(Книга серии "КЛиП" - Криминал, Любовь и Приключения)
- Хотелось бы знать, долго нам тут еще мерзнуть? - недовольным тоном спросил своего напарника парень ростом повыше.
- Знаешь, Коля, за такие бабки можно и померзнуть, - заметил тот. - Не согласен?
Облаченные в старые рваные ватники и бесформенные шапки-ушанки, небритые парни со всклокоченными волосами изображали партизан времен Великой Отечественной войны, прячущихся от немцев в небольшом леске. Вместе с ними в заснеженном овраге находилась женщина-радистка. Точнее, это была девушка лет девятнадцати-двадцати, ровесница парней. Подобно своим соратникам, она была обряжена в поношенный ветхий бушлат, но даже в нем, в отличие от ребят, выглядела какой-то более аккуратной, ухоженной. Возможно, такое впечатление складывалось потому, что она была стройной и очень миловидной. Все трое участвовали в съемках фильма и, согласно замыслу режиссера, являлись небольшой боевой группой, случайно отбившейся от своей партизанской бригады и преследуемой сейчас превосходящими силами немцев. Точнее, они лишь считали, что принимают участие в обычных съемках, на деле же все обстояло несколько иначе...
- Валера, не мерзнешь? - обратился мужчина в пушистой меховой шапке к своему коллеге в спортивной вязаной шапочке, скрывающей изрядно облысевшую голову. Куртка на нем, как и шапочка, была спортивного стиля и опускалась чуть ниже пояса. Он с удовольствием надел бы дубленку, как его товарищ по работе, но из-за своего маленького роста носить подобного рода одежду не решался. Ему достаточно было представить, как выглядел бы подобный недомерок в дубленке: конечно, он казался бы еще более низкорослым и почти квадратным -- зрелище на грани гротеска. Впрочем, куртка была довольно теплой, а еще он предусмотрительно надел комплект шерстяного нижнего белья, так что жаловаться на мороз у него причин не имелось. Поэтому он отрицательно мотнул головой:
- Нет, Вадим. Не так уж и холодно.
- Ну, смотри. - Тот хмыкнул. - Я ведь к тому спрашиваю, что во второй половине дня состоится еще один спектакль, уже в павильоне. Тоже, конечно, не Ташкент, павильон не отапливается, но там хотя бы нет ветра. Так что, подумай. Если хочешь зрелищ, не обязательно мерзнуть на улице, можешь просто дождаться следующих съемок.
- Да говорю же, не холодно мне, - повторил Валерий. - Да и время поджимает, вторых съемок я ждать не могу... А где, кстати, охраннички? - поинтересовался он. - Разве не пора ли им объявиться? И сколько помощников заказал себе клиент?
- Шестерых, - ответил Вадим. - Да вот и они, кстати. Легки на помине. - Он заметил грузовую автомашину с тентом в маскировочных разводах, показавшуюся вдали. Подобные, давно устаревшего образца, можно было частенько увидеть в фильмах про Великую Отечественную войну. - А давай, Валера, сходим, проверим, готов ли наш клиент. Заодно посмотришь на него, оценишь. Колоритнейшая, надо отметить, фигура. - Он взглянул на часы. - В самый раз его навестить.
- Пойдем, - согласился приятель и спустя минуту они уже входили в деревянную избу-новодел, отапливаемую обычной дровяной печкой и несколькими электрическими обогревателями.
- Господин Козинцев, вы готовы? - громко крикнул Вадим из то ли большого коридора, то ли средних размеров комнаты, находившейся сразу за дверью. Как называются подобные помещения в деревенских избах, он не знал. В другие помещения вели три различных двери, одна из которых немедленно приоткрылась, и оттуда выглянул седоволосый человек, облаченный в форму немецкого офицера.
- Почти. Заходите, заходите. Еще пара минут, и я буду готов окончательно.
Они вошли в комнату, и застали Козинцева примеряющим шинель.
- Вижу, вам все пришлось впору, - удовлетворенно заметил Вадим.
- О, да! - Седоволосый одобрительно кивнул. - Чувствую себя в этом, словно проносил всю жизнь. Должен признать, у вас превосходные портные. - Некоторое время он с удовольствием оглядывал свое отражение в стенном зеркале, а двое молчали, с любопытством за ним наблюдая. - Это мои помощники? - поинтересовался Козинцев, заслышав урчание двигателя.
- Да, - подтвердил Вадим, - шесть человек, как оговорено в контракте. Итак, господин Козинцев, напоминаю вам, что...
- Прошу прощения, господин режиссер, но я бы попросил называть меня "Герр Оберст", если, конечно, это вас не затруднит, - перебил его Козинцев. - Понимаете, - несколько смущенно принялся объяснять он, - хотелось бы получше вжиться в роль, поэтому...
- О, я прекрасно все понимаю, Герр Оберст, - в свою очередь тоже перебил его режиссер, ничуть подобной просьбе не удивившись. - На нашей киностудии уважительно относятся к любым пожеланиям клиентов - главных героев кинокартин, - поэтому я уже имел честь обращаться как подобает и к великому императору Франции, и к не менее великому римскому полководцу, даже со снежным человеком доводилось общаться на его языке, было такое дело. - Трое, находившиеся в комнате, рассмеялись. - Однако напоследок я хотел бы еще раз кое-что уточнить, - продолжил он, когда смех утих. - Не сомневайтесь, ваш сценарий был нашей стороной тщательно изучен и проработан, но дело в том, что многие заказчики порой склонны менять некоторые детали как раз в самый последний момент, вот как сейчас, например. Ну, если не менять, то дополнять общую картину какими-то мелкими деталями, вносить, так сказать, последние штрихи. Поэтому, уточним самое, пожалуй, главное... Вы насилуете пойманную девушку? Я имею в виду, сами, лично.
- Простите. Вы, наверное, хотели сказать "русскую радистку", - довольно сухо поправил его вживающийся в роль Козинцев.
- О, да, прошу меня великодушно извинить, Герр Оберст. Именно так, русскую радистку! Я бы даже сказал - пианистку. Соответственно военному жаргону или жаргону разведчиков так, пожалуй, будет еще точнее. Итак...
Козинцев задумался.
- Нет. Точнее - скорее всего, нет, - наконец ответил он. - Видите ли, определиться с этим вопросом абсолютно точно я сам смогу только в самый последний момент. Ну, здесь вы должны меня понять, господа. Конечно, я еще достаточно здоров и бодр, однако мне уже семьдесят пять. А это что, так важно?
- Есть некоторые нюансы, поэтому хотелось бы знать, - уклончиво ответил режиссер и кивнул. - Хорошо. На сей счет ваши помощники будут ждать вашего специального распоряжения.
- Кстати, ребята говорят по-немецки? - неожиданно поинтересовался "Герр Оберст".
- Увы, - Вадим развел руками, - они просто получили инструкции употреблять как можно больше таких слов, как "йа", "йаволь", ну и далее в том же духе. Этого ведь, как мы оговаривали ранее, достаточно?
- Вполне, - подтвердил Козинцев. - К сожалению, я и сам не знаю этого прекрасного языка, не то мои требования к вам в этом вопросе были бы гораздо жестче.
- Нет проблем. - Режиссер улыбнулся. - Всегда действуем в полном соответствии с пожеланиями заказчика. Потребуется - организуем людей, говорящих хоть на хинди, хоть на суахили; да на каком угодно, в конце концов! Вопрос лишь в цене... Да, вот еще одно уточнение - пожалуй, едва ли не самое важное. Скажите определенно, позволительно ли оператору брать вас крупным планом.
- Пожалуй, так... - после короткого раздумья принял решение Козинцев. - Пусть моих "крупняков" будет побольше - уж больно мне эта форма оказалась к лицу. - Режиссер понимающе кивнул. - Но!.. - "Герр Оберст" красивым жестом, словно уже для камеры, резко взметнул указательный палец кверху, видимо, все больше вживаясь в избранную роль, потому что и речь его внезапно стала какой-то более отрывистой, гортанной, в общем, более "немецкой". - Но чтобы при этом нельзя было увязать мою персону с кем-либо из моего окружения. Как с "партизанами", так и с вашими помощниками. То есть, если возникает крупный план - лицо или в рост, - на нем только я и больше никто. Но поскольку для качественного развития сюжета, и вообще, художественной ценности картины, групповые съемки необходимы - снимать меня в таковых исключительно со спины. Мысль мою понимаете?
- Более чем, - подтвердил Вадим. - "Без привязки к другим действующим лицам" это называется, и наши операторы давно набили на таких съемках руку. На крупных планах просто будет запечатлено, как вы курите, вглядываетесь вдаль, хмуритесь или улыбаетесь, командуете или стреляете... Увязать вас с какими-либо конкретными событиями или персонажами фильма юридически будет невозможно. Ведь вы это имели в виду?
- Именно так, - согласился "Герр Оберст". - Как обстоят дела с оружием? Все согласно нашей предварительной договоренности; то есть, за исключением меня, у всех холостые патроны?
- Да, - подтвердил Вадим и напоследок окинул клиента коротким оценивающим взглядом. - Итак, мы выходим на улицу и ждем вас. Пяти минут до полной готовности вам хватит?
- Йаволь! - рявкнул новоявленный немецкий полковник, опять повернувшись к зеркалу и теряя к собеседнику интерес. - Фюнф минутен!..
- Слышь, командир... - шестеро помощников в немецких шинелях, покуривая, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, - скоро там эта немчура соберется?
- Скоро, скоро, - буркнул режиссер. - Чем болтать, давно бы разобрали лыжи. Через пару минут приступаем.
- Да чего там, - бойко сказал парень с лицом, густо усеянным оспинами. - Готовы мы, командир, давно готовы. - И неожиданно подмигнул режиссеру по-свойски. - Радисточка-то хоть хорошенькая?
- Слушай, ты! - вспылил Вадим. - Если ты или кто-то из ваших еще раз позволит себе подобную фамильярность... - Но через мгновение усилием воли взял себя в руки. Ему не хотелось заводиться перед началом работы самому и - еще больше - заводить исполнителей. - Напоминаю последний раз. На работе задавать вопросы только по существу, - примирительно, сглаживая вырвавшуюся резкость, закончил он. - Попрошу на будущее твердо запомнить. Всех касается.
- Да ладно, все понятно, начальник, - загалдели "немцы", бодро расхватывая лыжи...
- Слушайте, я уже совсем окоченела, - плаксивым голосом пожаловалась девушка. - Скоро они там?
- А что, Ленка, может, давай, мы с Колей сейчас погреем тебя на пару? - подмигнул ей низенький. Вопрос был задан вроде бы шутливо, но во взгляде парня угадывалась некоторая -- скорее, формальная, - надежда на положительный ответ.
- Ага! - Девушка возмущенно вскинула на него глаза. - Делать мне больше нечего, как с вами тут на морозе...
- А чем еще тут заниматься? И вообще, ты сейчас что имела в виду? Давай, давай, договаривай, - не отставал от нее парень. - А то, может, мы совсем о разном говорим.
- Знаю я прекрасно, о чем ты! - Девушка, не выдержав, рассмеялась. - Ладно, Миш, отстань, в самом деле. Знаешь, мне ведь и так предстоит черт знает что, а тут еще ты со своими подначками. Вам-то попроще будет. - Она посмотрела на ребят с легкой с завистью. - Одного якобы вешают - и все, конец съемкам. Другого - еще чего-то там. Расстреливают, что ли... И на этом его актерская деятельность тоже заканчивается. И вот вы оба уже свободны, а мне еще сцена допроса предстоит. В общем, для меня, наоборот, все только начинается.
- И все равно не понимаю. Чем ты, красавица, недовольна? - весело спросил второй парень.
- Чем, чем... - буркнула девушка. Она сняла варежки и подула на озябшие руки. - В сценарии написано, что меня уводят в какой-то сарай, запирают на замок, я там сижу, наблюдая за вашей "казнью" в щелку, потом ко мне вваливаются немцы, начинается допрос, а потом... потом непонятно. - Она пожала плечами. - В сценарии об этом как-то туманно говорится - дальше, мол, импровизация... Это как, это каждый делает, что ему в голову взбредет? Я правильно понимаю?
- Ага, - подмигнув приятелю, подтвердил высокий. - Именно что в голову взбредет, ты все правильно ухватила. А вот что им конкретно взбредет... Хрен их, немцев, знает. - Он многозначительно посмотрел на нахмурившуюся, почуявшую подвох Лену. - А вдруг им вздумается пытать тебя своими... этими... ну, знаешь, есть у мужиков такие специальные инструменты для особо изощренных пыток. Они еще между ног обычно болтаются. - Он был чрезвычайно доволен, что опять вогнал девушку в краску. - Так что подумай над предложением Мишки. Может, он прав? Может, давай мы тебя сейчас сами "попытаем" слегка, поимпровизируем, чтобы ты подготовилась к настоящим пыткам. Мы-то вроде как свои, партизаны, мы тебя любя пытать будем, мы с тобой по-свойски. Пообвыкнешься маленько, тогда и немцы нестрашными покажутся!
- Да ну вас обоих! - Лена густо покраснела. - И ты туда же. Я-то думала, это только Мишка у нас баламут, а вы оба такие. Лучше расскажите, что с деньгами думаете делать, - спросила она просто так, чтобы отвлечь ребят от щекотливой, не нравящейся ей темы.
- А чего там думать. С деньгами всегда найдется что делать, их много не бывает. - Миша кивнул, словно подтверждая свои же слова. - Получу, тогда и придумаю. А тебя, Лена, где на съемки завербовали? - в свою очередь поинтересовался он. - Небось, на конкурсе красоты заприметили?
- Ну, так уж прямо на конкурсе. - Но, протестуя, девушка улыбнулась, польщенная таким мнением парня о своей внешности. - Прямо на улице, возле центрального вокзала меня остановили. Шла себе, шла... Вдруг подваливает один и предлагает сниматься. Нет, не так. Сначала он спросил, где я живу. А я в гости приехала, только с поезда сошла. Ну, сказала ему. А он кричит: "Да бросьте вы, девушка, поехали лучше к нам, на студию, у нас вы такие деньжищи заколотить сможете! Времени, девушка, нет ни минуты, решайтесь прямо сейчас!" Ну, с виду вроде приличный, не маньяк какой, глазами откровенно не раздевает... Вот я и решилась. - Лена пожала плечами. - До своих знакомых так и не добралась в итоге. Ну, к которым погостить приехала. Даже позвонить им не успела, сказать, что уже в городе нахожусь.
- У меня примерно так же вышло, - озадаченно сказал Коля.
- И у меня. - Миша нахмурился. - Слушайте, ребята, а ведь ерунда какая-то получается. Подозрительно все это.
- Да бросьте, ребята! - Лена, подумав о будущем заработке, наоборот, заметно приободрилась. - Не повесят же нас по-настоящему, в самом-то деле. Скоро мы будем свободны как птицы в полете, да еще с деньгами в карманах.
- Нам-то, может, и ничего не будет, а вот тебе несладко придется, - так и не унялся Миша. - Это ж немцы, чего с них взять.
- Слушайте, ну сколько можно! - уже не на шутку разозлилась Лена. - Знаешь, что я тебе скажу, дорогой... - Но договорить она не успела, потому что Коля, внезапно насторожившись, сказал:
- Тихо! Кажись, что-то слышно... Ага, точно. Едут. Ну все, начинается...
- Подъезжаем, Герр Оберст, - предупредил режиссер Козинцева, разместившегося на переднем сиденье легковой немецкой автомашины времен Великой Отечественной войны. Сам он, его коллега Валерий и оператор сидели сзади. Последний уже успел запечатлеть пару моментов из жизни "мужественного немецкого офицера": как тот, надменно вскинув голову, вглядывается куда-то вдаль, как усаживается в автомашину, что-то объясняет солдатам... Те сейчас ехали сзади, на грузовике с тентом, сопровождаемые еще одним оператором. - Стоп! - скомандовал режиссер. И когда водитель остановил машину, сказал Козинцеву: - Приехали. Если вы желаете лично руководить поимкой партизан, вам выдадут комплект лыж.
Козинцев с сомнением покосился на глубокие сугробы, помялся и отрицательно покачал головой:
- Нет уж. В мои-то годы шариться в мороз по заснеженному лесу... Пусть они тащат этих орлов сюда. Я встречу их здесь, возле дороги.
- Вперед, ребята! - не тратя времени, крикнул режиссер. Он выбрался из автомашины и дал отмашку готовым к боевым действиям лыжникам. - Во-о-он туда. - Он указал направление. - Метров через двести найдете их в овраге. И смотрите у меня, чтоб без малейшей отсебятины, чтоб все четко по плану.
- Не впервой, - бодро откликнулся кто-то и шестеро в немецкой форме устремились в лес, сопровождаемые седьмым, оператором. Легкая заминка у них возникла лишь в самом начале - бойцы заспорили, кому идти первым. Прокладывать лыжню остальным дураков не находилось, но когда режиссер, которому изрядно надоели всяческого рода проблемы, периодически возникающие с подчиненными, злобно рявкнул на них что-то нечленораздельное, ватага мгновенно восстановила взятый темп. Первым в итоге просто пошел тот, который оказался в этот момент ближе к лесу.
- Ничего, потом поменяемся... В гробу я видал ишачить за других, - буркнул он напоследок, оглянувшись на товарищей. Причем сказано это было с таким недовольством, словно предстоял нелегкий марш-бросок не в один десяток километров...
- Давай, что ли, пальнем? - Миша снял с плеча ППШ и слегка нервозно усмехнулся. - Не сдаваться же без боя.
- Давай, - согласился Николай. Помимо того, что стрелять им требовалось в соответствии со сценарием, парню просто не терпелось развлечься. - А ты, Ленка, валяй, передавай что-нибудь в центр! - Он засмеялся, а девушка, вздохнув, неохотно надела наушники.
- Холодные... Что передавать-то?
- А передай, что тебя преследуют злые немецкие мужики. И что тебя это ничуть не огорчает, даже радует, потому как ты замерзла и мечтаешь, чтобы они побыстрей тебя догнали и... - Конец фразы Миши и его слегка натянутый смех заглушила автоматная очередь - это Николай начал боевые действия.
- Партизанен!.. - заорали "немцы". Они бросились врассыпную и немедля открыли ответный огонь из своих "шмайсеров". Оператор шустро, насколько позволяли рельеф местности и снег, носился вокруг и снимал разгоревшийся бой с разных точек, безошибочно выбирая наиболее выгодные ракурсы -- чувствовалось, что он был неплохим профессионалом. Лес опять наполнился грохотом автоматных очередей, как это уже было когда-то, более пятидесяти лет назад, только на сей раз стреляли холостыми патронами. Пока холостыми...
- Герр Оберст! - доложил, вытянувшись в струнку, один из шестерки. - Партизаны пойманы, среди наших потерь нет!
- Сколько их? - важно спросил Козинцев, хотя прекрасно видел троицу в ватниках, бредшую к дороге под дулами автоматов сопровождающих. ППШ у ребят уже отобрали и они шли налегке, а вот девушке повезло значительно меньше - немецкие солдаты неизвестно для чего заставили ее тащить свою рацию, не позволяя это сделать порывавшимся помочь парням. Может, так было сделано просто ради хохмы. Пришлось Лене, чертыхаясь, нести на плечах тяжеленный ящик, при этом чуть не по пояс проваливаясь в сугробы. Зато холодно не было уже никому - напротив, захваченным в плен даже пришлось расстегнуться, и сейчас от их разгоряченных тел валил густой белый пар.
- Трое, Герр Оберст! В точности, как доносила наша разведка, - отчеканил тот же солдат. - Двое, и с ними девка-радистка.
- Хорошо... - Козинцев приблизился к партизанам вплотную. - Что, бандиты, добегались? - грозно спросил он. - Вздумали со мной в прятки играть? Воевать против регулярных частей доблестной германской армии, которая под руководством великого фюрера... - Он не договорил, заметив, что один из партизан едва сдерживает смех. Коле, действительно, лишь с огромным усилием удавалось справляться с неудержимо рвущимся наружу весельем. Хотя режиссер и предупреждал их строго-настрого насчет подобных штучек, этот немец так смешно пучил глаза... Да и потом; все же он не настоящий актер, которых учат разным там премудростям. - Тебе смешно, мерзавец? - вкрадчиво поинтересовался офицер и, не дожидаясь ответа, бросил мгновенно подскочившим по его сигналу солдатам: - А ну-ка, всыпьте этим бандитам! Так, чтобы им стало не до смеха.
- Кому именно? - деловито поинтересовался живчик с лицом, усеянным оспинами. Видимо, он числился в этой группе за старшего, хотя погоны у всех были одинаковыми - все шестеро играли роли простых рядовых. - Кто посмел?
- Всем... - сквозь зубы процедил полковник, постукивая стеком по краешку своей длиннополой шинели. - Чтоб впредь вели себя соответственно.
- Девке тоже? - уточнил старший.
- Ее... Ей чуток поменьше, пожалуй, - решил офицер и, разозлившись из-за возникшей задержки, внезапно заорал в голос: - Ну! Чего стоите! Выполнять!
На ребят тут же посыпались азартные удары кулаками, прикладами автоматов, пинки кованых сапог... Они настигали со всех сторон, как ни старались жертвы прикрыться руками.
- Вы что, рехнулись? Что вы делаете! - отчаянно взвизгнул кто-то из парней, когда ему, уже растянувшемуся на снегу, достался сильный удар сапогом прямо по раскрасневшемуся от мороза носу. - Да я вас и вашего режиссера... - Он не договорил, потому что второй удар, не замедливший последовать за предыдущим, заставил парня потерять сознание. Крепко досталось и второму, только девушку пока еще немного щадили, хотя и ее лицо украсили два синяка, мгновенно вспухшие под глазами, да из разбитого носа закапала кровь. Но, по крайней мере, ее хотя бы не сшибали на землю и не били сапогами по лицу.
- Это что ж творится... - Ребята очнулись от сильной тряски. Оказывается, они подобно кеглям перекатывались по днищу кузова грузовика, а девушка, забившись в угол, тихо плакала, размазывая по щекам все еще сочившуюся из носа кровь. - Они что, совсем одурели, - прошептал Коля, опасливо поглядывая на солдат, которые, усевшись у заднего борта, курили, не разговаривая друг с другом. - Режиссер, конечно, предупреждал, что все будет максимально приближено к реальности, но... но не до такой же, черт побери, степени! Разве все это называется "слегка помять"? Да мне вообще, кажется, сломали челюсть... - Он попробовал сделать несколько жевательных движений и тут же болезненно скривился.
Миша, получивший не меньше товарища, мрачно подтвердил:
- Мне, по-моему, зуб выбили. - Он поводил во рту языком. - Нет, кажись, только раскрошили. Но зато сразу два или три. Ну, козлы! - ругнулся он вполголоса, также опасаясь, что его услышат солдаты.
- Ничего, он нам еще заплатит, этот чертов режиссер, - злым шепотом пообещал Коля. - За все заплатит, гаденыш, чтоб ему. Не отвертится. Нет, но это надо же...
- Правильно. Пусть компенсирует, - поддержал его Миша, но чувствовалось, что ребята просто пытаются подбодрить сами себя. Они были напуганы до крайности - все случившееся не лезло ни в какие ворота. - Ленка... - тихо позвал он и подполз к девушке поближе. - Ты как? Больно?
- А пошли вы все... - всхлипнула та. - Ничего мне больше не надо... Никакого кино! И денег тоже... Меня впервые в жизни так избили... - Она заревела громче.
- Да не плачь ты, ведь должна же эта дурь когда-нибудь кончиться, - попытался подбодрить ее Миша, но его слова прозвучали неубедительно и он сам прекрасно это ощущал. - Ты уж потерпи, Лен, не плачь.
- А ну тихо там! Добавки захотели? - рявкнул, лениво к ним повернувшись, кто-то из солдат. - Это мы вмиг организуем. Только попробуйте вякнуть еще хоть полслова, я вас тогда... - Он сделал вид, что уже начинает подниматься, и ребята испуганно затихли...
- Что, бандиты, страшно? - Напрягая слух, Лена жадно ловила каждое слово из речи немецкого офицера. Ее бросили в какой-то сарай сразу по приезде, и здесь, в новой обстановке, девушку сразу же снял оператор. Он запечатлел, как ее швырнули на пол, как она подобралась к щели, чтобы рассмотреть, что происходит на улице... Девушка добросовестно выполнила все то, что заучила, читая сценарий. Ей было очень страшно и совсем не хотелось получить очередную трепку - ее действительно впервые в жизни так сильно избили. Да и то сказать, кто и за что мог ее когда-нибудь бить? Зачем кому бы то ни было могло вообще понадобиться ни с того ни с сего избивать ни в чем неповинную девушку? А вот на тебе, дождалась. Лена, не сдержавшись, заплакала опять.
- Итак, кто вас подговорил воевать против законной, установленной великим фюрером власти? - надменно выговаривал офицер. - Власти, несущей вам освобождение от большевистского ига. Молчите, скоты? Вам нечего сказать?
Парни действительно молчали. Они просто боялись что-либо отвечать, потому что сразу по приезде, после того как их буквально вышвырнули из кузова в снег, ребят тут же избили вновь, снимая все на пленку. Затем последовал длительный допрос, опять сопровождаемый избиением, и теперь все подходило к завершающей фазе - вскоре их должны были "повесить". Режиссер, скотина, старался держаться подальше, им так и не удалось высказать этой гниде то, что они о нем думают, ибо все их попытки заговорить не по существу немедленно пресекались самым решительным образом - у Миши, как он подозревал, было сломано несколько ребер, а Николай никак не мог опереться на поврежденную ступню - ее сильно отбили ударом деревянного приклада.
Стоя на холодном пронизывающем ветру под насмешливыми взглядами "немецких солдат", они желали только одного - чтобы весь этот кошмар закончился как можно скорее. У них отобрали телогрейки, валенки, объяснив, что они нужны немецкой армии, и ребята чувствовали, что их ноги давно превратились в лед.
- Значит, вам нечего сказать представителю законной власти? - последний раз поинтересовался офицер и, не дождавшись ответа, резко взмахнул рукой: - Начинайте! Пойманные бандиты всегда на одно лицо, - пожаловался он неизвестно кому, потому что солдаты быстро забегали, подготавливая заключительное действие этой нелепой трагикомедии. - Упорствуют, ничего не желают говорить. Чувствуется, мерзавцы здорово обработаны большевистской пропагандой.
Его подчиненные уже сноровисто забрасывали веревки на перекладину, поддерживаемую высокими деревянными столбами, тащили две табуретки, делали что-то еще...
- Которого из них первого? - спросил подбежавший к офицеру солдат с рябым лицом и ребята напряженно замерли, со страхом ожидая решения старшего. Они почувствовали, как бешено заколотились их сердца - что-то ненормальное было в происходящем. Нечто гнетущее... Вообще, все пошло наперекосяк с самого начала. Ведь и в помине не было уговора так сильно их калечить! Неужели все это надо для того, чтобы их игра в каком-то дурацком фильме про войну выглядела как можно более естественной? Ну и сука же этот режиссер, чтоб ему!
- Этого, - наконец ткнул пальцем режиссер и Коля неожиданно для себя истошно заорал:
- Нет, не хочу! Оставьте меня, сволочи!.. - Оператор лихорадочно засуетился - еще бы, такой ценный кадр! Какая естественность!.. Миша стоял парализованный, его мозги словно были окутаны какой-то вязкой пеленой, мешающей ему нормально соображать. "Да что же все это значит?", - стучала в голове одна-единственная, оставшаяся там мысль.
- Именем великой немецкой... рейх... фюрер... законная власть... бандиты... радистка... пойманы в лесу... в назидание местному населению... - как сквозь звукоизолирующую вату долетали до него отдельные слова, а он никак не мог уловить их смысла, как ни старался это сделать. - Приговаривается к смертной казни через повешение! - наконец закончил офицер и решительно подошел к табуретке, на которой стоял парень со связанными за спиной руками.
Внезапно Коля как-то очень и очень четко осознал, что сейчас для него все закончится. Все, абсолютно все... Их каким-то образом одурачили, но как, он не мог сообразить ни в какую. Ну разве могут прийти какие-нибудь дельные мысли в дырявую голову? Именно дырявую, потому что ему, кажется, чем-то ее пробили. Во всяком случае, у него было именно такое ощущение... Он хотел что-то крикнуть, спросить режиссера, который все-таки подошел, наконец, поближе - где же обещанная им хитроумная система веревок, незаметная для будущих зрителей, на которой он должен был, зацепленный на самом деле за плечи, болтаться после мнимого повешения. Но выкрикнуть что-либо ему мешала совсем другая веревка, расчетливо отпущенная как раз на такую длину, что ему приходилось стоять, приподнявшись на цыпочки, чтобы не затянуть ее до удушения. Ну где тут крикнуть? Быть бы живу. А ведь веревка накинута на шею... И никаких тебе хитроумных приспособлений.
- Я сам! - Офицер несколько суетливо растолкал подчиненных, подошел к Николаю и пристально вгляделся в его лицо. - Прощай, придурок, - уже совсем просто сказал он, вдруг отклонившись от играемого образа, и тут же с силой ударил по табуретке ногой.
- А как же... - крикнул из последних сил Николай. Нет, он не крикнул, это ему лишь показалось. Он только хотел это сделать.
- Да вы... вы же его повесили, сволочи! - в страхе закричал Михаил. Он не верил своим глазам - не хотел верить. - Вы что наделали, ублюдки! Вы же его просто повесили! - прокричал он еще раз. И опять застыл, впав в ступор от увиденного и не замечая, как офицер с хитрой ухмылкой на лице берет в руки автомат, заботливо подсовываемый ему режиссером. - Га-ады-ы! - проорал Миша, внезапно опомнившись. Он бросился прочь, отчаянно жалея, что у него связаны за спиной руки. Разве так ему удастся развить приличную скорость? Да еще по этим проклятым сугробам... Прозвучала автоматная очередь и он резко рванулся вправо - не хитря, а чисто машинально, потому что чуть левее от него высоко взметнулись фонтанчики девственно белого снега.
- Черт, - пробормотал Козинцев. - Или сбит прицел, или же я просто... - Он прицелился вторично. - Фоер! - подбодрил он сам себя и нажал на спусковой крючок.
"Разве можно убежать от пули, дурачина?" - еще успела промелькнуть мысль, когда Мишу вдруг сильно ударило в спину и земля с бешеной скоростью устремилась навстречу, приближаясь с фатальной неумолимостью. "От настоящей. Настоящей пули, не холостой! И настоящей веревки... Эх, успеть бы убрать голову, ведь она сейчас крепко приложится к кочке. Хотя, какая теперь разница"...
Когда немцы вошли в сарай, Лена уже не смотрела в щель между досками, она больше не хотела ничего видеть. Девушка забилась в угол и глядела на появившихся мужчин обреченно, напоминая испуганного зверька, со всех сторон обложенного безжалостными охотниками. Теперь она уже нисколько не сомневалась, что ее партнеры по съемкам попросту убиты и та же участь ожидает ее саму. Неужели эти скоты после всего увиденного позволят ей жить? Не сомневалась она и в другом - ей предстоит пройти через, может быть, гораздо худшие муки и унижения, чем ее жестоко избитые перед смертью знакомые. Зачем, к примеру, нужно было устраивать в этом сарае неплохой обогрев электрическими калориферами и зачем здесь же установлен широкий деревянный лежак? Она, кажется, догадывалась о его предназначении, и эти догадки... нет, скорее, уверенность - навевали на нее ужас. Уж лучше бы они ее тоже просто избили; избиение она бы еще как-нибудь перенесла. Ведь жива же она после того, первого...
- Ну что, бандитка, будем разговаривать, или... - Поигрывая стеком, "Герр Оберст" смотрел на нее пристально, растянув тонкие губы в холодной усмешке. Девушку уже выволокли на середину комнаты и усадили на массивную деревянную табуретку, подобную той, которую некоторое время назад этот старик самолично выбил из-под ног бедняги Коли.
- О чем... р-разговаривать? - стуча от страха зубами, спросила Лена.
- Боишься? Правильно! - неожиданно весело рассмеялся "немец". - Немудрено, что маленькая ничтожная сучка испытывает страх, если мощи нашей доблестной армии боится вся Европа! И не только Европа - весь мир! - Он сделал шаг вперед, с силой ударил стеком по ножке табуретки и девушка испуганно вздрогнула. - Что говорить, спрашиваешь? Говори шифры, частоты, на которых ты работала, контрольное время твоих передач в Москву, как часто ты выходила в эфир... Ну! - рявкнул Козинцев.
- Я... я ничего не знаю... - растерянно пролепетала девушка. Она бы и в самом деле рассказала этому страшному старику с дьявольски горящими глазами все, что ему надо, но... ведь режиссер ни о чем подобном ее не предупреждал. И в сценарии об этом не было ни слова... Импровизация! - вдруг вспыхнуло в ее мозгу спасительное слово, и она, подобно утопающему, хватающемуся за любую соломинку, мгновенно за него уцепилась. Может, именно импровизация сейчас от нее и требуется? Может, тогда ее отпустят...
- Шифр 28438956, частота 879, время выхода в эфир от 20-00 до 20-30 по нечетным дням... - наугад забросала Лена наводящего на нее ужас человека первыми пришедшими на ум цифрами, еще испытывая какую-то слабую надежду, что они, может быть, успокоят этого сумасшедшего.
- Врешь, мерзавка! - зарычал тот. - Врешь, пособница бандитов! Я жду еще ровно десять секунд, - заявил он, сунув девушке под нос иностранные, явно очень дорогие часы - когда-то она видела подобные в одном фирменном магазине. - И если ты не надумаешь отвечать мне правду... - Сумасшедший старик не договорил, но, судя по его тону, можно было не сомневаться - в случае ответа, который по каким-либо причинам его не удовлетворит, Лену ожидает ужасное. - Время пошло!
Девушка растерянно молчала - что она могла еще придумать. Просто опять назвать очередные пришедшие на ум цифры? Но ведь и они вряд ли устроят старого безумца, это же ясно... Девушка попробовала поискать глаза режиссера, может тот даст ей какую-нибудь подсказку, но эта сволочь, втянувшая ее в такую ужасную историю, просто отворачивала свою, такую ненавистную ей сейчас, рожу. А может, просто грохнуться перед ними на колени? Может, тогда они разжалобятся и отпустят ее домой? Не надо ей никаких денег или славы, ей надо просто попасть домой!
- Я не знаю! - в отчаянии закричала Лена, падая перед офицером на колени. - Я ничего-ничего не знаю! Отпустите меня домой! Я больше... - Она хотела произнести, как когда-то в детстве: "Я больше не буду", но остановилась. О чем это она? Чего она больше "не будет"? Да это им впору перед ней извиняться! Что вообще здесь происходит? Какое они имеют право!.. - И никакая я не радистка, я... я просто Лена! - выкрикивала она сквозь рыдания, глядя то на страшного старика, явно забавляющегося картиной ее унижения, то на его пособников, смотревших на нее вполне определенного рода взглядами, в значении которых девушка никак не могла ошибиться -- навидалась уже.
- Так, говоришь, ты просто девушка Лена... - Офицер-перестарок прищурился. - И никакая ты вовсе не радистка. И ничего-ничегошеньки не знаешь... - При каждом его вопросе-утверждении девушка согласно кивала головой, с надеждой глядя на него снизу вверх, ведь она так и не поднималась с колен, испытывая невероятное унижение, но и не в силах заставить себя подняться - так поступать диктовал ей страх; может, хоть таким образом удастся разжалобить главного мучителя.
- Курт! - внезапно выкрикнул офицер и девушка вздрогнула, - принеси наш трофей! - Один из солдат быстро сбегал на улицу и ввалился назад с тяжелой рацией, с которой Лена была в лесу.
- Вот, Герр Оберст! - Солдат грохнул ею о стол, а рядом аккуратно положил наушники. - С ней эту девку и взяли.
- Чем же, в таком случае, является этот предмет? - ласково спросил Козинцев. - Не с этим ли тебя поймали в лесу? В наушниках, отправляющей радиограмму врагам законной власти! - Девушка потерянно молчала, не зная, что сказать - происходящее смахивало на кошмар, пришедший с ночным сном. - Тебе просто нечего ответить, вражеская подстилка! - внезапно заорал офицер и Лена опять вздрогнула от неожиданности: слишком резким оказался переход к бешеному крику от недавних ласковых -- пусть они были наигранными - интонаций. - Тварь! - продолжал разоряться тот. - И ведь какая опытная мерзавка! Поймана с поличным, но тем не менее продолжает запираться... Приступайте! - бросил он солдатам после короткой паузы, и Лена как-то сразу поняла, что произойдет после этой команды, к чему именно сейчас приступят мужчины - слишком уж характерным огнем загорелись их глаза, предвкушая предстоящее удовольствие.
Девушка с ужасом обреченной смотрела на рябое лицо, расплывшееся в циничной ухмылке, в то время как руки этого скота на ощупь шарили где-то в районе ширинки. На ощупь, потому что его взгляд был намертво прикован к ней, к ее голому телу, удерживаемому сразу четырьмя негодяями, каждый из которых вцепился в ее руку или ногу, прочно фиксируя ее на том самом деревянном лежаке. А этот ублюдочный старик смотрит на происходящее с нескрываемым вожделением и его руки тоже лихорадочно нашаривают что-то в своем паху...
- Опускайте, - прохрипел рябой, совершив несколько дерганых движений. - Куда она теперь денется... - Солдаты, загоготав, перестали удерживать ее тело и, сгрудившись в кучку, о чем-то оживленно заспорили. "Решают, кто за кем вскоре пойдет", - с омерзением успела понять Лена, прежде чем ее сознание затуманилось окончательно...
- Твою мать! - выругался Герр Оберст, когда все шестеро закончили свое дело, а ему так и не удалось возбудиться. Собственно, он на это не очень-то и рассчитывал, но все же... "А ведь все из-за таких вот сучек, как эта!", - с внезапной яростью подумал он. Сколько раз такие вот наивные с виду симпатяшки награждали его всевозможными гонореями или трихомонозами, черт их побери! Воспаления, простатиты-уретриты, и все из-за таких, как она! Ведь ему всего лишь семьдесят пять, некоторые в этом возрасте запросто делают детей! Так почему же именно он давно почти ничего не может?
- Что прикажете дальше? - Перед ним подобострастно вытянулся рябой. Он был вполне доволен сегодняшним развлечением - еще бы. Приговорить двух глупых баранов, добровольно пришедших на бойню, да еще позабавиться с очень даже неплохой девчонкой! Жаль, конечно, что не он лично вышиб табуретку из-под ног одного и послал очередь вдогонку другому, но разве они плохо повеселились? Вон как разгорелись глаза у остальных - многие, небось, не отказались бы поговорить с этой девкой по второму разу. - Может быть, вы прикажете и мы ее еще разок...
- Повесить! - неожиданно сорвавшись на визг, прокричал "офицер". - Повесить эту чертову дрянь! Форвертс!.. Да вперед же, мудаки! - рявкнул он, видя, что его помощнички-"немцы" не поняли команды.
Те шустро рванули к девушке, которая, захлебываясь слезами, сидела на краю деревянного лежака и даже не пыталась прикрыться руками, и вдруг, на мгновение заколебавшись, посмотрели на своего командира. Тот понял их нерешительность верно:
- Тащите ее прямо так, в чем она есть!
В безвольное девичье тело опять вцепились руки насильников...
- Что, сучка, отгулялась? - ухмыльнулся Козинцев.
Он опять расхаживал перед табуреткой, установленной на деревянном помосте. На табуретке со связанными за спиной руками неподвижно застыла девушка. Она совсем не дрожала от холода и, казалось, вообще не понимала, что сейчас с ней будет делать этот ужасный старик, перед которым она и ее недавние приятели в чем-то, наверное, очень провинились, если тот решил расправиться с ними таким ужасным способом.
Скорее всего, - подумалось режиссеру, привычно, без эмоций наблюдавшему за происходящим со стороны, - девушка либо просто сошла с ума, либо находится в состоянии, близком к этому. Он давно не удивлялся подобному, в его работе это было вполне обычным делом -- осознав, что гибели неминуема, актеры частенько не выдерживали психически.
Сейчас Лена не чувствовала ни холода, ни похотливых взглядов солдат, продолжавших таращиться на ее не защищенное одеждой тело - совсем ничего. Лишь когда человек, изображавший немецкого офицера, приблизился к ней вплотную, девушка внезапно встрепенулась, собралась с силами и плюнула ему в лицо. Этого негодяя она возненавидела больше остальных - ведь ясно, что молодые недоумки, совершившие над ней надругательство, всего лишь плясали под дудку этого старого, выжившего из ума мерзавца. Ну, и еще гада-режиссера, конечно... Слюна, вперемешку с кровью из разбитых перед изнасилованием губ, попала ненавистному старику точно в выбритую щеку.
- Ах ты сука! - Не утираясь, Козинцев опять сам, лично, выбил табуретку из-под ног очередной жертвы, и девичье тело, нелепо выгнувшись, закачалось на холодном пронизывающем ветру... - Все, конец фильма! Убрать эту падаль! - отдал он последнюю команду и направился к избе, в которой совсем недавно, всего несколько часов назад, заканчивал последние приготовления к съемкам. За ним поспешили режиссер со своим приятелем Валерой, о чем-то тихо переговариваясь на ходу.
- И как тебе? - поинтересовался первый.
- Да так... - неопределенно ответил Валерий, думая о своем. Хотя, насмотревшись всякого, он давно к подобным зрелищам привык, и, более того, именно он завербовал для сегодняшних съемок этих молодых бедолаг-"актеров", ему вдруг стало немножко жаль эту наивную, совсем молоденькую девчонку. Не парней, а именно ее. Он припомнил, как только что она, лишенная одежды, стояла с петлей вокруг тонкой шеи на пронизывающем до костей морозе, и зябко поежился. Хотя он и готов был поклясться, что девушка пребывала в таком состоянии, что наверняка ничего не чувствовала, но... - Собственно, именно так я сегодняшние "военные действия" себе и представлял. Чувствуется, что у этого, сегодняшнего, с фантазией напряженка. И вообще, если откровенно, все они изрядные козлы. Да еще и с комплексами.
- Но еще и с деньгами, - вяло заступился за клиентов режиссер. - А это вроде как оправдывает. Ну, в какой-то мере.
- Ну да, ну да... - механически согласился Валерий. Он опять пребывал мыслями не здесь. - Ладно, пойдем, что ли, греться. Что-то и впрямь холодно стало.
Двое неспешно двинулись прочь со съемочной площадки...
- Стой, мудак! - вдруг заорал рябой, бросаясь к виселице. Он увидел, что один из его подельников-"солдат" собирается перерезать ножом вторую веревку. Полностью заледеневшее тело Николая чуть раньше, какую-нибудь минуту назад, с глухим стуком упало на деревянный помост. - Уж хотя бы с ней-то так не надо, она такого обращения не заслужила. - Он с неожиданной бережностью подхватил еще теплое девичье тело, осторожно опустил его на расстеленный рядом брезент. - Девчонка, между прочим, была неплохая... - задумчиво пробормотал он уже себе под нос.
- Влюбился, что ли? - насмешливо крикнули сверху. - Так засади ей еще разок, пока теплая.
- Придержи язык, недоумок, - брезгливо бросил в ответ рябой. - Среди нас святых нет, но чувство меры все же знать надо. Над мертвыми-то чего изгаляться.
Кругом суетились остальные, стремясь побыстрее покончить с неприятной работой. В отличие от первых, увлекательных актов подобного рода развлечений, заключительные не нравились никому. Убирать трупы - ну их к черту...
****
- Как нравится служба, салага? - подмигнул стажеру сержант Белобородько - молодой жизнерадостный мужчина лет двадцати пяти с объемистым животом и мощным задом, из которого произрастали столь же мощные ноги. Если бы не слегка узковатые для такой комплекции плечи, его фигуру вполне можно было назвать атлетической. - Хорошо у нас работать?
Рядовой Бакланов невольно поморщился. Его нос уловил резкий запах лука, водки, еще каких-то компонентов ядреного коктейля, намешанного не менее чем в пятилитровом животе собеседника, и его охватило отвращение. Неужели и от меня так разит? - брезгливо подумал он, а вслух не очень уверенно произнес:
- Ну, нормально.
- Ишь ты! "Нормально". - Сержант нахмурился. - Чтой-то ты, парень, не того... Не радует меня твое настроение, в общем. Ну да ничего, притрешься, - тут же решил он. - Какое у тебя дежурство? Третье? Значит, все еще впереди. Распробуешь. Хотя вот я, к примеру, с самого первого раза четко во все вклинился. - Он снисходительно усмехнулся. - Уже к окончанию первого дежурства я для себя решил, что меня отсюда хрена лысого кто выгонит, зубами за это место цепляться буду, а не уйду! А ты нос воротишь. - Теперь он опять нахмурился. - На-ка вот лучше, хлебни еще чутка. - Он плеснул себе и собеседнику по полстакана водки. - А ну... - с нажимом произнес Белобородько, заметив, что собутыльник не спешит протягивать за налитым руку. - Я как старший по званию и должности, приказываю! - шутливо гаркнул он. Удостоверившись, что Бакланов, хоть и без особого желания, стакан все же взял, он, показывая пример, первым лихо опрокинул водку в широко распахнутый рот. - Ничего, скоро наши возвратятся, сразу веселее станет, - закусив долькой лука и бросив вдогонку кусок соленого огурца, принялся размышлять сержант; он был в весьма благодушном настроении и ему хотелось с кем-нибудь поговорить, а еще лучше - поучить жизни, пофилософствовать, для чего его собеседник подходил как нельзя лучше. Действительно, для чего еще годится этот сидящий перед ним салажонок?
- А куда они поехали? - спросил Бакланов, запивая водку каким-то соком из налитого доверху стакана. Закуска почему-то не лезла ему в глотку.
- Как это куда, - искренне удивился Белобородько. - Мы где, по-твоему, работаем? Отвечай, когда старший спрашивает.
- В вытрезвителе, - промямлил Бакланов.
- А раз так, то куда они могли поехать?
- Ну, за алкашами, наверное.
- Вот. Сам знаешь, а спрашиваешь. Третий раз дежуришь, а словно до сих пор не понял, куда попал. Так, что ли, получается? Слушай, да что ты все время ерзаешь-то, - с раздражением заметил он. - Хорош, ей-богу, а то тебе словно шило в задницу вогнали.
- Да мебель тут какая-то... черт ее дери. - Бакланов и действительно все никак не мог пристроиться поудобнее. Канцелярский стол, за которым они восседали сейчас с сержантом и который был застелен газетами, на которых, в свою очередь, возвышалась гора незатейливой закуски с несколькими бутылками водки, был слишком жестким в качестве упора для его худых локтей, а стул все время норовил впиться ему в ногу каким-нибудь из своих углов.
- Нормальная мебель, - буркнул Белобородько. Подчиненный, наконец, сумел выбрать удачную позу, перестал вертеться, и взгляд сержанта заметно смягчился.
- А зачем нам эти самые алкаши? Камера ведь и без того набита битком, - вдруг брякнул Бакланов и сержант разозлился уже всерьез. Кончиком указательного пальца он постучал себя по лбу.
- Нет, ну ты чего, в натуре! Прикидываешься или и вправду такой, не от мира сего? Этих ведь сейчас выпускать будем, на кой ляд они нам сдались, голытьба хренова. Сейчас прибудут новые, и все равно, может, еще одну партию искать придется. Тут ведь раз на раз не приходится, тут угадать нельзя, а план делать надо. Эй, ты что, уснул? Ну-ка, повтори, что я только что говорил.
- Надо делать план, - послушно повторил стажер.
- То-то же. А какой у нас план?
- Н-не знаю.
- Ладно, зайдем с другого конца. Возьмем для примера тебя. Сколько ты за прошлое дежурство получил? - Сержант уставился на собеседника в упор и терпеливо дожидался ответа, словно не сам выдавал ему деньги своими багровыми мясистыми лапами не далее, чем позавчера.
- Ну, если на баксы перевести, то около сотни вышло, - нехотя сказал Бакланов. Происходящее здесь, на новой работе, было ему как-то не по душе, ведь он пришел в милицию с совершенно другим настроем, начитавшись в свое время еще тех, доперестроечных, книг, которые расписывали службу в органах в совершенно ином, мужественно-героическом свете и в которых ни разу не прозвучало, что служащие вытрезвителя в наглую чистят карманы своих клиентов и это является их основной, настоящей работой... - А в позапрошлое - где-то семьдесят, кажется.
- Вот видишь! - обрадовался сержант. - А все дурака из себя строишь. Сам посчитай, ведь всего за два дня работы ты хапнул столько, сколько иной инженеришка или учителишка за месяц пахоты получает, да и то, этих денег им по полгода дожидаться приходится из-за задержек там разных. И при всем при том ты еще словно недоволен чем-то. - Он посмотрел на собеседника с подозрением. - А как ты вообще в нашу систему втиснулся, кстати? Я, к примеру, знаешь сколько этой вакансии дожидался? Во сколько! - Он рубанул себя ребром ладони по мощной шее, красневшей из-под расстегнутой на две пуговицы рубашки. - И не просто дожидался, а активно. Кому-то проставлялся, кому-то что-то сулил, кого-то умасливал как-то еще... Даже вспоминать тошно. А ты -- раз, и уже в самом что ни на есть хлебном месте, хотя в органах без году неделя. И что самое главное, даже без особого желания. А ведь такую работу нужно выстрадать, иначе ты просто не сможешь оценить, до какого золотого дна тебе посчастливилось донырнуть. А между тем мы, менты - особая каста, нам дозволено все. Ну, или почти все, - немного подумав, поправился Белобородько. - А здесь, в вытрезвителе, так и вообще. Я, да и любой из нас, настоящий царь и бог! Захочешь в рыло кому заехать -- пожалуйста. Хочешь с девкой покувыркаться - без проблем. И, заметь, не с шалашовкой какой подзаборной, а с приличной и при всех телесных достоинствах. Вот так, молодняк... Другому за такое немалый срок светит, а нам -- ничего. Разве что поощрение за хорошую службу. А вздумай девка пожаловаться - так поди докажи, попробуй. Сама приставала, вот тебе и весь сказ! Пьяная, и все тут. Или вообще ничего не было, просто сочиняет, чтобы опорочить. А свидетелей из алкашей можно хоть табун найти, эти пропитухи тебе все что хошь подтвердят. За поллитровку или так просто, за то, чтоб в рыло не заехали... Понял? И все это не говоря о таких мелочах, как бесплатный проезд и прочее. В любом месте, где других обратно заворачивают, мы - корочку под нос: "А ну, пропустить, я при исполнении!". И все, дело улажено. Жаль вот только, что сейчас не шибко-то разгуляешься. Сейчас везде коммерция рулит. А ведь раньше мы силищей были - ого-го! И дефицит тебе на блюдечке подносили, и вообще... Понял? - Слегка успокоившись после бурной прочувствованной речи, Белобородько снизил тон и опять подозрительно прищурился: - Значит, говоришь, случайно к нам попал? - Он налил еще по полстакана.
- Да не то чтобы... - замялся Бакланов. Ему не хотелось распространяться, что сюда он попал по протекции дальнего родственника по материнской линии, отставного полковника МВД. Видя, что отговорить сына от втемяшившейся в голову идеи службы в милиции не удастся, мать попросила того хотя бы пристроить сына в местечко потеплее - не на улице же ему хулиганье да бандитов ловить. Пусть потусуется пока в безопасном месте, отбудет номер, а там ему и самому разонравится. Вот родственничек и подсуетился, поднял кое-какие связи. - Слушай, - он решил перекинуть внимание бывалого сержанта на другую, не столь скользкую тему, - а лейтенант наш... Он разве не выступает насчет всего этого?
- Это Киреев-то? - заглотил наживку сержант, моментально забыв о заданном стажеру вопросе. - Тоже мне, начальник... Ему бы только кирять, в полном соответствии с фамилией. Сам подумай, человеку почти сорок, а он все в летехах ходит. Да чего там, взять хотя бы сегодняшнее дежурство. Всадил бутылку и дрыхнет, больше ему и не надо ничего. К концу смены очухается, а тут и мы - пожалуйте, господин Киреев, вот вам ваша сегодняшняя доля в конвертике. Чем ему плохо? Ну, разве что разомнется иногда кому-нибудь по мордасам или в плане покувыркаться с девкой... Но не часто. Его даже за нашим столом редко увидишь. Тягостно ему с другими пить и общаться -- привык в одиночку. Взял бутылку - и к себе в закуток на топчан.
- Понятно... - пробормотал Бакланов, не зная что сказать еще; он чувствовал, что сержант сейчас вернется к старой теме. И тот не замедлил это сделать:
- Вот и ты туда же, словно мало нам одного. Все нос воротишь. Брезгуешь, что ли, коллективом. А ведь мы с самого первого твоего дежурства все поровну делим, все до копейки, хотя ты пока вроде ученика, как бы подмастерье... Ладно, давай вздрогнем, что ли. - Белобородько стукнул своим стаканом о стакан собутыльника, не дожидаясь, пока тот возьмет его в руки. Выпив, они почти одновременно крякнули и потянулись к закуске. - Ну да ничего. Кажется, я догадываюсь, чем тебя можно расшевелить. К водочке, вижу, у тебя душа не очень-то лежит?
- Ну... в общем-то...
- Значит, следует испробовать другие радости жизни. Может, понравится. - Сержант подмигнул с намеком. - Догадываешься, о чем я?
- Ну... я это...
- Да что ты все мямлишь! - разозлился сержант. - Точно, не от мира сего. Про баб я говорю, если не доходит! - И неожиданно спокойно, словно и не было только что вспышки раздражения, продолжил: - Короче, надо бы тебя к миру прекрасного попробовать приобщить. И я, как твой наставник, гарантирую, что совсем скоро - думаю даже, что не далее чем сегодня, к концу смены - ты у меня...
Бакланов хотел было что-то сказать, но не только потерял нить своей мысли, но вдруг даже перестал слышать собеседника - получалось, что тот теперь беззвучно шевелит мясистыми губами. Еще через секунду сидящий напротив здоровяк-сержант начал расплываться у него в глазах, и теперь плечи собутыльника уже не казались узковатыми для чрезмерно широкого таза, и вообще, этот сержант - парень что надо! Может, ему действительно надо вести себя проще, как его новые коллеги? Жри себе водку да получай законно заработанную денежку. Правда, водку он не очень-то любит, но ничего, привыкнет, раз это требуется для работы. С деньгами - вообще все ясно, деньги еще никому никогда не мешали. А вот женщины... По правде говоря, они ему всегда казались какими-то недосягаемыми, он был слишком стеснителен, чтобы даже просто познакомиться с кем-то, но теперь... Ведь, по словам сержанта, все так просто. И впрямь, на хрена, преодолевая стеснительность, знакомиться, ухаживать, когда взял любую за хобот, и все дела, ведь они, менты, особая каста!
Бакланову вдруг стало невыразимо хорошо на душе. Ничего... Все утрясется, надо просто чуток здесь пообтереться. И первым делом ему надо привыкнуть к водке - после нее все становится таким простым и ясным; к примеру, кто враг, а кто настоящий друг, вроде бывалого сержанта, да и проклятая застенчивость в момент куда-то улетучивается. Да чего там, сержант абсолютно прав - сейчас бы какую-нибудь девчонку, уж он бы с ней! И ничего, что у него никогда ничего ни с одной не было - выпил бы еще стакан и в момент разобрался, что и как надо...
Шум в голове Бакланова постепенно утих, мысли прояснились и его рука как-то сама собой, в унисон приятным мыслям, потянулась к бутылке.
- О-о-о, братец... - Белобородько усмехнулся. - Да ты, как я погляжу, молодец, исправляешься прямо на глазах. Нет, водку пока отставить, давай-ка дождемся остальных, а то ты уже чуток поплыл. - Он не грубо, но твердо отстранил руку собеседника от бутылки и чутко прислушался. - Ага! Вот, кажись, и наши прикатили. Легки на помине.
В обитую железом массивную дверь, открытую сержантом, бодро вбежал раскрасневшийся с морозца младший сержант Поляков. Цепким профессиональным взглядом он мгновенно ухватил степень подогретости сослуживцев и с легким оттенком зависти констатировал:
- Хорошо сидите, ребята. Только учтите, если на сегодня постояльцев не хватит, ваша очередь это дерьмо с улиц соскребать. С меня хватит. Слишком холодно сегодня.
- Много набрали-то? - деловито поинтересовался Белобородько. - Приличные хоть?
- Увидишь, - буркнул Поляков. - Ты иди давай, разгружай, а мы с Шуваловым погреемся пока... Шувалов! - Он махнул рукой и сквозь приоткрытую дверь в помещение вбежал еще один младший сержант, почти полный клон Полякова - оба были среднего роста и довольно щуплыми, своей комплекцией не шедшие ни в какое сравнение с Белобородько. - Все, Шувалов, отъездились! Садись, накатим, а с грузом пусть уже они управляются.
- Пошли, - буркнул сержант. Поманив Бакланова, он, не одеваясь, первым неохотно вышел на мороз. Открыв торцевую дверь "лунохода", который опытный Шувалов для удобства подогнал к самым дверям вытрезвителя, Белобородько вгляделся в темноту и сухо скомандовал:
- А ну, алкашня, на выход! Милости просим.
Из глубины машины послышалось неясное бормотание, началось какое-то шевеление и вскоре на утоптанный снег принялись неловко спрыгивать - или попросту вываливаться - помятые личности мужского пола. В общей сложности сержант насчитал десять человек.
- Все, что ли... - Он опять заглянул в фургон. - А вам особое приглашение требуется? - со злостью заорал он, заметив внутри неясные силуэты. Двое после его крика мгновенно вскочили со скамеек, расположенных вдоль бортов, а третий не отреагировал на команду сержанта никак, он просто лежал, растянувшись прямо на полу фургона. Видимо, ему уже настолько захорошело, что и мороз был совершенно нипочем. - А ну, стоп! - скомандовал Белобородько двоим, приготовившимся спрыгнуть вниз и застывшим в ожидании, когда он, отойдя в сторону, освободит им место. - Задний ход, ребята. Дружка своего заберите... Чего-чего? - с наигранным расположением, почти ласково переспросил он что-то сказавшего мужчину в расстегнутой дубленке. - Не твой, говоришь, дружок? А вот я тебе сейчас ка-а-ак...
Убеждать сержант умел. Еще до завершения фразы двое мужчин метнулись вглубь фургона, поднимать третьего.
- Та-а-ак... - Белобородько придирчиво оглядел разномастную понурую толпу и с удовлетворением отметил про себя, что Поляков не схалтурил - явных бомжей было всего трое-четверо, остальные выглядели вполне прилично. А двое так и вообще - он это просто чуял своим натренированным служебным нюхом, - наверняка имели в карманах не скомканные россыпи разноцветных, мелкого достоинства купюр, а весьма солидные суммы, упакованные в красивые кожаные бумажники. Один, в пальто, даже держал в руке дорогой на вид дипломат с цифровыми замками. Он-то и попытался первым обозначить вслух свое отношение к задержанию его личности работниками медвытрезвителя:
- А на каком, собственно, основании... - запальчиво начал мужчина и даже стекла его очков, как показалось Белобородько, гневно сверкнули, поддакивая возмущению своего хозяина. - Я абсолютно трезв... Ну, почти, - замялся он, видимо совершенно не умея говорить пусть даже совсем маленькую неправду. - Я и выпил-то всего двести грамм.
Подобные хамские выпады в адрес работников органов сержант привык душить сразу, в зародыше, давая наглядный урок остальным, которые в случае послаблений с его стороны тоже неминуемо принялись бы качать права - кто раньше, кто чуть позже. Значит, время обучения этого грамотея правилам хорошего тона пришло. Только вот, как с неудовольствием отметил сержант, напрашивавшийся на грубость клиент действительно выглядел почти трезвым - скорее всего не врал, выпил где-то с полбутылки. Но и Полякова он понимал прекрасно - такой лакомый кусок нельзя было упускать, мало ли что у того могло оказаться в дипломате, да и вообще...
- Та-ак... - Он остановился напротив очкарика и принялся с преувеличенным вниманием рассматривать его, при этом укоризненно покачивая головой. - Выступаем, значит, - через некоторое время констатировал он все с тем же укором - теперь уже в голосе. Затем сержант сделал плавный шаг вперед и недальновидный бунтовщик растерянно попятился под напором его мощного живота. - Интеллигент, значит, получается... Шибко, получается, грамотный, - как-то даже весело констатировал Белобородько и столь же весело въехал кулаком в ненавистное ему интеллигентское рыло - ну вот зачем такие вечно умничают, спрашивается. - И чего ж ты, друг любезный, вдруг замолчал? - Он грузно-грозной массой возвышался над распростершимся в грязном, истоптанном снегу очкариком. - Я весь внимание, продолжай. Всегда рад побеседовать с интеллигентным, коим и сам являюсь, человеком. Обменяться, так сказать, мнениями. Молчишь? А ну, поднимите эту падаль. Быстро, я кому сказал! - рявкнул он на стоявших поближе алкашей. - Не то вам сейчас тоже чего такого перепадет. - И предупреждая вопрос подскочившего к нему Бакланова, процедил сквозь зубы: - Потом все объясню. Постой пока молча, присмотрись.
По недоуменному выражению на физиономии стажера сержант понял, что тот готов забросать его дурацкими вопросами. Потом, потом он популярно объяснит этому недоделанному практиканту, что к чему: во-первых, дисциплина. Первому, посмевшему вякнуть, должно доставаться сразу, без промедления, просто в назидание другим, независимо от его правоты либо наоборот. Так было везде и во все времена, не обязательно в вытрезвителе - в армии, в местах специфических и не столь отдаленных, короче, кругом. Но существовала и вторая, на данный момент куда более веская причина. Белобородько был просто уверен, что этот недоношенный очкарик станет сегодня их основным финансовым донором и наличность его, перекочевав в карманы призывно распахнутых форменных милицейских штанов, весомо пополнит доходные статьи их семейных - или каких там еще - бюджетов. Но поскольку ни одно доброе дело в этой жизни не обходится без сложностей, была и в их работе одна досадная помеха, и звали ее Раисой Дмитриевной. Врач, "пристегнутый" к их смене в качестве независимого эксперта от гражданских, и без того выпила у них немало крови, а с некоторых пор так и вообще распоясалась. Вот и сейчас. Ведь она непременно поднимет вой, требуя немедленно отпустить восвояси этого "милейшего", почти совершенно трезвого мужчину. А это означало, что наглого очкаря необходимо прямо здесь и сейчас, на улице, довести до необходимой кондиции, а уж потом пусть эта хренова правозащитница попробует доказать, что он не пьян - запашок-то имеется!
- Потом, говорю, - торопливо повторил сержант, заметив, что стажер опять открыл рот. - Да скоро и сам поймешь.
Действительно, время для воспитательных бесед было неподходящим. Не сейчас же объяснять этому недалекому юнцу, что на данный момент дорога каждая секунда, что надо действовать согласно воинскому уставу - решительно и смело, - иначе в любой момент его заветная мечта могла накрыться большим медным тазом. Ведь он даже во сне видел себя разъезжающим на "Форде-Скорпио", и до воплощения этой мечты в реальность ему оставалось выпотрошить не такое уж большое количество таких вот, наподобие нынешнего, очкариков. Если же еще приплюсовать сюда возможность вовсю пользоваться некоторыми преимуществами служебного положения в виде дармовых баб, выпивки - всего того, что совершенно бесплатно само лезло к нему в руки, - то до заветной цели оставалось всего-то чуть-чуть, не более одного суворовского перехода. И если сейчас позволить себе расслабиться или отвлечься на не относящиеся к делу разговоры...
- Так что, - с непринужденным весельем спросил Белобородько сплевывающего кровь мужчину, - наговорился, или как? - Тот молчал, видимо, потеряв всяческую ориентацию в пространстве. Очки упали в снег и он, поддерживаемый под руки двумя небритыми личностями, близоруко щурился, силясь разглядеть стоящего перед ним сержанта. Последний с удовлетворением отметил про себя, что интеллигент уже стал более-менее походить на их клиента, по крайней мере, первый шаг к этому был сделан. Пальто с налипшим грязным снегом, ошалелый от полученного удара взгляд и разбитые губы служили достаточно ярким подтверждением того, что гражданин перебрал и нуждался в их спецуслугах. Но все же для полноты картины этого было явно маловато.
- Молчишь, интеллигентская твоя рожа? - задумчиво поинтересовался Белобородько. Сделав широкий шаг вперед, намеренно наступив на очки, отозвавшиеся из снега приглушенным хрустом треснувших стекол, он зло процедил: - Тогда позволь сказать мне. Добавлю-ка я тебе кое-что для ясности! - И коротко, без замаха, подтверждая тем самым высокую квалификацию работника спецмедслужбы, ударил своего подопечного вторично. Тот вновь рухнул в снег, увлекая за собой двух поддерживающих его небритых... Все, теперь дело можно было считать завершенным. Теперь этот перепачканный в грязи, напрочь нокаутированный очкарик уже ничем не отличался от последнего, тринадцатого, недавно спавшего на полу фургона клиента, которого в данный момент точно так же поддерживали под руки два ассистента. Уж сейчас Раисе Дмитриевне возразить будет нечего.
- Все, заходи греться! - сделав шаг в сторону, задорно, подобно пионервожатому, скомандовал сержант. Прибывшие, не слишком напоминающие пионеров, вяло перебирая ногами, неуверенно, без речевки потянулась в тепло.
- Раиса Дмитриевна, прошу вас освидетельствовать очередную партеечку... - Белобородько заглянул в небольшую комнатушку, где пожилая полная женщина в белом халате, быстро двигая спицами, вязала что-то длинное, разноцветное, похожее на детский шарф. Вздохнув, она отложила вязание и вышла в общий зал вслед за пригласившим ее сержантом.
- Предлагаю начать с этого. - Белобородько приволок к ней едва держащегося на ногах интеллигента. - Здесь, надеюсь, никаких сомнений? - Он пристально уставился на врача своими прозрачными глазками-щелочками. - Подобран работниками смены возле кафе, в котором, согласно показаниям опрошенного нашими официанта, незадолго до этого устроил драку. На момент приезда Полякова и Шувалова попросту валялся на улице. В общем, чего тут говорить. И так все ясно... Раиса Дмитриевна! Вы меня слушаете?
- Ваше имя, фамилия, - вздохнув, с жалостью обратилась Раиса Дмитриевна к пострадавшему мужчине.
- Я... Конст... Константин... Я... - еле шевеля разбитыми губами, тщетно пытался тот выговорить свое имя. - Конст...
- Раиса Дмитриевна! Ну зачем вы опять... Предлагаю оформить гражданина позже, пусть он сначала протрезвеет, - засуетился Белобородько. Зная дотошность этой давно ставшей им поперек горла врачихи, от которой их смена никак не могла избавиться, он опасался, что та в итоге из этого мужика что-нибудь да выжмет - такой вариант исключать было никак нельзя. Черт его знает, как скоро тот придет в себя после нокаута. Хотя сержант вполне справедливо относил себя к специалистам высочайшей милицейской квалификации и бить действительно навострился весьма здорово, организмы у людей тоже ведь бывают разными. По идее, интеллигент восстановится очень и очень не скоро, но мало ли... - Пусть хоть чуток проспится сначала. - Он заметил взгляд Раисы Дмитриевны и уже не смог скрыть раздражения: - Ну чего вам вечно не хватает? Человек откровенно не вяжет лыка, а вы словно сомневаетесь в чем-то. Может, вы еще предложите отпустить его, такого, обратно на улицу?
- А отчего кровь совсем свежая? - поджала губы женщина, прекрасно изучившая нравы сержанта со товарищи. Похоже, она догадывалась об истинной причине его торопливости.
- Отчего, отчего... Да в машине этот алкаш падал, вот отчего! - Белобородько повернулся к задержанным. Мгновенно разморенные в жарко натопленном помещении, они клевали носами, устроившись на двух длинных деревянных лавках, протянувшихся вдоль серых обшарпанных стен. - Я правильно говорю?
Совсем опустившийся мужчина в засаленном рванье, от которого за версту несло чем-то ацетоновым, мочой и запахом давно немытого тела, с готовностью вскочил, кивая.
- Верно базаришь, начальник. Всю дорогу как куль с дерьмом со скамейки валился. Замучились поднимать.
- Еще и в драку лез, - подтвердил второй.
Очевидно, являясь частыми гостями подобного рода заведений, эти двое прекрасно изучили необходимые правила игры и сейчас с воодушевлением демонстрировали готовность к сотрудничеству с органами, надеясь заслужить себе какие-либо послабления в дальнейшем.
Белобородько едва заметно усмехнулся и кинул на Полякова поощрительный взгляд, а тот, давно понимающий его с полуслова, в ответ весело подмигнул. Добровольных помощников следовало запомнить, сегодня они наверняка еще понадобятся. Подобные алкаши были отличной свидетельской фактурой и именно для подобных целей привозились работниками вытрезвителя вместе с основной массой финансово перспективных клиентов - не из-за денег же, в самом-то деле. Кивки еще нескольких пропитанных алкоголем голов вкупе с утвердительным мычанием не то чтобы убедили женщину в гладких объяснениях сержанта, но, по крайней мере, не оставили ей никаких - хотя бы формальных - оснований для протеста. Открыто обвинить милиционеров во лжи она не решилась. Вообще, спорить с хорошо спевшимися сослуживцами было бесполезно, в этом она убедилась давно. И как ни жаль было Раисе Дмитриевне этого симпатичного, наверняка добропорядочного и законопослушного мужчину, чем-либо ему помочь было не в ее силах.
Далее, автоматически выполняя свою работу, женщина искоса наблюдала, как раздевается этот несчастный, как сдает свои вещи, как руки сержанта жадно впиваются в его бумажник, перелистывают изрядную пачку денег, как все изъятые вещи заносятся в протокол, который - она была в этом уверена - будет уничтожен сразу после ее ухода... Оставшегося в одних трусах мужчину увели в пустующую камеру и Раиса Дмитриевна принялась за освидетельствование следующего.
Закончив с последним, она устало вздохнула и откинулась на спинку стула. Сегодня ей так и не удалось отстоять ни одного - хотя бы просто из принципа, как она с огромным удовольствием частенько проделывала. Увы, в этой партии действительно не было лиц, которых можно было со спокойной душой отпустить, радуясь хотя бы такой маленькой победе над нечистыми на руку работниками, по которым - она была в этом искренне убеждена - давно плакала такая же просторная, какие были здесь, камера, только совсем в другом месте. Вынужденное сотрудничество с медицинским милицейским учреждением отнимало у нее массу нервных клеток. Женщина просто не понимала, как тут могли с воодушевлением работать некоторые ее коллеги из больницы. Хотя, впрочем, чего тут непонятного. Достаточно было задуматься, почему с такой неуемной энергией рвались они ее замещать, когда у Раисы Дмитриевны пошаливало здоровье. Ясное дело, милиционеры щедро делились с ее беспринципными сменщицами, чтобы те закрывали глаза на их невинные шалости.
- Ну что, Раиса Дмитриевна, кажется, отвоевались мы на сегодня. Все камеры уже под завязку, - стараясь дышать в сторону и говорить с глупой женщиной как можно вежливее, начал Белобородько. Про себя он зло чертыхался - ну почему эта старая дура попала именно в их смену? То ли дело у коллег. В трех сменных бригадах - три молоденькие потаскушки-медички, словно по заказу! Причем сменщики настолько дружно сработались со своими помощницами, что не только вытворяли при них что угодно, делясь в конце смены добычей, но нередко заканчивали дежурства совместными попойками и даже раскладыванием этих представительниц гражданской медицины на двух спаренных топчанах в специальной комнате для отдыха личного состава. Лафа, да и только! А тут возись с этой чересчур принципиальной старухой... - В общем, можете расписаться в журнале и спокойно ехать домой. Шувалов вас довезет... Шувалов! - не дожидаясь ответа, крикнул он в стремлении поскорее свернуть разговор - до того ненавистна была сержанту эта чертова правдоискательница. - Подбрось Раису Дмитриевну домой... Да, именно прямо сейчас, я сказал! Заводи, говорю, "бобик", погреться можно и потом!
Шувалов нехотя двинулся к выходу - черт бы побрал пренеприятнейшую обязанность доставлять домой эту старую клячу с ее идиотским вязанием! Хотя, чем быстрее они от нее избавятся, тем быстрее можно будет приступить к выполнению своих основных обязанностей - дегустации водки и, если будет настроение, девок.
- Наконец-то... - с облегчением простонал Белобородько, когда за ушедшими захлопнулась дверь. Он радостно потер руки и крикнул задвигающему засов стажеру: - Рядовой, ко мне! Будем продолжать осваивать азы нашей работы. - Он жестом усадил стажера за стол и выбрал несколько протоколов из общей кипы. - Вот, переписывай эти. Не забыл, как я делал в прошлый раз? Приступай, сказано! - прикрикнул он, заметив нерешительность подчиненного. - Или тебе надо по-новой все объяснять? Заполняешь все так же, только ставишь прочерк в графе, где про деньги. Не было у них ничего. Алкаши они, вот все и пропили. - Бакланов продолжал мяться и Белобородько подозрительно прищурился. - Подожди, подожди, дай-ка попробую угадать... Уж не собираешься ли ты опять завести свою шарманку про честность и прочее? Неужели все то время, что я потратил на тебя сегодня, потрачено вхолостую и ты...
- Да я что, я ничего, - пробормотал Бакланов, послушно беря в руки шариковую ручку. - Сейчас перепишу.
Когда с протоколами все было приведено в надлежащий порядок, принялись опустошать первую камеру - это был уже отработанный материал. Помещение заполнилось мужчинами с заспанными физиономиями. Распространяя вокруг себя перегар, они кое-как облачались в возвращаемую им одежду, порой промахиваясь мимо рукавов или брючин, словно те неожиданно стали слишком узкими для неверно сгибающихся членов. Каждый безропотно расписывался в подсовываемых бумажках, понимая, что правды все равно не добьешься - опыт общения со скромными тружениками организации, с которой их сегодня угораздило столкнуться, имелся уже у большинства. Белобородько с Поляковым, будучи заслуженными ветеранами спецмедслужбы, зорко следили за процессом и незамедлительно гасили в зародыше всяческого рода недовольство, памятуя, что бунт должен пресекаться решительно и беспощадно:
- Какие деньги! Какие еще, на хрен, деньги! - натужно орал красный от благородно-искреннего негодования Белобородько. Орал он на кряжистого детину с въевшимся в кисти рук отработанным машинным маслом, который посмел бросить тень на скромных и честных тружеников от милицейской медицины, обвинив их в исчезновении из его карманов зарплаты. - Ишь ты, о детях он, понимаешь, вспомнил! Кормить ему, понимаешь, их нечем! А водку чего, спрашивается, жрал, если такой весь из себя примерный семьянин? - разорялся Белобородько, а мужчина со смешной фамилией Сучкин, у которого он сам, лично, нашарил и изъял из карманов энное количество рублей, злобно глядел на него исподлобья и молчал. Деньги Сучкина были давно оприходованы их сменой без излишних бумажных формальностей и давно плескались в желудках сослуживцев в виде довольно дорогой и качественной водки, а лейтенант Киреев - так и вообще спал, напрочь с нее отрубившись. Естественно, никто и не подумал выпить хоть какой символический десяток граммов за здоровье своего спонсора, добрым словом помянув этого самого Сучкина, с месяц горбатившегося на их беззаботное гулянье где-нибудь на заводе... - В общем, так, - вроде как окончательно решил сержант, - эту лживую суку по фамилии Сучкин оформляем на пятнадцать суток. Точка. Это ж надо так охаметь, чтобы обвинить работников правоохранительных органов в воровстве! - негодовал он. - Отоспался, стервец, в тепле за казенный счет, а теперь начинает выдвигать претензии... Короче, Бакланов, быстро за стол и пиши, на хрен, протокол! Потом выдашь ему ведро и тряпку -- пусть он отпидорасит у нас все зассанные и заблеванные камеры. Придет уборщица - отошлешь ее домой, пусть старушка отдыхает. Скажешь, у нас другой уборщик объявился, помоложе, из добровольцев. Потом... потом - в камеру его, к новой партии. Пусть попарится теперь с ними, а по окончании смены сдадим его на "сутки". Все! Своих детей он еще долго не увидит, это обещаю я, заслуженный работник министерства внутренних дел, сержант Белобородько... Садись, Бакланов, кому сказал! Садись и пиши.
- Ладно, начальник, не надо никакого протокола, - махнув рукой, обреченно выдохнул Сучкин. - Отпускай меня, и дело с концом... - Он вовремя понял, что лучше уносить ноги, пока не вляпался в куда большие, чем потеря денег, неприятности.
- Ага, к больному вернулась память! Соизволил-таки человек вспомнить, что не было у него денег. - Прищурившийся Белобородько подступил к мужику вплотную и принялся сверлить его свирепым взглядом. Тот отвел глаза и, не говоря ни слова, только опять махнул рукой. - Вот так-то, говнюк, я тебе еще покачаю права! Будь доволен, что так легко отделался; добрый я сегодня. Свободен... Чего застыли, это всех касается! - снова заорал он. - Быстро на выход и чтоб через минуту духу вашего здесь не было! Бакланов, открой уродам дверь... И имейте в виду, говнюки, - бросил он в спины понуро удалявшимся, незадачливым гулякам, - через десять минут мы сделаем объезд района. И если хоть один из вас попадется нам на глаза... Всем понятно? Тогда пошли отсюда, живо! Я все сказал... - Для ускорения процесса он отвесил мощного пинка под зад замешкавшемуся в дверях бомжу, никак не решавшемуся вступить в своей ветхой одежонке в неожиданно разыгравшуюся на улице метель. - Ну во-от... - Белобородько повернулся к товарищам, испытывая заслуженное удовлетворение от прекрасно проделанной работы; наконец-то они остались одни и можно заняться настоящим делом. - Сейчас вернется Шувалов - и сей секунд опять на выезд, за водкой! Если, конечно, не догадался купить сразу... Ну как, верной дорогой идем, товарищи?
Ответом послужили одобрительные возгласы. Усердно закивал даже рядовой Бакланов - ему внезапно начало здесь нравиться. А в следующий раз непременно заеду в рыло такому вот Сучкину, - решил он про себя. - Сам, лично! Надо будет только у Белобородько разрешения спросить. А хороший, оказывается, парень этот сержант. Веселый... И ведь еще предстояло самое приятное - дележ честно заработанных за нелегкую смену денег...
****
- Скоро они там договорятся? - Сидящий на месте пассажира крепкий мужчина средних лет, одетый в теплую куртку-"дутик", натужно вздохнул.
- А тебе неймется, что ли, - обронил второй, развалившийся на водительском сиденье. Двое сзади промолчали. Между четырьмя, сидящими в салоне легковой автомашины, существовало определенное сходство. Они отличались одеждой, физиономиями, чуть меньше - габаритами. Зато роднили их плечистость, жесткие взгляды цепких глаз, не наигранная уверенность в себе.
- У меня на вечер свиданка назначена, - принялся делиться с товарищами мужчина в "дутике". - Обалденная телка, закачаешься. Да еще перед этим надо успеть кое-куда заскочить. Вот я и говорю, скорее бы.
- Откуда у тебя может взяться обалденная телка. - Водитель усмехнулся с пренебрежением. - Разве что за деньги дает... А значит, подождет твоя телка, никуда не денется.
- Издеваешься? - ощетинился потенциальный кавалер. - Я за деньги никого никогда не тер. Мне надо, чтобы девка сама хотела. Это тебе, небось, только за деньги дают. - Видимо, он почувствовал себя в достаточной мере отомщенным и замолчал, успокоившись. Зато теперь уже уязвленный водитель повернулся с недобрым прищуром:
- Это с чего ты вдруг так решил? Думай, что говоришь, а то я ведь и разозлиться могу.
- Ша! - лениво оборвал спорщиков один из сидящих сзади. - Потом выясните, кто, кому, куда и за какие деньги сует. Сейчас по сторонам лучше глядите. А ты, Зуб, возьми да звякни своей ляльке по мобильнику, проблем-то. А то начинает тут гнать. Обалденная... Ждет... Похвастаться, что ли, невтерпеж? - Зуб буркнул себе под нос что-то нечленораздельное и достал сотовый телефон. - Да не сейчас, придурок, - все так же лениво процедили с заднего сиденья. - До вечера еще далеко, успеешь. А сейчас в оба смотреть, сказано.
- Да чего смотреть-то, Клещ, - опять недовольно буркнул Зуб. - Кто сюда сунется? Эти, - он кивнул на три машины, стоящие напротив метрах в пятидесяти, - сидят спокойно. А кроме них да нас здесь и нет никого.
- И тем не менее, - спокойно, не повышая голоса, поставил точку в разговоре мужчина сзади и в салоне наступила тишина.
В одной из трех машин, припаркованных напротив, тоже сидели четверо крепких мужчин. Они дожидались главного, проворачивающего в данный момент сделку по продаже фальшивых долларов. Сделка проходила на даче, близ которой и расположился автотранспорт обеих заинтересованных сторон.
- Черт! Кажется, в той тачке сидит Клещ. - Мужчина в кожаной куртке, сидящий позади водителя, стукнул кулаком по спинке его сиденья. - Гадом буду, он! Пойти бы с ним побазарить.
- Охренел? - одернул его водитель. Он повернулся и недоверчиво всмотрелся в лицо возбужденного товарища. - Не знаешь, как делаются такие дела? Когда паханы договорятся и мы разъедемся, вот тогда, в свое свободное время, делай все, что в башку взбредет. А сейчас сиди и помалкивай в тряпочку.
- Во непруха, блин! Клещ, кажись, недавно откинулся, я его лет пять уже не видел.
- Лет пять, говоришь, Корявый? - как будто заинтересовался его словами мужчина в черной спортивной шапочке, расположившийся рядом с водителем.
- Ну да. Сейчас точно прикину... - Корявый задумался, наморщив свой и без того узкий лоб. - Кажись, точно пять, - наконец выдал он. - Знаешь, какие дела мы с ним когда-то проворачивали? О-го-го! Вам и не снилось.
- Знаем мы про твои дела, - вмешался в разговор четвертый, с заднего сиденья, сидевший рядом с Корявым. - Один срок ты схлопотал за то, что старушку грабанул, так? - И объяснил заинтересовавшимся напарникам: - Что, думаете, миллионное дело, думаете, старушку с антиквариатом на уши поставил, как всем трепал? Ни хрена. Короче, он у какой-то пенсионерки прямо на улице кошелку со жратвой из рук вырвал. По пьянке. Въехали? - Парни весело заржали, а Корявый заметно сник, злобно поглядывая на рассказчика. - Вот как раз за колбасу и еще что-то... ну, короче, за дерьмо всякое, по мелочи, ему и впаяли. Мне Серый говорил. А еще один срок схлопотал за то, что зеркальную витрину своей же рожей где-то протаранил. В каком-то магазине, что ли, или кабаке... - Он повернулся к Корявому и спокойно выдержал его взгляд. - Потом затеял драку с прикатившими ментами, оттого в итоге и получил по полной программе, а то мог бы вообще отделаться штрафом. Вот и все твои великие дела. Что, не так?
- Ну, были и настоящие дела, допустим, - проворчал Корявый. - Словно я одни только витрины со старушками бомбил. Кстати, тех ментов я тогда здорово отделал, один даже в больницу загремел.
- Крутой, крутой, - иронически хмыкнули спереди. - Ты вот скажи-ка лучше...
Корявый поджал губы в ожидании какой-нибудь каверзы.
- Ну, чего еще, - не выдержав затянувшейся паузы, сказал он.
- Колбаса-то хоть вкусная была?
Грянул дружный смех. Корявый, на лице которого отобразилась целая гамма эмоций, среди которых преобладала ярость, в итоге счел за лучшее присоединиться к смеющимся. Иначе совсем заклюют, проверено.
- Словно я ее пробовал... Там как раз ментовской патруль проходил. Повязали в момент.