во внимание явно деспотические порядки в болотной Держабе, а также отсутствие добытых сведений, суд постановил освободить от ответственности восемь меньших жаб. Пригласить их на заседание в качестве свидетелей. Также не преследовать причётника Веспасиана и неудавшихся агентов, найденных в подвале чёрной церкви. Все их показания приобщить к делу.

Пяти жабам, согласно шифрованному уставу являющимся руководителями разведывательной организации "Интер-Финтер-Жаба": Клотильде, которая главнее всех, Монике, Мариусу, Клементине, Ортанс - предъявляются следующие обвинения:

1. Проникновение на территорию Московии с целью шпионажа в пользу болотной Держабы;

2. Подчинение своему влиянию восьми отпущенных обвиняемых;

3. Вербовка агентов среди граждан Московии и лишение свободы неугодных.

По пункту 1 признаёт себя виновной только подсудимая Моника.

По пункту 2 она показывает, что сама была подчинена влиянию.

Остальные обвинение отрицают. Причём подсудимый Мариус заявляет, что отпущенные обвиняемые - по жизни его смерды и холопы.

Подсудимая Клотильда в наглой форме отказывается отвечать на дальнейшие вопросы и требует вернуть себя в пруд.

По пункту 3 подсудимая Клементина заявляет: "Никого мы не вербовали. Всё это приснилось дохлому аисту. А так называемый устав сфабрикован так называемым судом, где сплошь журналисты".

Подсудимая Ортанс: "Да как их не сажать в подвал, когда они такие болваны?" Клементина: "Сама болванка!" Мариус: "Точнее сказать, болваниха!"

Народный заседатель Юлия Зинзелкова: "Прошу отложить ваши филологические споры! К порядку!" Укоризненный взгляд председателя суда Рихарда Зоргфальта. Подсудимые стихли.

Слово свидетеля обвинения Аграфены Рябининой: "Да, они пытались "своротить" Максима Осеева, только он их за нос водил!" Аплодисменты. Рассказ о вербовке Максима Осеева и его дальнейших действиях.

Слово свидетелей-жаб: "Нас запугали!" - "Нам давали комаров только после присяги организации!" - "Накажите за трусость, за то, что разносили повестки!"

Чтение показаний причётника Веспасиана и отсидевших в подвале. Осеев от речи отказывается: "И так всё ясно".

Перерыв, в течение которого подсудимым предлагается обдумать слово в свою защиту.

В защитительной речи обвиняемые утверждают, что никакой Держабы знать не знают. "Наша родина - Моравские болота. Прилетели мы поглазеть на Москву, а тут нас в ближайшем пруду подкосила зимняя спячка. Потом пришёл сдвинутый по фазе Штирпиц, разморозил нас и притащил в суд".

Нечестивый хохот среди народных заседателей. Зинзелкова: "Моравские болота осушены ещё при Иржи Подебраде Первом, это даже я знаю!"

Клементина, Клотильда, Ортанс: "Гад ты, Мариус, подвёл нас. А ещё говорил, что всё знаешь! Какой ты после этого, к чёрту, разведчик!" Ругань, пресечённая взглядом Зоргфальта.

Суд удаляется на совещание.

Приговор:

Принимая во внимание улики, свидетельские показания, противоречия в показаниях подсудимых, несостоятельность защитительной речи, суд единогласно признаёт Клотильду, Монику, Мариуса, Клементину, Ортанс виновными и присуждает их по окончании зимней спячки к исправительным работам по ловле комаров в Суханово.

Приговор не оспаривался. От свидетелей-жаб поступила просьба: не возвращать их в Держабу, оставить лучше в Московии - заморозить до весны в другом пруду, подальше от начальства. Постановили просьбу удовлетворить. Выезжаем замораживать".

Часть пятая. Вперёд и выше

Глава 36. Битва с Бодзиком

- Давай, Мирка, встанем завтра пораньше и наломаем вербы на заводе ЖБИ! Устроим сюрприз нашим любимым! Знаешь, какая там верба великолепная!

- А мы, думаешь, обернёмся до того, как Млада проснётся? За Юленьку я не волнуюсь - она у меня такой сурчонок...

- Обернёмся, - беззаботно махнул рукой Иржи.

...Конечно, они не обернулись. Хорошо ещё, что Мирек попросил Агафангела в случае чего всё объяснить.

Но обеим женщинам пришлось-таки поволноваться. Слишком долго отсутствовали эти охотники за золотыми мышами...

Поле "Нету их!" не развеивало тревоги - значит, что-то в самом деле случилось!

Правда, когда подруги сфокусировали на потолке биопаутину, то увидели, что их поле кто-то пытался испортить. А значит, оно могло и привирать.

- А, - сказал Агафангел, - знаю я, чьих это рук дело! Есть такой мальтийский рыцарь Богдан Новодворский, более известный под именем Бодзика. Он во всё суёт свой толстый нос и как увидит что хорошее - сразу портить! Только неудачник он злостный! И я думаю, что его величество Иржи Подебрад сейчас сражается с ним и победа близка!

Это успокоило подруг, и они сели у окна - поджидать своих любимых.

Между рамами Юля берегла последнюю банку с огурцами. Сейчас подруги, не раздумывая, вытащили её и сами не заметили, как уполовинили.

- Хороши, нечего сказать, - спохватилась наконец Млада. - Одно нам с тобой извинение - что это всё от нервов...

- Нет, Младушка, не от нервов! - Юля склонилась к подруге и перешла на шёпот.

...Рихард Зоргфальт в тот год проводил на небо мать.

* * *

Битва с Бодзиком действительно была там, на кучах щебёнки во дворе ЖБИ. Мальтийский рыцарь слонялся там под руку со своей противной, "весёлой, как сметана", круглой, как по циркулю, панёнкой, известной под кличкой "Пошла Каролинка". У неё были глупые голубые глаза навыкате, которые сразу приметили ломавшего вербу Иржи. И чувствительное сердце панёнки тут же бешено заколотилось. Бодзик заметил это и ужасно обрадовался, что нашёл на ком сорвать зло. Всю ночь он грыз поле "Нету их!" с весьма переменным успехом.

- Эй ты, чернавка! - обратился Бодзик к Иржи. - Как ты смеешь сманивать мою панёнку? Защищайся!

Мальтийский рыцарь выхватил свой меч-кретинец и наскочил на Иржи. Тот среагировал, как и подобает молнии. В одну секунду отразил удар вербной веткой, а потом, вертя ею во все стороны, словно бы очертил себя магическим кругом. Впридачу к этому Каролинка громко визжала своему рыцарю прямо в ухо. А Мирек, размахивая вербной веткой вместо оливковой, пытался прекратить драку.

Выдохшись, Бодзик бросил Иржи и попытался отыграться на слабейшем - выдрать за косы Каролинку. И тогда простой пражский инженер Мирослав Зинзелка показал себя куда больше рыцарем, чем Богдан Новодворский. Заступаясь за какую-никакую, но даму, Мирек сломал о Бодзика свою ветку, но вынудил-таки его сложить оружие. Иржи в поединок не вмешивался. Мирек одержал победу в честном бою, и поджавшему хвост Бодзику было велено катиться сейчас же из Праги. Каролинка поплелась за мальтийским рыцарем, не смотревшим на неё, бормотала в его адрес что-то участливое и даже ни разу не оглянулась на своего заступника...

Мирек пожал плечами:

- Не поймёшь их! Может, не стоило соваться в их семейную жизнь?

- А леший с ними! Давай соберём остатки вербы и сунемся скорей в свою семейную жизнь!

Глава 37. В святую годовщину

- Прошу слова!

Когда ей его предоставили, она встала с бокалом в руке:

- Дорогие наши Мирек и Иржи! Сегодня и ежедневно ваша слава гремит по всему миру. Скажешь "Зинзелка" - отзовётся "Гарамунд", Гарамунда помянешь - прозвенит в ответ "Зинзелка"... Млада и я не в обиде на то, что наши имена звучат не так часто. Мы всё равно навеки с вами рядом. Я поднимаю бокал за то, чтобы нам с вами не расстаться никогда! Мы разделим все опасности вашего пути, всегда будем верные супруги... - Юля многозначительно умолкла и протянула бокал навстречу Миреку.

Все присутствующие, конечно, знали вторую половину: "И добродетельные матери". Мирек поглядел на жену такими глазами, какими дети глазеют на новогоднюю ёлку, скрывающую под ветвями сюрпризы. А потом перегнулся через стол и припал к Юлиной свободной руке. Что до Иржи, то он мог только спрашивать зардевшуюся Младу: "Правда? Правда?"

* * *

Млада знала не высчитывая, когда именно зародилась в ней новая жизнь. В тот вечер Иржи мыл на кухне посуду и передавал жене, которая её вытирала. И каждый раз, когда их руки соприкасались, их обоих щёлкала электрическая искра. Посуда из-за этого только чудом не летела на пол, и Млада в конце концов возмутилась:

- Иржик, ну что ты всё стреляешься?

- Не знаю... С точки зрения элементарной физики это необъяснимо. Остаётся предположить, что во мне слишком много энергии для такого маленького и прелестного существа, как ты, Младушка. Надо нам завести существо ещё меньше...

Млада рассмеялась тихонько. И, закрыв глаза, задумалась с последней тарелкой в руках, страшно похожая на мать - цыганку Тосю... И в эту минуту за стеной предводитель барабашек Агафангел, битый час изучавший биолучи, вдруг сказал лешекам и яцекам:

- Пора!

Барабашки зажгли свечу и завели пластинку с самым любимым Младиным вальсом - из "Цыганской любви" Легара. Заслышав неведомо откуда прилетевшие волшебные звуки, Млада почувствовала, что сейчас её унесёт сумасшедший вихрь. Она кое-как покончила с тарелкой и бессознательно схватилась за Иржи. Но это, конечно, не могло удержать её на месте...

* * *

Знала и Юля свой вечер. Мирек тогда засиделся допоздна над их с индюком очередным проектом. Трифон, как обычно, генерировал идею и ушёл спать. А Миреку обязательно надо было всё продумать... Он даже не слышал, как пришла из ванны Юля, свежая, будто заново родилась, и встала у него за спиной. Пока что Юля почти ничего не понимала в его чертежах и формулах и глядела не на них, а сверху вниз на Мирека. Лицо его было строгим, даже почти чужим. И Юле безумно хотелось стереть поцелуями эту холодную печать...

Но она не смела мешать ему работать. Тихонько ушла за шторы, забралась под одеяло, свернулась клубочком и попыталась заснуть. Но ей было ужасно пусто и холодно. И откуда-то вдруг накатила острая тоска по далёкой Родине...

"Неужели я порвала последнюю нить, когда сняла с себя крест и погребла его в нубийских песках? Где ты, море? Твоя вода осталась только в моих слезах..."

- Юленька, ты что?..

- Да так... Дурочка я... Больше не буду...

Она обняла его, спрятала мокрое лицо у него на груди, чувствуя, как острая боль растворяется в нахлынувшем тепле... Мирек ласково гладил Юлю по голове, потом стал целовать в самовольный пробор, неровной чертой разделивший платиновые пряди. А Юля, покорная, слушала его сердце...

* * *

Экипаж "татры" не смог присутствовать на свадьбе Штирпица. Но через некоторое время присутствие друзей настоятельно потребовалось на Найде. Иржи и Мирек оставили жён на попечение мам. Взяли с собой "татрочку" и стартовали...

Глава 38. Под ковром

Сказано - сделано. Эфрази - то наивная страдалица, то интриганка, то нищая, то миллионерша, тысячу раз находившая и терявшая любовь - прилетела на Найду. Оказалась в центре внимания. Клуши всё ждали, не случится ли с ней чего-нибудь новенького.

Но ничего не случалось. Поклонницы стали мало-помалу исчезать. Вещевые рынки и телевизор скоро надоели. Эфрази заскучала и стала думать, что лучше бы ей было умереть. Как и полагалось по сценарию: всех простив и ни о ком не жалея...

Вот Штирпицу из дома напротив - тому раздолье!

* * *

В начале октября Эфрази рассталась с последней, самой верной подругой. Аглая удрала в загранкомандировку - подальше от свадьбы племянницы. Одинокая Сникерсон шаталась по Крылатским холмам, скрипя вставными зубами.

Но даже этот скрип не помешал ей услышать из глубины холма подозрительный шум и злые, нездешние голоса. Эфрази прислушалась.

- Не опускайте рук - и мы сможем затопить всю Найду лавой! Вернём её в чудесное первобытное состояние. И завладеем ею - мы, великие дурундуки и не менее великие кабунэги!

...С этого дня Сникерсон не отходила от холма, где находилась самая близкая к поверхности база подземных захватчиков. Вскоре Эфрази выяснила, что дурундуки и кабунэги живут в центре планеты. Сделались они нечаянно из магмы и потихоньку прокапываются на поверхность. Собираются привести за собой магму и тряхнуть для начала Москву...

Как-то ночью Сникерсон даже подглядела их вылазку. Дурундуки, сильно смахивавшие на чёрных эсэсовцев, шатались по природному заповеднику. А яркие кабунэги, похожие на языки пламени, поджидали дурундуков у входа...

Глава 39. Чёрные розы

Сладко, по-кошачьи, потянулась. Шепнула с солнечной улыбкой:

- Доброе утро, Рихард!

И тут же вся радость её угасла.

Таким пронзающим взглядом Рэмзи не смотрел никогда доселе. Не было в этом взгляде осуждения - была лишь щемящая боль...

- Ой, - взмолилась Груня, - ну не надо так меня пугать! Я жить хочу, жить и любить! - но тут же, не глядя на Зоргфальта, добавила: - Ох, ну и хрюшка же я! Просто вам, бедному, так мало досталось в жизни счастья - а я вам глаза колю своим... Простите ради всего святого, я больше так не буду!

* * *

Молодые, красивые, стояли они под венцом. Груня была похожа на благоухающий букет. А Максим - на восторженного студента, даже в кошмарных снах не видевшего, что значит путь разведчика...

Они уже потянулись друг к другу целоваться. Но тут в церковь ворвалась Эфрази Сникерсон:

- Полковник Осеев, вас срочно вызывают в Комитет обороны Московии!

И в доказательство сунула Штирпицу официальную бумагу за подписью самого-главнее-некуда генерала Кравченко.

Груня выронила букет, закрыла лицо руками:

- Куда ж ты, сокол мой ясный, покидаешь меня ни женой, ни невестой, ведь на погибель свою летишь...

- Заинька, - сказал Максим как мог спокойно, хотя приказ жёг ему руку, - заинька, ну не надо так убиваться! Я не посмею умереть!

* * *

Гости тихо разъехались. С Груней остались только мама и Максимова семья.

Но неутешная Рябинка и от них заперлась в спальне. Безжалостной рукой уничтожила всё великолепие своего наряда. В одной рубашке бросилась на постель.

Слёзы её в одну минуту промочили подушку. Сейчас ей хотелось только одного - умереть. Ей всё мерещился Зоргфальт и боль в его глазах. Груня ощипывала роскошные белые розы и твердила, как помешанная:

- Дура! Дура! Дура!

Она не знала, сколько времени так провела. Не встрепенулась, услышав за дверью любимый голос. Ясно - она сошла с ума. Что ж, может, так лучше...

...А генерал Кравченко действительно отпустил Штирпица домой на эту ночь.

Своей семье разведчик отчитался очень осторожно. Затушёвывал возможные бедствия. И всё искал глазами Груню.

Максимка и Надя наперебой кричали:

- Мы с тобой, папа, мы им покажем!

Рябинка устыдилась своего малодушия. Забыв, в каком она виде, вышла из затвора:

- А я-то, а я-то, родной!

- Спасибо, мои хорошие! - невесело улыбнулся Штирпиц. - Только ваше место не там. Учитесь - сменой будете! К тебе, младая супруга, это тоже относится!

Он сделал шаг к ней. А она закрыла лицо руками:

- Ой, не гляди на меня, я такое чучело!

- Все бы такие чучелы были - как прекрасна была бы земля наша!

Максим на руках унёс любимую жену в спальню.

Глава 40. Будни разведчика, женские будни

...Груня проснулась от холода. Рывком села в постели. Накинув что-то на себя, выскользнула в коридор. И увидела в конце его свет. А в этом свете - своего полковника. Ой нет, уже штандартенфюрера! На нём снова была чёрная форма, пусть и взятая на киностудии. И на миг он показался Рябинке чужим в своей гордой и недоброй красе. Но лишь на миг, потому что занимался делом вполне домашним. Размешивал в стакане "пятиминутную лапшу".

Груня подошла к Максиму, тихонько погладила по голове:

- Слушай, товарищ полковник! Ты зачем расписывался? Чтобы в антисанитарных условиях хлебать всякую бурду? Разбудил бы жену законную! Я бы тебя и покормила, и проводила, моего хорошего...

Постепенно голос её стал из ехидного мягким, под стать движениям рук. И Максиму хотелось только одного - откинуться на эти волшебные руки и забыть обо всём...

- Рябинушка... Ты же знаешь всю силу своих чар... Сейчас не время испытывать её на мне! А то будет как в прошлый раз! Только тогда грозило нам двоим, а сейчас - целой стране и, в пределе, всей планете! Если завтра война...

- Пусть только попробуют сунуться! - Рябинка показала кулак невидимому врагу.

- Я пошёл делать всё, чтобы не сунулись!

- Никогда так не было, чтобы у тебя не вышло! Ну, а я хоть на что-нибудь пригожусь, раз уж мне никак нельзя с тобой?

- Не дай Бог, чтобы твоя помощь потребовалась родной стране. Страшны те битвы, в которых участвуют женщины! Но если я буду знать, что ты меня ждёшь - я не посмею не вернуться! Только дождись, моя сладкая! - Штирпиц встал с табуретки. Груня возмутилась:

- А кто лапшу есть будет?

Но он только рукой махнул. Рябинка его проводила. Но они больше не коснулись друг друга...

* * *

И вот Штирпиц уже в роли нового дурундука - последнего, потому самого красивого, чада магмы.

Зовут его теперь Вовернаг. И он уже на хорошем счету. Знает в подземном лабиринте все ходы и выходы.

Вот только не удалось ему предотвратить первый удар по столице. Из-за происков Сникерсон Штирпиц оказался здесь слишком поздно. Но точное время и место удара ему сообщить удалось. Комитет обороны принял меры. И обошлось без жертв.

* * *

Кабунэги жили прямо в магме, как саламандры. Они же и гоняли её по заданным руслам. А дурундуки были просто кусками застывшей магмы, правда, почти неотличимыми от людей.

Кабунэги их только терпели. По их инициативе пробивали путь на поверхность. Но после победы собирались уничтожить и дурундуков...

Так что не мог Штирпиц повлиять на путь огненной реки. Всё, что было в его власти - следить за ходом событий и держать в курсе Комитет обороны.

Осееву было почти нечем дышать на подземной базе. Дурундуки питались магмой, а он - питательными пастилками. Одной, тайно съеденной, ему хватало на целый день. Но всё равно в мыслях Штирпиц честил их пакостилками.

Донесения приходилось писать зачастую дважды в день. Эти мятые бумажки, мелко исписанные шифром, Штирпиц незаметно выкидывал из лаза наверх. А оттуда муравьи-связные несли его донесения прямиком к Сникерсон.

Та без труда добилась права расшифровывать осеевские сообщения и докладывать лично Кравченко. Докладывать - с точностью до наоборот. Но Штирпиц знал Сникерсон как облупленную. Поэтому его донесения были зеркальным отражением действительности.

Если готовился удар, Штирпиц писал: "Затишье. Попытка вызвать сейсмическую активность на СЗ Москвы не удаётся". Он знал: Эфрази непременно заменит северо-запад на юго-восток, куда и целили магматики. Сникерсон кусала локти. Хотела переменить тактику. Но Иржи, Мирек и "татра" уже окружили столицу защитным полем.

* * *

Их ждали Юля и Млада. Перед сном зажигали на всю ночь паутину биолучей на потолке. И под сенью поля "Нету их!" спокойны были их ночи...

- Дочку - в честь тебя, сына - в честь Мирека! - говорила Млада подруге.

- Запутаемся! Надо делать хитрее. Мирослава, Юлиус - логично. Иржина, Младослав...

- Младослав - это находка для француженки. Но Иржина...

- Ну, есть же имя "Жоржетта"!

* * *

История Жюли Визон сильно нашумела в городе Авиньоне. Откуда-то её узнавали и приютские девчата. От старших к младшим передавались легенды. И с годами всё меньше и меньше девушек шло под чёрную рясу.

А черноглазая Жоржетта уже в четыре года откровенно хихикала, прикрываясь ладошкой, когда с ней толковала сестра Марта... Никого не удивляло, что именно с этой невозможной девчонкой она возится больше всего.

Девочка ещё не решила, куда убежит и чем займётся. Но больше всего ей хотелось повидать все страны. И сто пражских башен снились ей ночами...

После отбоя многое множество приютских девчат пробиралось к постели Жоржетты, чтобы послушать, как она на ходу сочиняет очередное путешествие. Вся в волнах своих чудесных волос, она была похожа на Жюли Визон.

Но не потому бесилась сестра Марта, глядя в эти глаза...

* * *

А Груня жила от письма до письма. Весточки для неё Максим отдавал всегда муравьям лично - для передачи в собственные руки. "Красивая и зелёная ящерка, хочу к тебе..."

Рябинка отвечала Максиму и снова погружалась в пустоту. Убивало её прежде всего сознание собственной неприкаянности... Полно, да может, и не было этих полутора лет - сладких и искрящихся, пёстрых и шальных?

Нет, всё-таки были - вплоть до той последней ночи.

Груня иногда спрашивала мысленно: "А вдруг?" Вслушивалась в себя. И не знала, хочет она этого или боится. И молчала об этом, и не пыталась ничего выяснять.

И когда бывала у мамы, прятала глаза от Рэмзи...

Глава 41. Последний день Помпеи

Ребята просто втыкали в почву тонкие провода с острыми наконечниками. А там хитрая система сама находила нужные туннели. И, затаившись на удобных позициях, ждала дистанционного сигнала прямо от Кравченко. Генерал следил за её эволюциями с помощью экрана...

Во время установки системы особо отличалась Грунина подруга Линда. Меньше всех боялась она отморозить руки. Их тепло, казалось, доходило до окружающих... И Мишка, её давняя любовь, переменил о ней мнение.

Дурундуки с кабунэгами слышали, конечно, как галдят наверху студенты. Но не обращали внимания. И только Штирпиц знал значение каждого звука. Знал, когда здесь бывали его дети и Груня...

Господи, скорее бы всё это кончилось!

* * *

Утром семнадцатого декабря, ещё в темноте, Штирпиц высунулся из лаза в поисках муравьёв с вестями. Ради общего дела храбрые созданьица пожертвовали зимней спячкой. Но сейчас их не было.

Зато была Сникерсон в кошмарной шубе из мексиканского тушкана или чего-то вроде.

- Вы мне надоели, Штирпиц! - прошипела она вместо приветствия.

- Я в курсе. Вы мне тоже, - лицо Осеева было непроницаемо спокойно.

- Я вас ненавижу!

- А я вас казню презрением.

- А зря! От меня зависит ваша жизнь. Если вы не отречётесь от Аграфены Рябининой - я вас выдам дурундукам. И не надейтесь выкрутиться - в полдень всю эту лавочку рванёт. Итак: свободный полёт на все четыре стороны с условием никогда не видеть её или...

- Или, - вырвалось у Осеева. Уже в следующую минуту он бы опомнился. И ушёл бы напролом, как тогда, в Берлине. Но Сникерсон уже висела у него на шее и орала на всё Крылатское:

- Вы лучший, вы самый сладкий из всех разведчиков!

И целовала его в щёки поцелуями Иуды. Максим, истощённый физически и нервно, не выдержал запаха её химических духов. Потерял сознание. Упал прямо в лапы сбежавшихся дурундуков. А Эфрази успела скрыться.

* * *

В день взрыва Груня была у мамы в Текстильщиках. Сюда она ждала победителя-Максима. Но уже прошли все сроки, а его не было. Зато в Грунино окно стукнула сорока и проскрежетала:

- Штирпиц просил тебе передать, что остаётся погибать вместе с подземным царством!

Груня заломила руки:

- Неужели это так нужно для дела?

- Да нет, просто долг велит ему идти к тебе, а сердце тянется к верной связной Эфрази. Не в силах выбрать, он предпочитает покончить с собой!

С этими словами вестница печали показала Груне хвост.

Рябинка упала на колени, засматривая в лицо своему ангелу-хранителю:

- Так что же, Рихард, кончено? Всё кончено?

Но Рэмзи и не глядел на неё. Взгляд его был прикован к циферблату часов. Ещё не поздно!

Груня накинула шубку и побежала вниз по лестнице. За ней рванулась волшебная машина "хорьх".

...Они неслись на недозволенной скорости, не обращая внимания ни на красный свет, ни на пробки. Им всё было нипочём. Увеличившись и усадив Груню, "хорьх" уменьшился снова вместе с ней. Рябинка водить ещё не научилась толком и не мешала волшебной машине преодолевать знакомый путь. Вжавшись в сидение, молодая женщина глядела на дорогу и шептала:

- Скорей... скорей...

...Без десяти двенадцать "хорьх" остановился под осеевскими окнами. Груня вышла из машины. Обрела снова нормальный рост. Скользнула в калитку заповедника.

Без пяти она уже была в подземелье. Её не посмела остановить ни милиция, оцепившая на всякий случай место взрыва, ни дурундуки у лаза. Она неслась, подобно грозе, и сверкала глазами, как Рэмзи.

Она оставила позади Сникерсон. Та решила покинуть подземелье в последний момент...

...Дурундукам так и не удалось привести Штирпица в чувство. В беспамятстве он твердил:

- Мне не жаль умереть... я сделал всё, что мог... это мой настоящий третий круг... последний круг...

"Ну и умирай", - решили дурундуки. И бросили разведчика, как сломанную куклу, в одном из заброшенных туннелей...

А Груне оказалось достаточно подуть в лицо своему ненаглядному. Приложиться губами к его побледневшим щекам... Он открыл затуманенные глаза и шепнул:

- Родная... родная моя...

- Пошли скорей отсюда, у нас только три минуты! - сказала Рябинка командирским тоном, помогая Осееву подняться.

Они уже были наверху, когда грянул взрыв. Магматики и Сникерсон промешкали с разинутыми ртами несколько роковых секунд...

От подземного толчка Груня и Штирпиц полетели на траву. Поле полем, а тряхнуло здорово!

Подняться Осеев не смог. Снова впал в тяжёлое забытьё.

С помощью милиционеров из оцепления Рябинка препроводила Штирпица в "хорьх". Повезла в больницу. Всю дорогу пыталась высчитать, дежурит ли сегодня Анатолий Родников...

* * *

- Грушенька, ты ещё здесь?

- А где ж мне быть? Толя, миленький, ты только не скрывай от меня ничего - как он там?

- Боюсь загадывать. Пока жар и бред...

- Может, мне пойти с ним посидеть? Я знаю, ему сразу полегчает...

- Да там есть кому! А твоё место... Не говоря о том, что тебе самой нужен отдых, твоя мама там с ума сходит, надо думать!

- Ой, правда, хоть позвонить...

...Ни с того ни с сего Груне ответил мужской голос. Она пролепетала извинение, в ответ на что голос взмолился:

- Рябинушка, не клади, пожалуйста, трубку!

- Ой, а откуда вы меня знаете?

- Помилуй, два года я гляжу на тебя с пианино!

- Ой ли в самом деле Рихард Зоргфальт? Да как же вы...

- Усидишь тут в рамочке! Я же тоже переживаю! Расскажи скорее, чем кончилось!

- Подземелье сгинуло. Максим в больнице, в беспамятстве. Я оттуда и звоню, хотя у доктора Родникова острое желание меня выпереть. Прогнозов он про Максима не даёт. А мама где?

- Ещё не пришла.

- Ну, вы ей скажите что-нибудь, не мне вас учить...

- А домой ты собираешься?

- Я к Максиму собираюсь!

- Оправдываю, но не желаю тебе этого! Твоя миссия окончена.

- Ну и очень глупо, извините, пожалуйста, товарищ Рихард, и спасибо за всё!

- Ещё не за всё, Рябинушка!

- Ну, вы весь в меня! Всего вам доброго!

- Счастливо, моя хорошая!

Глава 42. Взятие Тамани

Рядом кто-то сказал негромко:

- Елена Николаевна...

Она обернулась - и увидела того, о ком только что думала. Лёгкий, призрачный, он не касался ногами земли. Ему нипочём было стоять на морозе в одной рубашке с расхристанным воротником. Как на портрете. Только щёки его чуть розовели, а яркие глаза смеялись самыми уголками...

- Да вы меня не бойтесь, - продолжал Рэмзи. - Я, правда, сам не знаю, какому миру принадлежу. Но вам я не мерещусь и зря не стал бы беспокоить. Я к вам от Груни... - в нескольких словах он рассказал, как было дело.

- Да, - сказала Алёна, - если мы с вами её оттуда не уведём - никто не уведёт. Скорее умрёт она, чем Штирпиц. Так что едем на "Молодёжную"!

Рихард отобрал у неё сумки и увёл из ошалелой очереди. Безотчётно Алёна взяла его под руку.

* * *

Осееву не легчало. Но один взгляд Зоргфальта отправил Груню от постели больного в материнские руки. Рихард шагнул к Максиму. Послушал, что говорит в бреду его младший товарищ. Схватился за голову...

- Берлин... Суханово... Крылатское... три моих настоящих круга... всё прочее - игра... Я сделал всё, что мог... теперь могу и умереть...

Рэмзи присел на краешек постели. Взял пылающие Максимовы руки в свои прохладные.

Начал говорить негромко, но властно, словно по книге диктовал:

- Осеев. Не смей. Этого. Говорить. И даже. Думать. Тебе. Приказано. Выжить. Приказано. Выжить...

...Утром двадцатого декабря, в День чекиста, Груня забежала в больницу ещё до начала обхода.

И с одного взгляда поняла: жизнь Максима вне опасности. Он спал как ребёнок, спокойный, счастливый. Чёрные крылья ресниц почти гладили порозовевшие щёки. Спал полковник Осеев и улыбался во сне...

Зато Рэмзи имел вид такой, словно провёл ещё несколько лет в ужасной японской тюрьме. На Груню он поглядел совершенно туманными глазами. Сказал ей вдруг по-японски:

- Коннити-ва1 [Здравствуй.], Хана-тян!

- Ну, знаете что, Рихард, так нельзя! - сказала Рябинка ужасным голосом, но совсем тихо. - Вы Максима вылечили, и этого я вам никогда не забуду. А себя до чего довели! Идите на стадион "Медик" и дышите соснами. А потом к Родниковым - там вас Катя покормит!

Их взгляды скрестились. И разведчик первый отвёл глаза.

- Эх, и в кого ты такая уродилась, что с тобой не поспоришь? А впрочем, знаю, в кого! - Зоргфальт вышел из палаты.

* * *

Среди ночи, в самый глухой час, в палату сквозь закрытые окна просочились маленькие и мерзкие зелёные существа. Стали, по выражению бабы Вари, верезжать:

- Шёл бы ты отсюда, Рихард Зоргфальт, подобру-поздорову, пока мы тебе голову не оторвали! Осеева ты всё равно не спасёшь. Он самоубийца. И душа его на корню отдана нам!

- Во-первых, это глупо и с его стороны, и с вашей, - ответил на это Рэмзи. - Во-вторых, если вы меня гоните - значит, я вам мешаю. И дальше буду мешать!

- Можешь успокоиться! Та энергия, которой ты его подпитываешь, только продлит его агонию. Дни, месяцы и годы он будет здесь лежать всё в том же состоянии. Потому что он, кроме прочих Таманей, фаталист. Так не лучше ли ему умереть в одночасье?

- Нет, вы мне зубы не заговаривайте! Чем больше вы меня выпроваживаете, тем яснее мне, что спасти Осеева в моей власти!

Чертенята посовещались и признали:

- Да, Рихард Зоргфальт, в твоей. Но только если ты пойдёшь за него жертвой. По правде говоря, твоя душа в адском хороводе будет куда лучше смотреться! Ты ведь мученик. А Осеев - простой смертный.

- Да просто у Осеева впереди море счастья! А мне нечего терять на этом свете... Я согласен!

- Хорошо, прекрасно! Мы придём за тобой в новогоднюю ночь! Раньше никак не получится устроить тебе торжественную встречу! А Осеев утром проснётся здоровым. Видишь, он уже спокойно спит. У нас как в аптеке. Смотри и ты не подведи...

- Да не волнуйтесь, куда я денусь! Об одном прошу: пусть мои друзья вас не видят. Приходите под окно, я к вам сам выйду. А им скажу, что мне пора на небо.

- Уважим!

Глава 43. Гори, гори ясно

Последние дни он провёл в Текстильщиках. Они с Алёной только и говорили, что о Груне... Но сегодня его последний в жизни счастливый вечер, самый последний! Надо прожить каждую минуту как сто лет!

Рихард смеялся пуще всех. Дурачился с маленькой Викой Родниковой, которая так к нему и льнула. Рассыпал всем затейливые пожелания. А напоследок пригласил Алёну танцевать. На улице его давно ждали чертенята. Но он забыл о них. И они в конце концов ввалились в комнату.

- Так-то вы, невидимые герои, слово держите! Максим жив-здоров, а ты где?

- Да, надо прощаться, - спокойно сказал Рэмзи, поворачиваясь к друзьям. - Я принадлежу тьме.

Но его обступили, заслонили собой...

- Бяки! Бяки! - звонко сказала маленькая Вика, показывая на чертенят. И это было последней каплей. Силы ада, страшно ругаясь, отступили.

Ика не скрывал слёз:

- Родные мои... И всё-таки надо с вами расставаться - пробил мой час! Буду напоследок откровенным - только успокоюсь немножко... - он отвернулся, вздохнул глубоко и стал рассказывать.

* * *

- Вот я гляжу смерти в глаза... лечу в пустоту... теряю сознание... Не знаю, сколько времени прошло. Но очнулся я от того, что услышал: "Вы живы вечно!" Хотелось бы верить, думаю. А сказать ничего не могу, двинуться тоже. В рамке я был, на теплоходе, с чего-то названном моим именем. А Рябинушка стояла передо мной и смотрела вот этими своими глазищами... Эх, думаю, доживи до шестнадцати лет моя дочка, что умерла не родившись в тридцать шестом году - такая же была бы... Восемь дней она ко мне ходила. А когда сошла на берег, я снова погрузился в пустоту не знаю на сколько и попал в рай. Ну, меня там с распростёртыми объятиями, и товарищи мои тоже... А я тамошнее начальство спрашиваю: где мне жену найти и ребёнка? Не имеем права, говорят, рассказывать мёртвым про живых. Мы, мол, и сами не знаем, на каких планетах они теперь обитают. А рая им, видите ли, не полагалось. Катя умерла с тоски и была приравнена к самоубийцам. А девочка ничего не успела заслужить... А я вот заслужил на свою голову! Просился назад на Землю работать - не пустили, не положено. Ладно, говорю, а если я знаю, или по крайней мере подозреваю, где моя дочь - можно мне к ней? С большим скрипом, но разрешили. Правда, на Найде я мог быть только иконой вплоть до самого крайнего случая, который не мне определять. Из-за них из-за бюрократов я и включился так поздно в борьбу как активная боевая единица.

- Не скажите, - Алёна поглядела на Рихарда влажными глазами. - Без отца она росла, без отца... И я не знаю, что было бы без вас.

- Ничего бы не было! - подхватил Штирпиц. - Вы подарили мне жизнь. И более того - подарили мне Груню. Вы и Елена Николаевна, то есть ой, что я говорю, но вы меня понимаете. И ведь я догадывался об этом, товарищ Рэмзи! Такой может быть только ваша кровь!

- Вот я и говорю, что она всё сама, Груня от слова "ГРУ"...

Глаза Зоргфальта улыбнулись Алёне.

- Да, так силы небесные отпустили меня только до счастливого замужества Рябинки. Им всем, этим потусторонним, очень хочется видеть меня в своём паноптикуме. Но только убегу я от них! Сюда мне больше нельзя будет, а рай без Груни и Кати мне ни к чему...

- Что же, Рихард... Отче мой... Я тебя больше и не увижу?

- Ну почему? Ты же бываешь на Земле! Ну, с Новым годом, товарищи!

Вместо бокала Рихард высоко поднял свечу. Она сразу разгорелась в его руке. Все ждали, что он скажет на прощание. Но его последние слова были просты:

- Гори, гори ясно, чтобы не погасло! - он отдал свечу Рябинке и добавил: - Отдаю не тебе - с тебя хватит. Отдаю своему внуку!

...На Земле даже они не видели Рэмзи, не чувствовали... Он был почти уверен, что Катя из-за него навсегда затеряна в чужих мирах. Но и Елену Николаевну Рябинину запретил себе вспоминать...

Часть шестая. В гору и под гору

Глава 44. Свежие побеги

- А что нам делается? Я дочь Рэмзи. И ношу дитя Штирпица! - Рябинка глядела на мужа с небывалой прежде гордостью.

- Если бы я знал - ни за что не пришёл бы тогда домой ночевать! И если бы ты сообщила мне об этом под землю...

- Даже если бы я тогда была уверена - я всё равно сделала бы то, что сделала. И давай оставим этот разговор. Раз всё позади - зачем теперь портить мне настроение?

...С того дня, как приняла свечу из рук Рэмзи, Груня была весела и спокойна. Прощальные слова Зоргфальта напомнили ей, о чём она думала одинокими ночами до мобилизации. И Рябинке уже не нужны были другие подтверждения. Оставалось только ждать... За её спиной шептались, переживали. Доктор Родников показывал кулак Осееву:

- Её класть "на сохранение" и жестоко, и незачем. А вот тебя я от неё изолирую - за лик, унынье наводящий!

К Толе присоединялась жена:

- Муть всё это голубая! Когда я носила Вику, мне намного хуже приходилось. А вот ей скоро два года, и - тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! - всё с ней в порядке!

...Груня родила в июле. Сын стоил ей дорого, но держалась она молодцом. Наверное, взглядом Рэмзи на эшафоте встретила бы она и приговор: это её первый и последний ребёнок. Но доктор Родников не сказал об этом ни ей, ни тем более Штирпицу...

Какое имя дать мальчику - не было даже вопроса. Только Икой его не звали, чтобы не путать с Викой. Сокращали по-русски - Риша.

Когда Рябинка ещё отлёживалась дома, звонила ей старая подруга Линда, но как-то не получилось у неё поздравления:

- Бедная Груня! Лучше бы вообще этих детей не было, чем так мучиться!

Линда с Мишкой поженились скоропалительно, чуть не на другой день после победы над магматиками, и в ближайшие десять лет собирались "любить друг друга и бороться со злом", а главное - ничем себя не связывать... Рябинке это было дико с самого начала. А после звонка Линды Груня просто перестала с ней разговаривать.

* * *

Чуть пораньше произошло прибавление семейства в экипаже "татры". В семье Зинзелок - Иржина, в семье Гарамундов - Юлиус.

- Подарочные дети! - с завистью говорили друзья и соседи. - Никогда не плачут по ночам. И как только эти сумасшедшие странники смогут покинуть такие созданьица и уехать куда-то там в Индо-Бразилию!

А сами как новогодней ёлки ждали очередной книги о путях-дорогах "татры"...

Маленькие росли под сенью карты мира и поля "Нету их!". Родители думали с гордостью: "Наши дети пришли в более счастливый мир! Дел, впрочем, хватит и им".

Пару месяцев прожили малыши на свете, когда Страна Советов схоронила вождя. Последнего, достойного Красного рая. 5 марта 1953-го...

* * *

Домашнее имя Иржины Зинзелковой было "Ежинка". Она любила свернуться клубочком и слушать. То, что ей рассказывали, и просто всё, что жило вокруг неё. Нет, иголок не выставляла - глядела синими глазищами...

А мама её суетилась жутко. Иной раз готова была всё бросить и просто сбежать к своей девочке. Вечность просидеть рядом с ней... В те дни барабашки взяли шефство и над пани, и над панной. И пан Мирослав был их предводителем. А когда Ежинка подросла, она проводила время у мамы на кухне. Слушала, смотрела, приобщалась. Юля многому научилась заново вместе с ней. Так повернули дело меховые помощники.

Юлеку Гарамунду помощь барабашек не так уж и нужна была. Его мама знала меру во всём. И Иржи вечерами попадал в царство уюта и покоя...

* * *

А черноглазая Жоржетта в свои пять лет облазила все кривые яблони, что росли вокруг приюта и монастыря. Первый урожай яблок принадлежал ей. Она глядела сверху на сестру Марту и не думала слушаться её увещаний...

Глава 45. Глаза змеи

Вике было года четыре, когда она вдруг заявила матери:

- А я знаю, о чём думает змея!

- Ну и о чём же? - Катя улыбнулась девочке.

- "Вика маленькая. Вика умница. Вика будет волшебницей. Сегодня мы пойдём к Осеевым".

- Пойдём обязательно. А себя хвалить нехорошо!

Катя не придала значения этому случаю. Но ещё через какое-то время Вика ни с того ни с сего выдала отцу:

- Папа, ты неправильно лечишь дяденьку в пятой палате. У него вирусы. Ещё немного - и вся палата заболеет.

Доктор Родников поглядел на дочь круглыми глазами:

- Виктория! Откуда ты знаешь про дела у меня в больнице?

- Ну просто знаю и всё. Есть там у тебя дяденька, которому не помогают лекарства. Говорю тебе - у него новый вирус!

- Нахваталась слов, докторская дочка! - Толя погладил Вику по голове. Но слова дочери заставили его задуматься. И когда на другой день он пришёл в больницу, у всей пятой палаты наблюдались те же непонятные симптомы.

...Новый вирус был побеждён довольно быстро. Доктор Родников внёс его в анналы медицинской науки под названием Victoria nostra [Можно перевести и как "наша победа", и как "наша Виктория" (лат.)].

А когда подрос Риша Осеев, от него старшие узнали ещё более поразительные вещи. Если мальчик, играя с Викой, зарабатывал неизбежные шишки-синяки-царапины, то девочке стоило только прикоснуться - и всё заживало. Впрочем, такие штуки водились и за самим Ришей. Его разбаловали бы до невозможности, если бы не старший брат Максимка и не тень Рэмзи, витавшая над семьёй. Самым опасным человеком для Ришина воспитания была бабушка Алёна. Но и она, глядя в его голубые глаза, всё время переводила взгляд на портрет. И Риша тянулся вверх, как подсолнух за солнцем. Вика была старше, но в обиду он её не давал...

Эти дети предсказывали погоду. На расстоянии ставили диагнозы больным доктора Родникова. Родителям Риша с детской прямотой ляпнул, что у него никогда не будет больше ни братьев, ни сестёр...

А в 2000 году от основания Рима ребята предсказали большой поход на половцев. Русские князья наконец договорились по ту сторону степи. Армия Московии пошла на помощь. В этом походе участвовал только что призванный в ряды Вооружённых Сил Максим Осеев-младший.

Рванул туда - за смертью - и Мишка, только что схоронивший жену. Линда избавилась от ребёнка, который, видите ли, мешал ей искать нечисть по пещерам, сигать вниз головой с вышки и проводить безумные ночи в мужниных объятиях. Как Мишка теперь проклинал себя за то, что дал "добро" на это Линдино преступление! Ведь она истекла кровью в чёрную ночь, в глухом притоне...

Хозяйку заведения с Мишкиной подачи судили. А самого его нашла стрела в первом же бою...

* * *

Когда Максимку провожали в армию, кобра Драупади всё обвивалась вокруг него и не соглашалась уползти.

- Отпускать не хочешь? - смеялся юноша.

- Ты её с собой возьми, - серьёзно сказала Вика.

Ей уже привыкли верить. И сын Штирпица пригрел на груди змею.

- По-моему, она заколдованная принцесса, - шепнула Груня Наде.

- По-моему, тоже, - отозвалась та. - После тёти Кати и Вики моего брата она любит больше всех. Помнишь, ещё когда папа был под землёй, а мы коротали вечера на подоконнике - Драупади так и льнула к Максимке!

* * *

Младший Максим храбро сражался в той великой сече. Вражья стрела метила ему в грудь. Но сначала попала в кобру. Пронзила насквозь у основания капюшона...

Максимке тоже досталось. Он упал, но рана не была смертельной.

Впоследствии он клялся, что, лёжа на поле брани, видел мать. Наташа прилетела на белоснежных крыльях, коснулась лба и сердца сына, до боли похожего на неё. Дотронулась и до змеи.

А когда Максимка очнулся в госпитале, то увидел склонённое лицо красавицы индианки.

- Ты кто? Сестра?

- Я Драупади.

- Тебя же убило!

- Ничего подобного. Стрела всего лишь сняла с меня змеиную кожу. Только никакая я не принцесса. Просто танцовщица, не угодившая Главному Рерихнутому...

...В тот год Московия праздновала воссоединение с русскими землями.

* * *

А в Праге, в новом поколении, не пропало ни одно из имён.

С появлением у Зинзелок Младослава и Мирославы у Гарамундов обе семьи забыли, что такое покой...

Глава 46. Побит сосисками

В шестнадцать лет у неё не было отбою от поклонников. Но это её мало интересовало. Она оставалась всё той же бесшабашной девчонкой. Гоняла в хвост и в гриву старый "хорьх", который сносил все её выдумки. Только и следил, чтобы куда не врезалась... В свои отчаянные поездки Надя редко кого брала. Из всей компании, пожалуй, только Груне это могло прийтись по вкусу. И то - Груне до рождения Риши...

Штирпиц не боялся за дочь. Машина-то не простая, а волшебная!

* * *

Раз вечером Надя вернулась из поездки, еле-еле поужинала и завалилась спать. Она не слышала, как под окнами кто-то пел гусиным голосом: "Надежда - мой компас земной..."

Зато слышал Штирпиц. Сказал жене:

- Я нас поздравляю! Это Хрюллер. Пойду попрошу у бабы Вари поганую метлу!

- Полей его лучше святой водичкой! - сонно отозвалась Рябинка. А сама обвила его тёплыми руками... - И вообще, к Надюшке на кривой козе не подъедешь!

...Надя и "хорьх" побывали в Берлине. Девушка долго канючила, упрашивая железного коня провезти её по местам боевой славы отца и других. Волшебной машине очень не хотелось в этот город. Но Надя настояла-таки на своём.

Уменьшившись вместе с ней, "хорьх" пробрался в трюм корабля, летящего на Землю. И исколесил с Надей весь город. Показал ей, где в своё время стоял Эльсинор...

А когда они проезжали мимо того места, где был зарыт Хрюллер, тот в могиле не улежал. Лицо недоброй памяти штандартенфюрера, повторённое в девичьем облике, всё перевернуло в бывшем шефе гестапо.

И с полного согласия адских сил он отбыл на Найду.

* * *

- Подумаешь, Хрюллер! - Надя привычным жестом закинула косу за спину. - Что он мне сделает? Только сахару выработает!

"Что поделаешь? Моя кровь!" - мысленно махнул рукой Штирпиц.

Хрюллер и в самом деле вёл себя тихо. То есть пел-то он очень громко, но этим всё и ограничивалось.

"Что-то я совсем рыцарские чувства ему внушила! - сказала себе Надя на десятый вечер. - Не испытать ли свою власть над ним?"

Она открыла окно. Хрюллер, с гитарой наперевес, парил в воздухе как раз на уровне подоконника.

Увидев Надю, Клаус Фридрих Подлизанцер вздрогнул. Гитара полетела на землю.

- Рот Фронт! - со смешком сказала девушка вместо приветствия.

- Как прикажешь, принцесса, - отозвался группенфюрер.

- Знаете что? Если я вам в самом деле так нравлюсь - шли бы вы совершать во имя моё подвиги. Или просто занялись бы чем-нибудь полезным.

- А чем, богиня? Что я умею, кроме всяких гадостей?

- Петь вы, во всяком случае, не умеете. Но чем-то же вы занимались до того, как стать агентом Свермана?

- Торговал на углу сосисками.

- Сосиски - это хорошо. Вот и ступайте в биохимический институт. Скоростная программа вам в зубы - и совершенствуйте наше синтетическое мясо!

- Яволь, - привычно молвил Хрюллер. Добавил ещё: - Слушаю и повинуюсь! - и улетел.

В аду на него долго показывали пальцами:

- Фу, какая гадость, мещанство какое - искренне раскаяться!

- Мотай от нас, не позорь избранное общество!

- Всё равно не стать тебе честным немцем - ты в крови по самые уши до пояса!

- Ты стрелял в её отца. И от этого никуда не уйдёшь!

* * *

Когда Хрущёв пытался поручить Рокоссовскому написать к Двадцатому съезду очернительский доклад, маршал возмутился:

- Сталин для меня - святой!

Маршал Жуков доклад сочинил.

...Хрущёв тоже был в юности троцкистом. Да, видать, таковым и остался. Мёртвого льва он лягал, чтобы представить самого себя белым и пушистым зайчиком... Из этих же соображений он убрал и Берия, повесив на того всех мыслимых собак. И говорят, между прочим, что Лаврентий Павлович собирался после смерти Сталина провести радикальные реформы, отстранить номенклатуру от кормушки. Этого ему и не простили.

"Мы жили как звери и скоты, пока не..." Только Сталин не говорил этого о своём предшественнике.

* * *

Клаус Фридрих Подлизанцер, больше не называвший себя Хрюллером, предстал перед ясными очами своей богини только через четыре года.

Надя за это время успела поучаствовать вместе с "хорьхом" в нескольких гонках на выживание. Снялась в куче документальных фильмов и одном художественном. Все ловили лучи и искры, рассыпаемые Зелёной Звездой. Но сердце её по-прежнему было свободно. И в институт она не торопилась поступать...

Подлизанцер пробрался на церемонию награждения. Разложил на серебряном блюде сосиски. Подошёл к лауреату Надежде Осеевой. С низким поклоном преподнёс подарок:

- Примите от биохимического института...

Надя взглянула на дарителя. Он был во плоти, молод, как до Свермана, но не пришиблен. Этого девушка, конечно, не могла заметить. Да и вообще не узнала своего давнего поклонника. Поблагодарила, взяла с подноса сосиску. Попробовала:

- Вкусно - обалдеть! Товарищи, давайте крикнем "ура" уважаемому институту - и налетайте!

Она потянулась за второй сосиской. Но на полпути её рука повисла в воздухе. Надя снова, уже более пристально, вгляделась в человека с подносом. Тот медленно залился краской. И молвил еле слышно:

- Генрих Хрюллер умер.

- Я вижу, - так же тихо ответила девушка, чувствуя, что и сама краснеет.

* * *

- Надюшка, сегодня кыш из-за руля! Ты меня в стенку впечатаешь!

Волшебная машина была сурова как никогда.

- Это ещё с какой радости?

- А с Хрюллеровских сосисочек! Ты думаешь, если я сижу в кармане - так ничего не вижу?

- "Хорьхуша", не будь занудой! У него было тяжёлое детство.

- Это не повод, чтобы стрелять в твоего отца!

- Зато шанс исправиться. Знаешь, мне прямо даже захотелось бросить и кино, и спорт, пойти учиться и стать воспитателем в детской колонии. Есть ощущение, что у меня получится.

- Учиться - это ты правильно. Тебе уже двадцать. Да и я не вчера с конвейера. А там - что Бог пошлёт...

* * *

- Папа, хочешь посмотреть на ручного Хрюллера?

Штирпиц чуть не уронил телефон:

- Надь, тебе что, голову солнцем напекло?

- Ничуть. Сосиски "Экспериментальные" пробовали?

- Конечно. Но при чём здесь...

- А ты вспомни, с чем я прогнала Хрюллера из-под наших окон!

- Надежда! Гони его опять!

- Да ты хоть погляди на него сначала! Если найдёшь самомалейший след от прежнего - ну, не быть мне педагогом! Так привозить или как? А то меня от телефона гонят!

...Дальше был долгий испытательный срок. Зелёная Звезда прилежно училась, на горе поклонникам. Скоростные программы претили ей - она и этим походила на отца...

Клаус Фридрих ещё прилежнее трудился на ниве белковой синтетики. За них с Надей были прежде всего домашние пророки. Но Штирпиц всё ещё тянул время...

* * *

Через два года, летом, Надя и Клаус сговорились бежать. Зелёная Звезда готовилась плакать и вставать на колени перед "хорьхом", но тот дал своё согласие подозрительно легко.

Фары прорезали тёплую ночь, и Клаус Фридрих сбежал по ступенькам, ведущим в лабораторию его просветления. Уселся рядом с Надей, пристегнулся. "Хорьх" взял с места, не дожидаясь сигнала девушки. Поехал куда договорились, но за чертой города вдруг резко свернул к обрыву над рекой.

Надя крутанула руль в обратную сторону. Но машина уже летела под откос, горя и взрываясь...

Три души, намертво спаянные смертью, поднялись в воздух над местом катастрофы. Призрачная машина и в ней двое обнявшихся...

Последние крупинки зла, что оставались ещё в Подлизанцере, улетели прочь, упали на планету, с которой уходили трое. И, наверное, зло не исчезло бесследно.

- Прокляните меня, - молвила душа "хорьха".

- А, сами виноваты, - Надя усмехнулась, словно это и не её тело горело под грудой искорёженного железа. - Надо было ехать общественным транспортом. Ну не судьба мне, значит, педагогом стать, так и метаться в дорожной петле... Зато уж никто нас не разлучит, правда, Клаус?

Подлизанцер кивнул. Ему очень хотелось начать жизнь сначала - чистую, незапятнанную... Может, и лучше это делать где-нибудь на просторах Вселенной, где никто ничего не знает о прошлом?

Они успели проститься с родными и ушли в чёрное небо. Провидение не определило им новой планеты проживания, и тысячи дорог были открыты перед Зелёной Звездой, верным её рыцарем и старой немецкой машиной. Тысячи, кроме одной - на Найду.

* * *

Любовь Осеевых к Рише утроилась. Максимка с Драупади и пятилетней дочкой скитались по гарнизонам, в Москве бывали редко. Да после последнего их визита, сразу как погибла Надя, Риша с Викой и рады были поменьше видеть маленькую Ренату.

Да, она носила имя покойной бабушки, но звать малышку Наташей как-то не получалось. Рената - и всё. Она была очень хорошенькой. Лицо матери-индианки, но глаза зелёные, осеевские. Девочка росла милая, но сразу после катастрофы её словно кто подменил. Вика и Риша просто находиться рядом не могли с этой капризницей и воображулей. А когда Рената вернулась домой, в военный городок, её любимой фразой стало: "Не хочу так жить, хочу быть принцессой!".

Ох, не вовремя ушла в небо Надя-педагог! А вскоре после этого Рената тоже пропала. Весь тот день грубила матери, не слушалась и безобразничала.

- О небо, - не выдержала наконец Драупади, - воистину я змея, а ты змеёныш!

А материнское слово крепко. Рената тут же превратилась в маленькую змейку одного цвета со степью и исчезла из глаз. Поиски её ни к чему не привели.

Глава 47. Орлята учатся летать

Иржине Зинзелковой и Юлиусу Гарамунду было тогда по шесть лет. Мирославе Гарамундовой и Младославу Зинзелке - по четыре. Ну как их, таких, возьмёшь в далёкую Австралию?

В час прощания дети стояли тихие, серьёзные и только молча кивали в ответ на последние наставления. Старшие были, пожалуй, искренни. А младшие что-то очень уж старательно глядели в землю и покусывали губы, чтобы не рассмеяться...

Вечером того же дня дети Зинзелок забежали к детям Гарамундов, жившим теперь у бабушки Паулы. Мирушка тут же утянула гостей за шкаф, за тот самый, за который в давние дни прятались Иржи и Млада.

Там, в тайнике, уже сидел Юлек и тосковал.

- А ну выше голову! - взрослым голосом сказала его сестра. - Мы ведь не кто-нибудь, а татрианская смена! И мы можем такое, чего не могут наши мамы и папы!

* * *

В первый же вечер, когда экипаж "татры" устраивался на ночлег, друзьям взгрустнулось о доме, о далёких детях... Как они там?

И, словно отвечая на эти мысли, к стёклам машины прижались вдруг знакомые милые рожицы. Плутовские чёрные глаза главной зачинщицы Мирушки так и сверкали из-за плеча старшего брата, которому ещё не верилось, что это не сон. Белокурый Младек показывал рожки, не обращая внимания на строгую старшую сестру, тянувшую его за рукав.

- Так! - сказал первым опомнившийся Иржи. - Твоё высочество Мирослава, и твоё тоже, Юлиус, почему вы не дома, под тёплым одеялом?

- Тоскливо там, твоё величество! - в тон ему ответила черноглазая дочка. - Вот мы на карту поглядели, путь ваш нарисовали - да и шнырь сюда по цветным лучам!

...С этого дня ребята ни минуты не сидели на месте - только и сновали между Прагой и родительским домом на колёсах.

Чего-чего они не насмотрелись! Заглядывали даже на корабли Гагарина и Титова, дивясь на предтеч разумного жёлудя... Во что только эти дети не вмешивались, невидимые ни для кого, кроме родителей. Которым, надо сказать, изрядно потрепали нервы... Зато успеваемость у ребят, как ни странно, росла.

Что-нибудь изменить на белом свете было, конечно, не в их власти. Но они ещё не доросли до того, чтобы переживать по этому поводу. И усиливали незримо концентрацию радости вокруг людей...

...Ни один день пути не обходился без слёз - нет, не в "татрочке". Плакала черноглазая Жоржетта, как только уходила, подоткнув своей любимице на ночь одеяло, сестра Марта...

* * *

В 1964 году "татра" вернулась на Родину. Дети участвовали в торжественной встрече, старательно изображая, что соскучились больше всех.

- Как вы могли ждать так долго? - то и дело спрашивали их.

Но смена молчала. И даже не улыбалась.

Глава 48. Бессмертие и зайка

Правда, на первый взгляд казалось, что всё обстоит как раз наоборот. В 1959-м Зоргфальт приветствовал революцию на Кубе, в 1961-м плыл в безвоздушном пространстве рядом с кораблём первого космонавта... Но и в эти великие дни ему, Рэмзи, думалось без всякой гордости, а только с болью: "Живые, вы берёте всё новые высоты, но то, что вижу я, вы увидите лишь после смерти!"

Обострённым чутьём разведчика Рихард понимал: все блестящие достижения настоящей эпохи - только инерция эпохи предыдущей. Деятели же сегодняшнего дня - те, кому досталась страна и с ней красный факел для всей планеты - прицепились на ходу к летящему в небо государственному кораблю. Тормозят его своей массой, таскают из трюма запасы и ещё пишут на бортах всякие гадости про строителей корабля.

Пока их, этих полипов и крыс, недостаточно ещё для того, чтобы остановить корабль, заставить его рухнуть на землю. Но если дальше так пойдёт...

"Новое поколение будет жить при коммунизме". "В 1980 году покажем по телевизору последнего попа". "Догоним и перегоним Америку!" При этом наши разоружаются, а Штаты - вовсе и нет...

Самое ужасное, что всем всё равно. Все думают, что так и надо. А всё лучшее тихо и невозвратно выпадает в осадок, каждый день, каждый час... Поле "Нету их!" ещё существует. Но не начинает ли зашкаливать?

И сам он, Зоргфальт, как ни крути - а был прежде если не сталинским соколом, то небесполезной летучей мышью. Теперь же - кто он на Земле? Пустота с душой человека...

В Красном раю его, конечно, приняли бы с распростёртыми объятиями. Там уже лет двенадцать жила его мама. Но даже случись там, на небе, Катя - Рихард не обрёл бы утешения. Ибо Красный рай никогда не был обителью забвения - не те там жили люди. А боевой единицей с недавнего времени быть перестал - утратил контакт с живыми...

* * *

В сотый раз думая эти невесёлые думы, Рихард присел на поваленное дерево. Сейчас разведчику хотелось, чтобы холод обжёг его босые ноги, дошёл до самого сердца. Может, оно перестало бы тогда болеть...

Вон скачет заяц, ещё по-зимнему пушистый, скачет и горя не знает... Сейчас сквозь него, Рэмзи, проскачет... Но случилось иначе. Зверёк каким-то образом почувствовал присутствие Ики. И, что ещё более странно, не испугался, не убежал. Наоборот, доверчиво ткнулся разведчику в колени.

Ика погрузил руки в мягкую белую шерсть. И на заячью спинку упали целых две хрустальные слезинки...

- Хорошая моя, заинька... - чутьём Рихард угадал в зверюшке девичью душу. - Ты не та ли сиренька подмосковная, что когда-то укрыла меня? В тот же год её сгубила буря... Нельзя, видно, меня любить, если не хочешь погибнуть. Беги, заюшка, не трать на меня тепло, у тебя зайчата или есть, или будут, благословляю тебя и твоё семейство, если стоит чего-нибудь благословение тени...

Глава 49. Как встречают теплоходы

Ика, как пушинка, тихо опустился на палубу своего новоявленного тёзки - теплохода. Впрочем, теплоход - это сильно сказано. Просто хорошенькая лоханочка, но тогда других туристских судов у Речфлота не было.

Этот игрушечный кораблик спишут в конце века. А те, кто поумнее, утащат на Найду. Ика вспомнил - он ведь уже был внутри корабля, в своём прошлом, в его будущем. Теперь лоханочка очень понравилась Рэмзи и снаружи. Но главный сюрприз был ещё впереди.

- Здравствуй, товарищ Рихард, - вдруг заявила лоханочка, - я так и знала, что много они взяли, эти япошки, когда тебя казнили! А меня раньше звали "Сунгари". Это река такая в Китае. И года я под этим именем не проплавала - как такая честь! Конечно, раз я девчонка - меня не могут звать Рихардом. Но всё равно честь великая! Ведь Герой Советского Союза - и ничего не "посмертно"!..

- Это я-то? Нечего сказать, хорошенькие вещи узнаёшь о самом себе! Знаешь, что я тебе скажу - во-первых, рад познакомиться. А во-вторых, для меня, конечно, тоже честь, но всё-таки это как бы слишком. Ну что я такого сделал особенного? Работал как мог, да, себя не щадил, но мы ведь все тогда так работали... И ошибался иногда, и провалился в конце концов...

- Зато ни на одно мгновение не предал! И умереть сумел так, что это стало твоей победой, а не твоих врагов! У меня на главной палубе про всё про это написано. Ты почитай, интересно! Вот ужо летом толпа будет около этого стенда!

- Ну просили их! Теперь начнётся: "Да святится имя твоё, да пребудет царствие твоё..." - он так и сказал "твоё", а не "твое". - Уже на Найде проходили. А мне это надо? Скажу больше: это надо только тем, кто мажет грязью Сталина. То, мол, не поверит "Рэмзи", то по одному нашему слову перебросит дивизии с Дальнего Востока на защиту Москвы...

- Это когда вы сообщили, что японцы на нас не нападут?

- Ну да. А на самом-то деле всё было ясно и без нас - это во-первых. А во-вторых, и дивизии-то сняли не все... Это я узнал уже после смерти Сталина от него самого. Но и тогда, в сорок первом, мы знали, что вносим вклад, но не решаем! Жила бы страна родная - вот за что не жаль умереть! И грош цена бессмертию, когда ничем никому не можешь помочь...

- Как это не можешь? Разве твой пример ничему не научит людей?

- Не знаю... Я об этом даже не подумал.

- Вот это как раз и доказывает твоё величие! Но мне совсем не хочется на тебя молиться, а хочется по-хорошему, по-студенчески предложить тебе дружбу.

- Вот за это спасибо, кораблик! Да тебе ведь и самой, наверное, не с кем больше поговорить...

* * *

Прославление Рэмзи - 5 ноября 1964 года - застало в живых только Макса и Анну Клаузе. Да ещё подруг-соперниц.

Ханако и Эмма побывали наконец в Сорен - стране своей мечты. В полный голос пели песни, сложенные птицей-певицей. И без конца славили Рихарда просто словами.

Подруги по-прежнему были неразлучны - а третьей с ними была память... Ика со щемящим чувством покидал каждый раз их одинокую обитель...

А друзей из Красного рая он часто собирал на палубе. С мая по октябрь ежегодно длилась навигация, а зимовать "Сунгари" приходилось одной. Ике не сиделось подолгу на одном месте. Зато наши русские реки - голубые дороги никогда ему не надоедали, унося все печали в никуда...

Рихард мог часами стоять на носу, под самым ветром. Только иногда присоединялся незримо к палубному хору...

* * *

Татрианская смена постигала науки. Гоняла по окрестностям старушку "татру". Дружила с миром лучей.

"Унгенисбар", приют фашистских недобитков, предпринимал попытки заполучить этих ребят. Но агенты чёрной школы только зубы обломали о защитное поле. А татрианская смена с одиннадцатилетнего возраста сидела после уроков в АКСО-шном кружке, постигая тайную науку волшебства. Колдовать им приходилось без волшебных палочек - в сверхподпольной организации плохо было с материальной базой. Все с ними носятся, с этими палочками - без них можно колдовать только в состоянии аффекта, подбирать палочки приходится индивидуально каждому... Но, на зависть коллегам по кружку, ребятам и не нужны были проводники колдовской энергии. Смена и так прекрасно умела управлять своими способностями. Конечно, им было строго запрещено применять магию за стенами замка-музея. Но они и не рвались. В общеобразовательной школе это было бы нечестно. А в жизни - просто неинтересно!

Родители их с АКСО-шниками находились в сложных отношениях. Колдуны ревниво оберегали от лазерных лучей науки свою обособленность.

- У нас есть наработки, - говорили они, - мы скоро выживем из мира чёрную магию. А тогда и мугловым злодеям станет менее вольготно.

- Странные вы коммунисты! - сердилась больше всех Юля. - Дело не в магии, а в классовой борьбе! А в ней любое оружие - достояние всех.

- Нечего проверять алгеброй гармонию! Это или есть, или нету.

- Просто учёные пока не в курсе!

Спор кончался ничем. Ребята его слушали и держали своё мнение при себе.

...Китайские маги отделились от АКСО. Они и всегда-то держались особняком, как представители другой, отдельной цивилизации. А после того, как Хрущёв максимально испортил отношения между СССР и Китаем, контакт с древней землёй был потерян.

Глава 50. Страшный час

Больше всех возмущалась Юля, несмотря на свои годы. А вот Иржи почему-то был совершенно беспечен:

- Перебесятся - мука будет!

* * *

Раз в пятницу Иржи шёл домой с работы усталый и злой. Директор сковородного филиала под конец недели закатил совещание. Он и всегда любил воспевать свои любимые сковородки, но сейчас впал ещё и в новые веяния...

Иржи чуть не налетел на кого-то и тут же узнал Крысека Неедлого.

- Крысослав, тебя ли я вижу? Я думал, что Шамбала сгорела со всеми потрохами!

- Да, твоё величество. Да во мне, видать, больше кофе, чем всего остального! Семнадцать лет пролежали кофейные крупинки в земле, а потом и сложились опять в меня... Живу теперь в старой башне. Хочешь заглянуть в гости к убогому призраку?

...Иржи глядел из чердачного окна на Прагу. От высоты, восторга и кофейного аромата у него сладко кружилась голова. Крысека он слушал вполуха и не удостаивал ответом. А Крысек стоял у Иржи за спиной и разливался про то, "как нас, бедных, угнетают". И ядовитые речи его стали неотделимы от ощущения полёта над земной суетой...

* * *

- Младушка, сегодня я встал на путь истинный! Сейчас позвоню Миреку и сразу вам обоим всё расскажу!

Млада, улыбаясь, подсела к Иржи и приготовилась слушать. Дети укатили за город на "татрочке" вместе с Ежинкой и Младеком Зинзелками, на кухне дежурило Красавище... В Багдаде всё спокойно.

- Юля, привет! Позови, пожалуйста, Мирека!

...Но в ответ на первые слова признания Мирек вскричал:

- Знай же, что между нами всё кончено!

И бросил трубку.

Ошеломлённый Иржи слушал короткие гудки и глазел на Младу. Та от него отпрянула, глаза у неё стали совсем жёлтые, как у тигрицы. Млада швырнула Иржи обручальное кольцо, которое он не поднял. И бежал из этого дома, где ему больше не было места.

Бежал и из своей страны. Товарный поезд умчал Иржи туда, откуда пала ночь на его Родину. В Мюнхен. И никто и ничто не задержало бывшего короля Подебрада...

* * *

- Мирек, за что ты его так?

- Он всё предал, Юля, всё, чем мы жили столько лет. Он переметнулся к нашим врагам, и ему ещё хватает наглости этим хвастаться. Уж не думает ли он, что я в память старой дружбы побегу за ним?

- Мирек, он ничего не думает! Он, по-моему, просто не в себе! Я этого боялась с самого начала!

- Не вздумай его защищать!

- Да пойми ты, он в этом не виноват! Тёмная сила лишила его рассудка. Знаешь, это... это проклятие моей сестры, знаешь, ведь и я в этом виновата...

Жюли выпалила всё это не переводя дыхания, на родном языке, и Мирек не вникал в смысл.

- Так вы заодно, Юлька, змея? И давно ли вы морочите меня и святую Младу?

- Мирек! - она хотела кинуться ему в ноги.

- Ладно. Я ничего не хочу знать. Живите как хотите, меня вы больше не увидите, - с этими словами он вышел из комнаты. Юля бросилась было за ним, но пошатнулась и упала без чувств.

* * *

Млада долго просидела неподвижно, уронив руки на колени и глядя в одну точку - на своё кольцо, не поднятое Иржи. Наконец заставила себя встать. Залог любви обжёг ей пальцы. Нет, это ей не приснилось. Значит, кончено. Всё кончено. Ей теперь одна дорога - в объятия матери-Влтавы.

* * *

Мирек не помнил, как оказался за городом, в тёплой полутьме ласкового леса. Мерещилось Миреку африканское озеро Киву, на берегах которого экипаж "татры" двадцать лет назад стоял лагерем. Виделось, как с первыми лучами солнца две молнии - друг и любимая - наперегонки бежали к воде. А он, Мирек, глядел на них и не знал, за кого болеть. Потом присоединялся к ним, обрывая их шутливую перепалку в тучах брызг. Подхватывал Юлю на руки, она прятала сияющее лицо у него на груди. Мокрые волосы её были жалобного какого-то цвета... Неужто и тогда?

Мирек без сил опустился на траву на опушке леса. Рядом что-то зашуршало. Это потревоженная змея вяло и неохотно разгоняла по жилам похолодевшую вместе с воздухом кровь. Но далеко уползти змее не удалось. В лунном свете блеснули её холодные глаза, и Мирек схватил её.

- Юленька! Скинь кожу-то змеиную, стань моей прежней желанной!

"Во психопат! - лениво подумала змея. - Умираю спать хочу, но всё-таки, хочешь не хочешь, придётся тебя укусить!"

...Рэмзи был в те дни во Вьетнаме.

* * *

- Жорж Гарамон, ты?! Ты, боль моя и радость? Полно, да ты совсем меня не слышишь, али забыл Нубийскую пустыню? Вот до чего довели тебя твои безбожники, твои бунтовщики, а сами тебя бросили! Ну ты совсем как во сне, иди ко мне, я ли не пожалею?

Мари Визон крепко взяла своего "проклятого и благословенного" за плечи, развернула на сто восемьдесят градусов и повела в ту сторону, куда шла сама.

За последние пятнадцать лет сестра Марта успела возглавить свою обитель. И очередной католический шабаш в Мюнхене без неё обойтись не мог.

С собой она прихватила Жоржетту, намереваясь её постричь с благословения всех столпов церкви. Спозаранку поставила девушку на молитву, велев хорошенько сокрушиться сердцем, а сама ушла к заутрене...

...В церковной гостинице Мари ждал хорошенький сюрприз: Жоржетта исчезла.

- Значит, не увидишь нашей дочки... Ну и прекрасно! - вдруг сменила тон Мари. - Эти дети только мешают!

И, заперев дверь на все замки и как следует задёрнув шторы, молвила:

- Ну, здравствуй теперь!

...Чуть придя в себя, Иржи смог поведать Мари горькую повесть о том, как никто его не понимает и все обижают. Он рыдал как ребёнок и называл Мари ангелом, а она гладила его по голове и утешала:

- Несть пророка в своём отечестве! Ничего, ты обличишь их отсюда, я тебе помогу. Я плюю на сплетни, ты засияешь рядом со мной!

* * *

Не дождавшись в этот вечер матери Марты и её воспитанницы, столпы церкви решили всем миром пойти к ним в гостиницу. Но ещё на подходе увидели в окне третьего этажа такое, что чуть не упали.

На подоконнике стоял какой-то мужчина, полуседой и полуодетый, с совершенно безумными глазами и явным намерением спрыгнуть вниз. А мать Марта, кажется, прикрытая только распущенными волосами, цеплялась за него и с жаром молила о чём-то. Но перед его глазами горели огненные буквы: "Мама мыла раму. Иржи предавал Родину". Он оттолкнул Мари. И, не долетев до земли, в буквальном смысле слова растаял в воздухе.

- Демоны! - завопили все видевшие это. И никто не подхватил адамант благочестия - мать Марту, когда она последовала за Жоржем Гарамоном.

Она-то, правда, в воздухе не растаяла, но и насмерть не разбилась - кусты под окном смягчили удар.

...Когда Мари Визон выписали из больницы, она была лишена сана, отлучена от церкви и прогнана на все четыре стороны. О ней постарались поскорее забыть.

Но время от времени до церковников доходили слухи, что её видели то в тех, то в других диких горах. Босая, в одной рубашке, с распущенными волосами, она звала Жоржа Гарамона. Но была ли то сама Мари или её призрак - никто не знал.

Глава 51. Смена заступает на вахту

"Татрочка" не сказала ни слова, когда ребята поделились с ней своими тревогами. Она просто, тряхнув стариной, сделала видимой разноцветную паутину биолучей. Молодёжь ахнула пятью голосами, как одним. Да, пятью, потому что сзади "татрочки" уже давно стояла какая-то восхищённая девчонка. И, видать, не простая смертная. Но на неё пока никто не обратил внимания.

Да и понятно: поле "Нету их!" исчезло бесследно, нити жизни родителей оборвались. Нет, начиная с определённой точки погасли, стали почти невидимыми...

- Ну, ребятки, - "татрочка" опомнилась первой, - если не мы - то кто? Ежинка, твоя мама дома, лети туда и помоги этим бестолковым барабашкам привести её в чувство. Остальные - по биолучам родителей! Просто проследите их до конца, сделайте яркими. И, ни на что не глядя, марш домой! Об остальном я сама позабочусь. Успехов вам! - крикнула "татра" вслед улетевшим ребятам. - Эй, Иржина, а ты почему ещё здесь?

Это относилось к чужой девчонке.

- Я не Иржина, - еле выговорила незнакомка. - А ты... вы... "татра"?

- "Татра", "татра", уже двадцать лет как "татра"! А ты точно не Ежинка - у тебя с ней только волосы похожи да фигура. Ты и постарше, и побойчее, и глаза у тебя чёрные, как... Стой, да ты чьих будешь?

- Приютская я, из Авиньона, удрала накануне пострига. Жоржеттой зовут меня.

- И правильно, и умница! Только зачем в такую даль - аж сюда? Ведь это так трудно!

- А меня вывел цветной луч - только сюда!

- А, ну всё сходится! - три луча приласкали девушку. - Ты ведь и есть наполовину здешняя! Было бы тебе известно, твой отец - Иржи Гарамунд!

- Ай!.. А мама?

- Мама твоя сейчас, наверное, монашка, а в миру она звалась Мари Визон.

- Мать Марта? Это я, выходит, от родной матери... Мне теперь туда и не вернуться... А где мне найти отца?

- Хороший вопрос! - "татра" вгляделась в биолучи. - Ага, может быть, уже сегодня вечером ты его увидишь! Жди меня здесь!

С этими словами волшебная машина поднялась в воздух, оставив ошеломлённую Жоржетту наедине со своими мыслями.

* * *

"Татра" не удивлялась тому, что летит. Не замечала, что состоит уже не из металла, а словно бы из лунного сияния... Может быть, на секунду вспомнила "хорьх" и Надю с Подлизанцером. Звёздные дороги стали их проклятием, но они сумели порвать нить судьбы и уже несколько лет как обосновались на другом краю Галактики, на уютной планетке Малюсь. И приняла Надя под крыло детдом, и мирно торговал сосисками Клаус, и катал детишек ветеран "хорьх"...

И "татра" тоже собралась бросить вызов судьбе. Сейчас она видела лишь три светящихся точки. Одну на дне Влтавы, другую на опушке леса под Прагой, третью в мюнхенской гостинице.

Нет, была ещё четвёртая - на зинзелковской квартире. Не оживает Юлькина линия! Не удастся совсем уберечь ребят от страшного!

Мало того, кое-кто из них и сам не захотел беречься. "Татрочку" послушался только тихий Юлек Гарамунд, летавший в Мюнхен. Хорошо, что туда не сунулась его любопытная сестрица! Горше было бы Мирушке, чем теперь, когда она, подняв со дна реки свою красавицу мать, припала к её холодной груди... Так же застыл и Младек Зинзелка подле отца.

"Татра" без всяких разговоров отправила ребят домой к Гарамундам, наказав прихватить у автоклуба Жоржетту и всем вместе ждать её, "татрочку". Забрав с собой Мирека и Младу, подхватив Иржи у самой земли, волшебная машина прилетела к Зинзелкам. Услала Ежинку с барабашками и начала колдовать. Маленькая, она сидела на спинке кровати и светила фарами в темноту, на лица своей команды, лежавшей кто на постели, кто на полу.

Свет скользил по любимым лицам друзей, и "татра" ясно видела, как он стирает следы смерти, страданий, да и возраста... Вот такими были они, когда с ней познакомились. Нет, не такими: они стали совсем лёгкими, они словно тоже теперь из света...

Дрогнули длинные ресницы Юли и пушистые - Мирека. Супруги поглядели друг на друга, словно в первое утро после свадьбы... Не было и помина о той страшной ссоре, ни у них, ни у Иржи с Младой...

Трудно сказать, кто первый спросил:

- Где мы?

Но ответила "татрочка":

- Между мирами! Нам пора ввысь!

Книга третья. Неистребимое

Часть первая. Искры

Глава 1. Дитя моего безумия, дитя моего гнева

Только вскоре один чехословацкий астроном нашёл на небе никем прежде не виданную комету. Он уверял, что сама она серебристая и имеет обтекаемую форму, а хвост у неё полосатый, похож на флаг его Родины. Потом это подтвердили другие наблюдатели. "Эх, - вздыхали они, - экипаж "татры" так мечтал исколесить не только нашу, но и другие планеты!" И комету назвали Татрианой.

Впоследствии её наблюдали в самых разных местах Галактики, а иногда вовсе теряли из виду. В её движении не было никакой системы. Если не считать того, что каждый год 22 апреля она подлетала к самой Земле, не причиняя никакого вреда, а потом исчезала опять...

* * *

Конечно, экипаж "татры" успел попрощаться со всеми посвящёнными. Кое-как успокоить родителей. Дать последнее напутствие детям.

Жоржетту ребята представили как "мировую девчонку, которая сбежала из монастыря и, как мы, владеет магией лучей". "Татрочка", когда везла экипаж прощаться с детьми, предупредила примерно о том же. Но все видели и знали... В первую ночь в открытом космосе Млада сказала на ухо Иржи:

- Знаешь, такой девчонке стоит жить на белом свете! Но ты мне зря об этом не рассказал. Мы бы могли взять её из приюта гораздо раньше. И я бы больше тебя берегла...

Иржи опустил глаза. Но за словом в карман не полез:

- Про приют, Младушка, очень сомневаюсь. А в остальном - кто знает, было бы так лучше или нет? - и указал рукой в звёздную бесконечность.

* * *

Для ребят Жоржетта была сестрой по лучам. И если они её расспрашивали, то только об одном:

- А у тебя это тоже с детства?

- Да нет, никогда за собой не замечала. Но поклялась удрать накануне пострига. И, видимо, так сильно просила, что луч явился мне... Теперь придётся мне, видать, совсем с лучами слиться! Я же человек без паспорта!

...Жоржетта позволила себя увидеть только однажды. В августе, когда "пражская весна" стала невыносимой, осиротевшие ребята во главе с бывшей послушницей вскочили на советский танк и громко кричали: "Капитализм - дерьмо!" Это прилетело сюда из страны, покинутой Жоржеттой. В тот год там были большие студенческие волнения...

Здесь же, в Праге, и та и другая сторона не прочь была прогнать ребят. Но они, конечно, исчезли быстрее, чем кто-то до них добрался...

...Охмурённые, отравленные, достойные презрения пражане жаловались на кухнях:

- Ведь это те же советские солдаты, с которыми мы обнимались в сорок пятом!

- Они-то те же, зато вы испортились, - сказала невидимая Жоржетта.

И помадой начертала на стене тот же французский лозунг. Такие вещи она почему-то усваивала моментально. Кровь ли, лучи помогали ей?

А в Стране Советов, не говоря о самой Чехословакии, мало кто понял, что действительно была предпринята попытка реставрации капитализма...

Более того, из-за воплей радио "Свобода" многие не слышали стонов во Вьетнаме. Кровь народа, дела Америки...

* * *

Мари Визон сидела у горного ручья. Одной рукой прижимала к себе ребёнка, другую подняла для крестного знамения.

Перед ней стоял злой дух с кожистыми крыльями и ослиным хвостом.

- Не трудись - знамение твоё безблагодатно. Ты всю жизнь призывала Бога - но служила на самом деле нам. А они отринули Бога - и теперь взысканы в рай.

- Они - это кто? Жорж Гарамон, моя сестрица? - Мари дрожала уже не от страха, а от любопытства. Дитя было спокойно.

- Ну, эти-то, по-вашему, в чистилище! А вот дочь твоя - теперь в воинстве Света. Как тебя угораздило её упустить?

- Да мы весь приют упускаем! Последние времена... - добавила Мари по привычке.

- Это церковной ограде расскажи! Уже которое столетие всё последние! Но правда твоя в том, что прогнавшая тебя лавочка крайне неэффективна. Есть другие, более надёжные. И я скажу тебе так: этого ребёнка, - дух показал пальцем с железным когтем, - этого ребёнка сохранили тебе мы. Союз Сатаны и Антихриста почём зря не бывает.

- Это кто Антихрист?

- Да ты, конечно. Настоятельница обители, со скандалом лишённая сана. А Иржи - ангел гнева, это у него ещё в четырнадцать лет на лице было написано. Ангел гнева - почти падший ангел. А падающего подтолкни... Так я тебе о чём говорю, тёмная наша Мария? Мы тебе сохранили сына для самых великолепных чёрных дел. Я постоянно квартирую в стене того здания, где сидит радио "Свобода". Ну знаешь - там же, в Мюнхене, вы ещё с Иржи туда собирались. Готов предоставить жилплощадь матери-одиночке. И гарантирую воспитание ребёнка силами сотрудников радиостанции. Только просьба: не идти вразрез с генеральной линией. По рукам?

- По рукам!

- Надо бы прочесть "Аве Марию" сзаду наперёд, да я латынь совсем забыл со "Свободой" этой! Ты-то помнишь, но не самой же тебе читать!

Глава 2. Неуловимый отряд снова в бою

Руководитель АКСО-шного кружка, черноволосая ведьма в расцвете сил и красоты, беспомощно цеплялась за форменный рукав Берзинь.

- Вот были вы у нас на взрослом собрании - так видела вас одна я. Остальные просто ослепли. Потерпевшей стороне сочувствуют! Я им: работать надо, мы близки к тому, чтобы заблокировать Авада Кедавру. Ну знаете, проклятие, что убивает человека на месте. А они: "Милена, нам бы твои заботы! Тут душат свободу слова и наступают на демократию, это похуже твоей Кедавры!" Как последние муглы, право слово! А я прямо вижу, какая громадная тёмная работа проделана над умами людей. Вон, в кружке у меня двадцать человек, а события адекватно оценивают только Зинзелки с Гарамундами.

- Успокойтесь, товарищ Милена! Я этих ребят хочу отправить на большое дело, хоть они ещё несовершеннолетние. Последние события с их родителями показали, чего они стоят, эти пятеро. А есть ещё двое с Найды - друзья их, русские.

- Красные маги с рождения. Если и не поставят блок от Кедавры - поле уж точно восстановят. Я даю добро.

Весёленькое было время. В Союзе, в тёплом черноморском городке, известный писатель-фантаст вещал другой Мирославе, студентке, той, что получила это имя в сорок седьмом:

- Да никто на нас не нападёт!..

А отец её, офицер, говорил совсем по-другому:

- Вырастили поколение пацифистов!

* * *

- Все у нас на месте? Гарамунд Юлиус... Гарамундова Жоржетта... Гарамундова Мирослава... Зинзелка Младослав... Зинзелкова Иржина... Осеев Рихард... Родникова Виктория... Все. Тогда военный совет Неуловимого отряда имени товарища Яромира объявляю открытым.

Ян Карлович Берзинь ходил взад и вперёд перед ребячьим строем. Испытывал знакомое чувство упоения от взглядов в молодые лица.

- Гвардия, вольно! Сесть на траву и слушать. Вы, ребята, обычные люди, но в вас обострена до предела способность видеть невидимое. И не только видеть, но и самим сливаться с ним. По способностям вы примерно равны моим валькириям из Огневого крыла. Но при этом живёте на грешной Земле и не менее грешной Найде. То есть имеете определённую власть и над душами, и над телами. О подвигах детей "татры" в августе шестьдесят восьмого я наслышан. Правда, я назвал бы их скорее проказами. Вы не только скакали по танкам, но ещё и Крысека какого-то отколотили... Но то, что вы до этого сделали для своих родителей - дело другое. О пророках Рише и Вике тоже знаю достаточно. И очень хорошо, что вы с детства дружите семьями. Так вот. Вы, во-первых, сможете спасать людей, как уже спасали. Во-вторых, снова установить вокруг планеты защитное поле. Только оно должно не просто отсеивать ненужное, но заставлять думать о нужном. Ну-ка, чехословацкая гвардия, скажите мне, что говорил Юлиус Фучик?

- Люди, я любил вас, будьте бдительны! - неожиданно опередил всех тихий Юлек Гарамунд.

- Именно так. Не знаю, как на Найде, а на Земле две беды: пацифизм и обывательщина. Лишь бы не было войны - это самый гнусный лозунг, какой я только знаю! С его помощью можно оправдать любой гадкий поступок. Ладно, задача ясна. Командиром отряда назначаю Жоржетту Гарамундову, как самую старшую и сознательную. Рихард Осеев и Виктория Родникова - аналитический центр и медслужба одновременно. Остальные - рядовые бойцы. Товарищ Милена в курсе и "за", обещает не стеснять опекой. Думаю, вы сами понимаете, что превращать в лягушек одиозных политических деятелей не стоит, но аккуратно пугнуть во сне... Что до чёрных магов - тут слово за товарищем Миленой. А ещё при вас будет человек из Красного рая - вот он стоит, сейчас познакомитесь. То есть будет он при вас не неотлучно, я знаю, как не любит этого молодёжь. Но вы в любой момент можете прибегнуть к его помощи. Засим оставляю вас с товарищем Главным военным советником.

- А я вас знаю, - заявил упомянутому товарищу Риша Осеев. - Вы дедушка Рихард Зорька, как я вас в детстве называл. Все говорят, что я на вас похож, а я пока только стараюсь...

- А я вас тоже видела, - тут же подхватила Мирушка Гарамундова, - вы с нами были на танке.

- Был, - улыбнулся Ика. - Я этого не отрицаю. Как и того, что за вас тогда переживал.

* * *

Последующие полтора года были для Рихарда одними из самых счастливых в жизни. Наконец-то он общался с живыми людьми. В том числе с собственным внуком - голубые глаза, крылатые брови...

Конечно, путь индивидуального спасения - не совсем то. Но найти без вести пропавшего, исцелить безнадёжно больного, припугнуть врага и при этом ещё не признаться в своей причастности - само по себе очень неплохо.

Зоргфальт и этой организацией руководил, как своим бессмертным "Рэмзи". Ставил задачу и предоставлял свободу действий. Безгранично полагался на сознательность.

Обычно бывало так: ребята выполняли задание, а Рихард в это время подыскивал им новое. Выручать их ему не приходилось. В периоды затишья, если они выпадали на лето, Неуловимый отряд делал базой отдыха "Сунгари". Рэмзи говорил внуку и Вике:

- Ваши годы на Найде - те, когда там живёт и наш кораблик! Навестите его!

Ему самому путь на Найду был заказан. Он пытался однажды перейти и этот предел, но наткнулся на сильнейшую энергетическую защиту...

А Рише с Викой световые года были нипочём. Тем более смешно было то, что Ежинка и Младек после ухода "татры" в небо жили в Карловых Варах, у дедушки Виктора и бабушки Марии. И никому из ребят дела Неуловимого отряда не мешали учиться...

Планету Земля окружало пламенное поле. Хрупкое поле ребячьих душ. Что есть против него в запасе у тёмных сил?

Глава 3. Седьмой ключ Синей Бороды

- Одно название, что предводитель, - жаловался он. - Умывальников начальник и мочалок командир. Я своим лешекам и яцекам только мешаю, знаете...

Но было и ещё одно. Командира мочалок свела с ума командир отряда. Ведь барабашки - это проклятые дети. И проклятие над ними - до поры до времени...

Весеннее настроение вообще овладевало отрядом. Берзинь это не понравилось бы. Зоргфальт был снисходителен. Тем более что никому из его ребят не довелось испытать мук безнадёжности.

Внук Рэмзи сдружился с черноглазой Мирушкой. Вика Родникова, после Жоржетты самая старшая, привыкла врачевать бесчисленные раны Младека Зинзелки, и четыре года разницы никого не смущали. Ежинка и Юлек, представители наиболее разумных сил в отряде, тоже держались всё время вместе. А сама командирша была вовсе не прочь порушить проклятие и поглядеть, что за люди получаются из барабашек...

* * *

Агафангелу не везло и в новом качестве. С приходом его в отряд началась долгая, тоскливая полоса затишья. Рихард летал по свету и никак не мог найти ничего подходящего. А ребята глядели в окно на гнилую пражскую зиму и держали самопальный военный совет.

- Знаете что? - бывший барабашка страшно волновался. - Ещё до вашего рождения мы с вашими родителями всячески исследовали поля. Есть великолепные научные наработки. По-моему, пора их обнародовать. Потому что с лучами впору заниматься целому институту, а не одним нам.

- Ты что, на костёр захотел? - удивился Юлек.

- А ты что, боишься самого почётного пути? Не теперь, так потом наши открытия будут признаны и пойдут человечеству на пользу.

- Милена узнает - убьёт! - даже Юлек не удостоил ведьму "товарищем".

- Милена! Она уж забыла, как мы выглядим, - Мирушка вскочила с места. - Её давно пора встряхнуть. Просто расизм разводит - "муглы, муглы"...

- Давайте хоть с товарищем Рихардом посоветуемся, - предложила Ежинка.

Но никто, кроме Юлека, её не поддержал.

...На кафедре экспериментальной физики в институте, куда недавно поступила Ежинка (Юлек предпочёл военное училище), сначала долго смеялись над очередным вечным двигателем.

Но объединённые усилия детей "татры" сделали биопаутину видимой для всех. Предварительные опыты очень заинтересовали коллектив кафедры. И обо всём этом сообщили в серьёзный научно-исследовательский институт.

* * *

Дети "татры" стояли перед высокой комиссией. Четверо были видимы, а Жоржетта вместе с Агафангелом, Викой и Ришей пока пряталась в паутине, разноцветными лучами освещающей полутёмный зал.

Пятнадцатилетняя Мирушка, нервно накручивая на палец кончик чёрной косы, заканчивала вступительное слово:

- Итак, уважаемое собрание, сейчас вы увидите, как нам и представителям параллельного мира удаётся делать видимыми линии жизни!

Она привычно поставила ногу на луч. Но он вдруг утратил твёрдость. Не только для Мирушки, но и для троих остальных. А тем, кто был слит с лучами, почему-то не удавалось стать собой.

И это ещё не всё. Паутина раздвинулась, как бамбуковая штора. В зале появился призрак. Бледная женщина под чёрным покрывалом. От неё исходил мертвенный зеленоватый свет.

Таинственная монахиня подняла руку и сказала:

- Иржи Гарамунд выбрал свободу и скрывается в Мюнхене! Его команда выбрала смерть.

И исчезла.

Зал погрузился во тьму. Высокая комиссия стала тихо пробираться к выходу. Большинство её членов в 1968 году вело себя как попало, но сейчас они боялись это признать...

Когда ребята снова обрели дар речи, зал был пуст.

Глава 4. Жертва и жертвы

Рихарду хотелось обнять их сразу всех, прижать к себе...

- Как всегда, достанется не тем. А способности у вас отняты. Сейчас вы воссоединились на самом излёте. Я уж не буду вам рассказывать, как ругался Берзинь. Я за вас ходатайствовал, ибо это вина прежде всего моя. Я вам не помешал нарушить первый пункт устава: "Неуловимый отряд есть организация подпольная". Ваш порыв, ребята, был прекрасен, но лёг очередным булыжником по дороге в ад. Такого джинна, как ваша наука, надо держать в бутылке, запечатанной серпом и молотом высшей пробы. А вы, при моём попустительстве, пытались отдать ключи кому попало. Они незамедлительно попали в руки адских сил. И теперь вы - обычные люди. Вам осталось только вызвать корабль и улететь на Найду. Ибо за вами придут.

- А если мы улетим, придут за нашими дедушками и бабушками! - пискнула Мирушка. - Им надо спасаться вместе с нами, иначе они не переживут!

- Поговорим на Высоком суде. Думаю, что их за вашу вину не накажут. Пойдёмте. Сегодня последняя ночь, когда вы можете видеть нас, мёртвых.

* * *

Из протокола совещания Высокого суда. (Сохранилось на скрижалях небесной канцелярии).

"Состав суда:

Судья - Андрей Вышинский, народные заседатели - ангел Агнесса и валькирия Хельга...

Вышинский: "На них две вины, одна одной хуже. Поставили под удар боевую единицу особого назначения и отдали врагам секреты оружия. Значит, и наказания должно быть два. Лишить сверхъестественных способностей и выслать с Земли, разлучить с родными".

Агнесса: "А за что должны страдать родные? По-моему, оставлять их жизни на детской совести - это слишком".

Хельга: "К тому же, чисто логически: всем получается два наказания, а Осееву и Родниковой - одно. Они ведь от своих родных никуда не деваются!"

Вышинский: "Ну переселить их всех в третье место!"

Хельга: "Нет, надо по-другому. Пусть дети "татры" спасаются вместе со стариками. Но пусть ни у кого из отряда никогда не будет детей".

Агнесса: "А мне жалко прекращать род!"

Хельга: "Тоже правильно. Тогда так: дети у них будут, но все умрут в младенчестве. А их души пойдут на Землю и там снова станут людьми".

Вышинский: "Давайте спросим у самих виновных: кого они выберут - стариков или детей?"

Агнесса: "Нечего перекладывать на них такой тяжёлый выбор!"

Вышинский: "Так решать-то им!"

Хельга: "А они возьмут и не заведут детей!"

Агнесса: "Дети - дар Божий! Если будет суждено - они будут жить на свете!"

Вышинский: "Мы предоставляем детям "татры" право улететь на Найду только потому, что не оказываем никакого снисхождения Зоргфальту. Он там выдумал, чтобы его совсем уничтожили. Но вот это как раз и было бы снисхождением".

Хельга: "Да, лучше умереть, чем не жить!"

Агнесса: "И потом, грех уничтожить такую душу".

Вышинский: "Не грех, а преступление против человечества. Итак, Зоргфальт снова остаётся на Земле один и без права появления на Найде. Для него достаточно".

* * *

Ребята в выборе не колебались. Их решение звучало примерно так:

- Дети - это ещё когда, а бабушек и дедушек сейчас жалко!

Здесь могла примешаться и надежда, что на планете чудес проклятие может быть обойдено. И мысль, достойная Рэмзи: пусть хоть следующее поколение живёт в самом страшном и прекрасном из миров!

* * *

В тот мир, мир лучей, вернулись индюк Трифон, Красавище и барабашки. Ребята теперь перестали их видеть. И среди смертных только и осталось чудесным созданиям дружить со "всеобщей матушкой" Иреной, с Хайнцем, сыном Индржиха, да ещё, может быть, с АКСО-шниками...

И недаром после падения Неуловимого отряда колдовской мир Европы моментально оказался под властью страшного чародея. Он шёл к мировому господству много лет, с тех самых дней, когда в переломном 1943 году окончил британскую школу волшебства "Хеджхогвартс". Фашистов тогда уже громили вовсю, концентрация чёрной энергии в мире резко снижалась.

Но Том Реддль, в мыслях давно титуловавший себя франко-нижегородским "Насоль-де-Морт" - "Насоли всем до смерти", согласен был переждать неблагоприятные дни.

Мать его была ведьмой из очень старинного рода. Но влюбилась, как дурочка, в сына соседей. Том Реддль-старший был из муглов мугл, тупой помещичий сынок. Чары красавицы ведьмы не пересилили в нём ужаса и отвращения, когда она, уверенная в своей победе, поведала мужу всю правду о себе. Том и его родители прогнали молодую женщину со двора. Тогда ещё никто, может быть, даже она сама, не знал, что она носит ребёнка... После долгих скитаний она, едва не под забором, разрешилась от бремени мальчиком. Успела припечатать его отцовским именем. Донесла до приюта и скончалась.

В приюте Том озлобился на всех и вся. И как единственный шанс воспринял письмо о своём зачислении в "Хеджхогвартс". Учился великолепно, своим умом доходил до нестандартных решений, столь же простых, сколь и страшных. Послевоенный "Унгенисбар" удавился бы от зависти. Да и удавился потом, когда самозваный лорд Насоль-де-Морт начал, играя на честолюбии, алчности и страхе, вербовать сторонников...

Тонкая грань между Насоль-де-Мортом и властью - поле "Нету их!", поле Бдительности. Глупые дети порушили его своими руками. И - Том Реддль развернулся! Хладнокровно убивал всех, кто ему не нравился. Доставалось, между прочим, и простым смертным. Насоль-де-Морт очень не любил муглов, и горе тем из них, кто попадался под горячую руку...

Зуба на Союз у злого чародея не было. Зачем подминать под себя страну, обделённую волшебством? Восточную Европу подмял и нещадно истреблял коммунистов.

Настоящих, не тех, кто открестился от АКСО и стал служить Насоль-де-Морту, разлагая заодно мугловые партии, пусть и помимо воли...

Товарища Милену нашли как-то утром мёртвой в постели. Констатировали разрыв сердца, но это было смертельное проклятие...

Сильнее всего сопротивлялись Насоль-де-Морту, как ни грустно признавать, страны Запада. Те края, где иметь партбилет означало работать и рисковать, а не жировать и бездельничать...

* * *

В апреле семьдесят первого, в своё единственное разрешённое свидание с Землёй, Иржи и компания звали одинокого Рихарда с собой на "татре".

- Как раз на Найду нам вход свободный, - в улыбке Млады была ласка и печаль.

- Может, прошибём стену-то? - Иржи с вызовом скрестил на груди руки.

- Ребята, не вздумайте! - Ика покачал головой. - Если меня повезёте - ваши останки придётся собирать по всей Галактике. А я так и останусь невредим у столь же невредимой стены...

- Ну, тогда езжайте просто с нами по звёздным просторам, развейтесь!

Лицо Юли было по-детски обиженным. Тонкие пальцы касались серебряной спины "татрочки".

Волшебная машина готова была взбрыкнуть, как норовистая лошадь.

- Нет, спасибо, конечно, но я так не могу, - честно сказал разведчик. - Вдали от Родины долго не выдержу.

- Да нам тоже снится трава у дома, - вздохнул Мирек. - Но чем больше мы видим - тем крепче её любим.

- Кому что. А мне нужен пульс планеты под пальцами!

Глава 5. Аудитор дьявола

Из бывшего Неуловимого отряда его закончили трое. Юлек с Младеком и Риша, который, правда, выбрал медицинский факультет. Теперь они трое несли службу в гарнизонах, и при мальчишке-муже была в медсанчасти Вика. Четверо в погонах подкалывали "штафирку" Агафангела. Бывший барабашка обосновался в Лошадином Царстве вместе с отставной командиршей Жоржеттой. Они поженились как только прилетели на Найду - и стали первыми жертвами проклятия. Их крошечная дочка лежала на кладбище Степи. Потом рядом легли ещё две малышки. Укололо Вику с Младеком, укололо и Ежинку, которая после института приехала в Степь - на ферму и к молодому офицеру Юлиусу.

И вот теперь, самой последней, в этих краях появилась черноглазая Мира. Скоро её свадьба. А завтра она вступает в Лошадиное Царство.

* * *

- Да они хлеще всяких половцев! - Мира шуршала на столе бумагами и не глядела на Ежинку. - Сманивать наших лошадей, наших граждан, в свой поганый Лондон! Разъездились, коммерсанты! Может, им под землю надо?

- Тебе пока самой туда нельзя! Через тебя не пойдут, а я не поведу, - мраморное лицо Ежинки было спокойно. Таким бывал её отец, Мирослав Зинзелка, за рулём и особенно в партизанах. - И не поедут наши разумные лошадки. Наоборот, тамошние поглазеют на наш образ жизни...

- По-моему, наше государство подалось в работорговцы. Они, видите ли, англичане, будут оценивать, как мы работаем, бумагу нам собрались давать, что мы соответствуем международным стандартам...

- Да ну, здесь, на Найде, всё одно - что ферма, что университет. Пусть глазеют...

...Их начальница распахнула дверь и пропустила вперёд молодого парня. Мира сразу определила, что не белокурый он, как Ежинка, а белобрысый, притом что лицо ровно коричневого цвета.

- Люциус Мальфуа, международный аудитор, - отрекомендовался он с едва уловимым акцентом, смерив оценивающим взглядом двух молоденьких и тоненьких девчонок.

- Вот у нас Иржина, она отвечает за корма и режим. А Мира ведёт всю документацию. Оставляю вас, потолкуйте и посмотрите бумаги.

Мальфуа - дурная вера, настолько-то Мира французский помнила. Космополит он безродный, подумала она, нелюбезно поворачиваясь спиной и доставая из шкафа папки с документами. Кажется, она с этим Люциусом даже не поздоровалась. Ежинка произнесла своё певучее "Здравствуйте!", готовая не идти на поводу, но и не давать повода.

- Ну что, Мира, показывайте записи о качестве, - Люциус уселся на край стола.

...Следующие два часа Мира варилась в странной смеси злости и веселья. Люциус придирался к каждому слову в её инструкциях, и она ставила себе только одну задачу - не теряться. Со многим, надо сказать, она была согласна. Смотрелось действительно смешно, когда Ежинка бойко рассказывала свою работу, а в красивой инструкции ничего этого не было.

- Ну ёж-переёж, - ругался Люциус, - из ваших документов ведь не видно, как идёт работа. Кто что делает, какие бумаги пишет... А работа идёт! Знаешь что, Мира, ты тут самая главная, потом научишь Иржину. Бери бумажку, пиши, как ты делаешь проверки.

- А как? Составляю план, несу начальнице, потом иду проверять.

- Вот так и пиши! А то - параметры входа, параметры выхода... Чушь наукообразная! Пишите как работаете! Пиши-пиши, не спи: Мира составляет план...

- У меня фамилия есть! Осеева. Уже целых два месяца как, - она гордо тронула золотое кольцо.

- Ну, поздравляю! Не спи, не спи, ты ответственное лицо!

- Знаете, по-моему, я ненамного моложе вас.

- Мне двадцать семь.

- Мне двадцать три, - Матерь Божия, когда же её перестанут считать козявкой? Её, которая в пять лет сбежала из дома и других сманила? Которая в тринадцать вытащила родную мать со дна реки, а в последующие два года не пропускала на планете Земля ни одного жаркого дела? В Неуловимом отряде Мирушка была самой маленькой, но ей никогда не давали этого ощутить. И только здесь, на Найде, эти восемь лет жизни, которую хочется назвать мугловой...

Ёж-переёж, или она этого Люциуса прибьёт, или... втюрится? Небо, откуда такие мысли? Как же Риша-то? А всё-таки, если бы она сейчас его поцеловала, наглую рожу, небось растаял бы? Да, но потом не смогла бы Рише в глаза взглянуть...

Мира дрожала от внутреннего жара, переживала, жила... А когда Люциус вышел из комнаты, всё прошло. Девчата прикинули фронт работ и потихоньку начали действовать.

* * *

За час до конца рабочего дня аудитор явился опять. Обошёл всю ферму, накопал компромата и снёс к ногам Миры. И разбирательство затянулось. Ежинка ушла вовремя, точнее, Люциус её прогнал:

- Потом ей всё расскажешь!

Когда за Ежинкой закрылась дверь, белобрысый сообщил доверительно:

- Глупая она и негибкая. Пусть сидит на нынешней работе, до творчества её и не допускай.

- Ну, за что вы на неё так? - обиделась Мира. - Она такая серьёзная, ответственная, я всё за неё держусь...

- Да нет, Мира, ты тут одна вытягиваешь на международные стандарты.

- Вы чего это мне комплиментите? Это, знаете ли, подозрительно! - против воли в голосе её прозвучало кокетство, и чёрные солнца глаз задержались на лице аудитора.

У него глаза были зеленоватые, холодные, притягивающие. Кажется, он легко читал её мысли:

- Шпиономания твоя беспочвенна. Ваши подземные лаборатории, все ваши живые машины, которые вы пытаетесь создать по образу и подобию "татры", мне неинтересны в принципе. Как и все вообще эти мугловые штучки.

- А вы сами-то кто?

- Колдун высокого посвящения, - Люциус засучил рукав, и на его запястье Мира увидела Тёмный знак. Череп со змеёй изо рта. - Доверенное лицо лорда Насоль-де-Морта. Ты не кричишь, ты смелая, Мирослава Осеева. И знай, кстати, что я не применяю к тебе чар. Ты сама на меня смотришь, потому что хочешь смотреть. Потому что предательство наследуется.

- Что? - у неё расширились зрачки.

- То. Ты ныряла за своей матерью, а задавала ли ты себе вопрос, почему она бросилась во Влтаву?

- Их охмурили и поссорили, всех четверых.

- Да? Сначала твой отец сказал твоей матери, что уходит к демократам, и тогда она пошла топиться. Потом твой отец оказался в Мюнхене, в объятиях старой любовницы. Ведь разве у Жоржетты не написано на лице, что она его дочь?

- Так потом-то он в окно выпрыгнул! - Мира старалась не пустить это всё в душу, рассуждала как о книге прочитанной... - Значит, его охмурили, а потом прошло.

- Мира, если человек дважды позволяет себя охмурить, это уже о чём-то говорит. Есть же люди, к которым не подступишься, Иржина например. А твой отец другой. И ты такая же.

- Нет!

- Ты знаешь, что да. Ты тоскуешь по колдовской силе. По приключениям. По каким угодно встряскам.

- А Рихард?

- От Рихарда ты не родишь, вернее, ребёнок не выживет. Рихард хороший и правильный. И твой брат, и все ваши. Даже Жоржетта, ибо минус на минус даёт плюс. А ты другая. Я восемь лет хожу за тобой по этой Найде. Завтра дашь ответ.

С этими словами Люциус Мальфуа исчез.

* * *

- Ринюшка, неужели я в самом деле такая тварь? Я не хочу, не хочу тебе изменять, я же себе не прощу, я хочу хоть что-то спасти, но только на что я тебе такая, которую так и тянет...

Офицер со змеями в петлицах молчал глухо и страшно. Сжимал кулаки, цеплялся взглядом за дедовский портрет.

- Рихард, не молчи. Лучше ударь.

- Ну уж нет. Я молчал, чтобы не сорваться. Ты знаешь в чём очень права? Что ты мне всё рассказала, пока ничего не случилось.

- А действительно не случилось? Ты со мной сможешь... по-прежнему?

- Смогу, Мира. Потому что ты сможешь это одолеть. Твои демоны стоят перед тобой с открытыми лицами. И ты, главное, представь: ради чего всё разрушать?

Голубые глаза Рихарда Осеева полыхнули огнём, как в былые годы, когда он ещё умел видеть невидимое. Тогда увидела и Мира.

* * *

Вот она соглашается. Идёт, как притянутая, на холодный огонь колдовских глаз. Ночь любви, допустим, даже незабываемая, приправленная сознанием вины. Наутро:

- Мира, ты была неподражаема. Надеюсь, матерью ты будешь ничуть не худшей. Воспитай здесь Тёмного Лорда Найды, а я нужен на Земле.

Люциуса она больше не увидит. Муж простить её не сможет. Даже если не прогонит - будут жить как чужие. Главная задача - чтобы никто ничего не заметил. А дома - Мира забудет, что такое ласка. Холод и боль. Тяжесть в животе и неистребимое желание умереть. Роды - как Голгофа. А ребёнок Люциуса - живое пламя, в момент рождения пожирающее всё вокруг. Миру, Ришу, Степь, Найду...

Или по-другому. Люциус забирает её к себе. Она - чёрная королева, перед ней ходят по струнке те, кому деньги и слава дороже родной планеты. Люциус даёт ей свободу и любовь. Но она, Мира, давно повязана невинной кровью, ибо по-другому нельзя. И ночами она плачет о том, какой была чистой и счастливой... Её ребёнок растёт деспотом и разбойником. За попытку научить его добру её, Миру, настигает смертельное проклятие из уст Люциуса... Её душа улетает на чужую планету, и на прощание Мира узнаёт: её чёрная слава погнала Ришу навстречу смерти, туда, где ещё идёт война, и он погиб героем. Поседела, склонилась голова Максима Осеева, такого несчастливого в детях. Максимка лишился ребёнка. Надя разбилась на машине, да и с сыном её от Хрюллера не всё в порядке. А теперь ещё Риша нарвался на тварь, что довела его до могилы... Что и говорить о маме Груне и бабушке Алёне, которым Риша - один свет в окошке! Что и говорить о собственных Мириных родственниках... Могилы, могилы, родители ищут, обо что бы разбить "татру"... И Мира улетает куда-то, где сможет ли искупить?..

Или ещё вот так. Не в силах сопротивляться своим желаниям, Мира проводит ночь с Люциусом, а наутро убивает его и себя. Подвиг? Безумие? Ясно одно - опять пострадают близкие люди, опять путь в холодную неизвестность...

* * *

На другой день аудитор с Мирой ехали верхом по степи, вокруг всей фермы. Люциус горячил коня, а молодая женщина вела своего шагом. Говорить с животным было незачем, Мира чувствовала лошадей, даром что выросла на заднем сидении "татры"...

- Поехали быстрее, - возмутился наконец белобрысый, - ускачем, поговорим...

- Нам не о чем. Я уже жду ребёнка!

- И хочешь, чтобы через полчаса было заметно? - он попытался хохотнуть, а у самого побледнели щёки и налились кровью глаза. Лошадь его поднялась на дыбы, Люциус перелетел через голову и исчез. Убрался с Найды.

- Перебьёмся без международного сертификата! - весело крикнула Мирушка.

...Вчера, когда она в холодном поту вышла из видений, Риша прижал её к себе:

- Ну что, решила?

- Если тебе уже не мерзко рядом со мной...

- Что ты, Мирушка! Ведь я всё это знал. С самого начала. Когда мы с тобой начинали, я ещё был пророком. И всё-таки выбрал тебя!

Она уже лежала в его объятиях, прижималась гибким горячим телом и стонала, как никогда:

- Только не покидай!..

Глава 6. Звёздный дождь

Первой родилась, конечно, барабашкина дочка. Но на Земле Лера Заречная появилась почти одновременно с девочкой на три года моложе, дочерью Вики и Младека - Аней Барановой. В 1976 году.

Девочку Ежинки и Юлека, ещё на три года моложе, на Земле занесло в год 1981-й. В большую армянскую семью, но в Азербайджан. Сона Аветисян, второй ребёнок из девяти...

Мирушка с Ришей испытали горечь утраты последними. И из всех подруг только черноглазая маленькая Мирослава потеряла сына. Река времени почему-то понесла его против течения. Миша Дроздов появился на свет в 1971-м.

И этого, видимо, не вынес Хрущёв, которого через несколько месяцев унесли наконец черти.

...А Ханако Акаи и Эмма Гааз прожили монашками тридцать пять лет, минувших со дня казни Зоргфальта. И умерли в один день. На год пережили Анну Клаузе, на несколько месяцев - Макса.

"Рэмзи" воссоединялся на небесах.

* * *

- Да буду я последней данью с нашей большой семьи!

Алёна Рябинина закрыла глаза. Груня спрятала лицо в ладонях:

- Мамочка, куда ты уходишь от меня? Мамочка, хочу, чтобы вы там встретились!

Слов её никто не разобрал. Алёна ушла из жизни неожиданно и рано. Спасённые с Земли родители Иржи, Млады и Мирека были гораздо старше, но Алёну пережили. Пережила её даже баба Варя, хоть и сильно её подкосила Надина гибель... Но когда ушла в небо "татрочка", всех с Найды возила она на Малюсь, в гости к Подлизанцерам...

...Экипаж "татры" высадился на пустынной, скалистой планете Зипабэба.

Бродили, разминали ноги, собирали камни. И вдруг увидели: навстречу идёт Алёна Рябинина.

- Ну и выпала вам посмертная доля! - Юля окинула взглядом лунный пейзаж.

- Да нет, здесь есть разумные существа, даже довольно милые. Живут внутри скал, - Алёна смотрела невидящим взором, дочкиными глазами... - Да мне и нельзя на Найду...

- Можно в другие места, - Иржи широким жестом указал на "татрочку". - Если не боитесь ехать с Георгием Бедоносцем, то есть со мной...

- И бросить вызов провидению... - заговорщически подмигнула Юлька.

- Как ещё один человек, которому тоже нельзя на Найду... - не удержалась нахальная "татрочка".

...В день "Икс" она подлетала к Земле. Алёна устроилась на заднем сиденье, между Юлькой и Младой. И те еле удерживались, чтобы не назвать её "Груня" и "ты". Живая Рябинка, только без Рэмзиевой твёрдости в чертах...

- Внимание, приготовиться! Входим в земную атмосферу! - даже перестав быть королём Подебрадом, Георгий Бедоносец остался самим собой.

Готовиться, собственно, было не к чему. Но именно в этот миг Юля и Млада вскрикнули.

Алёны в машине больше не было. Вместо неё расползалось по салону серебристое облако, состоящее словно из крошечных звёздочек. Рвалось наружу... "Татра" сама открыла дверь. Облако стало туманом, скрыло от друзей родную планету. Через пару минут туман рассеялся. И последней погасла самая большая и к тому же алая звёздочка...

- Её сердце, - глухо промолвила Млада.

...Тётка Аглая после смерти сестры навсегда укатила в Париж. И больше не падали листья с семейного дерева...

* * *

Три молодые, прекрасные женщины стояли на краю фиолетовой скалы Красного рая. Две рядом - золотая и чёрная, одна поодаль - высокая, похожая на самую добрую из русалок. Все три глядели вниз, все три искали кого-то и не находили...

Инопланетный путь Кати Михайловой кончился одновременно с земным путём Эммы Гааз и Ханако Акаи. И Катя, оторвавшись от созерцания Земли, просто подошла к двум остальным, обняла обеих за плечи... И сердце не сказало им, что это их счастливая соперница. Ничего не успели они сказать друг другу - просто упали все три, как одна, на Землю... Нечаянно или нарочно - кто знает? Факт тот, что на полпути к Земле три души стали единым целым - падающей звездой. И упала она на сердце только что родившейся девочке. Там, в сердечке, давно уже жила большая алая звёздочка. А девочка была когда-то Эльсой. Это произошло в день столетия Сталина. 21 декабря 1979 года.

Глава 7. Детское лицо Победы

Самая старшая, спокойная, усталая - Нина Копылова, мать Рихарда. Вторая, светлая и прозрачная - Наташа Осеева. Третья, совсем молоденькая - новичок в раю. Гордость британской волшебной школы, рыжеволосая ведьмочка двадцати лет от роду, по имени Лили Паттер. Со своей хрупкой фигуркой и толстыми косами она была бы похожа на школьницу, сбежавшую с уроков. Если бы не этот взгляд раненой птицы, не боль, навсегда застывшая в ярко-зелёных глазах...

В Милосердном крыле Лили делала много, бросившись в работу как в омут. Чем меньше были детишки - тем больше им доставалось тепла. Но потом, вечерами, Лили так и ходила за старшими подругами, держа на плечах своё неизбывное и непонятное горе...

- Пойми, девочка, - в который раз увещевала её Нина Семёновна, - чтобы попасть в рай - недостаточно никому не сделать зла. Надо сделать кому-то добро. Ты погибла, защищая своё дитя. Твой муж погиб, защищая своё богатство. В том числе и научное, и тебя с малышом.

- Не надо так говорить! - Лили закрывала лицо руками. - Мой Джеймс - самый лучший, самый прекрасный из смертных и бессмертных! Он не должен был оказаться на какой-то чужой планете!

Нина с Наташей переглядывались и качали головами. Сказать по правде, у них о Джеймсе Паттере сложилось не самое лучшее впечатление.

* * *

Во-первых, он жил нетрудовыми доходами. Унаследовал от родителей состояние и тихо тратил на научные изыскания - "химичил", попросту говоря. Опыты его были сверхъэффектны. Но сделать результаты достоянием общества, извлечь из них пользу для людей Джеймсу в голову не приходило. "Хи-хи-химик, меха-ханик", мысленно окрестила его Наташа.

Роман его с Лили, заварившийся в выпускном классе, был стремителен и красив. К этому времени они сошлись в споре за звание лучшего ученика "Хеджхогвартс". За спинами Лили и Джеймса стояли два главных и вечно соперничающих колледжа. Всего их в школе четыре - Лев, Змея, Орёл и Барсук. Джеймс - это колледж Змеи. Колыбель многих чёрных магов, но, кроме того, и борцов со Злом, не боящихся бить врагов их же оружием. Лили - это колледж Льва. Свет, огонь, сила и честность.

То были нерадостные годы. Власть и сила Насоль-де-Морта достигли апогея. И всё же волшебная школа оставалась для него закрытой книгой. Даже тень от его чёрных одежд не могла упасть хоть на краешек этого последнего редута. Альбус Думбольт, тогдашний директор "Хеджхогвартс", был почти единственным человеком, удостоенным чести внушить Тёмному Лорду страх. И под складками широкого плаща, под волнами своей белой бороды Альбус Думбольт берёг для грядущего молодую поросль волшебного племени. Их готовили к борьбе. Но многих успокаивало ощущение безопасности, пропитавшее насквозь всю школу. Дети учились, соревновались колледжами, заглядывались друг на друга. Одни говорили себе: "Поборемся!" Другие: "Как-нибудь переживём!" Были и такие, которые собирались пойти по стопам родителей и по окончании школы встать на сторону Тьмы. Для них безопасность перерастала в безнаказанность...

В любом случае, исход ежегодного соревнования между Львами и Змеями волновал всю школу. Миновала страдная пора экзаменов. И стало ясно: по сумме баллов за успеваемость, победы в спортивных состязаниях и поведение оба колледжа идут голова в голову. Было решено: пусть лучшие из лучших сойдутся в единоборстве.

И тогда Джеймс Паттер демонстративно опустил руку с волшебной палочкой:

- Перед вами, мисс Эванс, я бессилен!

Лили уставилась на носки своих туфель:

- Так пусть победит дружба!

Прощальный ужин в Большом зале "Хеджхогвартс" прошёл в смешанном настроении. Львы и Змеи старались не встречаться взглядами. Орлы и Барсуки, испокон веков болевшие за Львов, не скрывали своего разочарования. Никто не глядел на Джеймса и Лили, сидевших за столом вместе с учителями, по разные стороны от Думбольта. Два отрезанных ломтя с золотыми медалями.

Их выпускной бал продолжился в ночном небе, куда умчала их Джеймсова метла. Вот так взяли и сбежали, свили себе гнездо в чаще леса. Тихо повенчались у языческого алтаря, и знали об этом только два ближайших Джеймсова друга. Уже потом, правда, Лили поставила в известность свою семью. В её роду все были сплошь муглы. Но Лили носили на руках с тех самых пор, как узнали, что она родилась ведьмой. Ей всё сходило с рук, на зависть старшей сестрице - тощей и злой Петунии.

* * *

Два года семья Паттеров прожила в глухом лесу. Химия и Лили были миром Джеймса, а сам он и потом маленький Гарри - смыслом жизни Лили. Можно было считать, что нет на свете никакого Насоль-де-Морта.

Но - если вы не занимаетесь политикой, политика займётся вами. 31 октября 1981 года, в бесовский праздник Хэллоуин, что накануне дня Всех Святых, Тёмный Лорд заявился в лесное убежище. Предать Паттеров мог только кто-то из двоих друзей...

- Ну что, Джим, химичишь? Ты ведь Змей, как и я, только я никогда не забивал этой химией свою дворянскую голову. Посему готов дорого купить твои услуги.

- Оставь меня в покое, - только и сказал Джеймс, продолжая смешивать два раствора. Но смотрел он не на то, что делали его руки, и мимо злого чародея. Яростным взглядом сквозь стёкла очков Джеймс приказывал жене бежать, спасаться и спасать ребёнка.

Но Лили стояла в дверях лаборатории, поднятая по тревоге колдовской силой, и прижимала к себе Гарри.

- Оставь или оставьте, Ваша Тёмность? Ну что ж, у меня с такими разговор короткий. Авада Кедавра!

Зелёный луч вырвался из волшебной палочки, и Джеймс Паттер упал головой на стол, прямо на колбы с растворами. Осколки от очков и посуды вонзились ему в лицо, только он этого уже не почувствовал.

- Скотина! - крикнула Лили, падая ничком и своим телом прижимая к полу Гарри.

Насоль-де-Морт повернулся к ней:

- Отойди, девчонка! Встань и иди на все четыре стороны. И мужей, и детей у тебя ещё будет-перебудет, живи себе!

Лили не шелохнулась.

- Тебе что, особое приглашение? Вот глупая курица! Ну, Авада Кедавра, раз так!

...О дальнейшем Лили повествовала небесным подругам:

- Мне стало на миг очень больно, а потом легко. Я почувствовала, что поднимаюсь в воздух. Я видела, как Сами-Знаете-Кто перевернул ногой моё мёртвое тело и нацелил палочку на моего мальчика. Я рвалась вниз, но меня уносило всё выше и выше. И я видела: злое заклятие ударило в моего маленького - и как отскочит! И попало в Сами-Знаете-Кого, и его не стало. Даже мёртвым не упал - просто исчез. А мой-то лежит и плачет, глазки зелёные блестят, а на лобике след остался, вот такой тонкий, - Лили ногтем начертила на лбу молнию и сама всхлипнула. - А на столе химия занялась, Джеймс мой в огне горит, крыша рушится... Уже попав сюда, я узнала: добрые люди извлекли Гарри из-под развалин. Только какие же они добрые, если отдали его моей сестрице Петунии? - тут Лили заревела в голос.

Наташа Осеева обняла её за плечи:

- Ну, не надо, главное - жить остался... Сколько ему, Лиля?

- Год и три... Как раз в тот день исполнилось.

Наташа гладила её по голове. В мыслях вертелось: может, всё и к лучшему, может, Лили разбаловала бы своего Гарри донельзя... И тут же Наташа вспоминала своего Максимку на втором году жизни, Надюшку - тоже с зелёными глазками... Ещё неизвестно, как вела бы себя она, Наташа, попади её дети в чужие недобрые руки!

* * *

А ведь эта девочка, Лили, могла быть Наташиной невесткой.

...Началось всё с того, что Северус Подлизанцер, сын Нади и Клауса Фридриха, получил перед своим одиннадцатым днём рождения письмо из "Хеджхогвартс". Немецкая школа почему-то не проснулась, а английская даже на Малюси нашла ребёнка с задатками - землянина по происхождению. Вот Найда - уже далековато...

Этому мальчику отцовская фамилия не шла. Он был похож даже не на Хрюллера в худшую пору, а на воронёнка. Притом на белого, несмотря на тёмные волосы и безлунные глаза. Названный по местным, малюсевым, святцам, он действительно стал Северусом - суровым. Ни с кем не водил компании. С детства его интересовали не люди, а превращения веществ.

В "Хеджхогвартс" его сразу распределили к Змеям. В тот же класс, где учился Джеймс Паттер. И с первых дней началось соперничество. Все семь лет Джеймс и Северус сражались за первую награду по зельеделию. У Паттера был талант, зато у Подлизанцера - усидчивость.

Весёлая компания вокруг Джеймса намертво окрестила Северуса Зловредусом Злеем. Устраивали над ним всякие каверзы, а он, бывало, и ябедничал... И компанию постепенно начал водить с более старшими Змеями. Их уже приобщали родители к братству Упивающихся Смертью - приспешников Тёмного Лорда...

Но все семь лет Северус сходил с ума по Лили Эванс. А рыжая красавица училась и никого не замечала.

...Летать каждый год на Малюсь на каникулы было сложно. И Зловредус проводил летние месяцы то в одном, то в другом старинном замке. Правящая партия творила что хотела. И Зловредуса здесь ценили, и ему была прямая дорога наверх. Только он словно натыкался на невидимую стену, когда думал о том, что можно приворожить Лили...

* * *

- Сева, глянь на меня. Ты, по-моему, в нехорошей компании.

Надежда Максимовна, заслуженный учитель планеты Малюсь, внимательно смотрела на сына. Северус только что закончил школу и наконец предстал перед родителями.

- Почему в нехорошей? С ними, по крайней мере, не чувствуешь себя одиноким. Ощущаешь, что ты им нужен.

- Только не повторяй моих ошибок! - вступил в разговор Клаус Фридрих. - Я вот так тоже был нужен, а очнулся по колено в крови. Пойдём, я тебе расскажу.

...На Землю Зловредус вернулся другим человеком. Стремительно начал входить в доверие к крупным фигурам класса Люциуса Мальфуа. А сам тихо вышел на связь с силами Света, возглавляемыми Альбусом Думбольтом. И три года, что осталось править Тёмному Лорду, Северус ходил по лезвию бритвы...

- Убиться веником! - вырвалось у Лили, когда Наташа ей обо всём этом поведала. Но и только.

* * *

Итак, власть Насоль-де-Морта пала в одночасье. Снова оказался ему не по зубам невинный ребёнок. То ли Гарри, то ли его мама - балованная девочка, преображённая материнством...

Был своего рода Нюрнберг, кое-кто из приспешников Тёмного Лорда был казнён, многие заключены в тюрьму. Немало было и таких, кто сумел доказать свою невиновность и вернуться к спокойной жизни. Один из таких - аудитор дьявола, Люциус Мальфуа. К этому времени муж богатой красотки со связями и отец годовалого мальчика. Но в смерть злого чародея мало кто верил. И по-прежнему его именовали шёпотом: "Сами-Знаете-Кто"... АКСО уже не воспряла. Слишком прогнили к этому времени верхушки компартий...

Глава 8. Идолы и идеалы

- Дроздов, выйди из класса! - сказала учительница посреди всеобщего хохота.

Цыганистый Мишка пошёл к дверям, ворча под нос:

- Какой может быть Дроздов в мирное время?

За такие штуки его не хотели принимать в комсомол.

Пока не вступился командир комсомольского оперотряда:

- Столько задержаний, а до сих пор не комсомолец! Ну помолчи ты хоть месяц про Горбачёва!

* * *

Сероглазая стрекозка с пятью сердцами ещё не ходила в школу. Но с шиком именовала себя: "Ульяна Китова-Криницкая". "Пятнистого" она тоже терпеть не могла. Старшие его слушали, а она сидела одна в пустой комнате. Помогая бабушке, распускала свитер. Наматывала на клубок жёлтую нить, бесконечную, как бред генсека...

Несколько лет назад Уля вместе со старшими смотрела по телевизору похороны Брежнева. И, если верить семейной хронике, сказала:

- Пусть он вылезет! Он плачет, не хочет хорониться!

...Гарри Паттера к телевизору не подпускали. Может и к лучшему. Во-первых, он и так был, в отца, очкарик. А во-вторых, его двоюродный братец смотрел всё подряд, и другого такого тупого мальчишки не было во всей Англии.

В доме тётки Гарри был чем-то вроде прислуги за всё. Ничего не зная о своей семье, кроме того, что "твои родители, хулиганы и бездельники, должны были рано или поздно влететь в автокатастрофу", он мог только мечтать, чтобы добрые люди нашли его и забрали в другую жизнь. А яркие глаза его матери следили за ним с небес.

- Ты не переживай, - говорили ей Нина с Наташей. - Он у тебя молодчина. Ему не вбили в сознание "молись и трудись". Он всегда за себя постоит. И поймать его трудно, и за словом он в карман не полезет. И волшебными способностями скоро научится управлять!

Лицо Лили на секунду светлело:

- Сами делаем!

...И если Гаррины глаза метали молнии, когда оскорбляли его семью, то Мишка Дроздов мог дать в глаз однокласснику со словами:

- Не тронь Сталина, гнида!

* * *

Пика Злая прыгнул в окошко от своей жены. Она была хоть и генеральская дочка с перспективами, но в больших дозах её не мог выносить даже чёрт.

Под окном Пику подхватила Оладья, давно ждавшая этой минуты. Засунула вверх ногами в карман и уволокла домой.

Это, конечно, не Рэмзи, но лучше, чем ничего...

Часть вторая. Кровавый закат

Глава 9. Война в собственной стране

- Вечером улетаем! - с нескрываемой досадой бросил он, скидывая бронежилет, стараясь не глядеть в глаза солдатам. - К девятнадцати ноль-ноль быть в готовности!

- То есть как улетаем? - ошеломлённо переспросил Лемешко, сержант из "дембелей". - А кто же на замену к нам?

- В том-то и дело, что никого! - тем же раздражённым тоном отозвался капитан. - Выводят нас отсюда с концами!

- Как же так, товарищ капитан?.. - непонимающе уставился на командира Дроздов. - Ведь опять резня будет!..

- Будет! - согласился ротный. - Им, перестройщикам этим в Кремле, видно, того и нужно! Они ещё комиссию опять создали, судить нас будут, как прошлый год за Тбилиси! Ладно, х... с ними! - махнул он рукой. - Начинайте собираться.

Вот уже две недели Дроздов со своей ротой находился в стреляющем январском Баку. Девяностый год, последний десяток двадцатого столетия, начался с очередной кровавой бойни на Кавказе. Это была не первая командировка Дроздова. Только надев солдатскую форму и попав после принятия Присяги в разведроту, вскоре он улетел в Абхазию. Там и был контужен взрывом самодельной гранаты, брошенной в солдат подростком лет четырнадцати. А двумя днями раньше на мине подорвались двое солдат из их роты. Ещё за неделю до этого в бою у села Члоу под Очамчирами погибли старший лейтенант и курсант из Ленинграда.

Накануне призыва в армию Дроздов переживал, что за несколько месяцев до дня, указанного в его военкоматовской повестке, советские войска покинули Афганистан, куда он так стремился. Тогда, собираясь уходить из дому на два года, Дроздов не знал, что ему ещё предстоит хлебнуть кровавого пойла войны, только не за границей, а в родной стране...

...Разведчики уже заканчивали паковать ящики, когда с улицы вернулась дозорная группа, прочёсывавшая квартал.

- Командир! - крикнул с порога старшина роты Соловьяненко. - Там в соседнем подвале кто-то есть!

- Лемешко, бери Дроздова и восемь человек с третьего отделения - и за мной! - скомандовал капитан, подхватывая висевший на спинке стула "Калашников".

Страхуя друг друга, привычными "двойками" разведчики пересекли утопавший в сумраке двор. Шедший впереди ротный ногой распахнул дверь подъезда.

- Иван! - бросил он Соловьяненко. - Давай со своими под окна. По моей команде чесани по стёклам для острастки! Остальные - за мной!

Бойцы, увлекаемые капитаном, сбежали по лестнице, ведущей в подвал. У железной двери некогда оборудованного бомбоубежища ротный остановился и несколько раз саданул в дверь железным прикладом автомата.

- Открывай! - сложив ладони рупором, рявкнул он.

За дверью на мгновение возник лёгкий шорох, и вновь наступила мёртвая тишина.

- Открывай! - повторил капитан, лягнув дверь каблуком кованого ботинка. - Я шутить не намерен.

За дверью не отвечали.

Подождав ещё с полминуты, ротный обернулся назад и пронзительно свистнул.

Тотчас же на улице загрохотали автоматы старшины и находившихся там четверых спецназовцев. Послышался звон осыпавшихся стёкол.

- Повторяю последний раз, - обращаясь к затаившимся в подвале неизвестным, отчеканил капитан. - Открывай и вылазь по одному! Иначе забросаем на х... гранатами!

За дверью зашаркали неуверенные шаги. Заскрежетал отпираемый засов.

- Живей, ... твою мать! - подхлестнул ротный.

Дверь приоткрылась.

Притаившийся слева от ротного Лемешко что есть силы рванул её на себя.

В образовавшуюся брешь тут же хлынули разведчики. В полумраке Дроздов успел заметить, как вбежавший вслед за ротным Дубиняк налетел на кого-то, сшибая на пол, наваливаясь сверху, уперев в поверженного ствол автомата.

Один за другим разведчики врывались в подвал, наполняя его синий полумрак топотом сапог, хрипом и клёкотом, сдавленными ругательствами.

- Всем на пол, ё...й в рот! - гаркнул на бегу ротный, выпуская вдаль грохочущую очередь. Тут же следом ударили автоматы остальных бойцов, высекая из бетона зелёные искры. Над головами в конец подвала бешено пронеслась алая ягода трассера [Пуля, снабжённая специальным составом, который воспламеняется при выстреле и, сгорая, даёт при полёте пули светящийся след. Используется для корректировки стрельбы.].

Выстрелы и топот постепенно стихали. Один за другим вспыхивали фонари, высвечивая лежащие на полу детские фигурки. Слева, прижимая к себе двухмесячного кроху, приникла к полу растрёпанная черноволосая женщина. От дверей матерящийся Дубиняк выволакивал немолодого лысоватого мужчину с разбитым в кровь лицом.

- Кто такие? - уже более спокойным тоном спросил ротный, подходя к женщине с ребёнком.

- Мы с этого дома... - срывающимся от испуга голосом отозвалась та.

- А х... ли здесь делаете? - поинтересовался капитан, разглядывая сбившихся в кучу детишек. Самой старшей из них было от силы лет десять.

- Прячемся. Нас ведь резали здесь! - заговорила женщина. - Симонянов с шестого этажа поубивали, Громовых с девятой квартиры...

- Документы есть? - перебил её подошедший взводный Тарасов.

- Да, да... - женщина спешно полезла куда-то под кучу тряпья и извлекла оттуда две помятые книжечки с гербами посередине. Ротный внимательно пролистал их.

- Аветисян... Армяне, значит... Так какого же х... вы не уехали, когда мы вас эвакуировали?

- Боялись. Вон, Витюшкина мать, - армянка кивнула на единственного русоволосого мальчика лет шести, - пошла узнать в милицию местную и не вернулась.

На минуту в подвале стало тихо. Жёлтые пятна фонарей высвечивали из темноты испуганные детские лица - восемь чернявых и одно светлое, голубоглазое. В наступившей тишине одиноко всхлипывала малютка на руках у матери, готовая вот-вот зайтись в безудержном плаче.

- Ладно, собирайтесь! - после долгого молчания приказал ротный. - И живее давайте! А ты сопли подбери - и вперёд! - прикрикнул он на главу семейства, вытиравшего с разбитых губ сочащуюся кровь.

- Куда? - севшим голосом спросила мать.

- С нами пойдёте, - устало бросил ротный. - Живей собирай свой выводок!

Они вернулись в разгромленный боевиками детский сад, где обосновалась прилетевшая в Баку рота спецназа.

Ротный оглядел упакованные ящики с провизией, сосредоточенно пнул один из них.

- Соловьяненко, - обратился он к прапорщику, - достань хлеба буханок пять да консервов. А вы, - приказал он двум солдатам, сидевшим на ящиках с оружием, - помогите на стол накрыть!

- Ну что, - пару минут спустя, оглядев разложенные на столе кушанья из скудного солдатского пайка, произнёс капитан. - Давай сюда своих, - обернулся он к лысому главе семейства. - И побыстрей пусть лопают, в темпе вальса!

Привалившись к косяку, Дроздов наблюдал, как дети, облепив стол, набрасываются на еду. Жадно давясь, запихивают в рот ломти серого солдатского хлеба, хватают выскальзывающие куски тушёнки, черпают ложками липкую сгущёнку.

За окном близко, раскатисто ударила автоматная очередь. К ней присоединились хлопки пистолетных выстрелов. Заработал тяжёлый крупнокалиберный пулемёт. В какофонию стали вплетаться всё новые и новые звуки. Очевидно, дозорная группа стоявших по соседству десантников напоролась на засаду боевиков и теперь, отстреливаясь, пробивалась к своим.

Вскоре всё стихло. Лишь несколько раз рявкнул башенный пулемёт БТРа, подоспевшего на помощь попавшим в беду бойцам. В ответ, удаляясь, огрызнулся автомат - боевики спешно ретировались, растворяясь в тёмных кварталах вечернего Баку.

"О моя земля, о моя малая Родина! - рвалось в этот час из сердца Рэмзи. - Моя великая страна!"

То же переживал Берзинь, даже из жаркой, туристской Испании видя фашистский реванш в своей родной Латвии.

* * *

В разведроту Дроздов напросился сам. Прошёл жёсткий отбор, где вначале его и ещё одиннадцать претендентов погоняли до седьмого пота, а после испытали в спарринге. Лупили нешуточно, но каждый раз он снова вставал и бросался в бой. В конце концов их осталось трое, которых и отобрали в разведчики. Потом была Абхазия, а ещё спустя пару месяцев - сдача на право ношения берета.

Их было пятнадцать. В начале - штурмовая полоса, одолевать которую пришлось в пудовых бронежилетах и в пуленепробиваемых тяжеленных шлемах. На всё - про всё сорок секунд. Не уложившиеся снимались с дистанции.

После был марш-бросок, бег по пересечённой местности в десяток километров. Бронежилеты давили спины, языки - плечи. Пробежав километра три в гору, бойцы двинулись через болото, утопая по пояс в тёмно-зелёной жиже. Выбравшись, рванулись вновь, навёрстывая упущенные секунды. По дороге их обстреливали взрывпакетами, заставляли ползти с полкилометра по-пластунски, дважды преодолевать вброд реку. В положенное время уложились лишь восьмеро.

А потом - рукопашный бой, двадцать минут самой настоящей драки без правил. Четыре раунда по три минуты. Четыре матёрых инструктора-костолома, метеливших экзаменуемых с жестокостью Ирода, избивавшего младенцев. Дроздов не помнил, сколько раз падал навзничь после очередного удара кованым сапогом в живот и "добавкой" коленом в лицо или кулаком по затылку. И, на одной лишь упрямой воле, вставал и вновь плыл навстречу очередной порции ударов. Стиснув зубы, вскидывал непослушные руки, целясь противнику в голову. Выбрасывал вперёд бесчувственную ногу, пытаясь достать того по печени. Но инструктор, словно заколдованный, уходил от ударов и через долю секунды обрушивал на Дроздова новый их шквал.

И всё-таки он выдержал. В числе четверых, сдавших экзамен, ему был вручён заветный берет.

А сразу после Дроздов на две недели загремел в санчасть с многочисленными ушибами и вывихами.

Месяц, оставшийся до Нового года, пролетел незаметно. А вскоре после него роту подняли по тревоге и, погрузив в транспортный самолёт, отправили в Баку.

Это было похоже на кошмар, какие снятся во время тяжёлой болезни в горячечном бреду. На улицах - ревущие толпы, в гуще которых прячутся вооружённые боевики, время от времени стреляя в оцепившие площадь войска. Мёртвый белобрысый солдатик из дивизии Дзержинского, лежащий на мёрзлом асфальте, чёрная, пробитая пулей дыра на месте его правого глаза. Выстрелы из подворотен. Окровавленный труп беременной женщины, с рассечённой гортанью, на которой запеклась липкая сукровь. Её распоротый живот, откуда вывалилось посиневшее человекоподобное существо с несоразмерно большой головой и полузакрытыми, словно затянутыми белой плёнкой глазами. И, в который раз, Дроздова поразило то, что здесь, как и в других местах, где вспыхивала бойня, в первую очередь убивали русских. Так было под Сухуми, когда в русскую школу ворвалась одуревшая от анаши толпа выродков. Надругались над старшеклассницами, всадили нескольким парням ножи под сердце. В безудержном зверином угаре затоптали насмерть мальчугана-первоклашку. Изнасиловали подвернувшуюся девчонку-пятиклассницу и забили в промежность металлический штырь. Подобное повторилось и сейчас в Баку. Заняв брошенный и разграбленный детский садик, разведчики наткнулись на уже изъеденный червями трупик малышки лет шести, с белыми, словно пух одуванчика, волосами.

Прилетевшие в город войска сумели отчасти перекрыть кислород боевикам. Десантники, спецназ - "краповые береты" и разведка, натасканные силой ломать силу, заставили нелюдей забиться в норы и щели. Но тут на выручку бандитам пришли их покровители из Москвы. Картавые перестройщики, в основном "самой обиженной и угнетённой национальности"...

* * *

Гул моторов за окнами заставил Дроздова очнуться от невесёлых размышлений.

- Грузимся! - приказал вернувшийся с улицы Соловьяненко. - И этих тоже, - прапорщик кивнул на семейство Аветисянов. - С собой увозим.

На улице стояли, рыча моторами, два крытых "Урала" из комендатуры района.

Возле них ротный о чём-то горячо спорил с усатым прапорщиком, старшим головной машины.

- ... вашу мать, долбо...ы! - долетели до Дроздова слова капитана. - Какого х... ни одной "коробочки" [Бронетранспортёра.] не выделили! На ночь глядя через весь город в аэропорт е...шить - подстерегут и расх...чат машины к ... матери!

- Я говорил коменданту, - оправдывался прапорщик сиплым, простуженным голосом. - А он говорит: не надо "коробочек", так доскочите, в городе уже тихо почти!

- Тихо?! У...ще твой комендант! - выругался капитан. - Вот б...ство! Ладно, х... с ним! Загружайтесь, х... ли встали?! - напустился он на стоявших вокруг солдат. - И эту птицефабрику в кузов закидывайте! - он указал на сбившихся в кучу детишек.

- Шевелись, лысый, не щёлкай е...лом! - прикрикнул в свою очередь на отца семейства Дроздов. - Веди своих ко второй машине!

Дети, испуганно озираясь, засеменили к крайнему грузовику. Солдаты, сноровисто покидав в кузов ящики с военным имуществом, подсаживали в кузов ребятишек, размещали в центре на вещмешках.

Напротив Дроздова оказалась девчушка лет восьми-девяти, в куцей шубейке, с тонкими, похожими на мышиные хвостики косичками. Широко раскрытыми глазами она разглядывала набившихся в кузов, похожих на роботов разведчиков в бронежилетах и "сферах" ["Сфера" - пуленепробиваемый шлем из титановых пластин.] на головах. Бойцы звякали автоматами со спаренными "по-афгански" изолентой рожками, смачно матерились, рассаживаясь на откидных бортовых лавках.

- Как звать-то тебя? - устало спросил девочку Дроздов.

- Сона... - едва слышно вымолвила та.

- Сона? Ну и имена у вас! - хмыкнул Дроздов. - Вот что, Сонка-масонка, сядь-ка ты пониже, а то, не дай Бог, стрельнут и зацепят тебя! Да не бойся! - заметив испуг в антрацитовых глазах девочки, он слегка потрепал её по голове своей грязной исцарапанной пятернёй. - Вот привезём вас в аэропорт - и улетите отсюда куда-нибудь, туда, где не стреляют!

- Эй, повторяю для тех, кто в танке!.. - гаркнул между тем снизу ротный. - Варежку не разевать, глядеть в оба, чуть что - е...шьте изо всех стволов! - ротный помог водителю закрыть задний борт. - И ораву эту из подземелья в случае чего прикройте, - бросил он напоследок, забираясь в кабину.

Глухо взревел мотор. "Урал", резко сорвавшись с места, рванул в непроглядную темень улиц. В брезентовое нутро кузова ворвался ледяной, пропитанный сыростью ветер, смешиваясь с кислыми запахами металла, кирзовых сапог, несвежего солдатского белья.

Машина судорожно дёргалась, набирая скорость, резко притормаживая на поворотах, отчего сидевшие в кузове то и дело стукались "сферами", издавая глухое звяканье. Разведчики извлекали штык-ножи, аккуратно вспарывали брезент, просовывая туда дула автоматов.

У заднего борта, установив на ящике сошки ручного пулемёта, расположился грузный ефрейтор Колотило.

Русоголовый мальчик по имени Витюшка, опираясь на плечо старшей Сониной сестрёнки, вытянул шею, тараща глазёнки на уносящиеся назад, в серую мглу, тёмные очертания домов. Лысый Аветисян, привстав с пола, вновь и вновь оглядывал своё семейство, словно в который раз пересчитывая.

- Ты, чудак на букву "эм", сядь на место, х...ло! - цыкнул на него Лемешко.

Машина, не снижая скорости, заложила очередной крутой вираж. Солдаты с грохотом посыпались с лавок, оглашая кузов хриплыми ругательствами. В тот же миг откуда-то справа застучала автоматная очередь. Пули, прошив брезент, вонзились в деревянный каркас кузова. Дроздов, одолевая мгновенный ужас, бросился на Сону, прижимая её своим тяжёлым бронежилетом к полу. В борт машины, в то место, где он только что сидел, косо ударили раскалённые кусочки свинца, брызнув в стороны белёсыми щепками.

- Х... ли спите?! - рявкнул из кабины ротный.

Тут же, словно очнувшись, заговорили автоматы бойцов. Загрохотал пулемёт Колотило, посылая вдаль светящиеся свинцовые трассы.

- Ё...й в рот! - выругался кто-то из бойцов.

Обернувшись, Дроздов увидел Аветисяна, лежавшего на ящиках. Из пробитого горла бил чёрный фонтанчик крови. Лысый хрипел, корчась, словно насаженный на невидимый шампур.

- Командир, у нас "трёхсотый"!.. Отец ихний!.. - перекрывая шум мотора, проорал взводный Тарасов в сторону кабины.

- Долбо...ы! - рявкнул в ответ ротный.

Вновь из темноты впереди захлопали выстрелы.

В ответ разведчики, снова просунувшие сквозь надрезы на брезенте дула автоматов, огрызнулись длинными злыми очередями, окружая мчавшиеся машины грохотом, вспышками, вихрем пуль.

- Уйди, не мешай!.. - отпихивал рвущуюся к мужу супругу санинструктор Синицкий, склонившийся над раненым. - Да уберите же её кто-нибудь!

Надсадно взревев мотором, грузовик прибавил газу, и вырывавшуюся из цепких солдатских рук армянку отшвырнуло назад.

"Уралы" остановились лишь у ворот аэропорта. Дождавшись, пока дежурившие на КПП военные откроют их, медленно покатили в ту сторону, где на "взлётке" угадывались тёмные очертания громоздких ИЛов.

Подкатив к зданию аэровокзала, возле которого суетились улетающие солдаты, ютились, сбившись кучками, беженцы, грузовики остановились. Выпрыгнувшие разведчики осторожно выгрузили из кузова раненого главу семейства.

Тут же в сопровождении ротного подошёл усталый военврач в замызганном полевом бушлате. За ним поспевали двое солдат с носилками.

- Что у вас? - он склонился над Аветисяном, внимательно осмотрел, пощупал пульс. Разогнулся, обернув в сторону ротного серое, с двухдневной щетиной лицо, на котором блестели красные от бессонницы глаза: - Готов ваш пассажир. Всё...

- Как всё? - переспросил ротный, ошеломлённо глядя на неподвижное тело лысого.

- Рана смертельная. Минут пять как Богу душу отдал! - пояснил медик, закуривая сигарету.

- Е...ть вас в пень! - обернулся ротный к бойцам. - По-русски же говорил: прикройте их!.. Х... ли вы там е...лом торговали! А вы тоже, куда смотрели, командиры х...вы! - бросил он стоявшему подле него Тарасову.

Лейтенант промолчал в ответ, глядя, как пробившаяся к телу мужа мать семейства отчаянно заголосила, оглашая площадку перед аэровокзалом истошными завываниями, в которых сквозило обречённое отчаяние, ожидание нового близкого горя.

- Товарищ капитан!.. - в кузове "Урала" показался Луценко, длинный мосластый солдат из "дембелей". - Ещё один, товарищ капитан...

Все, как по команде, ринулись к машине. В полумраке, озарённом редкими фонарями, Дроздов разглядел маленькое детское тельце на руках у Луценко. Протиснувшись к кузову, принял остывающий трупик ребёнка на руки. Увидел русую головку мальчика, крохотную дырочку от пули над левой бровью. "Витюшка..." - возникло в памяти, как гаснущий огонёк, имя мальчугана.

- Недоноски!.. Аборты шестимесячные!.. - вновь взорвался ротный. - Х... ли вы пацана прое...ли, уроды!.. - он с силой двинул локтем по бронежилету на груди ближайшего разведчика и, подскочив к Тарасову, начал что-то зло говорить, вставляя через слово витиеватые матерные тирады.

Солдаты, обступив Дроздова, молча смотрели на мёртвое тело ребёнка, сражённого шальной пулей, на его неестественно запрокинутую голову, из которой капало что-то чёрное, оставляя на асфальте неровные кляксы.

- И ведь опять: русского убили, а не кого-нибудь из этих!.. - зло выдавил из себя Серёга Ефремов, поправляя сползшую на глаза "сферу", бросив взгляд на облепивших рыдающую мать детей Аветисянов, словно те были виноваты в гибели Витюшки. В его взгляде не было ненависти, а лишь усталая безнадёжная злость и отчаяние.

- Что встали?! Давай, шевелись! - донёсся сквозь порывы ветра голос ротного.

Разведчики подхватывали ящики, вещмешки, устремлялись внутрь аэровокзала. Двое солдат оттаскивали от бездыханного тела мужа бьющуюся в истерике вдову, волокли её вместе со всеми. Прикрикивая, подгоняли ребятишек, которые то и дело оглядывались на медиков, уносивших куда-то на носилках тела отца и Витюшки...

* * *

В здании аэровокзала к ротному подошёл старшина. Прапорщик был без "сферы", в расстёгнутом с боков бронежилете. Укороченный автомат десантного образца болтался на плече стволом вниз.

- Короче, наш борт через час сорок, - сообщил он ротному. - За полчаса надо загрузиться.

- Добре. А насчёт армяшек этих узнавал? - поинтересовался капитан.

- Узнавал, - лицо прапорщика, и без того мрачное, стало ещё угрюмее. - Через пятьдесят минут отсюда борт гражданский улетает на Ростов. Пустой почти. А здесь ещё, - Соловьяненко кивнул на забитое до отказа людьми здание аэровокзала, - русских с полсотни наберётся. Да вот начальник всей этой богадельни наотрез их отправлять отказывается. Я уж и с пилотами говорил, они сказали - возьмут без базара, а этот п...юк чернож...й ни в какую!

- Ни в какую, говоришь... - процедил ротный. - Ладно, Иван, п...дуй к нашим, а я к этому х... маминому наведаюсь. Дрозд!.. Малой!.. - крикнул он. - Давай за мной живее!..

Войдя в приёмную начальника аэропорта, капитан, примерившись, распахнул обитую дорогой кожей дверь ударом ноги. Пятная грязными ботинками пушистый ковёр на полу, прошёл вдоль длинного заседательского стола, за которым сидел усатый азербайджанец в форме гражданской авиации. Зашедший следом Малашкин запер дверь.

- Значит, так, уважаемый, - не поздоровавшись, начал капитан, без приглашения усаживаясь на стул сбоку от начальника аэропорта. - Я по поводу тех русских и десятерых армян, что мы привезли с собой. Они должны улететь сейчас, рейсом на Ростов.

- Опять... Я ведь уже объяснял вашему прапорщику, - начальник вытер платком вспотевший лоб и жирную шею. - Не имею права я. Они должны быть зарегистрированы местной комиссией по беженцам и иметь на руках соответствующие документы.

- Да ведь поубивают их всех, если они здесь останутся! - не выдержал Дроздов. - А если бы это ваши дети...

- Отставить, Дроздов, - оборвал его капитан. - Я пока здесь говорю.

- Какие же вы, военные, непонятливые! - азербайджанец посмотрел на офицера с высокомерным раздражением. - Сказано ведь - не имею я такого права!

- Что ж, - ротный привстал, будто собираясь уходить. - Значит, говоришь, права не имеешь...

Он вдруг резко отшвырнул стол в сторону, и в следующий миг армейский ботинок капитана вонзился в рыхлый живот начальника аэропорта.

Азербайджанец издал глухой клёкот и, выпучив глаза, начал медленно складываться пополам, будто пластилиновая игрушка. Не давая ему упасть, ротный ухватил его за пышную шевелюру и с оттяжкой врезал ребром ладони по горлу. Начальник покраснел от натуги, будто собирался выплюнуть язык. Вновь приподняв его за волосы, офицер саданул свою жертву коленом в пах.

- Дрозд!.. - рявкнул он, скосив глаза в сторону солдат. - Х... ли встал, как п... нестроевая?!.. Вариант один!..

Дроздов подскочил к оседающему на пол азербайджанцу. Локтем захватил шею, сдавил. Тот захрипел, теряя сознание. Между тем ротный запустил руку во внутренний карман синего форменного кителя начальника аэропорта, вытащил бумажник. Пошарив там, извлёк паспорт, швырнул остальное на подоконник. Жестом приказал Дроздову опустить пленника на стул. Начальник грузно завалился, уронив на грудь чернявую голову.

Ротный оглядел поверженного противника, как мастер любуется только что сотворённым изделием. Взял с соседнего стола графин с водой и, будто нанося завершающий штрих, щедро плеснул начальнику в лицо.

- Подъём, гиждулах [Нецензурное азербайджанское ругательство, обозначающее крайнюю степень идиотизма.] х...в, - окликнул он азербайджанца и съязвил, не удержавшись: - С лёгким паром, уважаемый! Баня кончилась, теперь будет пиво! Ахзу секим [Нецензурное азербайджанское ругательство, обозначающее половой акт в неестественной форме.] тебя будем! - пояснил он. - Всей ротой, причём!

Начальник ошалело тряс головой, приходя в себя. На его мокром, в каплях воды лице застыли ужас и боль. Глазами, полными слёз, он смотрел на своих мучителей, готовый к дальнейшим истязаниям и пыткам.

- Так вот, сука чернож..., - продолжал ротный, буравя азербайджанца прищуренными, как у китайца, глазами. - Ты сейчас позвонишь и дашь команду, чтобы их всех взяли на борт. Список тебе через десять минут принесут. Теперь второе: будешь дальше выё...ться, - капитан достал из кармана паспорт начальника аэропорта, пролистал, задерживаясь на отдельных страницах, - семье твоей п...ц. Ты ведь троих с б... своей настругал? Так вот, есть тут в соседней роте старлей-армянин, у него здесь мать убили. Так он теперь вас, азеров, по ночам мочит. Я ему адресок твой дам. Благо он сейчас в город со своими возвращается, и пусть сидит на стрёме. Если что, я ему по рации брякну, он живо твоим байстрюкам головы с ушами поотрезает и мне привезёт. А что, - ухмыльнулся капитан, - жене с тёщей кошельков из них сошью!

Азербайджанец сидел бледный, похожий на смерть. По мясистому, с синеватой щетиной лицу медленно ползли слёзы. Прежняя властная осанка исчезла. Какая-то неведомая тяжесть пригнула его к земле, готовая в любую секунду совсем расплющить безвольное тело. Так выглядит забитый камнями бездомный барбос, которому сломали хребет, и теперь он лежит на земле, смирившийся с близкой неминуемой смертью.

Дроздов смотрел на начальника аэропорта и не испытывал к нему ни жалости, ни сострадания. Их блокировала собственная память, в которой ещё были свежи неродившийся малыш, запутавшийся в синем жгуте пуповины, уходившей в распоротое чрево убитой матери. Разлагающийся труп девчушки в разгромленной спальне детского садика. Лысый Аветисян, пускающий алые пузыри крови. Мёртвый Витюшка с простреленной навылет головой, чья кровь ещё не подсохла на его, Дроздова, бушлате. Этот пышноусый азербайджанец был заодно с теми, кто мучил и убивал женщину, Аветисяна, Витюшку. Нелюди, соплеменники усатого, наведывались к нему по вечерам, принося из разграбленных жилищ золотые украшения, детские игрушки, совали хрустящую пачку денег вместе с бутылкой пятизвёздочного коньяка. И он брал, улыбался им в ответ, прощаясь, согласно местному ритуалу, касался щекой щёк боевиков. А после шёл домой, вешал на шею жене золотую цепочку, снятую с убитой русской женщины. Дарил младшему сынишке пушистого плюшевого медвежонка, с которым ещё вчера играл светловолосый малыш, чьё закостенелое мёртвое тельце лежало где-то в недрах города...

И вот теперь, следуя воле человекоподобных тварей, этот усатый лишает шанса покинуть Баку семью Аветисянов и ещё десяток русских семей. Чтобы потом, когда войска загрузятся в громоздкие транспортные ИЛы и разлетятся по городам и весям огромной страны, в родные дивизии, полки и батальоны, его подельщики нагрянули сюда и хладнокровно вырезали этих горемык. И, может быть, Сона, черноглазая девчушка, ещё час назад робко и с надеждой глядевшая на Дроздова, будет лежать навзничь где-нибудь в канаве, и на её шее, страшно и кроваво, будет зиять широкий разрез от уха до уха.

- Ладно, хватит сломанную целку из себя корячить, - ротный вновь уставился на начальника аэропорта. - Подбери сопли и звони давай! Время пошло! - добавил капитан. - Малашкин!.. - повернулся он к стоявшим за спиной разведчикам. - Кликни старшину, пусть дует сюда с четырьмя бойцами!

Малашкин скрылся за дверью. Азербайджанец, сняв трубку дрожащими руками, начал накручивать диск.

- Предупреждаю, - произнёс ротный с интонациями отпетого уголовника. - Говоришь только по-русски! Одно слово на вашем чучмекском и - автоматом по е...лу!

Дверь распахнулась. В кабинет ввалился взмыленный Соловьяненко с несколькими солдатами.

- Звал, командир? - обратился он к ротному.

- Ага. Остаёшься здесь со своими, чтобы этот х..., - ротный кивнул на начальника аэропорта, - нам не поднаср...! Чуть что не так - ломай ему хребет, гниде! А ты, у...ще черномазое, - обратился он к азербайджанцу, - сиди тихо, не рыпайся! Если кто зайдёт, это, - капитан указал на разведчиков, - типа охрана твоя. Комендант города, скажешь, приказал. Иван, у тебя рация пашет? - вновь обратился он к прапорщику.

- Да, в порядке, - кивнул старшина.

- Оставайся здесь до самого нашего вылета, - приказал ротный. - За десять минут я тебе по рации брякну, и - пулей в самолёт.

- Понял, - кивнул Соловьяненко. - Ты только место мне в самолёте занять не забудь!

- Не учи кота е...ться, - устало отпарировал капитан и шагнул к двери. - Малой, Дрозд! Давай на выход!.. Паспорт твой я забираю с собой! - бросил он напоследок начальнику аэропорта. - Подарю его старшему лейтенанту Баграмяну. Если что - навестит твоё семейство.

Едва переступив порог, Дроздов услышал, как за спиной заскрежетал замок, запираемый расторопным Соловьяненко.

В приёмной толпились чернявые мужики в лётной форме.

- Начальник занят до нуля часов! - зычно объявил ротный, обращаясь к сотрудникам аэропорта. - Особое распоряжение коменданта Баку! Расходитесь давайте!

...В здании аэровокзала навстречу ротному поспешил Тарасов.

- Ну что, решили что-нибудь? - с надеждой в голосе спросил лейтенант.

- Решили, - усмехнулся ротный. - Начальник тутошний, азер ё...й, деловой, как Горбачёв. Ничего, я ему разъяснил политику партии, враз сговорчивым стал! "Четвёртый", - капитан извлёк из наружного кармана портативную рацию, десяток которых разведчики конфисковали у боевиков. - Как обстановка?

- Порядок, "Первый", - раздался из динамика голос Соловьяненко.

- Как друг наш? - ухмыльнувшись, поинтересовался ротный, очевидно имея в виду начальника аэропорта. - Штаны просушил?

- Сушит, - отозвался прапорщик, и на миг рация донесла раскатистый хохот оставшихся со старшиной бойцов.

- Понял, конец связи, - капитан опустил тангету.

Рядом с группой разведчиков Дроздов увидел угнездившихся на полу Аветисянов. Мать, прикрыв грудь тряпицей, кормила младшего. Слева, прижимая к себе пацанёнка лет пяти, притулилась Сона. Девочка беззвучно всхлипывала, вздрагивая худенькими плечами.

- Эй, Сона, угомонись, - Дроздов присел перед ней на корточки. - Не время сейчас реветь. Отца не вернёшь, а вам всем выжить надо. Радуйся, что остальных не убило, а ведь могло. Я вот тоже радуюсь, что живой отсюда улетаю. Каждый день со смертью тягались, кто кого перехитрит. Каждый час у неё отвоёвывали и отвоевали. Идёшь, бывало, в дозор, а сам думаешь: сейчас долбанут из-за угла из обреза или автомата - и всё, нет больше Мишки Дроздова. И полечу я в родную Москву в цинковом ящике. А когда возвращался и на койку падал в садике по соседству с вами, вздыхал облегчённо: пронесло, живой...

Он говорил эти странные, похожие на исповедь слова, столь непривычные среди каждодневного яростного мата. Они были похожи на тихие мелодичные звуки рояля посреди грохочущих ритмов тяжёлого рока и предназначались несмышлёной девчушке, чьё сознание ещё не было готово воспринять услышанное. Но ему нужно было выговориться кому-то, кто был непричастен к их армейской каждодневной жизни, среди горя, смерти, выстрелов из-за угла. Кто не крался вместе с ним, Дроздовым, прижимаясь к холодным фасадам зданий, не падал на грязный снег, когда из темноты звучал выстрел, не посылал в ответ злую грохочущую очередь. Он говорил об этом маленькой армянской девочке, словно хотел, чтобы её цепкая детская память зафиксировала то, что переживал он, Дроздов, воюя в собственной стране. Его мысли, чувства, сомнения. И если его вдруг убьют в очередной командировке, то через много лет она, уже ставшая взрослой, вдруг вспомнит того позабытого русского солдата, с серым от въевшейся пыли лицом и воспалёнными усталыми глазами, напоминавшего большую печальную черепаху - из-за надетого поверх замызганного бушлата панциря бронежилета и "сферы" на стриженой голове. Вновь из далёкого детства Сона услышит его хриплый простуженный голос, его странные слова, ставшие понятными ей лишь сейчас, через много лет. И будет единственной, хранящей знание о нём, Дроздове, о том, что переживал он незадолго до смерти.

- Так что радуйся, Сона, - продолжал он, кладя свою тяжёлую ладонь на плечо девочки. - Пока живёшь, радоваться надо. У тебя всё позади, а мне ещё год с лишним воевать. Может, и меня убьют, хоть и жить до зарезу охота. А тебе-то тем более раскисать нельзя, ты же старшая здесь почти. Не плакать - их, - он кивнул на притулившихся тут же малышей, - утешать надо. Такова доля твоя. Моя вот - вас от разной нечисти спасать, под пули лезть, а твоя - за главную в семье оставаться.

Он замолчал, пошарил в кармане, под острой гранью бронежилета надеясь найти платок. Но отыскал лишь огрызок тряпки, которым после выходов на боевые вытирал с автомата хлопья мокрого снега. Взяв Сону за подбородок, смахнул с её лица крохотные капли слезинок.

- Эй, как вас там, - подбежал к сидевшим на полу беженцам запыхавшийся Тарасов. - Живо собирайтесь и дуйте в самолёт. За ним пойдёшь, - указал он опухшей от слёз матери на приземистого мужика с веснушчатой рязанской физиономией, в лётной форме, нервно переминавшегося с ноги на ногу. - Да шевелись ты! - прикрикнул он на женщину, бестолково озиравшуюся по сторонам невидящими, безучастными глазами. - Остальные вон уже грузятся!

В дальний конец зала, где был выход на взлётную полосу, устремились группы людей, волоча за собой детишек, таща в руках и на закорках нехитрый скарб. Дроздов смотрел на их мелькавшие лица с родными славянскими чертами, ловил слухом их русскую, без гортанного акцента речь.

Следом за ними, увлекаемое конопатым поводырём-авиатором, спешило семейство Аветисянов. Шедшая вслед за матерью Сона несколько раз обернулась, встретившись глазами с Дроздовым. Он хотел было махнуть ей в ответ, но не смог.

Только провожал девочку долгим взглядом, отпуская её в другой мир, где не было войны.

Самолёт с рёвом оторвался от "взлётки", рванулся вдаль, унося беженцев на далёкую донскую землю.

Дроздов молча смотрел ему вслед, пока хвостовые огни крылатой машины не растаяли в морозной вечерней мгле.

* * *

- Дрозд!.. Х... ли здесь торчишь? - выскочивший на крыльцо аэровокзала сержант Рахматуллин раздражённо зыркнул узкими татарскими глазами. - Там уже наш борт объявили! Давай, на х..., на погрузку, не тормози!

Дроздов очнулся, опрометью бросился в зал. Растолкав суетившуюся разношерстную толпу, подхватил, взваливая на спину, увесистый десантный ранец. Вместе с Дубиняком, Чуленко и Сазоновым ухватился за громоздкий тёмно-зелёный ящик и, грохая сапогами, поволок его в сторону "взлётки", где, распахнув своё бездонное чрево, замер тучный "транспортник" с раскинутыми могучими руками-крыльями.

В объёмистое нутро "Илюши - семьдесят шестого" кучно, плотно утрамбовывался народ. Пятнистые зелёные бушлаты ВВ-шных разведчиков и угнездившихся по соседству десантников мешались с грязно-жёлтыми "песчанками" ["Песчанка" - полевой бушлат песчаного цвета.] мотострелков и связистов. Солдаты плюхались на пол, приваливаясь к вещмешкам и жёстким армейским ящикам. На откидных бортовых сидениях тесно, плечо к плечу, рассаживались офицеры. Напротив Дроздова примостились ротный и Тарасов. Чуть впереди маячило востроносое лицо замполита Гвоздева.

Ротный сидел, облокотившись на лежащий на коленях автомат. Его лицо в сером полумраке казалось отрешённым и печальным. Под прикрытыми глазами пролегли тени от бессонных ночей, сожжённых нервов. Он казался намного старше своих неполных тридцати, обычный изведённый бедами и заботами русский мужик. В нём было что-то от немолодого солдата Великой Отечественной, ушедшего на фронт из колхоза или заводского цеха. И теперь этот облачённый в поношенную военную форму работяга устало дремлет в короткой передышке между боями под Брянском или на Курской дуге. Это сравнение вызвало в Дроздове щемящее сострадание к ротному, как к близкому, родному человеку. Ему захотелось вдруг окликнуть командира, ободрить его душевным словом, какими всегда ободрял солдат капитан перед выходом на боевые. Но Дроздов не решился, а лишь молча, благодарно смотрел на ротного.

Капитан был придирчив и строг. Резкий, почти всегда грубоватый, он не скупился на смачную, заковыристую матерщину, способную повергнуть в шок молодых, только что пришедших в роту солдат. Мог в сердцах залепить увесистую затрещину особо нерадивому подчинённому. За малейшую провинность кого-нибудь из разведчиков гонять до посинения всю роту в противогазах через ближнее болото и обратно. А после, нарочито спокойным тоном, в течение получаса читать нудные нотации, и всё это время личный состав должен был находиться в упоре лёжа.

На занятиях по боевой капитан по полторы-две сотни раз поднимал роту в атаку, тщательно выискивая любую неточность в действиях "двоек". Столько же раз за несколько отведённых часов отрабатывал скрытное передвижение в городских кварталах, невидимое для зорких глаз наблюдателей противника. Ухитрялся увидеть самый незначительный просчёт в передвижениях разведгрупп и, обозначив его парой крепких словечек, заставлял повторять манёвр снова и снова.

Казалось, он добивался того, чтобы загнать солдат до потери сознания. И ему это удавалось. Разведчики возвращались в казарму шатаясь, будто пьяные, на подгибающихся, как у новорождённых оленят, ногах. Строились на "взлётке" [Здесь: коридор, проход в расположении роты между расположением взводов - коек, где спят солдаты одного подразделения.] и, едва заслышав команду: "Разойдись!", спешно ковыляли к своим койкам, бессильно валились на них.

Дроздов на ощупь, сквозь чёрные круги перед глазами, добредал до своего казённого ложа и лишь только касался подушки, мгновенно проваливался то ли в забытьё, то ли в глубокий сон.

Но стоило ему прикрыть веки, как воспалённое сознание начинало прокручивать пережитое, словно фрагмент киноплёнки. Он вновь полз, замирал и опять двигался дальше, пытаясь слиться с шершавой кирпичной стеной. Бесшумно скользил в зарослях степной травы. Уже почти достигал цели, когда раздавался хриплый голос ротного: "Дрозд х...в, опять засветился! Марш на исходную!"

Дроздов не понимал подобных ежедневных выходок ротного. Злился на капитана, считая всё это переходящим границы самодурством. Заставлял себя следовать приказам командира и ежедневной муштре лишь неимоверными усилиями воли. Убеждал себя, что подобное нужно и необходимо. Но всё же не мог понять смысла поведения ротного и продолжал временами косо смотреть на него.

Прозрение пришло внезапно, в горном селе, когда их дозорная группа была обнаружена и попала под перекрёстный огонь. Леденящий ужас парализовал разум Дроздова, когда с обеих сторон затрещали автоматы, заухали карабины, а тем временем тело, ведомое забитыми в подсознание навыками, расчётливо метнулось к ближнему валуну. Руки сами вскинули автомат. Глаз механически выцепил в прогале между двумя крайними домами вспышки выстрелов. Палец сам по себе лёг на спуск, ударяя по боевикам двумя короткими очередями. И вновь кто-то неведомый заставил Дроздова бесшумно перекатиться за соседний бугорок. И тут же по камню, за которым он укрывался, с двух сторон хлестнули выстрелы.

Разведчики уходили огрызаясь. Тремя "двойками" скользили вниз по тропе, скрываясь в густых зарослях. Двое залегали по обе стороны "зелёнки", закупоривая точными очередями огневые точки боевиков, а остальные четверо отходили назад. Потом следующая "двойка" прикрывала огнём остальных, а Дроздов с Малашкиным и ещё парой солдат скатывались вниз, в непростреливаемую противником "мёртвую" зону.

И всё это время разум Дроздова был скован ледяным страхом перед близкой, витавшей окрест смертью. Он как бы наблюдал за собой со стороны, существовал отдельно от матёрого разведчика в своём облике, грамотно уходившего из-под огня боевиков. После, когда безумный страх наконец отпустил, Дроздов не мог понять, что произошло. Что заставило его тело действовать согласно неведомой, заложенной в подсознание программе.

И лишь потом, вернувшись в покинутый барак на окраине села, где обитала брошенная на Кавказ разведрота, упав на жёсткие, наспех сколоченные нары, он вдруг осознал, что происшедшее с ним сегодня стало возможным благодаря тем тяжёлым, изматывающим тренировкам. Благодаря ротному, который жёсткой бесконечной муштрой, зуботычиной, яростным матом загонял, подобно гвоздям, в подсознание разведчиков эту спасительную программу.

Подобное повторилось через неделю. Разведгруппа прочёсывала окрестности у подножия горы, когда в темноте на её пути внезапно возникли люди. Бородачи, увешанные автоматами, охотничьими карабинами и обрезами, казалось, двигались прямо на солдат. Боевиков и разведчиков разделяло от силы несколько десятков метров.

И вновь Дроздов, объятый страхом, на какое-то время лишился рассудка. Последней его мыслью было то, что сейчас, быть может, в следующую секунду, полсотни бородатых накроют шквальным огнём пятерых солдат и одного сержанта. А тем временем, повинуясь наработанному рефлексу, мышцы бесшумно бросили тело в ближайший густой кустарник, заставили слиться с землёй, провожая глазами неприятельский отряд. Дроздов пришёл в себя, когда боевики уже скрылись из виду, а схоронившийся рядом сержант Рахматуллин приглушённо бубнил в рацию, передавая на базу направление, куда двигался отряд вооружённых бородачей.

И снова, придя в себя после предательского страха, Дроздов осознал, что остался живым благодаря отточенным до автоматизма навыкам, привитым ему ротным.

...Дроздов смотрел на капитана, на его исхудавшее, с запавшими глазами лицо, изборождённое преждевременными морщинами. На нём, словно на странице неведомой книги, отпечатались недавние мытарства, когда ротный вновь и вновь был вынужден бросать своих бойцов в пекло необъявленных войн. Мучиться тем, как сберечь под пулями вверенных ему солдат, вчерашних школьников. Видеть в их глазах немой вопрос, почему некогда братские республики ныне полыхают кровавым огнём. Зачем их, солдат, оказавшихся здесь по приказу властей, эти власти в который раз предают, выставляя перед народом палачами и карателями.

И вот теперь ротный устало дремлет на борту военного самолёта, утешая себя тем, что в этой командировке удалось избежать потерь среди своих подопечных. Что все они, живые и здоровые, спят сейчас на дюралевом полу "транспортника", и лишь Коняхин, из первого взвода, баюкает перевязанную руку, обожжённую, когда из беснующейся толпы в солдатскую цепь полетела бутылка с зажигательной смесью.

* * *

В хвосте самолёта, приближаясь, загрохотали шаги. Запыхавшийся Соловьяненко, возбуждённый и расхристанный, протискивался к ротному, задорно сверкая в темноте белками глаз. За ним поспевали четверо остававшихся на аэровокзале солдат.

- Порядок, - сообщил прапорщик, впихиваясь между ротным и сидящим слева майором-десантником. - Азер этот х...в как шёлковый себя вёл. Даже коньяку в дорогу дал. Смотри! - он вытащил из-за пазухи две бутылки с золотыми этикетками. - Прилетим до дому и попробуем!

- Ну-ну, - усмехнулся ротный. - Я всегда говорил, что эти чернож...е только силу уважают.

- Слушай, Валера, - вдруг спросил старшина. - Каким ты его Баграмяном стращал? Из софринцев, что ли?

- Да на понт я его взял, - отозвался капитан. - Первую фамилию, что на ум пришла, и ляпнул. Помнишь, маршал был такой?

- Точно. Ну ты молоток! - расхохотался Соловьяненко, сверкнув в темноте блестящими металлическими зубами. - Короче, одним дуплетом двух зайцев зах...чил!

- Чего делали хоть там? - поинтересовался ротный.

- А ничего. "Ящик" смотрели, - ответил прапорщик. - У этого азербона усатого телек японский в кабинете, представляешь? Про нас передавали, мол, долбанные военные давят танками молодые ростки демократии. Сюда, в Баку, очередная комиссия летит, разбираться. И ещё сборище каких-то интеллигентов ср...х показывали, эти оп...долы на площади партбилеты свои жгли.

- Суки! - процедил ротный. - Небось в своё время как клопы в партию ползли, карьеры себе делали, х...плёты вонючие, чуть что - визжали: "Я коммунист!.. Моя партийная совесть!.. Слава КПСС!.." А теперь гадят как крысы, пидорасы ё...ные!

- Вот-вот! - согласился Соловьяненко. - Они ещё других призывали покаяться да по их примеру праздник с сожжением устроить!..

- Х... им в рот! - огрызнулся капитан. - От х... уши им, а не мой партбилет!.. Из принципа не отдам!

- Аналогично! - подтвердил Соловьяненко.

- Товарищ капитан! - вдруг, неожиданно для себя, подал голос Дроздов.

- Что тебе, Дрозд? - устало глянул на него ротный.

- А мне можно заявление в партию подать?.. - запинаясь, точно не выучивший урока школьник, вымолвил Дроздов.

- Можно Машку через ляжку! - привычно отпарировал ротный и уже совсем другим тоном спросил: - Зачем это тебе, Дроздов? Хочешь, чтоб так же об...рали тебя да в рожу харкали?

- Да нет, товарищ капитан, - волнуясь, заговорил Дроздов. - Я тоже хочу принципиально, крысам этим назло!..

- Тоже мне борец за светлое будущее! - усмехнулся ротный, но в усмешке его не было ядовитого сарказма, а лишь усталая безысходность.

- Смотри, Дрозд, а то пожалеешь потом, - добавил Соловьяненко. - Повесят тебя на первом столбе перестройщики твои московские! А если покумекать, - обратился он уже к ротному, - то, может, и стоит нам с тобой рекомендации ему накатать?

- Вернёмся домой - посмотрим! - махнул рукой ротный, вновь насмешливо, но уже с едва уловимым оттенком добродушия посмотрев на Дроздова. - Если опять, как давеча в машине, е...лом щёлкать будет - х... ему по всей морде, а не рекомендация!..

Взревевший мотор ИЛа заглушил слова капитана. Мощно загудели турбины, наполняя тёмное чрево "транспортника" металлической вибрацией. Взяв самую высокую ноту, плавно тронули крылатую машину, и она покатилась по бетону, с каждой секундой убыстряя темп. Остановилась. Вновь покатила, ускоряясь, разрезая исполинской тушей морозный мрак. В очередной раз взвыв моторами, оторвалась от земли, устремляясь в чёрную зимнюю ночь, где в прогалах между туч холодно сияли редкие звёзды.

Дроздов ощутил едва уловимый толчок изнутри, превративший напряжённые мышцы в мягкую вату. Глаза утратили насторожённую зоркость, медленно слипаясь, будто от тяжести. Так случалось с ним всегда, когда граница, за которой бушевала война, оказывалась позади и натянутые, как струны, нервы могли расслабиться и обмякнуть, словно чья-то рука повернула в обратную сторону колок на конце гитарного грифа.

Последнее, что увидел Дроздов, был спящий по соседству десантник, уронивший на колени лобастую, стриженную "под ноль" голову. В следующий миг сознание отключилось, проваливаясь в глубокий, беспробудный сон.

Глава 10. Переломы

Но и Уля, для которой галстук был алым парусом, проголосовала против пионерской организации. Побоялась идти одна против всех...

...Через год, в седьмом классе, Уля как-то готовила уроки. Писала на контурной карте названия государств. Дедушка ей объяснял:

- Остались ещё социалистические страны. Куба. Китай. Вьетнам. Северная Корея. Мы перестали быть социалистической страной. И это очень грустно.

Ульяна уронила на карту злую слезу и сжала кулаки.

Дело было осенью девяносто первого.

* * *

Полипы и крысы расплодились во множестве и обнаглели. За турецкие тряпки, за иномарки и доллары продались странам Жёлтого Дьявола. С помощью слуг последнего заставили государственный корабль рухнуть на землю при попустительстве обманутого народа. Раскололи страну и продают по частям тому же Бафомету.

Семья Аветисян из Ростова попала в Москву. Приняла в них участие десятая вода на киселе, Полина Мерзоян - "женщина с бакенбардами". Вместе со своим хитрым мужем на лиловых лапках, Олегом Ишаченко, она ловила в мутной воде не маленькую рыбёшку, в том числе и на донской земле. Бездетная Мерзоян взяла к себе Сону и одного из её маленьких братьев. Баловала, но дети боялись её и не любили...

* * *

В ту осень вышел на свою дорогу и Гарри Паттер. Его нашло письмо из "Хеджхогвартс". Но забирать туда мальчика пришлось лично привратнику и дворнику школы - доброму великану Рубеусу. Хорошенько пугнув мугловую семейку, он поведал Гарри всю правду.

Не укладывалась она у того в голове. Это он-то, слишком маленький для своих лет, вечно в обносках кузена и замотанных скотчем очках, в жизни не слышавший ласкового слова, он, Гарри Паттер - на самом деле сын великих волшебников и сам колдун!

Становились понятными все странные вещи, что творились в скучном и добропорядочном доме, стоило довести Гарри до белого каления. Тяжёлые предметы, сами собой летающие по комнате. Приступы зубной боли у ругающихся муглов. Были даже факты хождения сквозь стены и мгновенного перемещения на крышу.

Всё равно страшно было и не верилось, когда под плащом Рубеуса Гарри уходил в другую жизнь. Трудно было привыкнуть к тому, что он теперь - наследник солидного состояния. Что в колдовском мире на него, Гарри, начинают глазеть, стоит ему выйти на улицу. Его это жутко смущало, он встряхивал головой, стараясь закрыть тёмными прядями волос тонкую молнию на лбу.

След от битвы, память о которой осталась у него только в кошмарных снах да колола, бывало, мгновенной болью...

* * *

Если бы в те дни Гарри довелось познакомиться с Улей Китовой-Криницкой, она сказала бы:

- А что, Гарик, давай махнёмся судьбами!

Она нашла бы применение магическим способностям...

Улина мама, Мирослава Китова, поседела до срока. Когда-то ей дали имя в честь одного из кругосветных путешественников...

Дочку она растила одна. "Шляхтич Матвей Криницкий" исчез из их жизни, но они не держали на него зла. Даже сохранили Уле двойную фамилию.

- Если бы не было тебя, - говорила Ульяне мама, - я бы пошла умирать за Советскую власть. Что ещё-то сделаешь?..

Но если они плакали - это не значило, что никогда больше не засмеются...

Ибо на реках Вавилонских пусть сидят сами - те, кто пытается посадить туда нас.

...Уля отводила душу только дома. В школе была разведчиком.

Чтобы не было совсем уж страшно, сочиняла свою страну, очень похожую на Найду. Сразу после 1991-го стала воображать себя капитаном Немо, ушедшим под воду за сокровищами. А прежде всего - за знаниями. И ожидавшим, когда пробьёт час мести англичанам...

Потом Уля ещё много всякого перепробовала. Иногда с трудом выныривала из придуманного мира. Заставляла себя думать о том, что с нами сделали, и о том, что с нами будет...

Но - отличница, потомок русских революционеров и польских повстанцев, королева собственного мира - она не горевала подолгу.

* * *

Кто сериалы смотрит, а Нина с Наташей вечерами слушали роман с продолжением: "Гарри Паттер - первоклассник". Лили они никогда не перебивали. Ведь у Нины был Ика. Бессмертный герой, участник трёх мировых войн - и всё же как часто припадал он к материнским рукам... Что до Наташи, то всем - и Максимке, и Наде, и Северусу снилась она в трудный час... Не могла только разыскать маленькую змейку Ренату...

Наташа с Ниной ясно представляли себе каждый день в "Хеджхогвартс". Как волшебная шляпа, поколебавшись между Львами и Змеями, определила Гарри всё-таки в колледж матери. Как он там подружился с рыжим Роном Уэверсли из семьи "семеро по лавкам", а потом с отличницей Гермионой Грэйнер, дочкой обычных зубных врачей. Как Гарри в порядке исключения взяли в спорткоманду колледжа - играть с мячами на мётлах, ибо летал он как бог. Как дразнил его сыночек Люциуса Мальфуа, бледный воображала Драко, и как невзлюбил Гарри Зловредус Злей, ныне завуч Змеиного колледжа. Здесь Наташа могла оказать психологическую помощь. Её внук, Северус, обладал непростым характером и людей обижал походя. Явно благоволил своим Змеям. Не любил Джеймса Паттера, а потому и его сына. Но отсюда не следовало, что Злей в решительный час даст Гарри в обиду тёмным силам...

Знали на небесах обо всех перипетиях учёбы, о ссорах и проказах... И, может быть, для Нины и Наташи это служило хорошим отвлечением от горьких мыслей о Родине...

...Лето девяносто второго.

- Ой, девочки, сейчас умру! - Лили то краснела, то бледнела, прижимая ладони к бьющемуся сердцу. - Сами-Знаете-Кто, оказывается, жив! От него тогда остался один дух без тела. И в начале этого учебного года он вселился в профессора "Хеджхогвартс". Нашёл без ума и совести... Представляете, охотился за философским камнем, который прятали в школе, бессмертие хотел обрести. Так недавно мой-то с друзьями его вычислили, не его то есть, а что камень хотели украсть. Они прошли через все ловушки, преграждающие путь, а ведь их ставили... сейчас скажу... пятеро, если не больше, дипломированных магов. Причём по дороге кому-то надо было жертвовать собой. Сначала они встали вместо фигур на шахматную доску и под руководством Рона выиграли партию. Только Рона-то, как говорят, "съели", он и остался лежать без сознания. Потом мой с Гермионой дошли до бутылок с ядами. Три отравы, четвёртая - дорога через огонь назад, пятая - вперёд. Вычислили, что есть что. А жидкости-то этой пятой - еле-еле на одного. Гермиона пошла назад, привела в чувство Рона и послала сову с письмом директору нашему, Думбольту, его как раз угораздило в Лондон уехать. А мой пошёл вперёд. Застал злыдня этого у волшебного зеркала, из которого не мог он достать камня. Мой достал и не отдал. Уж как они боролись, девочки, но Гарри держался, пока не лишился чувств. Что было бы, Господи, не подоспей как раз в эту минуту директор! А так - профессор помер, Сами-Знаете-Кто скрылся в неизвестном направлении, дух его то есть. Камень уничтожили от греха подальше, а Львы заработали на этом деле сто семьдесят баллов и кубок школы. Светило-то Змеям, но впервые за много лет они остались с носом. Так-то, девочки!

- Тебя есть с чем поздравить, Лиля. Но, правда ведь, недаром ваш Тёмный Лорд зашебуршился именно теперь, когда не стало Союза!

...Лерка Заречная с упоением рисовала на тетрадке власовский триколор. Аня Баранова, соседка по парте, предпочитала старательно читать учебник...

А Уля, иллюстрируя то, что тогда сочиняла, дерзнула изобразить над кораблём красный флаг. Но никто из читавших её сказочную тетрадку не обратил на это внимания...

* * *

После развала СССР радио "Свобода" зажило далеко не так жирно. Из Мюнхена их переселили в "демократическую" Прагу. Злой дух, живший в стене, обиделся и подался в монархисты. Завёл себе казачью форму, синтетическую нагайку и под кличкой "батька Опарыш" пошёл смущать народ в Москве. Мари Визон с ним порвала, но жилплощадь в новой стене со скандалом отсудила. Теперь она жила в городе Жоржа Гарамона... А младший Жорж, её сын, столь же красивый, сколь и бессовестный, медалист школы "Унгенисбар", заканчивал в Москве университет Дружбы Народов.

Глава 11. Минувшая ночь

Сквозь приоткрытые сворки металлических дверей был виден тёмный грузовой парк подмосковной станции. На запасных путях, чуть в стороне от пассажирских платформ, сгрудились полувагоны, громоздкие короба контейнеров, платформы с песком и щебёнкой, могучие чаши "хопров", к которым, пыхтя, подползал маневровый тепловоз. На его подножке составитель в оранжевом жилете что-то бубнил в рацию машинисту.

- Эх, чует моё сердце: пустышку тянем! - карябая отросшей за день щетиной ухо Дроздова, прошептал Мальков. - Федот с Бумбарашем вот так вот всю прошлую ночь зазря и просидели. И нынче опять им с нами кукарекать до рассвета!

- Хреново, - согласился Дроздов. - Если опять впустую проваландаемся здесь - сожрёт нас с дерьмом Долговязый.

- Сожрёт, - подтвердил напарник. - Чёрт дёрнул меня в опера податься! Сейчас бы уже давно кемарил где-нибудь в тёплом месте и в пол-уха рацию слушал!

Дроздов промолчал. Он временами и сам жалел, что, поддавшись на уговоры начальства и польстившись на офицерское звание, согласился перейти в розыск. Теперь вместо строгого графика с четырьмя выходными в неделю работать приходилось сутки напролёт. Кражи, грабежи в пригородных поездах, безымянные трупы, обнаруженные у железнодорожного полотна - за всё это с оперов беспощадно спрашивало начальство, требуя положенного процента раскрываемости. Особенно доставали хищения грузов. Каждые сутки в линейный отдел милиции со станции приходило по десятку актов об очередных взломанных вагонах и контейнерах, разграбленной технике, вскрытых цистернах со спиртом. Полсотни украденных телевизоров, обувь, швейные машинки, аккумуляторы и колёса, снятые с перевозимых на открытых платформах автомобилей, мёртвым грузом висели на оперативниках. Регулярно устраиваемые засады редко приносили удачу, потому большинство хищений прочно переходило в разряд "глухарей". Вот и теперь, сидя в очередной засаде на одной из мелких товарных станций, к тому же не входящей в зону ответственности их отдела, Дроздов был настроен скептически и особо не надеялся на удачу.

Длинный гудок, прозвучавший где-то в заоблачном далеке, заставил его очнуться от невесёлых раздумий. Дроздов напряг слух и тут же уловил характерное металлическое громыхание грузового состава. Спустя минуту к лязгу сцепок присоединился монотонный перестук колёсных пар, который по мере приближения замедлялся, глушился змеиным шипением тормозов.

- Он, ожерельевский! - напряжённо бросил Дроздов, подаваясь вперёд.

Появившись из-за поворота, поезд медленно сбавлял ход, вытягиваясь на путях громыхающей металлической громадой. За зелёной тушей электровоза тащилось с десяток цистерн, следом ползли платформы с тракторами. За ними из темноты вынырнули несколько крытых вагонов, металлических, наглухо задраенных, с серебристыми капельками пломб на дверях. Со скрежетом остановились, замерев среди тусклых пятен станционных фонарей.

- Плановая остановка? - чуть слышно поинтересовался Мальков.

- Она самая, - кивнул Дроздов. - Согласно выданным предупреждениям.... Смотри! - вдруг встрепенулся он, приникая к щели в створках контейнера.

Из темноты, со стороны грузового парка, показались люди. Быстро, уверенно они приближались к составу. Следом за ними, негромко урча мотором, вынырнул небольшой грузовик с обтянутым брезентом кузовом.

Обогнув застывшую на соседнем пути платформу со щебёнкой, группа оказалась возле одного из крытых вагонов.

Шедший впереди рослый детина в джинсовке заученным рывком сколупнул пломбу. Шагавший следом невысокий крепыш в просторной полосатой рубахе извлёк укороченный лом, вставил его в образовавшуюся щель в дверях. Навалившись, начал раскачивать в разные стороны. Дверь негромко заскрежетала, отодвигаясь в сторону, открыла взору плотные ряды коробок.

Детина, обернувшись к остальным, что-то негромко скомандовал. Один из компании вскарабкался на подножку, протискиваясь в тесное чрево вагона. Ухватил одну из коробок, потянул на себя. Вызволив из общего штабеля, бросил стоявшему у вагона полосатому. Тот, в свою очередь, передал её по цепочке рыжеволосому тучному парню в бежевой ветровке.

Приникнув к щели, Дроздов наблюдал, как коробки из вагона перекочёвывают в кузов подъехавшего грузовика. Всё происходящее казалось ему сном. Группа, вот уже несколько месяцев вскрывавшая на перегонах вагоны и контейнеры, действовавшая дерзко и умело, каждую неделю вешавшая на замученных оперов очередную крупную кражу, бессчётное количество раз уходившая из-под носа сыскарей - эта группа находилась в каких-то ста метрах от него, Дроздова, опустошая очередной вагон с дефицитным грузом.

- Ну, что они там, заснули, что ли? - нервно прошептал Мальков, прерывисто дыша в затылок Дроздову.

- Не бзди, Николаич своё дело знает! - осадил Дроздов напарника. - Пусть полностью загрузятся!

Тем временем детина, взглянув на часы, вновь подал короткую отрывистую команду. Парень, орудовавший в вагоне, передал последнюю из коробок полосатому крепышу. В тот же миг в кармане Малькова ожила рация.

- "Третий", начали! - прохрипел в эфире голос Рыбакова.

Дроздов отёр со лба выступившие капли холодного пота. Вдохнул, подобно ныряльщику перед погружением в ледяную воду. Распахнув створку контейнера, сиганул вниз с платформы. Вскочил на ноги, рванулся вперёд, на ходу передёргивая затвор пистолета.

- Стоять!.. Уголовный розыск!..

В темноте гулко захлопали выстрелы. С противоположной стороны к грузовику метнулись несколько теней.

Из-за ближних кустов возник Чесноков. Подбежав к кабине, оперативник рывком распахнул дверь, вышвыривая на землю водителя. На лету поддел его коленом в живот, с размаху добавил ногой по лицу. Вновь сунулся в кабину, вытаскивая ключи из замка зажигания.

Начальник розыска Рыбаков подскочил к детине в джинсовке. С разбегу саданул локтем в переносицу. Залепил футбольный удар в пах. Двинул квадратным, размером с пивную кружку кулаком, вминая противника в стоявшую рядом будку сигналистов.

Старший опер Федотов догонял тощего парнишку, ещё недавно шурудившего в вагоне. Тот убегал, стремясь запрыгнуть на платформу тронувшегося состава. Наперерез ему бросился Доценко. Огромный, будто высеченный из глыбы, капитан врезался в беглеца, и тот с размаху шмякнулся на землю.

У колёс грузовика Мальков и толстый рыжий парень, сцепившись, катались по земле. Толстяк, превосходивший оперативника в весе, всё больше подминал его под себя. Мальков, в свою очередь, намертво ухватив рубашку противника, яростно матерился, уворачиваясь от ударов рыжего.

Дроздов оказался напротив крепыша в полосатой сорочке. Ринулся к нему, пальнув для острастки над головой соперника. Полосатый отскочил в сторону, метнулся к кабине. Распахнув дверцу, выхватил из-под сиденья обрез. Вскинув оружие, жахнул, метя в голову преследователя.

Картечь просвистела у самого уха. Отпрянув, Дроздов дважды выстрелил в ответ. Увидел, как дёрнулась голова полосатого, будто кто-то рванул его за волосы. Роняя обрез, противник рухнул навзничь.

Дроздов перевёл дух. Услышал за спиной сдавленный хрип и клёкот. Опомнившись, подскочил к Малькову, из последних сил удерживавшему рыжего. В прыжке заехал ему башмаком "под дых". Припечатал к голове толстяка рукоятку пистолета. Рыжий захрипел и обмяк. Мальков, тяжело дыша, выбрался из-под туши противника, защёлкнул наручники на запястьях соперника.

- Миха, ты никак завалил его? - окликнул Дроздова Рыбаков, подходя к распростёртому телу полосатого.

- Завалил, - кивнул Дроздов.

- ... твою мать, ещё один геморрой на нашу задницу! - начальник розыска досадливо сплюнул. - Будет теперь прокуратура мозги е...!

- А х... ли делать: он сам в него первый шмальнул! - произнёс подошедший следом Федотов. - Не кипешись, Игорёк, отбояримся!

- А ну вас в м... - отмахнулся капитан. - Вечно какая-нибудь х...ня да приключится!

Тем временем оперативники волокли к машине закованных в "браслеты" задержанных.

Натужно взвыв моторами, к путям подкатила пара "уазиков" из местного отдела. Выскочившие патрульные, с помощью транспортных розыскников, заталкивали в "обезьянники" ночных грабителей. Мальков, утирая кровь с разбитой губы, отыскал взглядом рыжего. Подскочил к нему, ухватив за шиворот, с силой двинул недавнего противника лицом о металлический корпус "канарейки". Ещё и ещё.

- Угомонись, Леонид! - прикрикнул на лейтенанта Рыбаков.

Федотов, забравшись в кузов грузовика, поддел крышку на одной из коробок.

- Ни х... себе! - присвистнул он.

- Что там, Сергеич? - полюбопытствовал Чесноков.

- Шкеры итальянские! - отозвался майор. - Такие в "комке" - баксов семьдесят пара!

Дроздов подался было к машине - взглянуть на диковинную заграничную обувь, но вдруг зацепился взглядом за небольшой тёмный предмет, валявшийся под передним колесом грузовика. Нагнулся, протянул руку, ощутив ладонью холодную сталь. Поднял, несколько секунд удивлённо глядел на воронёный наган, похожий на те, что носили бравые комиссары времён гражданской войны. Очевидно, его скинул кто-то из грабителей, не желая вешать на себя дополнительную статью.

Михаил огляделся по сторонам. Никто не заметил его находки. Мальков, Доценко и Чесноков запихивали в "уазик" последнего грабителя - чахлого паренька в испачканной креозотом рубахе. Федотов по-прежнему копался в кузове машины. Рыбаков вместе с пожилым капитаном из местного отдела осматривали труп полосатого. Сам не зная зачем, Дроздов сунул револьвер за пояс, одёрнул просторную рубашку под накинутой на плечи штормовкой, тщательно маскируя найденное оружие.

Ещё раз оглянувшись, он подошёл к убитому. Недавний противник лежал, неловко вывернув руку над головой. Остекленевшие глаза смотрели в сиреневое предутреннее небо, и над одним из них чернела крохотная дырочка, из которой вяло сочилась тонкая тёмная струйка. Дроздов вдруг ощутил мгновенную слабость. Тело начало бить ледяная дрожь. Он опустился на землю, стараясь не смотреть в сторону, где лежало бездыханное тело полосатого. Бессонная ночь, томительное ожидание в засаде, недавняя перестрелка лишили его остатка сил. Привалившись к колесу захваченного грузовика, он тупо уставился вдаль, куда, изгибаясь, уходила синеватая железнодорожная колея и где звучал приглушенный лязг мчащегося состава.

* * *

Свежий ветерок чуть колыхал прозрачную тюлевую занавеску. Вечернее солнце, готовясь вот-вот исчезнуть за горизонтом, посылало на землю свои последние лучи, и в их прощальном свете всё казалось нежно-золотым: кроны деревьев за окном, хрустальный светильник на прикроватной тумбочке, волосы женщины, рассыпанные по подушке.

- Вот и лето на исходе, - открыв глаза, произнесла она. - Кончается...

- Кончается... - словно эхо отозвался Дроздов, из-под опущенных ресниц глядя на её близкое лицо, плавный изгиб шеи, нежную, похожую по форме на половинки лимона грудь с алыми ягодами сосков.

- Наверное, это и к лучшему, - она вздохнула, но в её вздохе не чувствовалось горечи и сожаления, а лишь некий подведённый итог. - Хотя, наверное, я буду ещё не раз вспоминать это безумное лето и тебя...

- Ты о чём? - Дроздов недоумённо посмотрел на неё.

- О том, что мы расстаёмся, - произнесла она, глядя куда-то в пустоту.

- С чего это ты? - он приподнялся на локте, тревожно-непонимающе разглядывая любимую, будто видел её впервые.

- С того, - отозвалась она.

- Это почему? - Дроздов почувствовал, как недавний умиротворённый покой сменяется иным, щемящим и тревожным чувством. - Что это на тебя нашло?

- Ничего не нашло, - вновь вздохнула она. - Или ты думаешь, что так может продолжаться вечно?

- Что продолжаться?

- Извини, Миша, но я устала, - она обратила к нему лицо, и Дроздова поразило его незнакомое, будто чужое выражение. - Устала от этой неопределённости, от этого вечного ожидания, от тревог. Тебя устраивает такое существование, ты в упор не хочешь замечать остального. Ты продолжаешь воевать, как когда-то в своих горячих точках. Ты находишь упоение в этих ночных засадах, погонях. Я временами боюсь тебя - только вчера ты убил человека и ведёшь себя так, будто ничего не произошло. Ты не понимаешь, что всё это ужасно!

- Ужасно, - согласился он. - Особенно когда рухнули былые устои и нравы, и люди превратились в первобытных хищников, готовых за лишний кусок рвать глотки ближним. Или это теперь называется, - он не удержался и криво усмехнулся, - "новое мышление"? "Процесс пошёл", как говорил Меченый?

- Господи! - она закрыла лицо руками. - Вот видишь, ты и здесь принимаешь всё в штыки. Ты просто болен, а я не хочу страдать из-за твоих безумных страстей! Наверное, я не права, но находиться рядом с тобой у меня нет больше сил. Прости меня, если можешь...

- Да ладно, не винись, - Дроздов успокаивающе коснулся губами её волос. - Ты права, быть может, это и к лучшему...

Они вновь замолчали, но теперь уже отчуждённо. Ещё лежали рядом, едва касаясь друг друга обнажёнными плечами, но уже незримо отдалялись, уходили всё дальше, в разные стороны от невидимой черты, которая внезапно пролегла между ними.

...После Дроздов стоял у открытого окна, вслушиваясь в шелест листвы и мерный шум улицы, где всё ещё чудился затихавший стук каблучков уходящей женщины. И по мере того, как растворялся он, среди опускавшейся на город тишины в груди разрасталась щемящая пустота.

Он вернулся в комнату, опустился на стул. Вытащил сигарету, зная, что теперь некому ругать его за курение в квартире. Ему вновь было некого ждать долгими вечерами, встречать в прихожей, касаться губ, отвечавших страстным и жарким поцелуем. Прятать лицо в пышных каштановых волосах, трепетно вдыхая их пьянящий аромат.

Втянув в себя горький сигаретный дым, Дроздов скользнул безучастным взглядом по комнате. По старенькому серванту, где за матовым стеклом угадывались очертания бабушкиного чайного сервиза. Массивному платяному шкафу, сквозь приоткрытую дверцу которого среди вороха одежд был виден дедовский "энкавэдэшный" френч. Полкам с книгами, где в верхнем ряду пылились забытые томики детских стихов. Портрету Сталина над письменным столом.

Этот портрет долгое время висел на стене в комнате деда. Давным-давно, ещё будучи ребёнком, Дроздов тайком наблюдал, как тот каждое утро бережно протирает потрескавшуюся от времени рамку, где из-за толстого стекла добродушно и устало взирает немолодой усатый человек в военной форме. После, уже подростком, Дроздов жадно слушал долгие рассказы деда о кремлёвском горце, чьё имя было намертво вычеркнуто из современной истории. И позже, когда грянула перестройка и с экранов и газетных страниц новоиспечённые политологи и публицисты, подобно осмелевшим дворовым шавкам, начали охаивать давно усопшего генералиссимуса, дед, глядя в телевизор, презрительно цедил: "Ишь, расхрабрились, шакалы! Знамо дело - над мёртвым львом проще всего глумиться! Особенно, если сам плевка его не стоишь! Эх, чую, настаёт времечко, хлеще, чем при том дураке кукурузном!"

За месяц до смерти дед, уже окончательно прикованный к постели, попросил перевесить портрет на стену возле кровати. И, всё реже приходя в сознание, пребывая в зыбком полузабытьи, время от времени что-то шептал, глядя на былого вождя, словно отчитывался за прожитую жизнь, исповедовался перед уходом в небытие.

...Повинуясь неведомому чувству, Дроздов протянул руку, слегка коснувшись шершавой деревянной рамки. Провёл пальцами по прохладному стеклу - и внезапно ощутил слабое тепло. Казалось, оно исходит из добродушных усталых глаз генералиссимуса, от едва заметной улыбки под пышными седоватыми усами.

С изумлением Дроздов почувствовал, как недавняя болезненная пустота в сердце заполняется этим целебным теплом, подобно живой воде исцеляя зияющие раны.

За окном сгущались душные сиреневые сумерки. Палящий августовский зной растекался по земле, застревая в травах и колючих кустарниках. Дроздов сидел, глядя на пожелтевшую фотографию на стене, заново обретая ещё недавно казавшиеся иссякшими душевные силы.

...Уля придёт к этой правде ещё через несколько лет. Расступятся чернильные волны с грязной пеной зависти и бешенства. На дне морском откроется ясный Китеж - Сталинград. И шестнадцатилетняя девчушка, впервые обратив внимание на дату своего рождения, задумается: а к чему бы это?

Глава 12. Камо грядеши

- Девочки, он опять! Наконец-то я знаю, кто выпустил василиска из Комнаты Секретов, чтобы он по завету первого из Змей нападал на муглорождённых, ну, на таких, как я. Помните, скольким досталось, слава Богу - не насмерть! Так вот как было. Сами-Знаете-Кто оставил у своих приспешников мину замедленного действия. Дневник школьных лет, пропитанный его чёрной душой. И попал он в руки маленькой девчушке, сестрёнке Рона Уэверсли. Джинни зовут её, в этом году пошла в первый класс. Дух Сами-Знаете-Кого весь год переписывался с ней на страницах дневника. Делил все её маленькие тайны и сумел войти к ней в доверие. А сам пил из неё жизненные силы и заставлял совершать поступки, которых она потом не помнила. Джинни Уэверсли выпустила эту тварь. Но цель-то была не в том, чтобы кого-то убить или превратить в камень. Сами-Знаете-Кто хотел схлестнуться с Гарри. Водя рукой Джинни, написал на стене, что она, Джинни, захвачена в плен и находится в Комнате Секретов. Ну, мой вместе с Роном кинулись её спасать. Гермиона тогда лежала в лазарете в состоянии окаменения - она муглорождённая ведь... И опять Рон остался задерживать врагов. И Сами-Знаете-Кто натравил на Гарри василиска. Так что думаете, убил его мой мальчик! Да, получил смертельную рану. То есть была бы она смертельной, не будь нашего доброго Альбуса... Сам-то Тёмный Лорд не может до Гарри даже дотронуться, всё пытался понять, что же защищает моего мальчика. И сказал, что видимо, девочки, моя отданная жизнь... Нет-нет, вы же понимаете, гордиться тут нечем - по-другому просто нельзя! Ну и, мой взял зуб василиска и как ткнёт в дневник! Дух Сами-Знаете-Кого опять самоликвидировался. А Джинни, она ведь уже почти мёртвая была - встала и пошла как ни в чём не бывало. И Львы опять с кубком!

* * *

Лерка, хохотушка с ореховыми глазами, всегда была в центре мужского внимания. Может быть, намеренно всюду таскала за собой тихую, безответную Анюту. У той, правда, были "потрясные" волосы с платиновым отливом. Но она их не ценила, толстую детскую косу по школьной привычке перекидывала на грудь. Серыми глазищами словно искала незримое... Лера говорила ей:

- Любить кого-то - это всё глупости! Так, со всеми понемножку веселиться...

Аня этого не понимала. Но возражала только глазами.

"Любимая подруга! Желаю тебе иметь четырёх зверей: песца на плечах, "ягуара" в гараже, льва в постели - и осла, который за всё это платит!"

Может быть, потому, что Анюта не желала такого Лерке, у той и не сбылось. Пришлось поступать в вуз. И Лера пошла по стопам подруги, у которой многие годы списывала. Благо призвание Аня себе выбрала не пыльное: мясо-молочный институт. Леркин цинизм помогал ей хладнокровно анализировать. Ей пророчили карьеру лаборанта-химика. А Анюте с её обострённым чутьём сулили стать дегустатором.

* * *

На дне сребропенной Влтавы лежала статуя товарища Яромира. Отважный партизан был утоплен только за принадлежность к компартии.

Придёт день, когда и советский танк выкрасят в розовый цвет...

Экипаж "татры" не убирал с машины номерной знак "CS", то есть "Чехословакия", хотя ушедший в небо флаг считался теперь только чешским. Второй флажок на "татре" давно был не автоклубовским, а космическим. На синем фоне алые и золотые буквы: "Mi vida, lucerito Cibeles..." [Жизнь моя, звёздочка Земля... (исп.)] По правде говоря, друзья переиначили подслушанную где-то испанскую песню, ибо "lucerito sin vela" осмысленному переводу не поддавалось. Звёздочка без чего? Без свечи? Без паруса? Им не нужны многозначные слова, у них звезда одна!

Часть третья. Чёрная осень

Глава 13. Ступени в ад

Конечно, этого не случилось. Уля с мамой пошли спать. Девочка загадала: заснёт ли сегодня и что увидит во сне? Снилось не столько страшное, сколько непонятное, круговерть... Только одно запомнила Ульяна: там, в её сне, кто-то ей рассказал, что убит Глебыч - Александр Невзоров. Его "Секундами" тогда только и жили, а через много лет...

Ты отныне в TV

Им на потребу лишь,

Это дело твоё,

Только с тех пор -

Не с тобой твой народ,

Александр Глебович:

Кто покинул окоп,

Тем - приговор!

...

За такие грехи

Нет искупления,

Как других на земле

Нету Россий.

Ты ушёл от неё

В том направлении,

Где растёт на пути

Столько осин...

[Стихи Евгения Нефёдова, 1999 г.]

...Старые и толстые тётки, сослуживицы Улиной мамы, строили в ту октябрьскую ночь баррикады из мусорных ящиков, поднятые кличем, что бросил Гайдар. И потом Мирослава сказала им:

- Эти баррикады - между нами!

...Лера Заречная жила тогда в переулке между Арбатом и проспектом Калинина. Бегала смотреть штурм Белого дома. Звала с собой Анюту, но та сидела под столом и боялась.

Полина Мерзоян плясала на столе. А Сона с братцем всё ждали, когда же стол сломается. Только это их и интересовало.

Дождались. Явился Пика, весь в грязи, с фингалом под глазом, протрезвевший от страха и возмущения. При виде его Оладья со стола и рухнула.

- Эх, Полина! Я-то только выпимши был, а омоновцы эти - как свиньи! Я к ним со всей радостью, а они вломили по шее и бутылку отняли! "Гои вы поганые, - говорю, - так-то отрабатываете наши шесть баксов!" А они: "Это кто геи? Сам ты голубизна!.." Насилу ноги унёс... Постирай штаны, чернавка!

Рихард Зоргфальт больше не праздновал своё рождение. Чёрный октябрь 1993-го...

* * *

Они стояли в тесной прихожей, сосредоточенные, терпеливые, немного виноватые.

- Ну куда вас опять несёт, - говорила Наташа, переводя тревожный взгляд то на Кулагина, то на Дроздова. - Заслоны омоновские, что ли, штурмовать собрались? Сегодня в очереди женщина какая-то рассказывала, что прошлым вечером там нескольких человек покалечили!

- Успокойся, - через силу улыбнулся ей Дроздов. - Никуда мы соваться не собираемся. Так, глянем издалека, оценим обстановку.

- На разведку сходим, - добавил Кулагин, виновато взглянув на жену.

- Молчи, разведчик! - в сердцах выпалила та. - Уж кого-кого, а тебя я знаю как облупленного.

- Ладно, хватит! - решительно произнёс Дроздов. - Сказано тебе: никуда лезть не будем. Пройдёмся по окрестностям, прикинем, что к чему, и - домой. Слово тебе даю, веришь? - он слегка встряхнул женщину за плечи, успокаивающе заглянув ей в глаза.

В ответ Наташа лишь молча вздохнула.

- Ну вот и ладненько! - подвёл итог Дроздов. - Жди, через час-полтора - как штык будем. Пошли, Лёшка! - хлопнул он друга по плечу, увлекая его за собой.

Холодные капли моросящего осеннего дождя, подхваченные промозглым ветром, с размаху ударили в лицо, лишь только они распахнули дверь подъезда.

- Ещё погодка подкачала, чёрт бы её побрал! - с нескрываемой досадой произнёс Дроздов, непроизвольно зажмуриваясь.

- Да, - согласился Кулагин. - А ведь ещё неделю назад всё было по-другому.

- Это точно, - подтвердил Дроздов. - Нечего сказать, выбрали мы с тобой время для отпусков!

- Как лучше же хотели! - вяло возразил ему школьный друг.

Сбежав со ступенек, они нырнули в фиолетовую мглу позднего сентябрьского вечера.

* * *

В этот год отпуск Дроздова выпал на сентябрь. Уговорив начальство, он дотянул его до двадцатого числа, подгадав к приезду старого друга, служившего после окончания военного училища за Уралом. Остаток сентября они намеревались провести в деревне, в разгар охотничьего сезона, однако в первый же день жизнь внесла в их планы свои коррективы.

В тот вечер, после бессчётных тостов за встречу, здоровье и всяческие удачи, радостные и хмельные, они сидели за столом, в ожидании, когда поспеет чай и Наташа наконец извлечёт из духовки свой коронный яблочный пирог. В углу негромко бормотал телевизор. Тощая, как засушенная вобла, девица демонстрировала неестественно белый оскал, рекламируя очередную разновидность импортной зубной пасты.

Реклама кончилась неожиданно. На экране, на фоне трёхцветного, похожего на матрац флага, возник Президент. Его одутловатое, опухшее от бесконечных пьянок лицо сегодня было по-особенному угрюмо-непроницаемым. Узкие заплывшие глаза упрямо и свирепо буравили камеру. Пухлые капризно оттопыренные губы слегка подрагивали, будто их обладатель только что подавился костью и пытался отрыгнуть её обратно.

Знакомым гнусавым голосом Президент вещал о роспуске Парламента, об отмене старой Конституции и ещё о чём-то непонятном, подводящем итог недавнему прошлому.

- Ты что-нибудь понял? - ошарашенно спросил Кулагин, лишь только мучнисто-белое, похожее на недопечённый блин лицо исчезло с экрана.

- Похоже, переворот алкаш этот затеял,- откликнулся Дроздов. - Чего и следовало ожидать!

- Он же Конституцию нарушил... - оправившись от шока, промолвила Наташа. - Что же это творится, Господи?

- Ему теперь сам чёрт не указ, - зло произнёс Дроздов. - Ладно, посмотрим ещё: кто кого!

...Утром следующего дня Дроздов и Кулагин стояли в толпе у Дома Советов. Вокруг реяли знамёна: красные, андреевские, чёрно-жёлто-белые. На балконе, сменяя друг друга, выступали ораторы. Среди них Дроздов узнавал лысоватого Константинова, холёного, с профессорской бородкой Бабурина, крикливого подвижного Анпилова. Среди стоявших рядом людей тоже мелькало много знакомых лиц. Не раз встречавшиеся на митингах, пикетах, демонстрациях, они дружески кивали Дроздову. В полуметре от себя он заметил Лознякова. Огромный, похожий на былинного богатыря, тот возвышался над общей людской массой, снисходительно слушая очередного выступающего. Заметив друзей, Лозняков расплылся в своей обычной хитроватой улыбке.

- Ну что? - произнёс он, протискиваясь сквозь толпу. - Готовы в бой кровавый за батьку Руцкого?

- Может быть, - пожал плечами Дроздов. - Хоть и не нравится особо мне этот батька.

- Тот ещё хрен, - подтвердил Кулагин. - Из одной банды они с Беспалым!

- Кто, Руцкой?! - встрепенулся стоявший рядом долговязый мужик неопределённого возраста. - Заткни хлебало, хлыщ помойный!

- Эй, полегче на поворотах... - попытался урезонить неведомого заступника Дроздов, но тут же получил болезненный удар в спину.

- Провокаторы!... Ельцинские прихлебатели!.. - завопило сразу несколько голосов вокруг. Пара расхристанных парней налетела на Дроздова, хватая за руки. Ещё один прыгнул сзади на плечи.

Вокруг образовалась свалка. Какая-то старуха, продираясь сквозь клубок нападавших, тянула к лицу Дроздова свою корявую пятерню. Рядом другая смачно харкала в лицо Кулагина, которого крепко держали двое дюжих мужиков с испитыми лицами. Сзади несколько человек пытались скрутить Лознякова.

- Погоди, ирод! - шипела бабка, всё же изловчившаяся ухватить Дроздова за волосы. - Будет тебе сейчас!..

Сквозь боль и сгрудившиеся перед ним яростные лица Дроздов заметил движение за спинами нападавших.

В следующую секунду он почувствовал, как вдруг ослабла хватка державших его противников. Вцепившийся в горло долговязый, коротко вскрикнув, отпрянул назад.

На его месте возник рослый молодой мужик в чёрной, перехваченной портупеей форме с алой нашивкой на рукаве. Следом за ним появились и другие - ещё моложе, в той же униформе, с причудливой звездой на шевроне, отдалённо напоминающей свастику.

- Ну что, живой? - старший баркашовцев помог Дроздову подняться. - Слава тебе, Господи - успели!

Дроздов благодарно кивнул, оглядываясь по сторонам. Вокруг ещё с десяток молодцев сноровисто утихомиривали недавних защитников Руцкого. Кулагин прикладывал носовой платок к рассечённой брови. Тут же невозмутимый Лозняков отряхивал испачканную куртку.

- Лихие вы парни! - больше с уважением, чем с сарказмом произнёс старший. - Я бы и то не рискнул в одиночку здесь моржа этого усатого хаять!

- Дрозд - птица храбрая! - хохотнул из-за спины ещё один соратник, в котором Дроздов узнал Колыванова, давнего приятеля по спортшколе.

- А ты, Валера, тоже здесь, что ли? - удивился Дроздов. - Ты же коммунистов особо не жаловал!

- Не жаловал, - подтвердил Колыванов. - А этих прихватизаторов пархатых ещё больше терпеть не могу!

- Как здесь обстановка? - поинтересовался Дроздов, приводя в порядок растрёпанную одежду.

- Бардак! - ответил за Колыванова старший. - Анпиловцы с казаками баррикады декоративные строят, депутаты совещаются бесконечно. Если дело по-серьёзному обернётся - за полчаса всю эту лавочку разнесут!

- Десяток штурмовых групп да пара танков, и - п...ц здесь всем, - добавил другой баркашовец, немолодой, с небольшими аккуратными усами, по виду отставной офицер. - А Ёлкин, если что - на всё пойдет. Ему, суке, терять нечего!

- Ладно, бывай! - Колыванов хлопнул по плечу Дроздова. - Двинули мы. Там, вроде, Петровичу нашему стволы удалось выбить!

Один за другим баркашовцы растворились среди пёстрой гомонящей толпы.

- Ну что, кажись, первое боевое крещение приняли? - подошедший Лозняков подмигнул Дроздову и Кулагину.

- Приняли, - невесело усмехнулся Кулагин. - Хорошенькое начало, нечего сказать!

- Ладно, мужики, - произнёс Дроздов. - Пора определяться да прикинуть хрен к носу: будем ввязываться или как?

- Неохота, но придётся, - откликнулся Лозняков.

- Деваться некуда, - подтвердил Кулагин.

- Коли так, давайте кумекать, - подвёл итог Дроздов. - А для начала разыщем кого-нибудь из наших.

Ещё раз оглядев пёстрое сборище перед Домом Советов, они направились к скучковавшейся у одного из подъездов группе военных.

* * *

- "Чеховская", - толкнул Дроздова Кулагин. - Выходим.

- Думаешь, через "Баррикадную" лучше? - задумчиво спросил Дроздов.

- Лучше не лучше, а бережёного и Бог бережёт.

Дроздов промолчал. Недоброе предчувствие неприятным холодком разливалось в груди, и он зябко передёрнул плечами под тёплой кожаной курткой. Сообщения о сегодняшних столкновениях между ОМОНом и сторонниками Парламента, несколько раз прозвучавшие в выпусках новостей, добавили Дроздову новых переживаний, сделали острее и без того мучительное чувство отчаяния и безысходности.

Вот уже третий день он не имел связи с блокированными в Доме Советов товарищами. До позавчерашнего утра он несколько раз проникал сквозь оцепление с помощью служебного удостоверения, пока молодых несмышлёных солдатиков из дивизии Дзержинского не заменили матёрые натасканные омоновцы. И вот теперь, направляясь на очередную рекогносцировку, Дроздов мучительно искал пути в осаждённый Верховный Совет. Прошлым вечером он безуспешно пытался дозвониться до приятеля из группы спелеологов, знатока подземных коммуникаций, однако так и не смог застать того дома.

...Поезд, будто испустив облегчённый вздох, вылетел из чёрного жерла туннеля. "Баррикадная" возникла массивными колоннами из красноватого мрамора, бегущими за окном вагона.

Часы над светящимся табло показывали без двадцати двенадцать, однако платформа была полна людей. Всколоченные, возбуждённые, они кучковались вдоль перрона, спешно устремляясь к подошедшему составу.

- Что-то здесь не то, - напряжённо протянул Дроздов, оглядываясь с эскалатора на запруженную народом платформу. - Не иначе, заваруха какая началась...

- Смотри! - перебил его Кулагин, кивая наверх.

По соседнему эскалатору, вниз, бежали люди. Седая, растрёпанная женщина в распахнутом плаще, глухо охая, неуклюже семенила по ступенькам. Следом, с полными ужаса глазами, спешили две молоденькие девчонки, похожие на подстреленных воробьёв. За ними двое парней тащили под руки худого старика в разодранном ветхом пальто. Его голова была залита кровью, побелевшая костлявая кисть судорожно сжимала обломок клюки. Чуть отставая от них, тяжело переваливаясь на нестойких ногах, ковыляла тучная старуха, прижимая к груди неловко вывернутую руку.

Вестибюль станции кишел народом. Люди вбегали сквозь стеклянные двери, прорывались через лязгающие турникеты, устремляясь к эскалатору. В воздухе метались истошные крики, стоны, надрывный, полный отчаянья вой.

Первой мыслью Дроздова было остановиться и повернуть назад. Перемахнуть заграждение, смешаться с убегающей толпой, вместе с остальными рвануться прочь от неведомой, витающей за стенами вестибюля опасности. Но какая-то неясная сила толкнула его к выходу, где сыпал дождь и в темноте слышались хриплые крики, хряст ударов, звуки падающих тел.

Площадка перед входом в метро напоминала палубу корабля, попавшего в шторм. Обезумевшие от ужаса люди метались из стороны в сторону, падали, вновь поднимались, устремляясь в спасительные двери вестибюля. Их нагоняли другие, облачённые в чёрную кожаную униформу и белые, похожие на яйца, шлемы. Сбивали с ног ударами резиновых палок, вышибая глаза и зубы. Яростно садили в животы и головы коваными сапогами.

Прямо на Дроздова бежала пожилая грузная женщина в сбитом на бок платке. Под светлым, не первой молодости плащом белела испачканная кровью кофточка. На руке болтался пустой собачий поводок. Её догонял рослый детина в шлеме с приподнятым пластиковым забралом. Настиг, сокрушительным ударом сшиб её на залитый дождём асфальт. Впечатал в бок жертвы тяжёлый армейский ботинок.

Почувствовав, как ударяет в голову жаркая слепящая ярость, Дроздов ринулся на омоновца. Выбросив навстречу руку, принял по касательной удар дубинки. Перехватил её, рванув противника на себя, шарахнул каблуком в колено. Подскочивший Кулагин с разбегу загвоздил каскоголовому в пах. Поддел локтем под подбородок, срывая шлем. Ухватил за отворот куртки, опрокидывая на землю.

- Есть контакт! - зло процедил Кулагин. - Подстрахуй, Мишка! - попросил он Дроздова, бросаясь к лежащей ничком женщине.

Поверженный омоновец корчился на асфальте, безуспешно пытаясь подняться. Всё ещё охваченный безудержной яростью, Дроздов наступил ему на руку, врезал башмаком в коротко стриженную, шарообразную голову. И в этот момент тупой удар по затылку на миг поверг его в пустоту.

Удар пришёлся по касательной, потому сознание возвратилось сразу же, спустя пару секунд. Левая рука оказалась вывернутой наружу, попав в мёртвый захват высоченного костистого омоновца. Грамотно спеленав Дроздова, он предусмотрительно подсёк ему ноги, лишив последнего шанса сопротивляться. Другую руку заламывал второй, приземистый толстяк с рыжеватыми сальными усами.

- Ах ты, сука!.. - пыхтел он, дыша в лицо Дроздову едким водочным перегаром.

Дроздов испытал мгновенный, парализующий волю ужас. Он вдруг ясно представил себе, как его, закованного в наручники, поволокут в ближайший омоновский автобус и будут методично забивать до смерти, отшибая почки и печень, с хрустом ломать суставы, раскраивать череп точными ударами кованых сапог.

Эта мысль пронзила его подобно электрическому разряду. Безумное отчаяние, жуткий страх перед близкой мучительной смертью заставили его извернуться, судорожно вцепиться зубами в руку высокого омоновца, прокусывая до кости, разрывая тонкие волокна мышц.

Высокий вздрогнул, ослабил хватку. Скручиваясь спиралью, Дроздов толкнул в бок второго омоновца, на мгновение обернув к нему свое измазанное в крови соперника, обезображенное диким оскалом лицо. Тот на миг испуганно отшатнулся, и в этот же момент Дроздов с нечеловеческой силой дважды саданул в голень высокому. Подхватывая падающее тело, долбанул коленом в шею противника, услышав, как хрустнули дробящиеся позвонки.

Высокий безжизненно шмякнулся на землю. Его усатый напарник, опомнившись, ринулся на Дроздова, занося дубинку для удара, но тут же вдруг, запрокинув голову, рухнул назад.

- Бежим, на х...! - прохрипел Кулагин, добивая усатого локтем в кадык.

Ухватив Дроздова за шиворот, он потащил его за собой в близкие, озарённые белёсым электрическим светом двери вестибюля метро.

Перемахнув турникеты, они ринулись вниз по эскалатору в толпе таких же перепуганных, избитых людей. Вслед за ними в вестибюль вбегали каскоголовые, настигали зазевавшихся, в безумном угаре лупцуя их дубинками. Гнали по лестнице, с гиканьем круша по пути осветительные плафоны. Внизу наперерез омоновцам кинулся молоденький милиционер, дежуривший на станции. Один из бойцов, пьяно ухмыляясь, с оттяжкой залепил ему в голову резиновой палкой, и тот рухнул на пол, зажимая руками окровавленное лицо.

Дроздов пришёл в себя лишь в поезде. На отплывающей назад платформе метался оставшийся народ. Рядом, в вагоне, озабоченный Кулагин вытирал кровь с лица Дроздова.

- Хорошо они тебя! - говорил он. - Зубы-то хоть целы?

- Что?... Да не моя это, - с трудом выговаривая слова, произнёс Дроздов.

- Как не твоя? - школьный друг недоумённо вытаращил глаза.

- Да я этому, руку... - Дроздов вдруг запнулся, ощутив во рту мелкие ошмётки кожи и мяса, почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Он привалился к поручню и вновь на какое-то время исчез в спасительном забытьи.

Глава 14. Наша берёт!

Дроздов и Кулагин уходили со Смоленской площади, унося в воспалённом сознании жуткую и многомерную картину минувшего дня. Перед глазами то и дело возникали человекообразные существа, с палками и щитами, закованные в бронежилеты, пинающие замешкавшегося инвалида. Стреляющие в толпу омоновцы, водомёт, нацеливший на перегородившую улицу баррикаду хищное зелёное жало.

- Сколько времени? - поинтересовался Дроздов у Кулагина, бросив досадливый взгляд на собственные разбитые в схватке часы.

- Пять минут восьмого, - отозвался тот.

- Должны успеть, - успокаивая больше себя, чем друга, произнёс Дроздов. - Ладно, с Богом, Лёша!

Они нырнули в метро. Обогнав Дроздова, Кулагин устремился вниз по эскалатору, рыская по сторонам напряжённым взглядом.

Дождавшись поезда, Дроздов мгновенно обернулся, запечатлев взглядом стоявших вокруг людей. Никто из них не походил на соглядатая, но всё же он решил перестраховаться. Зайдя в вагон, идущий в сторону "Киевской", Дроздов, дождавшись момента, когда резиновые губы дверей поползут навстречу друг другу, неожиданно рванулся и выскочил обратно на платформу. Тут же, не теряя ни минуты, метнулся к подошедшему составу напротив. Влетел в вагон, утрамбовывая и без того плотно набившихся пассажиров.

Добравшись до "Курской", он вышел на платформу. Присел на ближнюю к эскалатору лавочку. Смотрел на мелькающие лица пассажиров, усталых, равнодушных, не ведающих, что в нескольких километрах отсюда вот уже несколько часов длится побоище, а неподалёку, окружённые колючей проволокой и тройными милицейскими кордонами, без тепла и света, в непрерывном ожидании штурма, сидят защитники Дома Советов.

Белов показался неожиданно. В неброской гражданской одежде он был неотличим от остальных спешащих, суетливых людей. На мгновение их глаза встретились. Капитан едва уловимо кивнул. Движущийся следом Кулагин также подал условный знак.

Поднявшись со скамейки, Дроздов неспешно направился к платформе. Встал неподалёку от Белова, пытаясь придать лицу беззаботное выражение.

Поезд, громыхая, вылетел из чёрной горловины туннеля. Вместе с остальными Дроздов втиснулся в вагон. Двери глухо захлопнулись, и состав, загудев, медленно пополз, набирая ход.

- Короче, всё без изменений, - произнёс Белов, склонившись к уху собеседника. - Комдиву звонил Главком, завтра, во второй половине дня, ожидается кипеш.

- Конкретней ничего не известно? - поинтересовался Дроздов.

- Нет. "Витязь" только в готовность привели, на стрёме держат, да подкрепление к бойцам нашим, что на Пресне в оцеплении стоят, выслали.

- Понятно.

- Да, и ещё, - спохватился Белов. - Замкомдива сегодня на совещании обмолвился, что к послезавтрому всё будет кончено.

- К послезавтрому? - Дроздов почувствовал, как недоброе предчувствие шевельнулось в груди зыбким холодком. - А точнее?

- Не знаю. Как говорится: за что купил, за то и продаю.

- Ладно, спасибо тебе, тёзка! - Дроздов благодарно сжал локоть товарища.

Он знал, чем рисковал капитан.

* * *

Они вернулись домой. Поужинав, сидели перед включённым телевизором, где очередной лощёный юнец-ведущий вещал о сегодняшних событиях на Смоленской площади. На экране мелькала забинтованная голова омоновца, баррикада, перегородившая улицу, демонстранты, метавшие камни в наступающие милицейские цепи.

Неожиданно на экране возникло знакомое лицо. Лидер компартии, лысый, похожий на насупленного быка, выждав паузу, зарокотал своим густым, напоминающим теплоходный гудок басом.

Дроздов замер, вслушиваясь в неторопливую, размеренную речь выступавшего. Морща лоб, словно подыскивая в памяти очередную порцию фраз, тот призывал людей не выходить на улицы, обращался к сидевшим в Доме Советов защитникам, требовал прекратить сопротивление. Его слова, никак не вязавшиеся с прежними, когда он в числе других выступал на балконе Белого Дома, породили в Дроздове мгновенную ослепляющую ярость.

- Сука! - процедил он, с треском выключая телевизор. - Козел ё...ный! Так и знал, что скурвится, падла!

- Ладно тебе, - попытался урезонить его Кулагин. - Первый он, что ли!

- Да не в том дело, Лёшка! - махнул рукой Дроздов. - Ведь он, как и вся эта хренота, порядочного из себя корчит, коммунист фигов!.. Видел я их таких, до чёрта насмотрелся! Перед тем, как партию запретили, я, помню, на собрании попытался было голос подать: что мол, делать будем, господа хорошие? Ликвидируют нас скоро, как класс! А они мне в ответ: ты что, Миша, не похмелился? Угомонись, друг сердешный, тебе надо это всё, что ли? Вот с такими "партийцами" страну мы и прохлопали!

Он смачно выругался и, вытряхнув из пачки сигарету, побрёл на кухню.

* * *

На Октябрьскую площадь они попали после полудня. Лозняков предусмотрительно припарковал машину со стороны Шаболовки, неподалёку от проходной кондитерской фабрики.

- Короче, действуем по обстановке? - как всегда шутливо уточнил он, запирая автомобиль. - Оружие применять по мере необходимости?

- Так точно, - в тон ему отозвался Дроздов, подхватывая тугую связку тонких деревянных реек, в центре которой были спрятаны припасённые обрезки арматуры.

Площадь кипела толпой, пестрела флагами и транспарантами. Со стороны Крымского моста и улицы Димитрова её обступили плотные милицейские заслоны. В центре площади, около памятника, мелькали лица вождей. Среди них Дроздов вновь увидел возбуждённого суетливого Анпилова. Лидер "Трудороссов" что-то страстно вещал в мегафон, и после каждой фразы обступившие его люди откликались дружными возмущёнными возгласами.

- Сколько резину-то тянуть будем? - нервно произнёс стоявший рядом с Кулагиным огромный глыбообразный мужик, на груди которого блестел значок с портретом Сталина. - Опять, что ли, дожидаемся, пока эти х... каскоголовые дубасить начнут?

- А уже дубасят! - отозвался высокий худой парень в вылинявшей штормовке. - На подходе, в подворотнях, народ отлавливают и долбят!

- Да подождите вы! - цыкнула на них сухонькая старушка с мятым картонным плакатиком в руках. - Дайте послушать!

Она привстала на цыпочки, жадно вслушиваясь в далёкое бормотание мегафона.

- Ну что там говорят? - поинтересовался Дроздов у стоявшего впереди светловолосого парнишки в бежевой ветровке.

- Сейчас на "Площадь Ильича" двинем! - со знанием дела ответил тот. - Там митинг продолжим!

И тут же толпа всколыхнулась, повалила в сторону улицы Димитрова, из прежде вязкой и рыхлой становясь тугой, подобно сжатой пружине. Надвинулась на сомкнутые щиты, за которыми круглились похожие на грибы каски, готовая разжаться, круша и сметая всё на своём пути.

Дроздов увидел, как передние ряды накатили на оцепление. Отпрянули назад и внезапно, увлекая за собой остальных, качнулись влево, где блестела причудливая дуга моста. Разметав хрупкую цепь солдат, устремились на мост, оглашая жёлтый осенний воздух яростными криками.

Повинуясь общему безудержному порыву, Дроздов ринулся вперёд, вслед за остальными, судорожно разрывая верёвки, опоясывавшие рейки. Связка распалась, обнажив несколько увесистых арматурин, которые тут же были подхвачены Кулагиным и Лозняковым. Сжимая в руке рубчатый металлический прут, Дроздов устремился к мосту, вклиниваясь в общую людскую массу.

Сквозь спины бегущих впереди он различил у моста сотни полторы каскоголовых, выстроившихся "черепахой". Увидел, как, не доходя до них, первые шеренги демонстрантов притормозили и кто-то из них неразборчиво прохрипел в мегафон несколько слов.

Остановившаяся было толпа тронулась вновь, накатила на щиты. Тотчас же в воздухе взметнулись резиновые палки, обрушиваясь на головы наступавших.

Дроздов, отпихивая с пути бойкую старушенцию в берете, рванулся вперёд, где слышались крики, звуки ударов, металлический скрежет щитов. Тут же, будто упреждая его приближение, там же раздались негромкие хлопки, похожие на звуки вылетающих пробок из-под шампанского. В воздухе возникли рваные клочья белёсого дыма, в горле внезапно запершило, парализуя дыхание. Отхаркивая ядовитую, пропитанную газом слюну, Дроздов на ощупь выхватил носовой платок. Сунув под мышку арматурину, завязал лицо. Различив сквозь выступившие на глазах слёзы зелёные каски оцепления, бросился туда.

Достиг передних рядов. Увидел взметнувшуюся над своей головой дубинку. Наугад, вслепую отбил её арматуриной. Саданул прутом по плечу с серым милицейским погоном, вырывая из разом ослабевшей руки щит. Действуя им, словно тараном, налетел на следующего молодчика в каске.

Вокруг кипела схватка. Приземистый милиционер, толстый от громоздкого бронежилета, оскалив щербатый рот, лупил дубинкой по голове пожилую тётку в поношенной клеёнчатой куртке, и та оседала, заваливаясь на асфальт. На тучного наскочил молодой работяга, саданул локтем в перекошенное лицо, сшибая на землю.

Рядом пожилой мужчина в военном бушлате сцепился с омоновцем. Перехватив палку, теснил его к парапету. Омоновец отчаянно отбивался, садил ногами в пах нападавшему. Военный скрючился, отпустил противника. Упал бесформенным пятнистым кулём. На милиционера наскочил другой, помоложе, и тот, уронив щит, бросился наутёк.

Впереди несколько молодых парней, вооружившись трофейными дубинками и щитами, теснили остатки оцепления. К ним на помощь подоспели несколько демонстрантов во главе с Кулагиным и Лозняковым. Орудуя арматуриной, словно пикой, Кулагин таранил прикрывавшихся щитами бойцов. Лозняков, пробившись к здоровенному, похожему на чёрную глыбу омоновцу, сгрёб его в охапку. Оторвав от земли, швырнул, и тот грузно брякнулся, громыхая доспехами.

С победным рёвом толпа неслась по мосту. Внизу остатки омоновцев спешно запрыгивали в грузовики и автобусы, покидая поле брани. За одной из машин, размахивая руками, бежали несколько отставших бойцов.

Мощным рывком Дроздов догнал передние ряды. Бежал, не чувствуя усталости, охваченный общим яростным порывом. Страх, возникший при виде орудующих дубинками каскоголовых, испарился, как выкипают остатки воды под сильным жарким огнём. Жгучее желание расквитаться за изувеченных в прежних уличных бойнях людей, за избитого в участке знакомого подполковника, за томящихся в блокированном Доме Советов друзей придавало силы, открывало второе дыхание, собрало в кулак всю волю и упрямую злость.

Огромная, бурлящая, словно смола в котле, толпа докатилась до Смоленской. Там, где вчера громоздилась баррикада и народ отбивался камнями от наступавших омоновцев, ныне вновь блестели щиты, зеленели солдатские каски. За спинами солдат скрывались милиционеры в знакомых белых шлемах.

Людская лавина приблизилась к оцеплению. Несколько молодых мужчин выскочили вперёд, расталкивая испуганных солдат. Оказавшиеся без прикрытия омоновцы начали трусливо пятиться назад. В руках одного из них мелькнуло ружьё.

Дроздова нагнали Кулагин и Лозняков. Вместе с ними находились ещё несколько крепких мужиков, похожих на офицеров в штатском.

- Работаем по флангам! - приказал один из них, очевидно старший.

Рассредоточившись, группа надвинулась на милицейские заслоны. Напротив Дроздова оказался щуплый солдатик в безразмерной, похожей на зелёный таз, каске. Он прикрывался щитом, неумело выставив дубинку навстречу противнику.

Ухватившись за неё, Дроздов рванул солдата на себя. Отобрав палку, вытолкнул на тротуар, в безопасное место.

Тут же к Дроздову бросились двое омоновцев. Первый, мордастый детина, залепил дубинкой, метя в лицо. Дроздов отпрянул вправо, закрываясь захваченным щитом, и тут же рубанул арматуриной по руке соперника. Тот взвыл, хватаясь за перебитую конечность, попятился, выпучив полные боли глаза. Его напарник дёрнулся, словно ужаленный, отскакивая в сторону.

- Назад, урки рваные! - хрипло рявкнул Дроздов, наступая на сдерживавших фланг каскоголовых. Рядом, поигрывая железным прутом, надвигался Кулагин, круша взметавшиеся из-за щитов руки с гуттаперчевыми палками.

Перед Дроздовым возник очередной омоновец, здоровенный, под два метра, с крупными, похожими на клешни лапищами. Занеся над головой дубину, он налетал на него, выбрасывая вперёд ногу в сокрушающем таранном ударе.

Удар пришёлся по трофейному щиту. Дроздов отлетел, подобно футбольному мячу, едва не споткнувшись о бордюр. Противник продолжал наступать, готовясь добить свою жертву. Его мясистое, с квадратным подбородком лицо ощерилось в лютом зверином оскале. И, холодея от внезапно подступившего ужаса, Дроздов отчаянно рванулся навстречу сопернику, издав яростный нечеловечий крик.

Противник на секунду замешкался, и этого мгновения Дроздову хватило, чтобы достать врага. Металлический штырь с хрустом саданул по локтю омоновца, и тут же вновь Дроздов обрушил на противника град сокрушающих ударов, ломая ключицу, дробя суставы.

Омоновские заслоны рассыпались, подобно карточному домику. Один за другим каскоголовые покидали поле брани, отступали, освобождая проход к Арбатскому мосту, где, опоясанная кольцом поливальных машин, окутанная колючей проволокой, белела величественная громада Дома Советов.

Натужно сигналя, сквозь толпу пробирался грузовик, захваченный у омоновцев. Вырвавшись вперёд, покатил к веренице "поливалок". С разгону врезался между двумя из них, расшвыривая в стороны. В образовавшуюся брешь хлынули люди, толкаясь, отпихивая друг друга, лезли через машины. Дроздов протиснулся к ближайшей "поливалке", нырнул в распахнутую дверь кабины, цепляясь о рычаг коробки скоростей и громоздкий руль.

Площадь перед Домом Советов заполнялась народом. Навстречу демонстрантам спешили баррикадники. Из подъезда выбежал небритый мужчина в мятом костюме, с депутатским значком на лацкане. Устремился навстречу другому, полному, в расстёгнутом сером плаще. Радостно обнял, звонко хлопая по спине.

Среди множества мельтешащих лиц Дроздов неожиданно увидел Алексея. Спелеолог близоруко щурил глаза, высматривая кого-то в толпе. Дроздов поспешил было к нему, но тут же отпрянул в сторону, услышав за спиной автоматные очереди.

Выстрелы смолкли и через секунду затрещали вновь. Дроздов, перегруппировываясь в прыжке, метнулся к ближнему бордюру, упал, озираясь по сторонам. Очереди раскатисто стрекотали, посылая в толпу разящие свинцовые пунктиры, но та, будто не обращая на них внимания, продолжала просачиваться сквозь нагромождение машин, колючей проволоки, острой, как бритва, спирали Бруно.

Стрельба прекратилась. С земли, испуганные, растерянные, поднимались люди. В полусотне метров от себя Дроздов увидел лежащего навзничь мужчину. Над раненым суетились несколько человек. Туда же из Дома спешил врач в замызганном белом халате.

- Откуда стреляли? - спросил Дроздов у пробегавшего мимо знакомого офицера из местного Добровольческого полка.

- Из мэрии, - откликнулся тот, на ходу оборачивая к Дроздову своё обветренное злое лицо с тёмными полукружьями под глазами. - Менты тамошние, е...ть их трижды!

На балконе Парламента в окружении охраны появился Руцкой. Один из телохранителей, выставив перед лицом новоиспечённого Президента нечто похожее на плоский портфель, загораживал генерала от возбуждённой толпы.

- Молодёжь!.. Боеспособные мужчины!.. - долетали до Дроздова обрывки фраз выступавшего. - ...Мы должны сформировать отряды и сегодня же штурмом взять мэрию и Останкино!..

По толпе пробежала волна. Среди пёстрого людского скопища появились крепкие мужики, облачённые в камуфляж и "песчанку", с автоматами наперевес. Среди них выделялись баркашовцы с алыми шевронами на рукавах, приднестровцы в косо посаженных беретах. Следом, в окружении вооружённых охранников, появился Дед, в бронежилете, с короткоствольным автоматом на плече. Генерал был возбуждён, что-то сердито выговаривал шагавшему рядом с ним немолодому мужчине в кожаной куртке, наброшенной поверх пятнистого комбинезона.

- Командиры батальонов, ко мне! - долетел до Дроздова голос Деда.

Толпа сгрудилась вокруг генерала, забурлила, подобно воде в котле. Всколыхнулась, выплёскивая группы вооружённых бойцов. Группами, по два-три человека, они устремились в сторону мэрии, и вслед за ними хлынула основная масса. Распадаясь на ручейки, неслись вдоль гранитного пандуса здания, напоминающего раскрытую книгу в сером переплёте. Дроздов, всё ещё сжимая в руке шершавую арматурину, бежал вслед за высоким баркашовцем в чёрном комбинезоне, намётанным глазом выбирая укрытия, на случай нового обстрела.

На углу, у парапета, он вновь заметил Деда. Невысокий, крепко сбитый, генерал сердито топорщил усы, хрипя в мегафон:

- В здании никого не трогать!.. Обрезать все телефонные связи!.. Чиновников выкинуть на х... на улицу!

Опережая толпу, на пандус выкатил грузовик. Взревев мотором, попёр к стеклянным дверям вестибюля. С разгону протаранил их, со звоном осыпая стёкла.

Из глубины вестибюля загрохотали автоматы, дырявя кабину. Притаившиеся за пандусом наступавшие ответили короткими точными очередями. Сзади, через улицу, не реагируя на царящую вокруг смертоносную какофонию, напирал народ.

Грузовик опять отпрянул назад и по новой долбанул вход. Тут же, закупоривая неприятельские доты раскалёнными свинцовыми пунктирами, в образовавшуюся брешь бросились штурмовые группы.

- Куда прёшь, ё... в рот, осади назад! - отпихнул Дроздова приземистый плечистый приднестровец с пышными казацкими усами.

- Пошёл на х... - беззлобно отпарировал Дроздов, подбегая к раскуроченным дверям мэрии.

В вестибюле пахло бензином. Вокруг царил разгром, были видны следы поспешного бегства местных охранников. Часть штурмующих ломанулись вглубь здания, для острастки стреляя вверх.

- Мишка, остаёмся здесь! - подоспевший Кулагин ухватил его за рукав. - Дед приказал не пускать никого, иначе поубивают всю эту п...ту в горячке!

- На месте, все!.. - рявкнул возникший рядом генерал. В скошенном набок гражданском берете со звездой и автоматом в руках, Дед напоминал партизанского командира времён Великой Отечественной.

В сопровождении других автоматчиков, он резво понёсся вслед за передними штурмовыми группами, зыркая по сторонам колючими глазами.

...Они стояли на площадке перед мэрией, где на балконе развевался красный флаг.

Стоявший рядом Дед что-то победно вещал в мегафон, и клокотавшая внизу толпа вторила ему радостным победным рёвом.

- Ну что, теперь - на Останкино? - произнёс Лозняков, слегка толкнув Дроздова своим могучим плечом.

- На Останкино, - воодушёвленно откликнулся Дроздов. - А после - на Кремль!.. Хотя постой, - вдруг спохватился он. - Надо бы мне по-быстренькому до дома смотаться.

- Давайте, - тут же согласился Лозняков. - А я пока тоже за машиной сгоняю.

Они выбрались из толпы и почти бегом заспешили в сторону метро.

Глава 15. Останкино

Через улицу, напротив, перед соседним, приземистым зданием собралось ещё около сотни человек. Среди них выделялись несколько казаков с автоматами, десяток вооружённых приднестровцев. В центре маячил чёрный берет Деда. Время от времени генерал подносил к лицу мегафон, выдувая хриплые отрывистые фразы:

- Даю три минуты!.. Обещаю, никто не пострадает!.. У вас три минуты!..

Их обступали другие. Костлявая старуха в линялом сером платке заворожённо смотрела на генерала, что-то шепча сухими бескровными губами. Немолодой мужчина в поношенном тёмном плаще водил глазами по верхним окнам здания. Впереди него коротко стриженный крепыш в кожаной куртке, воздев вверх ствол укороченного десантного автомата, насторожённо замер, не сводя взгляда со стеклянных дверей входа. Двое работяг, в телогрейках, с отобранными у омоновцев щитами, нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Тут же суетились десятка полтора журналистов и телевизионщиков, снимали на камеры происходящее. Лысоватый толстяк в очках, по виду иностранец, отойдя в сторону, что-то передавал по миниатюрному радиотелефону.

Навстречу Дроздову вынырнул белобрысый парнишка лет семнадцати, знакомый по баррикадам и митингам у Дома Советов.

- Ну что тут? - поинтересовался у него Дроздов.

- Резину тянут! - досадливо махнул рукой тот. - Часа три уже переговоры ведут, и всё без толку!

- А там кто? - спросил Кулагин, указывая на тёмные окна здания.

- Какой-то "витязь". В масках, с автоматами, СВД-шками. Столы натащили, тоже типа баррикад оборудуют!.. Эх, х... ли валандаются столько, давно бы уже захватили всё это тель-авидение!.. - юноша нетерпеливо пристукнул по ноге резиновой дубинкой. - Всё ждут чего-то, балаболы хреновы!

Дроздов почувствовал лёгкий холодок, пробежавший по спине. Былая уверенность, ожидание близкой победы сменились зыбким, нарастающим с каждой минутой беспокойством. И даже захваченный из дома пистолет, добытый год назад при взятии вагонных грабителей, казался теперь бесполезной железякой, наподобие куска арматуры или омоновского щита, который сжимал в руке стоявший впереди работяга в промасленной телогрейке.

Тревога нарастала. Протискиваясь среди обступивших вход людей, Дроздов поймал себя на том, что цепко обшаривает глазами местность, отмечая рубежи залегания на случай обстрела, "мёртвые зоны", вероятные укрытия. Он покосился на Кулагина: друг тоже смотрел на слепой торец здания, на близкий парк и белеющую в темноте коробку теплосети.

Рокот мотора за спиной заставил их обернуться. Сквозь толпу, к зданию, протяжно сигналя, пробирался грузовик. Народ расступился, образовав коридор к стеклянным дверям с нависшим козырьком. Молодой парень в камуфляже, перехватив автомат в левую руку, что-то крикнул водителю, взмахом руки направляя машину ко входу.

- Давай, долби! - закричало сразу несколько голосов. - Тарань их к е...ням!

Грузовик, взревев мотором, мощно впечатался в двери. Зазвенело стекло, застонало покорёженное железо. Автомобиль, скрежетнув шестернями, начал сдавать назад. Вновь подался вперёд, с треском вгоняя тупую морду под козырёк подъезда.

- Есть контакт! - раздалось из толпы.

Грузовик опять попятился назад, разгоняясь для нового сокрушительного удара. Победно сигналя, ударил в стеклянную стену вестибюля, и та, сочно хрустнув, брызнула множеством осколков. Толпа восторженно взревела, захлопала в ладоши. Какой-то паренёк в джинсовке и солдатской каске пронзительно свистнул, показывая большой палец.

Машина снова откатила назад. В образовавшемся прогале Дроздов вновь увидел Алексея, стоявшего в группе автоматчиков. Хотел было окликнуть его, но тут же замер.

Выстрел, не услышанный среди рёва мотора, гула толпы, скрежета рвущегося железа, но почувствованный натянутыми нервами, воспалённым сознанием, заставил отпрянуть, сгруппировать мышцы, затаиться в ожидании близкой развязки.

Толпа всколыхнулась. В её вязкой сердцевине возникло движение, вспыхнули прожекторы и рубиновые огоньки телекамер. Сквозь образовавшийся коридор несколько человек пронесли полного мужчину в кожаной куртке.

- Человека убили! - истошно закричала стоявшая впереди Дроздова немолодая женщина.

Словно в ответ на её полный отчаяния вопль, по ту сторону грузовика ударил грохот, отзываясь гулким эхом внутри здания. И в этот же миг пространство вокруг раскололось от треска автоматных очередей, будто над самым ухом кто-то рванул сырую мешковину.

Из тёмных окон здания в толпу ударило множество раскалённых свинцовых пунктиров, впиваясь в головы и туловища, опрокидывая на асфальт безжизненные тела.

Огонь был внезапным, шквальным. Синяя мгла разом озарилась от множества трассеров. Попавшие под обстрел люди бросились было врассыпную, но тут же падали, нашпигованные горячими кусочками металла, бились в агонии, выплёскивая из простреленных лёгких истошные, полные боли крики.

Спелеолог Алексей, стоявший около стены, дёрнулся, будто его пронзило током. Раскинув руки, упал ничком, словно матерчатая кукла. Из его спины ударили чёрные фонтанчики крови, растекаясь по мостовой быстрыми тонкими ручейками. Бросившийся к нему немолодой мужчина в длинном плаще неловко замер на полушаге, складываясь пополам, прошитый точной очередью из верхнего окна.

Круглолицый автоматчик в камуфляже отпрянул в сторону, вскидывая оружие, но тут же несколько пуль точно вонзились ему в голову, раскалывая надвое череп, и он, будто подброшенный взрывом, грузно шмякнулся оземь, заливая асфальт кровью вперемешку с серыми кляксами мозгов.

Подросток в линялой джинсовке метнулся было к спасительным ступеням перехода и тут же рухнул, распластавшись на мостовой. Его худое, щуплое тело несколько раз дёрнулось и обмякло, застыв у серой кромки бордюра.

Высокий парень в замызганной "песчанке" стремительно бросился на землю, вжимаясь в асфальт, точно хотел сделаться невидимым для засевших в здании стрелков. Вслед за ним, опускаясь, потянулся пульсирующий огненный пунктир. Нащупал его среди других тел, впиваясь между лопатками, разрывая надвое стремящуюся уцелеть плоть.

Обезумевшие люди метались вдоль улицы, бросались в разные стороны, пытаясь вырваться из-под обстрела. Навстречу им, с обеих сторон, неслись сотни пуль, намертво закупоривая пространство перед телецентром, словно сжимались невидимые клещи. Работяги в засаленных робах, ещё несколько часов назад прорывавшие оцепление, офицеры из ополчения Дома Советов, казаки c баррикад, собравшиеся на митинг старушки, вертевшиеся поблизости любопытные мальчишки, зеваки, случайные прохожие натыкались на огненные щупальца, распарывались очередями, падали замертво, озарённые проносящимися трассерами.

В пронизанном свинцом воздухе, грохоча и стеная, веяла смерть, собирая свой обильный, богатый урожай.

Первой мыслью Дроздова было упасть на землю, не шевелясь застыть на шершавом асфальте, пережидая огневой налёт, но заложенные в подсознании рефлексы вопреки собственному страху заставили его метнуться к примеченному глухому торцу здания, в темноту, где рассекали мглу пули и, сражённые ими, падали люди.

Пригнувшись, словно бегун перед стартом, он оттолкнулся от асфальта, посылая тело вперёд. Перемахнул через два бесформенных, лежащих ничком трупа, вновь оттолкнулся, устремляясь в мёртвую зону, слыша, как у самого уха прорезает воздух раскалённый пунктир, а рядом кто-то, коротко вскрикнув, рушится на землю. Ещё раз коснувшись носком валявшегося под ногами металлического заграждения, устремился в отчаянном броске к близким деревьям.

Приземлился на краю газона. Проехался животом по траве. Кувырнувшись через голову, распластался у приземистого, вкопанного в землю бетонного бруска. Слева, утыкаясь лицом в кучку жёлтой листвы, плюхнулся Кулагин.

Вокруг продолжали стрелять. Среди хлопков снайперских винтовок, треска автоматов время от времени раздавались протяжные стоны раненых. На них тут же откликались невидимые стрелки, посылая на звук точные злые очереди. Высокий парень в очках, одетый в белый халат, подняв руки, попытался было подойти к корчившемуся на проезжей части мальчугану и тут же, получив пулю в грудь, стал медленно оседать, заваливаясь набок.

- Уходим... Перебежками, туда... - Кулагин, приподняв голову, указал вглубь парка, где, окружённый развесистыми кронами деревьев, возносился ввысь мерцающий стебель телебашни. - Давай, Мишка, пока вроде стихло...

Словно заслышав его слова, зашевелился притаившийся в нескольких метрах от них юноша, осторожно привстав на руках, с опаской поглядывая в сторону телекомплекса. Тут же из здания напротив полыхнула едва заметная вспышка, прочертила в воздухе светящийся след, и юноша, вздрогнув, обмяк, неловко подвернув руку. Переждав несколько секунд, неведомый снайпер выстрелил снова, на этот раз по второму этажу, где находились оборонявшие телекомплекс стрелки. Его поддержал неизвестный автоматчик, посылая в здание светящиеся трассы. Утихнувшая было перестрелка вспыхнула вновь.

Ужас, охвативший Дроздова с минуту назад, когда по толпе ударил огненный шквал, отступил, сменяясь диким отчаянием от собственной беспомощности и никчёмности. В недавнем прошлом спецназовец, прошедший через горнило войн в Абхазии, Баку, Карабахе, матёрый милицейский опер, он не мог противостоять расстрелу безоружных людей, а лишь с болью наблюдать, как засевшие вокруг враги добивают остатки его товарищей.

Внезапно на дороге появился знакомый сиреневый "Москвич". Ошалело светя фарами, он нёсся прямо туда, где метались пули, стрекотали автоматы и вповалку, устилая асфальт, лежали убитые. Казалось, за его рулем сидит безумец-камикадзе, отчаянно стремящийся принять смерть на поле боя.

Взвизгнув тормозами, автомобиль описал замысловатую дугу, встав поперек дороги. Из него выскочил человек, бросился к ближайшему лежавшему на земле телу. Выстрелы, гремевшие ещё несколько секунд назад, смолкли, будто сидевшие в здании автоматчики были ошеломлены неизвестным, потерявшим рассудок смельчаком.

- ... твою мать, это же Виталька! - ошарашенно прошептал Кулагин.

Заграбастав в охапку скорчившегося на асфальте раненого, Лозняков потащил его к машине. Запихнул на заднее сиденье, метнулся к другому, стонавшему на тротуаре, у поваленного заграждения. Подхватил, поволок следом. Тут же, словно очнувшись, заговорили автоматы. С противоположной стороны вновь ударила винтовка, посылая вниз малиновый трассер. Пуля вонзилась в ногу раненому, но Лозняков продолжал тащить грузное, слабо шевелящееся тело. Его могучая фигура в светлой матерчатой куртке отчётливо выделялась в темноте, служа отличной мишенью.

Смолкнувшая было какофония загрохотала вновь. Со всех сторон к Лознякову тянулись светящиеся пунктиры. Пули, проносясь буквально впритирку, цокали об асфальт прямо у его ног, но тот, словно не замечая их, сноровисто загружал в машину второго раненого. Захлопнув дверцу, прыгнул за руль, со скрежетом врубая сцепление. Из ближних кустов по автомобилю, прошивая лобовое стекло, полоснула длинная очередь, но "москвич" все же сорвался с места и, оседая на простреленное колесо, рванулся прочь.

Дроздов лежал, ошеломлённый, медленно приходя в себя. Только что случившееся встряхнуло его, подобно электрическому разряду, разморозило скованный страхом разум. Прижимаясь к холодной траве, он уже не чувствовал себя обречённым, мучительно ожидая смерти, а искал выход из кровавой западни, возможность выжить и уцелеть. Его взгляд, прежде затравленно метавшийся по сторонам, теперь цепко обшаривал окрестности, вычисляя огневые точки, расположение снайперских гнезд, оценивал собственные силы.

Он услышал, как затаившиеся рядом люди зашевелились, осторожно приподнимаясь с земли, высовываясь из-за деревьев, шёпотом окликая друг друга.

В глубине парка зашелестели шаги. Две быстрые тени, рябя камуфляжем, скользнули за ближнее дерево.

- Ё...й в рот, там же Дед остался! - долетел до Дроздова хриплый шёпот. - Ранен, небось!

- Если эти суки не добили, - отвечал второй голос. - Обожди, вроде наши вытаскивать его пошли!..

Словно в подтверждение этих слов, на проезжую часть метнулись несколько фигур. Прикрываясь щитами, быстро поползли к ближнему зданию. Тут же вновь ударили автоматы. Несколько пуль, скользнув по щитам, высекли из асфальта голубые искры.

- Лёша, вперёд! - приказал Дроздов другу, поднимаясь с земли.

Нащупав под мышкой рукоятку допотопного нагана, он сиганул вглубь парка, за ближайшее дерево. Выхватил оружие, выискивая на фасаде мерцавшего напротив здания место, откуда бил снайпер. И когда, мгновение спустя, там вновь полыхнула вспышка, Дроздов, поймав в прорезь прицела чёрный квадратик примеченного окошка, надавил на спуск. Выстрелив ещё дважды, стремительно переместился к соседнему дереву, меняя позицию. Пальнул ещё несколько раз, выпуская в сторону телекомплекса последние пули.

Запустил в кусты уже ненужное оружие, метнувшись вглубь парка. На бегу сорвал наплечную кобуру, метнув её в противоположную сторону. Понёсся в темноту резкими неровными скачками, слыша за спиной прерывистое дыхание бегущего следом Кулагина.

Они успели отбежать достаточно далеко, прежде чем на проспекте загрохотал крупнокалиберный пулемёт, посылая длинные яростные очереди туда, где ещё минуту назад находились Дроздов и Кулагин.

- КПВТ... "бэтээры" подогнали, суки! - прохрипел Кулагин, инстинктивно пригибаясь на бегу.

...Они добрались до метро спустя минут сорок, вдоволь попетляв по дворам, сбивая со следа возможную погоню. На подходе к "Щербаковской" привели в порядок одежду. Вынырнув на проспект, приняли беззаботный вид припозднившихся гуляк.

У монументального, с колоннами, вестибюля метро дорогу им перегородил патруль. Четверо омоновцев во главе с офицером, вооружённые короткоствольными автоматами, в чёрных, лихо заломленных беретах, выделили их из общей массы прохожих. Обступили полукругом, враждебно сверля глазами.

- Документы! - не представившись, потребовал офицер.

- Свои, - как можно беспечнее откликнулся Дроздов, доставая удостоверение. - Уголовный розыск, лейтенант Дроздов.

- Лейтенант Кулагин, внутренние войска, - Лёшка, в свою очередь, протянул омоновцам зелёную офицерскую книжечку.

- Знаем мы таких "своих"! - зло бросил старлей. - Обыскать! - приказал он, обернувшись к омоновцам.

Двое автоматчиков шагнули к Дроздову и Кулагину. Третий, напротив, отступил на шаг, наставив в сторону задержанных воронёный ствол "Калашникова". Оказавшийся напротив Дроздова длинный молодчик в пятнистом бронежилете сноровисто охлопал его по бокам, прощупал карманы, извлёк связку ключей, пачку сигарет.

- Пустой, Михалыч! - доложил он командиру.

- Мой тоже! - спустя пару секунд подал голос второй омоновец.

- Пустые, говорите... - офицер недоверчиво и враждебно оглядывал Дроздова и Кулагина. - Побросали, небось, стволы, а?

- Какие стволы? - изобразил недоумение Кулагин.

- Знаете какие! - ощерился старлей. - Ещё дурачками прикидываетесь! Вы же оттуда, - он мотнул головой в сторону маячившей за домами телебашни, где всё ещё слышалась далёкая стрельба.

В который раз за сегодняшний день Дроздов почувствовал противную дрожь в коленях. Ладони вспотели, сердце, на миг остановившись, забилось резкими неровными толчками. Опасность, множество раз подстерегавшая его на Октябрьской и Смоленской в виде омоновских дубинок, у мэрии и телецентра в образе разящих свинцовых очередей, в конце концов нашла их с Кулагиным здесь, у входа в метро. Предусмотрительно выброшенное оружие, праздное выражение лиц, милицейское удостоверение, со свойской небрежностью сунутое под нос офицеру, не сумели обмануть четверых матёрых церберов.

Можно было попытаться вырваться из очередной западни. Внезапно садануть в голень ближнему омоновцу, метнуть в лицо офицеру валяющийся в кармане спичечный коробок, и когда тот на миг зажмурится от неожиданности, точным ударом раздробить ему колено. Оставшихся возьмёт на себя Кулагин, и вдвоём они сумеют пробиться к метро, успеют скрыться в недрах "подземки", смешавшись с толпой пассажиров, пока преследователи придут в себя после неожиданной скоротечной схватки.

Всё это пронеслось в голове Дроздова в течение секунды, но, окинув взглядом противников, он понял, что затея не удастся. Двое омоновцев, отойдя на безопасное расстояние, фиксировали каждое движение задержанных, ни на миг не сводя с них стволы автоматов. Оставшиеся боец с офицером также не отвлекались ни на секунду, готовые к внезапному сопротивлению подозрительной парочки.

- Откуда "оттуда"? - как бы удивлённо переспросил Дроздов. - Отсюда мы, с Бочкова, из гостей!..

- Брось п...ть! - оборвал его старлей. - Останкино небось штурмовали, коммуняки х...вы, а теперь сматываетесь!

Дроздов вновь испытал отчаяние, пронзившее сердце подобно отточенному ножу. Холодная волна страха перед близкой расправой, накатив, сковала тело, подобно льду, но одновременно охладила разум, вернув утраченную ясность мыслей, превращая Дроздова из затравленного зверя в хитрого, битого жизнью опера.

- Кто коммуняки?! - возмущённо произнёс он. - Ты не ох...л, браток?! Да я сам только с утра из оцепления!.. Сутки у этого Белого Дома парился!..

Дроздов надвинулся на офицера, гневно сверкая глазами, и тот непроизвольно отступил.

- Ладно, угомонись, - с некоторой растерянностью в голосе произнёс он. - Горячий ты больно, лейтенант! Думаешь, мы тут прохлаждаемся? ...Отдай ксиву! - немного помедлив, приказал старлей молодому омоновцу, державшему в руках офицерское удостоверение Кулагина. - Ладно, п...дуйте по домам! - нехотя вынес вердикт офицер. - Там небось вас начальство искать задолбалось!... Пока вы здесь шляетесь, всех давно уже на уши поставили! - он вернул удостоверение Дроздову и, отойдя с дороги, махнул рукой в сторону метро.

- Ну ты даёшь, Мишка! - негромко промолвил Кулагин, когда, миновав контроль, они скользили вниз по рокочущей ленте эскалатора. - Я уж думал - кранты нам!

Дроздов не ответил. Привалившись к резиновому поручню, он обессиленно прикрыл воспалённые глаза. И в наступившей темноте перед ними вновь замелькали алые пунктиры трассеров, падающие замертво люди, и он, Дроздов, метался под свинцовый шквал, устремляясь в отчаянном молниеносном броске в мёртвую, непростреливаемую зону.

Глава 16. Всё

- Господи, живые!.. - плача говорила она, обнимая разом Дроздова и мужа. - Я уж тут чуть с ума не сошла!.. По телевизору передали, что бойня в Останкино настоящая, народу погибло Бог знает сколько!.. Телецентр этот чёртов горит, сказали!.. Пять минут назад упырь этот беспалый выступал, чрезвычайное положение объявил!.. А ты! - она подняла мокрое от слёз лицо, встряхнув Кулагина за плечи. - Не обо мне, так о детях бы своих подумал!.. Мало вам было Карабаха с Баку?!.. Мало Абхазии с Осетией?!.. Думала, в отпуск в Москву приедем - отдохнём ото всего, а тут на тебе!.. Чтоб сдохнуть этому Ельцину со сворой своей пархатой!..

- Успокойся, Наташка, видишь: живы-здоровы... - вяло произнёс Дроздов, вслед за Кулагиным входя в квартиру.

Навстречу им, в прихожую, выбежала старшая дочка. Молча прижалась к отцу, обхватив его ручонками. Дроздов смотрел, как Кулагин, присев перед ней на корточки, виновато гладит ребёнка по голове и в его глазах блестит непрошеная слеза.

В гостиной, на тумбочке, мерцал включённый телевизор. На экране маячило полное, обрюзгшее лицо бывшего премьера с неровной плешью, прикрытой редкими прядями волос.

"У Останкино идёт бой... - с характерным причмокиванием вещал Гайдар. - Противоположная сторона - бандиты, применяют гранатомёты, тяжёлые пулемёты и бронетранспортёры... Если мы вовремя не уничтожим красно-коричневую заразу... Я призываю всех, кому дороги демократия и судьба России..."

Гайдар говорил торопливо, проглатывая отдельные части слов. Его лицо выглядело насупленно-обиженным, как у мальчишки, выпоротого за съеденное без спроса варенье, и лишь глазки, маленькие, похожие на плавающие в бульоне капельки жира, сверкали беспощадно и зло. Равнодушие выступавшего было равнодушием палача, добивающего свою очередную, несчитанную жертву.

- Мразь... - прошептал Дроздов, подавшись к экрану, точно хотел двинуть в ненавистную, похожую на гнилую тыкву харю, вбивая обратно бессовестное враньё про вооружённых до зубов боевиков из Белого Дома, причитания о нависшей над Россией угрозе, призывы идти на защиту Президента и будущего реформ.

- Брось, Мишка, - подошедший Кулагин тронул его за плечо. - Пошли лучше потолкуем...

Они вышли на балкон. Дроздов нервно закурил, стиснув зубами фильтр сигареты, некурящий Кулагин облокотился на перила, угрюмо уставившись в темноту.

- Как думаешь, будут штурмовать? - наконец нарушил молчание друг.

- Будут, стопудово! - кивнул Дроздов. - Слышал, что пидер этот жирный бухтел? - он мотнул головой за дверь, где из телевизора всё ещё доносилось плохо различимое бормотание Гайдара. - Им, после того, как в Останкино безоружный народ положили, больше ничего не остаётся. Иначе - хана им всем!

- И чем скорее, тем больше шансов руки умыть у суки этой беспалой, - уточнил Кулагин. - Может, даже завтра начнут...

- Или ночью, - добавил Дроздов, с отвращением выбрасывая выкуренную наполовину сигарету.

Они вернулись в комнату. С экрана телевизора теперь смотрел известный актёр, игравший в кино суперменов и современных Робин Гудов. Рыжеватая, неопрятная борода делала его похожим на чёрта. Рядом с равнодушно-унылым видом примостился популярный певец, чья заунывная песня про маленький плот, постоянно звучавшая по радио и из динамиков киосков звукозаписи, вызывала у Дроздова неясное отвращение.

"Всё просто, - рокотал актёр хриплым, подражающим Высоцкому голосом. - Всем известно, что пытались мирно договориться с депутатами и что они потребовали выкуп, потому что они борются не за ваши блага, а за свои. Они затребовали себе у Президента по миллиону долларов каждый, типа, получим по миллиону долларов и уйдём без скандала!.. А когда им его не дали, то подняли бучу!.."

"А где наша армия?! - визгливо перебила его чернявая старуха с длинным уродливым носом, вечно игравшая истеричек и недотёп в комедиях Рязанова. - Почему она нас не защитит от этой проклятой Конституции!.."

- Слышал? - обратился Дроздов к другу. - Всё, ночью или самое позднее утром - начнут!

- Угу, - кивнул Кулагин. - Надо собираться туда...

- Куда собираться?!

Возникшая на пороге Наташа смотрела на них с тревогой и неясной упрямой решимостью.

- Да вот... - замялся Кулагин, опуская глаза.

- Так надо, Наташа, - Дроздов, упреждая начинающийся спор, взял её за руку, заглянул в глаза. - Пойми нас...

- Никуда вы не пойдёте!

Она метнулась к дверям, запирая все замки. Спрятав ключи в карман вылинявшего домашнего платья, встала в прихожей. Будто почуяв неладное, в коридор выглянула дочка, подбежала, встала рядом, испуганно прижавшись к матери.

- Наташа... - начал было опять Дроздов, но, встретившись с ней взглядом, осекся.

- Только через мой труп, - качнула головой она. - Иначе - никак...

Дроздов молчал, понимая, что бессилен уговорить, убедить в чём-либо жену друга. Её отчаянный, непреклонный взгляд, в котором были ужас и переживания последних двух недель, стремление уберечь собственного мужа и его, Дроздова, от неминуемой смерти и ещё какое-то неведомое, ощутимое чутким женским сердцем знание, равно как и глаза дочки, четырёхлетней крохи, смотревшие с испугом, непониманием и мольбой - два этих взгляда остановили его, охладили пыл, страстное желание во что бы то ни стало, немедленно устремиться к Дому Советов. И он, досадливо выругавшись, шагнул на кухню.

- Ладно, утро вечера мудренее, - зашедший следом Кулагин опустился рядом за стол. - Давай, что ли, по чуть-чуть...

Бесшумно возникшая Наташа молча достала из холодильника початую бутылку водки, тарелки с нарезанной колбасой и золотистыми ломтиками сыра. Извлекла из буфета пузырёк валерьянки, пару стаканов. Плеснув в каждый по десятку капель успокоительного снадобья, наполнила их водкой.

- Ну что, за погибших? - неуверенно предложил Кулагин.

Не чокаясь, они опрокинули стаканы. Обжигающая горькая жидкость ударила в нос, наполняя сознание и тело вялым, обволакивающим теплом. Дроздов почувствовал, как распускаются утомлённые мышцы, слипаются веки. Выпитое, будто размыв хлипкую преграду, сдерживающую накопившуюся за день усталость, приковало его к жёсткому табурету, лишив остатков сил.

Наташа присела рядом, печально глядя то на Дроздова, то на Кулагина.

- Я, наверное, неправа, - говорила она. - Кругом беда, нелюдь картавая страну добивает, а я кудахчу, как квочка над собственным гнездом... Скоро, быть может, уже через пару часов, начнётся новая бойня, где будут расстреливать тысячи людей, лишь за то, что они любят Родину и не хотят этого нового мирового порядка, а я вас не отпускаю, встала тут, как на последнем рубеже... Да, не хочу я, чтобы погибли вы, не хочу вдовой быть, Оленьку с Настенькой без отца оставлять, но не только в этом дело... - голос Наташи звучал тихо и печально. Та же печаль застыла и в её глазах, будто она знала наперёд многое, о чём не догадывались ни Дроздов, ни Кулагин, не ведали многие из тех, кто в эти дни замерзал без света и тепла в осаждённом Доме Советов, погибал под омоновскими дубинками на Баррикадной и пулями спецназа в Останкино. - Нельзя победить, если во главе войска стоит предатель, - продолжала она. - Если он посылает людей на заведомую гибель, как сегодня, в Останкино... Когда командир бригады спецназа просит его, новоиспечённого Президента, дать письменный приказ, чтобы двинуть свои батальоны на защиту Парламента, а тот испуганно отказывается, предпочтя собрать под стенами Дома Советов рабочих, пенсионеров и других, никогда не державших в руках оружия, нежели настоящую армию... Который сообщает властям о группе военных, собравшихся проникнуть в один из армейских штабов, чтобы выйти на связь с верными Конституции командирами частей... Можно ли верить человеку, ещё недавно вместе с Ельциным чинившему расправу над стариками-"гекачепистами", а после, вместе с этим же выродком, разрушившему Союз?.. Для чего он вновь собирает в Дом Советов остатки самых честных, надёжных, совестливых?.. Не для того ли, чтобы разом уничтожить их и чтобы в будущем они не мешали его кремлёвским подельщикам?.

Дроздов чувствовал правоту в словах жены друга. Вопросы, звучавшие из её уст, мучили и его самого. Он не верил ни истеричному самодуру Руцкому, ни скользкому двуличному Хасбулатову, но разум по-прежнему не мог взять верх над страстным желанием, граничащим с безумием - по новой устремиться в обречённую крепость на набережной.

- Они всё продумали, всё просчитали, - Наташа взглянула куда-то за окно, где клубился ночной мрак и вдалеке, словно подсвеченный стебель, мерцал в вышине хрупкий шпиль Университета. - Понимают, что многие из настоящих воинов предпочтут умереть, нежели жить при новых порядках, в их демократическом концлагере, не зная, что главный бой ещё впереди... Хотя, может быть, я неправа, - вновь повторила она и умолкла, закрыв руками лицо.

Дроздов почувствовал, как силы окончательно оставляют его. Его сознание всё меньше реагировало на слова Наташи и навязчивую мысль о необходимости как можно быстрее оказаться на Пресне, среди своих. Сидя за столом, он стремительно проваливался в чёрную пропасть забытья.

* * *

Дроздов проснулся от неясного толчка изнутри. За окном уже вовсю светило бледное осеннее солнце, шумел оживлённый проспект. Беспокойство, ожившее в нём с первого момента пробуждения, нарастало с каждой секундой. Подобно отбойному молотку, пробивающему жёсткую корку асфальта, оно стучалось всё сильней и сильней, пока не ворвалось в сознание жаркой обжигающей мыслью: он должен быть в Доме Советов!

Вскочив, он бросил взгляд на часы - они показывали начало девятого. Одевшись, неслышно ступая, двинулся к соседней комнате. Приоткрыв дверь, прокрался мимо спящих Наташи и Кулагина к стоявшему в изголовье стулу. Извлёк из висевшего сверху платья ключи, так же бесшумно выскользнул обратно.

Выскочив из подъезда, он бросился в метро. На подъезде к "Баррикадной" протиснулся к дверям, но поезд, не останавливаясь, пронёсся мимо пустынной платформы с одиноко маячившей фигурой дежурного милиционера.

Михаил решил повторить попытку, пересев на кольцевую в районе Таганки, но "Краснопресненская" также оказалась закрытой. Дроздов выбрался из вагона лишь на "Белорусской" и, навёрстывая упущенные минуты, бросился вверх по эскалатору.

Наверху было солнечно, прохладно. Бурлил толпой вокзал, по улице, разноцветный, блестящий, струился поток автомобилей. Всё вокруг было обыденно-будничным, и лишь где-то за домами слышалась стрельба да в переулках, перекрывая вход во дворы, стояли милиционеры, облачённые в бронежилеты и каски, чем-то напоминавшие серых больших черепах.

Дроздов направился к ближнему из них, немолодому капитану с висевшим на плече короткоствольным автоматом.

- Проход закрыт, - равнодушно произнёс офицер.

В ответ Дроздов молча извлёк удостоверение.

- Закрыт проход, - повторил капитан, взглянув на Дроздова с каким-то непонятным сочувствием. - Опасно там, лейтенант.

- Знаю, что опасно! - процедил Дроздов, чувствуя, как внутри будто натянулась неведомая пружина. Уже не таясь, он с ненавистью смотрел на капитана, не пускавшего его, Дроздова, к погибающим в Доме Советов товарищам.

В эту же секунду вдали, за домами, тяжко ухнуло, прокатившись долгим эхом между крыш и фасадов. В белёсо-синей вышине возникло серое облачко дыма, медленно рассеиваясь среди солнца и редких облаков.

- Танки... - машинально произнёс Дроздов.

- Танки, - подтвердил капитан. - Из всех орудий долбят, скоты! А вокруг да во дворах омоновцы засели. Водкой дармовой накачались и палят в каждого, кто на глаза попадётся! Пять минут как по рации слышал: опера с сержантом подстрелили, не иначе - их работа! Так что ступай, - грустно посоветовал он Дроздову. - Всё равно своим не поможешь, только пулю в соседнем дворе поймаешь. Погоди, может, удастся когда-нибудь банде этой ельцинской сполна отплатить...

Дроздов почувствовал, как натянувшаяся в груди струна со стоном лопнула, возвращая его в жестокую бессмысленную реальность. Стоявший перед ним капитан, по виду участковый или дежурный, выдернутый из дома и поставленный здесь вопреки собственному желанию, был обычным, замордованным жизнью мужиком. Так же, как и сам Дроздов, ежедневно рисковал жизнью за грошовую зарплату, в бессильной злобе наблюдая, как вчерашние жулики и спекулянты, пробравшись во власть, не таясь, скупают на корню заводы и фабрики, нефтяные месторождения и золотые прииски. Стоя здесь, у входа во двор, он не был виновен в полыхающей на близкой набережной бойне, а лишь ограждал других, ещё не успевших попасть в смертельную западню, от свистевших за его спиной пуль, разрывов снарядов, притаившихся на крышах снайперов.

- Ладно, бывай, - хрипло вымолвил Дроздов.

Повернувшись, он медленно побрёл прочь, слыша за спиной нарастающий грохот канонады.

* * *

Он не помнил, как добрался до дома. В сознании, ещё недавно воспалённом, наполненном событиями последних дней, теперь зияла ледяная пустота. Он больше не желал ничего, кроме собственной смерти, от которой ещё недавно отчаянно спасался, пытаясь продлить ненужную теперь, лишённую смысла жизнь.

Часть четвёртая. Пентаграмма

Глава 17. Как жить дальше

"Да за Советскую власть они погибли!" - кричало в Уле. И она не смогла бы объяснить, откуда знает это так твёрдо. От нынешней власти она не ждала ничего хорошего. Голод, постаревшая мама и ежедневные плевки в святыни. И для Ульяны всё было просто и понятно: "Они все гады ползучие, а мы маленькие зайки, и мы всё равно их победим!" И больше этого она не хотела знать. До самого вечера третьего октября не пускала в душу осознание того, насколько страшное творится в родном городе...

Помнит Уля, как уже в ноябре набирала у мамы на работе очередную пробу пера. Написано это было сразу после побоища первого мая и болью отзывалось в сердце...

"Повстанцы, добравшись до Переярославля, окружили царский дворец и стали кричать:

- Свободу народу! Отдайте Новую Выдумляндию! Там была республика, там должна быть республика и впредь! Плоды труда - народу! - они ещё надеялись, что царь их послушает, и поэтому не шли сразу на приступ. А ведь могли освободить не только свою страну, а ещё и законные земли Брыбуса, где людям приходилось ничуть не лучше! Но, видно, людям свойственно надеяться на силу своего слова, хотя надежда эта, как правило, не сбывается. А может, не пришло ещё время для Косисенского царства?

Но так или иначе, а оружие повстанцы в ход не пустили и кричали минут двадцать без перерыва. В конце концов Брыбус вышел на шум, увидел их и велел своей армии их разогнать.

Армия бросилась в атаку. Завязалось ожесточённое сражение. Солдат Брыбуса и в самом деле было больше, чем повстанцев: царь, который в то время был одним из сильнейших владык на континенте, набирал во всех странах Брамапутры самых отпетых головорезов, а в те тяжёлые времена их там было ох как много! Жители Новой Выдумляндии героически оборонялись от царских наёмников, но в конце концов ряды их сильно поредели, и эти отважные, но наивные люди вынуждены были отступить. Как доложил царю главнокомандующий армией, "бунтовщики обратились в позорное бегство". Брыбус торжествовал: он был уверен, что "бунтовщики" больше не посмеют нарушить его покой.

Но он ошибся. Вечером того же дня они пришли снова, и их было ничуть не меньше, чем в первый раз. Мы-то с вами знаем, что Иисус и его сестра воскресили всех убитых и исцелили раненых, но Брыбус об этом не знал. И когда снова увидел огромную армию, у него глаза на лоб полезли.

- Что за чертовщина?! - вскричал он. - Словно они и не потеряли утром добрую половину своего войска! Вон они, давешние мертвецы, ходят как ни в чём не бывало! Чур меня, чур! Они, наверное, страшные колдуны! Они и меня могут заколдовать! Лучше уж я отдам им Новую Выдумляндию!

Под его диктовку главнокомандующий, единственный грамотный человек в стране, написал указ о передаче Новой Выдумляндии в полное распоряжение её жителей, передал перо Брыбусу, и тот уже хотел поставить под документом крест вместо подписи, но тут раздался чей-то голос:

- Подожди. Надо их обязать платить дань Риму.

Это говорил посол Римской империи. (Брыбус был вассалом римского императора Каракалпака).

Брыбус согласился, главнокомандующий сделал приписку, царь подписал документ, и с балкона его прочли повстанцам.

Все закричали "ура!", даже дань Риму их не особенно огорчила. Теперь все поняли, что жестокий царь Брыбус - просто-напросто суеверный трус".

На блаженной Найде примерно так и было, только строже, страшнее... Кончилось светло, но это не полторы странички школьным почерком...

Просто Уля знала, что писать надо именно об этом.

* * *

- Значит, говоришь, в деревне был?

Особист [Особист - так называют в милиции сотрудников Инспекции по личному составу (в настоящее время - службы собственной безопасности), занимающихся расследованием должностных преступлений среди сотрудников милиции.] был невысок, коренаст, с блёклым, не запоминающимся лицом, чем-то похожим на недозрелую редьку. Светлые водянистые глаза, опушённые редкими белёсыми ресницами, равнодушно блуждали по кабинету, изредка останавливаясь то на древней чугунной пепельнице, сиротливо приткнувшейся на углу стола, то на матовом плафоне под потолком, то на лице допрашиваемого, рассматривая его, как какой-нибудь неодушевлённый предмет. Однако Дроздов знал, что это напускное равнодушие и нарочито-мирный тон обманчивы.

Тем временем майор, вздохнув, вытащил из стола тонкую пластиковую папку. И пока он неспешно перебирал сложенные в ней бумаги, Дроздов мучительно соображал, какая опасная информация может скрываться внутри этого желтоватого, похожего на конверт прямоугольника. Быть может, донос кого-нибудь из сослуживцев, видевших его в дни противостояния у Дома Советов. Или же рапорт омоновцев, задержавших его и Кулагина у "Щербаковской".

Наконец майор вытащил из папки и небрежно бросил перед ним небольшой глянцевый прямоугольник. Стараясь казаться невозмутимым, Дроздов искоса взглянул на нерезкую чёрно-белую фотографию и почувствовал, как холодеет спина, будто к ней приложили обжигающий ледяной пласт. На снимке были запечатлены последние минуты перед обстрелом в Останкино: всклокоченный работяга с трофейным щитом, автоматчик в камуфляже, настороженно глядящий поверх голов, на близкие окна, Кулагин, обернувшийся назад, и - он, Дроздов, протискивающийся поближе к зданию. Несмотря на то, что фотография была нерезкой, а сам Дроздов попал в кадр в профиль, он сразу же узнал себя.

- Ну, что, кончили отпираться? - особист зловеще усмехнулся, вмиг сбрасывая с лица напускное равнодушие и сонливость. - Тебя как - сразу в камеру закрывать? - поинтересовался он, буравя Дроздова цепкими ледяными глазами. - И куда - к уголовникам или к ментам? Удавят ведь тебя, лейтенант, что те, что другие! Менты даже скорее, если шепнуть им, что ты коллег собственных у Белого Дома почем зря глушил!

Майор вновь посмотрел на Дроздова, с тем азартным интересом, с каким кошка смотрит на пойманную мышь, решая, придушить ли её сразу или же вволю наиграться с лакомой добычей.

- Или дать тебе шанс, а, лейтенант? - выдержав очередную паузу, произнёс особист. - Поможешь нам кое в чем, глядишь - и похерю я этот снимочек. Погоны тебе сохраню, а, Михаил?

Не дожидаясь ответа, майор положил перед ним ещё несколько фотографий.

- Кого из этих ты видел там? - жёстко спросил он, кивнув на снимки.

Ещё не оправившийся от шока Дроздов мельком взглянул на фотографии. Одно из лиц и вправду было знакомым. Приглядевшись, он узнал старшего группы, пришедшей им на помощь третьего октября, на подходе к Смоленской. Теперь же, на снимке, старший был в форме полковника милиции.

Предложение особиста было заманчивым, спасительным. Сковавший дыхание страх подсказывал Дроздову согласиться и сдать неизвестного полковника. Но тут же перед глазами встало лицо спелеолога Алексея и его невесты, убитых в Останкино, поверженная женщина у метро "Баррикадная", в живот которой с оттяжкой вонзался тяжелый омоновский башмак, и страх отступил, сменившись горячей, захлёстывающей сознание яростной ненавистью. К ушлому особисту. К родному начальству, устроившему, ради очередных должностей и звездочек на погонах, "охоту на ведьм". К самому себе, жалкому и испуганному, сидящему напротив этого плюгавого майоришки из инспекции по личному составу.

- Ну так как? - нетерпеливо переспросил особист.

- Что "как"? - переспросил Дроздов, недоумённо и гневно уставившись на собеседника.

- Опять решил в непонятки поиграть? - майор угрожающе сощурил глаза.

- Какие ещё непонятки?

- Ясно, дуриком прикинулся! - особист, перегнувшись через стол, указал на фотографию Дроздова в толпе у телекомплекса. - А это кто, по-твоему - Пушкин?

- Вы хотите сказать, что это я? - Дроздов изобразил на лице ещё большее изумление. - Да ты в своем уме, майор?! Меня и близко там не было! Ну похож чуток, только вот куртки у меня такой отродясь не водилось. И постригся я только на прошлой неделе, можете проверить, а этот, - он ткнул пальцем в снимок, - оболванен, как из зоны! И ростом он на полголовы повыше будет! - продолжал вдохновенно врать Дроздов, выплёскивая скопившуюся в душе ярость. - Или что, решили крайнего найти?! План выполнить, как в тридцать седьмом?! Нет уж, вот вам! - он демонстративно ударил себя по локтю. - Кончилось ваше время, коммуняки хреновы! - продолжал распаляться он, заглушая в себе страх перед окончательным разоблачением. Подобным образом вели себя на допросах матёрые уголовники, уходя "в отказ", и, сам того не осознавая, ныне Дроздов вёл себя точно так же, до мельчайших подробностей копируя поведение своих бывших "клиентов".

Он заметил, как смешался особист. Как на его лице мелькнуло испуганно-непонятливое выражение, какое бывает у бойца-новичка, столкнувшегося с сильным и умелым противником. Но в следующий же миг майор вновь взял себя в руки.

- Хватит комедию ломать! - насмешливо произнёс он. - Или думаешь на понт меня взять? Дудки, не таких ещё обламывали. Короче, мой тебе совет: пиши рапорт, - выдержав паузу бросил он. - Так и быть, уволим тебя без волчьего билета!

Дроздов не помнил, как на нестойких, дрожащих ногах покидал кабинет. Лишь оказавшись на улице, он вдруг осознал, что нависшая над ним опасность отступила. Пусть даже не навсегда, а хотя бы на время. На сегодняшний день, тринадцатое ноября - совпавший с сороковинами расстрела Дома Советов.

* * *

"Братья, когда вы прочтёте эти строки, нас уже не будет в живых. Наши тела, простреленные, догорят в этих стенах. Мы обращаемся к вам, кому повезло выйти живым из этой кровавой бойни..."

Не в силах читать дальше, Дроздов отвёл глаза, бережно убирая листовку в нагрудный карман, рядом с ещё не сданным милицейским удостоверением. Окинул взором застывшую толпу, море мерцающих огоньков свечей, священника, читающего бесконечную скорбную молитву. Ему казалось, что те, кто погиб сорок дней назад, находятся рядом. Смотрят на него, уцелевшего в те дни под омоновскими дубинками и пулями, безмолвно прощая Дроздова и всех тех, кто пришёл сюда, в день, когда души павших отправлялись на Божий Суд.

Он запалил свой фитилёк, медленно перекрестился. Поднял глаза туда, где сквозь голые ветви деревьев серело мутное небо, вопрошая того, кому была адресована его беззвучная молитва, почему он оставил на земле его, Дроздова, выбрав из множества других, что сложили головы в Останкино, сгорели от кумулятивных снарядов в осаждённом Доме, были расстреляны за оградой стадиона [После капитуляции руководства Дома Советов множество его защитников были расстреляны на стадионе "Красная Пресня".]. Какое предназначение Бог уготовил ему, уже почти что выброшенному со службы оперу, для чего ему предстоит жить на руинах растерзанной, исклёванной вороньём Родины?

Панихида закончилась. Народ расходился, сбиваясь в небольшие группы. Казацкие папахи мешались с офицерскими бушлатами, алыми шевронами баркашовцев, поношенными куртками и пальто уцелевших баррикадников. То и дело мелькали знакомые лица. Возник долговязый казак, с кем вместе они шли на штурм мэрии. Из кишащей людской массы на миг вынырнул немолодой работяга, бесстрашно дырявивший на Смоленской омоновские щиты древком знамени. Высокий мужчина, тоже чем-то знакомый Дроздову, вместе с ещё двумя крепкими парнями с военной выправкой, подошёл к священнику, что-то сказал ему, протянул сложенные крест-накрест ладони, и тот мелко перекрестил его склонённую голову. Высокий коснулся губами креста в руках у батюшки. Шагнул в сторону, уступая место своим спутникам, и Дроздов неожиданно узнал в нём полковника с фотографии в кабинете у особиста.

В этот раз, как и третьего октября, полковник был в штатском. Добротная кожаная куртка с меховым воротником ладно сидела на поджарой плечистой фигуре. Худощавое лицо с небольшими офицерскими усиками казалось печальным и усталым. Спокойные светлые глаза смотрели поверх людских голов, на затянутую строительной сеткой вершину Дома Советов, ещё хранившую остатки копоти, выщерблины от крупнокалиберных пуль и снарядов.

В какой-то момент взгляды Дроздова и полковника встретились. Высокий едва заметно переменился в лице, напряжённо всматриваясь в стоящего напротив человека. После в его глазах промелькнула тень узнавания, и полковник шагнул навстречу Дроздову.

- Живой, братишка? - низкий голос полковника с едва заметной хрипотцой, его неторопливые, уверенные движения, строгий, усталый взгляд вдруг напомнили Дроздову его армейского ротного. Точно так же, как Батя [Батя - так называют в армии особо уважаемых и надёжных командиров.], полковник легонько встряхнул его за плечо, и от этого прикосновения вдруг стало тепло и спокойно.

- Живой, - отозвался Дроздов, качнувшись ему навстречу.

- Ну вот и ладно, - полковник обернулся, жестом подзывая своих спутников. - Пошли, помянем ребят, - обратился он к Дроздову, увлекая за собой в близкий сквер.

Отыскав свободную скамейку, товарищи полковника в момент застелили её газетами. На свет появились хлеб, колбаса, солёные огурцы, пара бутылок водки.

- Ладно, давайте за братишек наших, земля им пухом...

Вслед за полковником, Дроздов залпом опрокинул наполненный до краёв стакан, чувствуя, как хмель горячей волной ударяет в голову, окутывая всё вокруг плотной пеленой. Сквозь неё, как в тумане, были видны сбившиеся по соседству группы людей, как и они, поминавших павших защитников Белого Дома. Все остальное - мёртвая глыба бывшего Парламента, ограда стадиона, ещё хранившая отметины омоновских пуль, угрюмый город, окружавший каменными глыбами место недавней казни - было отделено от сквера, где собрались уцелевшие в бойне воины.

- Как звать-то тебя, братишка? - тем временем обратился к Дроздову полковник.

- Михаилом, - ответил Дроздов, в который раз поразившись неуловимому сходству полковника с ротным, обращению "братишка", которое любил его бывший командир.

- Доброе имя. А меня Станиславом кличут, - полковник вторично протянул для пожатия руку. - А это, - он кивнул в сторону своих спутников, - тоже из наших. Толя из управления по оргпреступности, Вадим - как и ты, с розыска. Ты же опер, правильно я тебя угадал?

- Опер, - подтвердил Дроздов, не удивившись прозорливости полковника.

- На службе пронесло или пронюхали?

- Пронюхали, - вновь кивнул Дроздов.

Он вдруг снова ощутил щемящее чувство одиночества и неприкаянности, живущее в нём с той поры, как месяц назад расстался с Кулагиным и Лозняковым. Вынужденный врать и изворачиваться перед начальством и сослуживцами, соседями и родными, Дроздов внезапно понял, что дальше так продолжаться не может.

Решившись, он рассказал Станиславу обо всех своих злоключениях. О сорвавшемся с цепи начальстве, учинившем суд офицерской чести над Дроздовым и Рыбаковым, которых не смогли отыскать и привлечь к осаде Дома Советов в те чёрные дни. О сержанте Круглове, известном обиранием пьяных в электричках, написавшем лживый донос на него, Дроздова. Об особисте, о предъявленной для опознания фотографии Станислава.

Полковник слушал Дроздова молча. Его лицо в бликах далёких фонарей казалось непроницаемым и безучастным. Безмолвие хранили и товарищи Станислава.

- Ну а ты сам что? - всё также невозмутимо и буднично спросил полковник, когда Дроздов закончил рассказ. - Решил уходить?

- Так всё равно же выпрут.

- А если обойдётся?

- Не знаю, - Дроздов замялся, подбирая слова. - После всего, что давеча наши менты учинили - в падлу погоны носить.

- Что ж, - как бы соглашаясь, кивнул Станислав. - Верно говоришь, Михаил. Значит, положим все рапорта, и - гори все ясным огнём, собственная гордость дороже! Пускай на наше место ихняя падаль приходит да беспредельщиков этих картавых, - он мотнул головой в сторону, где за Садовым кольцом, невидимый, находился Кремль, - стережёт. А мы, со всей Россией на пару, геройски захлебнёмся в дерьме. Ну разве что крикнем напоследок: "Позор палачам!..". Как, нравится тебе такой расклад? - поинтересовался он.

- А что предлагаешь ты? - хмуро спросил Дроздов, неприятно удивлённый сарказмом, прозвучавшим в голосе собеседника.

- Отступить, конечно, легко, - продолжал полковник, словно не услышав вопроса. - Велик соблазн остаться в старой, проторенной колее, как и прежде, орать на митингах, кидаться на ментов и солдат, на радость банкирам да прочим пархатым. Куда труднее выстоять, не уйти с рубежа. А ещё сложнее искать иной путь - ошибаться, терпеть поражения, довольствоваться малым, чтобы в конце концов перехитрить этих нелюдей и победить. Не каждый вынесет этот крест, не каждый исполнит возложенный на него Божий промысел.

- Так что же делать? - вновь обратился к нему Дроздов. - Как жить дальше?

- Ну, это уж каждый волен решать сам, - пожал плечами полковник. - Надумаешь - возьмём тебя в команду.

Допив водку, они двинулись к метро. Уже внизу, на платформе, Станислав вытащил блокнот и, что-то записав в нём, протянул вырванный листок Дроздову.

- Если надумаешь, звони, - произнёс полковник, пожимая на прощание руку.

Проводив взглядом три крепкие фигуры, Дроздов медленно развернул сложенный пополам листок:

"Следственное Управление ГУВД... полковник Сметанин..."

Глава 18. Морская собака

- Дурдом, девчата! Было у Джеймса два друга, один из них - предатель. Мы думали - Сириус, даром что он Гаррин крёстный. Когда судили приспешников Сами-Знаете-Кого, Сириус получил пожизненное на колдовском утёсе. В начале года он оттуда сбежал. Все его ловили и страшно боялись, чтобы он, кроме прочего, не сделал чего-нибудь Гарри. Ну, наслушались вы моих тревог по этому поводу... Так что в итоге выясняется? Сириус-то был за нас, а предал тихоня Питер. Инсценировал собственную смерть и все эти годы скрывался под видом старой облезлой крысы! Теперь он бежал туда, где скитается дух его хозяина. А Сириуса поймали, арестовали, в невиновность его поверил один только директор "Хеджхогвартс". И тихо устроил ему побег. Действовали мой с Гермионой, а Рон в это время лежал в лазарете со сломанной ногой. Гермионе - ей ведь всё знать надо, она себе ещё в начале года исхлопотала прибор, называется времяворот, чтобы попадать абсолютно на все предметы. У нас ведь с третьего класса - на что запишешься, то и учишь, а дисциплин много, многие уроки - в одно и то же время... Ну и вот, Гарри с Гермионой перевели время на три часа назад и помогли Сириусу бежать. Ох, Господи, моего мальчика едва дементор не поцеловал! Это жуткие такие демоны, они у нас тюрьму охраняют, а тогда ловили Сириуса. Они счастьем питаются, радостью, одним своим приближением заставляют вспомнить худшие минуты жизни... Самый большой Гаррин страх - дементоры. Ему при их виде вспоминается ночь нашей смерти, и он - в обморок почти... А тут дементор напал на него, если бы поцеловал - осталась бы от моего мальчика оболочка живая без души, Господи, спаси нас и помилуй! Правильно говорит Альбус Думбольт: нельзя держать такие существа у себя на службе. Но Гарри справился, поставил защиту от дементоров! Теперь хоть крёстный у него есть, пусть за морями, но за него и с ним... Но что-то будет, девочки, ой, что-то будет!

* * *

Дремлет притихший северный город... Только не тот, что на Неве, а тот, где в доме с резным палисадом живёт темноглазая...

Лина Чернова нарезала круг за кругом по беговой дорожке школьного стадиона. В голове стучала, не укладываясь, одна мысль: "Нашего клуба больше нет! Ни на какие областные соревнования мы с подругами не попадём!" За Линой носилась лохматая чёрная собака, недавно подобранная на улице. Отбегав положенное время и восстановив дыхание, девушка села на траву и обняла пса за шею.

- Эх, Полкан, и кому всё это надо? Сейчас-то зачем бегу я по кругу, как цирковая лошадь? Меня так учили: что бы ни случилось, тренировка - это святое, будь всегда в форме, всегда в форме, Алина... Я этим живу, а у кого-то уже семья, дети... Будь проклята заокеанская секта и её грязные деньги!..

Собака тяжело дышала, высунув язык, и смотрела так, словно всё понимала...

* * *

В три часа дня у здания заводского спортклуба собралась толпа народа. Написанные от руки плакаты, шум, масса детей, от самых маленьких, все страшно недовольные, что больше не будет секций. Линин отец, полковник в отставке, тренер по стрельбе, смотрел так, словно мечтал в эту минуту о боевой гранате.

Сама Алина еле сдерживала рвущегося с поводка Полкана.

Внутри милицейского оцепления бесновались сектанты. Прибивали на фронтоне медную табличку: "Церковь Святого Грохота". Видимо, за сорок с лишним лет, прошедших со дня отъезда Индржиха Прохазки в Прагу и последующей гибели его в Шамбале, колотильщики не растеряли своего фанатичного рвения.

- Не по закону! - кричали пикетчики.

- Они не имеют права переоборудовать!

- Молчать! - с ужасающим акцентом орал главный сектант. - Мы пришли сюда по закону неба! Мы сейчас призовём на вас громы!

- А зачем вам тогда милиция? - удивилась Лина. - Золотой дождь вы уже на кого надо призвали!

Обстановка накалялась. Люди подходили ближе и ближе, ещё немного - и дети схватились бы за камни. Полкан оборвал поводок и огромным прыжком перемахнул к крыльцу секты.

Никто не успел опомниться, как небо потемнело и вместо солнца появилась полная луна. На собаке засветилась шерсть, и над землёй понёсся леденящий душу вой. Рядом с Полканом ниоткуда возник жуткий волк и присоединился к концерту.

Сектанты попадали ниц, спрятав лица в пыли. Пёс провозгласил человечьим голосом:

- Уходите по одному! Мы те, кому вы поклоняетесь и кого боитесь встретить наяву! Вы извратили наши законы и будете наказаны, если не сотворите нашу волю! Вот это, - он повернулся в сторону волка, - оборотень! Так что берегитесь!

Волк и собака, подталкивая мордами, провели дрожащих колотильщиков сквозь расступившееся оцепление и скрылись во мраке.

* * *

Поздно вечером, когда Алина снова выбежала на круг, странный пёс догнал её. И в первый раз в жизни девушка сошла с дистанции.

- Ты кто? - спросила Лина собаку.

- Сейчас расскажу. Пойдём за деревья.

Перекувырнувшись через голову, Полкан превратился в диковатого вида мужчину с длинными волосами и огромной чёрной бородой.

- Не бойся, я Сириус Блэйк, добрый волшебник.

- Ты что, из Англии?

- Да, хотя последние лет тринадцать провёл на утёсе в Северном море, там у нас тюрьма.

- Сбежал, да? - во взгляде Лины не было страха. Почему-то она была уверена, что тёмных дел за её новым знакомым нет.

...Он рассказывал ей до ночи, то и дело, когда от волнения переставала действовать магия, сбиваясь на родной язык. Поведал о том, как поступил в волшебную школу, как подружился там с Джеймсом, Питером и Ремом Люкосом.

- Такой хороший парень, отличник, но не зануда. Не виноват же он, что его в детстве покусал оборотень! Как полнолуние - так всё, но учиться ему всё-таки разрешили...

- Это мы его видели?

- Ну да. Я сам не ждал, что так получится, хотелось что-нибудь сделать, но один я бы не справился. Если бы не магия тех людей, кто там был - не получилось бы ни ночи, ни волка. Бедный Рем, я его выдернул сюда, нечаянно, правда...

- Но здорово вы их!

- А, напугали и отпустили. Завтра они откажутся от всех прав на спортклуб. Тебе дальше рассказывать?

- Конечно!

- Ну вот, чтобы Рем не чувствовал себя несчастным, мы научились превращаться в животных. Джеймс в оленя, Питер в крысу, а твой покорный слуга - в чёрную собаку. И как мы куролесили в Запретном лесу... - дальше Алина узнала о свадьбе Джеймса, о предательстве Питера и о том, как за мнимое убийство Питера и настоящее - нескольких несчастных муглов, попавших в зону крысиной инсценировки, Сириус оказался в тюрьме. Как не давал дементорам свести его с ума, как сбежал и добрался до крестника. Как Гарри с Гермионой устроили ему, Сириусу, побег и он оказался здесь, в России, земле формально не магической.

- Рем этот год преподавал в "Хеджхогвартс", пока Зловредус Злей его не выжил. Но он хоть домой может, а мне, видимо, придётся пока остаться у вас...

"Не кажется мне, что это ужасно", - подумала Алина. Вслух она сказала:

- Хотела бы я помочь тебе реабилитироваться...

* * *

Они переплыли холодное море - Алина и Сириус-собака.

Они сумели стать невидимыми и неуязвимыми для холода, и Гаррин крёстный убедился в истинности всех рассказов про русских. А потом перед высоким магическим судом Лина объявила, что берёт Сириуса в мужья.

Смертная казнь ему уже не грозила.

Разбирательство затянулось. Маги летали в Вологду, искали следы сектантского дела. Хуже всего было то, что нигде не могли найти крысу-Питера.

А Сириус, под подписку, жил у своей жены. Лина венчалась с ним по колдовским обычаям, в лесу, у волшебного камня. Её родители отнеслись ко всей истории с пониманием. Конечно, он был иностранец, колдун и судимый, но спасение спортклуба навсегда сделало Сириуса героем и другом.

Линина мама, уютная, домашняя, порадовалась:

- Хоть всю жизнь не пробегаешь, будет и у тебя женское счастье!

- Да я, мама, вернусь потом в спорт! Только тренером. Мне-то уже что, а мой ребёнок... мои ребята, может быть, услышат где-нибудь на соревнованиях: "Такие-то, Советский Союз!"

- Это ты правильно, дочка! - закивал головой полковник Чернов. - Я тобой горжусь и сегодня наконец расскажу: по-настоящему ты не Алина, а Сталина. Так держать, учи других, как я тебя учил!

...Через полгода, зимой, Аня и Лера провожали знакомых ребят на Кавказ, в Чечню. Хорошие, чистые, светлые парни, старшие курсанты военно-патриотического клуба. Лерка вертелась там исключительно из-за обилия кавалеров. На Анюту действовал строгий и торжественный дух бесед, огневая атмосфера занятий...

Глава 19. Наши сыны и дочери

- Я же говорила, я же предупреждала! Чуяло моё сердце, что всё это добром не кончится. Ну помните, затеяли турнир между нашей школой, "Унгенисбаром" и ещё одной французской. Строго было сказано: заявки подают только те, кому уже есть семнадцать. Ну, чаша волшебная выбрала: от французов девочку, от немцев парня, от нас - такого Седрика Диккери. Хороший парень, высокий, красивый, по нём все девчонки с ума сходили. Он из колледжа Барсука, играл в их команде. Ну, всё хорошо, и тут чаша ни с того ни с сего выдаёт четвёртое имя: Гарри Паттер. А он мальчик честный, обходить возрастной барьер даже не пытался, только, кроме меня, мало кто в это поверил... Короче, подстроили это ему. Оформили от какой-то четвёртой школы, ох, Господи, Господи... Ну, там было три задания, к началу третьего мой с Седриком шли голова в голову. Входят они в этот лабиринт с чудищами, добираются до призового кубка. И вышло так, что Седрик-то пришёл попозже, но моего немножко выручил, там безвыходная была ситуация, битва с пауком на самом финише. А как справились - мой и говорит: "Давай разделим награду!" Взялись они оба за кубок - а он их как поднимет в воздух! И принёс на кладбище. Там наш-то Питер, предатель, стоит на могиле отца Сами-Знаете-Кого, а его самого на руках держит. Тот создал себе тело, но маленькое и слабое. И говорит: "Лишнего убей!" Зелёный свет - и Седрик падает мёртвый. Вот так, девочки, был парень - и нету, и за что?! Дальше я и рассказывать-то не могу... - Лили всплакнула, закрыв лицо руками, и продолжала: - Они взяли кровь моего мальчика! Им была нужна кровь врага, и каким же извилистым путём... Восстал он во плоти, скотина старая, палач, и давай выделываться перед приспешниками: "Этого мальчишку называют причиной моего падения. Сейчас вы увидите, кто из нас сильнее! Дуэль, короче!" Моему-то и страшно, и больно, голова небось прямо раскалывается, а проклятие подвластия его не берёт. Так и не поклонился. Сами-Знаете-Кто плюнул, орёт своё смертельное, а мой выпалил что в голову пришло - разоружающее, кажется... Так на полпути их заклятия встретились, и обе палочки соединила золотая нить. Они сделаны-то почти одинаково, хотя у каждого волшебника своя, неповторимая, и друг против друга работают неправильно, судьба, девчонки! Тут как с канатом - кто кого перетянет, и мой выдержал. Вытянул из палочки Сами-Знаете-Кого тени последних жертв. Сначала Седрика, потом ещё каких-то, я их не знаю, потом вытащило отсюда меня, а Джеймса - с его планеты. Ни на ком, между прочим, Джеймс там не женился! - по непонятному движению души Лили подпустила шпильку Наташе. - Когда нить порвалась, мы, тени, разлетелись снова кто куда. Но Джеймс успел крикнуть нашему мальчику: "Доберись до кубка - и вернёшься в школу!" Матерь Божия, Гарри-то спасся, и тело Седрика вытащил, но что теперь будет? Тёмный Лорд жив и готовит реванш. А мой поехал на лето к нашим милым родственничкам, а сам - краше в гроб кладут! И не потому, что его пытали, Господи, Господи, Господи, не поэтому, а потому, что числит он на своей совести смерть. Почему мне нельзя туда, к нему, почему, девчонки?..

И каждый год Злей участвовал в защите школы и, пусть скрипя зубами, в защите Гарри.

А Сириуса после событий всё-таки реабилитировали. Даже взяли на патрульный корабль. С Линой он теперь виделся раз в полгода, но дочурку свою на руках подержать успел.

"А вечером мы описывали картинку про чёрную собаку. Только я не совсем верно описала - я сказала: один щенок орёт!" - это из детства...

* * *

Тёмный Лорд прятался в лесах вместе с бывшей крысой Питером. Тот только и делал, что скулил:

- Ваша Тёмность, не вяжитесь с Гарри Паттером, не вяжитесь!

Питер был преданным слугой. Чтобы воскресить Насоль-де-Морта, руку себе отрезал, и теперь у него была серебряная. Но не мог забыть Питер, что год назад, когда его разоблачили, Гарри просил не убивать жалкую крысу на месте, а передать судьям. Не хотел, чтобы из-за такой презренной твари друзья его отца стали убийцами. Тем самым Гарри дал Питеру возможность бежать. Клял себя потом за это. Но директор "Хеджхогвартс" его поступок одобрил:

- Тебе зачтётся!

И вот теперь Тёмный Лорд затыкает уши костлявыми пальцами:

- Помолчи, Червехвост, ты мне мешаешь думать!

Но крысиная мысль пускает в нём корни. Паттер должен просто исчезнуть с поля битвы. И Думбольт тоже.

* * *

События развивались по нарастающей и всё под гору. И чем дальше, тем сильнее притягивали взгляд Яна Карловича Берзинь.

Старик уже много лет пытался отыскать на этой Земле детей Неуловимого отряда. По его мнению, они должны были проявить себя незаурядными способностями.

И в мысленной картотеке Огневого крыла Берзинь запечатлел мальчишеское лицо в очках, с причёской "Я упала с самосвала - тормозила головой", как у многих поколений Паттеров. Тонкий зигзаг молнии прикрыт чёрными прядями, готовый вспыхнуть болью, если Насоль-де-Морт близко или замышляет убийство. Зелёные глаза за стёклами уходят от объектива. Гарри никогда не искал приключений на свою голову. Они его находили сами и готовили - к чему?

Об Эльсе, об ещё одной не найденной, Берзинь молчал уже больше полувека. Да и о тройном исчезновении Кати, Ханако и Эммы предпочитал не распространяться.

Пусть всё идёт само собой!

...А Уля, как Рэмзи, родилась в год Козы. Заканчивая школу, набрела она на образ Штирпица...

Глава 20. Сердца на ладонях

Рыжий Рон Уэверсли, шестой сын мелкого чиновника, редко получал весточки и от Гермионы Грэйнер. Боялся, что она в Болгарии, куда звал её участник турнира от "Унгенисбара", Викторин Крукукум. И, к великому удивлению старших братьев, шептался Рон по углам с сестрёнкой Джинни.

Гермиона, однако, ни в какую Болгарию не поехала. Сидела дома, обложившись книжками, и готовилась к экзаменам. В конце учебного года пятиклассникам предстояло ответственное мероприятие - сдача на С. О. В. У. (Совершенно Обычный Волшебный Уровень). Дантисты Грэйнеры ходили на цыпочках, оберегая покой своей дочки-ведьмочки. И лишь иногда, ночами, отгоняла Гермиона серебристую тень Флёр Делакёр. На эту девочку из французской школы подчас заглядывался Рон...

Наконец начался учебный год.

* * *

В один сентябрьский вечер Джинни Уэверсли поднялась в общую гостиную Львиного колледжа. Быстрыми шагами пересекла комнату и подсела к Гермионе Грэйнер, украдкой её разглядывая. Облако каштановых волос, чем-то беличья мордашка, строгие серые глаза и, как всегда, книга в руках...

- Не помешаю?

- Ничего, сиди, сиди.

Некоторое время Гермиона переворачивала страницы. Потом вдруг захлопнула книгу и обняла Джинни за плечи:

- Ну что у тебя случилось?

Рыженькая обожгла ей ухо своим шёпотом:

- Скажи... Ты очень любишь Гарри Паттера?

- Глупенькая! Я брата твоего люблю! - ответный шёпот Гермионы был столь же горяч. Сердечко Джинни подпрыгнуло от радости:

- Рона? Ой, какая же ты, Гермиона, счастливая! Сохнет он по тебе! Всё лето только тебя и вспоминал.

Теперь забилось сердце Гермионы:

- Правда? Правда? - она покрыла поцелуями личико Джинни, выдыхая в перерывах: - Я это знала... знала... знала!

На них уже оборачивался весь колледж.

- Ох, прости, Джинни, - спохватилась Гермиона. - Ты мне такую радость сказала... и ты так на него похожа... Пойдём к нам в спальню, там сейчас никого нет, и подумаем, как помочь тебе.

- Миленькая! А мне закинуть Рону словечко?

- Сестричка милая!

- Погоди, не сглазь, - Джинни шмыгнула носом.

В спальне девочек-пятиклассниц подруги, не зажигая огня, уселись на кровать Гермионы.

- Ну что тебе, Джинни, могу сказать? Меня он как девчонку вообще не воспринимает - я для него свой парень. Если кто ему и нравится - так Чу Чэнь из Орлов. Ну знаешь, в команде у них.

- Это такая... ну просто ужасно хорошенькая? А она что себе мыслит?

- Я у неё в голове не была. Но мне кажется, от смерти Седрика она не скоро оправится. И вот ещё что, Джинни. После всего того дурдома Гарри может быть вообще не до девчонок.

- Наоборот, ему хорошо бы, чтобы рядом была девчонка и он бы её защищал. Он тогда почувствовал бы себя сильным и забыл о том, что его гложет.

- Лисёнок маленький, кто знает - может, ты и права.

Тут у входа в спальню послышались шорохи и хихиканье. Девчачий голос спросил из темноты:

- Чего это вы тут сумерничаете?

- Темнота - друг молодёжи, - ответил подружке другой голос.

- Ну вас в баню, - спокойно сказала Гермиона и, щёлкнув пальцами, зажгла свечу. Но Джинни уже убежала. Налетела у входа на девчонок. Те, впрочем, даже не заметили, как всегда завидуя дружбе Гермионы с огнём.

Глава 21. Цветная правда

- Какая ты красивая! - выпалила Джинни.

- А радости-то мне в этом, привет, Джинни, - Чу ответила на автомате, так же автоматически поглядела на девочку и вернулась к своему занятию.

- Хотела бы я быть такой, как ты... - не унималась рыженькая.

- И врагу не пожелаю! Все вокруг тебя ходят, все смотрят... И вот кто-то один досмотрится, что и ты начинаешь смотреть... А потом? Молния - секунда, а мрак во всю жизнь! - Чу бросила метлу и села на траву рядом с Джинни. - Ты мне нравишься, и я тебе хочу сказать: лучше никогда не влюбляйся!

- Мне уже поздно об этом говорить.

- Маленькая! Рассмеялась бы я, да не смешно. Дурак твой Паттер. Ну что ему во мне? Я холодная, место моё в небе. Да к тому же я его старше. На год всего, но тем не менее.

- А я бы под ноги ему расстелилась, я бы...

- Вот я об этом и говорю! Да только они не ценят. Им было бы на что поглядеть да за что подержаться... А ты к ним всей душой... Ты думаешь, я не была бы рада заслонить собой Седрика? Я помню, как мне хотелось ему проигрывать - ты понимаешь, что это значит? А ему хотелось проигрывать мне - так и играли в борьбу великодуший... А тогда меня не было рядом, ты понимаешь, не было и быть не могло! Нет, не буду плакать! Не буду! Кончу школу, уйду в большой спорт, вся туда уйду, с головой! И сердца у меня не будет. Вот только не знаю, куда красоту девать...

Чу обняла Джинни, как старшую. Едва ли не в первый раз за всю жизнь она была с кем-то откровенна. Да и то не до конца. Китаянка протянула руку и опять взялась за метлу.

- Что, подруга, чем плакать - лучше петь. Есть одна мугловая песня, только муглы её ещё не знают, я её выловила в будущем эфире. Я перевести её полностью не смогу, но она меня причаровала.

Solo voy con mi pena,

Sola va mi condena,

Correr es mi destino

Para burlar la ley...

[Я иду один со своей болью, одиночество стало моим приговором, бегство - моя судьба, созданная, чтобы шутить с законом... (исп.)]

Джинни моментально подхватила мелодию без слов.

Чу оборвала на высокой ноте:

- Ты разве это знаешь?

- А как же? У меня папа страшно интересуется муглами, их техникой и культурой. И с тех пор как Гермиона Грэйнер принесла ему мугловой музыки, он только эту группу и слушает.

- Гермиона Грэйнер? Слушай, передай ей от меня привет и что я хотела бы познакомиться с ней поближе. А пока допоём?

* * *

И они допели песню о тех, кто на нелегальном положении только потому, что считаются людьми второго сорта.

О тех, кто приравнен по вредоносности к наркотикам:

Mano Negra clandestina,

Peruano clandestino,

Africano clandestino,

Marijuana ilegal!

["Чёрная Рука" (испаноязычная протестная панк-рок-группа) в подполье, перуанец - нелегал, африканец - нелегал, марихуана запрещена (исп.)]

Чу пела, как говорила с небом. А Джинни находилась внутри непонятной, но приятной ауры...

Глава 22. Рука в руке

Спорткоманды потихоньку потянулись на тренировки с мячами и мётлами, и Гарри Паттер в том числе.

Джинни чуть не столкнулась с ним на обратном пути в замок. Залилась краской, отскочила в сторону, бросилась бегом. Хотя вряд ли Гарри её даже заметил.

У самой школы Джинни увидела брата. Тот шёл смотреть тренировки, но с таким видом, будто ему предстояло целый день готовить зелья под сверлящим взглядом Злея.

- Ронни, - Джинни стала похожа то ли на маму, то ли на медсестру, - ты чего... чего не с Гарри?

- Да ему всё ещё ни до кого.

- А где Гермиона?

- Видимо, у себя.

- Да не вешай ты голову! Она тебя любит! - выпалила Джинни и убежала.

* * *

После уроков в сторожку к привратнику Рубеусу заявились, держась за руки, Гермиона и Рон.

- Привет, Рубеус! Наряд вне очереди! - весело прокричали они.

- Кому, мне? - всполошился гигант.

- Да нет, нам двоим!

- А, старый обычай вспомнили? И сколько работаю, все с этим до меня! Ну, грядки к вашим услугам. Только смотрите - ведь это всё одно что договор подмахнуть! Коли потом передумаете - как долбанёт молоньёй не тебя, так её, а не её - так меня!

- Насколько я помню из "Истории "Хеджхогвартс", - Гермиона осталась верна себе, - ещё не было ни одного случая.

- Об этом не пишут, - наставительно сказал Рубеус. - Может, карты на вас разложить? Ну знаете, девчонское гадание на четыре масти?

- Рубеус, не глупи! - возмутился Рон. - Пусть этим занимается наша старуха прорицательша. А я половину и так предскажу. Бубны и крести. Куча детей и совсем мало денег. Это рок Уэверсли, все знают.

- И очень много пик, то есть ссор, - хихикнула Гермиона. - Я сегодня предлагала взяться за посуду на кухне. А он...

- Ну ладно вам, - махнул рукой Рубеус, - вижу, что вас и черви в накладе не оставили, главное то есть чувство... Только до меня всё семиклассники с такими делами, а вы у меня в пятом... За три года столько может кирпичей нападать! Ладно, только чтоб баллы со Львов не летели! И ещё: не лезьте на глаза Гарри!

Тяжёлое молчание провисело над хижиной ровно минуту. Потом над грядкой воздали должное всё той же испанской группе. Но выбирал явно Рон. Звучала песня, написанная на их родном языке и сугубо лирического свойства:

Then you come and I feel better,

See my eyes they're full of water...

Then again you go - so changes the weather..

Asking for the next together ...

[Потом приходишь ты - и мне лучше, загляни мне в глаза - они полны слёз... Потом ты снова уходишь, и как меняется погода! Я молю о новой встрече... (англ.)]

Глава 23. Исповедь девочки из витрины

- Так это же я рыжая! [Разговор идёт по-английски. Red - и красный, и рыжий.]

Гермиона рассмеялась:

- Джинни, "красные" - это такие муглы, которые борются за справедливость во всём мире. Я лично как домой приезжаю - хожу с родителями на акции протеста. Мы выступаем против мирового господства Америки.

- Я так и знала! - Чу радостно вскинула руку Рот Фронтом. - Джинни, Америка - это хуже всякого Насоль-де-Морта.

Рыженькая пискнула, Гермиона вздрогнула.

- Их власть, - спокойно и зло чеканила китаянка, - это когда ты вроде как сам решаешь, но перед этим тебе вложат в голову мысли.

- Брр! - Джинни это уже проходила в первый год учёбы.

- Тебе, Гермиона, хоть с родителями повезло, - Чу вдруг сменила тон. - И тебе, Джинни, тоже, насколько я знаю.

- Да, - закивала Гермиона, - не в обиду всем Уэверсли будь сказано, они такие бедные, что не могут не быть "красными". Мы, Джинни, за то и воюем, чтобы не было так: кому всё, кому ничего. Америка на колдунов тоже распространяется, хотя многие это отрицают.

- Ой, девчонки, я молчала пять лет и не знала, что есть вы! Может, надо было быть попроще? А то у меня так: есть муглы и есть "красные". Может, нехорошо так про родителей, но мои - из муглов муглы. Просто махровые! В своё время их семьи бежали из Китая. Их там хотели заставить обрабатывать рисовые поля. А они заявляли, что они - интеллигенция. Хотели, наверное, заново изобрести бумагу, или порох, или компас, или что там ещё. Или обучать европейцев эзотерике. Мугловая эзотерика - можете себе представить, девчонки? - тут подруги впервые услышали, как смеётся Чу Чэнь. - Итак, они осели в Англии. Мой дед открыл в предместье Лондона лавку "Путь к себе". Стал торговать амулетами, благовониями, звукозаписями и всякой шарлатанской литературой. Потом лавка перешла к моему отцу. Примерно в это время родилась я. Мои родители, как ни странно, поддержали идею "Одна семья - один ребёнок". С меня они сразу же начали сдувать пылинки. И запирали в витрине для привлечения покупателей! - Чу, конечно, преувеличивала, но и сама этому верила. - А я, когда только могла, удирала на улицу. Целой ватагой мальчишек верховодила! Мы проказили и мечтали о лучшей доле. Когда мне было лет девять, я откровенно сказала родителям, что не надо было уезжать с земли предков. Выше головы не прыгнешь. Их, таких гордых и таких прогрессивных, здесь всё равно считают за второй сорт. А там, в Китае, были бы гражданами как все. Они стали на меня кричать: "Ну и катись в Китай!" - "Ну и пойду", - сказала я. Топнула ногой - и оказалась там, в Китае. Сколько-то побродяжила, пока не попала в детприёмник, а оттуда - в коммуну. Ну, такая школа вроде нашей, только мы там ещё и хозяйничали сами, и делали разные вещи. Я сказалась ничьей и провела там два счастливых года. Играла за свою коммуну во все мугловые игры с мячом. Каждый день - как сражение, как песня! Я была звёздочкой на знамени... Потом меня нашло письмо из "Хеджхогвартс". То есть сначала моих родителей. А потом сова отыскала и меня. Из коммуны я исчезла тайно, с сожалением, но добровольно. Я обрадовалась, что я ведьма. И поклялась, что тряхну Англию! Единственное, за что я не люблю "Хеджхогвартс" - через него я вынуждена жить летом у родителей. А они каждый день мне говорят: "Так мы и знали, что всё у тебя не как у людей!" А здесь после учёбы лучше всего спорт. С людьми - тяжело, несознательные... Вот, нашлись отличные девчонки - так я их заговорила совсем! Извините, я это доселе только одному человеку рассказывала... А его нет, да и мне, я знаю, суждено умереть в петле на площади. А Паттеру, дураку, нужна земная-земная, горячая-горячая... Джинни, сознавайся: никогда латиноамериканщину не отплясывала?

Джинни, как в трансе, пропела, отражая глазами небо:

Le do lo le lo le, le do lo le lo le,

Cant you see - Im at your feet!

Whenever, wherever

Were meant to be together...

[Разве ты не видишь - я у твоих ног! Где-то, когда-то нам предначертано быть вместе... (англ.)]

- Джинни! - Гермиона была шокирована. - Вот уж я никогда ни у чьих ног не буду!

Чу глядела на рыженькую с нежностью:

- Дикий мёд!

- У них это фамильное, - вырвалось у Гермионы. - И почему некоторые не хотят быть собой, а ещё у некоторых глаза на пятках?

* * *

За спинами подруг послышался свист, претендующий на строку из испанского шлягера. Гермиона встала и пошла навстречу Рону.

Тот по-хозяйски взял её под локоть:

- Что ты тут делаешь столько времени?

- Разумеется, козни строю, брызжу ехидством. Ты же знаешь, что это моё нормальное состояние! Ладно, девчонки, увидимся после уроков. У меня в голове вертится одна мысль, только я никак не могу додумать её до конца.

Гермиона и Рон ушли с поляны. Чу и Джинни переглянулись.

Обе подумали об одном и том же: эта парочка всю ночь бродила по шуршащему осеннему лесу...

- Я смотрю, - улыбнулась Чу, - Ману становится чем-то вроде пароля. Нас всё больше! Это только некоторые поют Шакиру...

Глава 24. Немыслимое

Гарри пару раз щипнул себя за ухо, но наваждение не проходило. Гермиона сказала ему, что приняла эту записку прямо из рук Чу и даже видела, как та её писала. Почерк был летящий, одновременно волевой и затейливый. И всё-таки недавние страшные события заставляли Гарри подозревать ловушку. Если не самое худшее - то хохочущих Змей во главе с главным школьным врагом Драко Мальфуа из параллельного класса...

Но на поле была только она - тоненькая, устремлённая...

Гарри пронзила мысль: как, в сущности, мало он о ней знает!

Чу пошла ему навстречу. Глядя в землю, выдохнула:

- Защити!

- От... от кого? - Гарри её не узнавал, эту молнию на метле.

- От чёрных мыслей. Я боюсь себя. Боюсь умереть.

- Слышишь голоса, чёрные, шипохвостые? Тебя обещают убить?

- Нет. Тоска и совесть. На мне жизнь человека.

- Это на мне.

- И на мне тоже. Ты хотел как лучше, а я блюла формальности. Скажи, говорил он обо мне?

- Нет. Но когда я видел его тень, у неё на сердце сияла красная звезда. Может быть...

- Коммунистом умер.

- Мой дядя Вернон утверждает, что от коммунистов всё зло на земле. Но поскольку он за всю жизнь не сказал ещё ни одного верного слова...

Помолчали оба.

- Да не коснётся это никого третьего! - наконец выдохнула Чу, впервые глядя прямо на Гарри. И глаза её не были чёрными. В них переливалось через край расплавленное золото... Чу опустилась на траву и потянула Гарри за рукав. А дальше как-то само собой вышло, что его голова оказалась у неё на коленях.

* * *

Гарри охватило такое умиротворение, как никогда в жизни. В полудрёме, время от времени открывая глаза, он видел над собой склонённое девичье лицо. И вокруг этого лица ему мерещилось пламя...

Один раз он спросил, указывая на Запретный лес, плотной стеной окружавший школу:

- Ты Чу или ты оттуда?

- Я из Пристанища, - рассмеялась она колокольчиком. - Спи.

Он успел удивиться: при чём здесь гостеприимный дом Уэверсли? Мысль мелькнула и исчезла. Он потом так и не знал, не приснились ли ему эти слова. Маленькие тёплые руки приглаживали его непослушные волосы. И в одно немыслимое мгновение она, гордая дочь Поднебесной, наклонилась и поцеловала Гарри в лоб - прямо в знаменитый шрам...

Глава 25. Дочери Евы

- Бей изменников!

- Вы убили нашего Седрика, чтобы теперь тут миловаться!

- Забросать мячами!

- Метлой вымести!

Гарри вскочил, заслоняя собой девочку:

- Ни с места, Мальфуа! Или я превращу тебя в кракодавра! - он вытащил палочку и нацелил на Драко.

Тот заржал:

- Господа хорошие, смотрите, какой у нас Паттер умный! Он, оказывается, знает, как выглядит кракодавр!

- Не менее прелестно, чем ты!

Барсуки напирали сзади, толкая вперёд Змей. Мальфуа не спеша, словно на всякий случай, достал свою палочку. И тут из-за спины Гарри выступила девочка:

- Зря шумите. Я не Чу Чэнь. Я Джинни Уэверсли.

- Ой, сил моих нет! - опять заржал Драко. - Джинни Уэверсли бегает где-то там вместе со своими рыжими братцами.

- Сейчас убедитесь. Джинни, которая Чу, иди сюда! Надо снимать заклятие!

Молнией по полю мелькнуло что-то рыжее. Миг - и та, которая выглядела как Джинни, стояла рядом с той, которая имела облик Чу.

Девочки подняли руки. Между раскрытыми ладонями проскочила искра. И на глазах половины школы они превратились друг в друга. Все онемели. И только Гермиона Грэйнер звонко заявила в полной тишине:

- Подумаешь, обычное заклятие верности! Здесь вообще кто-нибудь что-нибудь читает?

Ещё через мгновение Драко Мальфуа понёсся на поиски профессора Злея.

* * *

Если вернуться во вчерашний вечер, то Гермиона говорила девчонкам так:

- Джинни - сама себе приворот, надо только зацепиться. Обычное средство для превращений - Всеэссенция, но это вещь ненадёжная. Во-первых, её готовить сто лет. Во-вторых, ограниченный срок действия. В-третьих, если у нас в школе окажется сразу две Чу Чэнь... Нет, у нас тут всё с обоюдного согласия.

- Не говори, - вздохнула Чу. - Я бы рада была насовсем... Только долго мы друг другом не поприкидываемся.

Потом она учила Джинни, как начать разговор. Рыженькой всё это мало нравилось, она несколько раз жалобно говорила:

- Девочки, а без обмана никак нельзя?

- Как хочешь, Джинни, как хочешь. Зачем же ты к нам шла, как не за помощью? Так о чём бишь я? Когда тебе открыться - решай сама. Только перед этим дай знать мне. Просто щёлкни пальцами за спиной. Ну, решаешься? Да, ты рискуешь, страшно рискуешь. Либо он возненавидит тебя на всю жизнь, либо... Думаю, что всё-таки "либо".

- Всё пойдёт само собой, стоит взяться за руки! - Гермиона блаженно прижмурилась, но успела отвернуться от Чу.

- Решаюсь, - сказала Джинни. - Хоть бы минутку возле него помышкаться, а там уже всё равно.

Глава 26. Цветник на картошке

На лице Гермионы - бесконечное внимание к объясняемому предмету. Чего не скажешь о Роне. Гарри толкает его локтем в бок:

- Рон! Сделай умное лицо! А то у тебя такой блаженный вид, что Злей обязательно придерётся!

- А я, может, только того и добиваюсь! А то тебе взыскание в таком цветнике, да ещё на кухне...

На это Гарри просто огрызается:

- Вот когда ты влетишь в треугольник да ещё получишь ни за что ни про что формулировку "аморальное поведение" - я на тебя полюбуюсь!

Зловредус Злей вычитает с каждого по десять баллов. Но нарваться на взыскание Рону так и не удаётся.

* * *

Итак, два котла с картошкой, три девчонки и Гарри. И, разумеется, никакой магии. В том котле, с которым воюют Чу и Гермиона, картошка убывает быстро-быстро. Со вторым котлом дело идёт хуже.

- Не помню, кто мне это говорил, - во всеуслышание ворчит Гарри, - но в армии картошку чистят отделениями! А вряд ли в армии едят больше, чем у нас в "Хеджхогвартс".

- У нас в "Хеджхогвартс", - откликается Чу, - совершенно неверные представления о трудовом воспитании. Когда я жила в Китае в коммуне, у нас всё это не было наказанием. Мы всё делали сами, по очереди.

Гарри украдкой глядит на неё, подозревая какую-нибудь новую каверзу. Но нет, это настоящая Чу. Гордая, с безлунными глазами - воплощение другой цивилизации, другого края света.

Гарри яростно скоблит картошку и ломает голову над частным случаем философского вопроса. Было ли ему утром так хорошо от того, что было на самом деле, или от того, что ему представлялось? Джинни прячет от него глаза, но она тоже уже не та, что прежде...

- Золотые твои слова, Чу, - говорит Гермиона. - Por el suelo camina mi pueblo, как поёт наша любимая группа.

- Что-что? Я не доучила испанский - как раз в Китай уехала и занялась спортом.

- Мой народ идёт на дно, говорю. Один раз мы уже морями доправились! А я как раз с испанского начала, потом французский выучила, потом, уже в "Хеджхогвартс", за русский взялась. Помню, бедняга Викторин Крукукум, болгарин этот из "Унгенисбара", был просто под столом.

- А у меня так: первым делом китайский, потом русский и арабский. Не в обиду присутствующим будь сказано, все муглорождённые ведьмы жутко способные к языкам.

- А также ловко ловят мугловую музыку прямо в эфире, без дополнительных приспособлений, и записывают в память. Врубить что-нибудь или сами споём?

- Давай сами. Интересно, тебе такая русская группа, как "Красные Звёзды", что-нибудь говорит?

- Ещё как!

И старая, как мир, кухня "Хеджхогвартс" задрожала от голосов двух благовоспитанных барышень:

Все мы прокляты навеки,

Все мы будем жрать ту землю,

По которой мы ходили

И мечтали строить коммунизм!

Чу и Гермиона не просто сами наслаждались. Они делали всё, чтобы Джинни и в первую очередь Гарри стало скучно их слушать.

Но прикосновение к неведомому и на тех действовало гипнотически. Не понимая ни слова, кроме последнего, они ощущали в воздухе прямо-таки электрические разряды.

Вперёд, за солнцем,

Туда, где море -

Под самый вечер,

Где мы с тобой построим

Коммунизм!

Грозное слово отразилось от древних стен восьмикратно и уже четырьмя голосами.

* * *

- Здорово! - сказала Чу, как учитель ученикам. - Гермиона, а твой стал бы это петь?

- А куда он денется?

- Мой-то, да будет земля ему пухом, просто за мной повторял...

Вот тут Гарри и порезался. Беззвучно ругнулся и сунул палец в рот.

Джинни выронила ножик:

- Гарри! Мало того, что тебя из-за нас наказали...

- Да не из-за вас! Это всё Злей и Мальфуа. И не надо так смотреть, как будто я уже умер, ох, прости, Чу...

- А что Чу? Я обручена с тенью и обвенчана с мировой революцией! - она вскинула голову, и всем стало ясно, что это её последнее слово.

- Ну что ж, Жанна д`Арк, не угоди только снова под взыскание! Ты про звезду знаешь? Про звезду на сердце Седрика? Я говорил утром, да оказалось - не тебе...

- Так и знала, что на сердце, а не во лбу! - глаза Чу подозрительно блеснули.

Гермиона показала Гарри кулак:

- Какие вы все... Работу давайте заканчивать! Или кого-нибудь уволить по инвалидности?

Кое-как, в молчании, они покончили с картошкой и разошлись.

Глава 27. Шнур уже подожжён

Они научились спать по двадцать минут, словно смотрели киноповесть "Семнадцать мгновений со щитом". Перехватывать на переменах, после уроков. Уходить спать раньше всех и убегать в лес, как только все уснут.

Третью ночь им покровительствовала судьба и Рубеус. Третью - и, видимо, последнюю. В воздухе висело гремучее слово "мобилизация". Слухи ходили один другого хлеще. Упорно утверждалось, что "Хеджхогвартс" скоро превратится в лазарет. Что последние два-три класса отправят на фронт. Кое-кто ждал этого с нетерпением. А Драко Мальфуа похвалялся направо и налево, что "откосит" от всего и сразу. Лучше б он этого не делал, ибо в спину ему незамедлительно летело:

- Ты будешь воевать на той стороне!

Альбус Думбольт заявил официально, что под огонь кто бы то ни было из его ребят попадёт только через его директорский труп и что те, кто вздумает искать приключений на свою голову, будут превращены во что-нибудь неудобоваримое. Но начальную военную подготовку в школе вводили на днях.

* * *

Словом, время было тревожное. И Рон Уэверсли, видимо, поклялся, что последние спокойные дни будут принадлежать им двоим. Потом он грозился завербоваться на патрульный крейсер.

Гермиону это одновременно пугало и восхищало. Она, конечно, шутила:

- Только не вздумай вернуться в таком виде, как адмирал Нельсон! - но в душе ужасно боялась его потерять. - Силы небесные, Рон, ну зачем тебе это?

- Во-первых, я этим болен с детства.

- Тогда войны не было.

- Война всегда есть, ты же знаешь. И потом, хочу дать тебе спокойно доучиться. Всё равно ушёл бы туда после школы. Потому что завуч наша тебя при себе оставит - и на что нам тогда жить? Если и пристроюсь в Министерство Магии [Высший орган власти у колдунов одного государства. Хоть и называется министерством, совмещает в себе законодательные, исполнительные и судебные функции. Основная задача министерства - скрыть от муглов существование колдовства.] - много не положат...

- Да не останусь я, пойду работать! Это ты называешь спокойной учёбой - каждый день похоронку ждать?

Это был вопль на весь лес. Потом она долго и горько рыдала у него на груди, и он просто не знал, что делать... Наконец она сама сказала:

- Ладно, другим ещё хуже!

И снова до утра пробродили они по лесу, меняясь неумелыми поцелуями и дружескими подколками.

- А в Болгарии тепло...

- Меня там не дождутся. Нечего было Георгия Димитрова из мавзолея вышвыривать!

Рон, во-первых, не знал, кто такой Георгий Димитров. Во-вторых, подозревал, что Викторин Крукукум тоже не муглорождённый и тоже не в курсе. Но говорить что-то было не в его, Рона, интересах. Надо быстрей целовать, пока не услышал: "А во Франции тоже не холодно"...

* * *

Француженке Флёр Делакёр не икалось. Из всех лиц, виденных в "Хеджхогвартс", ни одно не удержалось у неё в памяти. Ей было по ком сохнуть. И как раз в эти осенние дни начался её первый роман, стремительный и жаркий...

Викторину Крукукуму приходилось хуже. Он не мог забыть Гермиону, начитанную, всезнающую и совершенно равнодушную к спорту. Сам он в свои неполные восемнадцать уже играл за магическую сборную Болгарии. И поклонниц у него было море. Но вернувшись из "Хеджхогвартс", он не мог понять, что с ним творится. Чувствовал, что боится сесть на метлу и устремиться по воздуху за мячом. И всё потому, что сероглазая не пишет...

"Найди себя в политике", - шептал ему внутренний голос.

Глава 28. Революция в магии

Сегодня её раны открылись. Она лежала, глядя в потолок. Слёзы текли ей в уши. А она вспоминала, вспоминала...

Сегодня его рождение. Его неспетые восемнадцать лет. Добрый он был и глупый, её Седрик. Ну, на большую мохнатую собаку похож. Нет, собаки умные. А у него взгляд, как у оленя.

К таким глазам - звезда на сердце? Чу было так, словно кто-то вырезал эту звезду на её собственной коже.

* * *

И тут она увидела.

Сначала звезду в темноте. Потом любимое лицо. Чу была ведьмой. Поэтому она ни на секунду не усомнилась в реальности происходящего. И улыбнулась сквозь слёзы.

Тень Седрика заговорила первой:

- Ну и пришлось же мне походить по мытарствам, прежде чем к тебе добраться! Но ты же знаешь, что заставить меня сидеть на одном месте не удалось ещё никому! Не боишься меня?

- Ну вот ещё! - со щемящим чувством она поймала его невесомую руку, и пальцы их переплелись.

Седрик продолжал торопливым шёпотом:

- Моя душа летела в небо, навстречу далёкой звезде. И если бы Паттер не вытащил меня из палочки Сама-Знаешь-Кого, мы бы больше никогда и не свиделись. А так, я скрываюсь и бегаю от ангелов с мечами, которые, ссылаясь на правила, хотят загнать меня на чужую звезду. Теперь я повидал тебя и пойду, наверное, сдаваться.

- Ой, дурачок ты! - Чу села в постели и подтянула коленки к подбородку. - Как будто я тебя отпущу! Да я тебя, чудо морское, оживить собираюсь!

- Чу, это же невозможно! Не существует заклинания, которое...

- Знаем, читали! Но есть сила, с которой рядом не стоял даже дедушка Думбольт.

- Какие-нибудь китайские штучки?

- Нет, это, радость моя, интернациональное. Сейчас сам увидишь. Только пойдём отсюда, пока девчонок не перебудили! Отвернись! Отвернись, говорю! Ещё насмотришься, ещё надоест!

Седрик повиновался. Чу наскоро оделась, и они бесшумно выскользнули в коридор, а оттуда на улицу. Мигом перебежали открытое место и вошли в лес.

- Ложись на землю, - скомандовала Чу. - Да не крести на груди руки, не в гробу!

Седрик покорно заложил руки за голову.

Чу опустилась на землю рядом с ним. Села на пятки, положила горячую ладонь на столь же горячую звезду. Начала тихо - не заклинание, а просто песню на русском:

Мёртвые не тлеют, не горят,

Не болеют, не болят,

Мёртвые не зреют, не гниют,

Не умеют, не живут.

Словно на прицел,

Словно в оборот,

Словно под обстрел,

На парад, в хоровод!

Словно наутёк,

Словно безоглядно -

И опять сначала!

Чу рубанула свободной рукой по воздуху. Седрик чувствовал волны тепла по всему телу - да, обретаемому телу.

- А о чём ты поёшь? - спросил он.

- Переведу потом. Вы мне мешаете, Седрик Диккери.

Мёртвые не спорят, не хотят,

Не стареют, не скорбят,

Мёртвые не сеют и не жнут,

Не потеют, не поют.

Словно напрямик,

Словно камнем с моста,

Словно всё впереди,

Словно все по местам,

Словно позавчера,

Словно послезавтра -

И опять сначала!

Снова тот же жест и рулада без слов. Седрик, обретая силы, выгнулся под её рукой.

- Сейчас заканчиваю.

Словно целый мир,

Словно снежный ком,

Словно напрямик,

Наугад, напролом!

Словно навсегда,

Словно безвозвратно -

И опять сначала!

Мёртвые не хвалят, не бранят,

Не стреляют, не шумят,

Мёртвые не сеют, не поют,

Не умеют, не живут!

- А ты теперь живёшь! С днём рождения, Седрик! Можешь вставать!

Вместо этого он притянул её к себе. И они долго целовались, как целуются после долгой разлуки.

Потом Седрик, с мальчишеским блеском в глазах, предложил:

- Пойдём Паттера пугать?

- Не надо, ему и так тошно.

- Что это ты его так защищаешь? - кулаки его медленно сжались.

- Чисто по-человечески. Он то ходил как в воду опущенный, а в последнее время начал на людей кидаться. Меня Жанной д`Арк назвал, за то, что я ему дала понять: он мне параллелен как лицо противоположного пола.

- Чу! Во ай ни1 [Я люблю тебя (кит.)]! - глаза Седрика засияли.

- Помнишь ещё... - растрогалась она.

- Конечно!.. Смотри, а звезда никуда не делась! Видно даже сквозь ткань, смотри, горячая какая!

- А ты думал! Ты теперь в ином братстве. Как бы это не повредило твоему отцу в министерстве!

- Не должно. Спать пойдём или как?

- Думаю, не стоит. Всё равно утром тренировка. Хотя вряд ли нам в этом году придётся играть. Война на носу!

Глава 29. Ночное небо

"Интриганки несчастные! И ещё Рон удрал, думает - я не знаю, куда. Не удивлюсь, если и он был в заговоре. Джинни его сестра, а Гермиона вертит им как хочет. Психбольница на выезде! Мама, хочу к тебе!"

Материнское тепло ему довелось ощутить всего дважды в жизни. Первый раз, когда после летней катастрофы его обняла миссис Уэверсли, а второй...

Интересно, когда вырастет Джинни, будет она похожа на свою маму? Будет хлопотать у очага, печь пироги, ворчать на детей? И никогда не произнесёт таких странных слов, как Чу Чэнь?

* * *

Конечно, Джинни тоже не спала. И как гром небесный прозвучал в её ушах тихий шёпот от окна, назвавший её по имени.

Джинни, как тень, подошла к окну:

- Кто здесь?

- Да я, я. Гарри Паттер.

Джинни открыла окно пошире, протянула руки:

- Волосы, очки, шрам... Верю! Ты как сюда попал?

- Тихо, не разбуди никого! На метле. Из своего окна к твоему. Ты можешь вылезти в окошко?

- Наверное, могу, - Джинни встала на подоконник. Гарри протянул ей руку:

- Залезай на метлу! Да не бойся, я тебя держу!

- А выдержит двоих?

- Эта выдержит!

Через минуту они уже летели по ночному небу. Джинни сидела впереди, зажмурившись и вцепившись в древко "Всполоха". Гарри крепко обнимал её обеими руками, что не мешало ему управлять полётом.

Они сделали три сумасшедших круга вокруг замка и легли на курс к лесу.

- Мы куда? - прокричала Джинни.

- Не знаю. Куда-нибудь. Вон идут Рон с Гермионой. Привет, полуночники!

Это было сразу после того, как Гермиона объявила, что другим, мол, ещё хуже.

И тут они с Роном увидели этих "других" прямо над собой в небе.

- Привет, Гарри! Что ты там делаешь?

- Как видишь, похищаю твою сестру. Увидимся утром!

"Всполох" снова набрал высоту.

- А ты за них переживала! - вредным голосом сказал Рон.

- Я переживала? Да я всё это и устроила, было бы тебе известно!

Глава 30. Австралия

- Гарри! Полетели обратно! Мало ли какие там чудовища?

- У чудовищ обычно по два глаза. А это, по-моему, такие же психи, как мы с тобой. Так! Джинни! Или у меня что-то с глазами, или что-то с очками, или я ещё не проснулся, или я вообще уже умер... Слушай, ты видишь то же, что и я?

- Я вижу Чу и Седрика... Что?! Седрик Диккери жив?

- Пошли на снижение!

- Привет! - закричали им с земли.

Чу, не дожидаясь снижения метлы, подпрыгнула и чмокнула Джинни в щёку. Седрик протянул руку:

- Паттер, дай лапу!

- Седрик, ты...

- Ну да! Это всё она, маленькая чародейка с Востока!

- Пока беспартийный коммунист Чу Чэнь, к вашим услугам, - уточнила китаянка.

- Но как тебе это удалось?

- Большая любовь и немножко "Гражданской Обороны".

- Так занятия по гражданской обороне начинаются только на той неделе!

- "Гражданская Оборона" - это такая русская группа. Слушай, Джинни, ты не находишь, что летать на метле в одной рубашке малость рискованно?

- Хорош я, нечего сказать!

Гарри накрыл Джинни чудесным отцовским плащом, вывернув его при этом наизнанку, чтобы не сделать девочку невидимой.

- Ладно, примите наши поздравления!

- Взаимно! - и на ухо Седрику: - Уж не в Австралии ли мы? Это там сейчас весна...

* * *

- Ну, надеюсь, больше мы никого не встретим! Нам надо поговорить, Джинни Уэверсли.

Они снизились на дальнем краю леса. Гарри усадил Джинни на прутья "Всполоха", а сам сел рядом на землю.

- Ты думаешь, я тебя зачем сюда притащил? Съем я тебя сейчас!

Джинни - глаза на пол-лица - ответила совершенно серьёзно:

- Ох, да ешь на здоровье - лишь бы тебе хорошо было! Только... - она придвинулась к нему ближе и торопливо зашептала: - Только это не я скандал подстроила. Я не нарочно тебя задерживала, пока они не пришли.

- Я знаю. Мне тоже было с тобой хорошо. Именно с тобой - чем бы ты ни пыталась казаться.

- Смеёшься ты, Гарри! Я же рыжая и с веснушками!

- Ну и что? Моя мама тоже была рыжая. Так от её красоты птицы замирали в полёте и люди теряли дар речи.

Джинни сжала его руку, вкладывая в касания пальцев всё своё сочувствие. Она не ломала голову над тем, как и почему всё это случилось. Ей вообще было всё равно, что произойдёт в следующую секунду. Только бы чувствовать его рядом - того, о ком мечтала столько лет. Едва ли не с того дня, когда она, десятилетняя девчушка, провожала братьев в школу и рядом с первоклассником Роном увидела живую легенду...

Что до Гарри, то в сердце его не было обычной щемящей боли. Он сидел с закрытыми глазами, отвечая на пожатие Джинни. Потом вдруг поднёс её руку к губам, припал к ладони... Джинни только и сказала, что "Ой!" Зато Гарри хотелось наговорить ей безумных слов:

- Горячая какая... Спички зажигать можно! Я сегодня для тебя - ну что хочешь! Могу весь лес расцветить розами. Могу луну на небе двое суток продержать. Сегодня всё могу!

- Не надо ничего, будь только со мной. Не покидай!

- Не покидай и ты...

Эту ночь он проспал у неё на коленях. А она так и просидела до рассвета не шелохнувшись...

Часть пятая. Недетская магия

Глава 31. От головы и от сердца

- Ну, дети мои, я живу на белом свете сто пятьдесят лет и думал, что меня уже ничем не удивишь. Но колледж Орла заслужил целую тысячу баллов! Надо списаться со школой в Китае.

- Позвольте возразить, профессор, - набрался смелости Седрик. - По-моему, любая, кто любит...

- Да кабы так - ваш случай не был бы первым и единственным. Нет, здесь задействованы какие-то неизвестные мне магические энергии.

- Вот, - Чу притронулась к рубиновой звезде. - Мы же "красные", профессор. Только я от головы, а он от сердца.

Думбольт посмотрел на них с любопытством:

- Обычно бывает наоборот. И знаете, я часто видел муглорождённых с самой невероятной экзотикой в головах, но никогда не придавал этому значения. Конечно, все мы под мугловой политикой ходим, и не всегда удаётся стать выше неё... В пятидесятых годах знавал я энтузиастов, которые бились над блоком на Кедавру. Тоже называли себя "красными", и тогда над ними принято было смеяться. Но почти все они убиты Насоль-де-Мортом... Видимо, не так тут всё просто. Потому я и говорю, что надо списаться с Китаем.

- Профессор, мой народ умеет хранить секреты.

- И да, и нет, если судить по тебе, Чу. Кстати, всех, кто грозился построить коммунизм на нашей старой доброй кухне, я могу назвать поимённо. И если у вас есть что-то вроде кружка - я вас легализую!

* * *

- Гарри! Проснись, пожалуйста! Уже рассвело! - Джинни осторожно погладила его по щеке. Он пробормотал во сне: "Щекотно!" Поймал её руку и проснулся.

- Хорошая... Тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что у тебя глаза совсем золотые?

- Ну кто мне мог это сказать... Только рассвело уже! Мы пойдём или полетим?

- Полетим - так вылетим! - в глаза бросилась белизна Джинниной рубашки под серебристой тканью плаща, и Гарри отвёл взгляд. - Нда, сумасшедшие мы с тобой, Джинни, особенно я. Пойдём под плащом. Я на поле выйду, а ты невидимкой бегом в школу. А метлу сейчас своим ходом отправлю.

Он поднялся с земли, за ним встала и Джинни. Ноги у неё отнимались, но признаваться в этом она не собиралась.

"Всполох" полетел на поле по слову хозяина. А сам он с рыженькой пошли обнявшись под плащом. Джинни, как русалочка из сказки, ступала босиком по иглам. Но ей это было безразлично...

Вот и край поля. Они остановились, поглядели друг на друга.

- Ты погоди, погоди... - Джинни закинула руки ему на шею.

Гарри взял её лицо в ладони. Ощутил, как захлёстывает пронзительная нежность к этой девочке - от её огненных волос до маленьких ножек.

- Так и не спала. Это нельзя, маленькая моя босая принцессочка. Поцеловать тебя?

Она запрокинула голову и закрыла глаза.

Чувства их обоих были обострены до предела. Им хотелось узнать, как это будет... На краю неизведанной страны было любопытно и непонятно.

...Джинни вошла в класс, разом и сияя, как начищенный самовар, и засыпая на ходу. Её встретили весёлыми возгласами:

- Не торопись, а то успеешь!

- На сегодня занятия отменены!

- Ты знаешь, что Диккери воскрес?

Джинни прикусила язык, чтобы не сказать всего, что знала. Пошла к себе и с наслаждением завалилась спать.

Её разбудили только вечером, перед торжественным ужином.

Глава 32. Первые шаги

Гарри толкнул Рона:

- Так я ж её знаю! Соседка с тёткой моей! Всегда считал, что муглиха...

Миссис Фигг оглядела класс и подмигнула персонально Гарри:

- Ну что, леди и джентльмены, как поражать проклятиями тех, кто вам не нравится, вы наверняка научились ещё в первом классе. Я потом это проверю. А сейчас сразу хочу сказать: война будет не на жизнь, а на смерть. И поскольку "Авада Кедавра" - их оружие, то наше на них - серебряная пуля! А первой помощи вас будет обучать наша школьная лекарка.

* * *

С первых же дней стало ясно, что абсолютным чемпионом школы по стрельбе станет Чу Чэнь. Она клала мишени почти не глядя.

И потом ходила по школе с пулемётной лентой через плечо, мрачно напевая из "Красных Звёзд":

Разговоры давно обдуманы,

Приговоры уже подписаны -

На столе леденцы и пряники,

А в углу выходные валенки!

Расписали стаканы-чайники,

Распустили слюну и армию,

Поломали штыки и ножики,

Разогрели пирог молчания!

"А войны никому не будет,

А войны ни за что не будет,

А войны никогда не будет,

А войны навсегда не будет!"

Всем желающим она это переводила и поясняла:

- Поздно готовиться начали!

Седрик её прямо-таки побаивался. Она откровенно бравировала тем, что называла Тёмного Лорда по имени:

- Тоже мне, лорд детдомовский! Попал в никуда не годный приют - и давай вымещать на людях свои комплексы! Гитлера побили - и вашего глупого Насоль-де-Морта тоже побьём! Главное - не бояться его и готовиться, готовиться!

Они с Седриком отработали свой "наряд вне очереди", что собирались сделать ещё по окончании турнира. Гарри и Джинни пока медлили. Словно боялись спугнуть то трепетное и непонятное, что начиналось между ними...

* * *

В лесу уже становилось холодно, да и судьбу искушать не стоило. Тем более что был другой приют, почти рядом с директорским кабинетом. На двери красовался лист пергамента с торжественной надписью:

"Коммунистический Союз Молодёжи

Межколлежанская ячейка

Школы Колдовства и Ведьминских Искусств "Хеджхогвартс"

Для желающих в вечернее время лекции

по политинформации,

по идейной самообороне,

занятия иностранными языками.

Место и время конкретных занятий

будет сообщено дополнительно".

Состав комсомольского бюро ни у кого сомнений не вызывал. Чу Чэнь, Гермиона Грэйнер и (как шутили, исключительно для солидности) Седрик Диккери. С испытательным сроком были приняты: Гарри Паттер, Джинни Уэверсли и, после некоторых колебаний с собственной стороны, Рон.

Ему сначала представлялось, что всё это глупости, мышиная возня. Решающим для Рона аргументом стало:

- Хочешь быть бедным или всё-таки нет?

Спортивные соревнования, как и предсказывала Чу, были отменены. И компания почти всё свободное время проводила в своём новом приюте.

На лекции к ним ходили хорошо, частью со скуки, частью из-за многократно преувеличенных слухов о возвращении Седрика с того света. Мальфуа, конечно, попытался как-то прилепить на дверь ячейки надпись: "Лавочка цветных, мугродья11 Оскорбительное наименование муглорождённых колдунов и ведьм., подкидышей, чокнутых и нищих". Но нарисованный кулак "Рот Фронт" незамедлительно съездил Драко по носу.

За дверью раздался взрыв нечестивого хохота. Вся компания как раз была в сборе. Ребята пекли прямо в камине картошку и жарили сосиски. Гарри жаловался:

- Стреляю в очках - так получается искажение. Целю в центр - попадаю в край. А сниму очки - вообще ничего не вижу. И старушка ещё: "Милый мой мальчик, неужели ты никогда не стрелял из рогатки в своего прелестного братца Дудли?" Это при классе! Хорошо хоть, потом она меня к себе подозвала и на ухо: "Милый мой мальчик, что же теперь с тобой будет? Мамину защиту с кровью отняли, моей, летней, тоже вышел срок..." Я, чтобы не успеть ощутить укол в сердце, беру и выдаю: "Есть у меня защита. Только не могу сказать, какая - не хочу компрометировать леди". Старушка так и села!

- Бедная старушка, - покачала головой Гермиона. - Давай сюда очки, я тебе их заколдую, - и тут же официальным тоном: - Товарищ Уэверсли-вторая! На комсомольском собрании не целуются!

Глава 33. Испытание

Сказал раз навсегда:

- Молодёжь, я пытаюсь понять вашу энергетику.

Однажды директору пришлось присутствовать при споре.

- Ну вас с вашими добровольными нарядами! - ворчал Рон на членов бюро. - Я ещё понимаю - взять палочку и пойти из любви к ближнему почистить, скажем, наш пруд. Но зачем мыть классы швабрами и самим готовить обед?

Гермиона бросила на него уничтожающий взгляд:

- Все вы такие, мальчишки! Пойми ты, что не всегда и не везде можно колдовать! Как говорят муглы: на Бога надейся, но и сам не плошай.

- Мне для трудового воспитания хватает лета у тётки, - высказался со своей стороны Гарри.

- Это не трудовое воспитание, а трудовое калечение, - Чу нервно провела пальцами по пулемётной ленте. - Свобода - это осознанная необходимость.

В этот момент Думбольт быстро поднял руку и поймал что-то в воздухе. В спор он так и не вмешался.

Но через пару дней увидел, как "комса" полным составом моет огромные окна в одном из залов.

Директор подмигнул мальчишкам. Лицо Рона стало одного цвета с волосами, и он отозвался с высоты:

- Нам стыдно сидеть сложа руки, профессор, когда девочки работают! - и снова, с некоторым вызовом, засвистел старинную шотландскую мелодию.

* * *

Вечером того же дня Думбольт появился в дверях ячейки:

- Товарищи комсомольцы - я правильно выразился? В вашей комнате я зажгу сейчас огонь. Если он будет гореть сорок дней и сорок ночей - мы все получим новую мощную защиту. Но возле него всё время должен кто-то быть. Время занятий беру на себя. Насколько я понимаю, комсомолец не имеет права учиться как попало. А на остальное время составьте, пожалуйста, график. Можете дежурить любым количеством. При этом готовить уроки, говорить о чём хотите, на здоровье - печь картошку... Только нельзя всем сразу спать, нельзя ругаться и... как это сказать... позволять себе что-нибудь лишнее. Засим, товарищи, полагаюсь всецело на вашу сознательность.

* * *

Рэмзи в ту осень перешагнул во второе столетие. Вздыхал, слушая Нину и Лили, глядя на ростки Правды - не там, не в России... Помогать уже боялся.

Глава 34. Огонь и боль

- Теперь, пока горит огонь, никому из чистых сердцем не страшно смертельное проклятие.

- Это что, только для членов? - раздался голос от змеиного стола.

- Для чистых сердцем, - с ударением повторил директор.

...На рождественские каникулы "комса" хотела остаться в школе, исключая, разумеется, Седрика и Чу. Но в последний день перед закрытием Думбольт вызвал всю компанию к себе:

- Вам, наверное, интересно будет узнать, что в последний день каникул в Лондоне выступает ваш любимый ансамбль. Если хотите - я вас отпущу послушать. Только предупреждаю честно: это не просто концерт, а акция протеста. Так что будьте осторожны, не ввязывайтесь в стычки и ни в коем случае не колдуйте. Вы доказали, что вы все взрослые люди.

Бюро, уже в составе шести человек, немедленно развило бешеную деятельность.

К этому времени вокруг них роилось множество сочувствующих. Принять ещё никого не принимали.

Значок "КСМ ШКВИ" нужно было заработать - тогда будут ценить. От кандидата в комсомольцы требовалось активное участие в делах организации и хорошая учёба. В этом случае человек допускался к полосе препятствий. Там приходилось доказывать не только владение магией в пределах школьного курса. Требовалась и обычная физическая подготовка, и умение противостоять идейным провокациям.

Полосу создала первая "тройка" бюро, и первым делом комсорги прошли её сами. Гарри, Джинни и Рон были допущены после сорока дней и сорока ночей борьбы за огонь. Больше пока никого не допустили. И держали сочувствующих под крылом, по колледжам. Свой отряд у Чу, свой у Седрика и свой у Гарри.

Гермиона уже была "подымай выше" - староста и комсорг всей школы.

Бюро наколдовало кучу плакатов и поклялось вывести на страх врагам весь наличный состав.

...Россия в ту зиму, в декабре девяносто пятого, жила выборами. Кто-то ещё чего-то от них ждал... Мирослава советовалась с Улей:

- За Зюганова или за Анпилова?

Тогда с горечью шутили так:

- Если КПРФ - картошка, РКРП - капуста, а аграрии - хлеб, то не могли, что ли, написать: "Картошка с капустой и с хлебом?"

* * *

Джинни с трудом оторвала голову от подушки. То ли боль, то ли кружение, слабость во всём теле... Может, пройдёт.

Они с Гарри и Роном провели каникулы у Гермионы, которой действительно повезло с родителями. И сегодня компания должна была встретиться со своими ребятами на Диагон-аллее [Волшебная улица в Лондоне, специализированные торговые ряды. Там учащиеся "Хеджхогвартс" закупают всё необходимое перед началом очередного учебного года. Попадают туда путём нажатия на определённый кирпич в определённой стене.].

Джинни из последних сил цеплялась за руку Гарри. "Вот, - думала она, - сейчас народ соберётся, может, я отпрошусь..." Но за положенные полчаса они дождались только Чу и Седрика. Гермиона рвала и метала:

- Вы всем сказали? Всем объяснили?

- Мы ходили по вагонам, когда уезжали, и каждому сказали персонально, - заверила Чу, - правда, Седрик?

- Я тоже ходил, и бумажки совал в карманы, с местом и временем! - недоумевал Гарри. - Вчера так жалел, что на всех сов не напасёшься [Совиная почта - самый распространённый в колдовском мире способ передачи информации.]! Кто из мугловых семей - тем позвонил, все свидетели!

- Значит, вывод какой? - неистовствовала Гермиона. - Сознательность у них на нуле! В одно ухо влетает, в другое вылетает! Поубивала бы!.. - она тут же зажала рот рукой. - Ладно, пошли, а то опоздаем! На главный транспарант народу впритык!

Джинни поняла, что никуда не уйдёт.

...На месте настроение у них сразу исправилось. Они пробились к самой трибуне. Растянули полотнище: "Англия, открой глаза! Ты - колония своих колоний!".

Но стоять с ним спокойно было практически невозможно. Когда на помосте появлялся Ману со своей командой, девчонки начинали визжать и прыгать. Он вёл толпу, как любимый учитель или, скорее, как старший товарищ из своей среды. Мальчишки никогда не думали, что их любимые девчонки могут так разойтись. А впрочем, Гарри и Седрик во всё горло подпевали, а Рон, на всякий случай, орал:

- Свободу Северной Ирландии!

В момент наивысшего накала страстей безвестный оратор поднялся на трибуну с перевёрнутой бумажной моделью американского флага. И последним сознательным действием Гермионы было крикнуть:

- Отходи!

"Комса" прянула назад, увлекая за собой следующие ряды. Гермиона подняла руку, щёлкнула пальцами - и флаг вспыхнул. Оратор бросил его на землю перед трибуной, в полной уверенности, что сам же зажёг этот огонь своей пламенной речью.

- Сейчас начнут бить витрины, - комсорг уже раскаивалась в своём поступке. - Уходим, быстро!

Змейкой они скользнули за трибуну. На ходу свернули транспарант.

Потом Чу и Гермиона долго и уверенно вели компанию какими-то глухими переулками. Наконец остановились передохнуть.

- Теперь пойдём потише. Здесь рукой подать до Диагон-аллеи. Эй, Джинни, что с тобой? Джинни!

Тут все увидели, как она с посеревшим лицом сползает по стене.

Глава 35. Боль и огонь

- Дайте я на неё гляну! Я как-никак медсестра гражданской обороны!

Она приставила палочку к глазу, как подзорную трубу, и направила на Джинни.

Тут же лицо почтенной старой дамы приняло такое выражение, словно она наступила на змею. Миссис Фигг бросила испепеляющий взгляд на Гарри и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.

За приоткрытой дверью мелькнула, скрываясь, крысиная морда Мальфуа.

Гарри снова подхватил Джинни на руки, и недоумевающая "комса" шагнула в камин вслед за щепоткой кружаной муки [Один из волшебных способов передвижения. Следует бросить щепотку муки в огонь и войти следом, громко назвав пункт назначения. Если там есть камин, после нескольких минут кружения вы из него выйдете.].

* * *

Школьная лекарка сокрушённо качала головой:

- За тысячу лет существования нашей школы... Со времён великого Льва и великого Змея...

- Да будет вам, Поппи, - завуч Львов поправила очки и поглядела издали на заснувшую Джинни. - Мы всё равно ничего не сможем поправить. Аборт - та же "Авада Кедавра", вы же знаете. Пусть девочка лежит у вас, как-нибудь замнём. И не говорите мне, что от этого умирают в четырнадцать лет!

- Я и не говорю. Девчонка здоровая, дай небо всякому! А ему, бесстыднику, что будет?

- Не знаю, Поппи. Тут что-то нечисто. Вы же сами сказали...

- Да, она нетронута. И тем не менее - три месяца. Моё мнение такое, Минерва, что от сильного хотения, да! С этим Паттером всегда всё не как с нормальными людьми!

- Может, всё-таки порча?

- Если и порча - то в самый день рождения. Уэверсли - такой старинный колдовской род, а не знают простейших вещей. Как ребёнка назовёшь - такая ему и судьба. И имена вроде Джиневры надо законом запретить давать! Джиневра гулящая была королева. А второе имя у нашей бедолаги ещё хлеще!

...Когда они писали заявления в комсомол, Гарри краем глаза заглянул в листок Джинни и выпалил:

- Слушай, да у тебя полное имя совершенно сногсшибательное! Джиневра... Дезайр [Desire - желание (англ.)], - он запнулся на этом слове, ощутил, как кинуло в жар. Тёмное, незнаемое ворохнулось в нём, прошло волной по телу. Вспыхнуло перед глазами Запретным лесом, путаными тропинками, глухими чащобами...

- Джиневра Дезире, - не поднимая глаз, поправила Джинни. - Это французское, видишь, пишется по-другому [Desiree - желанная (франц.)]? Желанный ребёнок - папа мой так хотел дочку после всей этой оравы мальчишек... Но, кстати, многие путают, - они не встретились взглядами. Смело, не жмурясь, смотрелись в горящее слово "Комсомол" и напрямик выходили из леса...

* * *

Меж тем Драко Мальфуа уже разнёс сплетню по всей школе. И более того, послал сову своему папаше.

Люциус Мальфуа в своё время поддерживал Тёмного Лорда. Но, богатый и знатный, сумел пробиться если не в само министерство, то в попечительский совет школы.

...Фельдшерица чуть ли не метлой прогнала Гарри из-под окон лазарета. На пути в комнату бюро навстречу попался Мальфуа с гнусной улыбочкой. Только он открыл рот в чаянии сказать гадость, как Гарри прокричал ему в лицо какое-то такое страшное слово, что даже сам его не понял. Соответственно, Драко превратился в нечто не поддающееся определению. С десятью ногами, с десятью рогами, но без глаз и ушей. Существо потыкалось в стены и наконец забилось под плинтус.

...В комсомольской комнате пахло грозой. Рон, со сжатыми кулаками, мрачно стоял у одного окна, Седрик, с совершенно потерянным видом, у другого. Девочки взволнованно шептались у очага.

- Бедная Джинни, - говорила Гермиона, - и зачем только я притащила в честную семью Уэверсли записи этой развратницы Шакиры? Ten million ways to love somebody [Десять миллионов способов любить (англ.)], скажите на милость! И только один - расплатиться!

- Ну неужели ты этому веришь? - сердилась Чу. - Этого же не может быть! Если бы это было правдой, не гореть бы этому огню!

- Не уверена. Ведь не двадцать четыре часа они сидели здесь!

- Фу, как ты можешь руководить людьми, которым не веришь? Тебя послушать - так можно подумать, что тебе завидно!

В эту минуту вошёл Гарри. Безмолвно опустился на колени перед камином и положил руку в огонь. Пламя взметнулось под потолок, наполнив комнату нестерпимым жаром.

Все поглядели на Гарри. А он стоял как статуя, и лицо у него постепенно делалось такое, словно грелся на солнышке. Языки пламени, как тёплые волны прибоя, ласкали его пальцы. Через минуту друзья Гарри опомнились, оттащили его от огня и с четырёх сторон навалились обниматься. И Гермиона, краснея за себя, первая промолвила:

- Я знаю, чьи это козни!

* * *

"Ненавидьте и ждите!" - начертал на своём щите Тёмный Лорд. Он помнит тот сентябрьский вечер, когда кривая усмешка тронула его губы от вести: Джинни Уэверсли охмурила-таки Паттера. Насоль-де-Морт не забыл ещё, как три года назад влез без мыла в эту детскую душу, как питался её силами, её огнём... Эта рыжая козявка теперь, наверное, совсем поглупела от счастья! Вот только подстеречь бы её вне стен проклятой школы...

Ждать пришлось до самых каникул. И в ночь перед концертом, когда Джинни улыбалась во сне в мирной квартире Грэйнеров, Тёмный Лорд глядел змеиными глазами на потолок пещеры и в красках представлял себе эту девчонку...

За свою страшную жизнь он знал великое множество женщин, как пленных, так и добровольных рабынь. Но гнилое дерево так и не дало ни одного плода. И сейчас, может быть, Насоль-де-Морт думал не столько о затеваемом феерическом скандале, сколько о лучшем варианте бессмертия...

"Белая, как молоко, сладкая, как мёд, ты досталась мне, и хорошо, что именно ты..."

Глава 36. Волчий билет

"Комса" в это время разговаривала через окно с Джинни. Та чувствовала себя уже много лучше, но вставать ей всё равно запрещали. Случившееся с ней никак не укладывалось у неё в голове, и главным было то, что её не предали.

Гарри стоял на носках под окном, а Джинни - на кровати на коленях, до умопомрачения целуя ему пальцы...

"Комса" повернулась спинами. Здесь, у лазарета, их и нашёл Зловредус Злей:

- Хорошие новости, молодые люди! Наш добрый Альбус Думбольт арестован. За то, что развёл в школе "красную" заразу и впридачу под её прикрытием поощрял разврат. Ваш так называемый комсомол ликвидирован. Комната опечатана. А вы, то есть бюро, полным составом исключены из школы. С сегодняшнего дня я директор "Хеджхогвартс".

* * *

- Всё ещё не так ужасно, - вслух рассуждала Гермиона. - Злей, при всех своих недостатках, не та фигура, которая нужна Тёмному Лорду. Есть ощущение, что Думбольт потому и пошёл так безропотно за решётку. Он этот вариант предвидел ещё летом.

- А мы? - возмутился Рон.

- А мы попали в жернова истории, - философски заметила Чу. - Может, и для нас есть миссия...

- Какая там миссия, когда нечего есть! Седрик, наши отцы, видимо, полетели с министерских кресел. Нам только и осталось, что патрульный крейсер-метлоносец!

- А девочки? - Седрик как-то странно посмотрел на Чу.

- Девочек отправим пока в Пристанище, - с маху брякнул Рон.

Но Гарри его поддержал:

- Заберу из банка своё наследство и отдам семье Уэверсли.

- А нас вообще кто-нибудь спросил? - не выдержала Гермиона. - Для начала ни на какой метлоносец вас не возьмут. Нам же запрещено теперь колдовать. Наши палочки сломаны над головами - проникнитесь вы этой мыслью наконец!

Они уныло брели по нехоженому снегу вдоль железной дороги. До ближайшей мугловой станции были мили и мили. Из всего волшебного добра у ребят остался только зверинец. Две совы - Гаррина Хедвига и Ронов Свинристель, кот Гермионы, жаба Седрика и крыса Чу. Сейчас компания больше всего напоминала бродячий цирк.

- Знаете что, - сказала Чу всё с тем же спокойствием, - терять нам нечего. Давайте найдём и убьём Насоль-де-Морта.

Все уставились на неё. Рон покрутил пальцем у виска. Гарри почти закричал:

- Ты просто не знаешь, что говоришь! Все эти годы ты была от него дальше, чем кто-либо из нас!

- Зато я была коммунисткой ещё когда вы все пешком под стол ходили! - Чу махнула рукой - и исчезла.

- Небо и ад! - Гарри стряхнул с плеча сову. - Ищи, Хедвига, ищи, бедная! А мы пока пойдём как шли...

Седрик был, как ни странно, спокойнее всех:

- Она справится! - за что на него тут же посыпались нарекания.

Джинни, не проронившая ни слова со времени ухода из "Хеджхогвартс", вдруг повернулась к Гарри:

- Даже если справится - останется ещё Насольдемортёныш! - это вырвалось у неё с лёгкостью отчаяния.

- Глупости говоришь! - Гарри сильнее прижал локтем её руку. - Было бы так - у меня бы рядом с тобой непрерывно болела голова. У тебя фантастическая энергетика, она что хошь нейтрализует!

Глава 37. Дурачок

- Том Реддль, ты старый дурак!

Насоль-де-Морт, не глядя, отмахнулся палочкой, как от назойливой мухи:

- Авада Кедавра!

Палочка в его руке хрустнула и переломилась.

Насоль-де-Морт сел и дико захлопал глазами. А девчонка стояла перед ним и улыбалась. Она была совсем юная, миниатюрная, раскосенькая. Одета слишком легко для зимы и вызывающе как с колдовской, так и с мугловой точки зрения. Под расстёгнутой курткой - футболка с туманным для Тёмного Лорда рисунком и надписью на двух языках: "Москва - Пекин. Сталин и Мао смотрят на нас". Кожаная юбка, стройные ноги в сапожках. На голове - оранжевая косынка-бандана с ацтекскими идолами и большими буквами: "Manu". А во лбу - сияющая красная звезда.

- Ты Гарри Паттеру кто? - тупо спросил Насоль-де-Морт.

- Соруководитель комсомольской работой. А вот Седрику Диккери я очень даже кто. Получай, палач!

Чу выбросила вперёд руку со сжатым кулаком. Из звезды вырвался лазерный луч.

Насоль-де-Морт пригнулся - только опалило волосы. Поймал девчонку за руку и рванул на себя. Свободной рукой Чу успела вцепиться ему в щёку и пару раз плюнула в лицо. Но из пальцев Тёмного Лорда уже лезли длинные липкие нити. Они обвили запястья Чу и, отцепившись от Насоль-де-Морта, приклеились свободными концами к потолку.

* * *

- Вот теперь я полюбуюсь, как ты умрёшь с голоду!

Чу повисла, как гимнастка на кольцах, и ровно минуту предавалась сожалениям, что не взяла с собой крысу, а для начала - рогатку. Потом Чу начала тихо, но очень твёрдо:

Ходит дурачок по лесу,

Ищет дурачок глупей себя,

Ходит дурачок по лесу,

Ищет дурачок глупей себя...

Эту песню "Гражданской Обороны" она не очень любила. Даже не помнила всех куплетов. Но сейчас почему-то знала: надо повторять и повторять этот гипнотический припев, пока хватает дыхания...

Глава 38. Человек со звездой

Попутчики затыкали уши и кричали:

- Молодые люди, у вас совесть есть? - на что получали мрачный ответ:

- Конечно, нету, иначе с чего бы нас из школы выгнали?

Люди отсаживались от них всё дальше и дальше. И ребята остались в вагоне одни, когда из пустоты появилась Чу с Хедвигой на плече и звездой во лбу. Разговаривать она могла только шёпотом и подсела к Гермионе:

- Товарищ Грэйнер, объяви мне выговор! Занесение на физиономию я уже получила, - она тронула звезду.

- Товарищ Грэйнер для начала даст тебе молока горячего с содой, - Гермиона развела прямо на полу маленький костёрчик, начала греть питьевую воду. Сунула мальчишкам банку сгущёнки и нож. А Седрик принялся бережно растирать затёкшие запястья своей сумасшедшей любви...

* * *

От питья Чу сразу полегчало, и она смогла рассказать, как было дело:

- Итак, он остался без палочки и, по-моему, тронулся умом. Я много часов подряд пела про дурачка. Насоль-де-Морт сперва думал о чём-то своём, но постепенно его это начало бесить. Убить меня он не мог, и уйти, видно, некуда было. Когда прилетела Хедвига, он как закричит: "Убери её от меня!" Ну, она расклевала верёвки, и вот я здесь. Спасибо за сову, Гарри. Беру на себя смелость заявить: Насоль-де-Морт вышел из строя, не знаю, правда, на сколько. Всей "комсой" могли бы добить. Покажешь дорогу, Хедвига?

Сова расправила крыло, указала по направлению движения поезда.

- Далеко?

Сова покрутила головой.

- Ну тогда, - распорядилась комсорг, - едем до города, а там будет видно. Кстати, а почему мы ещё туда не приехали? Не подозрительно ли долго мы едем?

- Да ладно, хоть выспимся, - Рон, кажется, высказал общую мысль. - Приедем же когда-нибудь!

Чу достала зеркальце и расчёску. Поглядела зачем-то на Гарри, потом на своё отражение. Принялась сооружать себе чёлку.

- Чтобы муглы не шарахались, - пояснила она.

Гарри поинтересовался:

- Больно было? Как мне?

- Ты знаешь, нет. Только щекотно, - усмехнулась Чу, начёсывая на лоб блестящие чёрные пряди. Завершить начатое ей так и не удалось.

Глава 39. Поезд идёт в ночь

Злое слово попало в Джинни.

Седрик с Роном малодушно удрали в тамбур. Гермиона крикнула им вслед:

- Эй, пройдите по вагонам, поищите доктора! - и, не переводя дыхания: - Гарри, а ты сядь рядом и держи её за руку. И сними очки. Чу, завяжи ему глаза банданой. И давай мне сюда всё чистое тряпьё, какое у кого найдёшь! - она распоряжалась, а сама в это время грела всю наличную воду во всех наличных ёмкостях. Хоть огня было неограниченное количество.

Джинни кричала громко и с надрывом: "Мама! Мама!" И, наверное, миссис Уэверсли в Пристанище слышала это. Главной змеёй в её глазах выходила почему-то Гермиона...

Рыжая голова Рона просунулась в дверь:

- Мы одни во всём поезде! - и тут же скрылась.

- Ну и хорошо! - бросила Гермиона. - Ещё не хватало, чтобы муглы...

Ногти Джинни больно впивались в Гаррину ладонь. Он, как назло, вспомнил: мать Насоль-де-Морта умерла в родах. И твердил беззвучно: "Не уходи! Не уходи!" Потом спохватился и перешёл на другую формулу:

- Не отпущу! Не отдам!

* * *

Они справились, две девчонки - нет, три. Насоль-де-Морт вряд ли хотел именно такого результата. Но и для "комсы" это не было подарком. Скорее - персональной шпилькой Гарри, ибо воплощало самый сильный его страх. Данное существо лучше всего определялось как "весёлый мини-дементор". Облик дементорский, распространяемый холод - тоже. А повадки при этом - как у школьного полтергейста Дрюзга. Существо не успело родиться, как начало летать по вагону, обижать животных и предприняло несколько попыток поживиться за счёт сухого пайка. Положительными эмоциями оно явно не довольствовалось.

Измученная Джинни спала мёртвым сном. А остальные провели милую ночь, гоняя дрюзгодементора с помощью заклинаний и пустой посуды.

Поезд всё летел вперёд, и конца пути не предвиделось.

К утру им удалось выгнать существо в окно. Было видно, как дрюзгодементора унёс ветер.

"Комса" рухнула спать. И где-то в глубине другого дня проснулась от громкого объявления по вагонам:

- Внимание! Поезд прибыл в город Вологду. Просьба освободить вагоны.

Хорошо, что повторили несколько раз - объявляли по-русски.

Часть шестая. Родник и костёр

Глава 40. Бабушка

В Вологде было лето. Не очень жаркое, но лето. Ребята сошли с поезда, сознавая, как дико должны выглядеть.

Джинни передали с рук на руки Гарри. В последнее время он только и делал, что таскал её на руках. Смотрелось это, надо сказать, странно при их почти одинаковом росте. Но не приходилось завидовать тому, кто попытался бы оспорить у Гарри эту честь...

В Вологде было не только лето, но и раннее утро. "30 июня 2002 года", красовалось на табло. Это отметил глаз, но не сознание.

В зале ожидания нашлось где посидеть. Гермиона немедленно занялась подсчётом еды и денег, организацией перехода на летнюю форму. Отправила Чу искать обменный пункт. На чём пока план действий заканчивался.

Джинни в мугловую больницу - исключено! А у кого и как искать помощи?

Рыженькая лежала на сидении, взгляд у неё был затравленный. Из последних сил она обняла Гарри за шею, пригнула его голову к своему лицу. Сказала:

- Я умру.

- Не говори так. Не говори!

- Нет, я знаю. Иди ко мне! Целуй меня, пока дышать не перестану! Это не для меня, а для тебя.

- Родная, ты бредишь! Неужели я похож на вампира?

"Комса" глядела в другую сторону. Сознание собственной беспомощности придавило к земле.

Джинни буквально исходила нежностью. Прикосновения её горячих пальцев будили в Гарри воспоминания об огне в комсомольской комнате. Огонь погашен. И вот так, вот так должно всё кончиться?!

* * *

- Отойди, сынок! Ты её только будоражишь!

Русская бабушка тронула Гарри за плечо. Но поскольку в ту минуту он и по-английски понимал с трудом, старушка просто отвела от него Джиннины руки. И, крепко держа их в своих, зашептала заговор.

Бабушка была самая обычная, в платочке. Но с совершенно иконописным лицом. А взгляда такого "комса" не видела ни у кого в "Хеджхогвартс", пожалуй, даже у Думбольта.

Джинни успокаивалась на глазах. Улыбнулась и села.

- Теперь она сможет дойти до дому. Дней пять пусть полежит тихо, и ещё, хотите, я вам дам одно питьё?

- Спасибо вам огромное! - Гарри совладал с волнением и сам удивился, как легко идут с языка русские слова.

- Спасибо! - выговорила Джинни и, тем не менее, приникла к его плечу.

Гермиона снова приняла командование:

- Уважаемая миссис, благодарю вас от имени всей нашей компании! Вы не могли бы нам подсказать, где бы ей полежать эти пять дней? Нам бы только её подлечить, а там надо домой выбираться!

- В больницу лучше не кладите! - поджала губы бабушка. - Там стакана воды не допросишься! Слушайте, можете ко мне! Сеновал большой, а девочке Танюшка моя постель уступит. И я буду давать ей питьё.

- Спасибо, только нас шестеро, да ещё животные у нас, а денег на всех - вот... - Чу как раз их обменяла.

- И-и, милые, мы зараз столько никогда не видим! Танюшка! - тут "комса" впервые увидела высокую девочку с тяжёлой светлой косой, на вид ровесницу Чу. Старушкина внучка стояла поодаль, около накрытых марлей вёдер. - Танюшка! Свези девочку с парнишкой к нам. А из остальных - съездите, пожалуйста, кто-нибудь со мной на рынок, постойте, пока я всё продам, - она кивнула на вёдра.

- Да мы вам грядки прополем, дров наколем... - Гарри быстро-быстро протирал очки.

Глава 41. Два мира

- Вот наша деревня. А вот посёлок "новых русских". Начинали учиться, помню, все в одной школе, а теперь они для своих деток лицей отгрохали!

- Танья, а колдовать ты учишься?

Она посмотрела на Джинни сверху вниз.

- Ну бабушка же твоя - колдунья! - удивился в свою очередь Гарри.

- Ты что?! Она же Богу молится! Правда, у себя дома, говорит - и так услышит.

- Но она ведь может что-то необычное!

- У нас вся деревня это может. А вот в новорусском - никто. Бабушка говорит - это потому, что они поклоняются золотому тельцу.

...Дома Таня уложила Джинни, напоила отваром бабы Глаши. Рыженькая заснула с улыбкой на губах.

- Пусть спит. Ничего с ней не случится. Пойдём на улице посидим. А то, Гарик, я так и не поняла про это колдовство.

- Я про ваше тоже не понял, - тревога уступала место жгучему любопытству.

Они уселись рядом на крылечке.

- Чернику будешь? - Таня запустила руку в лукошко.

- Спасибо, - Гарри подставил ладонь. - Так вот, у нас колдуют и богатые. У нас у кого обнаружат способности - берут на семь лет в школу.

- Ну, вы там вообще красиво живёте! Нам тут выжить бы! У меня родители в колхозе месяцами без зарплаты сидят, а мы с бабкой на огороде...

- Танья, я никак не пойму: неужели у вас в России нет параллельной структуры для таких, как твоя бабушка?

- А мы что, преступники или ненормальные? Мы как все, мы - народ русский! Это для них нужна параллельная структура, для тех, кто нас грабит. Колыма называется!

Про Колыму Гарри не понял, но сразу стало легче:

- Знаешь, Танья, ты будешь долго смеяться, но нашу компанию исключили из школы за то, что мы комсомольцы.

- Ого! Тогда, товарищ, пошли! Засиделись, а ведь на нас весь дом!

* * *

На обратном пути от колодца им попались две размалёванные девчонки. Выглядели они лет на тридцать, хотя, наверное, были не старше Тани. На рюкзаке у одной из них Гарри с удивлением прочёл название родной школы.

Девчонка с рюкзаком бросила на землю пустую бутылку из-под пива:

- Танька! Ну ты даёшь! Мы в Верхнем городе друг другу за значки глаза выдираем, а ей, бидонвилльской, два ведра несёт Гарри Паттер во плоти!

Вторая девчонка вынула изо рта тонкую сигарету:

- Молодой человек, можно с вами познакомиться? Вы из какого фэн-клуба?

- Не знаю, о чём вы, но вы-то явно из несуществующего колледжа! Посмотрел бы я на курящую девочку в "Хеджхогвартс"! Дайте пройти, я несу воду для Таньи из бидонвилля, которая умеет колдовать!

- Пошли, Гарик, там Джинни заждалась! - Таня не удостоила "новорусских" даже взглядом.

- Ненавижу паттероманов - они в нас играют! - бросила девчонка с рюкзаком. - Ишь, какой акцент себе поставил!

На это им уже не ответили. Таня с Гарри шли молча, думая каждый о своём. Но, видимо, в какой-то момент их мысли пересеклись.

- Я вспомнила! Шёл в городе такой фильм - "Гарри Паттер и камень за пазухой". Я-то не видела - я и не помню, когда последний раз в кино была...

Гарри среагировал неадекватно. Таким хохотом, что чуть не расплескал всю воду.

Глава 42. Русская тайна

- Ты!..

Она с усилием протянула руку, провела ему по волосам и щеке.

- Джинни, ты как?

- Живая... Нигде не больно. Только слабенькая очень...

- Умирать больше не собираешься?

- Если только за тебя...

Гарри заткнул уши:

- Ещё раз такое услышу...

В горницу заглянула Таня. Улыбнулась и погрозила пальцем:

- Проснулась, подруга? Смотри, тебе нельзя много разговаривать.

Джинни захлопала глазами, вживаясь в чужой язык. Потом сонно улыбнулась:

- Я и не разговариваю...

- Мы просто чуть-чуть воркуем... - Гарри уже сидел на полу у её постели, и голова его покоилась на подушке, почти в пламени Джинниных волос...

Таня перекрестила их от порога и скрылась.

* * *

Вечером Гермиона делилась впечатлениями от целого дня на рынке:

- Какая непонятная страна! У каждого простого человека в глазах больше доброты и мудрости, чем у любого нашего профессора. Но зато как получше одет, на шикарной машине или с сотовым - так муглище махровое!

- Ну я, наверное, недаром колдую песнями "Гражданской Обороны"! - Чу снова проявила на футболке эмблемы советско-китайской дружбы.

- А ещё, - вмешался Рон, - мы, Гарри, на афишах твоё имя видели! Только парень нарисованный на тебя совсем не похож.

- У тебя лицо умное, - Гермиона была абсолютно серьёзна.

Гарри чуть не подавился тем, что ел.

В другой день он сам стоял на рынке с Таней и Гермионой. Распродались они почему-то быстро, и Таня повела английских гостей в военно-спортивный клуб.

- Сейчас покажу, где наш совхоз приобщился к коммунизму!

Ещё на подходе к зданию они увидели Лину-Сталину с маленькой девочкой.

- Глянь, - шепнула Гермиона.

- Вижу, - сощурился Гарри. - Одно лицо с Сириусом. Вот и встретились с его русской семьёй!

- Вот и встретились с крестником моего капитана! - пошла навстречу Сталина. А семилетняя Дашка подскочила в воздух и превратилась в чёрного щенка...

...Джинни оживала на глазах. Уже на третий день вышла на крыльцо погреться на солнышке.

Гарри без церемоний усадил её к себе на колени. И, жмурясь, как котята, они не слышали, как рядом с ними, в короткой передышке от дел, толковали о Боге и загробной жизни.

Седрик описывал ангелов с мечами, от которых прятался несколько месяцев.

- Нет, - сказала Таня, - я бы не хотела на другую планету. Возродиться в траве, в цветах, в птицах или зверюшках - дело другое. Рай - он ведь здесь! - она широким жестом показала вокруг себя.

А Гарри ни с того ни с сего накрыла ледяная волна. В ушах встал дикий крик Джинни из той бесконечной ночи: "Мама! Мама!"

Над ними парил дрюзгодементор. Дёрнул девочку за косу:

- Мама, есть хочу!

Гарри и Джинни превратились в один сгусток страха. Гермиона и Чу что-то кричали, Седрик и Рон махали руками.

Таня презрительно посмотрела на существо. И её негромкий голос перекрыл шум:

- Сгинь, нечисть! Сгинь, погань! Мы - русские! У нас чисто!

Мини-дементор с воем ретировался в сторону новорусского посёлка. И что там началось! Хоть с крыши бросайся. Правда, молодое поколение радовалось даже этому проявлению чудес в так называемом Верхнем городе. Девчонки пичкали существо шоколадом и, как рассказывали, даже сотовыми телефонами.

Вечером, на сеновале, Гермиона переступила через британскую гордость и объявила "комсе":

- Я поняла эту землю. Есть муглы - и есть русские!

Глава 43. Частушки

А пока можно было отметить выздоровление Джинни, хорошенько попрыгать через костёр, попеть под гармошку и гитару. Таня собрала всю свою колхозную компанию, а это была немалая сила даже без зарубежных гостей.

* * *

Детки "новых русских" в пику устроили свою вечеринку с шашлыками из дохлых кошек и многоваттовым магнитофоном. Уже сильно выпивши, пошли толпой к советскому огню. Дурными голосами заорали:

Мы не сеем и не пашем -

Мы валяем дурака:

С колокольни флагом машем -

Разгоняем облака!

От костра лениво ответили:

Самолёт летит,

Крылья стёрлися -

Мы не звали вас,

А вы припёрлися!

"Новорусские" призадумались. Их знакомство с частушками ограничивалось пошлой телепередачей "Ох, Семёновна!".

Девчонки попытались апеллировать к Гарри и его компании по-английски, на любимую тему Мальфуа: "Зачем водиться с оборванцами?" Но только впустую продемонстрировали своё поставленное произношение вкупе с незнанием грамматики и крайне скудным словарным запасом.

За это время остальная часть буржуев наконец выдумала частушку:

По деревне мы пойдём,

Шороху наделаем:

Кому окошко разобьём,

Кому ребёнка сделаем!

Советская сторона тут же ответила:

Богачу-дураку

И с казной не спится!

Бобыль гол как сокол -

Поёт-веселится!

Буржуи переглянулись с мини-дементором и проорали:

Меня Гарик заманил

В красную смородину -

А я ноги подняла

И кричу: "За Родину!"

- Ну хорошо же! - крикнула Таня. И раньше, чем закрылась руками Джинни, чем полыхнули Гаррины глаза, колхозные грянули:

Пароход идёт

Мимо пристани,

Будем рыбу мы кормить

Сионистами!!!

Буржуйские детки, растеряв слова, бросились вперёд. Но перед ними выросла стена огня. Костёр взял поляну в кольцо. На этом празднике жизни зарубежные гости обеспечивали только пиротехнические эффекты.

Глава 44. Крест и крепкое слово

Невнятно ругаясь под нос, Дроздов подошёл к костру. И чуть не столкнулся с девочкой, выскочившей из огня. Она не была ни напугана, ни обожжена - наоборот, улыбалась во всю ширь физиономии. И на груди у неё, на футболке, мелькнули усы генералиссимуса и знакомый, добрый и усталый взгляд.

Мишка и девочка уставились друг на друга. "Не мугл", - сразу отметила Чу. "Сталинка", - потеплело на сердце Дроздова.

- Здравствуйте, - певуче произнесла китаянка.

- Здравствуй... До Москвы далеко? - задал глупый вопрос Мишка.

- До Москвы - не знаю, а до Вологды - полчаса на электричке. Я сама нездешняя, из Англии, да ещё из девяносто шестого года...

- Брр! А сейчас какой?

- Две тысячи второй, пятое июля, четыре часа утра.

- Так, отлично! У нас в Москве был девяносто четвёртый, когда я сегодня выходил бродить по набережной... Шёл по прямой, а пришёл сюда.

- А мы на поезде приехали!

- Из Англии?!

- Ну да! И ясное дело, не нарочно! Вот теперь костёр жжём, чтобы через него домой попасть... Я сейчас дежурная по огню, вот и прыгаю через него немножко... Ну что вы так смотрите, мистер-товарищ, ведьма я, да, ведьма и этим горжусь!

- И креста не боишься? - Мишка улыбнулся ей и тронул шнурок на шее.

- А с какой стати? Мы же не чёрные маги и сами с ними боремся!

- Ну, знаешь! Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша! Я-то просто старший лейтенант милиции и таких штук даже в книжках не люблю! Слушай, ты хоть не местная, но, может быть, знаешь - в 2002-м власть всё та же, антинародная, не при тебе будь сказано чья?

- Она самая. Да радости-то им от неё... Вон, тут рядом посёлок новорусский, вчера они пытались нам пыль в глаза пустить, так ребята колхозные одними частушками повергли их во прах! О, да вон они, так и валяются в дым пьяные на соседней поляне!

Дроздов поглядел в ту сторону, куда показывала Чу. В золотом свете костра было видно, что поляна являет собой средоточие отвратительного и бездарного разгула. Парни и девчонки, явно несовершеннолетние, валялись вповалку среди пустых бутылок, и модные тряпки едва прикрывали их позор. А на дереве...

- Однако, ведьмочка, - перешёл на шёпот Дроздов, - кто лежит, а кто уже и висит!

Чу пригляделась - и тихо ахнула. На дереве вниз головой висело привязанное за ноги тело девчонки. Длинная юбка закрывала всё, что выше пояса, но по тонким паучьим ногам Чу сразу узнала одну из новорусских дочек. Любила эта особа верещать тонким голосом вслед Гарри: "Ой, непохож! Ой, халтура!"

- Доразвлекались, буржуи недобитые! - процедил сквозь зубы Дроздов. - "Черепашек Ниндзя" насмотрелись, дури накурились... Ещё надпись написали - видишь, прицепили к юбке? Что написано - не прочтёшь...

- А я вижу, - очнувшись от потрясения, вгляделась Чу, - "Советская власть всех вас от... от..."

- Отымеет, скажем так, - помог ей Мишка. - Так, а вот это уже провокация! Ихняя ведь девка? И не пожалели порешить, лишь бы охоту на ведьм развязать, извиняюсь... Нет, мы бы умнее делали! - Дроздов говорил, а подсознание уже бросило его тело к поляне.

Чу опередила старлея. Метнула искру в подлую бумажку.

Тут же навстречу, из травы под самой головой повешенной, вскинулась огромная, песчаного цвета змея. Плюнула на искру, затушила. Преградила путь к телу девчонки.

Дроздов двумя руками схватил змею за горло. Та подсекла его хвостом по ногам. Не выпуская друг друга, они покатились по траве. Плоская змеиная голова оказалась у Мишкиной груди. Пасть раскрылась, ядовитый зуб напоролся на серебряный крестик и сломался. Но чешуйчатые кольца сжались только сильнее. Чу ощущала, что пальцы её оледенели и не пошлют больше огненных стрел. Забыв все мыслимые заклинания, она просто кричала диким голосом:

- Гарри! ГАРРИ!!!

Через полминуты он материализовался на месте происшествия, сонный, встрёпанный, с сеном в волосах и без очков.

- Скажи ей что-нибудь! - закричала Чу, ткнув пальцем в змею. - Никто, кроме тебя...

Не переводя дыхания, Гарри выдал длинную свистяще-шипящую фразу. Кажется, он так и не успел понять, что происходит.

Змея как раз резко переменила тактику. Конец Гарриной тирады она слушала, уже будучи прекрасной, гибкой и тонкой женщиной. Воспользовавшись секундным замешательством Дроздова, она навалилась на него и впилась в губы. Чары действовали нешуточные. Но "пара ласковых" на родном языке заставили змею подавиться и отпрянуть.

Тут же она снова переменила облик. На Мишкиной груди теперь сидела девочка лет пяти и громко ревела от страха.

Старлей поглядел на неё, потом встал, одной рукой прижимая девочку к себе. На ладонь второй сплюнул что-то чёрное и твёрдое - две маленькие угластые штучки. Чу подошла поближе:

- Дайте её мне!

Но девочка уже успокоилась и доверчиво прижималась к Дроздову. И тот чувствовал: не укусит, ни во что больше не превратится...

- Тебя как зовут? - спросил Мишка.

- Рената Осеева, - чётко выговорила малышка и ни с того ни с сего прибавила: - А ты на моего папу похож, такой же хороший. Снись мне дальше, я не хочу больше про змею...

Чу погладила девчушку по блестящим чёрным волосам:

- Ну, ну, маленькая, всё хорошо! Тебе приснилось, что ты была змеёй?

- Да, я сначала поссорилась с мамой, потом стала змеёй, потом попала в лес и сказала всем этим дядям и тётям, что очень весело будет ту тётю перевернуть и привязать и надпись написать... - девочка опять готова была расплакаться. Чу забрала её у Мишки, усадила на колени:

- Чепуха, маленькая, ничего этого не было! Ты хоть где живёшь?

- В военном городке, - только и сказала Рената. Сладко зевнула и уронила отяжелевшую голову на плечо китаянки.

- Спит, - тихо молвила Чу. - Надо вернуть её домой!

- И найти того, кто её околдовал! - Гарри наконец проснулся и подошёл к ним.

- Смотрите, - Дроздов раскрыл ладонь. - Вот что оказалось у меня во рту, когда она превратилась в малышку.

- Свастики, конкретно, - пригляделась Чу. - Кто-то их в неё бросил. Уничтожить надо, ведь они сделаны из зла... - она откинула волосы со лба. Из звезды вырвался рубиновый луч, и ногастые крестики на ладони старлея рассыпались пеплом.

На далёкой планете Малюсь у немолодого уже Клауса Фридриха Подлизанцера перестали ныть старые раны. Сгинуло последнее его зло, последние крупинки, отлетевшие от него в тот далёкий день, когда "хорьх" порешил предать смерти любовь Нади и Клауса...

* * *

- Товарищ старший лейтенант, извините, не знаю имени, пойдёмте через наш костёр! Вы вернётесь к себе домой, и девочку отнесём к ней!

- Звать меня Михаил, а вы погодите, ребята, нам ещё с этой повешенной надо что-то решить. Так, а где она?

Девица на паучьих ногах лежала вповалку с остальными, храпела, как все, пьяная...

- Ну слава тебе, Господи! - неожиданно для себя повторила за кем-то из вологодских Чу. - Ей бы, может, так и надо, да не стоит она того. А местным коммунистам это совершенно ни к чему!

...Потом трое долго шли через огонь - ощупью, ориентируясь на поведение спящей девочки на руках у Мишки.

Дождались, что она открыла глаза и сказала: "Мама!" Дроздов поднял Ренату высоко над головой. И невидимые руки её матери, постаревшей Драупади, приняли у него девочку.

Пока пропадала змейка, на Найде минуло много лет. И после Ренаты у младшего Максима и его жены-индианки так детей и не было. Никто не знает, что толкнуло Драупади выйти из дому и протянуть руки в огонь, вспыхнувший посреди их тихого двора...

И для всех осталось тайной, что Мишка Дроздов передал в материнские руки свою собственную двоюродную сестричку. Сын Рихарда Осеева - дочку младшего Осеева Максима.

...После был обратный путь, уже не столь долгий и извилистый. Дроздов шёл впереди, как собака по следу, не переставая при этом разговаривать с ребятами.

- А что ты сказал змее? - поинтересовалась у Гарри Чу.

Тот явно смутился:

- Что сказалось... Тебе я не буду этого повторять.

Мишка рассмеялся и действительно стал выглядеть на свои неполные двадцать три:

- А мне на ухо?

В Гаррином акцентном шёпоте он разобрал давно знакомое: "Тихо в лесу, только не спят дрозды, знают дрозды, что дадут всем "звезды" - вот и не спят дрозды!"

Мишка долго трясся от беззвучного хохота и наконец выговорил:

- И откуда ты, Гарик, знаешь, что моя фамилия Дроздов? Где ты вообще это подцепил да ещё переделал к случаю? Классически дрозды должны были получить...

Теперь хохот напал на Гарри, и ответить он ничего не мог.

- Я на вас обиделась, - вмешалась Чу. - Вы читаете мысли друг друга и находите там всякие гадости!

- Да не сердись на него! Так положено - нечисть отгоняют крестом и крепким словом... От дроздов змея заржала, а об крестик зуб сломала!

- Хм, а я ведь тоже крещёный, - в раздумье произнёс Гарри, - только как-то никогда об этом не задумывался. Вот Чу говорит, что религия - опиум для народа...

- Опиум народа, сколько раз повторять! - резко повернулась к нему китаянка. - А Бог есть, только я в него, конечно, не верю. Потому что ведёт он себя как попало!

- Ребята, главное - самим себя как попало не вести. И за все свои дела мы получим сполна в этой жизни. А обряды я сам не слишком блюду и других не заставляю... Богу это не надо. Богу надо, чтоб мы были Людьми. О, так я уже почти дома!

Дроздов пожал им руки и шагнул из огня в родную Москву, в любимый и ненавистный город...

- Вот что значит русский офицер! - в голосе Чу звучало что-то похожее на зависть. - Посмотрим, дойдём ли мы так же уверенно до Вологды...

- Пойдём, выведет!

Глава 45. Иду на вы

* * *

Самые благоприятные известия получил Седрик. Его отца после исключения "комсы" вполне уважительно "ушли" на пенсию. И мистер и миссис Диккери с нетерпением ждали домой сына и его храбрую невесту. Гермиону тоже никто не собирался убивать. В письме было только пожелание: подальше от Паттера, а уж от этих Уэверсли - и подавно.

А вот миссис Уэверсли... Всё потому, что Рон писал ей телеграфным стилем: "Мы вшестером попали в Россию. Едем домой, как только позволит здоровье Джинни". Гермиона, помнится, узнала об этом, когда совёнок с письмом был уже в пути. И пригрозила, что в Англию Рон вернётся без ушей.

- Сказал бы мне - я бы сама написала!

Но в ответе миссис Уэверсли было так: "За что нам это? Ваш отец теперь работает на мугловой автостоянке!!! Я только и дрожу, как бы он что-нибудь там не заколдовал и не сел в министерскую тюрьму. Хоть на том спасибо, что братьев ваших не тронули. Рон, хватай Джинни и тащи домой. Гарри пусть тоже едет, что делать - окрутим их по факту. Но что до этой змеи Грэйнер с её развратной музыкой, то ноги её больше не будет в моём доме!"

Рон был вне себя:

- Ты, значит, змея, да ещё с ногами?! Да знала бы моя матушка, что без тебя Джинни не доехала бы до Вологды! Ладно. Сам во всём виноват. Но теперь уж не допросятся, чтобы я ехал домой. Уйду на крейсер, а ты меня дождись, хорошо, Гермиона?

Она даже не крикнула, что это не по-комсомольски. Просто поглядела широкими глазами:

- Ронни! Мы же через костёр прыгнули и не расцепили рук! А теперь ты уйдёшь без меня?

- Ой, не женское дело! - Рон шагнул в огонь. - Патрульный крейсер-метлоносец!

- Ну и пожалуйста, ну и как хочешь! - Гермиона вошла в кольцо в противоположной стороне и громко назвала домашний адрес.

* * *

Чу Чэнь спокойно позволила Седрику увести её к нему домой:

- Ближайший бой - не наш бой. Я просто знаю - и всё.

- А мы куда? - Джинни цеплялась за руку Гарри.

- Там виднее, - он кивнул на небо.

Джинни в последний раз окинула взглядом деревню и вдруг промолвила:

- А существо жалко... Оно не виноватое ведь...

У Гарри глаза перестали помещаться за стёклами:

- Проклятие! Ну, если у тебя... у нас с тобой детей не будет - одной смертью Насоль-де-Морт не отделается! Я его убью, потом воскрешу и убью снова.

- Да брось ты, - у Джинни опять стало взрослое лицо. - Уж этого добра у всех Уэверсли много больше, чем надо!

Глава 46. Ключи

- Человек только что с того света. И учиться ему всего полгода осталось!

Но Зловредус Злей вытащил из-под мантии дрожащее несуразное существо и на глазах педсовета превратил его обратно в Мальфуа. Это вместе с чёрным, висевшим над "комсой" обвинением вихрем унесло всех шестерых...

...Дорвавшись до власти, Злей продолжал благоволить к своим Змеям. Так и не поставил никого вместо себя завучем. Постоянно созывал собрания колледжа. После них Змеи ходили с задранными носами и шептались по углам. Коллеги-преподаватели роптали. Вплоть до ближайшего педсовета, на котором, видимо, было принято какое-то важное решение. Фред и Джордж Уэверсли, близнецы-проказники двумя годами старше Рона, кое-что подслушали под дверями и рассказывали впоследствии:

- Наша-то Минерва как закричит на Злея: "Вы же детьми рискуете!" А он: "Такими можно!"

* * *

Колледж Змеи практически в полном составе погрузился в мугловую электричку, оккупировав целый вагон. По истечении первого часа пути Злей наложил заклятие на двери и окна, блокируя переход в другой, призрачный поезд. Тот самый, на котором "комса" попала в Вологду. Гермиона потом кричала: "Как я могла забыть? Я же читала про призрачный поезд! Причём каждый раз он вывозит в другое место, да и искажения во времени, как правило, даёт".

...Выгрузив учеников на станции, Злей велел им прыгать по одному с платформы. И постепенно весь колледж оказался в логове Насоль-де-Морта, растянутом с помощью пятого измерения.

Злей опустился на одно колено перед ложем Тёмного Лорда. Тот всё ещё не оправился от визита дикой комсомолки и от длинного носа, с которым его оставила другая бессовестная девчонка - эта рыжая козявка Уэверсли.

Рука Насоль-де-Морта с трудом протянулась, чтобы блудный Упивающийся Смертью смог её поцеловать.

- Мой Лорд, вы дали мне последний шанс. И вот я прикрыл в "Хеджхогвартс" комсомол и создал для вас Тёмную гвардию!

Змеи подходили по одному. Тёмный Лорд каждому клал руку на голову и глядел в глаза. Многие отводили взгляд, но немало было и тех, кто выдерживал. Злей смотрел на своих учеников и думал: "Да, я всегда говорил, что Гадючник наш - не колледж, а колония, даром что сам оттуда!"

Дольше всех Насоль-де-Морт общался с Драко Мальфуа:

- Ты пойдёшь дальше своего отца. Ты никогда не чувствовал, как я тебя веду и направляю?

- Чувствовал, о Великий Лорд...

Наконец Насоль-де-Морт перевёл дух:

- Хорошо, Злей. Сорной травы, конечно, хватает, ну да потом выполю. Сейчас сил нет... Ты прощён. Жди меня в "Хеджхогвартс", как только я наберусь сил...

...Остальные три колледжа в это время были на стрельбах или учились блокировать проклятие подвластия.

* * *

В Англии время бежало куда быстрее, чем в далёком северном колхозе. Учебный год подходил к концу, когда Насоль-де-Морт с наличными силами Упивающихся Смертью подошёл к стенам "Хеджхогвартс". Злей вынес ему на подушке ключи от школы. Силы Зла завалились в Большой зал, как к себе домой.

И тут-то в них со всех сторон ударили заклятия. Все учителя и ученики повскакали с мест. Только Тёмная гвардия, все те, кто выдержал взгляд Насоль-де-Морта, застыли в полупорыве помочь той стороне. Никто из них не в силах был сдвинуться с места. Уши их медленно зеленели. Клеймо на всю жизнь. В страшной свалке Драко Мальфуа довелось испить до дна ту чашу, которую он так часто подносил к губам Гарри. Сиротство. Люциус Мальфуа пал от серебряной пули на глазах беспомощного сына.

Битва продолжалась с переменным успехом. Но в единоборстве Злея и Насоль-де-Морта совершенно ясно было, на чьей стороне сила. От мгновенной смерти Зловредуса спало только то, что Тёмный Лорд был без палочки, а кругом всё вверх дном.

...В России в те дни тоже схлестнулись две силы. Только свет-то был обманный, болотный огонь, самоварное золото... Президентские выборы девяносто шестого. Толстый Зюга продал свою победу, а через несколько лет сам же завопил, что мог бы её отсудить.

Потом было позорное замирение с чеченскими бандитами.

Глава 47. Комсорг на волне

Роберта Бёрнса никогда ещё не пели с таким задором.

Одна минута в России - видимо, целый день в Англии. Дней за пять до пришествия Насоль-де-Морта в "Хеджхогвартс" Рон Уэверсли сидел в белых штанах на палубе. Этим он намеревался показать капитану Сириусу, как добросовестно оную палубу отдраил.

В былые времена море у колдовской тюрьмы патрулировало всего одно судно. Но минувшим летом Думбольт настоял в министерстве на увольнении дементорской стражи и снаряжении второго корабля. Это судно было доверено двум реабилитированным. Сириусу, крёстному Гарри, и Рему Люкосу. Но беда в том, что никто под таким началом служить не хотел.

* * *

С основного крейсера Рона, конечно, прогнали. Велели вытереть сопли и сдать хотя бы экзамен на С. О. В. У. Но, на своё счастье, Рон увидел в море другое судно, гораздо менее шикарное и под названием "Косой Аврор [Аврор - воин Света, солдат Министерства Магии, мракоборец.]".

А за штурвалом - знакомую фигуру с чёрной бородой.

- Эге-гей, Рон! - крикнул Сириус. - Ассио, поговорим!

Призывное заклятие мгновенно перенесло Рона на борт "Косого Аврора".

И потекли счастливейшие дни в жизни юного Уэверсли. Наконец-то он что-то значил сам по себе, не теряясь на фоне старших братьев и такой Сверхновой, как Гарри. Наконец-то без него, Рона, не могли обойтись.

И только стоя в одиночестве за штурвалом, он вспоминал и вспоминал свою невозможную Гермиону...

В тот день, когда он сменился с вахты и сидел на палубе, привиделась ему его мечта. Будто бежит по волнам, облепленная мокрым платьем, и волосы её развеваются по ветру.

- Иди ко мне, - выдохнул Рон из глубины сердца.

И это подействовало лучше всякого заклятия. Миг - и Гермиона стояла рядом с ним. Она была настоящая и мокрая, как мышь.

- Ух, спасибо, - она протянула к нему русалочьи руки, но тут же спохватилась: - Ой, весь мокрый будешь...

- Пойдём, - он повёл её в каюту. Протянул свою вторую тельняшку. - Вот, надень и лезь под одеяло, грейся, - продолжал он уже через дверь. - Сейчас попробую спроворить чего-нибудь горячего.

Вскоре они уже сидели рядом на койке.

- Что, ты так и бежала ко мне от самого Лондона? - Рон старался не смотреть на её колени. Его тельняшка была Гермионе как короткое платье.

- Да, так и бежала, хотя одному небу известно, стоишь ли ты этого!

- Ну, знаешь! Пойду-ка я отсюда от греха подальше! Миленькая, пока твои вещи не высохнут - из каюты ни на шаг. Тут, конечно, все свои - Сириус и Люкос, но чем я виноват, что ты в моих штанах утонешь?

Он ушёл так быстро, что Гермиона не успела даже выразить радость от знакомых имён.

Глава 48. Первый бой

- Пока тебя не было, Рон, мы тут на автопилоте выезжали. А теперь ты остаёшься полновластным хозяином нашей посудины.

Это, конечно, здорово, но ещё лучше то, что рядом Гермиона. В тельняшке и юбке она стоит у борта и смотрит на Рона за штурвалом. Море сегодня тихое, и прекрасно виден зловещий утёс - тюрьма.

- Вы не пытались вытащить оттуда Думбольта?

- Разумеется, пытались. Он нам сам не велел. Говорит, что пока он внутри - Упивающиеся, которые тоже внутри, ведут себя тихо. Так, а это что?

К утёсу подходил какой-то корабль под чёрными парусами.

Рон пальнул в воздух, вызывая крейсер. И не услышал ответного сигнала. Зато с чёрного корабля по ним выпустили ядро. Правда, промазали, повинуясь жесту Гермионы. Рон открыл огонь из обоих орудий:

- Не обращай внимания, я сейчас буду ругаться как последний Змей! Может, там опять осьминоги распоясались, но всё-таки где эти...

Он говорил, а сам продолжал палить по чёрному кораблю. Гермиона с визгом швырялась в Упивающихся огнём.

- Авада Кедавра! - вопили насольдемортовцы. Но Рону и Гермионе это было как с гуся вода.

* * *

"Косой Аврор", конечно, потрепали. Но пожар на нём так и не начался. Упивающимся явно приходилось хуже. Те из них, что сидели за решёткой, начали вдруг просачиваться сквозь стены. Но никому не удалось оказаться на своём корабле, горевшем, впрочем, синим пламенем. Все камнем попадали в море.

Крейсер не шёл. Сириус тоже. Думбольт делал всё что мог. Ядра кончались. Но сердца Гермионы и Рона горели всё тем же огнём. Наконец чёрный корабль пошёл ко дну. Утёс треснул сверху донизу. И Альбус Думбольт, растирая затёкшие запястья, возник на палубе "Косого Аврора".

- Высший орден, - промолвил он и соединил их руки. - И попробует кто-нибудь возразить!

"Косой Аврор" поднял красный флаг и взял курс на "Хеджхогвартс". Перед этим воздали последние почести крейсеру, весь экипаж которого был втихую убит "Авада Кедаврой" прежде, чем успел подать сигнал...

Глава 49. Сим победиши

- Кажется, мы вовремя, ой-ой-ой!

- Что, больно? - Джинни на лету коснулась его лба.

- Ничего, переживу. Навались-ка со мной на дверь, именем комсомола!

* * *

Зловредус Злей лежал на полу, а Насоль-де-Морт поставил ему ногу на грудь. Но временный директор всё-таки кричал:

- Паттер! Уэверсли! Куда вы, психи беспалочные?!

Тёмный Лорд поглядел на эту парочку:

- Какие люди! Один рыжий, другой бесстыжий! - а самому стало нехорошо.

Пару минут назад убийственное проклятие перестало действовать.

Гарри подскочил к Насоль-де-Морту и просто залепил пощёчину:

- За Джинни!

След от его пятерни остался гореть на мертвенно-бледном лице злого чародея, как раскалённое железо.

Том Реддль взвыл. Джинни дёрнула его за ногу. Тёмный Лорд растянулся во всю длину поперёк Злея. И больше не пошевелился.

Упивающихся сразу оставили последние силы, чего не скажешь о воинах Света. Битва была выиграна в пять минут.

...Гарри откинул волосы с чистого лба:

- Вот теперь пойду фотографироваться на паспорт - а там скажут, что это не я!

- Ну, здравствуй, комсомолец без особых примет! - сказали у него за спиной.

Гарри обернулся - и тут потерял сознание.

Перед ним стояли родители.

Книга четвёртая. Под откос и к звёздам

Часть первая. Алые турбины

Глава 1. Школьная месть

Зоргфальт и Берзинь сидели на леерном ограждении "Сунгари". Была макушка лета, 17 июля 1997 года.

Лоханочка весело обгоняла трёхпалубную махину "Крылова", который вынужден был двигаться со скоростью улитки. У каждой архитектурной "блохи" на берегу он высаживал своих пассажиров, не давая им ни отдыху, ни сроку, не делая различия между днём и ночью.

Пассажиры были всё больше японцы. Богатые, наглые. Духовные дети тех, кто полвека назад издевался над Рэмзи. Вчера вечером они ступили на "Крылова", как хозяева, и бросали презрительные взгляды на пришвартованную к его борту "Сунгари". Знали ли они, чьё имя носит эта лоханочка? Рихарда это не интересовало. Ему было достаточно знать, кто они такие, и простучать пальцами по швартову послание доброму дедушке-баснописцу.

С той минуты команда и обслуга действовали по внушению и все считали, что так и надо. И уже сегодня, когда эксклюзивная программа круиза начала выполняться, наглости у япошек значительно поубавилось. За долгие годы это был первый случай успешного вмешательства Рэмзи в земные дела - просто школьная месть мировому злу. И случилось-то всё это под влиянием минуты, без заранее обдуманного намерения... Это был почти жест отчаяния, но Крылов сигнал принял и план мести значительно развил. На обратном пути не предполагалось никаких остановок вообще, а только нравоучительные игры и развлечения. Для них Иван Андреевич насочинял новых басен: "Соловей и муравей", "Очки под дубом", "Редиска и сосиска" и много ещё других. А всех недовольных на "Крылове" привязывали к квачу, которым драят палубу, и волокли за теплоходом, в виде утешения угощая манной кашей.

* * *

- Да я не говорю, что ты плохо сделал, - продолжал Старик, - я сам, как Наркомпогоды, только и могу, что открыть хляби небесные да поливать разные шабаши. Меня, Рихард, другое удивило: очень уж непохожи такие штуки на военного разведчика Зоргфальта, каким я его знаю, а? Что-то стряслось с тобой, Рихард. Ты весь как-то переменился.

- К худшему?

- Да не то чтобы, а так - что-то в тебе появилось наивное, нетронутое, словно ты и первой мировой ещё не видывал. У тебя вид такой, словно ты вот-вот стихами заговоришь! У тебя, друг мой, сердце не на месте, вот!

Ика - не Эльса. Он просто смолчал, и стрелы его ресниц указали вниз, в Волгу...

Глава 2. День "Икс"

И Рихард, по давней привычке, знакомился с новым коллективом, глядя со своего портрета в кинозале. А людям не до него было. Пихаясь чемоданами, они становились в длинную и бестолковую очередь на регистрацию.

Но были в этой толпе одни глаза, искавшие Зоргфальта повсюду. Девушка была бы похожа на Эльсу, если бы та никогда не знала казармы. Звали девушку Ульяна Китова-Криницкая, и было ей семнадцать. Она сидела на вещах - ждала маму из очереди. А думала о нездешнем... Она всё ещё играла в Штирпица. И все советские разведчики были для неё как бы старшими товарищами. И ей очень хотелось увидеть воочию одного из самых прославленных - Рихарда Зоргфальта.

И вот глаза их встретились.

...Шестьдесят восемь лет назад, день в день, час в час, судьба свела Рихарда с Катей. Пять лет и полвека минуло с того дня, как другая девчонка замерла с кружкой в руке перед портретом Рэмзи.

* * *

- Ты не в белом платье?

- Хушо бадао1 [Чушь (кит).]! - Чу Чэнь, всего на полгода старше Ульяны, стояла на подоконнике в своём обычном наряде. Единственной уступкой необычайному сегодняшнему дню были две красные розы в распущенных, чёрных как ночь волосах. - Кто придумал всю эту бутафорию - никогда, видимо, не улетал в ночь!

Седрик Диккери, опираясь на метлу, удивлённо смотрел на невесту.

Месяц назад Чу простилась с "Хеджхогвартс". Долго и придирчиво выбирала себе преемника на посту комсорга колледжа.

Наконец, оставив Орлов в надёжных руках, рванула в патриархальный дом Диккери.

Этого дня они с Седриком ждали целый год. Старый мистер Диккери, как только его сын окончил школу, распустил везде слухи, что, мол, после возвращения с того света Седрик негоден к службе в армии. И исхлопотал ему канцелярскую должность в родном министерстве.

Комсорг Барсуков и жених Чу был этим очень недоволен. Но китаянка подмигнула раскосым глазом и промолвила одно только слово:

- Подожди.

И вот теперь звёздная ночь влетела в окно вслед за юной чародейкой. Звезда у неё во лбу освещала комнату рубиновым светом - сегодня Чу не закрывала её чёлкой.

Печать человека, одолевшего смерть, никуда не исчезла после гибели Насоль-де-Морта, как исчез Гаррин шрам-молния. И все друзья Чу подозревали: она приняла меры, чтобы сохранить звезду...

- Держись за мной! - в прыжке с подоконника девушка вскочила на метлу. Седрик вылетел следом на своей. Они летели долго и весело, обгоняя друг друга, вырисовывая в небе замысловатые фигуры. Они оба недаром столько лет отстаивали спортивную честь своих колледжей. Завтра спортклубы британских магов искусают себе локти. Завтра...

Путь Чу и Седрика лежал в Китай. В священную рощу неподалёку от коммуны, где жила когда-то маленькая девочка, ещё не знавшая, что она ведьма.

За живой бамбуковой занавесью их ждал Ян Карлович Берзинь.

- Долгонько вы, дети мои, рассвет уже близко! Ну что ж, преклоните колени, посвящаю вас в воины Света. Авроры министерства не хотят вас брать - отныне вы авроры Коминтерна. Поцелуйте друг друга и будьте счастливы!

...Раз на заре, незадолго до выпускных, Старик застал Чу на краю спортплощадки, с метлой в обнимку и песней Ману на устах.

- Рот Фронт, товарищ Чэнь! Считаешь дни до побега? Да не смотри так! Я всё знаю, но я свой. Красный рай. Ближайший за меня поручитель - Лили Паттер.

Чу глядела на него во все глаза, но далеко не снизу вверх, хоть и небольшого была росточка.

А Ян Карлович продолжал:

- Вы сейчас - единственная организованная сила на колдовском небосклоне, не считая, понятно, живых соцстран. Есть, конечно, по всему миру красные маги, но одиночки. А вы набираете обороты! В этом году выпускаете во взрослую жизнь первую поросль, начинаете работу на местах. Странно, что всё это затеяла такая страна, как Англия.

- Нет уж, извините, товарищ командир! - Чу оскорблённо наморщила носик. - Это затеяла такая страна, как Китай!

- Именно такого ответа я и ждал. Потому и хочу помочь тебе, застрельщица. Кто вас будет венчать?

- Да найду кого-нибудь на земле предков... - с сомнением промолвила девушка.

- Не ищи.

* * *

В колдовском мире свадьба уходом - не то что не редкость, а почти норма. Нечасто бывает, чтобы вокруг священного камня, где-нибудь в глухом лесу, толпились шумные гости. Жених с невестой, жрец, два-три близких друга. Но чтобы свадьба обернулась нераскрытым исчезновением - такое бывает раз в столетие. Джинны, вы ищете там, где не прятали! Покинув бамбуковую рощу, чета Диккери рванула в Палестину, в пекло... Они были невидимой смертью, смертью из пустоты. И когда их пули не разили, они жили одной жизнью с природой, с раскалёнными песками. Бывали мышами и птицами, сухими травами, берегущими капельки воды... Бывали просто горячим воздухом. И весточки от них получал только первый состав "комсы", да ещё Мишка Дроздов. И то нечасто.

Глава 3. Клятвы

Но - пусть она никогда не узнает!..

Ика свернулся клубочком в одном из кресел музыкального салона, закрыл глаза, стал считать, сколько же ему лет. Получилось без нескольких месяцев сто два. Делиться на семнадцать это число не желало ни в какую.

* * *

А Уля? В первый же вечер она изучила вдоль и поперёк пресловутый стенд с биографией. И тогда-то настигло её благоговейное потрясение... С тех пор она запретила себе и думать как в первую минуту: "Хороший ты человек, товарищ Рихард, давай с тобой дружить!" Но всё равно среди всех круизных развлечений образ Рэмзи не покидал её. Она тянулась к нему всем существом, ещё не умея назвать это чувство. Она выбирала кружные пути, чтобы только пройти мимо его портрета. И вправду замечала смену настроений на этом горькой красоты лице. И чуть жалела его, Рихарда - за то, что никому он вроде как не нужен, а кое-кому даже мешает. Слышала Уля такого рода заявления:

- Взгляд у него уж очень пронзительный - страшно мимо пройти!

- Совесть у них нечистая, - говорила её мама. Она, переводчица, и её дочь случайными были людьми в круизе...

* * *

Уже в Москве мама нашла Уле книжку про Зоргфальта.

Пока девушка её читала, у неё всё время дух захватывало от самых простых слов - тех, что напрямую касались его чувств и мыслей, его самого - живого, тёплого... А последние страницы - тюрьма и казнь - стали её, Улиной, личной болью, словно не Зоргфальта убили, а её.

"Нет! Нет! Нет!.." - выстукивало её сердце. Но здесь нельзя даже сочинять...

...В этот час Гарри Паттер тоже ушёл с головой в книгу. Стены его комнаты в восстановленном лесном доме дрожали от музыки. "Гражданская Оборона" гремела прямо из воздуха, как учили Чу и Гермиона. А Гарри подолгу вчитывался в каждую страницу. И между бровями у него обозначалась вертикальная морщинка, как намёк на исчезнувшую молнию шрама.

В "Хеджхогвартс" на лето задавали чёртову пропасть. Но надо было находить время и на политграмоту. Только так уж сложилось, что теоретическую литературу Гарри воспринимал с трудом. Зато художественную... Гермиона где-то добывала оригинальные тексты, чтобы читать "принципиально по-русски". По рукам "комсы" ходили "Тихий Дон", "Хождение по мукам" и "Молодая гвардия".

Но Гарри почему-то больше всего впечатлила "Угрюм-река". Книга о грязных деньгах, ставших проклятием нескольких поколений...

* * *

Лето девяносто шестого было для семьи Паттеров сплошным упоением. Гарри, Лили и Джеймс просто не могли наглядеться друг на друга.

И только сверхсознательность помогала комсоргу Львов взять себя в руки, уйти к себе в комнату и, стиснув зубы и сжав кулаки, готовиться к экзаменам на С. О. В. У. Ведь из-за своих приключений в России "комса" потеряла полгода, и сдавать им предстояло в августе.

Пусть они хоть трижды герои - просто так их в следующий класс никто не переведёт!

"Комса", конечно, выдержала. На экзаменах, кстати, выяснилось, что восстанавливать ребятам волшебные палочки совершенно ни к чему. На зависть всей школе, они прекрасно колдовали и так, и достичь такого уровня стремился каждый комсомолец и сочувствующий.

На Рождество шестиклассник Гарри, "как белый человек", поехал домой. И вот тут началось.

Джеймс Паттер лёгким движением руки восстановил не только дом, но и свою секретную лабораторию. Начал там химичить и потихоньку посвящать сына. Как и в былые дни, Джеймсовы опыты, скажем, Зловредусу Злею не могли привидеться даже в самых дерзновенных мечтах. Но у Гарри всё это восторгов не вызывало.

- У меня, во-первых, с химией плохо. А во-вторых, пап, ну ты тасуешь ингредиенты, как пасьянс раскладываешь. Просто смотришь, что получится - а польза?

- А ты разве не знаешь, что счастье есть поиск?

- Только в очень богатом обществе. А тут получается - людям есть нечего, а кто-то развлекается, хоть бы и интеллектуально, да на деньги, которых не наживал. Пап, с такой головой, как твоя... Вон, плащ-невидимку ты левой ногой сделал ещё в школе!

- Гарри, мне не нравятся твои замашки. Зачем ты унижаешься до мугловой политики?

- Чтобы мной не занялась - ты это уже испытал на себе. И если бы я не был комсомольцем, ты до сих пор остался бы там, где был. На этой Бутерброде или как там твоя планета называется.

- А если мне на Бредамоде было очень хорошо? Ушёл я в тёмный лес, чтоб никто не добрался, и давай жить жизнью природы. Ну, подумаешь, листья вокруг то малиновые, то синие - так сами делаем!

На самом деле малиновые листья и прочие тихие радости были для Джеймса Паттера единственным спасением от тоски. Тоски по красавице жене и этому вот парню, осуждающему его сейчас со всем пылом колючих шестнадцати лет...

Гарри вскочил с места:

- А мама - ангел на небе? А я? Все беды на земле - от равнодушных, и две силы схватились за тебя!

- Молчать! - Джеймс хватил кулаком по столу. Лабораторная посуда подскочила на полметра и превратилась в маленьких крылатых крокодильчиков.

- Твоё счастье, что я комсомолец! - Гарри повернулся и пошёл из лаборатории.

В дверях он столкнулся с матерью, прибежавшей с кухни на шум. Лили не знала, к кому из двоих броситься, и в итоге принялась ловить крокодильчиков, порхающих по всей комнате.

* * *

Лили Паттер могла многое. Когда после разгрома тёмных сил все собрались в Пристанище у Уэверсли, мать семейства много кого обозвала козерогами и возобновила своё безобразное предложение Гарри и Джинни:

- Победителей не судят - вот и получайте главный приз. Друг друга.

"Комса" поднялась стеной, рука Гарри протянулась к огню. И тогда вперёд выступила красивая миссис Паттер:

- Всё, что было - козни Насоль-де-Морта. Я вам ручаюсь, я. Все эти годы я наблюдала с небес за своим сыном и знаю, что он делал, чего не делал и чего никогда не сделает.

После этого у миссис Уэверсли даже отношение к Гермионе странным образом потеплело. И соседи строили предположения, как эта семья потянет разом две свадьбы... Но с разладом в собственной семье Лили ничего не могла поделать. Джеймс дневал и ночевал в лаборатории, Гарри сидел у себя, уткнувшись в ужасные русские книги. Или сочинял длинные письма своему крёстному Сириусу и старшему лейтенанту Дроздову. И, как прежде у тётки, считал дни до отъезда в "Хеджхогвартс". За столом отец с сыном сидели друг против друга, страшно похожие, и не поднимали глаз от тарелок. То один, то другой, бывало, ронял усталую голову на плечо Лили. Но ни один из двоих не внимал её словам...

Наверное, потому, что не могла она встать над схваткой, но заключить союз с сыном против мужа тоже не могла. Лили пятнадцать лет прожила на небе и связей с Красным раем терять не собиралась. Рассвет она встречала на крыше, в беседах с тенями. Джеймс этого не знал, но Гарри бывал иногда с матерью. То, о чём он никогда не задумывался и к чему прикоснулся в России, открывалось ему истиной, сливалось с собственной его правдой...

* * *

Благодарение Богу, что комсомол "Хеджхогвартс" затеял летом сборы на выживание в относительно проверенной части Запретного леса. Это была неделя просто другой жизни! Бытие вдали от старших, пусть условно, новые полосы препятствий с магией и без. Долгие вечера у костра, державшего лагерь в кольце. По-кошачьи разомлев у огня, Гарри клал голову на колени рыженькой и забывал обо всём. Но в один из таких вечеров померещились ему за огненной стеной подозрительные шорохи. И, не поднимая головы, он крикнул на всю поляну:

- Наряд!

В тот день Львы дежурили по лагерю. Тревога оказалась ложной, но картина впечатляла.

Только два вечера не висело над поляной благости. Чу и Гарри по очереди переводили длинное письмо Дроздова о чёрной осени девяносто третьего. "Вам это надо знать", - писал им старлей. И они только жалели, что нет его самого, его усталых глаз на молодом лице. Всё равно "комса" слушала притихнув, не сводя глаз с читавших, до боли сплетая пальцы и сжимая кулаки. В семье почти каждого из этих ребят Насоль-де-Морт когда-то оставил свой чёрный след. Но следы эти были стёрты начисто. А теперь комсомольцы прикоснулись к другому лику Зла, земному, множественному и непобеждённому... Джинни просто непрерывно крестилась широкими, размашистыми крестами. Как учила вологодская Таня, двуперстными - Ленин и Сталин...

И из такого - возвращаться к домашним проблемам! Уже в поезде, по дороге в школу, Гарри говорил друзьям:

- Я за него столько лет распинался, тётку раз на воздух поднял, Мальфуа сколько морду бил... Я жизнь с него делал - не с Мальфуа, конечно. А он не зря в оленя превращается - действительно какой-то парнокопытный!

- Гарри! - ужаснулась Гермиона. - Разве можно так про родного отца? И потом, ну подумай ты головой! Насоль-де-Морт не поднял бы на него руку, если бы не знал: Джеймс Паттер на его стороне никогда не будет! Даже будет на противоположной. И самое-то главное - маму пожалей, чудо!

Гарри только вздохнул и ответил на пожатие Джинни.

...После бегства Чу с Седриком Гарри и Рон окончательно укрепились в своём решении: после школы - армия.

Гарри, правда, предлагал, впрочем без особого энтузиазма:

- Может, в авроровское училище?

У Рона сразу стало замогильное лицо:

- Да-а-а, там экзамены!

Он ушёл от взгляда Гермионы и встретил взгляд Гарри.

Джеймс Паттер, узнав обо всём этом, так и сел на пол:

- Сроду у нас такого... Это он хочет на казённый кошт, лишь бы не брать у меня денег! Начитался своих русских и считает себя вправе говорить, что кто-то из Паттеров когда-то "грабил трудовой народ" или... как это ещё? - "держал разбои"! Золото Паттеров честно получено из морской воды ещё в четырнадцатом веке!

Лили не волновало ни золото, ни разбои - ничто, кроме одного:

- Отпусти его! Вам полезно сколько-то не видеть друг друга!

Глава 4. По первому зову

Здесь, на носу, на любимейшем месте как своём, так и Улином, он почти ощущал её рядом. Тоненькая, в коротенькой юбочке того бирюзового цвета, который так хорошо оттеняет загар. Громадные глаза, устремлённые навстречу ветру и каждую минуту, как море, меняющие свой цвет, но не умеющие лгать... В последний день круиза она, уже сойдя на берег, возвращалась с полпути, бегом, чтобы ещё раз взглянуть на лоханочку, затёртую громадным "Достоевским"... А сейчас? Второй курс, что вы хотите...

Ночь опускается над рекой. "Сунгари" ищет путь лучами глаз... Ика идёт наверх, на тент. Прижимается к тёплой корабельной трубе, на которой его, Зоргфальта, инициалы сплетены с якорем. Дымный хвост не задевает разведчика. Это старается лоханочка, которая слышит, как непривычно часто бьётся в нём сердце...

Ика же слышит другое: как издалека, издалека зовут его по имени. Да нет, не слышит даже, просто этот зов проникает ему в сердце... И он знает одно: приду и помогу!

- С Богом! - кричит ему "Сунгари". И словно алый парус взлетает над её палубой...

* * *

На планете Найда давно было немало таких разумных кораблей. Бывшие бойцы Неуловимого отряда нашли способ повести от лоханочки целый род. Расселились по планете и волшебные машины - потомки "татрочки" и "хорьха". Кроме прочего, легче стало дышать на Найде - ведь такие машины питались водой...

Да, степной проект "Живая машина" успешно завершён. За прошедшие годы вокруг крепостей, училища и фермы вырос город-сад мирной жизни. Но Неуловимый отряд ещё существует. Они всегда там, где очень трудно. Всё свободное время возятся с чужими детьми - с детдомовцами, инвалидами, трудновоспитуемыми. Так что бойцом отряда можно считать и дочку Штирпица Надю там, на планете Малюсь...

Офицер Юлек служит науке, которая на Найде здорово замешана на волшебстве. Не уходит из науки и ручной Подлизанцер. Офицеры медслужбы Риша с Викой стоят на страже здоровья, офицер Младек - просто на страже. Ежинка уже бредит новым научным проектом. А бывшему барабашке Агафангелу вполне хватает ребят и жеребят. Жоржетта пишет книги о космосе. Она чаще всех уходит в небо на "татрочке". Мирушка, по-прежнему отчаянная, учит ребят прыгать с парашютом. Младшего Максима Осеева, его бывшую змею и бывшего маленького змеёныша носит по всей стране нелёгкая служба. Скоро Максимка догонит чинами отца. А Штирпиц дорвался-таки до самолётов...

Глава 5. Венец позора, венец безбрачия

- Ну вот, отлично! Сейчас придёт дядя милиционер и тебя заберёт!

Сона передёрнула плечами от отвращения:

- Толстый, противный... И звать его к тому же Эдуард!

- Зато целый полковник и большой начальник! Дом твой будет полная чаша, поступишь без экзаменов в мясо-молочный... А главное, помни: на его деньги твоя семья едет в Армению. Если будешь умницей - они никогда не узнают нужды.

Перед глазами девушки пронеслись усталые лица. Мать, старшая сестра, ребятишки мал мала меньше... Надо сказать, Аветисяны боялись ехать в Ленинакан. Они там чужие. Всю жизнь прожили в Баку, армянского языка почти не знают... Но Полину они привыкли слушаться.

- Только им про меня не говорите... - сказала Сона с глубоким вздохом.

- Да вы больше и не увидитесь. Обмен вестями - через меня.

Соне минуло шестнадцать. Её недолговечная, но яркая красота только начинала расцветать. И Эдуард Хорьков унёс своё сокровище как пушинку...

* * *

Лера дорого дала бы, чтобы оказаться на месте Соны. На последнем курсе института они - Лера и Анюта - всё ещё были одни...

Аня часто ходила на могилу одного паренька. Был он из компании, всегда вертевшейся вокруг Лерки. Как все, немножко с ней флиртовал, а на Анюту глядел издали, прямо-таки с опаской.

Раз под выборы вышел у них втроём политический спор. Лёшка собирался голосовать в Думу за коммунистов, а Лера интересовалась, в своём ли он уме.

Почувствовав за собой поддержку, рискнула подать голос и Анюта:

- При коммунистах, по крайней мере, нищие в переходах не стояли и дети не ночевали на вокзалах!

После этого они с Леркой два дня не разговаривали. Но кончилось ничем. Лёшку с Аней этот случай не сблизил. А летом оба поддались пропаганде, поспособствовали второму пришествию чучела...

"О люди, жалкий род, достойный слёз и смеха!" - как повторила бы за поэтом панна Криницкая...

...Алексей был в числе тех ребят из клуба, кого провожали зимой в Чечню Лера и Аня. Как кого, а его не научила эта война ничему. Хоть и нормальный был парень Лёшка - но москвич, из тех типичных москвичей, которых не любят однополчане. И есть за что: за высокомерие и раздолбайство...

Было дело, что ребята переправлялись через Терек, а Лёшку - зря одного, положено двоих вообще-то - оставили в укрытии, за пулемётом. Прикрывать, если что, своих. И вот в какой-то момент 'духи' обнаружили наших и открыли по ним огонь. А пулемёт молчал. Как потом выяснилось, столичный мальчишка благополучно заснул на посту...

Диво ли, что правильных мыслей хватило ненадолго. Не состыковались в голове комиссованного две идеи: 'Война - ужасно' и 'В войне виноват Ельцин'. Мозаичное сознание восприняло массированный натиск.

А в августе девяносто шестого Лёшки не стало. Чёрная лапша с телеэкранов открыла все его старые раны. И убила парня чисто физически.

Лерка пролила о нём потоки слёз, но быстро утешилась. Анюта помнила до сих пор.

Глава 6. Венец нежности, венец без венца

Вся эта комбинация была проделана с разрешения мамы и под тем благовидным предлогом, что Уле нужно на кого-то равняться, чтобы расти над собой.

Фотография ей досталась чуть ли не с первого допроса. Расхристанный воротник, растрёпанные кудри, сталь и скорбь в глазах, а на губах презрительная полуулыбка. Но буквально на следующий день Уля с радостным удивлением заметила, что Рихард весь переменился, засиял изнутри... Теперь она ни за что не смогла бы сказать, сколько же ему лет. Такими детскими, потерянными глазами он порой на неё глядел...

* * *

Уля твёрдо верила в Красный рай. И убеждала себя, что Зоргфальт должен вкушать там блаженство. Но что-то ей подсказывало: это не так! И всё время хотелось ей гораздо больше сделать для Рэмзи, нежели от него получить...

Но того же хотелось и Ике, потому он готов был до боли в глазах вглядываться через Улино плечо в совершенно ему, Ике, непонятные чертежи. А самого так и тянуло бросить взгляд на розовые девичьи ушки, на тёмного золота косу - пусть недлинную и тоненькую, как у Наташи Ростовой...

Но он видел, как его сочувствие помогает Уле всё преодолеть. Конечно, не только и не столько техническую премудрость, сколько собственные слабости... Сознавать это было счастьем для Рихарда. И даже к лучшему, что он не мог сказать любимой девушке ни слова...

* * *

Всё. Он больше не любит Лили. С той самой минуты, как впервые увидел её вернувшейся в этот мир. Тело Тёмного Лорда унесли. И он, профессор Злей, с трудом поднялся с пола, не сознавая ещё, на каком свете находится.

Эти трое стояли прямо перед ним. Мелкий Паттер уткнулся лицом матери в грудь. А она и большой Паттер держались за руки и глядели друг на друга. Северус видел их лица в профиль, как показывают в мугловом кино. И в этот миг стало ясно: она не та, какой ему снилась. Где бы ни была она эти годы - ей уже тридцать пять. На ней та же печать испытаний, что и на нём, Северусе. И она совсем земная...

...Вернув дела Думбольту, Злей тут же махнул к себе на Малюсь. Просто собрался и полетел, не предупредив никого из своих. Поэтому не встречал его на космодроме старенький "хорьх", и Северус, как последний мугл, пошёл на автобусную остановку. Загадал, как в детстве: какой придёт автобус? Тот, что только до угла, тот, что останавливается напротив дома, или самый лучший - прямо до подъезда?

Ему досталась золотая медаль. С тёплым чувством Северус поднялся в рыжую коробочку. Поймал себя на том, что ищет в воздухе полы несуществующей мантии. На Малюси знать о его волшебных способностях не полагалось.

С мармеладом в бороде

К своему папаше

Плыл медведь в сковороде

По кудрявой каше... -

вспомнились дурацкие детские стишки.

Злей устроился "на колесе", рядом с белокурой женщиной. Она скользнула по его лицу неприятно-рентгеновским взглядом и снова погрузилась в собственные мысли. Злей поджал губы и поглядел примерно так же. Кажется ему или он в самом деле когда-то её встречал?

Женщина достала из пакета начатую бутылку оранжевой воды. Жидкость всплеснулась, потекла по стенкам - и что-то в беге капель и струй привлекло внимание Злея.

Это только его дар. Прежде чем соседка успела отвинтить пробку, Северус перехватил её руку:

- Не пейте! Вода отравлена!

- Дурак ты, Подлизанцер! - отозвалась она очень знакомым голосом. - Стоило лететь с другой планеты, чтобы так по-баранообразному напоминать о себе!

- Сама ты, Камышева... - да, правда, с ней он четыре года просидел за одной партой, и к тому же она жила буквально этажом ниже. Молва кричала "тили-тили-тесто", но на самом деле была просто небольшая взаимовыручка. Они оба, Сева и Настя, были сильно "в себе" и потому друг другу мешали по минимуму.

Эти воспоминания заняли у Злея не больше секунды. Бутылку у Насти он всё-таки отобрал. Сделал из неё большой глоток - и на секунду лицо его исказилось в предсмертной муке, потом побледнело и застыло. Настя не успела испугаться, как Северус встряхнулся и снова поглядел на неё недобрыми тёмными глазами.

- Вот что с тобой было бы, Камышева, если бы ты это выпила. Только не сразу, а через пару дней. Списали бы на остановку сердца.

- Иди к чёрту, Подлизанцер! И так каждый день трупы!

Со всех сторон на них уставились глазами любителей сериалов. Но Насте и Севе это было решительно всё равно.

- У чёрта я уже был. Поэтому могу травиться любой гадостью. А вот у тебя откуда трупы? Ты что, доктор?

- У хорошего врача они не могут быть каждый день. А я хуже, - она понизила голос, - уголовный розыск.

- Ты?! Тебе, извиняюсь, без сверхъестественных способностей там делать нечего.

- Фу, как надоело! Сколько народу думает, что если я не умею бегать и стрелять, а в основном сижу в кабинете и рисую схемы, так проку от меня никакого. Не хочу хвастаться, но я аналитик.

Злей аж присвистнул:

- Ну что тогда удивляться, что тебя пытались убить?

- Севка, отдай бутылку! Завтра криминалистам передам.

- Держи. А мы, кстати, приехали.

Он сошёл первым и подставил ей руку.

* * *

Настя позвонила ему через три дня вечером:

- Сева, ты можешь ко мне подъехать?

- Куда подъехать?

- А, ты же не знаешь! Под вами я уже много лет не живу, а живу сама по себе через весь город.

...Она открыла ему, и он поразился тому, как плохо она выглядит. Лицо какое-то серое, огромные круги под глазами... Настя увела Северуса на кухню и зачем-то закрыла все двери.

- Ты был прав, - бесцветным голосом сказала она, опускаясь на табуретку. - Они нашли яд. И я сразу сказала, кто это сделал. Тот, кто принёс мне эту бутылку и отдал в руки.

- Ему могли и подсунуть. Не только для тебя - для него самого.

- Вот и нет. Он её достал из сумки початую. Значит, из неё пили до того, как отравили. И он нёс её с чёткой целью всучить мне. Я, помню, выходила с работы и говорю: "Сколько же по этой жаре тратишь на газировку! Знаю, что вредно, а всё равно выйду из метро и куплю". А он сразу и разлетелся ко мне: "Держи, хоть раз не потратишься!" Хорошо, мы только чаю попили, я сунула бутылку в пакет и забыла про неё.

- И как раз в этот вечер решила съездить к родителям. И села в один автобус со мной. И там всё-таки вспомнила про воду, - Северус говорил нарочито бодро, чувствуя, что дело совсем не в этих подробностях. - Знаешь, я в людское благородство давно не верю. Но могло же быть... что он, ничего не зная, сам глотнул яду, потом пожалел тебя, решил водичкой выручить...

- Северус, он яду глотнул, но это было уже на допросе. Другого какого-то, мгновенного. Мы ему ловушку поставили. Приходят наши на службу все расстроенные и объявляют, что я скончалась накануне вечером и что есть подозрение на отравление. А я пришла на час раньше и в шкаф спряталась. У него глаза забегали, он как закричит: "Не должно быть никакого подозрения!" И тут из шкафа вылезаю я, лицо, надо думать, и впрямь как у выходца с того света. "Ненавижу!" - орёт он. Достаёт из кармана какую-то крупинку, глотает - и всё.

- Настя, небо нас любит! Если бы мы с тобой не столкнулись - тебя бы уже не было.

- И лучше бы не было! Ты так ничего и не понял!

- Вы с ним вместе служили.

- Да если бы только это! Я любила его, Северус! На край света пошла бы! Мы встречались урывками, в просветах наших будней. Жениться не хотели - и так было хорошо, и потом развели бы по разным отделам... А мы все вместе были - коллектив, наш полковник столько сил и души вложил, чтобы создать нас... Вроде ведь и он меня любил, не полковник то есть, а покойник, и мы от этого только лучше работали... И я не знаю, когда он решил предать меня. Что я ему сделала? Да самое ужасное - боюсь, не я одна. Боюсь, он убил бы всех нас.

Северуса больше всего пугало, что она не плачет. Она только непрерывно курила - в том мире, где жил последние годы Злей, немыслимо было, чтобы женщина столько курила. Северус растворял в воде одному ему ведомые снадобья - с алхимической аптечкой он не расставался. Но Настя не хотела это пить - видно, чуяла, что от этого не умрёт...

- Настёна, ты лучше заплачь! Хотя сам я не плакал всю нашу войну. Ни на той стороне, ни на этой. Я видел такое тысячи раз. Людей и подкупали, и запугивали, и влезали к ним в душу... Тёмная сторона очень могущественна. Оттуда почти невозможно уйти. Меня вытащили. Вытащила мама, как в своё время вытащила и моего отца. Так что знай, с кем откровенничаешь, - он закатал рукав и показал едва видимый Тёмный знак. - Почти сошёл, а всё-таки никуда не денешься!

- Оп-па! - по-школьному вырвалось у Насти. - У моего точно такой проступил после смерти! Чёрный-чёрный такой...

- Оп-па! - не удержался и Злей. - Сильным же он был колдуном, если скрывал это при жизни! Слушай, они и на Малюсь добрались! И я же должен его знать! Опиши. Если можешь.

Настя на одном дыхании дала словесный портрет. Горе её куда-то отступило. Она напружинилась, как бегун перед стартом, впилась глазами в лицо собеседника, словно хотела увидеть ускользающую нить путеводного клубка.

"Вот чёртова девка!" - подумал Злей с уважением. Вслух, выслушав описание, он сказал:

- Ну конечно, знаю! Этот тип ухитрился бежать из-под стражи ещё пятнадцать лет назад, когда только переловили всех Упивающихся Смертью. Его нигде не могли найти, а оказывается, он аж на другую планету смотался! Как знать, может, тоже отсюда родом?

- Сева, ты можешь толком объяснить, кто такие Упивающиеся Смертью?

...Страшный рассказ затянулся до рассвета. Северус выдал на-гора всё, что знал, в чём сам участвовал "и на той стороне, и на этой". Настя слушала жадно, дрожала не столько от страха, сколько от нервного возбуждения. Можно ли ему доверять? Не играет ли он с ней, как кошка с мышью? Он страшный человек, он не пожалел маленьких детей - собственных учеников, потащил их прямо в логово врага. Он будет использовать кого угодно. И победит. Он совсем не похож на того, кто чуть её не убил. В том не чувствовалось ни дуновения зла. Тот изображал талант и всеобщего любимца, пока готовил свои страшные яды. Видимо, при поспешном бегстве на Малюсь колдовские способности он растерял, такое бывает. Остались только познания в химии и шпионские навыки. И терпение. И ненависть. Волк-одиночка долго ждал своего часа... Только всё равно оказался слабаком и двоечником...

Северус, Севка Подлизанцер - совсем другой, хоть тоже умеет не раскрывать своих карт. Внешность у него страховидная, глаза - как сама тьма. Длинные волосы, может быть, и смотрятся стильно, когда он в мантии, но сейчас заколоты в дурацкий хвостик. Доброго слова от профессора не допросишься. Никому нравиться он не хочет, всё делает по-своему, кличку "Зловредус Злей" носит как почётное звание. Но сколько раз спасал всех тех, кто в мирной жизни его бесит!

А как Настя, майор Камышева, непохожа на Лили! Белокурые волосы собраны в "конский хвост". Голубые, очень светлые глаза, внешность неяркая, если не краситься долго и старательно. Абсолютное пренебрежение к тому, что на себя надевать. Вечно кофе и сигареты. Даже при сильной любви тяга к независимости. Никогда не рвалась иметь детей, хотя об этом ей, наверное, суждено ещё пожалеть...

В общем, после глупостей, наделанных в юности, после пережитых трагедий им сам Бог велел дружить. С той ночи у Насти на кухне минуло больше года. Сейчас, летом, Северус опять на Малюси, а Настя уже проводила отпуск на Земле. Жить вместе не получалось. Каждого держала его работа. Злею больше не довелось помогать Насте в раскрытии преступлений. От встреч с колдовством доблестную милицию планеты Малюсь Бог миловал. А иную помощь Настя встречала в штыки:

- Исповедальное зелье - это, по-моему, бесчеловечно! Пусть другие ведомства работают с "сывороткой правды"! Увольте меня от ваших политических игр, моя правда - судьба каждого человека!

Они всегда из-за этого ссорились. И не только из-за этого. Им бывало вместе тесно, а врозь скучно. Но это они себе выбрали навсегда.

Глава 7. Выйдет девочка из дома...

* * *

Девятнадцатого октября, когда кончился первый месяц пребывания Рихарда у Китовых, Уле удалось сманить его на прогулку по городу. Просто она очень-очень захотела и сказала совсем небрежно, буквально за минуту до выхода:

- Рихард, идёмте с нами!

К этому диковатому предложению неожиданно горячо присоединилась Мирослава.

И - Ика сошёл с портрета!

Конечно, он не стал в ту же секунду живым человеком из плоти и крови. Просто душа Рэмзи покинула подаренный ей приют...

Не касаясь ногами пола, он перелетел всю комнату, встал рядом с женщинами, дивясь тому, что они не перестали его видеть. Уля так и ела глазами полупрозрачную фигуру разведчика. Его серьёзно-ласковое лицо, обретшее не краски, но лишь слабые тона... А Мирослава даже и не слишком удивилась.

После нескольких секунд смущения Ика поклонился обеим, поблагодарил за приглашение, ибо снова обрёл дар речи, и они пошли.

Был один большой плюс в призрачном бытии Рэмзи. Он мог сколько угодно бродить на осеннем ветру как был, в том наряде, в котором вечность тому назад сбежал из Красного рая. В рубашке с расхристанным воротником, в далеко не ватных брюках, да впридачу босиком и с непокрытой головой... Уля без церемоний взяла обоих старших под руки, хотя одна из этих рук была совсем невесомой. И в каком-то щенячьем восторге скакала между ними, как между мамой и папой в далёком детстве...

На языке у неё вертелось многое множество вопросов. Но она ещё соображала настолько, чтобы пощадить чувства разведчика. И все они трое болтали только о дне сегодняшнем...

* * *

После этой первой прогулки Уля несколько раз сводила Рэмзи в свой "дусю институт".

- Ну, как вам моя группа? - девушка смотрела Рихарду в рот.

- Не безнадёжная, - Ика глядел на её ботиночки с мехом. Ему страшно хотелось понести за ней сумку... - И вообще мне ваше заведение нравится.

...Возвращаясь на китовскую квартиру, он снова становился иконой - до следующего зова...

Вот маме, может быть, не очень нравились эти Улины паломничества вдвоём с человеком, бесспорно, прекрасным, но настолько её старшим да к тому же то ли живущим на свете, то ли нет. Но приметив в рождественский вечер, что с дочкой что-то творится, Мирослава ничтоже сумняшеся сказала ей в утешение:

- Всё будет хорошо. И Рихард будет твой, и всё твоё...

Глава 8. Катакомбы

Возникший в дверях Станислав цепко обвёл глазами кабинет. Убедился, что Дроздов находится в одиночестве, и на лице полковника промелькнуло облегчение.

- Случилось чего? - Дроздов, в свою очередь, вопросительно взглянул на начальника. Подобные визиты Сметанина, обычно вызывавшего его к себе в кабинет, были предвестниками очередных неприятностей. Последние случились полгода назад, когда при невыясненных обстоятельствах погиб один из людей Команды.

- Поехали, подвезу, - вместо ответа бросил полковник, жестом приглашая Дроздова следовать за собой.

Недоброе предчувствие подтвердилось и на улице, когда вместо служебной "Волги" Сметанин направился к собственным "Жигулям". Это означало, что разговор будет особо конфиденциальным.

- Со следующей недели - сдаю дела, - негромко произнёс Станислав, выруливая на трассу.

- Уходишь? - Дроздов почувствовал, как внутри будто что-то оборвалось.

- Ухожу, - подтвердил Сметанин. - Обстоятельства требуют. Так надо, Миша, - добавил он. - Для дела, для Родины.

Дроздов молчал. Ему нечего было возразить одному из координаторов Команды. Игра, которую вело до сих пор оставшееся для него загадкой таинственное боевое братство, включавшее в себя офицеров спецслужб, военных, неприметных чиновников Правительства и других людей, чьё присутствие угадывалось по успешно проведенным акциям - эта игра вступала в новую фазу, определяя очередной этап борьбы.

* * *

В заброшенные каменоломни посреди зимы нагрянула тургруппа. Молоденькие ребята и девочки, как планеты вокруг Солнца, вращались вокруг руководителя. Было ему лет двадцать восемь. Чёрные блестящие глаза без глубины и улыбка-молния. Про него шёпотом рассказывали чудеса. Будто он объявлен вне закона во всей Восточной Европе за подпольную коммунистическую деятельность. Родился где-то там, учился здесь, потом снова ездил туда и возвращался...

Никто не знал, как его на самом деле зовут - Георгий, Жорж или Ежи. Здесь он - товарищ командир.

- Комсомольцы и комсомолки! Повторяю в последний раз: кто ослушается приказа - отбираю еду и тёплые вещи. Кто на что-либо пожалуется - своим ходом в Москву. Кто сболтнёт хоть слово о том, что было в этих пещерах - узнаю, в живых не оставлю!

Летучие мыши, потревоженные, пищали под потолком. А ребята, и особенно девочки, глаз не сводили с командира...

Этот поход стоил им дорого. Многие после него болели, почти все зареклись связываться с какими бы то ни было левыми. Проклиная пламенные листовки, кусали подушку, чтобы не сказать лишнего во сне...

Кое-кто всё выдержал и не покинул Жоржа. Вскоре все эти ребята оказались за решёткой за попытку взрыва нелепого памятника Петру...

А Ежи исчез. Какое-то время шептались, что он опять мутит воду и разжигает огонь в странах бывшего соцлагеря. Потом забыли и самое имя его...

Часть вторая. Козы не только скачут

Глава 9. Тайное становится явным

Уля не посмела задать маме хотя бы этого вопроса. Просто смолчала, позволила перевести разговор на другое, на житейские дела, и даже что-то отвечала. Но потом ходила по квартире сама не своя и глаза на Рэмзи поднять боялась. И, кляня себя, всё повторяла в мыслях три волшебных и грешных слова, которые жгли её огнём...

Да. Это не игра, не фантазия - это её первая любовь, долгожданная и неожиданная. Радость, смешанная с болью, и боль, смешанная с радостью... Это началось ещё тогда, над летней рекой. И ждало только удобного случая, чтобы вырваться наружу и захлестнуть...

После недолгой внутренней борьбы Уля признала себя побеждённой. И попыталась заглянуть в сердце Рэмзи. Любить её он не может - он её слишком знает. Но если он не покидает её - то во имя чего? Жалеет, хочет сделать человеком и потому жертвует собой, как поступал всю жизнь? Или...

* * *

Совсем запутавшись в тревогах и сомнениях, Уля во всём исповедалась маме.

- Всё со мной! Его надо боготворить. А иногда мне так его жалко-жалко...

- Так! Ну, с этим тебе придётся сколько-то пожить. В таком, действительно, можно только силы черпать... Может, спасёт от какой-нибудь дешёвки... Живи и радуйся!

...Поздним вечером, в такую минутку, когда в комнате остались только они с Рэмзи и темнота, в эту темноту девушка шепнула:

- Ика, ну что ты сделал со мной? - и, не дождавшись ответа, провалилась в сон без сновидений.

Глава 10. Любовь и сессия

Рихард просто растворялся в воздухе, был везде - и нигде. И ни сам он, ни осиротевшее его изображение, конечно, не могли ничего поведать Уле, разрешить её сомнения...

* * *

Уля сама при первой возможности впала бы в такое же состояние. Но у неё были на носу экзамены. На следующий день после признания мама ушла на работу и оставила их с Рэмзи наедине. Но девушка честно и даже довольно внимательно читала в течение нескольких часов душеспасительную книгу под названием "Краткий курс теоретической механики"...

Правда, перед этим Уля часа полтора вертелась перед зеркалом. И, наряжаясь, не умолкала ни на минуту. Она заласкала Рихарда словами. Говорила, что он давно заслужил покой, отдых и безграничное счастье. Что она, Уля, собой его закроет от всех невзгод, выпьет его слёзы и научит его снова быть счастливым... А в довершение всего, уже после термеха, встала на кровати на колени и с риторическим возгласом:

- Можно? - припала щекой к портрету, чувствуя себя такой маленькой у сердца Зоргфальта. И не вдруг, но поцеловала в уста. И упала ничком, истомлённая собственной дерзостью...

* * *

Мирослава дождалась, пока все вышли из комнаты. Просвистела первую строчку "Марсельезы".

В ответ раздался стук по той стороне стены. Там уже две недели помещалась редакция газеты "Тигровый глаз". Через минуту Улина мама и главный редактор Сметанин встретились в коридоре. Вместе пошли обедать.

Заглушая тревогу, Мирослава с особым усердием обсуждала текущие события и предстоящий номер газеты...

* * *

Ближайший экзамен, высшую математику, Уле на консультации поставили "автоматом". И она постановила отдохнуть те три дня, что ушли бы у неё на подготовку к этому экзамену, а потом с новыми силами броситься на термех.

Получив "мелкие каникулы", девушка вся предалась своим мечтам и сомнениям.

Рэмзи по-прежнему безмолвствовал, лицо его оставалось загадкой. И Уля приставала к маме. Хотелось просто поговорить про него, ненаглядного... На четвёртый вечер Мирослава её перебила:

- Ульяна, мне невыносимо это слушать. Ещё жизнь загубишь этими химерами...

- Мама, он же всё слышит!

- Очень ему нужно слушать все наши глупости! Улинька, не могу больше об этом, извини...

- Всё, молчу, извини ты... - Уля сжалась в комочек, забравшись с ногами в кресло.

* * *

И Рэмзи не увидел, не услышал, а почувствовал: его любимой очень-очень плохо. И это на него подействовало как холодный душ, заставило мгновенно вернуться с небес на землю. Надо что-то делать, надо помочь Уле, спасти её! Каким образом? Ответ мог быть только один: "Скажу ей всё!"

Глава 11. Весь твой Ика

Ночью Ика не искал слова, но считал секунды. А под утро его сморило, и во сне он успел несколько раз объясниться с Улей. Разбудил его звонкий её голос - даже она, потомственная "сова", была уже на ногах...

...В этот трижды великий день прямо с той минуты, как открыла глаза, Уля ощутила небывалый прилив сил. С песенкой провернула кое-какую уборку, а после на день раньше срока села за термех. Покончив же с сегодняшней нормой, Уля сказала так:

- Ну, мне даже интересно стало, не знаю, как тебе, сокол мой ясный, спасибо тебе, светлый и пресветлый Рихард!

* * *

И неожиданно в наступившей тишине прозвучал ответ на её слова:

- Улинька, для тебя я только Ика из Сабунчей - весь твой Ика. С той самой минуты, как увидел тебя.

Уля вздрогнула, обернулась, воззрилась на Рихарда.

И несколько минут они молча играли в гляделки. Девушка, не знающая жизни, с полуоткрытыми губами, с вопрошающими глазищами, в которых из-за пристальности взгляда все другие цвета победил серый, графитовый. И сильный мужчина, разведчик, слишком знающий жизнь, с улыбкой, притаившейся в уголках глаз и губ, на кончиках длинных ресниц...

Уля опомнилась первой:

- Преданный мой... Как же я тебя мучила - а ты молчал...

- Это я тебя мучить не хотел. Ведь сколько мне лет и сколько тебе?..

Уля положила пальчик ему на губы:

- Мне восемнадцать, вот недавно стукнуло. А тебе... Тебе - ну самое большее двадцать два.

И они оба рассмеялись.

- Ришинька... Я ведь знала, знала - только верить не смела...

- А я как узнал - так перестал понимать, на каком я свете! Но ты страдала из-за меня - потому я смог сказать тебе всё...

- О Зоргфальт - Забота! Столько долгих дней во всём мне помогать и ничего не просить взамен... Господи, и за что мне такая преданность?

- Как за что? Второй такой Ульянушки на свете нет! В целом мире ты одна угадала, что не весь я умер...

- Икочка, заинька... Слушай, а ты почему не в раю?

- Ой, это очень длинная и печальная история. Если ты непременно хочешь её знать - обещай, что не заплачешь!

- Ещё чего не хватало!

* * *

Рихард рассказывал ей целый день, ничего не скрывая, а Уля слушала, как зачарованная, ни разу не перебила. Только не переставая гладила его по голове, принимая на себя боль...

- Икочка, сколько же ты выстрадал... Хочешь воскреснуть во плоти?

- Уля, ты волшебница! У меня нет слов! Только вот что: если в твоей власти это сделать - то, пожалуйста, не раньше окончания сессии!

- Ладно, быть по слову твоему! Только ты уж не оставь меня помощью...

- Ну что ты, как я могу! Я всегда с тобой. Правда, если ты думаешь, что я хоть что-нибудь понимаю в этом твоём термехе...

- Зато ты понимаешь в девушках! И одним своим присутствием можешь меня заставить работать. Тобой живу, тобой дышу, тобой держусь!

- Это я тобой, родная! Знай: ты сильна сама по себе и ты на верном пути, который сама выбрала. И сейчас, как в песне поётся, только одно нам помнить и знать: здесь Севастополь! Надо стоять!

...Брат Соны, Арташес, убежал от Мерзоян куда глаза глядят.

Глава 12. Рабочая пасха

* * *

Наконец настал праздник всех студентов - Татьянин день. И в этот последний день сессии Уля получила пятую пятёрку. Правда, на таком блестящем фоне красовался у неё в зачётке "трояк" по злополучному термеху. Но мама сумела её убедить отнестись к этому философски: главное - отделалась... И теперь Уля грезила только о том, как придёт домой.

Но попала она туда только вечером, потому что из института согласно давней договорённости поехала к дедушке с бабушкой. И во весь этот вечер так и не подвернулось случая открыть маме, что сегодня двойной праздник. Толковали об экзаменах, о том, как дела у родных... А потом Мирославу сморило - она была на ногах с шести утра и весь день переживала за дочку...

Рихард переживал не меньше и, по Улиной просьбе, весь день её ругал. Но Икины переживания, как и Улины, не кончились с последним сданным экзаменом. Самое главное было впереди, потому-то им обоим не спалось...

* * *

Конечно, Уля не считала себя вправе будить усталую маму. Но и Ришиньку томить, хотя бы только до завтра, тоже было в её глазах преступлением. И она совершила, может быть, не очень красивый поступок.

По чести, влететь за это должно бы Ике. Ибо стоило Уле встать на колени перед его портретом и жарким взглядом посмотреть ему в глаза, как он потерял всякую способность сопротивляться. И сам не заметил, как слетел с портрета. А Уля спокойно, словно проделывала это каждый день, приняла Ику на вытянутые руки. Тихонько поставила тоже на колени. И обняла как могла крепко, и спрятала лицо у него на груди...

Было одиннадцать часов вечера.

Чудо свершилось так быстро, что ни Уля, ни даже сам Ика просто не почувствовали перехода через границу двух миров. Первое осознанное Улино ощущение - она в кольце сильных, но ещё несмелых рук. Ика всё не мог поверить - стоял не шелохнувшись, с горящими щеками, с глазами, опущенными долу. Но шелковистые ресницы его нежили Улю и гладили... Так ей, по крайней мере, показалось, когда она наконец подняла глаза...

- Рэмзи воскресе! - шепнула она чуть слышно.

Сладкая дрожь по всему телу, взмах ресницами, два голубых луча в Улины глаза... И крепче объятия, и твёрд достодолжный ответ:

- Воистину воскресе!

И трудно сказать, она ли к нему потянулась, чтобы исполнить обряд до конца, он ли склонился к ней или то и другое разом... Вот только вместо положенных трёх поцелуев получился у них всего один, зато долгий, как его ожидание... Но всё-таки удалось удержаться на краю пропасти. Чувствуя, что Уля слабеет, испив дыхания любви, и вот-вот, разомкнув руки, упадёт, Рихард нашёл в себе силы отвести от губ чашу блаженства. Бережно опустил девушку на подушки и ещё одеялом укрыл от себя самого...

Они сидели рядом, Уля под одеялом, Ика поверх. Слова замирали на губах, и только глаза вбирали ненаглядные черты... А потом Ику приклонило к Уле на колени, и девушка тихо, едва касаясь, целовала его в закрытые очи...

И вдруг почуяла горькую жемчужину...

- Ика, ты плачешь?

- Да, это от полноты сердца. Мне сейчас так хорошо, как с тридцать пятого года не было, с тех пор, как последний раз я во плоти был дома... Родная моя, ты меня так разнежила, я лежу и думаю, что так и надо насовсем...

- Ещё не так надо, Ришинька!.. Ой, прохватит тебя, горячего, в твоей рубашечке, у нас ведь тут не Япония, а русская зима! Дай накрою тебя...

- Ты мне настолько доверяешь... что не боишься... под одним одеялом?..

- Ну Ришинька, я ведь знаю, что ты чистоту пронёс сквозь ад - значит, не посягнёшь и в раю. Вон и на меня ничего такого не подумал...

- Ну Улинька! С твоими глазами... Вот только другие... поверят ли?..

- По-моему, должны. А для вящего могу между нами положить метровую линейку с перекладиной, называется рейсшина.

И тихо, тихо оба они встали и устроили себе гнездо. Уля безмолвно забралась к стенке, хотя будь её воля - уложила бы туда Ришиньку... Только погасив свет, Ика позволил себе раздеться. И они оба улетели в тёплую и чистую ночь обручения.

- Икочка мой... Взаправдашний... - всю себя Уля вложила в пожатие руки.

В тесноте, да не в обиде, вне времени и вне греха, забыв обо всём на свете, лежали они, нераздельные, взявшись за руки поверх рейсшины, и едва слышно шептали друг другу самые нежные, самые ласковые слова... И хотя после воскресения у Рихарда опять начались проблемы с русским языком, такие слова Ике вспоминались сами собой...

Глава 13. Утро "Рэмзи-2"

И узрела такую картину, что хоть стой, хоть падай. Две русые головы на одной подушке, по разные стороны инженерского меча, под сенью его венчающего креста.

Оба молодые, красивые, только у дочки лицо серьёзное, а парень, и похожий и непохожий на Зоргфальта, так и улыбается во сне... Упасть Мирослава, правда, не упала, а только сказала:

- Вау! - вложив в это восклицание все обуревавшие её чувства.

* * *

Две пары покаянных глаз раскрылись навстречу расплате. Ика очнулся от грёз, а Уля давно уже не спала.

Полюбовавшись на зорьке счастливым Ришинькой, она в ту же минуту принялась ругать себя распоследней свиньёй и, притворяясь спящей, ждала, что будет.

Теперь вот начала бессвязно оправдываться:

- Мамочка извини это я во всём виновата просто будить тебя не хотела а Ришинька думала замёрзнет...

На этом слова у неё кончились, и Рихард пришёл к ней на помощь:

- Уважаемая Мирослава Викторовна, ваша дочь - сплошное блаженство, и я прошу её руки!

И тоже замер в ожидании.

Улина мама махнула на него одеялом:

- Я тебе покажу Мирославу Викторовну! Ты ведь и сам теперь не доктор Зоргфальт, а только Риша - оба вы ещё ужасно маленькие! И такие хорошенькие, что просто невозможно на вас сердиться! Но свадьба, согласно тому, что всегда декламировала Ульяна Матвеевна, не раньше, чем она получит диплом бакалавра! Пойду варить полуторную порцию макарон!

- Ну мама! - у Ули сразу камень с души свалился. - Я всегда говорила, что ты великая женщина! А макарон, спасибо, не надо - нам вообще ничего сейчас не надо!

Ика вздохнул коротко, глаза погрустнели, сверкнули сталью:

- Точнее, не было бы надо, если бы мы жили сейчас в Советской стране. И раз ты, родная моя Улинька, подарила мне новую жизнь - я всё начну сначала!

- Ой Ришинька! - Уля судорожно вцепилась в него. - Ведь они с наслаждением повесят тебя снова - и десять, и двадцать раз, хватит с тебя, хватит! Отдай мне факел и отдыхай!

- И кем я буду после этого?

- Да, - протянула Уля, - уж не Рихардом Зоргфальтом во всяком случае. Так ты, значит, опять в тридевятое царство?..

- Зачем? Наше место - здесь, на Родине. Планы врагов давно известны - наше дело их сорвать.

- Сорвёте, - вставила наконец слово Мирослава, - только не спите больше в такой тесноте да ещё с деревяшкой! Каждому по одеялу - и ко мне на диван!

Глава 14. Свидание с Красным раем

* * *

И в начале февраля дождался. Со своей конспиративной квартиры воззвали к Красному раю трое посвящённых. Первой услышала этот зов Нина Семёновна, Икина мама, а чуть позже - Старик, и вдвоём они собрали всех друзей Рэмзи. Семья отошла от окна, пропуская в комнату сверкающую небесную плеяду.

Души глядели круглыми глазами - все, даже японцы. И гордая своим волшебством Уля сильно подозревала, что соратникам Зоргфальта подумалось: "Он похож на собственного внука!"

Одной только маме Ика как раз таким и помнился, потому в первую же минуту оказался у неё в объятиях. Она глядела на него сквозь светлые слёзы и не могла наглядеться. И ему незачем было рассказывать ей словами повесть своего счастья...

Все отвернулись от них, сгрудились в другом конце комнаты. А Берзинь увёл Улю на кухню и спросил театрально-зверским шёпотом:

- Это, значит, вы, милостивая государыня, намертво пришили Рэмзи к своей юбке?

От обиды Уля сразу перестала робеть:

- Ну что вы, разве я похожа на человека без совести? Я Рихарда у дела не краду и сама буду с ним! Пусть ему будет легко, пусть к нему вернутся силы и... да здравствует Советский Союз! - безотчётно повторила она предсмертные слова своего Рихарда.

- Узнаю, узнаю комсомолку Эльсу! - Старик откровенно залюбовался ею. - Вот так ты и тогда говорила, в сорок четвёртом, когда уходила из валькирий на Землю за ним - за тем, кого отбила у чертей!

- Ай!.. - только и сказала Уля и зажмурилась, ослеплённая видениями своих прошлых жизней. Берзинь всё прочёл на её лице и воскликнул мысленно: "Ага, вот куда, оказывается, подевались все эти три красавицы! А мы-то гадали всем миром..."

И позвал:

- Ау, Рихард Нинович!

* * *

Зоргфальт вышел из весёлого круга. Лицо мгновенно посерьёзнело, из глаз глянули все прожитые годы. Разом схоронил он себя - Ику в глубине сердца и готов был отдать себя - Рэмзи на любое служение великому делу. Но сейчас Берзинь не собирался давать ему заданий - просто улыбался дружески:

- Гей, что там - не рубли ли? - Нет, отец мой, полячка младая! Поздравляю, ты сделал правильный выбор, я всегда говорил, что Рихард Зоргфальт в людях не ошибается! О, поздравляю дополнительно: ни на какую ногу описываемый не хромал, и всё, поди, её стараниями! Да, Ика, ты нашёл клад: эта девушка спасла тебя не один раз, она может с полным правом сказать: "Я Рэмзи вот такусеньким помню!" - Старик отмерил в воздухе сантиметров пять. - Ибо она отбила твою душу у адских сил и принесла в Красный рай. Она и есть та самая комсомолка Эльса, которой ты завещал когда-то венок. Она - та, которая четырежды променяла рай на твои сапфировые очи. Ибо она же - Катя Михайлова, она же - Ханако Акаи, она же - Эмма Гааз, и она же... Ой, девочка, извини ради Бога, как тебя теперь-то зовут, давно бы мне, старому дураку, спросить...

Ика не был, как Уля, ошеломлён и ответил за невесту:

- Ульяна Китова-Криницкая.

- Очень рад. А по батюшке как величают?

- Матвеевна.

- Ух ты как здорово! Вот и в "Молодой гвардии" была Ульяна Матвеевна Громова, то есть она, конечно, и сейчас есть - тебя, Уля, это ко многому обязывает. Да ещё родилась в один день с Иосифом Виссарионовичем... Да, повезло вам обоим, поздравляю ещё раз! А теперь расскажите, как Ика легализовался. Живёшь ты, как я понимаю, пока у Китовых?

- Пока да, а как заработаю побольше...

- Ну, в наши времена все заработки вилами по воде - вы к тому времени небось уже расписаны будете, вместе улетите новое гнездо вить... Ну да ладно. Ты, как всегда, статьи пишешь?

- Пока что я перевожу гнусную книжку, называется "В центре внимания - биржа". Выручаю Улину маму, а заодно зарабатываю деньги на восстановление документов. Зацепка где следует нашлась, а деньги будут. На обзаведение пока хватает... А статьи тоже, конечно, пишу и посылаю под разными именами в разные газеты - и наши, и не очень. На улицу не выхожу, чтоб не заловили. А вот легализуюсь - хочу устроиться в одно издание, где умеют подать правду интересно. Уже предлагали вести там отдел "тайн истории". Мне и Улинька помогает, как человек с фантазией. А ещё мы хотим проникнуть к ней в институт, и не только к ней, с учебными пособиями...

- Ну дела! - Старик был просто подавлен. - Как вас на всё хватает? И кстати: как тебя, Ика, будут звать по паспорту?

- Элементарно: Заботин Рихард Иванович. Заботин - потому что детдомовский. Меня на крылечке нашли, да... Там, в Сабунчах... Рихард - из-за немецкой внешности и в честь Рихарда Зоргфальта. Иванович - это в вашу честь, Ян Карлович...

- Не льсти и продолжай!

- Родился в семьдесят пятом году. Ну, кончил школу, в девяносто третьем поступил в Баку в юридический. Да за полгода до окончания пришлось бежать в Москву, ибо как там живут русские - знаете сами. А был я там или не был - никто проверять не будет, у нас с Азербайджаном отношения отвратительные. Как я объяснял тому мужику, который взялся меня легализовать - убежал в чём был, даже без документов.

- Да на счастье с Улей познакомился, - подхватил Берзинь. - Только не смущает вас, что думать будут всякие гадости?

- А, даже к лучшему - выделяться не будем! Так что живу я у Ульяши, поступлю осенью на заочный, типа доучиваться. От армии, ясно, "откосил". Хоть и противно, что за такого считать будут, но место мне сейчас в Москве, на идеологическом фронте.

- Ну смотрите! Живите, дерзайте! А в комсомоле я Улю восстановлю!

...После этого их стали видеть на митингах и пикетах. Уля, с маминым комсомольским значком на груди, крепко держалась за руку Рихарда... Правда, Ульяна пыталась протестовать против восстановления в небесной ячейке:

- Есть "Комсомольские" пряники, а есть пряничные комсомольцы!

* * *

Кстати, Уля сказала маме:

- Теперь я знаю, кто такой на самом деле твой начальник, этот Ишаченко, и почему он всё время пляшет на козыре у нас под окнами, да как ещё плохо! Досталось ему от нас в сорок четвёртом!

Надо сказать, что ничего особо нового Мирослава о любимом начальнике не узнала. Пика Злая и в новой жизни остался таким же жалким неудачником. Хозяева-немцы еле терпели его глупое издательство. Мармеладных руководств по предпринимательству дикая Россия не покупала.

Благоверная Пики, каракатица с бакенбардами по прозванию Оладья, строила из себя редактора и пыталась угнетать Улину маму. Но не на ту напала! Кто такая на самом деле Полина Мерзоян, никто, конечно, не знал, хоть и подозревали, что нечисть. Бед ни для газеты Сметанина, ни для Рихарда лично ждать не приходилось.

Да, Мерзоян раздумала выцарапывать муженьку глаза в тот день, когда подле Ули появился Рихард. Да, противная парочка заключила против счастливой пары взаимовыгодный наступательный союз. Но Ике с Улей от этого было ни холодно, ни жарко. Пытался, конечно, Пика донести на Лубянку, что дикий большевик Рэмзи воскрес и бродит по Москве. Но бывшего чёрта не стали слушать. Посадили в банку из-под пива да и скатили с одного из семи холмов...

...На Найде шёл последний бой между добром и злом.

Глава 15. Горящие

И вот теперь Уля склонилась над ним, едва различая в темноте его лицо, и слышала, как он шепчет во сне какие-то горькие слова... Только отдельные слова она и разбирала, потому что плохо знала по-немецки:

- Майн Херц... нихт ферштейн... Политик...

"Сердце моё не понимает политики!" Ришинька опять видит себя на допросе, опять защищает других - точнее, её, свою Улиньку... С болью душевной она едва коснулась кончиками пальцев его чистого чела и кудрей, зашептала почти беззвучно:

- Икочка... Ты ж мой золотой, мой сладкий, всё прошло, я с тобой, ты со мной, никто нас не тронет, не обидит, всё хорошо!..

Можно сказать, она его уговаривала как маленького.

И вскоре прямо пальцами ощутила, как его отпускает. И, приклонив голову на подушку, заснула сама.

* * *

Утром Ика проснулся свежий, полный сил и решимости переделать все дела разом. За завтраком глядел не столько в тарелку, сколько в рукопись, которую правил, а потом собрался с Улей в институт.

Там он уже стал своим. Общественные кафедры так и дрались под ковром за право получить от него откровение и, в пределе, залучить к себе преподавать. Но именно в тот день никаких дел у него на территории Улиной "альма матер" не было.

Никаких, кроме одного: сделать так, чтобы любимой девушке не было тоскливо и противно на очередном сеансе гуманитарной "лапши". Не раз и не два Ика сидел на лекции рядом с Улей. Делал, правда, очередную работу, но слышал всё и в патетических (то есть особо подлых) местах крепко жал руку невесты, вливая в неё спокойствие...

Но после минувшей ночи Улю взяло зло:

- Ты хочешь совсем угробиться? Вон, тебе уже кошмары снятся, а проку от твоей работы мало! Во-первых, нашим остолопам всё равно, что учить. Во-вторых, тебя за эту правду в цепи закуют! А ты ещё пойдёшь пылью дышать на какой-то там экономике! Сиди дома!

Рихард и не подумал обидеться. Просто не стал ничего отвечать и покорно остался дома.

Что до Мирославы, то она не вмешивалась, не зная, чью сторону принять, и ушла из дому по делам вскоре после дочки.

* * *

Трепеща, Уля отперла свою дверь и всунулась в комнату. Мамы ещё не было, и глазам девушки предстала пещера доктора Фауста - пардон, доктора Зоргфальта.

Он обернулся, не выпуская из руки чернильного меча, поглядел усталыми, но сразу прояснившимися глазами...

- О Рихард! - простонала Уля. - Я - многоступенчатая свинья!

Рэмзи улыбнулся своей светлой улыбкой с грустинкой:

- Ой, какая это? Я её и представить себе не могу, но ты на неё непохожа!

- Ну до чего же ты хороший!

С этими словами Уля, наскоро раздевшись, пошла на кухню, поставила чай, принесла для затравки холодных котлет и шоколадку:

- Кушай, Икочка, что Бог послал, а то так ведь совсем забудешь пообедать!

...С того дня, о котором сейчас рассказано, Уля ни разу не позволила Ике довести себя до такого состояния, чтобы стонать во сне. Просто ближе к ночи закрывала ему глаза ладонями и после недолгой борьбы отправляла на покой - до завтра...

* * *

Анюта Баранова писала диплом за себя и за Лерку.

Гарри, Рон и Гермиона сдавали последние волшебные экзамены. Комсорг, конечно, заканчивала лучшей в параллели. Гарри, сын двух медалистов, до награды не дотягивал самую малость - и всё из-за Злея. Рон был - как все.

Со дня окончания школы пути друзей расходились.

Ребята - на корабль, на родной "Косой Аврор", о чём уже договорились. Рон простым матросом на три года, Гарри со "Всполохом" - в воздушное усиление на два.

Гермиона перебиралась к профессорше Минерве, в индивидуальное колдовское учение, тоже года на три. Но комсомол и пионерию "Хеджхогвартс" из рук выпускать не собиралась.

...Для семьи Уэверсли уход хотя бы одного сына на казённые харчи был даром небес.

Что до Джеймса Паттера, то в нём ещё теплилась надежда:

- Да кому он там сдался? Мало того, что зрение плохое, так ещё и контузия в детстве была!

Лили просто в дрожь бросало от таких слов. Но в этом конфликте она продолжала тайно держать сторону сына.

В очередном, принесённом совой письме капитан Дроздов советовал Гарри почистить медицинскую карту. Но, к сожалению, даже сожги её Львиный комсорг - все его дела всё равно были достоянием общества.

И вот теперь, размахивая письмом капитана Сириуса, Гарри доказывал:

- Ну, контузило меня в раннем детстве проклятием - так где следы? - он привычно откинул прядь со лба. - Про головные боли думать давно забыл.

Тут он привирал. Кололо иногда к перемене погоды... Может, виной тому было злоупотребление тяжёлой музыкой, но признавать это Гарри не хотелось.

- И зрение у меня, извините, не минус двенадцать. И в конце-то концов, если можно в спортклуб - почему нельзя в авиацию?

- В спортклуб, по-хорошему, тоже нельзя. Ты же Избавитель Отечества, тебя беречь надо.

- А почему я, И. О., не могу жить как считаю нужным? Знаете, как сказали бы в России?

За рекой барана режут -

Я баранины хочу!

Коль служить меня не пустят -

К чёрту печку сворочу!

Бойко переведя это на английский, Гарри оглядел всех такими глазами, что на него начали кричать:

- Эй, ты из очков зажигательные линзы не делай! Военкомат ещё поживёт! Да сядь ты, сядь, успокойся!

Кто-то брызнул ему в лицо водой. Гарри, слегка пристыжённый, присел на краешек стула и уставился на свои нервно сплетённые пальцы.

- Да, дела, - услышал он после нескольких минут молчания. - В прошлом году никаких проблем с призывом не было, в этом тоже всё в порядке - но такого мы ещё не видели!

"Хорошо работаем, товарищи комсомольцы!" - отметил про себя Львиный комсорг, снова улыбаясь всем.

Кончилось тем, что Главный авроровский штаб распространил по всем магическим территориям листовку: "Гарри Паттер - за срочную службу!" С его улыбающейся физиономией под новенькой фуражкой, с летящим силуэтом патрульного судна на заднем плане.

- Раз в жизни какая-то польза от собственной известности! По крайней мере, мне. Хорошо бы, и другим тоже! - Гарри отводил глаза от лица Рона, явно уязвлённого своим отсутствием на листовке, и задумывал что-то про себя...

Драко Мальфуа, прежде чем вместе со всем своим зеленоухим классом уехать на север, на поселение, успел оборжать эти листовки. В ответ на что получил:

- Воплощение короткого анекдота - Драко с лопатой!

А Рон насилу отговорил свою сестру оклеить листовками комнату вместо обоев:

- Джиневра! Это дело общественное!

Грустная Джинни удовольствовалась единственной листовкой. По правде говоря, рыженькая предпочитала оригинал частушки: "Если мать меня не женит..."

Глава 16. Драконьи бега

Электричка шла в Вологду, только не с той стороны, где жила Таня и куда ещё попадут через четыре года гости из "Хеджхогвартс". В наушниках у Лёли гремела и сверкала революция, а на карманных страничках обычная девчонка боролась за свою любовь, вычисляла преступников и мстила злодеям...

...Уже в городе, у клуба, Лёля увидела Таню. Высокая и стройная, она сразу выделялась в компании своих колхозных, хотя в свои четырнадцать была там далеко не самой старшей.

- Привет "Красному пути!" - замахала рукой Таня. - Ты опять в единственном числе?

- Привет "Рассветам Октября!" - Лёля остановила музыку, смотала на руку наушники. Лицо у неё стало такое, что все сразу вспомнили: по-настоящему она не Лёля, а Лейла, хоть и Николаевна. Её мать-татарка умерла так давно, что девочка её и не помнила. Но слышала о ней постоянно... - А с кем там у нас кашу варить?

- А ты хоть пыталась? - Таня переглянулась со своими. - Я когда увидела у нас в деревне объявление про клуб, сразу крикнула: "Я на разведку, кто со мной?" А тебе неужели одной не страшно было?

- А мне никогда не страшно!

- Эх ты, Лёлька-Всё-Сразу!.. Ш-ш, Сталина идёт!

Дверь в клуб распахнулась, и на пороге появилась молодая женщина. На ней был самый обычный спортивный костюм, но каждое её движение невольно приковывало взгляд. В ней чувствовалась сила сжатой пружины, гибкость и ловкость дикой кошки. Только при всём том не была она недоброй...

- Пришли, орлы? - весело спросила Сталина. - Ну, вперёд!

* * *

После тренировок, чувствуя себя одновременно усталой и лёгкой, Лёля ехала домой. Облизнулась на вокзале на детективно-любовные "стрелялки", но не было денег. Ладно, есть клубные книги о подвигах. Забирать будет по-другому, чище, с каким-то желанием встать навытяжку, но всё равно события Лёля примерит на себя...

До родной деревни война за правду бушевала на страницах, зато в наушниках пели про любовь...

Сойдя с платформы, Лёля повернула в лес. Ей не думалось о том, что это может быть опасно, гораздо меньше хотелось идти с общим потоком по тропе. Шагая под музыку, подставляя лицо мягкому, сквозь листья прошедшему солнцу, девчушка грезила о том, как сразу и сама добудет людям счастье... Лес шелестел удивлённо, принимая в свои глубины этот степной цветок. Неизвестно ещё, что ждёт в полумраке...

Лёля поддала ногой длинную еловую шишку.

Та отлетела - и вдруг засеменила навстречу девочке. Откуда-то у шишки взялись вдруг маленькие лапки и любопытная мордочка.

Лёля ничуть не удивилась:

- Ты кто?

- Я? Тебе пророчество! - вот шишка была удивлена, как можно этого не понимать.

- Прямо лично мне? - Лёлька выключила музыку и запихала наушники в сумку.

- Ага, лично Лейле Николаевне Артюхиной. Слушай сюда: только ты сможешь добыть драконий амулет силы и власти! Для этого тебе надо найти человека с драконьим именем и провести с ним ночь. Только ни в коем случае в него не влюбись!

Шишка убежала куда-то в подлесок. Лёля пошла дальше, с горящими щеками и бьющимся сердцем.

* * *

Всю следующую неделю она только и слышала, что "Не спи с открытыми глазами!" Мучительно хотелось кому-нибудь рассказать, лучше всего Таньке. Да ужаснётся она, закрестится... Маленькая ещё, ей-то, Лёльке, уже шестнадцать! Нет уж, пусть все увидят результат!

Снова электричка, но уже без книги и плеера, снова тренировка, только уже без огня. Снова лес. С растущим волнением Лёля подходила к тому месту, где услышала пророчество.

Ещё издали она увидела: под ёлкой, прямо на земле, сидит какой-то парень, светловолосый, в странной одежде, грустно подперев рукой голову.

Заметив Лёлю, он поднялся ей навстречу:

- Девушка, где здесь ручей? - голос его звучал странно, то ли с акцентом, то ли просто по-нездешнему.

- Далеко, тебе не проще в деревню?

- Нельзя мне к людям! Они меня прогнали!

- Потому что ты не такой, как все, и уши у тебя зелёные? - действительно, так оно и было, а кроме зелёных ушей, имелись серые глаза на бледном лице с выражением типа "не доросли ещё до моей музыки!"

- Да, я не хотел жить по законам дворцов и хижин, люди заклеймили меня, отец давно пал в бою, а родная мать выгнала из дома...

* * *

На самом деле всё было наоборот. Нарциссе Мальфуа хватило в своё время ума не участвовать в достопамятном походе Упивающихся Смертью на волшебную школу. И у вдовы Люциуса никто не собирался ничего отбирать.

Но когда её драгоценный сыночек Драко закончил школу и был отправлен на поселение, буквально через месяц Нарцисса тоже оказалась там.

- Драко, я растила тебя для великого будущего, - шептала она в полумраке сеней.

- Я в курсе, мама. Мне сам Тёмный Лорд говорил, - Мальфуа, в несообразном ватнике, приосанился и пошевелил зелёными ушами.

- Где теперь тот Лорд? Твой отец мог бы тоже стать Лордом на чужой планете, если бы не уродился неудачником. Ты думаешь, я не знала, что на мне он женился по расчёту? Ты думаешь, я не узнала, какой шанс он упустил? И упустил потому, что надо было пойти в обход. Держи отцову тайну. Изучишь и превратишь во что-нибудь безобидное, - Нарцисса достала из складок мантии прозрачный шар.

- Ну и чего мне им делать в этой дыре? - Драко застыл с протянутой рукой.

- Ты здесь находишься последние секунды. Бери и иди! - она вложила шар сыну в руку и исчезла. С того места, где она стояла, протянулся ввысь серебристый мост. Потерялся другим краем в бесконечности.

В сердце Драко что-то дрогнуло:

- Небо, она любила меня!

Со вздохом, но ступил он на мост и шёл по нему долго, пока не оказался в северном лесу. Спрыгнул, навернулся. В последний раз услышал голос матери:

- Ты не ушибся, сынок?

Мост растаял.

* * *

Но в Лёле молчало чувство опасности. Надменная физиономия Драко казалась ей отмеченной печатью страдания. Восемнадцать лет - и столько пережить!

Но настоящий шок она испытала, когда узнала имя своего нового знакомого...

"Не думай о белой обезьяне... Не думай о белой обезьяне..."

Они встречались на том же месте, раз в неделю, после клуба. Сидели рядышком, делились полуискренними мыслями. Потом Драко лежал на Лёлькиных коленях и наслаждался этим ощущением ("Ага, не одному Паттеру...")

- Лейла, ты не боишься? Лес общий, увидят ещё...

- Я уже ничего не боюсь, Дракоша...

Если кто-то что-то и знал, в "Красном Пути" это не обсуждали. Лёлька всегда была здесь чужой и нездешней. Отец её надрывался за гроши, домой приходил поздно - Лёля уже засыпала - и был убеждён, что на улице его девочка не болтается, а чинно занимается спортом. Вот Сталину беспокоило охлаждение Лейлы к тренировкам, задумчивость и нездоровый блеск в глазах во время политзанятий.

- Знаешь что, Артюхина, - сказала как-то тренерша, - чувства - это прекрасно, только они должны подогревать, а не расхолаживать.

- Я и так горячая, - сдерзила девчонка.

- Ладно, ладно, Лёлька-Всё-Сразу, ты хоть скажи - он за нас или за буржуев?

- Будет за нас!

...Солнце клонилось к закату, и по лесу тянуло холодом. Сегодня Драко не сказал, как всегда: "Лейла, останься!" - чтобы услышать: "Нет, милый, мне уже пора!"

- Иди, малышка, - вздохнул сегодня Мальфуа, - скоро тебя начнут искать.

- Нет уж, хватит, никуда я не пойду!

Они прижимались друг к другу, уже не зная, по чувству или по расчёту, они искали друг друга вслепую...

...С первым лучом рассвета оба открыли глаза. Лёля глядела с нежностью, Драко - с какой-то печалью. "Небо, она любила меня..." - он потянулся и поцеловал её в лоб.

Лейлы Артюхиной больше не было. Драко держал в руках маленького, совсем плоского красного дракончика.

Поглядел на него, прижал к сердцу - и тут из полумрака выскочила маленькая чёрная собака, точнее - крупный щенок. Со звонким лаем он набросился на Мальфуа, повалил, наступил лапами на грудь. Драко и пёс покатились по земле, сплетаясь в чёрно-белый клубок. И что-то маленькое, красное отлетело в сторону и провалилось сквозь землю.

Драконий амулет, тот, что ещё четверть часа назад был Лёлькой, провалился прямиком в ад, но там не поняли его ценности...

Подоспели Лёлин отец и Сталина, и через секунду Мальфуа было уже не вырваться.

Щенок перекувырнулся через голову и превратился в дочку Сталины, чернявую Дашу.

- Где моя дочь? - загремел Артюхин.

Драко понёс чушь на английском, надеясь, что никто не поймёт.

- Это с папиной Родины! - запищала Даша. И, снова превратившись, залилась звонким щенячьим лаем.

На месте происшествия появился Сириус в морской форме - хорошо ещё, была не его вахта.

- А, сынок милейшего Люциуса! - обратился он к пленнику. - Ты же вроде на поселениях? Что же ты натворил на земле Незримой Магии?

- Полюбил девушку и принёс ей несчастье, теперь она в аду!

- Что он сделал с Лёлей? - метался отец.

- Мужайтесь, - сказала Сталина, - её не вернёшь.

- Я его сам убью! - Николай Артюхин проклинал себя за то, что, прождав дочь до полуночи, не рыскал по лесу, а понёсся в Вологду, в клуб.

- Всем нам надо на министерский суд, - скомандовал Сириус. - Держитесь все крепко друг за друга!

* * *

Драко не казнили. Дали пожизненное, уже не на поселениях, а в колонии строгого режима.

Неудача его не обескуражила, он затаился и примерно работал на вредных холодильных установках...

Глава 17. В лучших сказочных традициях

Надо сказать, что Болгария поплатилась. Страну-подстилку накрыло ядовитое облако, прилетевшее из истерзанной Югославии...

* * *

Улины старшие держались гораздо лучше неё, и под их крылышком девушка взяла себя в руки. Но не настолько, чтобы её растревоженного сердца не задела своим крылом весна...

- Слушай, Икочка, это по меньшей мере глупо, что я тебе до сих пор не жена!

На такое заявление можно было многое возразить, но Ика этого делать не стал. Только погасил взор ресницами и чуть улыбнулся... Тёплая волна разлилась у него в груди, и с этой минуты он знал, как знала Уля: так больше нельзя. Ещё немного на краю пропасти - и может кончиться плохо. Нужен мост через пропасть - два кольца, два венца...

...Маму Уля уговорила в два счёта. После чего на семейном совете было решено: сделать из этой свадьбы большой секрет для маленькой компании. Отдать дань формальностям, не оповещая никого из смертных. Не устраивать застолья - зато пусть Красный рай совершит высший обряд...

* * *

4 апреля 1999 года они стояли под венцом. Она - как принцесса, уверенная в себе, он - смущённый, ещё не веря... Таинство над ними свершал, ясно, Ян Карлович Берзинь. Когда его просили об этом, он сначала пошумел на сладкую парочку:

- На колени! Или я превращу вас в пыль! - но потом сменил гнев на милость. К слову скажем, что после этой свадьбы Старика больше не видели в Испании.

...В тот день у Наркомпогоды Берзинь были высшие соображения испортить погоду. Эдуард Хорьков женился на Соне - в поздний след, но с треском. Надо было сорвать гулянку, избавить маленькую мученицу от нового витка позора. И на другой свадьбе никто не сетовал, что вся церемония происходила в четырёх стенах. Не в первый раз поместились в китовской квартире все друзья Рэмзи и слушали речь Яна Карловича:

- Товарищи! Сегодня великий день не только для всеми нами любимых Ульяны и Рихарда, но и для всего Красного рая. Сегодня соединяется мудрость небес с жаром земли, чтобы возродить Красную Правду в будущих поколениях! Совет вам да любовь - и безукоризненная конспирация во всех звеньях, хотя не мне вас учить! - с этими словами он соединил их руки. - Поцелуйте друг друга, дети мои, дожить бы вам до зари - а впрочем, вы ведь никогда не умрёте!

Обе мамы откровенно рыдали, поддерживая друг друга под руки, и доказывали всем вокруг, что так и должно быть. А "рэмзийцы", хотя и были все до одного давно и удачно женаты, чуть завидовали самой белой завистью...

* * *

В тот день никто ничего не ел. Гостям с небес не нужно было, а живым не до того. Шампанское пили только детское - и то в ларьке подсунули без газа. Но Уля объявила это счастливым предзнаменованием:

- Чтоб больше никогда не ссориться!

Танцевали зато часа четыре, а потом гости улетели к себе в Красный рай. Праздник для всех кончился, потому что гулять погода не позволяла. А для праздника на двоих было на самом деле ещё рано. Но Уля так оттанцевала себе ноги и вообще была такая мокрая, что вынуждена была сбежать ополоснуться, а Ика сразу после неё... Правда, после этого они ещё часа два провели врозь. Рихард на их ложе, Уля, в своей красивой рубашке на лямочках, подле мамы. Новобрачная всё хотела спросить, будет ли "страшно", но то ли постеснялась, то ли просто раздумала. И сидела, как неприкаянная, разговоры ни с мамой, ни с Икой - через комнату - не клеились, и в конце концов Уля так и подскочила:

- Мы, что ли, для того расписывались, чтобы в разных углах сидеть? Я Ику обросила, так он ещё, чего доброго, работать начнёт в такой-то день!

Было восемь часов вечера. Но Мирослава, благословив детей, ушла на кухню - оставила их наедине...

Глава 18. Сладкие будни, чёрные праздники

"...Итак, я закончила "Хеджхогвартс". Как? Ну, как люди заканчивают, Львов вроде не опозорила. Теперь работаю, миленький, в очень весёлом месте, называется "Холодная Империя". Фабрика волшебного мороженого. Устроили меня Фред с Джорджем, они там размещают заказы для своей лавки "Удивительные Ультрафокусы Уэверсли". И вот, была у тебя Джинни, а теперь целый сектор в одном лице. Братья дразнятся так:

Пальцы в чернилах, уши в глазури -

Сектор ИСО снова мается дурью!

Я им говорю: "Вы просто не понимаете, что такое Система Волшебных Стандартов ИСО 9000 и три четверти! Если бы вы понимали, вы бы не писали такой чепухи в технических заданиях!" Друг мой ясный, пойми правильно, я им очень благодарна, но работа сама по себе обязывает. Ты думаешь, я чем тут занимаюсь? Бегаю по всему заводу и увязываю все службы друг с другом, чтобы разногласий не было. Надо сдавать на аппарирование1 [Мгновенное перемещение с места на место.], а то завод у нас почти как город.

А вообще у нас так: либо носишься как пареная лошадь (никогда не видела пареных лошадей, но ощущения именно такие), либо сидишь, ничего не делаешь. А про уши в глазури, кстати, правда. Это же ужас, Гарри, сколько я ем сладкого. Сам понимаешь, в семье Уэверсли никогда особо денег на мороженое не было. Так что я, что называется, дорвалась, а впрочем, это здесь не возбраняется. Братья пророчествуют: к тому времени, как ты вернёшься со службы, я перестану проходить в двери. Но это вряд ли. Впрок мне не идёт. Я, наверное, просто внутренний огонь гашу...

Сегодня вообще-то суббота, но фабрика работает. Правда, конкретно я могла бы не выходить. Теперь сижу вот, пытаюсь читать инструкции по технике безопасности. Но на всю комнату орёт радио. У нас тут ловит и колдовские частоты, и мугловые, но и на тех, и на других поют всё об одном и том же. И строчки прыгают у меня перед глазами, и я мечтаю о тебе. Так мечтаю, что краснею до слёз. Вот прикрыла листок инструкцией и пишу тебе письмо, высшая моя радость на земле и на небе!

Напротив меня сидит добрая тётенька и говорит: "Можешь не закрываться, я при всём желании ничего не прочту, потому что очень мелко". Наверное, у меня всё написано на лице. Меня постоянно угощают мороженым - не за голодные глаза, а, видимо, за горящие щёки... Скорее бы дали, как обещали, отдельную комнатушку. Там нет радио и людей не стыдно...

Всё, прогоняют домой. Целую без счёта, кроплю слезами твои ладони... Ждать ещё целый год!

Твоя..."

Джинни помедлила, куснула перо - и решительно вывела: "Джиневра Дезайр".

* * *

Дроздов в последний раз пробежал глазами по строчкам на экране монитора. Текст "отказника" - постановления об отказе в возбуждении уголовного дела - ничем не отличался от множества прежних, состряпанных им за почти шесть лет службы в Следственном Управлении столичного ГУВД. Лишь вверху, под вердиктом "Утверждаю", вместо фамилии Сметанина стояла другая.

Вот уже больше года Дроздов служил без Станислава. Первое время ему казалось, что произошло досадное недоразумение и что, зайдя в кабинет начальника отдела на ежедневную "летучку", он вновь увидит во главе стола монолитную фигуру Сметанина, встретит его спокойный, уверенный взгляд. И лишь по прошествии месяца он осознал, что друг и начальник ушёл навсегда.

За четыре года Дроздов привык к Сметанину, как привыкает солдат к надёжному, заботливому командиру. Как и сам Дроздов, пришедший в следствие из розыска, знающий все перипетии и "подводные камни", профессионал в хозяйственных и коммерческих делах, задавивший множество банков и фирм, высасывающих из полуживой страны последние соки, полковник был для него той самой каменной стеной, укрывавшей от ловушек и подстав, подстерегающих на каждом шагу.

Теперь всё было иначе. Но даже после ухода Сметанина Дроздов каждую минуту чувствовал его незримое присутствие. Оставивший службу, сменивший прежний высокий чин на должность редактора малоизвестной бульварной газетёнки, Станислав неведомым образом был в курсе всего, что происходило в Управлении. Несколько раз, когда новый начальник пытался заставить Дроздова развалить очередное дело или же, наоборот, "наехать" на ту или иную контору, откуда-то сверху раздавался властный телефонный звонок и всё возвращалось "на круги своя".

Порой Дроздов не понимал, с какими силами связан его старший друг. Откуда ещё год назад ему было известно о точной дате начала новой войны на Кавказе. О перестановках в Думе и Правительстве. О новом переделе собственности влиятельными московскими "авторитетами".

Всё предсказанное Сметаниным сбывалось точно и в срок. Дроздов уже не сомневался, что через каких-то три месяца Президент подаст в отставку, а его место займет малоизвестная личность, отставной офицер госбезопасности, за короткий срок совершивший головокружительный взлёт, от мелкой сошки в администрации Ельцина до главы Правительства. Что в скором времени попадут в опалу и позорно сбегут за кордон два главных могущественных олигарха, а ещё через полгода кремлёвские небожители вдруг откажутся от очередных кабальных кредитов Запада. Но всё это будет лишь слабая иллюзия далёкой победы.

...Дроздов, очнувшись от раздумий, поспешно вынул из принтера отпечатанное постановление и торопливо отправился к шефу.

Пройдя по длинному, непривычно пустому коридору, он вошёл в приемную. В этот же момент из кабинета начальника вышла тонкая черноволосая девушка. Её лицо показалось знакомым, но Дроздов не придал этому никакого значения. Морщась в предчувствии встречи с шефом, к которому с первых дней испытывал жгучую неприязнь, толкнул дверь кабинета, краем глаза заметив, что девушка, остановившись, смотрит ему вслед.

Начальник отдела, полковник Хорьков, привычно восседал во главе длинного дубового стола. Низкорослый, тучный, с редкими седыми усиками, он поразительно напоминал жирную пугливую крысу, и Дроздов в который раз ощутил мгновенное до дрожи отвращение, как к мерзкой ядовитой твари.

- Позже зайти не мог? - голос Хорькова был похож на скрип плохо смазанной дверной петли. Положив перед собой принесённое постановление, начальник пристально изучил его и, вздохнув, поставил на нём свою мелкую неразборчивую роспись.

Покинув кабинет, Дроздов вновь увидел девушку. Она по-прежнему стояла в коридоре, у дверей приёмной. Равнодушно скользнув по ней взглядом, Дроздов было двинулся дальше, но девушка вдруг задержала его:

- Извините, вы - Дроздов?..

- Дроздов, - он внимательно глянул на неё, припоминая, откуда ему знакомы эти антрацитово-чёрные глаза, смотрящие с робкой потаённой надеждой. Характерные черты лица, густые смоляные волосы выдавали в незнакомке южную кровь. Дорогое кожаное пальто, золотые серёжки с драгоценными камнями говорили о достатке и благополучии, и Дроздов решил, что это, должно быть, родственница кого-нибудь из подследственных. Например, хозяина крупного вещевого рынка Гасанова, взятого за подделку сертификатов.

- Слушаю вас, - напряжённо повторил Дроздов, придав лицу холодное неприступное выражение. - Что вы хотели?

- Я - Сона... - тихо произнесла девушка. - Баку, девяностый...

* * *

Они сидели на лавочке, в маленьком скверике, спрятавшемся между старых, облупившихся зданий.

- Я тебя сразу узнала, - говорила она. - Знаешь, это как наваждение было: словно опять там, в январе том страшном очутилась. Будто опять отца убитого уносят, мать рыдает, вы нас окриками да матом в аэропорт гоните... А потом - ты сидишь, утешаешь меня... Мне же потом твоё лицо много лет подряд снилось: вроде молодой совсем, а глаза - как у наших стариков...

Дроздов молчал. Перед глазами вновь возникали стёртые временем фрагменты прошлого: обстрел колонны на вечерних улицах Баку, ствол автомата, всунутый в распоротый брезент. Черноглазая девочка лет десяти, с побелевшим от ужаса лицом, втягивает голову в плечи, глядя на огрызающихся огнём бойцов. Труп русоголового Витюшки на руках у Луценко. Перекошенное лицо начальника аэропорта, и он, Дроздов, сдавливает ему шею и видит его чёрные, обезумевшие от ужаса глаза. А после сидит на корточках, возле плачущей Соны, говорит ей странные, полные таинственного смысла слова.

- Я тогда долго думала: выжил ты или нет?.. - продолжала она. - Если живой, то где ты сейчас, где все вы, кто тогда от смерти нас спасал?

- Живые все... почти, - отозвался он, вспомнив умерших от ран Лебедева и Ковтуна, Соловьяненко, погибшего спустя пять лет в Чечне. И вновь болезненное непонимание коснулось отточенным остриём: для чего живёт он, Дроздов, ради какой цели сберегает его Бог?

- Ты-то, как сама? - после долгого молчания спросил он Сону.

- Что я? Мне грех жаловаться: родные в Ленинакане, муж с тёткой им деньгами помогает... у меня ведь тётка здесь, как выяснилось, троюродная, а всё равно - родня. Поначалу мы с братом, Арташесом, у неё жили, а потом она меня за Эдуарда сосватала... Ладно, зато хоть мои, там, в Армении, не голодают...

- Что ж, хорошо, что не голодают... - Дроздову не хотелось вникать в подробности сегодняшней жизни Соны. Он находился в странном, не поддающемся объяснению состоянии. Одна его часть по-прежнему существовала в нынешней реальности, в Москве, обезображенной переменами последних лет, запруженной дорогими иномарками, населённой сытым, равнодушным людом. Другая же находилась далеко, за тысячи километров, в далёком Баку, рядом с суровым ротным, насмешливым Соловьяненко, вечно озабоченным Колотило, добродушным здоровяком Лемешко - боевыми друзьями, прикрывавшими его в смертельно опасных переделках, подставлявшими плечо в трудную минуту. Порой грубыми, жёсткими, но не умеющими предавать. Теми, кого сейчас так не хватало ему в сегодняшней мирной, но не менее подлой и опасной жизни.

Дроздов смотрел на лицо Соны, пытаясь разглядеть в ней сегодняшней ту маленькую девочку из давнего чёрного января, чтобы ещё хоть минуту побыть среди них, хоть ещё на миг превратиться в себя прежнего, не познавшего грядущих бед и потрясений.

* * *

Чу и Седрик после Югославии побывали и в Чечне, сражаясь на стороне наших. Принципиально не стали аппарировать с горы Чабан, когда вместе со всеми оказались там в окружении бандитов. Снайпер Чу была даже ранена.

Потом, отлежавшись в глухом лесу, появилась вместе с мужем в Москве, в одинокой квартире Дроздова.

- Эх, - невесело шутил капитан, - передаём песню про китайский десант: "Лица жёлтые над городом кружатся..."

Скажем, Гарри поостерёгся бы ей такое говорить. Не хотел быть изрубленным двумя топорами. Но сейчас Чу вскинула голову:

- Нас все боятся! Даже Америка, - только тон её противоречил словам. Губы её вдруг задрожали, и она выдохнула: - Я убила подругу...

И тут с Чу Чэнь Диккери случилась истерика.

* * *

Лицо Энн Тэйлор в оптическом прицеле. Пухлые щёки, знакомый прищур из-под платка. Она воюет как муглянка. Она не чует рядом магии. Она целится в русских ребят...

Эта девочка когда-то была настоящей активисткой среди Орлов. Уезжая из школы на каникулы, постоянно налаживала контакты с представителями самых разных народов, добиралась до посольств, развивала бешеную деятельность. Чу своей рукой писала рекомендацию "международному отделу", как только Энн стукнуло четырнадцать. А два года спустя, уже год будучи в Палестине, Чу получила тревожное письмо от Гарри.

Летом Энн Тэйлор прислала спешную сову новому орлиному комсоргу. Сообщила, что приняла ислам, но что работать будет как работала. А после этого ни на какие контакты не шла, пропадая целыми днями в мечети.

- Я думала, она замуж за араба собралась, но раз нет - всё гораздо хуже, - качала головой китаянка.

- И ведь наши братья палестинцы вовсе не такие фанатики, какой стала она, - поддерживал жену Седрик.

- Те, которые нам действительно братья, - вздохнула Чу. За год с лишним на Святой Земле они насмотрелись и на предательство, и на помощь нелюдям... И карали за это.

Капитан Дроздов в очередном письме был резок:

"У вас в Англии есть отвратный фонд, забыл как называется, но помогает чеченцам. И вербует пособников через мечети, так-то..."

Чу надеялась. На своего преемника у Орлов, на ребят, на разум, неизвестно на что... Но - сбылось.

У неё нет выбора, у Чу Чэнь Диккери.

Последнее, что она увидела - как падает Энн. И в ту же секунду упала сама. Смерть метила в русского воина, а угодила в пустое место. В незримое...

Чу твердила об этом в бреду, а наяву вспомнила только теперь...

...После, когда она затихла и заснула, Дроздов шептал Седрику:

- Будь мужчиной, уводи её оттуда, уводи! - и всё-таки неисправимый огонёк светился в уголках его глаз: - Есть только один надёжный способ отправить девчонку в тыл!

* * *

Рихард Зоргфальт в те дни кусал губы в кровь, чтобы не петь шлягер: "Мальчик хочет в Чечню..."

Сказал потом Уле:

- Не будь тебя - ушёл бы туда... Знаешь, где сидит у меня эта Москва? Всякие разные, которые прозрели после семнадцатого августа девяносто восьмого года и теперь учат жить тех, кому всё было ясно ещё в восемьдесят пятом!

...Через месяц, в сентябре, взлетели на воздух жилые дома в Волгодонске, Буйнакске и самой столице. Так, на чужих костях и под чужой личиной, губители России удерживались у власти.

Часть третья. Мужик с енотом

Глава 19. Коварный план Зюги

Генсек был задумчив.

Огромный, с отвратительной бородавкой лоб лидера думского большинства ежесекундно морщился, словно по нему бегала взад-вперёд заплутавшая вошь.

Глаза могильщика оппозиции шныряли из стороны в сторону, будто он отслеживал копошение червей в теле отечественного протестного движения.

* * *

- Заходи, Василий! - пророкотал Зюга. Голос Мистера Зю напоминал бормотание засорившегося унитаза. - Ну рассказывай, как жив-здоров?

- Как положено, Геннадий Андреевич, - отрапортовал Вася, вытянув тощие ручонки вдоль тела, отчего ещё больше стал походить на заморыша. - Трудимся по-боевому!

- Это хорошо, - генсек изобразил на лице что-то вроде удовлетворения. - Но придётся тебе, мой юный друг, потрудиться ещё чуток на благо Объединённого Мирового Масонства.

- Вы же знаете, Геннадий Андреевич, - на лице Мокроусова нарисовалось нечто вроде подобострастия вперемешку с выражением восторга безнадёжного идиота. - Я всегда готов помогать вам, как Троцкий Гитлеру, или как мой друг, Вельможин-Пропойский, помогал опустошению кошельков сердобольных оппозиционеров, или же...

- Подожди ты, - прервал его Зю, чувствуя, что его секретного агента опять прорвало на словоблудие. - Задание серьёзное, и отнестись к нему надо как положено. Насколько ты знаешь, работа по расчленению остатков радикальной оппозиции ещё не завершена...

- Конечно, знаю, - вновь затараторил Василий. - "Трудороссы" ещё трепыхаются, партию свою хотят создать, да и "Офицерский Союз" пока не тонет. Ничего, Геннадий Андреевич, я тут в партию "Трудороссов" заявление подал, буду теперь и там пакостить, на два фронта, так сказать!..

- Подожди ты, вредитель хренов, - Зюга скривил недовольную мину. - У "Трудороссов" и так наших агентов хватает!.. Потому слушай сюда... - лицо генсека стало не по-детски серьёзным, словно дело шло о поисках памперсов для Мадлен Олбрайт, его тайной давнишней любовницы. - Так вот, друг ты мой неприкаянный, - заговорил Зю, и Мокроусову вновь показалось, что где-то рядом натужно зарокотал унитаз. - Наступает последний и решительный этап нашей борьбы. Для окончательной победы мы должны дискредитировать редактора одной из газет, а заодно проверить, связан ли он с таинственной, вот уже много лет воюющей против нас Командой. Для этой цели мы разработали специальную операцию под кодовым названием "Мужик с енотом". Её осуществление мы возложили на тебя, мой юный друг. А в помощь тебе решили придать нашего верного товарища - мадам Оболевскую. Стерва она серьёзная, прошла два курса обучения - в ЦРУ и Моссаде.

- Есть, Геннадий Андреевич! - тонким мышиным голоском отозвался Мокроусов, тряхнув лохматой, с неровной лысиной головой.

- Запомни главное, - продолжал генсек, многозначительно шевельнув уродливой бородавкой на плешивом лбу. - С этого момента ты поступаешь в полное распоряжение к Оболевской. Любые её желания и прихоти ты обязан исполнять старательно и беспрекословно!

- Будет исполнено, господин Генеральный Секретарь! - повторил Василий. - Вы же меня знаете, я ещё никого никогда не подводил!

- Дерзай, мой друг, - Зюга доверительно наклонился к агенту, обдав того затхлым смрадом гнилого мухомора. - На тебя смотрят наши американские хозяева!

Глава 20. У кикиморы

- Весь подъезд провоняла тварь эта пархатая, аж мочи нет!

- Какая ещё тварь? - не понял Алибабаевич.

- Да жидовка эта из... - она назвала номер квартиры, в которую и собирался Мокроусов. - Мацу свою на гадости всякой целыми днями готовит!

Василий испытал леденящий ужас, как если бы к его телу присоединили оголённые электрические провода. Ему вдруг захотелось немедленно бежать отсюда ко всем чертям. Но вспомнив требовательное, как у взошедшего на трон Лжедмитрия, лицо Зюги, он лишь негромко вздохнул и зашлёпал дальше вверх по ступенькам.

* * *

Дверь распахнулась тут же, лишь только Мокроусов отпустил кнопку звонка. На пороге нарисовалась девочка лет шести-семи, тощая, с явными признаками дистрофии и слабоумия.

- Ты к кому, хорёк драный? - поинтересовалась она, запихивая в рот стоптанную ботиночную подмётку.

- Я к Маргарите Сергеевне, от шефа... - растерянно пробормотал недоучившийся колхозник.

- А я думала, ты мне пожрать чего принёс, - пригорюнилась юная попрошайка. - Вали, тварь плешивая, в дальнюю комнату, там и найдёшь её...

Пару раз споткнувшись о валявшиеся в коридоре обломки мебели, Мокроусов остановился на пороге гостиной.

Его глазам предстало захламленное, усеянное окурками и пустыми бутылками пространство. На стенах были развешаны шестиконечные звёзды разного размера, вырезанные из дерева и прибитые ржавыми железнодорожными костылями.

Над окном вместо карниза для занавесок был приколочен здоровенный лист фанеры, на котором кривыми буквами было выведено: "Сталин - враг, дядя Зю - спасение для мирового сионизма!" Там же, внизу, была приклеена цветная фотография, где генсек, в ермолке и с пейсами, взасос целовался с жирным, похожим на разъевшегося борова раввином.

Посередине комнаты стоял старый продавленный диван. На нём лежало тощее, похожее на кикимору создание, с вытянутым лошадиным лицом, огромным клювообразным носом, на котором сидели массивные очки, а под ними злобно и жадно сверкали хищные змеиные глаза.

Заметив вошедшего, кикимора с неудовольствием вопросительно выпучила свои зеленоватые бельма.

- Я от Геннадия Андреевича... - робко пробормотал Василий, чувствуя, как волосы на голове начинают вставать дыбом от увиденного.

- И что дальше? - презрительно отозвалась кикимора.

- Он сказал, что вы будете осуществлять операцию "Мужик с енотом", - сделав очередное усилие над собой, вымолвил Мокроусов. - А я, как говорится, придан вам в помощь...

- Что ещё этот хрен лысый придумал? - с неудовольствием произнесла Оболевская и, откопав из груды грязного белья потрескавшийся телефонный аппарат, начала накручивать диск. - Алло, Гена? - заговорила она противным трескучим голосом. - Ты кого мне в помощь прислал, пенёк ободранный?.. А меня не колышет, что мужики нормальные все повывелись!... Ладно, фиг с ним, а что ты решил насчёт основного?... Енота?... А не получится, как в прошлый раз, когда мы вожака "Трудороссов" так же подставить хотели, а он на нашу удочку не повёлся?.. Фигня, говоришь? А мне после его девицы с этого долбанного "Красного авангарда" морду набили да все волосы на башке повыдергали!.. Ладно, чморина лысая, будь по-твоему, но если опять такая бодяга выйдет, я тебе, сучара, собственными руками башку оторву! - с яростью швырнув трубку на рычаг, она повернула свою покрасневшую от раздражения физиономию в сторону новоиспечённого помощника. - Ну, чего стал? - произнесла она. - Или тебе Зюга не говорил, что теперь ты мой раб навеки?

- Говорил... - холодея от дурного предчувствия, произнес Василий.

- Тогда - вперёд! - взвизгнула она и щёлкнула пальцами.

В ту же секунду в комнате взвыла невидимая скрипка. К ней присоединилось нечто вроде шаманского бубна. Затхлый мрак комнаты сотрясли звуки знакомой мелодии. "Семь сорок", неоднократно слышанная Мокроусовым на различных демократических сборищах и еврейских торжествах, гремела теперь в провонявшей тухлыми фекалиями квартирке в Коломенском.

- Ну, ты, пенёк усатый! - Оболевская, привстав со своего грязного ложа, приблизилась к Василию. - Приглашай, мужлан вонючий, даму на танец!

Собрав остатки сил, тот шагнул навстречу своей новой повелительнице, и они закружились в неистовой пляске.

* * *

Закончив ритуальный танец, кикимора вновь разлеглась на чёрных от грязи простынях, раскинув тощие ноги.

- Итак, - заговорила она голосом Бабы-Яги после месячного запоя. - Согласно утверждённому ЦРУ и "Моссадом" плану уничтожения лидеров оппозиции, нами разработана боевая операция под кодовым названием "Мужик с енотом", направленная на устранение с политической арены одной из главных подозреваемых заноз на теле общероссийского геноцида - газеты "Тигровый глаз" и её проклятого редактора по фамилии Сметанин.

Оболевская приподняла руку и почесала лохматую подмышку.

- Так вот, - продолжала она. - В основе сей гениальной операции лежит дискредитация этого несносного отставного полковника. На протяжении многих лет мы, лучшие представители еврейской элиты и засланные казачки, типа Зюги, пытались это сделать с ним, но он, гад, оказался крепким орешком. На деньги не польстился, со шлюхами нашими не спутался, даже напоить его до свинского состояния не удалось! И тогда в умнейшей голове нашего товарища Зю родился этот непревзойдённый план...

Кикимора злорадно усмехнулась, отчего стала походить на уродливый гибрид высохшей змеи и пегой ощипанной вороны.

- Как известно, этот недобитый полковник любит животных - у него в семье живут попугай и кот. На этой любви он и погорит. Подгадав очередное время его выхода из дома, мы подбросим ему на пути енота. Сметанин, естественно, удивится, после погладит его, а то и возьмёт на руки. И всё, кранты!

- Почему кранты? - не понял Алибабаевич.

- Да потому, дубина ты стоеросовая! - Оболевская звонко хлопнула подельщика по лбу. - Как только он возьмёт зверюшку на руки, как тут же со всех сторон из засады выскочат репортёры и телевизионщики и запечатлеют его с енотом во всех ракурсах. А к вечеру сюжет об этом выйдет на всех телеканалах, и редактор "Тигрового глаза" будет на всю страну объявлен извращенцем-зоофилом. И пусть он хоть сто раз оправдывается - дело будет сделано! К тому же его обвинят в похищении енота из Московского зоопарка и возбудят по этому поводу уголовное дело! Ну как тебе мой план?

- Гениально! - откликнулся Мокроусов.

- Так-то, скелет занюханный! - довольно ухмыльнулась Оболевская.

Глава 21. Похищение енота

На разномастных обезьян, чем-то неуловимо напоминающих нынешний кабинет министров. На горных козлов, чьи рогатые морды поразительно походили на физиономию теперешнего президента, прозванного в народе Лилипутиным.

На рыжего, с общипанным хвостом петуха, чьё сходство с главой РАО ЕЭС Ваучером Чубайсовичем заставляло интеллигентного вида бабулек хвататься за сердце. А тех, кто покрепче и помоложе - презрительно плеваться и бормотать крепкие ругательства, вызывающие, на другом конце города, непрекращающуюся икоту у главного энергетика страны.

В дальнем уголке зверинца находилась клетка с енотом. Зверь был молодой, беспокойный. Он ещё дичился людей, подпуская к себе лишь местного ветеринара и пожилого уборщика клетки.

* * *

В этот полуденный час старик в очередной раз очищал клетку, когда к вольеру подошло довольно странное семейное трио.

Впереди шагала очкастая рыжеволосая дамочка типичной ближневосточной внешности, с характерным крупным носом и презрительными ядовитыми глазами.

Следом за ней семенил тощий субъект неопределённого возраста. В мятом полковничьем кителе с чужого плеча, с неопрятной лохматой головой и неровно подстриженными усами, делавшими его похожим на Бармалея, несколько лет томившегося в Бухенвальде. На его цыплячьей, заросшей чёрными волосами шее гордо восседала девочка-первоклассница, такая же худющая, лицом напоминающая мать. Её тонкие, похожие на спички ножонки были обуты в тряпичные лапоточки, испачканные в конском навозе. Через каждую пару шагов она с наслаждением била ими по лицу своей "лошади". И когда та ойкала от боли, юная наездница начинала злорадно хохотать.

Приблизившись к вольеру с енотом, троица остановилась.

- Ой, какая зверюшка! - завопила девочка и, в последний раз дёрнув свою усатую жертву за уши, спрыгнула на землю. - Дедушка, а можно его посмотреть поближе?

- Вообще-то не положено, дочка...- растерянно пробормотал уборщик.

- Ну, пожалуйста! - заканючила девочка. - А я вам за это стихотворение прочту!

Она шагнула к старику и, картинно выставив вперёд грязную ножку, начала вдохновенно декламировать:

Боря Ельцин - мать родная,

Путин мне - отец родной.

У меня семья большая,

Хоть живу я сиротой!

Дедок ошалело вытаращил глаза. Тем временем усатый дистрофик проворно прошмыгнул в приоткрытую дверь клетки, и, схватив мирно спящего енота, сунул его за пазуху. В следующий миг его лицо буквально перекосило от боли: перепуганный зверь спросонья укусил его за палец. Очкастая мымра, всплеснув руками, бросилась на помощь незадачливому похитителю. Её дочка, между тем, продолжала вгонять в шок служителя зоопарка:

Пароход идёт

Мимо пристани

Будем рыбу мы кормить -

Коммунистами!

Старик охнул и схватился за сердце.

- Что такое, дедушка? - притворно изумилась малолетняя бесстыдница. - Стишок не понравился? Хорошо, сейчас я другой расскажу!

- Быстрее, тормоз перестройки! - шипела тем временем Оболевская, вытаскивая из клетки согнувшегося пополам Мокроусова. - Сейчас попалят нас на фиг! - схватив подельщика за шиворот, она поволокла его прочь, слушая за спиной писклявый голосок дочки:

Полюбила я пилота,

А он взял и улетел!

Свесил попу с самолёта -

Разбомбить меня хотел!

...Когда служитель зоопарка наконец пришёл в себя, клетка была пуста. Вместе с енотом куда-то испарилась и подозрительная троица.

Глава 22. Преддверие

- Лёгок на помине! - сидевший во главе стола Сметанин обратил к вошедшему насмешливое лицо. - Только что думали: куда ты запропастился?

- Да вот к сессии очередной готовился... - соврал Василий, смущённо потупив глаза. - Сельское хозяйство своё штудировал...

- А что у тебя с рукой? - подал голос высокий голубоглазый парень, находившийся рядом с редактором. - Опять сунул куда-нибудь не туда?

- Да будет тебе известно, Рихард, - гордо выпятив впалую грудь, заговорил Мокроусов, - что руку я повредил, сочиняя один бесценный опус, с точки зрения новейших политтехнологий...

- Угомонись, Василий, - прервал Мокроусова редактор "Тигрового глаза", укоризненно взглянув на него. - Лучше скажи: ты сегодня по делу или как?

- По делу, Станислав Васильевич... - поспешно кивнул колхозник и тут же замолк, чувствуя, как краснеет от стыда. Ему было неловко каждый раз, когда приходилось обманывать Сметанина, устраивать ему мелкие пакости, выполняя задания Зюги. Сам Мокроусов ничего не имел против полковника. Сметанин был один из немногих, кто жалел смешного и чудаковатого Василия, безуспешно пытаясь его перевоспитать.

И этим дружеским расположением полковника незамедлительно воспользовался плешивый лидер думского большинства. Распознал слабохарактерность Василия, подверженность чужому влиянию...

* * *

- Так что у тебя за дело, Василий? - повторил полковник.

- Я статью в нашу газету накропал, - очнувшись от раздумий, заговорил Мокроусов. - Вы бы ознакомились с ней, может, сгодилась бы для следующего номера...

- Хорошо, посмотрим. Давай её сюда! - Сметанин протянул руку.

- Да нету у меня её с собой, - сокрушённо вздохнул колхозник. - Я бы завтра с вами пересёкся где-нибудь и передал...

- Занят я завтра, Василий, - нахмурился полковник. - Весь день поминутно расписан.

- Ну давайте хоть с утра созвонимся! - просительно произнес Мокроусов. - А там, глядишь - и условимся о встрече... Вы до которого часа дома будете?

- Часов до девяти, не позже, - наморщив лоб, ответил Сметанин.

- Вот и ладненько! - обрадованно воскликнул колхозник.

...Выскочив за дверь, он воровато огляделся. Столик с телефоном на посту дежурного охранника был пуст. Мокроусов стремглав метнулся к аппарату.

- Риточка!.. - срывающимся от волнения шёпотом забухтел он в трубку. - Я всё узнал, моя повелительница!.. Сметанин выходит из дома в девять ноль-ноль!..

Глава 23. Заря позорная

Неподалёку, прячась за репортёрскими автомобилями, засело трое немолодых мужиков с помятыми синюшными лицами и беспокойными бегающими глазами, похожих на пугливых, набедокуривших котов.

- Что-то задерживается, болезный, - с ехидной усмешкой произнёс один из них, маленький, плюгавый, с взъерошенными седыми вихрами - отставной генерал Ткаченков, вожак "Союза отставных идиотов имени Зюги" с помпезной приставкой "Советских".

В эту шарашкину контору входили бывшие военные, как правило, уволенные за пьянство и прочие грехи. Теперь они пригрелись под крылышком у товарища Зю, который щедро осыпал их липовыми званиями и наградами, присваивая высшие офицерские чины даже самым отпетым пацифистам и белобилетникам.

- Скорее бы! - нетерпеливо потирая ладони, отозвался другой - плешивый мужичонка с кислым лицом, похожий на старого облезлого орангутанга. Это был полковник Аринин, хронический алкоголик и мелкий пакостник, несколько лет назад с позором изгнанный из армии. - Скорее бы,- повторил он, смачно сморкаясь в снятый с ноги носок. - Эх, всё бы отдал, чтобы увидеть, как этого проклятого полковника опустят при всём честном народе!

- Не говори "Гоп!", пока гром не грянет, - осадил его Ткаченков, почёсывая вспотевшее пузо. - Сметанин - мужик ушлый, его на мякине не проведёшь!

- Не боись, Петрович, - подал голос третий отставник по фамилии Кужников, бесформенный и обрюзгший, напоминавший тучного раскормленного пингвина. - Маргарита наша своё дело знает!

Поднявшись на цыпочки, он послал воздушный поцелуй в сторону растущих у подъезда кустов.

* * *

Схоронившаяся в кустах Оболевская отреагировала на жест старого любовника довольно вяло. Её мысли всецело занимала предстоящая операция. По этому случаю кикимора была одета в свой лучший наряд - засаленную, неопределённого цвета блузку, едва прикрывавшую трусы, и замызганную косынку с портретом Троцкого. На тощих костлявых ногах Оболевской зияло дырами некое подобие чулок.

Рядом, в валявшейся на земле холщовой сумке, поскуливал пленный енот. Вчера его оглушили ударом кулака по голове, потом накачивали снотворным, и сейчас он еле-еле пришёл в себя.

Мымра услышала, как вверху, на лестничной клетке восьмого этажа, где за трубой мусоропровода пряталась её дочка, распахнулось окно. В следующую секунду на голову очкастой кикиморе плюхнулась засохшая шкурка от апельсина.

- Приготовились! - крикнула мымра успевшим заскучать репортёрам и операторам.

Матерясь от нервного перевозбуждения, Оболевская развязала сумку и, достав енота, стала выталкивать его на асфальтовую дорожку перед подъездом. Однако зверь, сразу ошалев от воздуха свободы, отчаянно сопротивлялся, норовя вырваться из рук.

- Ну ты, свинота полосатая! - шипела на него кикимора. - Пошёл на исходную, говорю!

Ухватив енота за шкирку, она швырнула его на ступеньки подъезда. Но тот, едва оказавшись на лапах, испуганно юркнул под ближайший куст.

- Ах ты гадость! - всплеснула руками Оболевская и полезла за беглецом, однако колючие заросли не давали ей добраться до спрятавшегося в их глубине зверя.

Тем временем дверь подъезда распахнулась, и на ступеньках появился Сметанин. С удивлением глянув на окружившую подъезд журналистскую братию, он недоумённо пожал плечами и зашагал к автобусной остановке.

Когда же наконец Оболевской удалось добраться до спрятавшегося в кустах енота, несостоявшаяся жертва была уже далеко. С отчаянием глянув вслед редактору, кикимора схватила зверька и, зажав между грязными, исцарапанными коленями, стала с остервенением лупить его.

- Вот тебе, вот!.. - приговаривала она, охаживая животное подвернувшейся под руку корягой. Перепуганный, ошалевший от боли енот отчаянно рванулся, впившись зубами в ягодицу мучительницы. Та издала нечеловеческий вопль и, взвившись змеёй, словно ошпаренная, вылетела из кустов.

- А-а-а!.. - завопила она, пытаясь оторвать от себя зверька. - Будьте вы прокляты с вашим Зю и "Тигровым глазом"!.. В гробу я видала такие провокации!..

Столпившиеся вокруг репортёры поначалу замерли, непонимающе хлопая ушами. Однако, спустя мгновение, в их алчных глазах вспыхнул похотливый журналистский азарт.

Сноровисто наведя телекамеры и фотоаппараты, они стали жадно снимать уникальную сцену.

А Оболевская, корчась от боли, продолжала с воплями повествовать обо всех деталях несостоявшейся провокации.

Прыгая в раскоряку, она вопила о задании Зюги. О том, как вчера, выкрав из зоопарка енота, она пыталась свалить его похищение на редактора "Тигрового глаза". И о многом другом, затрагивающем неприлично-интимные стороны жизни лидеров думских партий и движений.

Гуттаперчевые набалдашники микрофонов жадно впитывали каждое слово очкастой кикиморы. Стеклянные рыльца телекамер запечатлевали каждое её движение. Их электронные глаза фиксировали крупным планом "пятую точку" незадачливой провокаторши, в которую намертво впился пушистый зверь с полосатым хвостом.

...Стоявший на остановке Сметанин не мог разобрать слов, выкрикиваемых тощей очкастой еврейкой. Он видел лишь присосавшегося к её заднице енота и страстные судороги, сотрясавшие тело Оболевской, походившие на что-то очень интимное и неприличное.

- Порнофильм, что ли, снимают? Совсем обнаглели, извращенцы чёртовы! - негромко произнёс полковник, запрыгивая на подножку подъехавшего автобуса.

Глава 24. Перестановки

Главная же виновница разразившегося скандала, мадам Оболевская, пострадала больше всех. Через день после случившегося в квартиру великой грешницы нагрянули архангелы в образе милиции и прокуратуры. По обвинению в клевете на ряд народных избранников Оболевская была арестована и этапирована в следственный изолятор. Впрочем, через месяц её признали душевнобольной и поместили в одну из психиатрических клиник.

Там некогда грозная и коварная чучундра и находится по сей день. Соседи по палате не жалуют Оболевскую и недавно, в очередной раз, крепко отколошматили кикимору, сломав ей четыре последних ребра и откусив ухо. Из монстра, некогда наводившего ужас на окружающих, она превратилась в забитую кроткую овцу. Былые соратники позабыли её. Не вспоминают кикимору и прежние хозяева. Судьба Оболевской безразлична даже её собственной дочери, отданной на попечение сердобольной старушке по прозвищу Чиччолина. Теперь девочка, на пару со своей новой мамой, промышляет попрошайничеством на трех вокзалах, а вечерами обе развлекаются тем, что пишут на заборах и стенах домов разную похабщину.

И лишь изредка, когда сгущаются сумерки, под окна палаты, где обитает Оболевская, пробирается печальный Мокроусов. Упав на колени, он воздевает тощие руки и начинает протяжно завывать:

- О, Маргарита!.. Моя королева!.. На кого ты покинула своего верного раба?!..

Так продолжается до тех пор, пока не появляется охранник и не прогоняет его с территории больницы.

* * *

- Ну и х... хорошо! - Бафомет, владыка ада, снял с огромной шахматной доски тощую очкастую пешку. - Невелико сокровище - Маргарита! Когда её ещё знали в Англии как Риту Вритер, самую "жёлтую" журналистку среди британских магов - четырнадцатилетняя девчонка, эта Грэйнер, засадила её в стеклянную банку! Насилу вытащили, больше не хочу. Зюга - старая тура - ещё потрудится, да и мало ли их у меня!

Он окинул жёлтыми глазищами чёрное воинство на доске. Молодой король с антрацитовыми глазами и улыбкой-вспышкой. Красивая королева с длинными, лунным камнем отливающими волосами. Два слона-офицера. Один худой, чернявый, ас в небе и очень неуклюжий на земле. Второй бледный, манерный, уши - как трава. Ну и ещё всякая мелочёвка...

- Втёмную, втёмную приведёте... - потирал копыта Бафомет. - Первый блин всегда комом!

Часть четвёртая. Горький лёд

Глава 25. Хорошенькое утро

* * *

Уже совсем опаздывая, Уля влетела в коридор лаборатории. Девчата встретили её у дверей начальницы.

- Не торопись, а то успеешь! Там у самой майор милиции сидит! - выпалила Лера Заречная.

- Это с какого перепугу?

- Ну как? В нашем новом кафе помощник мэра отравился продукцией комбината. Помер.

"Туда ему и дорога!" - чуть было не сказала Уля. Но пожалела девчонок. Спросила:

- Может, просто объелся?

- Да нет, он всё только пробовал да нахваливал. Да вдруг как будто спятил. Так внезапно, что прочие ложки до рта не донесли. Битый час каялся в содеянном и несодеянном. Потом потерял сознание. Так и не очнулся, пока до больницы довезли...

- А мы при чём? Мало ли кто ему мог чего подсыпать?

- Говорят, чужеродных веществ не нашли. И хуже того: сыплются рекламации со всей Москвы! Смертных-то случаев больше не было. Но жалуются: как поедят нашего мороженого - болит голова и снятся кошмары...

- Чушь бредовая! - Уля замотала головой и ругнулась одними губами.

- Ой, девочки! - Аня Баранова закрыла лицо руками. - Ой, что с нами будет!.. Улю ещё, может, не тронут - она тут всего две недели...

Глава 26. Горькое и сладкое

В этот раз, однако, обошлось без ожогов. Но и ожоги не добавили бы Ульяне плохого настроения. Её ещё хватило на то, чтобы аккуратно, доброй рукой подать чай Рихарду. Но свою собственную чашку она так грохнула на стол, словно хотела раздавить таракана или кого-нибудь из членов правительства.

Ика оторвался от работы и тревожно взглянул на жену:

- Улинька, тебя обидели?

- Да ну... Все беды от мирового империализма! Сделали из нас помойку и сыплют свои ядовитые добавки! Я так следователю и сказала: больше не с чего травиться нашей продукцией! Тем более с такими симптомами! Я ему говорю: в производственном процессе не участвую, только наблюдаю его и документирую. Но могу заявить со всей ответственностью: некондиционное сырьё у нас в производство не допускается. Другое дело, что кондиции-то разные. Для нашего сырья есть строгие стандарты. А для импортного - какие-то санитарные нормы и российский сертификат. При их деньгах воображаю себе экспертизу на таможне! Так вот, говорю, мы-то работаем на натуральном сырье. Но по технологии не можем не добавлять такие вещества, называются стабилизаторы. А они все импортные. Документация на них - оттуда. Как они действуют на организм - никто не проверял. У нас в плане испытаний таких методик никогда не было. Может быть, плановые показатели эта бурда даёт нормальные, а на самом деле - такая урна!

- А следователь что?

- А он меня спросил: мол, допускаю ли я мысль, что кто-то что-то специально в наше мороженое подсыпал? Я сказала, что это технологически проблематично. Если бы кому-то это и пришло в голову - на складе готовой продукции он это точно проделать не смог бы. Подсыпать в бункера со смесью - тоже вряд ли. А если в сырьё - то только до того, как оно пришло к нам. Он тогда говорит: а добавку, то есть стабилизатор, могли специально подсунуть ядовитую? Я подумала и говорю: может, и могли. Но, скорее всего, нет - кто их, эти добавки, разберёт? С тем он меня и отпустил. Вообще, по-моему, очень хороший парень, не так он тебя и старше. Пушистый и достойный уважения. Я его почти сразу перестала бояться. Но девчонки наши просто на стену лезут! Боятся, что разгонят лабораторию.

- Ну, не завтра же?

- Нет, когда анализы сделаем. Будем прослеживать предысторию тех партий, которыми люди травятся. Чётко узнаем, из чего эти злополучные порции были сделаны. Только вряд ли это поможет.

- Это почему?

- Доверие к нам подорвано! Люди нас боятся и больше не будут у нас покупать! Так мы и сгинем под пятой мирового империализма! И никто на всей фабрике, кроме меня, не поймёт: при этой власти по-другому быть не может! Надоели все! Всё им до лампочки, а мы же для них, для кретинов, стараемся! Ну, сделаем революцию, ляжем под курганом, как партизан Железняк, а они опять точно так же будут пить водку и песни орать! - Уля ткнула пальцем в стену, в сторону соседней квартиры, где и впрямь шумели безбожно. - Им всё равно, при какой власти жить. А мне вот нет!

- Опасно, родная, с такими мыслями! Надо настраиваться на то, чтобы под курган легли враги, а мы остались - строить новую жизнь!

- Да разве с такими чего построишь?

- Запросто! Именно потому, что им всё равно, они мгновенно перепрограммируются. И потом, их не так много, как ты думаешь. Ты сегодня просто переволновалась. Ты ведь любишь людей, Ульянушка, я же знаю, что любишь!

- Люблю - всех, кроме тупых! Я вот думаю: если бы мы захватили телевидение и начали бы говорить своё - тогда они повторяли бы за нами!..

- Ну, уж ты прости меня, пани Ульяна, но у тебя представления о революции почёрпнуты из "Трёх Толстяков".

- Может быть. Но мне нужна революция - и не позже чем завтра, в шесть часов утра!

- Ох, сумасшедшая, сумасшедшая! - голос Рэмзи звучал так, словно он произносил самые ласковые из ведомых ему слов. Медленно, как лунатик, Ика поднялся со стула. Руки его легли на плечи Уле, так и не присевшей в продолжение всего разговора. - Сума... - у него перехватило дыхание и остановился взгляд. Ульяну словно огнём опалило. Но она и не подумала отпрянуть - потянулась навстречу... И разом подевались куда-то все слёзы, накипавшие у неё в глазах...

Семье Заботиных было почти полтора года. Три раза принимала на борт эту счастливую пару безмерно гордая лоханочка "Сунгари" - три своих последних рейса на Земле...

А Россией девятый месяц правил новый старый президент - сначала "и. о.". Человек, при котором всё горело, взрывалось, тонуло и обрушивалось. Его давно прозвали "молью" - а Уля называла Мехоедовым.

* * *

Около полугода назад.

Открытие памятника было намечено на вторую половину дня. Уже к началу первого Дроздов и Сметанин подъехали к заснеженному скверу на Красноказарменной, обнесённому высокой оградой из чугунных заостренных пик. Часовые у входа, вместе с несколькими штатскими, придирчиво изучили их пропуска, прежде чем пустить внутрь, где подле постамента с укрытой материей каменной глыбой толпился народ.

Немногословный распорядитель в погонах полковника указал им место, среди старших офицеров Главка. Встав рядом с невысоким подполковником в краповом берете и неизменным мордоворотом в штатском, Дроздов с любопытством оглядывал окружавшее его пёстрое скопище, где среди генеральских околышей и дорогих кашемировых пальто то и дело возникали знакомые лица.

На импровизированной трибуне крупный, похожий на поднявшегося на задние лапы медведя, в томительном ожидании застыл Главком, сверкая новенькими погонами генерала армии. Рядом с ним высился его предшественник, в очках, с пышными рыжеватыми усами, чем-то напоминающий былинного богатыря из русских сказок. Подле них нервно переминался с ноги на ногу полный седоватый коротышка в кожаной кепке, из-под которой плутовато шныряли по сторонам узковатые лисьи глаза. Причудливо изогнутый, сросшийся с верхней губой нос придавал ему сходство с жирной, обожравшейся падали вороной, готовой в любой момент вспорхнуть с насиженного места и, устремившись ввысь, исчезнуть в мутном зимнем небе. В этом беспокойном коротышке Дроздов узнал московского мэра, испытав мгновенное чувство омерзения, будто бы тот ненароком коснулся его своей пухлой и потной пятерней. Тут же стоял спикер Думы с обрюзгшим испитым лицом. За его плечом маячил ещё один генерал, отставной министр, плотный, коротконогий, с беспокойным, нелюдимым взором, скрытым за тёмными стёклами очков. Справа от него притулился его однофамилец, известный маршал, восьмидесятилетний, дряхлый, с морщинистыми вислыми щеками и грустными глазами больной собаки.

Неожиданно толпа оживилась. Главком, поспешно сойдя с трибуны, устремился ко вторым, внутренним воротам. Тотчас же, как по команде, все обернулись назад, где, перед зданием Главного штаба, возникла кавалькада черных лакированных автомобилей. Из них высыпали крепкие, чем-то схожие между собой молодцы. Часть из них ринулась к воротам, выстраиваясь с установленным интервалом, другая же окружила плотным кольцом длинный лимузин с затемнёнными стеклами. Раздалась в стороны, и взору Дроздова предстали министр и Президент.

Президент шёл впереди. Маленького роста, в изящном, точно подогнанном по фигуре пальто, с непокрытой головой, он шагал легко и уверенно, по-офицерски отведя назад плечи. Светлые глаза под высоким покатым лбом глядели задумчиво и строго. Вытянутое, с продолговатым носом лицо было буднично и спокойно, как у волевого, уверенного в себе человека. Справа от него, чуть поотстав, шёл министр, высокий чернявый еврей с насторожённо оттопыренными ушами. За ними, нервно зыркая по сторонам, поспешал Главком.

Навстречу Президенту, чеканя шаг, двинулся высоченный капитан в парадной шинели, с неизменной саблей, делающей его похожим на драгуна девятнадцатого века. Остановившись на положенном расстоянии от Верховного, зычно отдал рапорт. Президент кивнул, повернулся к застывшей напротив комендантской роте, что-то негромко произнёс, и, спустя пару секунд, та грохнула в ответ раскатистое приветствие.

Дроздов жадно, не отрываясь, смотрел на того, кто вот уже долгое время являлся для него непостижимой загадкой. Вглядываясь в непроницаемо-спокойное лицо Президента, он в который раз силился понять: кто на самом деле этот невзрачный человек, стоящий в полутора десятках метрах от него. Хитрый, жестокий диктатор, сменивший прежнего, спившегося, выжившего из ума старца, или же тайный избавитель попавшей в беду Родины, внедрившийся в стан врага, подобно выигравшему Великую Войну Генералиссимусу?

Всё так же уверенно, ступая твёрдым армейским шагом, Президент поднялся на трибуну, где, к нему суетливо подскочил мэр, изобразив на лице гремучую смесь из подобострастия, глубокого почтения и собачьей преданности. Президент приветливо и, как показалось Дроздову, с лёгкой насмешкой кивнул ему и, обратившись лицом к собравшимся, замер, чуть склонив лобастую, с намечающейся плешью голову, наблюдая, как закрывавший стелу брезент медленно спадает вниз, являя на свет статую плачущей женщины и огромную каменную глыбу с высеченными на ней фигурами воинов.

- Стойкий оловянный солдатик, - тихо произнёс за спиной Сметанин. - У меня в детстве, помнится, таких дюжина имелась.

Дроздов вновь пристально всмотрелся в строгое, кажущееся волевым лицо Верховного и тут же заметил его неестественное напряжение, как у заштатного актера, исполняющего трудоёмкую сложную роль.

Величественная осанка, строгая военная выправка Президента, властное выражение его лица, короткие рубленые фразы о чести, долге перед Отечеством, что чеканил он сейчас, стоя на трибуне - всё это было наигранным, показушным. За маской мужественного, сильного духом вождя скрывалась покорность монастырского послушника, безропотное подчинение чужой воле. Каждый шаг этого маленького бесцветного человечка, каждое его слово, взгляд, та или иная гримаса, на миг возникавшая на угловатом вытянутом лице, были тщательно продуманы и отрепетированы неведомым талантливым режиссёром. Президент напоминал искусно сконструированного робота, выполнявшего заложенную в него программу.

- Кукол дёргают за нитки, на лице у них улыбки... - будто прочитав мысли Дроздова, процитировал Сметанин. - Что, хороша марионетка? Вроде диктатор великий, а на самом деле - утёнок плюшевый! Важно, кто его за ниточки дёргает. Пока у них ниточек большинство в руках, а мы лишь за одну кое-как ухватились. Коли остальные к себе заберём - победим, коли нет - задавят они нас вконец.

Церемония заканчивалась. Сойдя с трибуны, Президент направился к монументу. Ёжась от сырого промозглого ветра, Дроздов смотрел, как он, картинно склонив голову, кладёт к подножию букет алых гвоздик, и не чувствовал к нему ни ненависти, ни восхищения, а лишь некое подобие равнодушной отчуждённости, как к бесполезному неодушевлённому предмету. Провожал безразличным потухшим взором удалявшуюся в сопровождении свиты невысокую фигуру в чёрном пальто. Вместе с остальными разочарованно брёл к выходу из парка.

...На Найде уже было установлено царство Божие.

* * *

В ту ночь Уле приснилось, что она ждёт ребёнка.

Светлый это был сон, шелковистый и золотой, как ресницы Ришиньки на просвет... Ульяна проснулась посреди ночи, не досмотрев самого интересного. Но с физическим ощущением того, что сон её уже сбылся. Наверное, это ей показалось спросонья. Но очень хотелось поверить.

Мысль о ребёнке была неожиданно тёплой, согревающей. А ведь ещё совсем недавно Уля не хотела ни с кем делить... нет, не Рихарда, а себя. Раз уж она теперь - его, то и будет принадлежать только ему! Так ей думалось, но, видно, исполнились какие-то сроки...

Уля лежала с открытыми глазами, и улыбалась, и не могла перестать улыбаться. Ей было просто хорошо. Она даже планов никаких не строила. Её мечта не имела имени, не облекалась в слова или образы. Это было как свет внутри Ули, и вокруг, и сквозь неё всю... Свет согревал и баюкал, и ни о чём ей не думалось.

Хотелось только протянуть руку, дотронуться до Ришиньки, погладить его лицо... Но жалко было будить.

Уля не тронет Ику. Она и так точно знает, как он среагирует. Просто ахнет от восторга и не поверит своим ушам...

Молнией обожгло воспоминание.

В начале лета они оба были в гостях у девчонки из Улиной группы. Девчонке этой оставалось до разрешения около месяца. Она хвасталась приданым для ребёночка. Уля просто пищала от восторга, словно не наигралась в детстве в куклы. А Рихард стоял рядом и так смотрел... У него, наверное, даже на эшафоте таких глаз не было. Вспоминал, должно быть, боль тридцать шестого и далёкую планету Найду...

Это очень старая рана. И для Ули её прошлые жизни - как главы увлекательного романа. Это было как будто не с ней - но с Икой это было. И бесследно не прошло.

- Икочка пушистый... - это не прозвучало, а выдохнулось. Ульяна ткнулась носиком ему в плечо...

- Что, маленькая? Тебе не плохо? - Ика откликнулся словно из-под воды или из-под снега, но в полном сознании.

- Нет, наоборот, очень хорошо! Прости, что разбудила - я не нарочно. Мне просто сейчас приснилось, что у нас с тобой будет ребёнок. Вот я лежу и думаю: а вдруг так оно и есть? Мне кажется, я её прямо чувствую, маленькую Икочку - представляешь? - с горошинку...

- Тогда береги себя! Очень, очень береги - слышишь? И я тебя поберегу. Не ешь мороженого, не дыши реактивами, не влезай, Бога ради, в истории! - он погладил её по волосам, и рука его дрожала. - Может, тебе вообще бросить эту практику? Вон у вас какие пироги с котятами...

- Ну, нельзя! И работа у меня бумажная, и вообще всё скоро образуется...

- Ну смотри! Чуть что не так - бросай всё и уходи!

Глава 27. Ветер с берега

Парусник шёл по ночному морю, под незнакомыми звёздами. После славных событий четырёхлетней давности надпись на борту гласила: "Косой Аврор Рональд Уэверсли". Каждую свою вахту Рон вытравливал последние два слова:

- Не будь корабль военным, назвал бы "Гермионой". Пусть уж будет как было!

Но стоило ему смениться - его имя проступало снова. Гарри Паттер клялся, что работа не его. А в душе подозревал: не больно-то Рон жаждет исчезновения надписи.

Чем гуще сумрак -

Тем светлей в бою,

Чем темнее ночь -

Тем скорей рассвет...

Летов опять заспорил с Бёрнсом.

Корабль - в кругосветном плавании. Через несколько дней он прибудет в Лондон, и тогда кончится Гаррина срочная. Рону остаётся ещё год. Но оба они знают: разлука с морем будет временной...

В ту ночь оба друга были на посту. Рон вёл корабль, Гарри следил за небом.

- Есть! - раздался его голос.

- Что, вражеская метла? - спросил Рон.

- Нет, зачем? Чайка в гости к нам!

Белая птица покружила над кораблём. Спикировала, уселась на плечо Рону. У того засияли глаза:

- Вот и мы - не прошло и года! Горизонт чист!

Птица перелетела на борт.

Миг - и там сидела Гермиона, привычно держась руками за леер. Ещё миг - и она легко спрыгнула на палубу. Расцеловалась с Роном, а с Гарри обменялась товарищеским рукопожатием.

- Как служится?

- Отлично. Скучать не дают, - улыбнулся Рон, готовясь начать рассказ о бывших и небывших сражениях с недобитками, пиратами и чудовищами.

- Верю, верю, - усмехнулась Гермиона. - А у нас всё по-старому. Ну, правда, новая учительница по мугловедению. Её Злей привёл.

- Противная?

- Вроде ничего, бывший майор милиции. Холодная голова, железная логика. Правда, смолит одну от одной и политикой не интересуется. Представляете, на той планетке величиной с орех, откуда родом Злей, они вместе в школе учились.

- А колдовать-то она умеет?

- Она умеет анализировать. А это тоже неспроста. Она... как это сказать? - ведьма от логики, за это её и выжили с той работы. Умных женщин боятся все.

Рон состроил ей смешную физиономию, означавшую: "Ага, в час сто раз!" - и спросил ещё:

- А как звать?

- Зубодробительно. Анастасия Камышева, но можно просто Настя. А в остальном, "Хеджхогвартс" стоит на месте и никуда не провалился.

- Странно.

- Сама удивляюсь. Ой, ребята, по сравнению с нынешним поколением мы просто ангелы! Что хотят, то и делают!

- Значит, твоя заслуга, комсорг, - Рон глазел на неё, но не касался. Пальцы его автоматически посылали сигналы волшебным снастям. Предупреждая протест, он перевёл разговор: - От Чу с Седриком давно вестей не было?

- Да, где они теперь? - даже сквозь стёкла очков было видно, какими странно-прозрачными стали Гаррины глаза.

- Последние полгода - в тихом доме Диккери, - рассмеялась Гермиона.

- Это ещё с какого перепугу?

- Пришли за прощением и получили его. Потому что, - она потянулась сказать на ухо Рону, но шёпот получился театральный, - она ушла в декрет!

- Кто, снайпер Чэнь? - уставился на неё Гарри.

- Ну да! Не ждали? Я тоже не ждала. По-моему, она сама не ждала. Мне она так сказала: "Да, я всё думала - потом когда-нибудь, успею, а случилось-то само, и я так обрадовалась..." И не она одна. Седрик поступил в авроровское, живут они и радуются! Осталось ей... - Гермиона осеклась - не с девчонками всё-таки говорила. Залившись румянцем, встретила взгляд Рона.

Молчание затягивалось.

- Эй, возгорание на судне! - не выдержал Гарри.

Эти двое вздрогнули.

Рыжий помощник капитана мгновенно и неуловимо выправил корабль. Комсорг порылась в карманах:

- Кстати, принимайте почту. Тебе, Рон, из родного гнезда, а тебе, Гарри, сразу от двух рыжеволосых леди.

Рон сунул крылатку в карман, а Гарри спрятал свои обе на груди. Читать они будут после, на койках, в тишине...

- Джинни, кстати, плачет, - продолжала Гермиона. - Побегает-побегает по заводу, придёт к себе, сядет, смотрит в одну точку и твердит: "Хочу замуж!"

Слова её предназначались Гарри, но интонации голоса - только Рону. Тот жмурился, боясь нового "возгорания", и говорил что-то не то:

- Да пусть сдаст на аппарирование и летит сюда! Ничего сложного, у нас это входит в курс молодого бойца...

Гермиона так и подскочила - прежняя, из школьных лет:

- А защита корабля не входит? Сам же мне писал: здесь военный объект, сюда не аппарируешь!

Тут она спохватилась, что не ей бы об этом кричать. Превратилась в чайку, вспорхнула на мачту.

Посидела, огляделась, вернулась.

- А Джинни давно уже сдала, - Гарри просто не понимал, как можно так мало знать о собственной сестре. - Она, извините, рулит отделом качества, вознесённым на уровень директора. Слушай, Гермиона, трудно стать анимагом [Волшебник, умеющий превращаться в животное (одно и строго определённое). Данное магическое направление, по идее, строго регламентируется Министерством Магии.]?

- Регистрироваться муторно. А так - легко, спроси своего отца.

У Гарри сверкнули глаза - недобрым, холодным блеском:

- Мы же не разговариваем!.. Пойду-ка я, ребята, на тот борт, погляжу...

- О небо, какие дураки! - вздохнула Гермиона.

* * *

Пика Злая, он же Олег Ишаченко, сократил Мирославу. И не её одну - всех, включая себя. Немцы отказывались от убыточного издательства, и Пика с Оладьей и прочими переходили в подчинение к бабке-ёжке, у которой снимали помещение. Собирались редактировать её электротехнические козни.

Мирослава с ними, конечно, не играла. С хохотом у них работала, с хохотом и ушла, благо было куда.

Сметанинская газета находилась в зените славы, между золотом и огнём. А с застенными соседями жила достаточно мирно. Какие тайны у этих неудачников?

...Оладья всунулась в редакцию "Тигрового глаза".

Доставая головой до середины двери, по ширине Мерзоян вписывалась в неё с трудом.

- Рихард Иванович, доброе утро! Как ваши успехи?

- Шалим понемножку, вчера главного редактора зарезали! - лениво отшутился Ика.

- А про жуткую смерть помощника мэра ещё ничего не разузнали?

- Следствие покажет. При чём здесь мы?

Рихард отвернулся к компьютеру, давая понять, что разговор окончен.

Глава 28. Юность

Стой, кто идёт?

Призрачная фигура повисла в воздухе у борта. Сказала одно только слово:

- Коминтерн.

И хоть форма на фигуре была отнюдь не авроровская, Гаррина рука вскинулась отдать честь.

- Да ладно, давай по-простому, Гарри Паттер. Ты обо мне должен быть наслышан сначала от мамы, потом от Гермионы и, может быть, ещё от одной особы со звездой во лбу. Будем знакомы: Ян Карлович Берзинь. Командующий Огневым крылом Райской Летучей Комиссии.

- Я догадался, товарищ генерал. У вас под началом девочки-валькирии, да?

- Ну как, ангелы с мечами тоже попадаются, но в основном да. Чу и Седрик числятся, кстати, у меня. Ого, Гарри, у тебя глаза как у голодной кошки - в хорошем смысле этого слова. Долго ещё ты здесь будешь, как казак - со своим конём?

Гарри улыбнулся с пониманием:

- До самого Лондона, товарищ генерал. А "Тихий Дон" я прочёл.

Берзинь перемахнул через борт и уселся на леер. Стало видно, что форма на Старике довоенного образца, но ноги при этом босые. Впрочем, в Красном раю босиком ходили все нормальные люди.

- Вот поколение! Вот поросль! - радовался Ян Карлович. - А дальше куда?

- На сверхсрочную. Хотя тут тоже проблемы. Я уже рапорт написал, чтобы на корабле оставили, тут как из-под земли - представитель министерства. Будешь, говорит, служить в Главном авроровском штабе. Гарри Паттером, дескать, бросаться нельзя. А по-моему, можно и нужно. Потому как его, то есть меня, от этого не убудет. Ведь у меня двойной блок от Кедавры, и я не только белой магией владею, но и красной. И почему с недобитками должны сражаться необстрелянные?

- Гром и молния, ты мне нравишься! Ох, помню, в тридцать третьем, когда руководил я советской разведкой, нашли мне такого Максима Осеева. Тебе сейчас двадцать? Ну, а ему было двадцать один. Такой же вот зеленоглазый и тоже всё рвался в дело. Сильно его жизнь потрепала, но подвиги его неисчислимы. Теперь он живёт на планете Найда. У него большая семья, но душа одного внука потерялась на Земле-матушке... - Берзинь всматривался в Гарри. - А ещё был у меня Рихард Зоргфальт. Ну, того я уже взрослым зазнал, но, по моим данным, на него, как на тебя, в раннем детстве умышляли тёмные силы. И потом тоже. Так и он неполных девятнадцати лет рванул на фронт. Прожил долгую и сногсшибательную жизнь, а после смерти - вторую, и сейчас у него на третий год пошла ещё одна. При всём его опыте ему осенью будет двадцать пять. Я это к чему, Гарри - я не отвлекаю тебя?

- Никак нет. Я слежу за обстановкой.

- Так держать! Так вот, к чему я - ведь ты сделал обратный виток. Ты был ребёнком, когда начал попадать в истории. Ты шёл к мужеству не от иллюзий, а от страха. Тебе двадцать, а тебя уже пытали и ты сто раз умирал, - Берзинь умалчивал о том, что когда его самого впервые приговорили к смерти, ему было шестнадцать. И только это смягчило приговор. Но Гарри, судя по глазам, что-то об этом знал:

- И не сто, товарищ генерал, и ни разу так и не умер. Ой, сейчас жуткую историю расскажу! Стоим мы раз на рынке в Вологде с Таниной бабушкой, продаём овощи. К нам очередь, там городские бабули разговорились, одна рассказывает: "Моему правнуку футболку подарили с Гарри Паттером, крутят его по неделе в каждом кинотеатре и весь город заклеили афишами. Правнук меня и спрашивает: "А он хоть кто такой?" А я, то есть бабуля, и говорю: "Да придурок он американский, которым они хотят застить Гагарина". Я, то есть Гарри, стою и думаю: обидеться на это или как? Мне тогда было пятнадцать, но Америку я уже ненавидел. Если они, муглы для муглов, вздумали снимать про меня кино, то я их не просил. Говорят, ещё половину переврали. Но по сути-то ведь бабуля правильно сказала! Я тогда наколдовал себе футболку с Че Геварой и взял за правило: если тянет отлынивать и вообще вести себя как попало, я себе говорю: "Не засти Гагарина!" Да если на то пошло, я даже в Палестине не был. И... - бессознательно подражая Джинни, он осенил себя широким двуперстным крестом, - не горел в Доме Советов.

- И не дай тебе Боже! - Берзинь помолчал и продолжал: - Скажи мне самое большое своё желание, аврор-метлоносец Паттер!

- Стратегически - как у всех нас, "красных". А тактически - мои желания просты. В порядке исполнимости: сверхсрочная, Джинни и компартия. Притом в мугло-британскую никто из нас не хочет.

- Так тому и быть, считай себя в РЛК. Засим я пока с тобой прощаюсь, но разговор наш не окончен.

* * *

Я нашёл в лесу Настёну,

Жуткую, курящую -

Всё равно её не брошу,

Ведьму настоящую...

Всё-таки, как давно профессор Злей уговаривал майора Камышеву бросить свою адову работу, где нет ни признания, ни достойной жизни, а только трупы, чужие страдания, свои сожжённые нервы...

Настя поддалась на уговоры только тогда, когда ушёл на пенсию её замечательный начальник и её, Настю, начали тихо выживать. Наверху думали, что она ничего не делает, сидя целыми днями в кабинете и рисуя одной ей понятные схемы. Зато её коллеги постоянно выносили из этого кабинета решения самых разных загадок...

Но пришлось уходить, улетать с Северусом на Землю и занимать вакантное место в "Хеджхогвартс". Правда, под венец с профессором эта дикая так и не пошла, но, впрочем, он и не настаивал. Настя взялась за дело лихо, переименовала курс в "Мугловедение и мугловую логику" и наслаждалась, открывая в ком-то нетривиальное мышление.

* * *

"Косой Аврор" завершил кругосветку и прибыл в Лондон, на причал пять две трети [Это означает, что причал находится между мугловыми пятым и шестым и муглам не виден. Попадают туда с разбегу с пятого либо шестого причала.]. Министерство запретило большое скопление людей, но семья Уэверсли была скоплением сама по себе. Одинокая Лили Паттер замешалась в их толпу, как своя. А хитрая Гермиона, в образе чайки, вошла в порт вместе с кораблём.

Стоило аврорам сойти на берег, как их строй порушила Джинни. Наскоро расцеловалась с братом и повисла на шее Гарри. Тот легко поднял её над землёй. В свои девятнадцать лет Джинни выглядела всё ещё на клятые четырнадцать. Маленькая, худенькая, глаза на пол-лица. Тяжёлая коса, по фабричной привычке, подколота наверх. И кажется: если её распустить - Джинни дважды вся завернётся в огненные волны...

Никому не верилось, что она - целый начальник отдела. Да, в "Холодную Империю" она попала, может быть, и потому, что была невестой Гарри Паттера. Но теперешним своим вознесением она была обязана только себе. Несколько месяцев она в одиночку волокла на себе, помимо комсомольской ячейки, эту стальную паутину - систему качества, тянула нити из отдела в отдел. Пока руководство не увидело, что пора создавать целую службу...

На работе Джинни, конечно, привыкла и разносить подчинённых, и ледяным тоном отдавать распоряжения. Могла гордиться, что столько не получает никто из Уэверсли. Но с Гарри она была прежней. Он ей так и писал: "Представить, как ты с кем-то ругаешься - выше моих сил". И вот теперь держал её на руках...

Капитан Сириус кричал страшным голосом:

- Где Джеймс? Где этот бессовестный Рогалис, этот олень подкроватный?! Отец избавителя Отечества, геройского аврора - и не прийти встречать такого сына? Ничего, Лили, выше голову, всё образуется!

Гарри не знал бы, куда девать глаза, если бы до него доходил смысл слов крёстного. Но, по счастью, молодой аврор целовал Джинни. "Избавитель Отечества" - это, на самом деле, орех-двояшка. И две половинки наконец встретились...

...Рон погостил немножко дома и вернулся на борт "Косого Аврора". Гермионе пришлось всплакнуть в одиночестве. Джинни всё равно что не было, она растворилась...

* * *

- Гарри, это нехорошо! Мы договаривались все в один день, когда Рон вернётся! - рука Джинни дрогнула и замерла в его руке.

- По-моему, этого договора уже не существует. С тех пор, как Чу и Седрик венчались где-то там, в чужих краях.

- Ну, они же старше нас! И что им оставалось делать, раз они сбежали?

- Так мы тоже сбежим, я же тебе объясняю! Не насовсем, а так, пока у тебя отпуск не кончится, да и у меня тоже. Твои, по-моему, спят и видят дешёвую свадьбу, а мои... - Гарри махнул рукой и не закончил фразы. - А что, Джинни, поедем в Россию...

- К Танье?

- К Танье - это в будущее, никто не знает - можно ли. Ты же знаешь, мы тогда из 2002-го только через огонь и выбрались. А сейчас Танье шестнадцать, и она нас ещё не знает. И паттеромании в России, слава Богу, ещё нет. Вот Майкла Дроздова навестим...

- А зачем мы туда едем?

- Скажем так, по линии Коминтерна. Если говорить всё - наша свадьба в интересах Коминтерна сама по себе.

- Это как? - Джинни словно боялась поверить.

- Объясню всё постепенно. Ну, решаешься? Сделай шаг, прошу тебя, сделай шаг, моя Джинни-пока-ещё-Уэверсли-от-чего-я-устал! - так он два года надписывал крылатки. - Разве ты не этого хочешь больше всего на свете? - он прижал её к себе, зарываясь лицом в огненные волосы. На сладкой Джинниной работе они насквозь пропитались шоколадно-ванильным ароматом, напоминавшим Гарри разом и дальние странствия, и домашний очаг...

Джинни закрыла глаза и почти простонала:

- Да. О да!

...Прощание с семьёй Уэверсли не обошлось без слёз. Но прощание с матерью стоило Гарри гораздо дороже. Лили всё обнимала Джинни и повторяла:

- Люби его, люби так, как я!

А Гарри слишком хорошо знал, что это значит...

Джеймс Паттер был поставлен перед фактом уже на другой день. Реакция его была странной:

- Пусть гуляет с кем хочет и где хочет - лишь бы не шастал по митингам!

Он вернулся в лабораторию, напевая, к удивлению жены, мугловое, её любимое, из юности:

Мохнатый шмель -

На душистый хмель,

Цапля серая - в камыши,

А цыганская дочь -

За любимым в ночь

По родству бродяжьей души...

Сын его и Джинни в высоком небе добрались уже до середины этой песни:

И вдвоём по тропе,

Навстречу судьбе,

Не гадая, в ад или в рай -

Так и надо идти,

Не страшась пути,

Хоть на край земли, хоть за край!

Глава 29. Анюта

- Анька, это у тебя не с того ли самого? - спросила Лерка. Но без насмешки.

- Как тебе не совестно? - укорила её Ульяна, краснея жгучей волной.

- Да ну тебя! Не знаю, о чём ты подумала, а я вот о чём. Анюта у нас пробует мороженое. По чуть-чуть. А люди травятся с одной порции. Значит...

- Значит, - подхватила Уля, - яд копится в организме! Лера, скорую ей! А я пойду найду нашего майора!

* * *

Возле эстакады царила могильная тишина. Ничего не выгружали и не загружали.

На деревянных подложках, в лучах последнего осеннего солнышка, сидели трое с ворохом бумаг. Майор Дроздов, "сама" - заведующая лабораторией - и начальник отдела снабжения.

- Дефектные партии отличаются от нормальных только одним: стабилизаторы для них мы брали у фирмы "Нутам". Но предоставить на анализ не можем. Вся партия израсходована, - докладывал последний.

- А отзывать продукцию у тех, кому вы её поставили, не пробовали?

- Пробовали. Всё уже продано и съедено. Знаете, почти всё пошло в кафе. На всякие эти экспериментальные сорта.

- Вот покойничек-то и напробовался, - покачала головой завлабша. - Сразу смертельную дозу получил...

- Его припадок напугал прочих и тем их спас, - нахмурил брови снабженец. - Товарищ майор, как вы думаете - был здесь прицельный удар?

- Я пока ничего не думаю, - отрубил следователь. - Поехали-ка лучше в "Нутам".

Снабженец заглянул в здание склада:

- Борис Михайлович, дозвонились?

Высунулся его новый помощник:

- Там по этому телефону теперь автозапчасти! "Нутам", говорят, был, да весь вышел!

Выразиться как бы то ни было по этому поводу никто не успел. Двор перебежала Уля, как была, в халатике:

- Ане плохо с теми самыми симптомами! Сейчас за ней придёт скорая!

Дроздов поднялся с настила:

- Я её сам сопровожу в больницу!

* * *

Уля с Лерой сидели в столовой. У Лерки разыгрался нервный жор. Ульяна просто составляла ей компанию.

- Бедная Анька! Из неё теперь подопытного кролика сделают! - Лера набила щёки котлетой и стала похожа на хомяка.

- Нас хоть пустят к ней, интересно? - Уля с тоской поглядела по сторонам. - Тьфу, опять Жданович ползёт!

К их столу подходил замзав снабжением, тот самый: "Был "Нутам", да весь вышел!" На комбинате он появился уже после начала всех дел. Не ко времени, но кстати откликнулся на объявление, давно висевшее на воротах...

Своей козлиной бородой и тёмными очками Жданович вызывал у девчонок отвращение. Но, как водится, без всякой взаимности.

- Ну что, красавицы? Цветёте и благоухаете? А что это у нас Ульяша ничего не ест? Может, на складу чаю попьёте?

- А идите вы лесом, Борис Михайлович, - ответила с набитым ртом Лера. - И так тошно!

- Что, тоже мороженым отравились? Или ребёночка ждёте?

Ульяна посмотрела на него взглядом мученицы:

- Я сейчас закричу.

- Боюсь, боюсь, боюсь! Исчезаю!

Глава 30. В две нити

Тревога тех дней мешалась в Уле с любопытством. Она глянула в глазок. За дверью стояли парень с девчонкой. "Я их не знаю, - подумала Ульяна, - но вид у них явно коминтерновский".

- Пароль! - сказала она вслух.

- На красный свет! - ответили из-за двери. Уля их впустила, представляясь по дороге:

- Ульяна Заботина. Это моя мама, а вот вам Заботин Рихард.

- Рихард Зоргфальт, в смысле. Рот Фронт, я Гарри Паттер, - его до черноты загорелое лицо засияло от того, что пришлось прибавить: - Сын Лили Паттер, ну знаете, они подруги с миссис Ниной... Ниной...

- Семёновной, - тепло улыбнувшись, подсказал Ика. - Да, наслышаны. Гарри и Джинни, да? Ну, рады познакомиться!

- Садитесь, куда Бог пошлёт! - Мирослава незамедлительно пошла на кухню, Уля за ней.

- Мы вообще-то от товарища Берзинь... - пискнула Джинни и залилась краской. Гарри сел на пол, на пружинную подушку, и потянул за собой рыженькую:

- Товарищ Берзинь ищет "потерянное поколение". Ну, детей Неуловимого отряда. Или хоть кого-нибудь, кто сможет восстановить поле Бдительности. И, по его понятиям, этими "кто-нибудь" можем быть Джинни и я. Потому что мы колдуны и комсомольцы. Я сказал, помню, Берзинь: а почему вы не ищете среди русских? Есть та же Таня в Вологде, есть майор Дроздов...

- Это какой Дроздов? - резко повернулась к нему Уля.

- Дроздов, Майкл... Александрович, майор милиции, живёт здесь, в Москве. Мы в Вологде познакомились и пятый год в переписке. Очень жалели, что его сегодня не застали.

- А-а, - сказал Ика, с силой потянув Улю за рукав. - И почему же Ян Карлович не послал на дело русских?

Ответила, с горящими щеками, Джинни:

- Он сказал, что ему нужна сладкая парочка! И что две он уже прохлопал...

- Да, - подхватил Гарри, - он нам поручил найти в дремучих лесах священный камень - алтарь. Там мы обвенчаемся - Берзинь нас обвенчает. И так, мол, мы отыщем и активизируем силовую линию - одну, но этого, может быть, хватит.

- Здорово! - крикнула с кухни Уля. - Таких камней полно даже в Москве - в Царицыно, например...

- Ну, там такие толпы ходят, - возразила Мирослава, - толканутые [Толкиенисты.] эти, ещё мерзость всякая - какая там энергетика? Берзинь сказал же: в дремучих лесах. Видать, на севере...

- Вологда... - взгляд Джинни стал нежным и грустным. - Может, оттуда и начать?

* * *

На всё - про всё у волшебной парочки был месяц. Но они и не подумали сразу аппарировать от Заботиных - засиделись допоздна.

Говорили в основном две мороженщицы - Уля и Джинни. Обсуждали работу вообще и последние тревожные события на Улином комбинате.

- Ничего удивительного, - рассказывала рыженькая, - у нас тоже летом был похожий скандал. Есть у нас филиал на севере, там работают лишенцы зеленоухие. Ну, они поддерживали Насоль-де-Морта и теперь на поселении. Как только они полностью раскаются и в них не останется ни одной чёрной мысли - зелень на ушах пропадёт и их восстановят в правах.

- Не знаю пока ни одного случая, - вставил Гарри.

- Да. Так вот, занимались они, конечно, чёрной работой. Но в один прекрасный день от мороженого с того филиала люди начали болеть. У зеленоухих нашли подпольную лабораторию. Хотели их судить, но трое из них сбежали. Драко Мальфуа, он вот с Гарри учился, и ещё двое. Оказалось - остальные ничего не знают...

- Я же говорила, что тут не без забугорного следа! - завопила Уля. - Они сбежали, продали яд нашим конкурентам...

- Не спеши, не спеши! - Ика снова потянул её за рукав.

...Потом громко распевали авангардный, излюбленный "левой" молодёжью вариант песенки про голубой вагон:

Скатертью, скатертью

Хлорциан стелется

И забирается

Под противогаз!

Каждому, каждому

В лучшее верится,

Падает, падает

Ядерный фугас!

Ика был холодно-спокоен, Мирослава насмешливо-уверенна. Джинни чуть напугана, остальные двое на три четверти состояли из огня. Уля в переносном смысле, а Гарри в буквальном.

И лишь только дым кровавый стелется

Там, где был на карте Вашингтон...

Глава 31. На эмалевой стене

- Болит голова, Анечка?

- Спасибо, прошла. Только ночью мне опять привиделась на стене чёрная рожа. Сегодня она сказала, что раз я её не послушалась и позволила делать анализы - я скоро умру.

- Валерьянки, валерьянки! - понимающе отмахнулась сестра. - Организм мы вам почистили! Скорее бы добрались на процедуры все потерпевшие! Надеюсь, их не придётся тащить на аркане...

Но майору Дроздову эта история разонравилась с концами.

Дело в том, что ночью он тоже видел чёрную рожу. Она дико выла и грозила ему страшными карами, если он не бросит это дело.

Мороженого Дроздов никогда не ел. Ни отравленного, ни какого бы то ни было ещё. Просто не любил его с детства. Можно было бы объяснить рожу простым переутомлением. Но ведь было в его судьбе непонятное путешествие в Вологду, похожая на ночной кошмар схватка со змеёй, дискуссии с колдунами внутри огня... Были совы и длинные письма из туманного Альбиона.

Вот кому Дроздов мог бы рассказать про рожу - Гарри Паттеру. На днях, придя поздно вечером домой, Михаил обнаружил на подоконнике записку: "Были с Джинни проездом в Москве, тебя не застали..."

Анюте Дроздов погрозил пальцем:

- Глупости! Попробуйте у меня умереть! Скажите себе: "Я молода, я здорова, хороша собой. У меня всё впереди!"

Щёки Анюты порозовели. Таясь от самой себя, она сжала руку майора...

...В вестибюле больницы Дроздов столкнулся с девчатами из лаборатории. Лерка едва ему кивнула и принялась охорашиваться перед зеркалом. Уля этим воспользовалась и быстро шепнула майору:

- Вам привет от Гарри Паттера! - и отошла к Лере.

* * *

Вечером Дроздов был "на ковре" у начальства. Выслушивал:

- Плохо работаете! Надо просто закрыть фабрику. Ясно как день: сами положили психотропную добавку, не зная всех её свойств. Поясняю для дятлов: психотропная добавка - это такая, которая вызывает привыкание. Невозможность жить без данного продукта. Есть же показания потерпевших о том, что дефектные партии отличались лучшим вкусом, чем обычные. Прямо так и хотелось ещё - говорили они это?

- Говорили, товарищ полковник. Но то же самое мне сообщали заведующая лабораторией и лаборант-дегустатор. Если бы они сами добавили вредный стабилизатор - вряд ли бы они данный факт афишировали. Я утверждаю, что ни у кого из коллектива фабрики не было намерения вызвать привыкание к своей продукции. Фабрика старается соблюдать традиционные рецептуры и пользуется любовью населения.

- С чьего это вы голоса поёте? Вы же не едите мороженого! А я вот утверждаю, что импортные продукты лучше наших! Инофирмы кладут дорогие добавки - значит, хорошие. А наши ищут что подешевле - значит, что попало. Покупать у какой-то фирмы, которой завтра уже нет - на что похоже? Мифический этот "Нутам" разыскать тоже надо. Но ваших любимцев - наказать за халатность!

- Товарищ полковник, сначала нужны методики испытания стабилизаторов.

- Матерь Божия, какие мы слова знаем! Вы не Анюта, а я не Мосэкспертиза! Всё, свободны.

...Дроздов уходил в растрёпанных чувствах.

Виделся комбинат - ещё недавно шумный, а сейчас словно мёртвый. Линия тридцать седьмого года, до сих пор честно делающая "Лакомку". Добродушная, похожая на пышку завлабша. Девчонки - словно снежинки. И напоследок - побледневшее, похорошевшее лицо Анюты на больничной подушке, в светлом ореоле волос...

У майора Дроздова была своя версия. Только доказать её он пока не мог.

Глава 32. Детские обиды, детские заботы

Невесело и фальшиво звучал над морем напев.

Рон Уэверсли стоял у борта "Косого Аврора" и зло чиркал спичками. От комсомольского огня прикурить нельзя по определению, да и спички заколдовала та же рука... Сигареты были мугловые, контрабанда и, по правде говоря, жуткая гадость. Но сейчас Рону хотелось поступать исключительно назло Гермионе.

...После Гарриного "дембеля" на борту всё вроде пошло хорошо. Гермиона махнула туда очень скоро, по уважительной, в общем-то, причине. Принесла Рону очередную порцию мази от обгорания, ибо южное солнце его не щадило. Да и зависла на все выходные, на три ночи и два дня.

Говорят, женщина на военном корабле - воплощённое несчастье. Хоть Рон и заткнул бы эти слова в глотку любому после той славной битвы у тюрьмы...

Гермиона ясно видела себя со стороны - будто своими же птичьими глазами. Как лежит на узкой корабельной койке, тесно прижавшись к своему рыжему аврору. Их разделяет только ткань, тонкие форменные полосы, строгий наряд аспирантки... И лучше щитов - КСМ-овские значки на сердце. Всё равно Гермиона говорит себе: "Господи, бесстыдница, бесстыдница! А ещё пример для целой школы!" Но от этих мыслей почему-то хочется смеяться. Пушистые волосы выбились во все стороны из узла на затылке, алые, горящие губы шепчут не меньше, чем целуют. Так бежит час за часом, от прилёта чайки до начала вахты. Потом, сменяясь, Рон каждый раз клялся: "Ну, высплюсь наконец!" Честно забирался на верхний ярус - бывшее Гаррино место. Предоставлял своё Гермионе, тут же влетавшей в иллюминатор и сбрасывавшей перья. Отворачивался к стене. Но первым начинал новый виток разговора, и опять они смеялись до рассвета, вспоминая пережитое вместе и порознь... Её рука - в его руке, огонь - глубоко под спудом, нервы натянуты как струны... Всё это - до первой искры!

* * *

- Увидишь Паттера - выговор ему по комсомольской линии! - Рон хватил кулаком по койке, в который раз за эти дни. Гермиона сама была уязвлена новостью, которую спешила сюда принести. Но тут же коснулась его плеча:

- Да, некрасиво. Но ты пойми тоже - если бы Джинни теперь, сейчас не вышла замуж, она бы просто умерла! Никто до сих пор не знает, как она выдержала эти два года.

- А что делать мне? Я ведь тоже Уэверсли и тоже не знаю, как мне не сгореть! - он подсел к ней ближе и хотел обнять за плечи.

Гермиона отодвинулась:

- Ты на ратной службе. Вспомни, ты сам этого хотел. Да и я на пути служения. Знаешь, - она перешла на шёпот, - та, что себя не соблюдёт, не может принять высшего магического посвящения.

- Да я разве что плохое?.. Венчаемся в первом порту...

- Всё равно нельзя, - молвила она со вздохом.

- Ну, знаешь! Если Минерва сама - сушёная старая черепаха, так ей и других надо в монастырь загнать?

- Не смешил бы ты меня! Я живу у неё дома, у неё трое детей и куча внуков. Ты терпи, чуть-чуть осталось! Ты отслужишь, я получу посвящение, поменяю миссис Фигг, буду "Защиту" преподавать...

- Как тебя держит "Хеджхогвартс"! Эти старые книги, эти дикие дети, которых ты испытываешь на дуэлях... Тебя ведь и на землю могут кувырнуть, и проклясть ненароком - я же переживаю...

- А я нет? Тебя и убить могут, но ведь ты без моря не проживёшь! - Гермиона постепенно закипала. - Тебе, стало быть, можно по годам в плавании, а мне нельзя заниматься чем мне нравится, раз я всё равно не с тобой?

- А ты выходи за меня и будь со мной! Как теперь. Я ведь неминуемо вернусь на корабль снова и снова...

Взгляд её потеплел, но лишь на миг:

- А гражданский долг? А смену комсомольскую готовить? Всем бы вам только загнать нас на кухню и баловать своим присутствием! Даже на верхней полке не поспи!

- Гермиона, я...

- Феодал и собственник! - она превратилась в чайку и рванулась в иллюминатор.

Птицы не плачут, и только поэтому она благополучно добралась домой. Её терзала мысль: наверное, она неправа. Вон, Джинни знает только одно право женщины - сидеть у ног и преданно смотреть в глаза. И именно поэтому Гарри её везде за собой и таскает... А Чу, абсолютный лидер, шьёт теперь распашонки и светится от счастья.

Может быть, так и надо? Но злые слёзы бегут по щекам, и сливаются перед глазами древние заклятья...

...А Рон безуспешно чиркает спичку за спичкой в чаянии отравить свой организм. Лишь бы назло этой училке и Паттеру заодно...

* * *

Гарри усвоил твёрдо: "Курить даже не пробуй - совсем ослепнешь!" Сказал это ему Дроздов, сам давно и безуспешно пытавшийся бросить.

И Гарри сейчас ставит лагерь в северном лесу, невдалеке от деревни, где - в чьём-то прошлом, в чьём-то будущем - живёт их дружба с Таней и ребятами. "Ставить лагерь" - впрочем, сильно сказано. Костёр, гречка, белорусская тушёнка - подарок Мирославы Китовой. Гарри протягивает рыженькой плащ-невидимку:

- Это, конечно, слишком шикарная вещь, чтобы использовать в качестве спальника, но зато и гарантия пятьсот процентов. Завернёшься - и ни холод, ни жара не возьмут.

- А ты?

- Я и на земле... - он вытягивается у костра и закрывает глаза.

- Гарри! А если мне не спится - можно немножко пройтись? Я только до края деревни, как там по-русски говорится?

- До околицы. Ладно, строго туда и обратно, и если что - покричи мне!

...Вроде бы он заснул. Вроде бы во сне слышал голос Джинни - то ли песню, то ли молитву:

- Существо маленькое, ты чем виновато? Ты моё существо, мой ребёнок. Только пойми, тебя ещё нету, ты из будущего, малышка, а оно будет у нас красивым! Будет, как мы захотим! Ты родишься снова, когда пожелает небо, когда придёт время, о! У тебя буду я, а главное - у тебя будет добрый отец, лучший из живущих на земле! Ты в него пойдёшь, у тебя тоже будут зелёные глазки, и ты, как он, будешь разить врагов одной левой! Спи, малышка, засыпай в грядущих днях, я тебя не покину!

Вроде бы во сне Гарри видел под луной хрупкую девичью фигурку, а на руках у неё - нет сомнений - дрюзгодементора.

Конечно, комсомол и армия излечили юношу от панического страха перед дементорами. Но всё-таки, держать подобное создание на руках и ворковать с ним? Да, плохо он знает Джинни! Маленькое тёмное пятно растаяло в её объятиях. Не оставило и следа. Она стояла в лунных лучах, вся белая, золотая - пусть в старой ветровке и с подобранными наверх волосами... Гарри прижал руку к сердцу и заснул по-настоящему.

...Утром, у костра, он шепнул рыженькой:

- Знаешь, я бы своему ребёнку пожелал золотые глаза и нормальное зрение!

Она поглядела в огонь и тут же улыбнулась:

- И веснушки по всей физиономии?

- Да, да, - всерьёз ответил он, целуя Джинни в обе щеки.

Глава 33. Пополнение ежовника

Он знал, он знал, на что идёт -

Разведчик Рихард Зоркий!

Он знал, что, может быть, умрёт

Когда-нибудь на зорьке...

Он молча сердцем пел слова...

- Что ты, Ульяна, неправа! - Ика влетел в кухню, как на пожар. - Из каких соображений ты меня злишь? - миг, и она была у него на руках. Счастливый писк, как на карусели... Рихард покружил Улю немножко, потом спохватился, поставил на пол: - Ох, я и забыл... Простите, пожалуйста, оба...

- Ничего, ничего. Я ведь с горя бешусь! Ошиблась я, миленький. Маленькая Икочка мне только приснилась...

Его лицо стало детски обиженным. Но всё же он попытался пошутить:

- Может, она увидела вашего козла Ждановича? И самоликвидировалась, чтобы слепой не родиться?

Почему-то Заботины не могли отсмеяться минут пять.

... В те дни родила мальчика снайпер Чу Чэнь Диккери.

* * *

На другой день Мирослава пришла с работы с большим, туго набитым пакетом и объявила дочке с зятем:

- Ёжики! Я принесла продукты, которые надо разгружать в комнате.

- Это почему? Они что, несъедобные? - Уля спрашивала это, а сама уже доставала из пакета солидных размеров ёжика.

Сшили его китайцы из чего-то мягкого и пушистого. Нарядили в тельняшку и клетчатые штаны на лямочках. Лапки у ёжика были крохотные, зато физиономия совершенно залихватская. Оба, Рихард и Уля, сразу влюбились в это хоть и мало с чем сообразное, но очаровательное существо. За пять минут оно раз десять перешло из рук в руки. И Мирослава от души порадовалась, что не стала мариновать его в шкафу до Улиного дня рождения.

- Китик, зайковый, ты где взяла такую прелесть?

- Да забрела после работы с горя в ГУМ, поглядеть, как украшаются. Смотрю - зверей продают. Я их и спрашиваю: "А ёж у вас есть?" И вот теперь у моих ёжиков есть ежонок.

Ика с женой обменялись сильно горчившим взглядом. Но радость этого дня не желала поддаваться разрушениям.

Ёжик на Улиных руках вдруг пошевелился и заявил:

- Да, есть! И вообще во мне - малая часть души вашей умершей дочки!

* * *

Когда Катя Михайлова оступилась и полетела с лестницы, Оладья хотела сцапать отлетевшую душу ребёночка. Но только откусила ей хвостик. И со злости схрупала, как краденую морковку. Хвостик так и таял во рту. Но вдруг на зуб Оладье попалось нечто страшно твёрдое, хоть и крошечное. Нежить выплюнула это нечто. Да так основательно, что оно упало во сыру землю аж в Шанхае и вонзилось в неё на добрый метр.

И там, в некоей подземной пустоте, из этой твёрдой частицы очень медленно начал вырастать игрушечный ёжик. Но только после того, как над этим местом прошёл, во плоти ещё, Рихард Зоргфальт. Прошёл затем, чтобы узнать о несчастье своём и Катином... Полностью ёжик сформировался лишь в последний год двадцатого столетия. И только тогда, не раньше, попался он в руки китайцам. Те были люди практические. Поудивлялись малость, что ёжик неотличим от тех, которых выпускает их игрушечная фабрика. Да и пришили к нему этикетки. И с партией двойников продали в Москву.

* * *

Семья Китовых-Заботиных узнала что-то от ёжика, кое-что от Нины Семёновны. А об остальном навели справки в архиве небесной канцелярии. И Уля сказала:

- Пику мы давно вычислили, а Оладью подозревали. Слушайте, может, наша Анюта не просто так видела чёрную рожу?

Часть пятая. Чёрное солнце

Глава 34. Самая странная свадьба

Гарри распевал почему-то не из Летова, а из Вальтера Скотта, на ходу изобретая мотив. За пазухой молодого аврора сидела рыжая кошка, щуря жёлтые глаза.

- Привал, Джинни! - объявил он через некоторое время, опуская кошку на землю. - Привал и переход. Пойду ловить мышей!

Тут же кошка превратилась в Джинни, зато Гарри принял облик чёрного, без единой белой шерстинки, кота. Потёрся об её ноги и исчез в зарослях.

...Эти двое скитались по северным лесам уже вторую неделю. Запасы провизии подходили к концу. Но это ещё можно было бы пережить, зная лес, его травы и грибы. Не от голода началась в этом походе анимагия.

Джинни таяла от любого прикосновения, даже случайного. Не могла равнодушно видеть, как Гарри спит на голой земле, и звала под плащ...

- Джинни, не надо. В нас обоих слишком много огня. Я бы вообще объявил приказ по отряду: когда я человек - ты, скажем, кошка, и наоборот. Думаю, мы это потянем.

В кошачьем обличье оба они чувствовали себя как дома. Боялись даже, что дикая жизнь совсем затянет. Гарри откровенно нравилось охотиться на мышей, хотя в человеческом облике он не любил об этом вспоминать. И как мог оберегал от этого Джинни, хотя есть добычу ей приходилось...

* * *

В тот день чёрный кот положил к ногам рыженькой трёх зверьков. Джинни поджала под себя ноги и нахмурилась. В человеческом облике ей их было жалко. Она почесала кота за ухом, погладила по спинке:

- Слушай, Гарри, это всё не дело. По-моему, мы просто не там ищем. Может, сделать, как обычно поступает Чу? Топнуть ногой и аппарировать в нужное место?

Нарушая собственный приказ, Гарри стал собой, дабы обрести дар речи:

- Сначала ещё разозлиться хорошенько! Не знаю только, работает ли это преднамеренно. Давай руку!

Сжав её ладонь, Гарри начал на повышенных тонах:

- Уроды комнатные, у меня отпуск кончается, я же через вас под трибунал пойду, отдайте камень, кракодавры!

Его нога в кроссовке впечаталась в многолетний слой хвои.

- А почему комнатные?

Джинни не сразу осознала, что спрашивает это на лету.

- Не знаю, Майкла Дроздова спроси. Эй, откуда здесь вода? - Гарри успел черпнуть носком, отскочил.

Они стояли на берегу моря.

За ними были скалы и совсем другая растительность.

- Это место я знаю, - подумав, молвил Гарри. - Сюда не сегодня-завтра наш "Аврор" придёт. Крым, Джинни. Не любит эта земля англичан, с прошлого века ещё, с Крымской войны. Ну да мы поклонимся. Hands off Russia1 [Руки прочь от России! (англ.)] - лозунг английских рабочих во время интервенции капиталистических стран в молодое советское государство.! - крикнул он в синий простор.

Они оказались в стороне от истоптанных туристами маршрутов. Пошли по скалистому берегу вглубь, туда, где начинались заросли.

- Мне здесь не нравится, - сказала рыженькая. - Земля сухая, ни травинки на ней, листья на деревьях какие-то глянцевые...

- Да, мы с тобой не в таком лесу выросли. Спасибо ещё, что сейчас не жарко. О, здесь мы брали воду, когда причаливали. А за речкой есть поляна, слушай, в середине неё - здоровый камень, величиной с диван. Не он ли?

* * *

- Молодцы! - Берзинь спустился на зов с небес. - Я вас сочетаю, а как стемнеет - оставлю здесь одних. На алтаре спать не бойтесь, он специально для этого сделан, ночью тёплый, как печка. Охраны здешней тоже не бойтесь. Все языческие алтари находятся в ведении войск "Высокой энергии", это ещё одно крыло РЛК. Ведомство - не падайте! - Лаврентия Павловича Берия. Никого, как его, не оболгали, есть даже сталинцы, что плюются при одном его имени. А ведь он, ребята, не палач и не полицай, а строитель. Просто некому больше было разгребать за погаными троцкистами, всякими Ягодами и Ежовыми, и наказывать кого следует, в том числе и старых дураков вроде меня. А так, Лаврентий Палыч создавал оборонную промышленность, и эту систему, сколько ни стараются, доломать не могут по сей день. Потому и теперь спецобъекты за ним, потому и пришлось вам искать самим. Камень начинает излучать энергию с наступлением темноты, и тогда же заступают на пост воины "Высокой энергии". Вас они не тронут, вы свои. Ну что же, вперёд!

Гарри и Джинни пошли в разные стороны по ручью - привести себя в порядок и хоть перед таким зеркалом переколдовать одежду на парадную. Каждая, даже самая бедная ведьмочка раз в жизни бывает принцессой. Свадебное платье она придумывает себе сама. Правда, рыженькой фасон выдумала Уля Заботина. Джинни сначала стеснялась открытых плеч, боялась, что будет смешной. Уговорила Мирослава:

- Вы с моей дочкой - из одной серии, и не скажите, что вам нечего показывать. Шикарная основа, а после первого ребёнка вы просто расцветёте!

У Джинни тогда покривились губы от мгновенной боли. Но ни Уля, ни её мама этого не заметили, говоря взглядами о своём...

Сейчас рыженькая вышла к алтарю с распущенными волосами под облаком фаты. И собственное Джиннино золото было её единственным украшением.

Гаррину парадную форму тоже украшал только значок "КСМ ШКВИ". До звёзд на погонах молодому аврору было ещё как до неба. Просто две скрещенные метлы и большая буква "А"...

Гарри нашарил в кармане кольцо. Оно было мугловое, куплено когда-то его мамой в галантерее. Как говорил Львиный комсорг:

- Золото кастрюльное, зато незапятнанное. По крайней мере, не выяснится, как в "Угрюм-реке", что кто-то из моих предков снял его с кого-нибудь из убитых Уэверсли...

Джинни собиралась надеть ему золотое - почти единственную фамильную драгоценность своей большой семьи.

* * *

- Поцелуйте друг друга, дети мои, и будьте счастливы! Засим оставляю вас одних! - Берзинь поднялся в воздух.

Джинни вся потянулась к Гарри. Тот быстро снял очки и положил на алтарь. Вернуть Джинни её жар следовало сторицей...

Они длили эти мгновения, летели по звёздному небу в страхе и предвкушении. Но манящий берег даже краешком не мелькнул в тумане.

Над головами тонко пропело, словно тронули гитарную струну. Гарри и Джинни отпрянули друг от друга. Прямо перед ними, вонзившись в древний камень алтаря чуть не на половину длины, торчала блестящая стрела. Одного стекла в Гарриных очках как не бывало. И пустой круг висел на стреле, как последнее колечко на пирамидке.

Выстрел был снайперский. Их честно предупреждали: "Иду на вы!"

В следующую секунду произошло сразу три события. Гарри крикнул:

- Агнис Коммуния! - и поляну окружила высокая, под небеса, стена огня.

В воздухе пропела вторая стрела - с противоположной стороны.

Джинни метнулась между Гарри и алтарём, оттеснив возлюбленного назад. Приняла стрелу в грудь и осела на руки Гарри.

На белоснежной ткани расплывалось кровавое пятно. Стрела, будто булавка, пришпилила самый край платья к нежной Джинниной груди. Счастье рыженькой, что, отпихивая Гарри, она оказалась вполоборота к стрелявшему. Иначе - прямо в сердце.

Гарри покачнулся, но устоял на ногах. Уложил Джинни на алтарь и, с криком вместо заклинания:

- Вот сволочи! - швырнул по огненному шару в оба предполагаемых очага стрельбы. Один - вверх и назад, другой - прямо перед собой.

Завязалась перестрелка вслепую. Противники были на равных - за огненной стеной они не видели друг друга. Но Гарри умел аппарировать, а неизвестные стрелки - видимо, нет. Переменить место занимало у них порядком времени. Так что раны они зализывали бесперечь, а в Гарри так ни разу и не попали. Он лениво огрызался двумя-тремя шарами на каждую стрелу и снова возвращался к алтарю, склонялся над Джинни.

Стрелу из раны он извлёк быстро. Сам не понял, как ему удалось отломить добротный калёный наконечник. Осторожно вытянул сверхоружие за хвост. Кровь из раны пошла сильнее. Гарри безжалостно рвал на полоски похожую на облако Джиннину фату. Над головой опять пролетела стрела.

- Да пошли вы!.. - Гарри бросил в темноту очередную гранату. - Надоели, право слово! Внутрь кольца небось не сунетесь, антикоммунисты поганые!

Он говорил это, а руки вернулись к работе. Какие-никакие бинты были готовы. Гарри осторожно просунул руку под окровавленную ткань, отводя её от девичьего тела. Джинни застонала и открыла глаза. Слова её показались невозможными, как ребёнок на войне:

- Хорошо мне... хорошо! Не убирай руки, молю тебя!

- Тихо, дай хоть на рану глянуть! - по правде говоря, Гарри опасался и за её рассудок. Но стоило ему открыть её тело до пояса и стереть кровь, как пришлось сомневаться в собственной нормальности.

Раны не было. Не было и следа на белой девичьей коже.

Гарри заморгал близорукими глазами. Сознание даже не отметило, что по ним перестали стрелять. Видимо, стрелы кончились. А Джинни лежала с открытой грудью и улыбалась. Наконец рассмеялась звонко:

- Ну ты чего? Да, одно твоё прикосновение! А чему ты удивляешься, мой принц, мой герой, мой самый великий волшебник?

Гарри отвернулся, краснея. Воспринял всем существом наступившую тишину.

- Ну, великий там или какой - а эти уроды убрались. Вопрос - надолго ли? Ладно, нагрянут - тогда и думать будем. Кисик, с тобой точно всё хорошо?

- А, это ещё не роддом, как говорят Чу и Уля. То есть, - вздрогнув, поправилась рыженькая, - уже не роддом.

- Сохрани Господи!.. Ты встать-то хоть можешь?

Джинни нахально рассмеялась:

- А зачем?..

- Ты... - он не поднимал глаз. - Одно слово - Джиневра... Дезайр!

Глава 35. Корни и нити

- Сона! Поехали в типографию! Что? Улетаешь сегодня в Крым? А-а, ну ладно, пока!

Подозрительно оглянулась на дверь. Показалось, что по коридору прошёл Рэмзи...

* * *

Начальник отдела снабжения влетел в лабораторию, как ураган:

- Михаил Александрович! Я вспомнил про нутамщиков! Всё думал - это с ними было или не с ними...

Завлабша махнула на него чайной ложкой:

- Палыч, не пугай людей! Мы же чаем поперхнёмся!

- Туда нам и дорога! - серьёзно сказал Дроздов. - Прошу оставить меня наедине со свидетелем.

- Рассказываю, - начал снабженец, когда женщины вышли. - Помню, в тот день наш постоянный поставщик стабилизаторов нас подвёл. Сижу злой, как чёрт. Вдруг звонок: "Фирма "Нутам" предлагает импортные стабилизаторы высокого качества по доступным ценам". Положение безвыходное. Поехал смотреть. Так у них там всё мне показывала такая... Совсем молоденькая девчонка, но всё отдай - не жалко. Тоненькая, пальцем переломишь. Чёрные глаза во всю Ивановскую. Косы, как змеи, на плечи спускаются, ну и всё путём. Говорила, правда, с кавказским акцентом. Но сошёлся я, дурак, с ними быстро.

- Спасибо вам огромное! - Дроздов схватился за телефон. Уходя, Палыч только и услышал: - ...каким рейсом летит Сона Хорькова...

...По возвращении в управление майора вызвал Хорьков. Полковник был в бешенстве:

- За каким чёртом вам понадобилась моя жена?

- Я выяснил, что она причастна к фирме "Нутам".

- Мало ли, что вы выяснили? Ваша опергруппа отыграна назад. Вы от дела отстранены. И пишите-ка лучше рапорт, пока хуже не стало!

* * *

Гарри вздрогнул во сне и открыл глаза. Солнце стояло в зените, прямо над алтарём. Голова Джинни покоилась на мужниной груди. Его молодая жена не проснулась - только теснее прижалась к нему под серебристой тканью плаща...

"Не засти Гагарина!" - сказал себе молодой аврор. Поборол искушение прикоснуться губами хотя бы к огненным волосам, позвал тихонько:

- Джинни, радость моя! Товарищ Паттер-вторая!

- Да?.. - под глазами её пролегли тени, улыбка была утомлённой и счастливой.

- Солнышко я вижу, а вот силовую линию... Слушай, ты меня поглазастей, погляди - не видишь такой тоненькой золотой полоски, уходящей в небо?

Рыженькая долго щурилась на небо и наконец сказала:

- Нет, милый, не вижу.

- Этого следовало ожидать, - мрачно произнёс Гарри. - Кисик, то есть нет, ты Львёнок, лежи здесь, никуда не уходи. Жди моего возвращения. Я пошёл наружу! - он укутал её плащом, чмокнул на лету в лоб. Мгновенно, по-солдатски, оделся. Ругнулся под нос по поводу погибших очков. Эти стёкла ставила ему Гермиона, и он просто не знал, как они сделаны.

Выйдя из огненного кольца, Гарри увидел на опушке леса Берзинь, ещё одного офицера и двоих молодых ребят. Одежды их были сплошь покрыты свастиковидными звёздами - там, где не прожжены, и в белых крыльях не хватало многих перьев.

Лица у ребят были честные, светлые, и Гарри захотелось пожать им руки и похоронить вчерашнее. Но, видимо, он попал к самому началу серьёзного разбирательства.

- Извольте отвечать старшему по званию как положено! - чеканил незнакомый полковник, комполка "Высокой энергии".

- А с какой стати нам подчиняться инородцам? - с горящими глазами ответил один из ребят. - Почему мы, русские язычники, должны называться ангелами? Почему нами командуют всякие Берзини, Дзержинские и Берии?

- Молчать!

- Не будем молчать! Русский Крым наводнён жидомасонами! Как и весь свет!

- Это кто жидомасон? - Гарри подошёл к ним, на ходу козыряя офицерам. - У меня близкие друзья воевали в Палестине на стороне Интифады!

- Ну, Палестина! Пускай сами разбираются. А у нас приказ коменданта: инородцев не допускать!

- Коменданта ко мне! - крикнул комполка.

Тут же рядом с ними материализовался парень, постарше Гарри года на три, тоже весь в звёздах, но невредимый. По земле он передвигался с трудом, словно стриж, созданный для полёта. У него были отвратительно покатые плечи и тонкое, злое южное лицо.

Не соизволив никому отдать честь, комендант помахал своим ребятам: так, мол, держать!

- А почему он у вас во плоти? Вы что, ставите красных магов, да ещё молодых таких? - спросил Берзинь у полковника.

- Да, здесь до него матёрый был аврор, пал в жестоком бою с силами ада полгода назад и переведён в штаб РЛК. А этот тогда так отличился, что его место и занял... Подполковник Ратибор, как себя ведёте?!

Парень нахально смотрел на всех и ухмылялся.

- Был бы он красным - его не остановил бы мой огонь! - Гарри прикрыл ладонью тот глаз, против которого не было стекла, и тут же закричал: - Заборы такими русскими подпирать! Да и такими болгарами! Вот кто жидомасон-то! Товарищи, я его знаю, его звать Викторин Крукукум! Чёрная школа "Унгенисбар", магическая сборная Болгарии. Но что он в том году творил в Югославии...

- А ты это видел, Димитров одноглазый? - холодно рассмеялся Викторин.

Ребята заинтересованно прислушивались.

- Сам не видел. Но могут подтвердить Диккери - Седрик и Чу. И вы, ребята, зачем его слушаете? Он же подлец элементарный! Сам умеет аппарировать - а воюет вашими руками! Ему не меня надо было убить, а вас подставить! Не удивлюсь, если и адские силы на покойного командира тоже он натравил!

- Разделяй и властвуй, - подытожил Берзинь. - Я прекрасно понимаю, что Крым должен быть русским. Как и вся Украина, кстати. Но ад руками своих агентов подсовывает вам образ врага, нужный Бафомету!

На лицах ребят было напряжённое раздумье. Наконец один из них спросил:

- И что теперь с нами будет?

- Со мной пойдёте, - бросил комполка. - Пусть нас вместе наказывают. А ты, как тебя, Крукукум, не жди снисхождения!

- Вот буду стоять, ждать или не ждать! - издевался Викторин. - Я не такой трус, как эти русские!

Рядовые "Высокой Энергии" повернулись к нему, как по команде:

- Десять лет расстрела, собака!

- Тухлыми помидорами! - схулиганил Гарри.

Крукукум сделал попытку аппарировать куда подальше. Но из кольца уже летели все оставшиеся там стрелы, а помидоры сыпались с небес...

Глава 36. Бедная армянская девушка

Гарри, сидя на алтаре, заматывал бинтами пустую половину оправы.

И бесплатно отряд поскакал на врага,

Завязалась жестокая драка,

И боец молодой вдруг поник головой -

Рабиновича ранило...

- Ну соответственно, в спину, - оборвал он Крукукумов реквием, почёрпнутый из бездонной копилки Дроздова. - Не обращай внимания, Джинни. Нет, люди добрые, почему же мы не активизировали силовую линию? Старик говорит, что либо мы не те люди, либо всё испортил Крукукум. А я думаю - нас тянет вниз грязное золото моего отца.

- Любимый мой, не ищи так далеко, - в первый раз за всю историю возразила ему Джинни. - Мы просто подложили свинью Рону и Гермионе.

Но ему, видимо, шлея под хвост попала:

- Нет, милая, всё серьёзнее. Идиотина я, а также сверхдебилина и сверхкретинина, что ещё когда родители не вернулись - не отдал все деньги на комсомол! Потом перебились бы как-нибудь. С этих денег надо снять проклятие. Они меня доведут, что я нашему волшебному банку "экс" сделаю!

- Гарри, перекрестись! То, что ты говоришь - верная гибель. Ты же знаешь - колдовские деньги лежат глубоко под землёй. Если кто и возьмёт чего - сгинет, пытаясь выбраться.

- Ну, не факт. Комсомолец обязан уметь уйти по коммуникациям. Ну хорошо, хорошо, Джинни, не полезу я прямо сразу туда. Но подземную сеть поисследовать, пока время есть - почему бы и нет? Или ты домой хочешь?

- Я хочу с тобой!

* * *

Сона Хорькова сидела в роскошной комнате крымской мужниной виллы. Грустно глядела в окно. У дверей её, Сониной, половины стояла охрана. Под окнами была пропасть.

Сона бесцельно прошлась по этажам вверх-вниз, спустилась в подвал. Там было темно и сыро, но это лучше проклятой роскоши...

Под ногами что-то скрипнуло. Каменная плита совсем рядом с Соной вдруг отъехала в сторону. На свет выбрались две кошки - рыжая и чёрная. Уставились на молодую женщину яркими глазами.

- Вы откуда, милые? - Сона присела на корточки. - Вы не добрые ли духи? Этот ход - не на свободу ли?

Кошки совсем по-человечески переглянулись и прищурили глаза, видимо в знак согласия.

Рыжая потёрлась о ноги Соны и не спеша пошла к чёрному провалу в полу.

- Мне в милицию надо, - армянка встала и сделала шаг вперёд. - Я так больше не могу!

...Ход вывел их на берег моря. Казалось, что кошки знают, куда идти. Но на самом деле их что-то вело...

Вслед за ними Сона выбралась из пещеры. По кромке воды бродил босиком какой-то высокий человек с козлиной бородой и в тёмных очках. Он тут же кинулся навстречу молодой женщине. Та отступила на шаг в темноту, поднеся ладонь к губам. Кошки напружинились по обе стороны от неё.

- Да не бойтесь, Сона Саркисовна! Я так давно искал случая с вами поговорить, да разве на вашу виллу проникнешь?

- Вы кто? Вы не заодно с Хорьковым?

- Был бы заодно - проник бы, - усмехнулся Борис Жданович. - Я как раз наоборот, помогаю распутывать это дело! А вы поможете мне!

Кошки тёрлись у его ног, взглядывая на Сону. Та подошла тоже:

- Пойдёмте сдаваться!

* * *

Ненавистный муж велел Соне поучаствовать в операции: "Даром, что ли, учишься там, где учишься?" Инструкции давала Мерзоян. Сона сделала как было приказано.

Но через пару дней, когда она после занятий выходила из своего мясо-молочного, к ней подбежал чумазый мальчишка. С ужасом и радостью Сона узнала брата. С ним она делила жизнь в доме Мерзоян, только потом её, Сонин, путь привёл в неволю, а путь Арташеса - на свободу...

Пропадал он без малого три года. О своих странствиях он мог бы повествовать ночь напролёт. Но сейчас его волновало одно, главное: он только что из Армении. Семья уже давно не получала никакой помощи. Дети голодают.

...Арташес исчез снова. Бросил неразборчиво о каком-то отряде, с которым теперь дружит. А Сона в горе и гневе побежала домой. Отказывалась скрыться в Крыму, пока ей не пообещали, что семье помогут. И, глядя из окна в горный поток, Сона поняла: она им уже не верит. Её позорный хлеб никому не идёт впрок...

- А зачем Хорькову и Мерзоян поставлять отраву на фабрику?

- Так Хорьков взятки берёт, в том числе импортным мороженым! А Мерзоян работает в издательстве, которое принадлежит тому же немецкому концерну.

- Принадлежало. Немцы же выкинули его на помойку!

- Да это, как говорит Хорьков, тень на плетень! Пойдёмте же, пойдёмте сдаваться, в милицию пойдёмте!

- Сона Саркисовна, здесь же теперь суверенное государство! Незалежна Украйна, с позволения сказать. У них и не милиция, а полиция. Нам в Москву надо!

Глава 37. Загнанные лошади

- Узнала. А он нас - по-моему, нет, - Джинни тихонько хихикнула.

- Гроб, могила, крест! - Гарри расстилал плащ на сухом полу пещеры. - А вылазка была славная. Хорошо положиться на инстинкт... ай! - он прижал ладонь ко лбу, к тому месту, где раньше была молния. Джинни подбежала, обняла, приникла губами...

- Да не пугайся, Кисик, это остаточные явления. Просто шторм будет ночью - и всё... Насоль-де-Морт пятый год как покойник!

...Шторм ночью действительно был. А наутро, выйдя к морю, Паттеры увидели в щепки разнесённый корабль. Шлюпку с "Косого Аврора". И среди обломков - о небо, нет! - лежал вниз лицом рыжеволосый парень...

Сердце Рона еле-еле, но билось. А на сердце вместо комсомольского значка - оплавленный чёрный круг, расколотый посередине зигзагом молнии...

- Авада Кедавра, - сокрушённо констатировал Гарри. - Но почему она его взяла?

- Здесь только один человек может помочь, - всхлипнула Джинни. - Гермиона.

- Да. Я зажигаю огонь, и ты идёшь через него в "Хеджхогвартс" [На территорию волшебной школы аппарировать невозможно.]. А я здесь его посторожу...

* * *

Хорьков был спокоен, как танк. Дроздова он заменил на своего человека. Тот будет до скончания века искать "Нутам", а фабрика будет стоять. И вряд ли когда поднимется. Народ долго не забудет страшных процедур по больницам! И тут пришла весть: Сона вновь в Москве и даёт показания в самой Генпрокуратуре! (Там солидный пост занимал старинный приятель Сметанина).

- Пиши пропало, - сказала Оладья Хорькову. - Я говорила с немцами. Знаешь, что они сказали? "Отработанные ступени выбрасываются в космос"! Они не только нас сдают! Они весь свой мороженый филиал под нож!

- Эх, Мерзоянша, тебе что! Ты сквозь стену пройдёшь и была такова! А мне что делать?

- Думать головой, и притом вовремя! Держал бы подальше Дроздова...

- Да знал я, что ли, что он волшебник?

...Полковник Хорьков спешно уничтожил все бывшие в доме запасы импортного мороженого. Загремел в больницу в тяжелейшем состоянии.

Но к суду его обещали поставить на ноги...

Оладья чинно села в тюрьму. От того, что изготовила яд, не отпиралась - это было бесполезно. Её заявления о том, что задание и рецепты были ей даны немецким концерном, ничего не давали. Конкретные люди, на которых она показывала, были за бугром. И Германия просто игнорировала запросы нищей России. Президент концерна сделал громкое заявление о том, что весь заговор был сплетён в стенах ныне закрытого филиала и что искать зачинщиков надо именно среди аборигенов. К бедам подмосковного городка, добрая половина которого осталась без работы, добавилась некоторая охота на ведьм...

К Оладье не приходил даже родной муж, что, впрочем, неудивительно. Его, Пику, тоже допрашивали, но он до такой степени ничего не знал, что чуть не сошёл за психа. Оладья на него плюнула и сидела тихо. Сквозь стены не уходила, потому что хотела проверить одно своё предположение.

* * *

Гарри сидел у огня, держа холодную руку Рона. В кровь кусал губы и не находил ответа.

Рон. Полжизни рядом. Откуда это, за что? Сначала идеал его, отец, теперь - лучший друг? На обгоревшем лице Рона не было ничего, кроме изумления и щемящего сходства с Джинни...

У входа в пещеру послышались шаги. Кто-то шёл через огонь. Девочки, так быстро?

- Ну что, Паттер, как жизнь молодая? - спросил знакомый манерный голос.

- Вот тебя мне только и не хватало, Драко Мальфуа! - Гарри даже забыл удивиться тому, что его давнего врага не остановил огонь.

- Думал, защитился? Фигня! Вот лежит главный диверсант республики, - Драко кивнул на Рона, - с посмертным орденом Измены! Он проложил нам дорогу через ваш дурацкий огонь. Империо, Паттер, - он взмахнул палочкой, - замри!

Проклятие подвластия Гарри научился блокировать ещё до вступления в комсомол. Но сейчас что-то подсказывало: не подавай виду!

Гарри застыл, как был - подавшись вперёд и подняв свободную руку.

- Так-то, - сказал Драко. - Скоро придёт новый Тёмный Лорд. Он увёз нас с поселений вместе с нашими скромными ядами. Он водит корабль, начинённый смертью. Он пачками травит муглов. И ты, Паттер, неинтересен ему в принципе. Ты для него слишком мелок. Мне, как приближённому лицу, он разрешил исполнить мой маленький каприз - свести с тобой счёты. И прежде, чем тебя не станет, знай: Чёрный Адмирал Георгий Анчоусов непобедим! Викторин Крукукум вертит ангельскими душами, Флёр Делакёр вертит людскими сердцами, я верчу их радостью и сладкой смертью - а Чёрный Адмирал вертит всеми нами, и все мы для него - не более, чем пыль под ногами. И вас, коммуняк, он перебьёт по одному! Адью, Гарри Паттер! Авада Кедавра!

Зелёная молния коснулась лба. И в самом деле, как говорила кода-то Чу, это было только щекотно. Молодой аврор рассмеялся и встал:

- Двадцать лет как Гарри Паттер, а вы так ничего нового и не придумали! Скучни вы занудские, Змеи!

Мальфуа медленно сел на пол. Гарри не испытывал к нему жалости - скорее презрение.

- Ну что, Драко Мальфуа, даю волю своему подсознанию! Повернись-перевернись, чем желаю обернись!

И стал Драко старой, грязной тряпкой. Гарри закинул её подальше и попытался привести в порядок мысли.

Глава 38. Нежданный Жданович и окосевший аврор

А когда Ждановичу предоставили слово - встала и сложила пальцы щепотью. Из пальцев вылетело что-то похожее на чёрную молнию. Ударило Ждановича в грудь.

Он пошатнулся, упал. Оладья же рассыпалась пеплом - истратила всю свою колдовскую силу.

Уля вскочила со скамьи свидетелей:

- Ика! Икочка, Ика! Люди, да отклейте кто-нибудь с него бороду!

...Кроме Ули и Дроздова, об этом знал ещё только один человек. Станислав Сметанин. Собственно, это было редакционное задание.

* * *

- Зелёный свет... Она с меня смеялась!

Рон так и сказал: "с меня". И от этого по щекам Гермионы ещё сильнее потекли слёзы.

Несколько недель она не отходила от его изголовья, вливая в него энергию, по капле возвращая жизнь... И не она одна, не только их близкий круг - почти весь колдовской мир с трепетом ждал, что будет. По какую сторону баррикады очнётся Рон Уэверсли и что расскажет...

...После их ссоры, когда Рон в очередной раз маялся со спичками, на борт "Косого Аврора" запрыгнула летучая рыба. Изогнулась и превратилась во Флёр Делакёр.

За эти пять лет Рон вспоминал её лишь тогда, когда его подкалывала Гермиона. Но сейчас не смог отвести от неё глаз. Флёр чаровала людей даже сама того не желая. Бабушка её была вила - из тех ногастых русалок, что танцуют под луной на полянах и могут закружить до смерти случайного путника, подглядевшего их пляски.

А сейчас взгляд Рона приковала не столько странная красота Флёр, её длинные волосы, похоже на лунный свет... Нет. Когда пять лет назад она приезжала в "Хеджхогвартс" отстаивать честь своей школы, надменность этой девочки замораживала всех на милю вокруг. А теперь она глядела так, словно Рон был профессором, а она - первоклассницей.

По-хорошему, это должно было бы насторожить помощника капитана. Но в ту минуту Рону так отчаянно хотелось, чтобы кто-нибудь смотрел на него именно такими глазами!

- Рон, ты не мог бы мне помочь? - певуче произнесла Флёр.

- Чем могу служить? - если бы он давно не обгорел под южным солнцем и не послал подальше Гермионину мазь, то покраснел бы до ушей.

- Я много слышала о ваших подвигах и мечтаю вступить в комсомол. Но всё моё окружение против. Я вам обещаю тайное содействие на территории Франции - только мне бы хотелось прикоснуться к священному огню. Я всего-навсего барышня, мне так нужна частица силы, чтобы унести с собой на недобрую землю...

Перед глазами Рона горели строки устава: непроверенным людям разъяснять только теорию, вовлекать в конкретные дела. Огонь защищает сочувствующих, пока есть комсомольцы, те, в ком он живёт. Сочувствующим ни к чему прикасаться к огню, пока он сам к ним не придёт...

Но объяснять это Флёр он почему-то не стал. Сказал только:

- У тебя много силы - силы в твоей красоте...

- Да это не сила, а слабость! Так расширяет круг опасных людей вокруг тебя... Рон, я хочу быть сильной! Как ты.

Слова устава погасли. Вместо них вспыхнуло: "Чего хочет женщина - того хочет Бог".

И ближе к ночи Рон отпросился у капитана на берег - привезти, мол, на шлюпке пресной воды. Летучая рыба запрыгнула на судёнышко. Рон поставил лодку на автопилот и повернулся к Флёр:

- Агнис Коммуния! Давай руку!

Они вошли в огненную стену. И тут Рон ощутил: жжёт руку, за которую держится девушка, колет сердце...

Последнее, что он помнит - холодный смех Флёр.

...Изложив всё это Гермионе - сбивчиво и не щадя себя - Рон рывком сел на койке:

- Пойду сдаваться.

- Я с тобой, - еле выговорила Гермиона. Осуждать его она не могла. Тонкой иглой кололо сознание собственной вины...

* * *

Зоргфальт провалялся в больнице два месяца. Отделался сломанной ногой. Неотлучно при нём, под видом игрушки, была его колючая дочка. Тоже Ульяна, только по-польски - Юлианна. А по-простому - Юлька. При первой возможности заходили Уля, Мирослава. Майор Дроздов с молодой женой Анютой и Соной. Сметанин. У Станислава своих детей никогда не было, да и с женой они который год жили как чужие. Сметанин переводил взгляд с Миши на Ришу:

- Одного гнезда птенцы!

И сам не знал, как он был прав... Когда он свёл их в начале дела, то даже не подозревал, что у каждого из них есть огромная тайна. И только визит в Москву волшебной парочки показал, что оба, Рихард и Михаил, причастны к сверхъестественному. И тёмное прошлое Оладьи стало непреложным фактом в деле... А слова свои Сметанин мог распространить и на Сону, на которую тоже изредка взглядывал.

Вот Берзинь, кажется, оставил попечение о четвёртом поколении и поле Бдительности...

* * *

- По чести, дело-то расстрельное! - главнокомандующий авроровскими силами мрачно глядел на свои руки.

- Не спешите, маршал, - Альбус Думбольт, директор "Хеджхогвартс", покачал седой головой. - Наказывают не чтобы мстить, а чтобы предотвратить преступление. А дело уже сделано. И много они, впрочем, не взяли. Убить коммуниста они не могут, правда, старший аврор Паттер?

Гарри кивнул, тронув звёздочку во лбу. У него она была много меньше, чем у Чу - вроде индийского знака касты.

Думбольт продолжал:

- Под ударом только сочувствующие, и в связи с этим отмечено массовое стремление скорее получить допуск к испытаниям и пройти их. А там ведь, сами знаете, не сжульничаешь, пройдут только те, кто действительно дорос. У нас наконец-то создаётся взрослая коммунистическая организация, понимаете вы это? Сам туда на днях вступаю, на старости лет... Но, возвращаясь к Уэверсли - ведь он чистосердечно раскаялся. Если мы его казним - потеряем ценного, в общем-то, человека. Однажды оступившийся сделает всё, чтобы вернуть к себе доверие. Какие у кого предложения?

Гарри поднял руку:

- Оставить на корабле, разжаловав в рядовой состав. Исключить из комсомола с правом начать путь с нуля. Также по вашему усмотрению наложить взыскание на меня и Гермиону Грэйнер. Я уполномочен сказать за неё и за себя: не принимая в расчёт наши личные отношения с подсудимым - мы его комсомольские руководители. И если та сторона просчитывает каждое движение наших душ и ищет слабину - то мы хлопаем ушами и даже где-то провоцируем, - выложив всё это, заранее приготовленное, он замер с бьющимся сердцем. Придя сегодня с заседания, он поцелует сонную Джинни и в сотый раз скажет: "Львёнок, ты была права!"

- Чёрт побери, Паттер! - не выдержал маршал. - Если никто не возражает - решение насчёт Уэверсли принято. Что до вас и товарища Грэйнер - нет хуже, чем пытка доверием. Пусть она продолжает работу в "Хеджхогвартс". И вы, Паттер, остаётесь в комиссии по расследованию. Переходим к следующему вопросу: новые факты об организации так называемого адмирала Анчоусова.

* * *

Лера громко возмущалась в лаборатории:

- Ни за что бы за мента не вышла!

- Ну и иди лесом в немецкий концерн! - в сердцах крикнула Уля.

- Ну и пойду!

В концерн она, конечно, не устроилась. Да и не преследовала этой цели.

Просто, как тогда казалось Лерке, она нашла человека, которому нужна кошка на бархатной подушке...

На место Леры взяли Сону. Они с Арташесом сумели выгодно сдать роскошную хорьковскую квартиру и помогать семье. А жили у родителей Анюты.

...Фабрика отделалась солидным штрафом с Палыча. Пошло даже указание куда следует разработать подробные методики контроля стабилизаторов. Но, наверное, концерн это дело заморозит.

* * *

За то время, что возвращался к жизни Рон, тёмные силы ни разу не воспользовались полученными через него возможностями. Видимо, смерть Крукукума и переход в инобытие Мальфуа сильно спутали их карты. Драко, кстати, находился под стражей. Всё в том же неприглядном виде, но с временным даром речи. Ему было сказано:

- Чем больше ты расскажешь и чем скорее - тем больше у тебя шансов снова стать человеком.

Из показаний Мальфуа министерство узнало: Георгию Анчоусову лет около тридцати. У него чёрные волосы и глаза, ослепительная улыбка. Он легко читает в сердцах людей и никого не допускает к себе в душу. Никто из его людей не знает в деталях его замыслов. Драко, например, не в курсе, на смерть каких именно муглов пошёл яд, сделанный им самим.

Но Гарри-то помнил массовые отравления в Москве. Его Джинни поднимала документы по летнему скандалу, после которого исчез Мальфуа, и утверждала: по крайней мере, по симптомам обе эпидемии выглядели абсолютно одинаково. Нить должна была связать банду Анчоусова, немецкий концерн, ныне покойную Оладью и сидящего Эдуарда Хорькова. Там, в России, по делу уже никого не ищут - это Гарри знал из регулярной переписки с Москвой.

Флёр Делакёр находилась во всемагическом розыске с того самого дня, как аврор Паттер явился в Главный штаб на две недели раньше срока, с повязкой на глазу, со звёздочкой во лбу и грязной тряпкой в руках. В родной Франции Флёр никто не видел примерно с лета. А после того, что рассказал Рон, всем стало ясно: русалочья внучка в море. Среди тысяч таких же серебристых рыбок. О человеке, хотя бы похожем на Анчоусова, тоже ничего не было слышно. Рон Уэверсли клялся принести в министерство его голову на блюде. Гарри Паттер предпочитал тихо строить козни. В штабе ему сказали буквально следующее:

- Действуй на свой страх и риск, как до сих пор! Мы ничего не знаем. Даже если встретим где-нибудь чёрного кота с зелёными глазищами - сплюнем через левое плечо и не поглядим, куда идёт...

* * *

- Я не вижу целей этого Анчоусова, - Настя Камышева оперлась точёной рукой на плечо Злея. - Либо он сумасшедший, либо...

- Он хуже. Куда опаснее покойного Насоль-де-Морта. Слишком тонкие многоходовки.

- Но зачем ему это? Деньги? Слава? Власть? Я понимаю в этой истории и Крукукума, и Мальфуа, и, наверное, Флёр, но его... Сева, лучше выведи меня из министерской комиссии! Здесь колдовство и политика!

- Настенька, ну что Паттер набегает? Мальчишка!

- Он чувствует то, что я только знаю.

* * *

Вряд ли Джеймс Паттер предвидел такое, когда обивал все мыслимые пороги, чтобы сына перевели на спокойную штабную работу. Если Джинни являлась домой к пяти, то до прихода Гарри успевала сладко выспаться... Но, практически второй человек на заводе, она часто работала допоздна. Ей это даже нравилось, она привыкла чуть задирать свой уэверслеевский веснушчатый носик. И радовалась: опоздает к ужину - избежит подколок свёкра. И ладно бы он только проверял её знания по химии и ехидничал:

- И как они мороженое делали, пока лисёнок по качеству не пришёл?

Это рыженькую мало трогало. Но Джеймс каждый Божий день начинал:

- Где ж твой королевич недомедальный? Опять пошёл мировую революцию делать, да куда ни сунется - очки мешают? Ты с ним построже. Ты топ-менеджер, а он даже ещё не прапорщик! Люди звёзды на погоны получают, а он - в лоб! Хоть ты этого Летова окаянного Шакирой разбавила! Не грусти, Джиневра, отхлебни - сами делаем!

Он наливал в рюмку чего-то ультрамаринового, настоянного, видимо, на синих листьях по рецепту со времён ещё планеты Бредамода. Но тут вступалась Лили:

- Джеймс, мы детей не портим!

Словом, Джинни привыкла прятаться на их с Гарри половине, ждать там любимого. Тёмной зеленоглазой тенью он пробирался прямо к ней, когда совсем поздно, когда и пораньше... И набеги за едой на кухню они устраивали обычно посреди ночи. А потом возвращались к себе, в душистую темноту, населённую осколками музыки... И ранним утром Джинни исчезала, как майская роса. Будить Гарри ей было, как правило, жалко.

* * *

Покои учительницы мугловедения в древнем замке "Хеджхогвартс" были точной копией Настиной квартиры на Малюси - Северус исполнил её желание. И сейчас Настя Камышева сидела на кухне, допивая четвёртую чашку кофе. За окном тихо рассветало, и первые лучи казались твёрдыми в синем сигаретном дыму. Настя морщила лоб и постукивала босой ногой по линолеуму. Потом вдруг вскочила и на цыпочках, по единственной из тысяч лестниц пошла в подвал - в святилище Злея.

Северус тоже не спал. У него в пробирках и колбах совершались какие-то таинства.

- Сева! Знаешь, где Анчоусов?

- Где? - Зловредус высунулся из лаборатории - и тут в полумраке полыхнуло зелёным.

Настя упала на ковёр замертво.

Глава 39. Не задушишь, не убьёшь!

- Вырастешь, полюбишь человека - и сама человеком станешь!

Юля повела чёрным носиком и фыркнула. У неё пока что не было ни малейшего желания ни расти, ни влюбляться. Жить было неплохо и в иголочках. Зато очень хотелось везде успеть и во всём поучаствовать. За долгие годы сидения под землёй в ней накопилась дикая жажда действия. Правда, не слабее была её любовь к обретённым родителям. Поэтому гадости в стиле Питера Пэна - удрать из дому на какой-то там остров - ей даже в голову не приходили.

* * *

Вот стоят на краешке сквера, что на Таганской площади, линией, цепью, стеной стоят, ребята из разных молодёжных организаций и просто сочувствующие, как Заботины. Но сейчас все они - одно. Реют в мальчишеских руках три красных знамени. Почти задевают буржуйские машины, которые в этом месте заворачивают во множестве. Сидящие в машинах злятся и едва не врезаются в тротуар! Зато с троллейбусной остановки напротив, откуда едет к себе на окраину рабочий люд, время от времени показывают пикетчикам Рот Фронт. У каждого в цепи - по плакату. И не смолкают над площадью медно звенящие лозунги. Сегодня - тридцатое декабря, день рождения Страны Советов. И стена встала здесь, чтобы напомнить людям, закрутившимся в предновогодней суете: СССР - империя добра и справедливости! В ней не было бездомных, безработных и неграмотных. Ей сдались орды Гитлера и страшные болезни. Она указала человечеству путь к звёздам. А если и голодали люди в этой империи - так все вместе! У Ульяны в руках плакат: "СССР - общество равных возможностей для всех". Ей хочется добавить: кроме сволочей. Коммунизм она понимает так: это общество, в котором у честных есть все возможности быть честными, а у нечестных - никаких возможностей жульничать. Уля перестаёт на время скандировать - боится сорвать голос. Косится на мужа, стоящего рядом. У него на плакате написано, кажется, как раз про Победу. Уля точно не скажет. Она глядит в его лицо, дышащее волнением и молодым задором. И думает, не в первый раз, нежные свои мысли: "Вот такой он настоящий - такой же, как мы все!" Ульяне хочется просто зацеловать Ришиньку - но это нельзя. Не потому даже, что при честном народе, а потому, что в строю.

К пикету подходит бабка в шубе. На лице у неё слой косметики в палец толщиной. Вместо мозгов - телевизор. И она тщетно делает вид, что очень довольна жизнью. Конечно, она несёт что-то там про очереди. Как будто это мировая трагедия. Как будто лучше, когда прилавки ломятся, а в кошельке и, следовательно, в холодильнике шаром покати. Конечно, она обвиняет коммунистов в нежелании работать. Уля это слышит уже примерно в пятый раз и всё дивится дикости. Ну неужели непонятно, мы-то как раз очень хотим работать! Причём, что характерно, на Родину и на себя, а не на чужого дядю! А вы вот ходите в мехах за счёт тех, кто просит милостыню в переходах! Конечно, бабка заводит панихиду по миллионам, миллиардам, секстилиардам невинно убиенных. Возражают ей лениво и весело. Не для того, чтобы убедить, ибо это бесполезно, а для того, чтобы щёлкнуть по носу. Бабка заканчивает изумительным вопросом:

- Кто вам платит?

На это даже не пытаются отвечать. У кого доллар вместо сердца - тем не понять, как это: быть готовым заплатить самому, лишь бы здесь постоять...

- Ведь как в тюрьме жили... - тужится бабка из последних сил.

Тут Уля не выдерживает и орёт сорванным голосом:

- Ну, не знаю, кто в тюрьме, а мои родные жили в раю!

Дроздов, в "гражданке", грозит ей пальцем. Улыбается Ике и поворачивается к своей Анюте.

Уле доставалось и потом. Но она по сей день продолжает считать себя морально правой: бабку-то прогнала она! Та убралась с видом, претендующим на скорбное достоинство, сокрушённо качая головой. Обе стороны расстались, продолжая взаимно считать друг друга идиотами.

* * *

Гарри и Джинни, как последние муглы, ехали на пикет на метро. В Москву их привели не тайные нити расследования, а просто дружба и причастность к выигранному этапу. Конечно, Паттеры заверяли русских друзей, что попадут на Таганку своим ходом. Но всё-таки Москву они знали плохо и вместо Таганской аппарировали на Таганрогскую, на глухую окраину. Еле добрались до ближайшего метро.

А когда они уже подъезжали к Таганке, прицепился к ним какой-то молодой, хорошо одетый и наглый:

- Чувак, если ты косишь под Паттера - так на фига ж тебе во лбу звезда?

- Да будет тебе известно, - выдал на одном дыхании молодой аврор, - что Гарри Паттера давно превратили в котёл для ядов. За подпольную коммунистическую деятельность.

С тем он и Джинни пошли из вагона.

- Типун тебе на язык! - в ужасе пискнула рыженькая.

После, чтобы снять заклятие, им пришлось долго и взасос целоваться под колоннами "Таганки-кольцевой"... Потому и на пикет опоздали.

- Рот Фронт, товарищ Жданович!

- Рот Фронт, товарищи кошки! Вы элементарно вычисляемы по глазам. Но как вы догадались в Крыму, что это я?

- Твоя мама рассказывала моей ещё до твоего воскресения: Рихард Зоргфальт - тот, кто босиком исходил весь свет. Я почему-то сразу об этом вспомнил, когда увидел, как ты идёшь по кромке воды... Правда, плохо быть легендой?

- И не говори!.. Как это в песне поётся: сперва убьют, потом увековечат, а после обязательно забудут! Расскажи лучше, как дела на втором фронте.

- Ну что, весь наш круг, кроме пока что Рона, вступил в партию. Это уже не АКСО, а Ком - Маг - Интерн!

- Это какой, третий и три восьмых? - просто Улю кольнула зависть.

- А хоть бы и так, лишь бы не Четвёртый! Так вот, Рона допустили к испытаниям, потому что он поймал Флёр Делакёр. Закинул сети в синее море, на уху, там куча рыбы была, но эту он узнал. Посадил в банку - и в министерство. И по-моему, она сама шла в руки. Она рассказала всё, что знала. Только она не знает, где Анчоусов. Зато она призналась, что продала немецкому концерну рецепт борьбы с конкурентами. Я с ней был в мугловой полиции, дело заварилось. Посмотрим, какую часть себя они отдадут под нож, чтобы на плаву остаться...

- Рот Фронт, Гарри, не судом их надо, - подходит к ним Дроздов. - Не мне тебя учить, какими лягушками их забросать. Здравствуйте, мадам, это вы Джинни? Рад познакомиться. А китайский десант, стало быть, своё отлетал?

* * *

Минут за двадцать до конца мероприятия приходит-таки, с колючей внучкой в мешке, Мирослава. Её никак не удавалось уговорить, что вовсе она впечатления от строя молодых и красивых не испортит. Но пищала Юля, пищала и выпищала хоть треть сказки. Родители ежонка не брали - руки, мол, будут заняты...

А Мирослава и сама рада, что пришла. Она смеётся, и скандирует, и просит подержать знамя. В частности, для того, чтобы серьёзный белокурый парень смог погреть руки. В это время маленькая уже сидит на чьих-то свободных. Народу ведь больше, чем плакатов, и подмены идут всё время.

- Это мой ребёночек - маленький Зоргёночек! - объясняет Уля под восторженный писк девчат.

К счастью, переполох длится недолго, и всё входит в колею. Юля здесь, кажется, счастливей всех. Ей всё сверху видно. На груди у неё золотая "Аврора", приколотая мамой. А её, Юлькиных, родителей знает каждая букашка...

- А кем ты будешь, когда вырастешь? - задают ей вопрос из неизбежного "джентльменского набора".

Юля фыркает. Ну можно ли спрашивать такие глупости?

- Конечно, коммунистом! - отвечает она обиженно.

* * *

Спустя ещё дней десять её родители пишут заявления в партию. Не в ту, конечно, что ушла на небеса. Да Рихард из той и не выходил никогда. Но уж в какую есть. Дроздов задумывается:

- Может, и мне? Я всё ждал воссоздания КПСС, с тех пор, как попал под начало Стаса, да, видать, не дождусь...

- Решайте, - говорит секретарь первички. - Самое главное - Анюту воспитывайте. С ней с нуля надо начинать. А она за вами в огонь и воду... Уля, за Сону отвечаешь ты!

- С ней проще, - улыбается Ульяна. - Про брата её все небось слышали? Ровесник перестройки, а сбежал из дому и прибился не куда-нибудь, а сначала к поисковикам, потом к пионерам!

- Вот такие нам и нужны! Пассионарии, разорви их кобыла! - выпаливает заводила одной из ребячьих организаций. - Беспокойные сердца, по-русски! Но с Соной осторожно - она ещё не живёт, а только воскресает...

Все знают, но никто не хочет говорить, что Сона в последнее время зачастила в редакцию "Тигрового глаза"... Ика вздыхает из глубины души:

- Вот примут меня - опять в Крым поеду! Гонят врачи толстой палкой, отдохните, говорят. И редакция туда же: напишите нам историческую книжку!

Глава 40. Рыба по-пражски, ёж по-польски

Флёр нещадно накручивала на пальцы чудесные пряди волос:

- Не покидай меня, Жорж! Не покидай!

- Глупая, уходи на дно, иначе погубишь меня и себя. Уходи в океан, говорю! А я перехожу с магического фронта на мугловый, где меня забыли. Адмирала Анчоусова больше нет.

- Жорж, найди меня! Найди меня в океане!

Черноглазый её уже не слышал. Аппарировал куда-то...

...В роду у Флёр Делакёр были не только вилы, но и муглы. В их числе - один известный историк-антисоветчик. Колдовская родня Флёр с ним не кланялась. Но сама девочка его очень любила.

Дяденька историк тайно от родни катал маленькую ведьмочку на плечах и частенько таскал в старый, мюнхенский ещё, офис "Свободы". Там девочка пропитывалась пропагандой.

А поскольку Флёр обладала сверхъестественными способностями, то быстро познакомилась с теми, кто жил в стене. Мари Визон всегда смотрела на ведьмочку с нежностью:

- Красота и гордость! Оставайся такой - и ты добьёшься всего, чего я не добилась!

Но таинственная монахиня ошиблась. В стене иногда появлялся её сын, старше Флёр лет на восемь, с лицом Иржи Гарамунда и пустотой на месте сердца. И коса юной вилы нашла в его лице на камень.

Несколько лет Флёр молча страдала по Жоржу, в то время как у ног её были толпы поклонников... Кончилось тем, что в пустой студии, прямо на грязном от лжи столе, под источающими яд микрофонами, восемнадцатилетняя ведьма отдала свою честь. В то самое время, когда Рон с Гермионой только начали бродить по лесу и вспоминать её, Флёр, незлым тихим словом.

Для Жоржа она была одной из многих. Тихой пристанью, птицей, летящей по первому зову. Когда он взял её в дело и она спала на подушке в его капитанской каюте - это было ни с чем не сравнимое счастье.

И ведь она сделала всё, что велел адмирал - охмурила рыжего Рона и нашла дорогу через огонь! Слишком резким было падение.

Ночью Флёр бросилась во Влтаву. Молила ад, чтобы пресная вода убила её, летучую рыбу, прежде чем она доберётся до моря. Но судьбе было угодно, чтобы она попала в сеть, закинутую Роном.

Нет, выдавать Жоржа её не заставило бы никакое исповедальное зелье. Но она действительно не знала, где он...

* * *

Мартовский день начинался отвратительно. В плеере сдохли батарейки. В почтовом ящике ничего не обнаружилось. На улице валил липкий снег, под ногами хлюпала мокрая каша. Уля на всех обиделась. Решила со злости махнуть вечером на "красный" концерт - всё легче станет...

Студенческие каникулы она провела с Икой в Крыму. Но с тех пор минул целый месяц. А Рихарда ждать ещё столько же... Хорошо Юле - висит на отце как приклеенная и горя не знает. Того гляди, забудет, как выглядит её мать...

...На место сбора в метро Уля опоздала. Как идти, она, впрочем, помнила. Но сидеть пришлось не со своими, а там, где нашлось местечко.

Скоро Улины обиды растаяли как снег. Она с воодушевлением вскидывала руку Рот Фронтом, подпевала вместе с залом: "Да здравствует Красная Армия, шагающая в ногу с историей!" В антракте не тронулась с места. Шелохнуться боялась, чтобы не разрушить впечатление.

Но его разрушили извне. Парень, сидевший рядом, вдруг обратился к ней:

- Девушка, вы никогда не были в Польше?

- Что? Нет, не была, - у неё на секунду потеплело на сердце. Она перевела взгляд на собеседника. И мгновенно подвела его под рубрику "роковой мужчина". Тёмные волосы, чёрные глаза, улыбка-молния... - А почему вы меня об этом спрашиваете?

- А у вас на лице крупными буквами написано!

- Логично. Мои предки - поляки, сосланные в Сибирь.

- Нет, мои из Польши не выезжали. Я в Москве учился, а как к себе вернулся - матка боска! Деревня живёт первобытно-общинным строем. Я вступил в Компартию и дико поехал сюда - обмениваться опытом. Думаю вот - остаться или не остаться? Даже не знаю, где сложнее работу найти...

- Этого я тоже не знаю. Сейчас и всё так: то есть что, то сразу нет... А как вас звать, если не секрет?

- Почему секрет? Ежи.

- Класс какой! Меня в детстве звали "ёжик". А вообще меня Ульяна зовут... Тише! Начинают!

После концерта знакомые девчонки спрашивали Улю:

- Что это за киногерой с тобой сидел?

- Польский коммунист. Я его в клуб приведу!

* * *

Профессор Злей наматывал на палец тонкую золотую нить - из пышной причёски Насти Камышевой. Со дня её трагической гибели минуло уже четыре месяца. И всё это время Северус не выходил из лаборатории.

Не хотела Настёна, не хотела в министерскую комиссию... Потом, конечно, втянулась, ночами сидела на кухне за фолиантами по магической истории, настраивая мозги на непривычную волну. И - решение загадки стоило ей жизни.

Ведь это ж суметь надо, люди добрые - Авада Кедавра на расстоянии, да ещё в надёжных, как скалы, стенах "Хеджхогвартс"! Скоты, не ждите пощады!..

Северус знал точно: его белая тигрица может быть на любой планете Вселенной, кроме своей родной Малюси. И, по общепринятому мнению, воскресить может только коммунист сочувствующего. Но Зловредус всегда шёл только своей дорогой. И Настя тоже. Потому и сидел профессор взаперти, и пытался в воздухе комнаты, в вещах, что остались после Анастасии, разыскать энергетические крупинки, частички её души. Выловить такие же в эфире, протянуть связь через световые года...

Министерство умирало от желания узнать, о чём догадалась Настя. Но Зловредуса никто не торопил. Все знали: он может такое, что не под силу никому...

* * *

В одном из "красных" кружков шло собрание. Кружок был клубного типа, да к тому же не имел своего помещения. Поэтому собирались на квартире. Размещались кое-как на старом диване - по бессмертной системе "бочки в селёдках". В былые дни Уля много часов высидела здесь на коленях у Рихарда. Сейчас здесь была другая сладкая парочка: Дроздов - здесь не майор, а просто Миша - и Анюта. А подле Ульяны сидел Ежи. Все девчонки, кроме Анюты и Соны, нет-нет да и глядели в его сторону...

Народ в кружке был очень разный. Гость из Польши заинтересовал всех, но кого в положительном смысле, а кого и в отрицательном. Руководитель кружка долго задавал Ежи подколочные вопросы об отношениях Польши с Россией. Тот уверял, что нормальные люди в его стране спят и видят дружбу с Россией. И что если польское правительство ещё раз вздумает требовать извинений, тем более денег, за Катынь - он, Ежи, первый выйдет к посольству с плакатом. А то и с чем похуже...

...На другой день Уле позвонил Дроздов.

- Знаешь, что-то не понравился мне этот Ежи. Такое чувство, что он ко всем нам хочет подлизаться. И что он такой же поляк, как я испанский лётчик.

- Да ну, Миша, мне с ним не детей крестить! У меня свой муж есть!

Однако на всех последующих мероприятиях Уля и Ежи держались рядом. Говорили и не могли наговориться... А Дроздова вскоре после того разговора услали в Подмосковье - распутывать какое-то дело.

* * *

Уля часто думала о черноглазом, оставаясь одна. Слишком часто. И ей это совершенно не нравилось. Вон, Лерка Заречная тоже пошла за болотным огнём. И всего через пару месяцев со скандалом развелась. Оказалась на улице, говорят, ступила на дурную дорожку... Может, стоит брать пример со Стаса Сметанина?

* * *

- Сона, меня никто никогда так не поймёт, как вы. Ваша дружба - это дар судьбы. Но просить большего - уже кощунство. Вам двадцать, а мне пятьдесят.

- Знаете, мне кажется, что мне уже сто. И я ничего не прошу. Счастья нет!

Этого разговора Ульяна, конечно, слышать не могла. Но о многом догадывалась и ломала голову: стоило ли им подстрелить на взлёте свою горькую осеннюю любовь? Жена Сметанина - не стерва, конечно, обычная глупая курица. Между ними - тот самый худой мир. И были бы у них ещё дети! Понятно, Станислав боится сплетен, ибо ходит в этой жизни по канату. Но кому надо - наврёт и на пустом месте. А они любят друг друга - Сона и Стас. Может, конечно, они и правы. Может быть... Они жертвуют всем - а она, Ульяна, ищет, что ли, добра от добра?..

Уля принималась перебирать в памяти всё, что было между ней и Рихардом - в этой жизни и прошлых. Но почему-то не помогало. Лезла в голову одна, наверное, несправедливая мысль: "Ика и Юлька... Они друг к другу ближе, чем ко мне". В роль матери Уля вообще вживалась с трудом. Не родила она Юльку - может, всё дело в этом? Ика... Она его и не видела почти в последние месяцы. Даже когда они были вместе между больницей и санаторием - он возился и возился с Юлькой...

- Ришинька... - напоминала себе Уля. А память подсовывала Ждановича в тёмных очках и с козлиной бородой. И снова рисовала Ежи...

- Да никогда, никогда, никогда! - шептала Уля в темноту. И кусала губы чуть ли не в кровь...

На козыре плясал совершенно неприкаянный, одинокий Пика. От него на душе становилось ещё хуже...

Глава 41. Магрибинец

Уле идея нравилась. Это предлагал им с Икой ещё Дроздов - проводить такого рода учения... Но ни Зоргфальта, ни Дроздова в городе не было. И у Сметанина "горел" очередной номер. А больше никто идею не поддерживал.

- Очень нужно лезть под землю, - воротил нос руководитель кружка, - когда можно сесть на электричку и доехать до какого-нибудь красивого монастыря!

...Кончилось тем, что Уля с Ежи полезли под землю вдвоём.

Вернее, нет: сначала с ними пошли ещё Сона с братом. У красавицы армянки был кое-какой опыт по части подземных ходов. Но всё равно ей скоро стало тоскливо и неуютно. И Арташес, в своё время тоже всласть здесь побродивший, вынужден был вести сестру наверх где-нибудь поближе к дому. Уля не хотела их отпускать, но пожалела Сону.

...Вдвоём они долго бродили по лабиринту. Ежи вёл Ульяну так уверенно, словно родился под землёй.

- Ты никогда не учился в разведшколе? - вдруг спросила Уля.

- Чего я там не видел? Мы в университете так с занятий удирали!

Глаза его блестели как всегда - впрочем, в полумраке трудно было разобрать. Слова Дроздова вспомнились и пропали...

* * *

Молодые люди выбрались наверх где-то за городом. Развели костёр. Растопили в котелке снегу. Обжигаясь, пили чай и не глядели друг на друга.

- Уля, - наконец нарушил молчание Ежи. - Ульянушка!

Она взглянула на него в упор.

- Я не поеду в Польшу. Я ночей не сплю из-за тебя.